Страница:
Я читал, что леди Ярмут (фаворитка сего религиознейшего и милостивейшего монарха) продала одному священнослужителю епископскую епархию за пять тысяч фунтов. (Он заключил с ней пари на пять тысяч, что не станет епископом, проиграл и заплатил.) Один ли он из прелатов своего времени возведен в сан подобным образом? Заглядывая в Сент-Джеймский дворец при Георге II, я вижу, как духовные пастыри, шелестя рясами, подымаются по черной лестнице к фрейлинам двора; осторожные священники украдкой роняют кошельки в подолы придворных дам; а сам старый безбожник-король зевает на тронном месте в дворцовой часовне под разглагольствования своего капеллана. О чем же тот разглагольствует? О добродетели и праведном суде? А пока он проповедует, король, не понижая голоса, разговаривает по-немецки, разговаривает во всеуслышание, так, что несчастный клирик (это мог быть, например, некий доктор Янг, автор трактата "Ночные размышления", в коем он рассуждает о великолепии звезд и блеске небес, а также о суетности мира), бедняга просто расплакался настоящими слезами у себя на кафедре, потому что Защитник Веры и даритель епархий его не слушает! Не удивительно, что духовенство было беспринципным и продажным среди всей той продажности и беспринципности. Не удивительно падение нравов и рост неверия под эгидой такого короля. Не удивительно, что выступление Уитфилда было гласом вопиющего в пустыне, а Уэсли покинул оскверненный храм и проповедовал на горе. Почтительно гляжу я на таких людей. Кто достойнее нашего восхищения: честный Джон Уэсли в окружении паствы из рабочих у входа в шахту или же капеллан королевы, бормочущий заутреню в дворцовой прихожей под огромной картиной, на которой изображена Венера, а в открытую дверь виден будуар королевы, и ее величество завершает туалет, сплетничая с лордом Гарвеем или презрительно фыркая на леди Суффолк, стоящую подле нее на коленях с тазом в руках? Мне страшно, говорю я, когда я разглядываю это общество - этого короля, и его придворных, и политиков, и епископов, этот беззастенчивый порок и преступное легкомыслие. Как сыскать при таком дворе честного человека? Человека, чистого душой, которому можно отдать свои симпатии? Самый воздух там пропитан приторными ароматами парфюмерии. При нынешнем нашем дворе есть некоторые глупые обычаи-пережитки и нелепые старые церемонии, над которыми я смеюсь, но как англичанин, сопоставляя настоящее с прошедшим, не могу не признать перемен. Ныне, когда мимо меня проходит хозяйка Сент-Джеймского дворца, я приветствую монархиню мудрую, умеренную, известную своей безупречной жизнью; добрую мать; примерную жену; образованную женщину; просвещенную покровительницу искусств; искреннего друга своего народа, одинаково близко к сердцу принимающего его победы и поражения.
Среди всех придворных Георга и Каролины, пожалуй, лишь с леди Суффолк можно было бы приятно и уютно побеседовать. Ее любит сам женоненавистник Кроукер, издатель ее писем, он относится к ней с тем же почтением, которое она, своей любезностью и добротой, внушала почти всем мужчинам и многим женщинам, оказывавшимся вблизи нее. Я заметил много ярких черточек, свидетельствующих об обаянии ее личности (я говорю здесь о ней не только потому, что она обаятельна, но и потому, что облик ее характерен). Она оставила прелестные рассудительные письма. Адресуясь в Танбридж к мистеру Гэю (это был, как вы знаете, поэт, живший в нищете и немилости), она пишет: "Курорт, где Вы оказались, странным образом повлиял на Ваши мысли и чувства, и Вы ведете речь об одних исцелителях и исцелениях; однако, уверяю Вас, многие дамы ездят туда и пьют целебные воды, не будучи ничем больны; и многие мужчины толкуют о пронзенном сердце, когда оно у них целехонько. Надеюсь, что и Ваше сердце не пострадало. Я не люблю друзей, у которых нет сердца, а мне хотелось бы числить Вас своим другом".
Когда лорду Питерборо было семьдесят лет, этот неукротимый юноша написал миссис Говард несколько пламенно-любовных, вернее, пламенно-галантных, писем, - это весьма любопытные образчики существовавшей тогда романтической манеры ухаживать за женщинами. Это не страсть, не любовь, - это галантность, некая смесь правды и игры: высокопарные комплименты, нижайшие поклоны, клятвы, вздохи и взоры в духе романов о Клелии, а в комедии - в духе Миламонта и Дорикура. Существовал тщательно разработанный этикет и ритуал восторгов, коленопреклонений и чувствоизъявлений, теперь бесповоротно ушедший из нашей прозаичной жизни. Генриетта Говард принимала волокитство благородного старого графа, благодарила его за его удивительные любовные письма, на нижайший поклон Питерборо отвечала нижайшим реверансом и пользовалась помощью Джона Гэя при сочинении ответных писем старому рыцарю. А он писал ей прелестные стихи, в которых правда сочеталась с элегантностью:
О умная женщина, чудо природы!
Ты чужда и гордыне, и прихотям моды!
Кто сей ангел - понятно, и только одна
Миссис Говард не знает, что это она {*}.
{* Здесь и далее перевод стихов В. Рогова.}
А миссис Говард, поверите ли, даже не подозревает что речь о ней. Великий Поп тоже восхвалил ее в не менее лестных строках, оставив нам портрет дамы, очевидно достойной всякого восхищения:
Того не встретишь повсеместно:
Для Зависти причина мук,
Мне женщина одна известна,
Умна, мила и верный друг.
Вовек ее не омрачали
Гордыня, страсти, клевета,
В ней с тихой нежностью печали
Соединилась доброта.
И, Зависти на изумленье,
В ней слабость есть всего одна:
Когда гремят ей восхваленья,
Глухой становится она!
Даже женщины сходятся в своей любви к ней. Так, например, герцогиня Куинсберри обращает к ней такие слова: "Говорю о Вас это, потому что Вы любите детей, а дети любят Вас". Веселая красавица Мэри Белленден, которую современники характеризуют как "совершенно бесподобное создание", после того как перестала быть фрейлиной двора, вышла замуж и покинула Лондон, шлет ей из деревни письма, называя ее и "любезная моя Говард", и "любезная швейцарка". "Как поживаете, миссис Говард? - пишет Мэри. - Я шлю Вам мой привет. Нынче на меня нашел писательский стих, а так как писать мне не о чем, остается развлекать Вас известиями о моем хозяйстве. Поэтому описываю скотину, которую откармливаю для собственного пропитания. Как хорошо известно по всему графству Кент, у меня есть четыре жирных тельца, две жирных свиньи, как раз в поре для закалывания, двенадцать многообещающих черных поросят, два молоденьких петушка, три превосходных гусыни, и каждая сидит на тринадцати яйцах (из которых часть - утиные, иначе остальные не вызреют); ко всему этому еще кролики, голуби, карпы в изобилии и говядина да баранина по умеренным ценам. Если, милая Говард, у Вас возникнет желание вонзить нож во что-либо из мною перечисленного, дайте мне знать!"
Веселый, видно, народ были эти фрейлины. Поп в одном письме знакомит нас сразу со всем их родом: "Я добрался водой, - пишет он, - до Хемптон-Корта и там встретил принца с его придворными дамами, верхом возвращавшихся c охоты. Миссис Белленден и мисс Лепелл оказали мне гостеприимство, вопреки закону против укрывательства папистов, и мне был дарован обед, а также - еще более ценное угощение! - случай побеседовать с миссис Говард. Мы все пришли к согласному мнению, что жизнь фрейлины двора самая несчастная на свете, и пожелали неразумным завистницам испытать ее на себе. Завтракать вестфальским окороком, скакать на чужих лошадях через канавы и колючие изгороди, возвращаться после охоты по самому солнцепеку с простудой и, что еще во сто раз хуже, с красной полосой поперек лба от неудобно надвинутой шляпы, - все эти напасти разве что делают из фрейлин отличных жен для заядлых охотников. Едва успев стереть пот со лба, они должны целый час с улыбкой мерзнуть в апартаментах принцессы, после чего надо, хочешь не хочешь, идти обедать, а потом до полуночи каждая вольна гулять, где хочет, и думать, о чем пожелает. Ни один заброшенный дом в пустынном Уэльсе с грачами на деревьях и холмами на горизонте не располагает так к раздумью, как этот королевский двор. Мисс Лепелл гуляла со мною при луне добрых три или четыре часа, и за все это время мы не встретили ни одного мало-мальски знатного лица, не считая короля, который наедине у садовой ограды давал аудиенцию вице-канцлеру".
Та Англия, Англия наших предков, была, пожалуй, веселее, нежели остров, на котором мы обитаем ныне. Люди высокого и низкого звания развлекались больше нашего. Я прикинул, какой образ жизни вели государственные мужи и влиятельные деятели той эпохи, сколько они ели, пили, обедали, ужинали, сидели за картами, - непонятно, откуда у них вообще оставалось время для дел. Они играли в разнообразные игры, которые, за исключением крикета и тенниса, в наши дни совсем вышли из употребления. На старых гравюрах, изображающих Сент-Джеймский парк, вдоль дорожек видны вешки - здесь двор играл в шары. Вообразите себе сейчас лорда Джона и лорда Пальмерстона гоняющими шары по аллее парка! Все эти веселые развлечения отошли в прошлое, старые добрые английские игры сохранились только в старинных романах и балладах да на истертых страницах старых газет, где можно прочесть о том, что в Винчестере состоится финальный петушиный бой между командами Винчестера и Хемптона или что в Тотнесе назначено состязание между борцами Корнуолла и Девона, и тому подобное.
Сто двадцать лет назад в Англии имелись не только маленькие провинциальные города, но и живые люди, которые составляли их население. Мы были тогда гораздо общительнее; мы умели получать удовольствие от самых простых развлечений. В каждом городке бывала своя ярмарка, в каждой деревне - свой престольный праздник. Поэты прошлого в сотнях веселых песен воспели великие бои на дубинках, знаменитые состязания умельцев корчить рожи, прославленные пляски вокруг майского шеста и танцы в костюмах героев баллад о Робине Гуде. Девушки бегали наперегонки в весьма легком облачении; а добрые дворяне и духовные пастыри были зрителями и не видели в том дурного. Ученые медведи бродили по Англии и плясали под дудку и барабан. Простые песни столетиями распевались по всей стране, одинаково любимые и великими и малыми. Джентльмены, желая развлечь дам, непременно посылали за деревенским оркестром. Когда кавалер Фильдинг, прославленный изысканностью манер, ухаживал за красавицей, на которой впоследствии женился, он пригласил ее и ее компаньонку к себе на ужин, и кушанья были принесены из таверны, а по окончании ужина послали за скрипачом, - а ведь их было всего-то три человека. Вообразите же большую, обшитую темными панелями комнату где-нибудь в Сохо или Ковент-Гардене, горят две-три свечи в серебряных шандалах, на столе - виноград и бутылка флорентийского вина, а в углу уличный скрипач наигрывает старинные мелодии в древнем минорном ладу, и блестящий кавалер по очереди выводит на середину то одну, то другую даму и серьезно, торжественно с ними танцует!
Самые знатные люди, молодые аристократы с гувернерами и им подобные, ездили за границу и проделывали "большое турне", отечественные сатирики потом высмеивали их офранцуженные или итальянизированные манеры; но огромное большинство англичан не выезжало за пределы своей страны. Деревенский сквайр подчас за всю жизнь не бывал дальше, чем за двадцать миль от дома. Ездили разве что к целебным источникам, на курорты, в Хэрроугет, Скарборо, Бат, Эпсом. Старые письма пестрят названиями этих увеселительных мест. Гэй пишет о скрипачах Танбриджа, о том, как дамы устраивают для одних себя отдельные веселые балы и как джентльмены угощают дам чаем и музыкой. Одна из юных красавиц, с которыми он там познакомился, не любила чая. "Здесь есть одна молодая девица, - пишет он, - у которой очень своеобразные вкусы. Я знаю юных красавиц, которые если и молят о чем-нибудь бога, то о титулах и экипажах, о хорошем муже или о козырном тузе; эта же, хоть имеет всего семнадцать лет от роду и состояние в 30 000 фунтов, превыше всего на свете ставит добрую кружку эля. Когда близкие уговаривают ее отказаться от этой привычки, чтобы не испортить фигуру и цвет лица, она отвечает с величайшей искренностью, что, жертвуя фигурой и цветом лица, она рискует разве что остаться без мужа, в то время как эль - это ее страсть".
В каждом провинциальном городе был свой дом собраний, - эти старые замшелые строения и по сей час можно видеть в заброшенных гостиных дворах заштатных городков, из которых огромная злокачественная опухоль - Лондон высосала все соки. Так, Йорк в течение всей зимы и во время сессий выездного суда был местом сосредоточения северной знати. Славился своими презднествами Шрусбери. В Ньюмаркете, как я читал, собиралось "большое и блестящее общество, не считая бродяг и мошенников"; есть описания двух ассамблей в Норидже, во время которых и зала собраний, и галерея, и все более мелкие помещения были до отказа забиты публикой. Или вот прелестная картина загородной жизни в Чешире (она принадлежит перу фрейлины королевы Каролины; пишущая ждет не дождется, когда можно будет вернуться в Хемптон-Корт с его удовольствиями и развлечениями):
"Мы собираемся в комнате для рукоделия в исходе девятого часа, едим, обмениваемся шуткой-другой, и так до двенадцати, когда мы разбредаемся по своим комнатам и слегка приводим себя в порядок, - назвать это переодеванием, во всяком случае, нельзя. В полдень большой колокол сзывает нас в залу, украшение которой составляет всевозможное оружие, отравленные дротики, старые сапоги и башмаки, некогда служившие обувью великим мужам, шпоры короля Карла Первого, снятые с его ног при Эджхилле..."
После этого они обедают, и вечер кончается танцами и ужином.
Что же до Бата, то вся английская история принимала там ванны и пила воды. Георг II и его королева, принц Фредерик и его двор, - едва ли найдется в первой трети прошлого столетия сколько-нибудь известный человек, который бы не бывал там в прославленной "Колодезной зале", где за председателя сиживал кавалер Нэш и где его портрет висел между бюстами Ньютона и Попа.
Веленье рока таково,
Предмет сатиры прост:
В обрубках Ум и Мастерство,
А Глупость - в полный рост.
Мне бы тоже хотелось взглянуть на эту "Глупость в полный рост". О, это была великолепная глупость в парче и кружевах, выступающая на красных каблуках и держащая в руке золотую табакерку, нагловатая глупость, которая умела внушать к себе почтение. Хотелось бы увидеть благородного безумца Питерборо в сапогах (подумать только, у него хватило наглости разгуливать по Бату... в сапогах!), при звездах и голубой ленте, с двумя капустными кочанами под мышками и с ощипанной курицей в руке - приобретением для собственного обеда. Нередко наезжал сюда Честерфилд, играл по крупной и стоически улыбался, терзаемый подагрой. Бывала здесь Мэри Уортли, молодая и красивая, и Мэри Уортли, старая, безобразная, нюхающая табак. Приезжала мисс Чадли, избавившись от одного мужа и занятая подыскиванием следующего. Много дней провел здесь Уолпол, больной, надменный, нелепо разодетый и церемонный; всегда остроумный и рассудительный собеседник, а для близких - нежнейший, щедрый и преданный друг. Живи мы с вами тогда, и мы бы, как все, прогуливаясь по Милсом-стрит, вдруг - т-с-с! - спешили снять шляпы, когда мимо медленно проезжал в фаэтоне большой, изможденный, страшный человек, весь укутанный фланелью, выставив в окно экипажа землистое, худое лицо огромные глаза горят из-под пышного пудреного парика, брови грозно нахмурены, грозный нос крючком, - и мы бы шепотом говорили друг другу: "Вот он, смотрите! Вот он, Великий коммонер мистер Питт!"
Идем дальше, а церковные колокола начинают мелодичный перезвон, и тут нам встречается наш пылкий приятель Тоби Смоллетт об руку с Джеймсом Квином, актером, которые объясняют нам, что колокола звонят в честь мистера Окорока, известного скотопромышленника из Тотенхема, нынче утром удостоившего Бат своим прибытием на воды; а друг наш Тоби, дойдя до дома, грозит тростью перед закрытой дверью своего соседа креола капитана Глиста, у которого двое чернокожих слуг с утра учатся игре на валторнах.
Стараясь представить себе тогдашнее английское светское общество, надо помнить, что оно по многу часов в день проводило за картами. Обычай этот ныне у нас почти вывелся, но пятьдесят лет назад был распространен, а еще за пятьдесят лет до того - повсеместен. "Игра в карты так вошла в моду, - пишет Сеймур, автор книги "Придворный картежник", - что человек, не владеющий этим искусством, будет сочтен в обществе дурно воспитанным и не заслуживающим участия в светской беседе". Карты были повсюду. Читать в обществе было не принято и считалось дурным тоном. "Книги не подходящий предмет для гостиных", - утверждали старые дамы. Книги вызывали как бы ревность и досаду. У Гарвея вы прочтете, что Георг II всегда впадал в ярость при виде книги; и его королеве, которая любила читать, приходилось заниматься этим украдкой, закрывшись у себя в гардеробной. А карты годились для всех. Каждый божий вечер короли и дамы Британии играли королями и дамами четырех мастей. При европейских дворах, настолько мне известно, обычай играть в карты сохранился до сих пор не ради острых ощущений, - а просто для времяпрепровождения. А у наших предков он был распространен весьма широко. "Книги! Ради бога, не говорите мне про книги, - сказала старая Сара Мальборо. - Я умею читать только людские мысли и игральные карты". "К Рождеству старый добрый сэр Роджер де Коверли рассылал в подарок всем своим арендаторам по связке свиных колбас и по колоде игральных карт", - так описывает "Зритель" идеального помещика. Одна почтенная дама-романистка, в чьи письма я нет-нет да и заглядываю, восклицает: "Помилуйте, ведь благодаря картам мы, женщины, меньше сплетничаем!" А старый мудрый Джонсон высказывал сожаление, что не научился играть. "В жизни это очень полезное умение, говорит он. - Оно порождает доброжелательство и объединяет людей". Дэвид Хьюм не ложился в постель, не сыграв партии в вист. Уолпол в одном из писем выражает картам горячую признательность. "Я поставлю алтарь валету пик, пишет он в своем галантном стиле, - в благодарность за спасение очаровательной герцогини Графтон". Герцогиня, будучи в Риме, засиделась за карточным столом, когда должна была присутствовать на концерте у кардинала, а в это время там провалился пол, и все монсеньеры попадали в подвал. Даже диссентерские священнослужители смотрели на игру благосклонно. "Не думаю, пишет один из них, - чтобы честный Мартин Лютер совершал грех, когда садился после обеда за партию в трик-трак, дабы отвлечься от мыслей и тем способствовать пищеварению". Что же до служителей Высокой церкви, то эти играли все, вплоть до епископов. В крещенский вечер при дворе устраивались парадные карточные игры.
"Нынче у нас крещение, и Его Величество, а также Принц Уэльский и все рыцари орденов Подвязки, Шотландского Чертополоха и Бани явились в воротниках своих орденов. Их Величества, Принц Уэльский и три старшие принцессы отправились в дворцовую капеллу, предшествуемые герольдами. Герцог Манчестерский нес державный меч. Король и принц, в соответствии с обычаем, положили к алтарю приношения золотом, ладаном и миррой. А вечером Их Величества играли с придворными в азарт в пользу старшего конюшего; говорят, Король выиграл 600 гиней; Королева - 360; Принцесса Амелия - 20; Принцесса Каролина - 10; а герцог Графтон и граф Портмор - по нескольку тысяч".
Перелистаем дальше эту хронику за 1731 год и посмотрим, чем занимались другие наши предки.
"Корк, 15 января. - Сегодня некто Тим Кронин приговорен к смертной казни за убийство и ограбление мистера Сэлинджера и его супруги - он будет повешен на две минуты, после чего обезглавлен и четвертован и остатки будут выставлены на четырех перекрестках. Преступник состоял в услужении у мистера Сэлинджера и совершил убийство в сговоре со служанкой, каковая приговорена к сожжению на костре; а равно и с садовником, которому он потом нанес удар по голове, дабы не делиться с ним добычей.
3 января. - На дороге близ Стоуна, в Стаффордшире, некий ирландский джентльмен стрелял в почтальона, каковой почтальон два дня спустя скончался, а означенный джентльмен взят под стражу.
В Бангэе, графство Суффолк, в конюшне джентльмена был найден повесившийся бедняк. Обнаруживший его человек перерезал веревку и побежал за подмогой, а нож свой оставил. Бедняк, придя в чувство, перерезал этим ножом себе горло и прыгнул в протекавшую рядом реку; однако мимо проезжали люди и успели его вытащить, и теперь он, по-видимому, останется жить. Достопочтенный Томас Финч, брат графа Ноттингемского, назначен послом в Гаагу на место графа Честерфилда, который в настоящее время возвращается на родину.
Уильям Купер, эсквайр, и его преподобие мистер Джон Купер, личный капеллан Ее Величества и владелец прихода Грейт-Беркхемстед в графстве Хартфордшир, назначены в Комиссию по делам о несостоятельности.
Среди всех придворных Георга и Каролины, пожалуй, лишь с леди Суффолк можно было бы приятно и уютно побеседовать. Ее любит сам женоненавистник Кроукер, издатель ее писем, он относится к ней с тем же почтением, которое она, своей любезностью и добротой, внушала почти всем мужчинам и многим женщинам, оказывавшимся вблизи нее. Я заметил много ярких черточек, свидетельствующих об обаянии ее личности (я говорю здесь о ней не только потому, что она обаятельна, но и потому, что облик ее характерен). Она оставила прелестные рассудительные письма. Адресуясь в Танбридж к мистеру Гэю (это был, как вы знаете, поэт, живший в нищете и немилости), она пишет: "Курорт, где Вы оказались, странным образом повлиял на Ваши мысли и чувства, и Вы ведете речь об одних исцелителях и исцелениях; однако, уверяю Вас, многие дамы ездят туда и пьют целебные воды, не будучи ничем больны; и многие мужчины толкуют о пронзенном сердце, когда оно у них целехонько. Надеюсь, что и Ваше сердце не пострадало. Я не люблю друзей, у которых нет сердца, а мне хотелось бы числить Вас своим другом".
Когда лорду Питерборо было семьдесят лет, этот неукротимый юноша написал миссис Говард несколько пламенно-любовных, вернее, пламенно-галантных, писем, - это весьма любопытные образчики существовавшей тогда романтической манеры ухаживать за женщинами. Это не страсть, не любовь, - это галантность, некая смесь правды и игры: высокопарные комплименты, нижайшие поклоны, клятвы, вздохи и взоры в духе романов о Клелии, а в комедии - в духе Миламонта и Дорикура. Существовал тщательно разработанный этикет и ритуал восторгов, коленопреклонений и чувствоизъявлений, теперь бесповоротно ушедший из нашей прозаичной жизни. Генриетта Говард принимала волокитство благородного старого графа, благодарила его за его удивительные любовные письма, на нижайший поклон Питерборо отвечала нижайшим реверансом и пользовалась помощью Джона Гэя при сочинении ответных писем старому рыцарю. А он писал ей прелестные стихи, в которых правда сочеталась с элегантностью:
О умная женщина, чудо природы!
Ты чужда и гордыне, и прихотям моды!
Кто сей ангел - понятно, и только одна
Миссис Говард не знает, что это она {*}.
{* Здесь и далее перевод стихов В. Рогова.}
А миссис Говард, поверите ли, даже не подозревает что речь о ней. Великий Поп тоже восхвалил ее в не менее лестных строках, оставив нам портрет дамы, очевидно достойной всякого восхищения:
Того не встретишь повсеместно:
Для Зависти причина мук,
Мне женщина одна известна,
Умна, мила и верный друг.
Вовек ее не омрачали
Гордыня, страсти, клевета,
В ней с тихой нежностью печали
Соединилась доброта.
И, Зависти на изумленье,
В ней слабость есть всего одна:
Когда гремят ей восхваленья,
Глухой становится она!
Даже женщины сходятся в своей любви к ней. Так, например, герцогиня Куинсберри обращает к ней такие слова: "Говорю о Вас это, потому что Вы любите детей, а дети любят Вас". Веселая красавица Мэри Белленден, которую современники характеризуют как "совершенно бесподобное создание", после того как перестала быть фрейлиной двора, вышла замуж и покинула Лондон, шлет ей из деревни письма, называя ее и "любезная моя Говард", и "любезная швейцарка". "Как поживаете, миссис Говард? - пишет Мэри. - Я шлю Вам мой привет. Нынче на меня нашел писательский стих, а так как писать мне не о чем, остается развлекать Вас известиями о моем хозяйстве. Поэтому описываю скотину, которую откармливаю для собственного пропитания. Как хорошо известно по всему графству Кент, у меня есть четыре жирных тельца, две жирных свиньи, как раз в поре для закалывания, двенадцать многообещающих черных поросят, два молоденьких петушка, три превосходных гусыни, и каждая сидит на тринадцати яйцах (из которых часть - утиные, иначе остальные не вызреют); ко всему этому еще кролики, голуби, карпы в изобилии и говядина да баранина по умеренным ценам. Если, милая Говард, у Вас возникнет желание вонзить нож во что-либо из мною перечисленного, дайте мне знать!"
Веселый, видно, народ были эти фрейлины. Поп в одном письме знакомит нас сразу со всем их родом: "Я добрался водой, - пишет он, - до Хемптон-Корта и там встретил принца с его придворными дамами, верхом возвращавшихся c охоты. Миссис Белленден и мисс Лепелл оказали мне гостеприимство, вопреки закону против укрывательства папистов, и мне был дарован обед, а также - еще более ценное угощение! - случай побеседовать с миссис Говард. Мы все пришли к согласному мнению, что жизнь фрейлины двора самая несчастная на свете, и пожелали неразумным завистницам испытать ее на себе. Завтракать вестфальским окороком, скакать на чужих лошадях через канавы и колючие изгороди, возвращаться после охоты по самому солнцепеку с простудой и, что еще во сто раз хуже, с красной полосой поперек лба от неудобно надвинутой шляпы, - все эти напасти разве что делают из фрейлин отличных жен для заядлых охотников. Едва успев стереть пот со лба, они должны целый час с улыбкой мерзнуть в апартаментах принцессы, после чего надо, хочешь не хочешь, идти обедать, а потом до полуночи каждая вольна гулять, где хочет, и думать, о чем пожелает. Ни один заброшенный дом в пустынном Уэльсе с грачами на деревьях и холмами на горизонте не располагает так к раздумью, как этот королевский двор. Мисс Лепелл гуляла со мною при луне добрых три или четыре часа, и за все это время мы не встретили ни одного мало-мальски знатного лица, не считая короля, который наедине у садовой ограды давал аудиенцию вице-канцлеру".
Та Англия, Англия наших предков, была, пожалуй, веселее, нежели остров, на котором мы обитаем ныне. Люди высокого и низкого звания развлекались больше нашего. Я прикинул, какой образ жизни вели государственные мужи и влиятельные деятели той эпохи, сколько они ели, пили, обедали, ужинали, сидели за картами, - непонятно, откуда у них вообще оставалось время для дел. Они играли в разнообразные игры, которые, за исключением крикета и тенниса, в наши дни совсем вышли из употребления. На старых гравюрах, изображающих Сент-Джеймский парк, вдоль дорожек видны вешки - здесь двор играл в шары. Вообразите себе сейчас лорда Джона и лорда Пальмерстона гоняющими шары по аллее парка! Все эти веселые развлечения отошли в прошлое, старые добрые английские игры сохранились только в старинных романах и балладах да на истертых страницах старых газет, где можно прочесть о том, что в Винчестере состоится финальный петушиный бой между командами Винчестера и Хемптона или что в Тотнесе назначено состязание между борцами Корнуолла и Девона, и тому подобное.
Сто двадцать лет назад в Англии имелись не только маленькие провинциальные города, но и живые люди, которые составляли их население. Мы были тогда гораздо общительнее; мы умели получать удовольствие от самых простых развлечений. В каждом городке бывала своя ярмарка, в каждой деревне - свой престольный праздник. Поэты прошлого в сотнях веселых песен воспели великие бои на дубинках, знаменитые состязания умельцев корчить рожи, прославленные пляски вокруг майского шеста и танцы в костюмах героев баллад о Робине Гуде. Девушки бегали наперегонки в весьма легком облачении; а добрые дворяне и духовные пастыри были зрителями и не видели в том дурного. Ученые медведи бродили по Англии и плясали под дудку и барабан. Простые песни столетиями распевались по всей стране, одинаково любимые и великими и малыми. Джентльмены, желая развлечь дам, непременно посылали за деревенским оркестром. Когда кавалер Фильдинг, прославленный изысканностью манер, ухаживал за красавицей, на которой впоследствии женился, он пригласил ее и ее компаньонку к себе на ужин, и кушанья были принесены из таверны, а по окончании ужина послали за скрипачом, - а ведь их было всего-то три человека. Вообразите же большую, обшитую темными панелями комнату где-нибудь в Сохо или Ковент-Гардене, горят две-три свечи в серебряных шандалах, на столе - виноград и бутылка флорентийского вина, а в углу уличный скрипач наигрывает старинные мелодии в древнем минорном ладу, и блестящий кавалер по очереди выводит на середину то одну, то другую даму и серьезно, торжественно с ними танцует!
Самые знатные люди, молодые аристократы с гувернерами и им подобные, ездили за границу и проделывали "большое турне", отечественные сатирики потом высмеивали их офранцуженные или итальянизированные манеры; но огромное большинство англичан не выезжало за пределы своей страны. Деревенский сквайр подчас за всю жизнь не бывал дальше, чем за двадцать миль от дома. Ездили разве что к целебным источникам, на курорты, в Хэрроугет, Скарборо, Бат, Эпсом. Старые письма пестрят названиями этих увеселительных мест. Гэй пишет о скрипачах Танбриджа, о том, как дамы устраивают для одних себя отдельные веселые балы и как джентльмены угощают дам чаем и музыкой. Одна из юных красавиц, с которыми он там познакомился, не любила чая. "Здесь есть одна молодая девица, - пишет он, - у которой очень своеобразные вкусы. Я знаю юных красавиц, которые если и молят о чем-нибудь бога, то о титулах и экипажах, о хорошем муже или о козырном тузе; эта же, хоть имеет всего семнадцать лет от роду и состояние в 30 000 фунтов, превыше всего на свете ставит добрую кружку эля. Когда близкие уговаривают ее отказаться от этой привычки, чтобы не испортить фигуру и цвет лица, она отвечает с величайшей искренностью, что, жертвуя фигурой и цветом лица, она рискует разве что остаться без мужа, в то время как эль - это ее страсть".
В каждом провинциальном городе был свой дом собраний, - эти старые замшелые строения и по сей час можно видеть в заброшенных гостиных дворах заштатных городков, из которых огромная злокачественная опухоль - Лондон высосала все соки. Так, Йорк в течение всей зимы и во время сессий выездного суда был местом сосредоточения северной знати. Славился своими презднествами Шрусбери. В Ньюмаркете, как я читал, собиралось "большое и блестящее общество, не считая бродяг и мошенников"; есть описания двух ассамблей в Норидже, во время которых и зала собраний, и галерея, и все более мелкие помещения были до отказа забиты публикой. Или вот прелестная картина загородной жизни в Чешире (она принадлежит перу фрейлины королевы Каролины; пишущая ждет не дождется, когда можно будет вернуться в Хемптон-Корт с его удовольствиями и развлечениями):
"Мы собираемся в комнате для рукоделия в исходе девятого часа, едим, обмениваемся шуткой-другой, и так до двенадцати, когда мы разбредаемся по своим комнатам и слегка приводим себя в порядок, - назвать это переодеванием, во всяком случае, нельзя. В полдень большой колокол сзывает нас в залу, украшение которой составляет всевозможное оружие, отравленные дротики, старые сапоги и башмаки, некогда служившие обувью великим мужам, шпоры короля Карла Первого, снятые с его ног при Эджхилле..."
После этого они обедают, и вечер кончается танцами и ужином.
Что же до Бата, то вся английская история принимала там ванны и пила воды. Георг II и его королева, принц Фредерик и его двор, - едва ли найдется в первой трети прошлого столетия сколько-нибудь известный человек, который бы не бывал там в прославленной "Колодезной зале", где за председателя сиживал кавалер Нэш и где его портрет висел между бюстами Ньютона и Попа.
Веленье рока таково,
Предмет сатиры прост:
В обрубках Ум и Мастерство,
А Глупость - в полный рост.
Мне бы тоже хотелось взглянуть на эту "Глупость в полный рост". О, это была великолепная глупость в парче и кружевах, выступающая на красных каблуках и держащая в руке золотую табакерку, нагловатая глупость, которая умела внушать к себе почтение. Хотелось бы увидеть благородного безумца Питерборо в сапогах (подумать только, у него хватило наглости разгуливать по Бату... в сапогах!), при звездах и голубой ленте, с двумя капустными кочанами под мышками и с ощипанной курицей в руке - приобретением для собственного обеда. Нередко наезжал сюда Честерфилд, играл по крупной и стоически улыбался, терзаемый подагрой. Бывала здесь Мэри Уортли, молодая и красивая, и Мэри Уортли, старая, безобразная, нюхающая табак. Приезжала мисс Чадли, избавившись от одного мужа и занятая подыскиванием следующего. Много дней провел здесь Уолпол, больной, надменный, нелепо разодетый и церемонный; всегда остроумный и рассудительный собеседник, а для близких - нежнейший, щедрый и преданный друг. Живи мы с вами тогда, и мы бы, как все, прогуливаясь по Милсом-стрит, вдруг - т-с-с! - спешили снять шляпы, когда мимо медленно проезжал в фаэтоне большой, изможденный, страшный человек, весь укутанный фланелью, выставив в окно экипажа землистое, худое лицо огромные глаза горят из-под пышного пудреного парика, брови грозно нахмурены, грозный нос крючком, - и мы бы шепотом говорили друг другу: "Вот он, смотрите! Вот он, Великий коммонер мистер Питт!"
Идем дальше, а церковные колокола начинают мелодичный перезвон, и тут нам встречается наш пылкий приятель Тоби Смоллетт об руку с Джеймсом Квином, актером, которые объясняют нам, что колокола звонят в честь мистера Окорока, известного скотопромышленника из Тотенхема, нынче утром удостоившего Бат своим прибытием на воды; а друг наш Тоби, дойдя до дома, грозит тростью перед закрытой дверью своего соседа креола капитана Глиста, у которого двое чернокожих слуг с утра учатся игре на валторнах.
Стараясь представить себе тогдашнее английское светское общество, надо помнить, что оно по многу часов в день проводило за картами. Обычай этот ныне у нас почти вывелся, но пятьдесят лет назад был распространен, а еще за пятьдесят лет до того - повсеместен. "Игра в карты так вошла в моду, - пишет Сеймур, автор книги "Придворный картежник", - что человек, не владеющий этим искусством, будет сочтен в обществе дурно воспитанным и не заслуживающим участия в светской беседе". Карты были повсюду. Читать в обществе было не принято и считалось дурным тоном. "Книги не подходящий предмет для гостиных", - утверждали старые дамы. Книги вызывали как бы ревность и досаду. У Гарвея вы прочтете, что Георг II всегда впадал в ярость при виде книги; и его королеве, которая любила читать, приходилось заниматься этим украдкой, закрывшись у себя в гардеробной. А карты годились для всех. Каждый божий вечер короли и дамы Британии играли королями и дамами четырех мастей. При европейских дворах, настолько мне известно, обычай играть в карты сохранился до сих пор не ради острых ощущений, - а просто для времяпрепровождения. А у наших предков он был распространен весьма широко. "Книги! Ради бога, не говорите мне про книги, - сказала старая Сара Мальборо. - Я умею читать только людские мысли и игральные карты". "К Рождеству старый добрый сэр Роджер де Коверли рассылал в подарок всем своим арендаторам по связке свиных колбас и по колоде игральных карт", - так описывает "Зритель" идеального помещика. Одна почтенная дама-романистка, в чьи письма я нет-нет да и заглядываю, восклицает: "Помилуйте, ведь благодаря картам мы, женщины, меньше сплетничаем!" А старый мудрый Джонсон высказывал сожаление, что не научился играть. "В жизни это очень полезное умение, говорит он. - Оно порождает доброжелательство и объединяет людей". Дэвид Хьюм не ложился в постель, не сыграв партии в вист. Уолпол в одном из писем выражает картам горячую признательность. "Я поставлю алтарь валету пик, пишет он в своем галантном стиле, - в благодарность за спасение очаровательной герцогини Графтон". Герцогиня, будучи в Риме, засиделась за карточным столом, когда должна была присутствовать на концерте у кардинала, а в это время там провалился пол, и все монсеньеры попадали в подвал. Даже диссентерские священнослужители смотрели на игру благосклонно. "Не думаю, пишет один из них, - чтобы честный Мартин Лютер совершал грех, когда садился после обеда за партию в трик-трак, дабы отвлечься от мыслей и тем способствовать пищеварению". Что же до служителей Высокой церкви, то эти играли все, вплоть до епископов. В крещенский вечер при дворе устраивались парадные карточные игры.
"Нынче у нас крещение, и Его Величество, а также Принц Уэльский и все рыцари орденов Подвязки, Шотландского Чертополоха и Бани явились в воротниках своих орденов. Их Величества, Принц Уэльский и три старшие принцессы отправились в дворцовую капеллу, предшествуемые герольдами. Герцог Манчестерский нес державный меч. Король и принц, в соответствии с обычаем, положили к алтарю приношения золотом, ладаном и миррой. А вечером Их Величества играли с придворными в азарт в пользу старшего конюшего; говорят, Король выиграл 600 гиней; Королева - 360; Принцесса Амелия - 20; Принцесса Каролина - 10; а герцог Графтон и граф Портмор - по нескольку тысяч".
Перелистаем дальше эту хронику за 1731 год и посмотрим, чем занимались другие наши предки.
"Корк, 15 января. - Сегодня некто Тим Кронин приговорен к смертной казни за убийство и ограбление мистера Сэлинджера и его супруги - он будет повешен на две минуты, после чего обезглавлен и четвертован и остатки будут выставлены на четырех перекрестках. Преступник состоял в услужении у мистера Сэлинджера и совершил убийство в сговоре со служанкой, каковая приговорена к сожжению на костре; а равно и с садовником, которому он потом нанес удар по голове, дабы не делиться с ним добычей.
3 января. - На дороге близ Стоуна, в Стаффордшире, некий ирландский джентльмен стрелял в почтальона, каковой почтальон два дня спустя скончался, а означенный джентльмен взят под стражу.
В Бангэе, графство Суффолк, в конюшне джентльмена был найден повесившийся бедняк. Обнаруживший его человек перерезал веревку и побежал за подмогой, а нож свой оставил. Бедняк, придя в чувство, перерезал этим ножом себе горло и прыгнул в протекавшую рядом реку; однако мимо проезжали люди и успели его вытащить, и теперь он, по-видимому, останется жить. Достопочтенный Томас Финч, брат графа Ноттингемского, назначен послом в Гаагу на место графа Честерфилда, который в настоящее время возвращается на родину.
Уильям Купер, эсквайр, и его преподобие мистер Джон Купер, личный капеллан Ее Величества и владелец прихода Грейт-Беркхемстед в графстве Хартфордшир, назначены в Комиссию по делам о несостоятельности.