Тертлдав Гарри. Тьма сгущается

   Что там мелькнуло в чаще? Сланцево-серая шинель? Иштван выстрелил. Послышался стон, и из-за ствола огромной пихты вывалился ункерлантский солдат. Сдернув с пояса складную лопатку, сержант принялся рыть окоп в мягкой сыпучей земле. Раз он сам себя назначил в арьергард — ему первому и обороняться от угрозы с тыла.
   Запахло дымом. От выстрелов и разрывов ядер в лесу начался пожар. Сержант принялся окапываться еще усердней, но, даже орудуя лопатой, не переставал отгонять от себя мысль, что роет собственную могилу. Интересно, выйдет ли из таежной чащи хоть один живой солдат — будь то ункер или дьёндьёшец?
 
   Когда Краста спустилась по лестнице из спальни, полковник Лурканио уже прохаживался взад-вперед по вестибюлю. При виде маркизы зеленые глаза его недобро вспыхнули.
   — Что вас так задержало, сударыня? — прорычал он, но почти против воли склонился над женской ручкой. — Должен сказать, сегодня вы особенно прелестны. Это почти прощает вам вашу медлительность.
   Если бы он забыл произнести слово «почти», Краста была бы уверена, что произвела на любовника надлежащее впечатление. Жить с Лурканио было непросто — порою почти невозможно. Но маркиза не жалела, что не выбрала капитана Моско. Больше не жалела. Отправиться в этот огромный Ункерлант… нет, об этом и подумать страшно!
   — Не сомневаюсь, ваш кучер доставит нас на бал вовремя, — ответила она. — Он не спит на облучке, как мой.
   — Во-первых, он альгарвеец, а во-вторых — солдат, — ответил Лурканио.
   Голос его уже не походил на звериный рык, и Краста решила, что полковник попросту решил припугнуть ее. На сей раз не сработало, а добиваться своего любой ценой, как это с ним бывало, Лурканио на сей раз не стал.
   — Пойдемте, моя дорогая. — Он обнял маркизу за талию.
   Кучер его действительно был альгарвейским солдатом, что и доказал тут же, скользнув по фигуре Красты сальным взглядом, пока полковник усаживал любовницу в коляску. Конечно, слуга был молод, высок ростом и хорош собою, но породы в нем не было, а иметь дело с чернью маркиза полагала ниже своего достоинства.
   Лурканио сказал что-то кучеру на своем языке; тот, кивнув, хлестнул лошадей вожжами. Но, вопреки надеждам Красты, гнать коляску он не стал — улицы вечернего Приекуле озарял лишь тонкий месяц. Лагоанские драконы нечасто появлялись в небе над столицей оккупированной Валмиеры, но альгарвейцы из принципа не желали облегчать бомбардировщикам работу.
   Пользуясь темнотой, Лурканио как бы невзначай положил ладонь Красте на колено. Постепенно рука его скользила все выше и выше.
   — Сегодня у вас игривое настроение, — легкомысленно заметила маркиза.
   — Сегодня у меня отличное настроение, — объявил полковник, и ладонь его сдвинулась еще немного. — И знаете ли, отчего?
   — Могу догадаться, — насмешливо отозвалась Краста, накрыв его руку своей.
   — О, и от этого тоже, дорогая моя, само собой, — хохотнул Лурканио, — но это я могу получить, когда заблагорассудится.
   Краста напряглась.
   — От меня — нет. Особенно если будете изъясняться в подобном тоне!
   — Не от вас, так от кого-нибудь еще. В завоеванной державе это нетрудно.
   В голосе Лурканио звучало омерзительное самодовольство. К несчастью, полковник говорил чистую правду, и Краста это понимала — и если она в приступе гордыни вышвырнет его из своей постели, то останется без покровителя.
   — Нет, — продолжил Лурканио, когда стало ясно, что маркиза не поддалась искушению обидеться, — настроение у меня сегодня отличное в основном потому, что мы сорвали наступление ункерлантцев к югу от Аспанга.
   — Прекрасно, — произнесла Краста, хотя найти упомянутый городок на карте не смогла бы даже под угрозой смертной казни.
   — Без сомнения, — подтвердил Лурканио. — Солдаты Свеммеля всю зиму громили нас — это главная причина, почему ублюдок капитана Моско едва ли увидит когда-нибудь своего отца. Если бы они громили нас и дальше, когда пришла весна, это было бы вовсе не забавно.
   — Ну, в конце концов, они всего лишь ункерлантцы, — промолвила Краста.
   Лурканио кивнул.
   — Именно так. И они снова доказали, что всего лишь ункерлантцы, если мне будет позволено так выразиться.
   Краста не вполне поняла, что он хотел сказать, и вовсе не собиралась догадываться. И, отвернувшись, она уставилась в окно.
   — И все же плохо, что посреди парка больше нет Колонны побед. Она была такая высокая, светлая, такая миленькая!
   — Ее бы не стали подсвечивать прожекторами — время военное. — Порою Лурканио бывал до отвращения педантичен. — Быть может, когда-нибудь король Мезенцио воздвигнет на ее месте новую, более величественную — Колонну альгарвейских побед, которая простоит вечность, а не жалкий десяток веков.
   — В Приекуле? Да это же… — Краста вовремя вспомнила, с кем разговаривает, и прикусила язычок: то, что она готова была ляпнуть, рассердило бы Лурканио всерьез.
   Пару минут спустя коляска подкатила к воротам особняка Сефаню, племянника герцога Клайпеды. Герцог Марсталю командовал армией Валмиеры, разбитой в боях с Альгарве. После поражения он удалился в свое родовое поместье, племянник же его был вполне счастлив, принимая в своем доме оккупантов.
   Как обычно, на подобных приемах альгарвейцы и валмиерцы присутствовали в равном числе. А вот спутницы и тех и других были неизменно светловолосы, молоды и красивы — Краста первым делом взялась оценивать потенциальных соперниц. Среди валмиеранок попадались и дворянки, как она сама, и уже знакомые по другим балам лица из простонародья, и какие-то совсем неизвестные. Маркиза поджала губки. Альгарвейцы могли выбирать: находить и отбрасывать — и пользовались этой привилегией бесстыдно.
   К иным симпатичным личикам прилагались неестественно стройные фигурки. Эти по большей части толпились вокруг буфета, с восторженным писком поглощая благородные сыры и мясные закуски, каких не видывали, должно быть, уже много месяцев. Ни одна дворянка не стала бы объедаться столь позорным образом, но альгарвейские кавалеры следили за пиршеством своих подружек со снисходительными усмешками. «Должно быть, привели их сюда на откорм», — злорадно подумала Краста.
   А вот юбки в альгарвейском стиле носили больше дворянки, чем содержанки низкого сословия. Краста провожала их мрачным взглядом. Кое-кто из мужчин тоже перешел на моду победителей. Маркизе они нравились не больше.
   Виконт Вальню позволил себе явиться на прием в юбке настолько короткой, что вряд ли мог нагнуться, не выставив себя на посмешище. Тонкое симпатичное лицо его сияло улыбкой.
   — Привет, моя дорогая! — Он помахал Красте рукой, потом подошел, обнял маркизу и расцеловал в обе щеки. После чего обнял и столь же нежно облобызал Лурканио. — Привет, ваша светлость! Как поживаете?
   — Благодарю, неплохо, — проронил Лурканио и с этой минуты старался держаться от Вальню подальше.
   Альгарвейцы чаще жителей Валмиеры целовались на людях, но не столь… страстным образом, хотя, подумав, Краста припомнила, что на один из приемов Вальню явился с альгарвейским офицером вполне определенных склонностей, которые сам не разделял — или разделял не вполне.
   — А вы с кем поживали в последнее время? — не без сарказма поинтересовалась она.
   — С кем мог, разумеется, — отозвался виконт. — Давайте прогуляемся по саду, и я представлю вам подробнейший отчет. — Он обернулся к Лурканио: — Я бы не стал похищать вашу даму без разрешения, ваша светлость, это было бы непростительной дерзостью…
   — Ничего-ничего, — снисходительно промолвил полковник.
   Судя по всему, он с легкостью мог доверить Красту этому созданию неопределенного пола. Краста была знакома с виконтом гораздо ближе, и мысль о том, чтобы изменить своему рыжеволосому любовнику, внезапно захватила ее — не столько от похоти, сколько из желания отомстить Лурканио. Она взяла Вальню под руку.
   — Да, я желаю услышать самый подробный отчет!
   Улыбка Вальню засияла ярче прежнего.
   — Без сомнения, — промолвил он, увлекая маркизу за собой сквозь толпу.
   Лурканио за ее спиной расхохотался. Краста тоже посмеялась — мысленно, незаметно. «Ты знаешь гораздо меньше, чем тебе кажется», — мелькнуло у нее в голове.
   Она протащила Вальню мимо буфетной стойки, где взяла бокал пива, и вышла с виконтом в сад.
   — Вам следует иметь в виду, что я приехала в коляске Лурканио, а не в своей, — пробормотала Краста вполголоса.
   — Да? И почему же? — полюбопытствовал Вальню.
   — Потому что его не заставишь катать нас по тихим переулкам, покуда мы заняты своими делами, — отозвалась маркиза.
   — Своими делами? — Вальню хихикнул тихонько. — В последний раз, как мы попробовали это проделать, вы меня вышвырнули из коляски и заставили возвращаться домой пешком, в полной темноте. Не могу говорить за вас, прекрасная маркиза, но когда мы садились в коляску, я имел в виду нечто совсем иное.
   Краста дернула плечиком.
   — Вы заслужили такое обращение своей неуместной болтовней о каких-то лавочницах!
   — Обещаю, сегодня о лавочницах ни слова. — Вальню приобнял ее за талию. — Пойдемте со мной. Вместе посмотрим на звезды… или займемся еще чем-нибудь, как нам заблагорассудится.
   Глазеть на звезды в Приекуле стало проще с тех пор, как началась война. Над темными улицами ночные светила горели ярко: искристые самоцветы, щедрой рукою разбросанные по черному бархату. Краста бросила на небо один короткий взгляд, и забыла о звездах совершенно. Она отправилась на прогулку с Вальню не для того, чтобы пялиться в вышину. А для того, чтобы на свой лад посмеяться над излишне самодовольным покровителем-альгарвейцем.
   Но Вальню, похоже, действительно собрался на прогулку. Несколько минут Краста, закипая понемногу, тащилась за ним, но потом заупрямилась. Расставив ноги пошире, она вцепилась в рукав своего спутника:
   — Если вы привели меня сюда, чтобы развлечь, то когда же приступите к делу?
   — Жду, когда мы отойдем подальше, — ответил Вальню, чем привел Красту в некоторую растерянность. — Хотя… можно и здесь.
   Он сгреб маркизу в охапку. Краста поцеловала его жарче, чем целовала когда-либо Лурканио. Альгарвеец был умелым и опытным любовником, но власть в их союзе принадлежала ему целиком. И Краста вполне осознавала это.
   Вальню уже целовал ее шейку и щекотал губами мочку уха, когда взрывная волна сбила обоих с ног. Первое, что заметила Краста, придя в себя, — что брюки ее порвались на колене. Выругавшись по этому поводу, маркиза воскликнула:
   — Силы горние! Что случилось?
   — Я бы сказал, что в особняке Сефаню разорвался снаряд.
   Виконт вскочил и с неожиданной силой поднял на ноги свою спутницу.
   — Идемте.
   Он вел себя так уверенно и решительно, что Краста безропотно зашагала за ним в сторону особняка. Догадка виконта угодила в цель. Снаряд, сколько можно было судить, — тоже. Второй и третий этажи обрушились полностью, развалины уже занялись пламенем.
   В глухой ночи особенно жуткими казались вопли раненых и оставшихся под завалами. Несколько растрепанных, истекающих кровью гостей сумели выбраться из-под обломков сами. Краста опасливо потянула торчащую из груды кирпичей руку и с воплем отпустила — рука подалась свободно, на месте плеча остались кровавые лохмотья. Под ложечкой у Красты засосало, словно маркиза сидела на пикирующем драконе.
   — Лурканио… — пробормотала она.
   Рука определенно принадлежала не ему — она была женская. Но много ли шансов уцелеть было у полковника в разрушенном доме?
   — Я здесь, — послышался голос за ее плечом.
   Лурканио где-то потерял шляпу. Из порезов — один над бровью, другой на предплечье — текла кровь. Самоуверенности он, впрочем, не лишился.
   — Рад видеть вас в добром здравии, сударыня, — промолвил он с поклоном. — Ваш щеголек выбрал самое удачное время, чтобы развлечь вас прогулкой.
   — Да-да, — пробормотала Краста.
   Маркиза только теперь осознала, что могла быть в особняке, когда грянул взрыв. У нее екнуло сердце.
   — Чтоб им пропасть, этим лагоанцам, вместе с их драконами! — выругалась она.
   — Драконы? — Лурканио покачал головой. — Никаких драконов. Это ядро не рухнуло с небес, сударыня. Его пронесли в дом и взорвали изнутри. Способов сделать это достаточно. И когда мы найдем того, кто это сделал, то сплетем из его кишок макраме. Умирать он будет долго .
   Похоже было, что эта перспектива его весьма привлекает. Во многом альгарвейцы до сих пор оставались сущими варварами. Ночь была тиха и сладка… но Красту бил озноб.
 
   Ванаи коснулась ладонью лба Эалстана. Юноша горел в жару — как и час назад, как и вчера, как с той минуты, когда слег с лихорадкой три дня тому назад. Забормотав что-то, он дернулся и уставился на девушку невидящими глазами.
   — Конберга… — прошептал он.
   Закусив губу, Ванаи обмакнула тряпку в чан с холодной водой, отжала немного и положила больному на лоб. Если Эалстану мерещится сестра вместо возлюбленной, ему и впрямь худо. Перепутать Ванаи со смуглой, крепко сбитой фортвежкой можно было только в горячечном бреду.
   — Ну что же мне делать? — горестно воскликнула она.
   Порой ей удавалось впихнуть в больного по нескольку глотков воды или бульона, но этого явно не хватало. И с лихорадкой не справлялись холодные компрессы. От Эалстана исходил такой жар, что мокрая тряпка высыхала за считанные минуты.
   «Ему нужен врач, — подумала Ванаи. — Или хотя бы настоящее лекарство». Мысль эта преследовала ее весь вчерашний день — с той минуты, как стало ясно, что сама собой лихорадка не уймется. Эалстан сбегал бы ради нее за врачом — девушка понимала это… но его не схватили бы прямо за порогом меблирашки.
   — Холодно, — пожаловался юноша и задрожал.
   Какой там холод — на нем можно яичницу жарить! Но ему казалось, что он стынет на морозе. Зубы юноши стучали. Ванаи навалила на него груду одеял, но и под ними Эалстан трясся от холода. Это был уже не первый приступ, но всякий раз Ванаи сама трепетала от ужаса.
   Девушка стиснула зубы, приняв, наконец, решение. Эалстану нужна помощь, которую она не могла оказать своими средствами.
   — Я выйду ненадолго, — шепнула Ванаи ему на ухо по-фортвежски, чтобы не встревожить. — Вернусь, как только смогу.
   Ради него она старалась сделать вид, что все нормально — будто она могла выбежать из дому в любой миг, словно ничего дурного не могло приключиться с ней на улицах Эофорвика.
   Быть может, она даже преуспела в своем намерении, потому что Эалстан прошептал с улыбкой:
   — Хорошо, мама. Не заблудись — на улице вьюга.
   Ему казалось, что холодно не только в доме, но и на всем белом свете.
   — Ладно.
   Ванаи выгребла все деньги, какие смогла найти в доме, — их оказалось гораздо больше, чем, по ее мнению, могли скопить они с Эалстаном. Альгарвейцы славились продажностью. Майору Спинелло она платила собственным телом. По сравнению с этим серебра было вовсе не жалко.
   Переступить порог квартиры, увидеть стены лестничной клетки, а не комнаты или кухни, было непривычно и страшно. Девушка подумала было, что следовало бы переодеться в длинное платье, которое купил ей Эалстан, но ясным весенним днем замаскироваться таким образом было совершенно невозможно. Она торопливо сбежала по лестнице и вышла на улицу.
   Гомон ударил по ушам словно кувалдой. Эофорвик был куда больше ее родного Ойнгестуна; девушка и забыла, как велика и многолюдна столица. Когда в самый первый день они с Эалстаном добирались до меблированных комнат, она успела разглядеть немногое. Но с тех пор Ванаи сидела в запертой клетке, глядя сквозь оконные стекла на мир, но не соприкасаясь с ним.
   Непривычно было даже видеть вблизи незнакомые лица. Люди смотрели на нее. Какой-то фортвежец, похожий на хорька, схватил ее за руку:
   — Девушка, вы с ума сошли? Хотите рыжикам в лапы попасть?
   Ванаи не сразу сообразила, что вопрос прозвучал по-кауниански: на местном жаргоне карманников и домушников, не слишком схожем с ойнгестунским говором. Должно быть, этот тип нахватался от здешних светловолосых воришек.
   — Мне нужен аптекарь, — промолвила она по-фортвежски: не стоило привлекать внимание еще и чужеплеменной речью. — Мой… брат заболел.
   — М-гм. — Востроносый фортвежец явно не поверил ей. Ванаи почти сразу поняла, отчего: брат ее в этом районе был бы столь же приметен, что и она сама. Это значило, что незнакомец догадался — у нее есть любовник-фортвежец.
   — Два квартала вперед, — сообщил воришка, — и полтора направо. — Этот аптекарь не станет спрашивать лишнего. Только по дороге не отсвечивай.
   — Спасибо, — поблагодарила Ванаи, но фортвежец уже пропал куда-то, словно глаза ей отвел.
   Немногие из темноволосых смуглых прохожих замечали каунианку. В Эофорвике, вспомнилось ей, фортвежцы и кауниане вместе бунтовали против оккупантов, когда истина о судьбе отсылаемых на западный фронт выплыла наружу. В Ойнгестуне было иначе — как и в большинстве фортвежских городов. Иначе альгарвейцам было бы гораздо трудней проводить свою политику.
   — Чего изволите? — поинтересовался седобородый фортвежец, растирая что-то в ступке медным пестом.
   Как и предрекал ее случайный знакомый, аптекарь будто не заметил, что его посетительница каунианка.
   — Средство от лихорадки, — ответила она и перечислила признаки болезни, не упоминая при этом имени юноши и своих с ним отношений.
   — А-а! — Аптекарь кивнул. — Эта зараза по всему городу гуляет. От нее хорошо помогают ивовая кора и маковый сок, да еще лохматой клюквы добавлю — имя смешное, но ягода пользительная.
   Он достал склянки с корой, темным густым соком и сушеными листьями, растер твердые части в порошок и, смешав все компоненты, добавил прозрачной текучей жидкости:
   — И немного спирту — для запаха, так сказать.
   — Как полагаете нужным.
   Ванаи доверилась аптекарю с первого взгляда. Он явно знал свое дело. И если бы к нему с теми же проблемами явился альгарвеец или голый чернокожий зувейзин, он прописал бы то же самое лекарство — в этом девушка была уверена.
   — Прошу, — промолвил старик, закончив. — С вас три сребреника.
   Ванаи расплатилась. Тамулис в Ойнгестуне, скорей всего, взял бы с нее меньше, но в провинции все обычно дешевле. Она уже направилась к выходу, но тут аптекарь наконец дал понять, что обратил внимание на цвет ее волос:
   — Возвращайся домой, девочка. Возвращайся и не показывайся лишний раз на улице.
   Ванаи обернулась:
   — Я так и собиралась сделать. Спасибо.
   Старик не ответил. Он уже вернулся к работе над снадобьем, прерванной приходом Ванаи.
   Возвращаясь в меблирашку, Ванаи жалась к стенам домов, точно мышь. И снова большинство встречных фортвежцев делали вид, что не замечает ее. Лишь однажды какая-то баба взвизгнула: «Вонючая ковнянка!», но доносить не побежала.
   «Слава силам горним! — Ванаи наконец добралась до угла доходного дома, где жила. — Пронесло». Она свернула за угол… и нос к носу столкнулась с парой шедших навстречу альгарвейских жандармов.
   Если бы Ванаи заметила их хотя бы за полквартала, ей удалось бы сбежать: оба были немолоды и пузаты. Но она не успела даже взвизгнуть от испуга, как один из них ухватил ее за рукав.
   — Ну-ну, и что же мы видим? — поинтересовался он на вполне внятном фортвежском.
   — Пусти!
   Ванаи попыталась пнуть его в обтянутую гетрой лодыжку, но жандарм оказался ловок, невзирая на тучность, и увернулся. Тогда девушка решила воспользоваться хитростью:
   — Отпустите меня — я вам заплачу. — Она сунула руку в карман и многозначительно позвенела монетами.
   Второй жандарм похотливо ухмыльнулся:
   — Чем заплатишь, а?
   Фортвежским он владел хуже, чем его напарник, но Ванаи без труда поняла, чего от нее ожидают.
   Она застыла от ужаса — но в ужас ее привела мысль о том, что, в сущности… она не испытывает особого ужаса. Если, чтобы избавиться от альгарвейцев, придется отдаться им — ну и что с того? Майор Спинелло терзал ее месяцами. Что по сравнению с этим несколько минут в лапах незнакомцев? Ей следовало бы пугаться даже собственных мыслей. Она и пугалась — но не слишком. Общение со Спинелло выжгло из нее… стыд?
   Альгарвейцы перемолвились несколькими фразами на своем певучем щебечущем наречии. Один указал на темный переулок напротив. Если они затащат ее туда, то могут творить что вздумается, если только жертва не станет кричать.
   — Пошли, — бросил тот, что держал ее за руку, и потянул девушку за собой.
   Ванаи ухватилась бы за малейший шанс бежать, но жандармы не дали ей этого шанса. «Теперь остается только надеяться, что они меня отпустят, когда натешатся», — подумала она, скрипнув зубами. При мысли о том, что полагаться ей придется на честность людей очевидно бесчестных, у нее подкосились ноги.
   И тут перед жандармами как из-под земли вырос какой-то фортвежец.
   — Отпустите ее, — пророкотал он. — Девочка ничего не сделала.
   — Ну да, — поддакнула незнакомая женщина за его спиной.
   — Она каунианка, — отрезал жандарм таким тоном, будто это все объясняло.
   В большинстве городов Фортвега этого было бы довольно.
   Но не здесь.
   — Она-то каунианка, — бросил преградивший жандармам дорогу здоровяк, — а ты — курвина!
   Вокруг начала собираться толпа.
   — Отпусти девочку, холера! — повторил фортвежец.
   Если бы он потребовал крови Ванаи — толпа поддержала бы его и в этом, но теперь каждый чувствовал себя обязанным вступиться за нее перед жандармами. Альгарвейцы переглянулись. Улицы Эофорвика патрулировали служаки, а не герои, поскольку молодые, дерзкие и отважные воевали на фронте. Перестрелять всех в округе жардармы не смогли бы. Их просто затопчут, и начнется очередной бунт.
   Тот, что держал Ванаи за плечо, протянул свободную руку:
   — Штраф — десять сребреников! За выход в город без разрешения.
   Ванаи расплатилась не раздумывая. Второй жандарм тоже протянул руку, и первый отдал ему половину «штрафа». Оба просияли. А что? Они остались в выигрыше, даже несмотря на то, что им не удалось затащить девушку в подворотню и развлечься вдоволь.
   Жандарм потрепал Ванаи по голове, будто собачку:
   — Беги домой.
   Та не стала дожидаться, когда он передумает — или когда толпа разойдется, что могло заставить жандарма передумать. Кроме того, за спинами собравшихся фортвежцев жандармам было не разглядеть, в какой подъезд она юркнула.
   — Вырвалась! — прошептала Ванаи, взбегая по лестнице.
   Поднимаясь по высоким ступенькам, она крепко прижимала к груди пузырек с лекарством. Микстура стоила дорого, но — силы горние! — могла обойтись еще дороже.
 
   Гаривальд возвращался с поля, вскинув мотыгу на плечо, точно боевой жезл. Завидев его, Ваддо заковылял навстречу и, ухватив крестьянина за локоть, оттащил его в сторонку.
   — Он пропал! — выдохнул он, испуганно выпучив зенки.
   — Кто пропал? — спросил Гаривальд, хотя и знал ответ.
   — Хрусталик, конечно! — подтвердил его догадку Ваддо. — Пропал, и только силы горние знают, кто его забрал и что с ним делать будет. — Он уставился на Гаривальда: — Слушай, а он не у тебя? Мы же вдвоем собирались его выкопать и перепрятать!
   — Нет, у меня его нет.
   Ваддо не пришло в голову спросить, не его ли односельчанин выкопал злосчастный шар. Впрочем, Гаривальд все равно соврал бы. Чем меньше знал Ваддо, тем меньше мог выболтать кому-либо — в особенности альгарвейцам.
   Сейчас Ваддо готов был разрыдаться от ужаса.
   — Кто-то его забрал! — воскликнул он. — Кто-то забрал! И непременно на меня донесет! И меня повесят! Как пить дать, повесят!
   Трусоват был староста — это Гаривальд знал с тех пор, как бриться начал. Пока Ваддо принадлежала в Зоссене какая-никакая власть, тот наслаждался ею вовсю. Теперь, когда власть кончилась, староста пребывал в неизбывном ужасе перед альгарвейцами: не приведи силы горние, те заставят его расплатиться за все провинности с того времени, когда деревня находилась во власти конунга Свеммеля.
   — Да не трясись ты, — посоветовал Гаривальд, хотя и понимал, что с тем же успехом мог посоветовать солнцу не вставать поутру. Он подумал было, а не сообщить ли Ваддо, что деревенским хрустальным шаром теперь пользуются партизаны в лесу… подумал — и отказался от этой мысли. Вот уж действительно, чем меньше Ваддо знает, тем лучше.
   — Тебе легко говорить! — возмутился староста. — Как так можно-то?!
   Гаривальд пожал плечами: чем еще утешить Ваддо, он не знал.
   Староста побрел прочь, на каждом шагу подковыривая землю острием посоха и спотыкаясь.
   — Что это на него нашло? — поинтересовался Дагульф.
   — Силы небесные его знают, — пожал плечами Гаривальд. — Ты же знаешь Ваддо. Вечно он попусту шумит.
   — В таких растрепанных чувствах я его не видел с тех пор, как альгарвейцы в деревню вошли, — заметил Дагульф, потирая шрам на щеке. — А тогда он думал, что они его на похлебку изведут.
   — Им бы долго пришлось жир сливать с той похлебки, — отозвался Гаривальд, отчего приятель его рассмеялся… и перестал задавать вопросы. На что Гаривальд и рассчитывал.
   На следующее утро, собираясь на работу в поле, крестьяне услышали набат: это альгарвейский сержант, что командовал деревенским гарнизоном, колотил молотком по крышке казана, созывая всех на площадь. Оказалось, что он собрался зачитать воззвание к народу — по бумажке, так что на ункерлантском вышло понятно, хоть и не вполне разборчиво.