Страница:
Между двумя такими женщинами как мадам де Флорак и леди Кью, разумеется, не могло быть большой приязни или симпатии. Любовь, долг, семья, религия - этим жила француженка; англичанкой тоже, по-видимому, руководило чувство долга и забота о семье, однако понимание долга было у них различное: леди Кью считала, что ее долг перед близкими состоит в том, чтобы способствовать их продвижению в свете; мадам де Флорак полагала, что близким надо всячески помогать, молиться о них, окружать их неустанной заботой, стараться наставить добрым словом. Кто из них оказался счастливей, не знаю. Старший сын мадам де Флорак был милым вертопрахом, второй - целиком посвятил себя церкви, а дочь отдала себя детям и не позволяла бабушке даже к ним прикоснуться. Поэтому Элеонора де Флорак была очень одинокой. Казалось, небеса отвратили от нее сердца детей. Всю жизнь она только и делала, что опекала себялюбивого старика, коему еще в ранней юности была отдана по воле родителя, а родительский приказ был для нее законом; повинуясь мужу, стараясь его уважать, она отдала ему все, кроме сердца, над которым была не властна. Таков печальный удел многих добрых женщин: красота расцветания, немножко солнечного тепла, даримого любовью, потом горькое разочарование, тоска и потоки слез и, наконец, длинная, скучная история покоренной жизни. "Не здесь твое счастье, дочь моя, - утешает священник. - Господь взыскивает страданием тех, кого любит". Он говорит ей о страстях великомучениц, о теперешнем их блаженстве и славе, призывает ее нести свое бремя с такой же верой, как они, и считает себя полномочным обещать ей такую же награду.
Вторая матрона была не менее одинока. И мужа и сына она схоронила, ни об одном из них не пролив слезы, - не в характере леди Кью было плакать. Внук, которого она любила, пожалуй, больше всех на свете, вышел из-под ее воли и стал ей чужим; дочери покинули ее дом все, кроме одной, чья немощь и физический недуг воспринимались матерью как личное оскорбление. Все лелеемые ею планы так или иначе рушатся. Она ездит из города в город, с бала на бал, из гостиницы в замок - вечно недовольная и всегда одинокая. Она видит, что люди страшатся встречи с ней, что ее зовут не потоку, что хотят видеть, а потому что боятся не позвать и вынуждены терпеть; пожалуй, ей даже по нраву внушать людям страх и вламываться в дом, а не входить в распахнутые двери. Она непременно старается командовать повсюду, куда попадает, попирает своих и чужих с мрачным сознанием, что ее не любят, гневается на людей за их трусость и неукротимо желает везде главенствовать. Быть одинокой и гордой старухой без единого друга - вот ее удел. И если француженка подобна той птичке из басни, которая вскармливает птенцов своей кровью, то леди Кью, коли вправду ей доступны материнские чувства, охотится для своего выводка на стороне и таскает ему мясо. Так вот, чтобы довести эту аналогию до конца, нам теперь, пожалуй, следует сравнить маркиза Фаринтоша с ягненком, а мисс Этель Ньюком с молодым орленком. Разве это не странное явление (или только выдумка поэтов, измысливших свою естественную историю), что легкокрылая птица, которая может взлететь к солнцу и не ослепнуть от его сияния, потом спускается с небес и набрасывается на кусок падали?
Узнавши о некоторых обстоятельствах, мадам де Флорак почувствовала большой интерес к Этель Ньюком и на свой деликатный манер постаралась сблизиться с нею. Мисс Ньюком и леди Кью посещали "среды" принцессы де Монконтур.
- Нам надо быть как можно любезнее с этими людьми, душа моя, это в интересах семьи, - говорила леди Кью, и она каждую среду являлась в Hotel de Florac и беззастенчиво третировала ее высочество. С мадам де Флорак даже леди Кью не могла быть грубой. Француженка держалась так мягко и достойно, что леди Кью просто не к чему было придраться, и она изволила объявить мадам де Флорак "tres grande dame" {Настоящей аристократкой (франц.).}. "Из тех, каких нынче почти не сыщешь", - замечала леди Кью, полагая, что и сама принадлежит к упомянутой категории. Когда мадам де Флорак, вспыхнув румянцем, пригласила Этель прийти навестить ее, бабушка с готовностью дала на то свое согласие.
- Она, как я слышала, ужасно богомольная и, наверно, постарается тебя обратить. Но ты, разумеется, ей не поддашься и будешь благоразумно избегать разговоров о религии. Ни в Англии, ни в Шотландии сейчас нет среди католиков ни одного достойного жениха. Вот увидишь, они женят молодого лорда Дервентуотера на какой-нибудь итальянской принцессе; а пока что ему семнадцать и его духовные отцы глаз с него не спускают. Сэр Бартоломью Фокс получит большое состояние, когда скончается лорд Кэмпион, если тот не завещает своих денег монастырю, в котором живет его дочь, а больше и говорить не о ком. Я специально наводила справки, - ведь обо всех надо знать и о католиках тоже, - и этот коротышка мистер Руд, что был одним из поверенных моего бедного брата лорда Стайна, сообщил мне, что в настоящее время среди католиков нет ни одного завидного жениха. Будь возможно любезнее с мадам де Флорак, она дружит со старыми легитимистами, а я, как ты знаешь, не очень-то с ними в ладу последнее время.
- Но есть еще маркиз Монлюк; его здесь считают весьма богатым, - мрачно заметила Этель. - Правда, он горбун, но очень возвышенного образа мыслей. Кстати, мосье де Кадийан сделал мне давеча несколько комплиментов и даже осведомился у Джорджа Барнса о моем приданом. Он - вдовец, носит парик и имеет двух дочек. Что, по-вашему, хуже, бабушка: горб или парик и две дочки? Мне нравится мадам де Флорак. Постараюсь, чтоб и бедная мадам де Монконтур тоже мне понравилась, раз это в интересах семьи, так что я поеду к ним с визитом, когда вы пожелаете.
И Этель отправилась к мадам де Флорак. Она была очень ласкова с детьми мадам Превиль, внучатами мадам де Флорак, любезна и весела с мадам де Монконтур. И она все чаще и чаще посещала Hotel de Florac, пренебрегая кругом друзей леди Кью, всякими сановниками и дипломатами, русскими, французскими, испанскими, чьи разговоры о европейских дворах, - о том, кто в чести в Санкт-Петербурге, а кого не жалуют в Шенбрунне, - естественно, не очень-то занимали это молодое, полное жизни создание. Благородный образ жизни мадам де Флорак, спокойное достоинство и грустная доброта, с какой француженка принимала ее, радовали и умиротворяли мисс Этель. Она приходила и отдыхала душой в тихой комнате мадам де Флорак, или сидела в тени безмятежного старого сада, окружавшего дом, вдали от сутолоки и болтовни салонов, от дипломатических сплетен, от торопливых формальных визитов нарядных парижанок, от пошлостей щеголеватых бальных кавалеров и от торжественной загадочности старых сановников, посещавших гостиную ее бабушки. Светская жизнь начиналась для нее поздним вечером, когда она в свите старой графини переезжала из дома в дом и танцевала вальс за вальсом с прусскими и неаполитанскими дипломатами, князьями и адъютантами и даже, возможно, еще более высокими персонами, ибо двор короля-буржуа находился тогда в зените славы и при нем, наверное, было много всяких молодых высочеств, которые охотно танцевали с такой красавицей, как мисс Ньюком. Маркиз Фаринтош тоже принимал участие в этих светских развлечениях. Его английский разговор по-прежнему не отличался блеском, зато французская речь была весьма необычной, и когда он появлялся на придворных балах в мундире шотландских стрелков или в родном гленливатском пледе через плечо, то и в собственных глазах и в глазах всего света был красивейшим из молодых аристократов, проводивших сезон в Париже. Как уже сообщалось, он весьма усовершенствовался в танцах, и усы у него для его лет были на редкость длинные и пышные.
Принимая в расчет странную неприязнь леди Кью к некоему юноше по имени Клайв, мисс Ньюком не рассказывала бабушке о том, что порой он заходит с визитом в Hotel de Florac. Мадам де Флорак, воспитанная во французских понятиях, сначала и помыслить не могла о том, чтобы разрешить кузенам встречаться в ее доме; но ведь в Англии все по-иному. Поль заверил ее, что les mees {Мисс, барышни (искаж. англ.).} в английских chateaux {Замках (франц.).} часами прогуливаются с молодыми людьми по парку, удят с ними рыбу и катаются верхом - и все с дозволения матерей.
- Когда я гостил в Ньюкоме, - рассказывал Поль, - мисс Этель не однажды каталась и со мной; a preuve {Например (франц.).}, мы ездили навестить одну старушку, их родственницу, которая просто боготворит Клайва и его батюшку.
Когда мадам де Флорак спросила сына о юном маркизе, с которым, как она слышала, обручена мисс Этель, Флорак рассмеялся ее словам.
- Что вы, маменька! Этот юный маркиз обручен со всем Theatre des Varietes {Театром "Варьете" (франц.).}. Ему смешна даже мысль о помолвке. Давеча в клубе, когда речь зашла об этом и его спросили про мадемуазель Луксор (это его odalisque obelisque, ma mere {Грандиозная одалиска, матушка (франц.).}, такая верзила, что ее прозвали Луксором), - так вот, когда его спросили, простит ли ему Луксор, что он охотится за мисс Ньюком, mon Ecossais {Мой шотландец (франц.).} позволил себе во всеуслышанье объявить, что не он за ней охотится, а она за ним. Нет, подумайте - эта Диана, эта нимфа, это бесподобное и обворожительное создание! При этих словах все рассмеялись, а его приятель, мосье Уолай, зааплодировал; тут я не выдержал и сказал: "Господин маркиз, будучи не в ладу с нашим языком, вы изволили употребить не то выражение, то есть, к счастью, поступили непредумышленно. Я имею честь причислять к своим друзьям родителей молодой особы, о которой сейчас шла речь. Не хотите же вы сказать, что девица, живущая под опекой родителей и во всем им послушная, девица, которую вы ежевечерне встречаете в свете и у дома которой можно изо дня в день видеть ваш экипаж, способна на то, в чем вы так легкомысленно ее обвинили. Такие вещи, сударь мой, говорят за кулисами театра, к примеру, о женщинах, у которых вы обучаетесь нашему языку, а вовсе не о порядочных и целомудренных девушках! Учитесь уважать своих соплеменников, мосье де Фаринтош, всегда чтить юность и невинность! А если вы забываетесь, сударь мой, позвольте вас поправить тому, кто вам годится в отцы".
- Что же он на это ответил? - спросила графиня.
- Я ожидал пощечины, - продолжал Флорак, - но ответ его был куда приятней. Молодой островитянин, сильно краснея и отпуская, по своему милому обыкновению, крепкие словечки, проговорил, что не хотел сказать ничего худого об этой особе... "Даже имя которой, - добавил я, - не должно произноситься в этих стенах". На сем и кончилось наше маленькое препирательство.
Итак, мистеру Клайву по временам выпадало счастье встречать свою кузину в Hotel de Florac, все обитатели которого, я думаю, желали, чтобы девушка ответила ему взаимностью. Полковник успел некогда поделиться с мадам де Флорак своей заветной мечтой, неисполнимой в ту пору из-за помолвки племянницы с лордом Кью. Клайв в порыве сердца открыл свою страсть Флораку, и услышав от француза, что может рассчитывать на него, показал ему великодушное письмо своего отца, в котором тот просил его оказать помощь "сыну Леоноры де Флорак", ежели в том будет нужда. Теперь догадливому Полю стало все ясно.
- Наверно, ваш добрый родитель и моя матушка любили друг друга в дни юности, во времена эмиграции.
Клайв признался, что кое-что слышал от отца, из чего заключил, что тот был влюблен в мадемуазель де Блуа.
- Так вот почему она так потянулась к вам душой, да и я сразу же при встрече почувствовал к вам какое-то влечение. - Клайв ждал, что он опять кинется целовать его. - Передайте своему батюшке, что я... растроган его добротой, преисполнен вечной благодарности и что я люблю всех, кто любил мою матушку.
Одним словом, и Флорак, и его мать всей душой сочувствовали любовным делам Клайва; вскоре и принцесса стала столь же верной его союзницей. Милый облик Клайва и его добрый нрав возымели свое действие на добросердечную леди, и она прониклась к нему такой же нежностью, как ее муж. Поэтому нередко, когда мисс Этель приезжала с визитом в Hotel de Florac и сидела в саду с графиней и ее внуками, в аллее появлялся мистер Ньюком, чтобы приветствовать обеих дам.
Если бы Этель не хотела с ним встречаться, разве она ходила бы в этот дом? Однако она всегда говорила, что собирается к мадам де Превиль, не к мадам де Флорак, и, без сомнения, упорно утверждала бы, будто ездит именно к мадам Превиль, чей муж был членом палаты депутатов, государственным советником или еще какой-то важной фигурой во Франции; что она, мол, и в мыслях не имела встретиться там с Клайвом и не подозревала даже о его близости с этим семейством. Никакие свои поступки не защищала бы наша юная леди так рьяно, как эти свои хождения в Hotel de Florac, вздумай ее кто-нибудь упрекнуть. Впрочем, не за это я ее осуждаю. Разве вы, моя прелестная читательница, выезжающая уже седьмой сезон, позабыли те времена, когда были так дружны с Эммой Томкинс, что вечно сидели у нее дома или без конца слали друг другу записочки? И разве не угасла ваша любовь к Эмме, когда ее брат Пейджит Томкинс воротился в Индию? Если в комнате нет вашей младшей сестрицы, вы, конечно, признаетесь, что все так и было. Мне думается, вы постоянно обманываете себя и других. Думается, что причины ваших поступков частенько бывают совсем не те, какие вы приводите, хотя ни себе самой, ни кому-либо другому вы не признаетесь в своих действительных побуждениях. Еще я думаю, что вы умеете добиваться желаемого и по-своему так же эгоистичны, как и ваши бородатые братья. Что же касается вашей правдивости, то, поверьте, среди множества знакомых мне женщин есть лишь... Впрочем, молчу! Абсолютно честная женщина, женщина, которая никогда не льстит, никогда не стремится взять верх, никого не обхаживает, ничего не утаивает, никому не строит глазки, не пользуется своим обаянием и не замечает произведенного впечатления, - право, такая женщина была бы просто чудовищем! Вы, мисс Хопкинс, уже в годовалом возрасте были кокеткой; еще на руках у нянюшки вы очаровывали папашиных друзей своими кружевными платьицами, хорошенькими кушачками и туфельками; едва вы стали на ножки, как принялись в садике покорять своих сверстников, этих бедных ягняток, резвящихся среди маргариток; и nunc in ovilia, mox in reluctantes dracones с ягнят вы перешли на неподатливых драгун и испытали свои чары на капитане Пейджите Томкинсе, том самом, что повел себя так нехорошо и уехал в Индию, не сделав вам предложения, которого, впрочем, вы и не ждали. Вы просто дружили с Эммой. Потом охладели друг к другу. У вас столь различный круг знакомых. Ведь эти Томкинсы не вполне... и прочее и прочее... Помнится, капитан Томкинс женился на мисс О'Грэди, и прочее и прочее... Ах, моя милая вострушка мисс Хопкинс, не судите же строго ваших ближних!
^TГлава XLVII,^U
содержащая несколько сцен из маленькой комедии
Автор сей хроники, даже если сам и не присутствовал при всех описанных в ней событиях, однако располагает нужными сведениями и может с не меньшей достоверностью, чем какой-нибудь историк прошлого, поведать, о чем говорили его герои и что с ними случилось. Откуда мне знать, какие мысли проносились в голове юной девы и что было на сердце у пылкого юноши? Подобно тому, как профессор Оуэн или профессор Агассиз берет в руки обломок кости и воссоздает по нему огромное допотопное чудовище, валявшееся в первобытной трясине, срывавшее листья и ломавшее ветви дерев, которые тысячи лет назад покрывали землю, а теперь, возможно, превратились в уголь, точно так же и романист составляет свой рассказ из разрозненных эпизодов; он по следу определяет ногу, по ноге - животное, которому она принадлежала, по животному растение, которым оно питалось, болото, в котором барахталось (ведь так же и физиолог на свой научный манер восстанавливает размеры, обличив и повадки изучаемых им существ); писатель следует по грязи за своей скользкой рептилией и показывает ее мерзкие и хищные повадки; накалывает на булавку какого-нибудь мотылька-щеголька и описывает его нарядный фрак и вышитый жилет или исследует своеобразное строение другого, более крупного животного, так сказать - мегатерия своей повести.
Теперь представьте себе, что два молодых существа гуляют по милому старинному саду Hotel de Fiorac, в аллее, обсаженной липами, коим еще разрешается расти в этом уголке прошлого. Посредине аллеи стоит фонтан, почерневший обомшелый тритон тщетно подносит раковину к своим вытянутым губам, опустив закрученный хвост в пересохший водоем: его должность в этом саду уже по меньшей мере полвека как стала синекурой; ведь он не заиграл даже тогда, когда Бурбоны, при которых он был воздвигнут, возвратились из изгнания. В конце липовой аллеи красуется унылый фавн с разбитым носом и мраморной свирелью, чтобы для бодрости наигрывать на ней песенки, только, по-моему, он так за всю жизнь и не сыграл ни одной. Другим своим концом аллея выходит к самому крыльцу дома; по обеим сторонам стеклянных дверей, из которых обитатели особняка выходят в сад, стоят два цезаря, и Каракалла с недовольством поглядывает поверх своего замшелого плеча на Нерву, чью подстриженную голову уже не одно десятилетие мочат дождевые струи, стекающие с крыши этого сумрачного здания. Множество других статуй украшает этот прекрасный сад. Здесь имеется Амур, готовый, по крайней мере, уже с полстолетия коснуться Психеи своим поцелуем: суровая зима сменяется огнедышащим летом, а сладостный миг все не настает; есть Венера, играющая со своим сыном под маленьким, отсыревшим, потрескавшимся от времени куполом античного храма. По аллее этого старого сада, где веселились их предки в фижмах и пудреных париках, теперь катает кресло графа де Флорака его слуга Сен-Жан, бегают, прыгают и играют в прятки детишки мадам де Превиль. Тут прогуливается, обдумывая свои проповеди, преподобный аббат де Флорак (когда бывает дома); по временам с печальным видом проходит графиня де Флорак взглянуть на свои розы. А сейчас по аллее из конца в конец бродят Клайв и Этель Ньюком; мимо то и дело пробегают дети, за которыми, конечно, следует их гувернантка, и сама графиня тоже только что скрылась в доме: ее вызвал граф, к которому прибыл домашний врач.
- Какое восхитительное место, - говорит Этель, - такое странное, такое уединенное. И как приятно слышать голоса детей, играющих за стеной, в саду монастыря. - Его новенькая часовня вставала перед ними из-за деревьев.
- У этого здания очень любопытная история, - говорит Клайв. - Им владел один из членов Директории, и, наверно, в аллеях этого сада танцевали некогда при фонарях мадам Талльен, мадам Рекамье и мадам Богарне. Затем в нем обитал некий наполеоновский маршал. Позднее дом был возвращен его законному владельцу маркизу де Брикабрак, но его наследники никак не могли поделить недвижимость и продали родовой замок монастырю.
Они стали говорить о монахинях, и тут Этель сказала:
- В Англии прежде тоже были монастыри. Я нередко думаю, как было бы хорошо удалиться в тихую обитель. - И она вздохнула, словно то была ее заветная мечта.
Клайв рассмеялся и сказал:
- Ну что ж, по окончании столичного сезона, устав от балов, совсем неплохо удалиться в монастырь. В Риме я был в Сан-Пьетро-ин-Монторио и еще в Сант-Онофрио - это живописная старинная обитель, где скончался Тассо; там многие ищут отдохновения. Дамы с той же целью поселяются в женских монастырях. - Тут он высказал предположение, что пожив в монастырской тиши, люди не становятся ни лучше, ни хуже своих братьев и сестер, обитающих в Англии и Франции.
Этель. Зачем смеяться над людской верой? И почему бы людям не стать лучше, поживши в монастыре? Неужто вы думаете, что свет так уж хорош, что никому не хочется хоть на время из него вырваться? (Тяжко вздыхает и окидывает взором прелестное новенькое платье со множеством оборок, которое как раз нынче прислала ей на дом великая искусница мадам де Рюш.)
Клайв. Я могу судить о жизни света только издалека. Я вроде той пери, которая заглядывает в райские врата и видит за ними ангелов. Я обитаю на Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер, а эта улица находится за оградой рая. Райские врата, по-моему, расположены где-то на Дэвис-стрит, где Оксфорд-стрит выходит на Гровнер-сквер. Еще есть врата на Хэй-Хилл, на Брутон-стрит, на Бонд...
Этель. Не будьте ослом, Клайв!
Клайв. Да почему же? Или быть ослом хуже, нежели светской дамой, вернее - светским львом? Ведь будь я виконтом, графом, маркизом или герцогом, разве вы назвали бы меня ослом? Ни в коем случае! Вы бы назвали меня арабским скакуном.
Этель. Несправедливо, зло и просто недостойно отпускать такие глупые шутки и произносить передо мной пошлые сарказмы, которыми ваши друзья-литераторы, эти жалкие радикалы, наполняют свои книжки! Разве я когда-нибудь давала вам на то основание? Разве не охотней я встречалась с вами, чем с Людьми более знатными? Не предпочитала вашу беседу болтовне с молодыми франтами? Разве мы не одного рода, Клайв? Поверьте, что из всех вельмож, мне известных, самый настоящий джентльмен - ваш милый батюшка. И не надо так стискивать мою руку - маленькие проказники смотрят на нас... И вообще это не имеет отношения к нашему разговору. Viens, Leonore. Tu connais bien monsieur, n'est-ce-pas qui te fait de si jolis dessins? {Подойди, Леонора! Ты ведь отлично знаешь этого господина, который рисует? тебе такие хорошенькие картинки? (франц.).}
Леонора. Ah, oui! Vous m'en ferez toujours, n'est-ce-pas monsieur Clive? des chevaux, et puis des petites filles avec leurs gouvernantes, et puis des maisons... et puis... et puis des maisons encore... ou est bonne-maman? {Конечно! Вы мне еще что-нибудь нарисуете, мосье Клайв? Лошадок, потом девочек с гувернантками, потом домики... потом... потом еще домики... А где бабушка? (франц.).}
(Маленькая Леонора скрывается в аллее.)
Этель. Помните, в дни нашего детства вы рисовали для нас картинки? У меня и сейчас есть несколько в моем учебнике по географии, который мы без конца читали с мисс Куигли.
Клайв. Я все помню про наше детство, Этель.
Этель. Что именно, расскажите!
Клайв. Помню день, когда увидел вас впервые. Мы тогда читали в школе "Тысячу и одну ночь", и вот пришли вы в ярком шелковом платье, переливавшемся то желтым, то синим. Я тогда подумал, что вы похожи на сказочную принцессу, вышедшую из хрустального ящика, потому что...
Этель. Почему?
Клайв. Потому что я всегда считал эту принцессу самой прекрасной на свете - вот и все. Не надо приседать передо мной в великосветском реверансе. Вы сами отлично знаете, как вы хороши и как давно я восхищаюсь вами. Еще я помню, как мечтал стать рыцарем Прекрасной Этель, чтобы исполнять любое ее желание и тем снискать ее милость. Помню, как был до того наивен, что не видел различия в нашем положении.
Этель. Но Клайв!..
Клайв. Теперь все по-иному. Теперь я знаю, какая пропасть лежит между бедным художником и высокопоставленной светской барышней. Ах, почему у меня нет ни титула, ни богатства! Зачем я вообще повстречал вас, Этель?! Зачем снова увидел вас, когда осознал преграду, словно бы самой судьбой возведенную между нами!
Этель (с невинным видом). Но разве я когда-нибудь подчеркивала различие между нами? Разве я не радуюсь от души каждой нашей встрече? Не встречаюсь с вами порой, когда не должна бы... то есть не то чтобы не должна, а просто без ведома тех, кому обязана подчиняться. Что худого в том, что я вспоминаю прошлое? И почему я должна стыдиться родства с вами? Нет, не стыдиться, а забыть о нем. Оставьте, сэр, мы уже дважды обменивались рукопожатиями. Ксавье! Леонора!
Клайв. То вы со мной ласковы, то словно бы раскаиваетесь в этом. Иной раз кажется, вы радуетесь моему приходу, а назавтра - стыдитесь меня. Во вторник на прошлой неделе, когда вы пришли в Лувр с теми важными дамами и увидали, что я сижу там и рисую, вы, помнится, даже покраснели, а этот безмозглый молодой лорд прямо-таки испугался, когда вы со мной заговорили. Удел мой в жизни не блестящий, и все же я не поменялся бы с этим юношей при всех его шансах в данном случае.
Этель. На что вы намекаете?
Клайв. Вы прекрасно знаете. Словом, я не хотел бы быть таким себялюбивым, глупым и плохо образованным - нет, хуже я о нем говорить не буду! - взамен на всю его красоту, богатство и знатность. Клянусь, я не поменялся бы с ним местами и не отказался бы от судьбы Клайва Ньюкома, чтобы стать маркизом Фаринтошем со всеми его титулами и угодьями.
Этель. Вечно вы заводите речь о лорде Фаринтоше и его титулах! Я полагала, что только женщины завистливы - так утверждаете вы, мужчины. (Торопливо.) Сегодня мы едем с бабушкой к министру внутренних дел, потом на бал в русское посольство; завтра мы будем в Тюильри, только сперва мы обедаем в посольстве. В воскресенье мы, наверно, поедем на Rue d'Agnesseau. Так что я вряд ли приду сюда до по... Мадам де Флорак! Маленькая Леонора так похожа на вас... просто удивительно! Мой кузен говорит, что хотел бы написать ее портрет.
Вторая матрона была не менее одинока. И мужа и сына она схоронила, ни об одном из них не пролив слезы, - не в характере леди Кью было плакать. Внук, которого она любила, пожалуй, больше всех на свете, вышел из-под ее воли и стал ей чужим; дочери покинули ее дом все, кроме одной, чья немощь и физический недуг воспринимались матерью как личное оскорбление. Все лелеемые ею планы так или иначе рушатся. Она ездит из города в город, с бала на бал, из гостиницы в замок - вечно недовольная и всегда одинокая. Она видит, что люди страшатся встречи с ней, что ее зовут не потоку, что хотят видеть, а потому что боятся не позвать и вынуждены терпеть; пожалуй, ей даже по нраву внушать людям страх и вламываться в дом, а не входить в распахнутые двери. Она непременно старается командовать повсюду, куда попадает, попирает своих и чужих с мрачным сознанием, что ее не любят, гневается на людей за их трусость и неукротимо желает везде главенствовать. Быть одинокой и гордой старухой без единого друга - вот ее удел. И если француженка подобна той птичке из басни, которая вскармливает птенцов своей кровью, то леди Кью, коли вправду ей доступны материнские чувства, охотится для своего выводка на стороне и таскает ему мясо. Так вот, чтобы довести эту аналогию до конца, нам теперь, пожалуй, следует сравнить маркиза Фаринтоша с ягненком, а мисс Этель Ньюком с молодым орленком. Разве это не странное явление (или только выдумка поэтов, измысливших свою естественную историю), что легкокрылая птица, которая может взлететь к солнцу и не ослепнуть от его сияния, потом спускается с небес и набрасывается на кусок падали?
Узнавши о некоторых обстоятельствах, мадам де Флорак почувствовала большой интерес к Этель Ньюком и на свой деликатный манер постаралась сблизиться с нею. Мисс Ньюком и леди Кью посещали "среды" принцессы де Монконтур.
- Нам надо быть как можно любезнее с этими людьми, душа моя, это в интересах семьи, - говорила леди Кью, и она каждую среду являлась в Hotel de Florac и беззастенчиво третировала ее высочество. С мадам де Флорак даже леди Кью не могла быть грубой. Француженка держалась так мягко и достойно, что леди Кью просто не к чему было придраться, и она изволила объявить мадам де Флорак "tres grande dame" {Настоящей аристократкой (франц.).}. "Из тех, каких нынче почти не сыщешь", - замечала леди Кью, полагая, что и сама принадлежит к упомянутой категории. Когда мадам де Флорак, вспыхнув румянцем, пригласила Этель прийти навестить ее, бабушка с готовностью дала на то свое согласие.
- Она, как я слышала, ужасно богомольная и, наверно, постарается тебя обратить. Но ты, разумеется, ей не поддашься и будешь благоразумно избегать разговоров о религии. Ни в Англии, ни в Шотландии сейчас нет среди католиков ни одного достойного жениха. Вот увидишь, они женят молодого лорда Дервентуотера на какой-нибудь итальянской принцессе; а пока что ему семнадцать и его духовные отцы глаз с него не спускают. Сэр Бартоломью Фокс получит большое состояние, когда скончается лорд Кэмпион, если тот не завещает своих денег монастырю, в котором живет его дочь, а больше и говорить не о ком. Я специально наводила справки, - ведь обо всех надо знать и о католиках тоже, - и этот коротышка мистер Руд, что был одним из поверенных моего бедного брата лорда Стайна, сообщил мне, что в настоящее время среди католиков нет ни одного завидного жениха. Будь возможно любезнее с мадам де Флорак, она дружит со старыми легитимистами, а я, как ты знаешь, не очень-то с ними в ладу последнее время.
- Но есть еще маркиз Монлюк; его здесь считают весьма богатым, - мрачно заметила Этель. - Правда, он горбун, но очень возвышенного образа мыслей. Кстати, мосье де Кадийан сделал мне давеча несколько комплиментов и даже осведомился у Джорджа Барнса о моем приданом. Он - вдовец, носит парик и имеет двух дочек. Что, по-вашему, хуже, бабушка: горб или парик и две дочки? Мне нравится мадам де Флорак. Постараюсь, чтоб и бедная мадам де Монконтур тоже мне понравилась, раз это в интересах семьи, так что я поеду к ним с визитом, когда вы пожелаете.
И Этель отправилась к мадам де Флорак. Она была очень ласкова с детьми мадам Превиль, внучатами мадам де Флорак, любезна и весела с мадам де Монконтур. И она все чаще и чаще посещала Hotel de Florac, пренебрегая кругом друзей леди Кью, всякими сановниками и дипломатами, русскими, французскими, испанскими, чьи разговоры о европейских дворах, - о том, кто в чести в Санкт-Петербурге, а кого не жалуют в Шенбрунне, - естественно, не очень-то занимали это молодое, полное жизни создание. Благородный образ жизни мадам де Флорак, спокойное достоинство и грустная доброта, с какой француженка принимала ее, радовали и умиротворяли мисс Этель. Она приходила и отдыхала душой в тихой комнате мадам де Флорак, или сидела в тени безмятежного старого сада, окружавшего дом, вдали от сутолоки и болтовни салонов, от дипломатических сплетен, от торопливых формальных визитов нарядных парижанок, от пошлостей щеголеватых бальных кавалеров и от торжественной загадочности старых сановников, посещавших гостиную ее бабушки. Светская жизнь начиналась для нее поздним вечером, когда она в свите старой графини переезжала из дома в дом и танцевала вальс за вальсом с прусскими и неаполитанскими дипломатами, князьями и адъютантами и даже, возможно, еще более высокими персонами, ибо двор короля-буржуа находился тогда в зените славы и при нем, наверное, было много всяких молодых высочеств, которые охотно танцевали с такой красавицей, как мисс Ньюком. Маркиз Фаринтош тоже принимал участие в этих светских развлечениях. Его английский разговор по-прежнему не отличался блеском, зато французская речь была весьма необычной, и когда он появлялся на придворных балах в мундире шотландских стрелков или в родном гленливатском пледе через плечо, то и в собственных глазах и в глазах всего света был красивейшим из молодых аристократов, проводивших сезон в Париже. Как уже сообщалось, он весьма усовершенствовался в танцах, и усы у него для его лет были на редкость длинные и пышные.
Принимая в расчет странную неприязнь леди Кью к некоему юноше по имени Клайв, мисс Ньюком не рассказывала бабушке о том, что порой он заходит с визитом в Hotel de Florac. Мадам де Флорак, воспитанная во французских понятиях, сначала и помыслить не могла о том, чтобы разрешить кузенам встречаться в ее доме; но ведь в Англии все по-иному. Поль заверил ее, что les mees {Мисс, барышни (искаж. англ.).} в английских chateaux {Замках (франц.).} часами прогуливаются с молодыми людьми по парку, удят с ними рыбу и катаются верхом - и все с дозволения матерей.
- Когда я гостил в Ньюкоме, - рассказывал Поль, - мисс Этель не однажды каталась и со мной; a preuve {Например (франц.).}, мы ездили навестить одну старушку, их родственницу, которая просто боготворит Клайва и его батюшку.
Когда мадам де Флорак спросила сына о юном маркизе, с которым, как она слышала, обручена мисс Этель, Флорак рассмеялся ее словам.
- Что вы, маменька! Этот юный маркиз обручен со всем Theatre des Varietes {Театром "Варьете" (франц.).}. Ему смешна даже мысль о помолвке. Давеча в клубе, когда речь зашла об этом и его спросили про мадемуазель Луксор (это его odalisque obelisque, ma mere {Грандиозная одалиска, матушка (франц.).}, такая верзила, что ее прозвали Луксором), - так вот, когда его спросили, простит ли ему Луксор, что он охотится за мисс Ньюком, mon Ecossais {Мой шотландец (франц.).} позволил себе во всеуслышанье объявить, что не он за ней охотится, а она за ним. Нет, подумайте - эта Диана, эта нимфа, это бесподобное и обворожительное создание! При этих словах все рассмеялись, а его приятель, мосье Уолай, зааплодировал; тут я не выдержал и сказал: "Господин маркиз, будучи не в ладу с нашим языком, вы изволили употребить не то выражение, то есть, к счастью, поступили непредумышленно. Я имею честь причислять к своим друзьям родителей молодой особы, о которой сейчас шла речь. Не хотите же вы сказать, что девица, живущая под опекой родителей и во всем им послушная, девица, которую вы ежевечерне встречаете в свете и у дома которой можно изо дня в день видеть ваш экипаж, способна на то, в чем вы так легкомысленно ее обвинили. Такие вещи, сударь мой, говорят за кулисами театра, к примеру, о женщинах, у которых вы обучаетесь нашему языку, а вовсе не о порядочных и целомудренных девушках! Учитесь уважать своих соплеменников, мосье де Фаринтош, всегда чтить юность и невинность! А если вы забываетесь, сударь мой, позвольте вас поправить тому, кто вам годится в отцы".
- Что же он на это ответил? - спросила графиня.
- Я ожидал пощечины, - продолжал Флорак, - но ответ его был куда приятней. Молодой островитянин, сильно краснея и отпуская, по своему милому обыкновению, крепкие словечки, проговорил, что не хотел сказать ничего худого об этой особе... "Даже имя которой, - добавил я, - не должно произноситься в этих стенах". На сем и кончилось наше маленькое препирательство.
Итак, мистеру Клайву по временам выпадало счастье встречать свою кузину в Hotel de Florac, все обитатели которого, я думаю, желали, чтобы девушка ответила ему взаимностью. Полковник успел некогда поделиться с мадам де Флорак своей заветной мечтой, неисполнимой в ту пору из-за помолвки племянницы с лордом Кью. Клайв в порыве сердца открыл свою страсть Флораку, и услышав от француза, что может рассчитывать на него, показал ему великодушное письмо своего отца, в котором тот просил его оказать помощь "сыну Леоноры де Флорак", ежели в том будет нужда. Теперь догадливому Полю стало все ясно.
- Наверно, ваш добрый родитель и моя матушка любили друг друга в дни юности, во времена эмиграции.
Клайв признался, что кое-что слышал от отца, из чего заключил, что тот был влюблен в мадемуазель де Блуа.
- Так вот почему она так потянулась к вам душой, да и я сразу же при встрече почувствовал к вам какое-то влечение. - Клайв ждал, что он опять кинется целовать его. - Передайте своему батюшке, что я... растроган его добротой, преисполнен вечной благодарности и что я люблю всех, кто любил мою матушку.
Одним словом, и Флорак, и его мать всей душой сочувствовали любовным делам Клайва; вскоре и принцесса стала столь же верной его союзницей. Милый облик Клайва и его добрый нрав возымели свое действие на добросердечную леди, и она прониклась к нему такой же нежностью, как ее муж. Поэтому нередко, когда мисс Этель приезжала с визитом в Hotel de Florac и сидела в саду с графиней и ее внуками, в аллее появлялся мистер Ньюком, чтобы приветствовать обеих дам.
Если бы Этель не хотела с ним встречаться, разве она ходила бы в этот дом? Однако она всегда говорила, что собирается к мадам де Превиль, не к мадам де Флорак, и, без сомнения, упорно утверждала бы, будто ездит именно к мадам Превиль, чей муж был членом палаты депутатов, государственным советником или еще какой-то важной фигурой во Франции; что она, мол, и в мыслях не имела встретиться там с Клайвом и не подозревала даже о его близости с этим семейством. Никакие свои поступки не защищала бы наша юная леди так рьяно, как эти свои хождения в Hotel de Florac, вздумай ее кто-нибудь упрекнуть. Впрочем, не за это я ее осуждаю. Разве вы, моя прелестная читательница, выезжающая уже седьмой сезон, позабыли те времена, когда были так дружны с Эммой Томкинс, что вечно сидели у нее дома или без конца слали друг другу записочки? И разве не угасла ваша любовь к Эмме, когда ее брат Пейджит Томкинс воротился в Индию? Если в комнате нет вашей младшей сестрицы, вы, конечно, признаетесь, что все так и было. Мне думается, вы постоянно обманываете себя и других. Думается, что причины ваших поступков частенько бывают совсем не те, какие вы приводите, хотя ни себе самой, ни кому-либо другому вы не признаетесь в своих действительных побуждениях. Еще я думаю, что вы умеете добиваться желаемого и по-своему так же эгоистичны, как и ваши бородатые братья. Что же касается вашей правдивости, то, поверьте, среди множества знакомых мне женщин есть лишь... Впрочем, молчу! Абсолютно честная женщина, женщина, которая никогда не льстит, никогда не стремится взять верх, никого не обхаживает, ничего не утаивает, никому не строит глазки, не пользуется своим обаянием и не замечает произведенного впечатления, - право, такая женщина была бы просто чудовищем! Вы, мисс Хопкинс, уже в годовалом возрасте были кокеткой; еще на руках у нянюшки вы очаровывали папашиных друзей своими кружевными платьицами, хорошенькими кушачками и туфельками; едва вы стали на ножки, как принялись в садике покорять своих сверстников, этих бедных ягняток, резвящихся среди маргариток; и nunc in ovilia, mox in reluctantes dracones с ягнят вы перешли на неподатливых драгун и испытали свои чары на капитане Пейджите Томкинсе, том самом, что повел себя так нехорошо и уехал в Индию, не сделав вам предложения, которого, впрочем, вы и не ждали. Вы просто дружили с Эммой. Потом охладели друг к другу. У вас столь различный круг знакомых. Ведь эти Томкинсы не вполне... и прочее и прочее... Помнится, капитан Томкинс женился на мисс О'Грэди, и прочее и прочее... Ах, моя милая вострушка мисс Хопкинс, не судите же строго ваших ближних!
^TГлава XLVII,^U
содержащая несколько сцен из маленькой комедии
Автор сей хроники, даже если сам и не присутствовал при всех описанных в ней событиях, однако располагает нужными сведениями и может с не меньшей достоверностью, чем какой-нибудь историк прошлого, поведать, о чем говорили его герои и что с ними случилось. Откуда мне знать, какие мысли проносились в голове юной девы и что было на сердце у пылкого юноши? Подобно тому, как профессор Оуэн или профессор Агассиз берет в руки обломок кости и воссоздает по нему огромное допотопное чудовище, валявшееся в первобытной трясине, срывавшее листья и ломавшее ветви дерев, которые тысячи лет назад покрывали землю, а теперь, возможно, превратились в уголь, точно так же и романист составляет свой рассказ из разрозненных эпизодов; он по следу определяет ногу, по ноге - животное, которому она принадлежала, по животному растение, которым оно питалось, болото, в котором барахталось (ведь так же и физиолог на свой научный манер восстанавливает размеры, обличив и повадки изучаемых им существ); писатель следует по грязи за своей скользкой рептилией и показывает ее мерзкие и хищные повадки; накалывает на булавку какого-нибудь мотылька-щеголька и описывает его нарядный фрак и вышитый жилет или исследует своеобразное строение другого, более крупного животного, так сказать - мегатерия своей повести.
Теперь представьте себе, что два молодых существа гуляют по милому старинному саду Hotel de Fiorac, в аллее, обсаженной липами, коим еще разрешается расти в этом уголке прошлого. Посредине аллеи стоит фонтан, почерневший обомшелый тритон тщетно подносит раковину к своим вытянутым губам, опустив закрученный хвост в пересохший водоем: его должность в этом саду уже по меньшей мере полвека как стала синекурой; ведь он не заиграл даже тогда, когда Бурбоны, при которых он был воздвигнут, возвратились из изгнания. В конце липовой аллеи красуется унылый фавн с разбитым носом и мраморной свирелью, чтобы для бодрости наигрывать на ней песенки, только, по-моему, он так за всю жизнь и не сыграл ни одной. Другим своим концом аллея выходит к самому крыльцу дома; по обеим сторонам стеклянных дверей, из которых обитатели особняка выходят в сад, стоят два цезаря, и Каракалла с недовольством поглядывает поверх своего замшелого плеча на Нерву, чью подстриженную голову уже не одно десятилетие мочат дождевые струи, стекающие с крыши этого сумрачного здания. Множество других статуй украшает этот прекрасный сад. Здесь имеется Амур, готовый, по крайней мере, уже с полстолетия коснуться Психеи своим поцелуем: суровая зима сменяется огнедышащим летом, а сладостный миг все не настает; есть Венера, играющая со своим сыном под маленьким, отсыревшим, потрескавшимся от времени куполом античного храма. По аллее этого старого сада, где веселились их предки в фижмах и пудреных париках, теперь катает кресло графа де Флорака его слуга Сен-Жан, бегают, прыгают и играют в прятки детишки мадам де Превиль. Тут прогуливается, обдумывая свои проповеди, преподобный аббат де Флорак (когда бывает дома); по временам с печальным видом проходит графиня де Флорак взглянуть на свои розы. А сейчас по аллее из конца в конец бродят Клайв и Этель Ньюком; мимо то и дело пробегают дети, за которыми, конечно, следует их гувернантка, и сама графиня тоже только что скрылась в доме: ее вызвал граф, к которому прибыл домашний врач.
- Какое восхитительное место, - говорит Этель, - такое странное, такое уединенное. И как приятно слышать голоса детей, играющих за стеной, в саду монастыря. - Его новенькая часовня вставала перед ними из-за деревьев.
- У этого здания очень любопытная история, - говорит Клайв. - Им владел один из членов Директории, и, наверно, в аллеях этого сада танцевали некогда при фонарях мадам Талльен, мадам Рекамье и мадам Богарне. Затем в нем обитал некий наполеоновский маршал. Позднее дом был возвращен его законному владельцу маркизу де Брикабрак, но его наследники никак не могли поделить недвижимость и продали родовой замок монастырю.
Они стали говорить о монахинях, и тут Этель сказала:
- В Англии прежде тоже были монастыри. Я нередко думаю, как было бы хорошо удалиться в тихую обитель. - И она вздохнула, словно то была ее заветная мечта.
Клайв рассмеялся и сказал:
- Ну что ж, по окончании столичного сезона, устав от балов, совсем неплохо удалиться в монастырь. В Риме я был в Сан-Пьетро-ин-Монторио и еще в Сант-Онофрио - это живописная старинная обитель, где скончался Тассо; там многие ищут отдохновения. Дамы с той же целью поселяются в женских монастырях. - Тут он высказал предположение, что пожив в монастырской тиши, люди не становятся ни лучше, ни хуже своих братьев и сестер, обитающих в Англии и Франции.
Этель. Зачем смеяться над людской верой? И почему бы людям не стать лучше, поживши в монастыре? Неужто вы думаете, что свет так уж хорош, что никому не хочется хоть на время из него вырваться? (Тяжко вздыхает и окидывает взором прелестное новенькое платье со множеством оборок, которое как раз нынче прислала ей на дом великая искусница мадам де Рюш.)
Клайв. Я могу судить о жизни света только издалека. Я вроде той пери, которая заглядывает в райские врата и видит за ними ангелов. Я обитаю на Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер, а эта улица находится за оградой рая. Райские врата, по-моему, расположены где-то на Дэвис-стрит, где Оксфорд-стрит выходит на Гровнер-сквер. Еще есть врата на Хэй-Хилл, на Брутон-стрит, на Бонд...
Этель. Не будьте ослом, Клайв!
Клайв. Да почему же? Или быть ослом хуже, нежели светской дамой, вернее - светским львом? Ведь будь я виконтом, графом, маркизом или герцогом, разве вы назвали бы меня ослом? Ни в коем случае! Вы бы назвали меня арабским скакуном.
Этель. Несправедливо, зло и просто недостойно отпускать такие глупые шутки и произносить передо мной пошлые сарказмы, которыми ваши друзья-литераторы, эти жалкие радикалы, наполняют свои книжки! Разве я когда-нибудь давала вам на то основание? Разве не охотней я встречалась с вами, чем с Людьми более знатными? Не предпочитала вашу беседу болтовне с молодыми франтами? Разве мы не одного рода, Клайв? Поверьте, что из всех вельмож, мне известных, самый настоящий джентльмен - ваш милый батюшка. И не надо так стискивать мою руку - маленькие проказники смотрят на нас... И вообще это не имеет отношения к нашему разговору. Viens, Leonore. Tu connais bien monsieur, n'est-ce-pas qui te fait de si jolis dessins? {Подойди, Леонора! Ты ведь отлично знаешь этого господина, который рисует? тебе такие хорошенькие картинки? (франц.).}
Леонора. Ah, oui! Vous m'en ferez toujours, n'est-ce-pas monsieur Clive? des chevaux, et puis des petites filles avec leurs gouvernantes, et puis des maisons... et puis... et puis des maisons encore... ou est bonne-maman? {Конечно! Вы мне еще что-нибудь нарисуете, мосье Клайв? Лошадок, потом девочек с гувернантками, потом домики... потом... потом еще домики... А где бабушка? (франц.).}
(Маленькая Леонора скрывается в аллее.)
Этель. Помните, в дни нашего детства вы рисовали для нас картинки? У меня и сейчас есть несколько в моем учебнике по географии, который мы без конца читали с мисс Куигли.
Клайв. Я все помню про наше детство, Этель.
Этель. Что именно, расскажите!
Клайв. Помню день, когда увидел вас впервые. Мы тогда читали в школе "Тысячу и одну ночь", и вот пришли вы в ярком шелковом платье, переливавшемся то желтым, то синим. Я тогда подумал, что вы похожи на сказочную принцессу, вышедшую из хрустального ящика, потому что...
Этель. Почему?
Клайв. Потому что я всегда считал эту принцессу самой прекрасной на свете - вот и все. Не надо приседать передо мной в великосветском реверансе. Вы сами отлично знаете, как вы хороши и как давно я восхищаюсь вами. Еще я помню, как мечтал стать рыцарем Прекрасной Этель, чтобы исполнять любое ее желание и тем снискать ее милость. Помню, как был до того наивен, что не видел различия в нашем положении.
Этель. Но Клайв!..
Клайв. Теперь все по-иному. Теперь я знаю, какая пропасть лежит между бедным художником и высокопоставленной светской барышней. Ах, почему у меня нет ни титула, ни богатства! Зачем я вообще повстречал вас, Этель?! Зачем снова увидел вас, когда осознал преграду, словно бы самой судьбой возведенную между нами!
Этель (с невинным видом). Но разве я когда-нибудь подчеркивала различие между нами? Разве я не радуюсь от души каждой нашей встрече? Не встречаюсь с вами порой, когда не должна бы... то есть не то чтобы не должна, а просто без ведома тех, кому обязана подчиняться. Что худого в том, что я вспоминаю прошлое? И почему я должна стыдиться родства с вами? Нет, не стыдиться, а забыть о нем. Оставьте, сэр, мы уже дважды обменивались рукопожатиями. Ксавье! Леонора!
Клайв. То вы со мной ласковы, то словно бы раскаиваетесь в этом. Иной раз кажется, вы радуетесь моему приходу, а назавтра - стыдитесь меня. Во вторник на прошлой неделе, когда вы пришли в Лувр с теми важными дамами и увидали, что я сижу там и рисую, вы, помнится, даже покраснели, а этот безмозглый молодой лорд прямо-таки испугался, когда вы со мной заговорили. Удел мой в жизни не блестящий, и все же я не поменялся бы с этим юношей при всех его шансах в данном случае.
Этель. На что вы намекаете?
Клайв. Вы прекрасно знаете. Словом, я не хотел бы быть таким себялюбивым, глупым и плохо образованным - нет, хуже я о нем говорить не буду! - взамен на всю его красоту, богатство и знатность. Клянусь, я не поменялся бы с ним местами и не отказался бы от судьбы Клайва Ньюкома, чтобы стать маркизом Фаринтошем со всеми его титулами и угодьями.
Этель. Вечно вы заводите речь о лорде Фаринтоше и его титулах! Я полагала, что только женщины завистливы - так утверждаете вы, мужчины. (Торопливо.) Сегодня мы едем с бабушкой к министру внутренних дел, потом на бал в русское посольство; завтра мы будем в Тюильри, только сперва мы обедаем в посольстве. В воскресенье мы, наверно, поедем на Rue d'Agnesseau. Так что я вряд ли приду сюда до по... Мадам де Флорак! Маленькая Леонора так похожа на вас... просто удивительно! Мой кузен говорит, что хотел бы написать ее портрет.