- Жалованье в нашей конторе хорошее, - скучным голосом говорит один из моих соседей по столу. - Самый бы раз тебе устроиться в наше учреждение.
- Думаю, что меня к вам не возьмут, - вздыхает другой, - ведь я у большевиков в совнархозе работал...
В это время в кафе входит огромного роста подполковник. Мои соседи умолкают.
- Только что, господа, я был свидетелем прелюбопытнейшей сцены возле кафедрального собора, - громогласно вещает он. - Наши пижоны, вооруженные дамскими браунингами, везли какого-то арестованного. И зазевались. А он выхватил из кармана горсть табаку - и им в глаза. Пока эти олухи терли глаза, большевик спрыгнул с пролетки и был таков.
- Господин подполковник, надо быть более снисходительными к защитникам отечества, - нараспев произнесла пожилая дама в старомодном платье со стеклярусом.
- В отношении дураков уместна не снисходительность, мадам, а нагайка. Будь моя власть, я приказал бы ежедневно проверять документы у всех, кто живет в Самаре. Проверять всюду - в театрах, в ресторанах, в магазинах. И никому не доверять. Нечего церемониться с большевиками. Этак мы и до французской революции достукаемся!
- Целиком согласен с господином подполковником насчет французской революции. Более того, уверен, что так и будет, и предлагаю выпить за новую Россию и за тех, кто обновит ее.
Я поднял свой бокал с вином. Мои соседи поспешили сделать то же, и мы чокнулись.
- Прошу всех встать! - раздался у меня за спиной пьяный голос. - Мы пьем за обновленную Россию!
Я оглянулся и узнал штабс-капитана, который в этом же кафе опознал Стефанского.
Все поднялись. На мгновение стало тихо. Кто-то фальшивым тенором затянул "Боже, царя храни". К нему присоединились еще два-три голоса, но пение внезапно оборвалось - запевала, видимо, забыл слова.
- Неслыханная наглость! - продолжал, воспользовавшись паузой, окончательно захмелевший штабс-капитан. - Вчера капитан Плучек пришел к этим чумазым железнодорожникам с предложением вступать в доблестный легион. И что же? Его разоружили, втолкнули в вагон для скота, запломбировали и отправили с товарным. Беднягу освободили из заточения только в пятидесяти верстах от Самары.
- Баба твой чех! Я бы расстрелял их на месте, - перебил штабс-капитана сидевший с ним за столиком офицер с темным, как у больного лихорадкой, лицом. - Надо всех их стрелять, вешать, надо умыть Россию кровью. Мы этих эсеришек на скотный двор - пусть дерьмо чистят. Настоящего царя надо! И пороть! Пороть не жалея!
- У меня на красных нюх, чутье, - продолжал куражиться штабс-капитан. Сейчас узнаем, кто этот господин. - Он поднялся и, пошатываясь, подошел ко мне.
- Про-ве-рим! Вы что за личность?
От неожиданности я на мгновение растерялся. Но тут же вспомнил, как держался Стефанский, и спокойно говорю кельнерше:
- Подайте нам две рюмки шустовского коньяку. Нужно промыть изображение. Прошу садиться, господин штабс-капитан.
- Это мне нравится, - расхохотался штабс-капитан. - Промыть изображение? Ну что ж, начнем промывать.
Кельнерша подала коньяк. Я чокнулся со штабс-капитаном:
- За свободную Россию, за героический русский народ!..
- Ты мне друг. Я сразу понял, кто ты, но нарочно подошел, чтобы все видели, как я распознаю людей безо всяких там документов. Психология! А вот тот - большевик! Да, да, натуральный большевик. - Шатаясь, он направился к толстяку в клетчатом костюме.
- Ты - переодетый большевик! Сознавайся и снимай штаны. Будем пороть прямо здесь на столе!
- Это француз, из миссии, - послышалось со стороны. - Французишки! Лягушатники! Большевики! Они коммуну в Париже основали.
С трудом уговорили штабс-капитана вернуться на свое место.
Когда, расплатившись, я собрался уходить, ко мне подошел француз в клетчатом костюме.
- Благодарю за предотвращение скандала. Не сочтите за навязчивость: Оливье Люке, - четко выговаривая по-русски слова, он протянул мне свою визитную карточку.
Француз сказал еще что-то, но я не расслышал, так как сидевшая за соседним столиком подвыпившая компания хором пела романс "Очаровательные глазки".
Француз поспешил откланяться и ушел. Я направился к двери вслед за ним.
- А что вы намерены делать вечером, милейший? - остановил меня у входа высокий, с испещренным оспой лицом чиновник в форме путейца, с которым меня познакомили накануне.
Я посмотрел на часы.
- У меня никаких планов. Но куда можно пойти, ведь скоро комендантский час.
- К коменданту, к комендантше и к их дочкам, были бы только золотые кружочки, - балагурил путеец. - Если не возражаете, прошу составить мне компанию. Здесь неподалеку обитает чудесная Маргарита Васильевна. Ее квартира, голуба, что дивный остров средь бурного моря. И не раздумывайте. Уверяю вас, не пожалеете - сегодня у Маргариты благотворительный вечер...
В роскошной квартире у молоденькой хозяйки с черными, как у цыганки, глазами собралась разношерстная публика. Здесь велись уже ставшие привычными и порядком надоевшие бесконечные разговоры о потенциальных возможностях и скрытых силах России, о союзническом долге русского народа... И только беседа двух респектабельных господ привлекла мое внимание: мужчины в черном костюме с лоснящимися, как у барса, волосами и военного с погонами чешского майора. Они несколько раз упомянули имя главы английской миссии в Москве Локкарта. Но как только заметили, что я прислушиваюсь к их разговору, замолчали.
Узнав, что у меня нет ночного пропуска, путеец сообщил об этом хозяйке, и она предложила мне остаться в ее доме до утра, тем более что еще двое из гостей также не имели ночных пропусков и тоже были оставлены Маргаритой Васильевной.
* * *
Однажды, прогуливаясь в Струковском саду, я подумал, что надо бы побывать в районе Трубочного завода и поискать там знакомых ребят. Выйдя на главную аллею, я оказался у летнего кафе и увидел за столиком Маргариту Васильевну. Она меня тоже заметила и окликнула:
- Не хотите ли клубничного мороженого?
Я поблагодарил и отказался.
- Тогда подождите, я расплачусь.
Через минуту, взяв меня под руку, Маргарита Васильевна поинтересовалась, есть ли у меня свободное время, чтобы погулять с ней по саду, пожурила, почему я не захожу к ней, назвала меня милым мальчиком и вообще держалась подчеркнуто покровительственно.
- Так вы действительно не спешите? Мне хотелось бы побывать с вами на свежем воздухе, - не без кокетства сказала Маргарита Васильевна.
Я ответил, что рад этой случайной встрече, но не понимаю, чем обязан такому вниманию.
- Тогда пойдемте на нижнюю аллею. Там есть чудесная акация. Когда я вижу ее, я вспоминаю родные места.
Акации мы так и не нашли, но обнаружили свободную скамейку, и Маргарита Васильевна предложила посидеть. Я понял, что ей хочется поговорить, и охотно согласился.
- Я не сентиментальная барышня, но так обрадовалась, когда увидела вас, - неожиданно серьезно начала Маргарита Васильевна. - Мне не с кем поделиться ни своими мыслями, ни своими переживаниями. Иногда кажется, что я на краю страшной пропасти. Я балерина, а мне приходится проводить время в обществе людей, не только далеких от искусства, но которым оно чуждо. Правда, мой антрепренер Резакевич распустил слух, что я на содержании у одного генерала. И передо мной даже заискивают... Плохо только, что Резакевич заставляет меня выведывать кое-что у этих пьяных господ.
- А для чего ему это нужно?
- Не знаю, право. Его объяснения чрезвычайно путаны. Да я и не пыталась их понять. Но это все между прочим. У меня для вас есть интересное предложение: не хотите ли совершить со мной турне?
- Далеко ли?
- До Белебея. Туда какая-то нелегкая занесла жену одной очень важной персоны. Он в голодной Москве, а супруга его вроде бы на откорме в Белебее. Мой покровитель просит съездить к ней, а мне одной, понимаете, не очень-то удобно...
Мне было известно, что Белебей славился лишь лыком, мочалами, да еще иконами местных богомазов. Что могло заставить жену "важной персоны" приехать ив Москвы в эту глухомань? Стараясь не подать вида, что меня эта история заинтриговала, я ответил, что охотно поеду с нею.
В это время к нам подошел бродячий торговец, распахнул на ходу свой короб с разной мелочью и, произнеся: "Салям, барин!" - молча уставился на меня.
Появление коробейника в пустынной аллее не могло не удивить меня, да, вероятно, и Маргариту Васильевну.
- Уйдем отсюда, - тихо сказал я. - Он теперь от нас не отстанет.
И мы ушли.
Я проводил Маргариту Васильевну до ее дома. Прощаясь, она просила не забывать ее и напомнила о Белебее: "Ей-богу не пожалеете!.."
По дороге в гостиницу я все время думал о коробейнике и никак не мог припомнить, где я слышал этот голос. Настораживало меня и то, что Маргарита Васильевна вела себя так, будто эпизода с коробейником и не было.
С этими мыслями я вошел в свой номер и стал переодеваться. Вдруг дверь без стука отворилась, и на пороге появился уже знакомый коробейник.
- Самавар есть? А я халва принес, рахат-лукум. Такой товар только хан кушал.
- Что ты ходишь за мной по пятам? - разозлился я. - Что тебе надо?
- Э-э-э, какой сердитый! Зачем плохое слово говоришь? Своих не знаешь? - и коробейник расхохотался.
- Яша! Черт ты этакий! - наконец узнал я голос Кожевникова. - Вот смотрю и не верю, что это ты. Ну и артист! - мы обнялись.
- Я уже отчаялся было тебя разыскать, - говорил Кожевников. - И вдруг вижу в Струковском саду. Кстати, что это за мадам? Ты с ними поосторожней. Там, где черт не сыщет, баба разнюхает...
Я рассказал ему о Маргарите Васильевне.
- Это следует проверить. Если все, что она говорит, подтвердится, нужно сделать так, чтобы она сообщала нам то же, что и Резакевичу. Вести из этого логова нам позарез нужны, - торопливо сказал Яша и, поглядывая на дверь, продолжал:
- Ну а к нам почему не заходишь? Семенов сообщил, что ты выехал. Мы тебя ждем, а ты с дамами прохлаждаешься...
- Будь она неладна, эта твоя Свекис, едва ноги оттуда унес.
И я рассказал Кожевникову о своих злоключениях в первый день приезда в Самару.
- Еще легко отделался, - улыбнулся Яша. - Тебе дали старый пароль. Мы его сменили после провала одной явки. И тебя там приняли за шпика. Хорошо, что обошлось мирно, а ведь могли и круто поступить... Приезжай завтра вечером на Барбашину Поляну, там с левой стороны увидишь небольшую дачку с двумя расписными крылечками. Спроси "президента", скажи: "Я из кругосветки", и тебя проведут ко мне...
- Надо же придумать такую кличку - "президент"! - не удержался я.
- От отца по наследству перешла. В девятьсот пятом крестьяне нашей губернии отказались платить подати и стали делить помещичьи земли. А в ноябре жители Старо-Буянской волости даже объявили республику. Правда, просуществовала она только тринадцать суток; наш связной - сын "президента" Старо-Буянской республики... Ну, так жду тебя ровно в семь.
Поиски подполья
На Барбашину Поляну извозчик вез меня мимо Трубочного завода, который показался мне мрачным. Это впечатление усиливалось тем, что двор зарос бурьяном, а стеклянная кровля мастерских покрылась толстым слоем пыли. Я попросил извозчика остановиться и, вглядываясь в огромные окна опустевших цехов, вспомнил товарищей по работе, нашу совместную борьбу против администрации завода...
* * *
Февраль семнадцатого года принес в Самару новые военные тревоги и новые лишения. Огромные очереди у булочных, ропот и возмущение народа, большевистские листовки, в которых говорилось, что в воздухе вновь запахло порохом.
Газетным сообщениям о готовящемся контрнаступлении против немцев, об успехах русских войск на отдельных участках фронта уже никто не верил. Даже члены черносотенного "Союза Михаила архангела" не устраивали молебствий и крестных ходов.
На вокзале возле санитарных поездов, прибывавших из Белоруссии, из-под Одессы и Риги, толпились солдатки. А с поездами приходили все более тревожные вести.
Огромный артиллерийский завод охранялся солдатами и казаками. С утра до вечера они маячили и на вышках, и у проходных, и во дворе завода. В цехах нередко возникали дискуссии...
Начальник завода генерал Зыбин, чтобы показать властям, что на вверенном ему предприятии полное благополучие, распорядился начать среди рабочих сбор средств для пасхальных подарков солдатам, находившимся в окопах.
Разговоры о мире, о проигранной войне, говорил он, ведут смутьяны, "шептуны", и, если как следует разъяснить это рабочим, они поддержат администрацию завода.
- Уверяю вас, господа, - убеждал Зыбин начальников мастерских, - наши рабочие - патриоты, они последнее отдадут для своих братьев, сражающихся за веру, царя, отечество. Помните, как все мы ликовали, когда пал Перемышль или когда был прорван австрийский фронт? Начальник жандармского управления полковник Познанский делает все для того, чтобы в рабочую среду не проникли вражеские агитаторы. Подписные листы покажут, кто поддерживает бунтовщиков. Даже такой революционер, как Плеханов, готов возвратиться в Россию, чтобы в опасную годину быть вместе с народом. А большевистских агентов, действующих по указке из-за рубежа, пора скрутить в бараний рог!..
Однако попытка собрать пожертвования закончилась провалом. В цехах продолжались антивоенные митинги. Не помогли и аресты среди рабочих.
Однажды перед обеденным перерывом на "проспекте", как называли огромный коридор, соединявший несколько мастерских, стали собираться рабочие. Вдруг на "проспекте" появился начальник завода с подразделением солдат.
- Что за сборище? - угрожающе крикнул Зыбин.
- О погоде решили потолковать, ваше превосходительство, - насмешливо ответил молодой слесарь.
- Перестань болтать! - вскипел генерал. - Распустились! Извольте отвечать, как полагается военнообязанным. Всех нарушающих внутренний распорядок отправлю на фронт. А кто будет агитировать за поражение России, тот предатель родины и немецкий шпион. Мы ни на минуту не должны забывать о своих окопных братьях, о тех, кто защищает нас от нашествия германцев.
- Вот именно - вас, а не нас. А нам пора кончать с войной, - раздались гневные голоса рабочих.
- Это кто вам внушил? Кто вас настраивает? Кто прячется за вашей спиной? Большевики? - теряя самообладание, выкрикивал генерал.
- Ошибаетесь! Никто не прячется за нашей спиной! - поднимаясь на принесенную кем-то скамью, спокойно произнес Николай Шверник.
На заводе знали этого всегда сосредоточенного и обычно спокойного токаря-лекальщика. Никакие предупреждения начальства не могли поколебать его. Изо дня в день настойчиво разъяснял он рабочим, кому и для чего нужна война.
- А, это вы, Шверник! Слыхал, слыхал о ваших крамольных делах, - уже спокойнее заговорил генерал. - На этот раз найдем и на вас управу!..
Но, не обращая внимания на генерала, Шверник неторопливо стал говорить о том, как рабочие с раннего утра и до потемок гнут спину, как страдают от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных детей, работают ради куска хлеба, рано умирают. И вот - война, которая несет рабочим и крестьянам новое горе, новые страдания и смерть.
- Приказываю разойтись по своим местам! - пытаясь перекричать Шверника, заорал генерал и, оглянувшись, взмахнул платком. Это был сигнал. Тотчас в другом конце "проспекта", гремя шашками и карабинами, появились чубатые казаки, готовые наброситься на "внутренних врагов отечества" - хлестать, рубить...
- Жизнь стала невыносимой, - невозмутимо продолжал Шверник. - Людям нечего есть, не во что одеться. Нечем отапливать свои жалкие жилища. На фронте - кровь, увечья, смерть, а здесь призыв за призывом в солдаты. Наших братьев гонят на фронт, точно скот на бойню. Нельзя молчать! Россия накануне социальных потрясений гигантских масштабов. Петроградский комитет большевиков призывает нас, рабочих и солдат, устраивать митинги на заводах, в казармах, на улицах, требовать немедленного прекращения войны, от забастовок переходить к восстанию...
- Это бунт! Я присягал государю и обязан поступить по законам военного времени! - угрожающе крикнул генерал и снова взмахнул платком.
- Казаки, к бою! - скомандовал есаул. Защелкали затворы карабинов. Казаки перестроились в две шеренги и приготовились стрелять: первая шеренга - "с колена", вторая - "стоя".
Внезапно стало так тихо, что каждый слышал, как бьется его сердце. Казалось, вот-вот раздастся команда "пли!".
- Товарищи! Протестуйте против неслыханного произвола! - прозвучал в напряженной тишине голос Шверника. - Мы пойдем по улицам Самары, и пусть все знают, что трубочники не собираются поддерживать братоубийственную войну. Солдатам нужен мир, а не пасхальные яйца. Довольно им гнить в окопах, а рабочим - голодать!
- Прекратить агитацию! Слышите, Шверник? Я прикажу стрелять! побледнев от бешенства, будто казаки целились не в рабочих, а в него, срывающимся голосом кричал Зыбин.
- Вы уже отдали приказ, - ответил Шверник, спрыгнув со скамьи. Товарищи, останавливайте станки, бросайте работу! Все на улицу!
Зыбин резко повернулся и направился к казакам. Навстречу ему спешил есаул. Зыбин что-то сказал ему и возвратился к рабочим.
- Я приказал не препятствовать выходу рабочих с территории завода, - не глядя на Шверника, глухо проговорил генерал и исчез за шеренгой солдат...
В ту ночь многие забастовщики были арестованы.
- Пошевеливайся! - торопили жандармы. - Допросят и отпустят. К обеду будешь дома...
Но это была лишь уловка. Жандармы получили указание уводить арестованных налегке, чтобы они в тот же день почувствовали, что такое тюрьма.
Три десятка арестованных, в том числе, как потом выяснилось, и провокатора Башкина, поместили в двух камерах Самарской тюрьмы. В одной из камер оказался и Николай Михайлович Шверник. Он был спокоен, интересовался самочувствием рабочих, давал советы, как вести себя на допросах.
- Судя по тому, что нас согнали в две камеры, - разъяснял Николай Михайлович, - в окружном суде заниматься нами не будут. Забреют в солдаты или сошлют в Сибирь.
Больше недели арестованных держали в Самарском централе, а затем в грязных, из-под угля, вагонах повезли в Саратов.
- Они не решились судить нас в Самаре, - говорил товарищам Николай Михайлович. - Боятся, как бы Трубочный не забастовал в день суда. Это наша победа!..
На станции Ахтырская узнали ошеломляющую новость: царь отрекся от престола!
Однако арестованных не только не освободили, но даже не выпускали из вагонов.
- Не имею распоряжения! - твердил фельдфебель конвойной роты.
Несмотря ни на что, настроение у всех, кроме Башкина, было приподнятое.
В Саратове Шверник потребовал, чтобы ему разрешили связаться с Советом рабочих и солдатских депутатов. В Совет пошли в сопровождении начальника конвоя. Совет немедленно освободил Шверника и других товарищей, а фельдфебелю выдали расписку в том, что Совет принял арестованных.
В Самару возвращались уже в салон-вагоне какого-то важного сановника...
Отпустив извозчика, я разыскал дачу, обнесенную невысоким забором. Калитка оказалась запертой, и мне пришлось изрядно побарабанить, пока наконец на крыльце не появился круглолицый веснушчатый парень, который стал внимательно рассматривать меня, а затем спросил, кого я ищу. Я назвал пароль. Он открыл калитку и повел меня в дом.
В просторной комнате с двумя плотно занавешенными окнами за столом, на котором стояла лампа под абажуром, сидели четыре человека: матрос с крупными чертами лица, двое в штатском примерно моего возраста и Кожевников.
Веснушчатого как ветром сдуло, - он, вероятно, должен был вести наружное наблюдение. Кожевников встал из-за стола, протянул мне руку, затем пригладил свою шевелюру и, обращаясь к сидевшим за столом, сказал:
- Познакомьтесь, товарищи, с моим новым помощником... Будем звать его Виктором...
Мы пожали друг другу руки, и я сел рядом с Кожевниковым.
Когда товарищи узнали, что я прибыл с "той" стороны, они забросали меня вопросами. Особенно интересовало всех, что пишут советские центральные газеты и как идет формирование Первой революционной армии.
Информация моя была скромной, но товарищи сказали, что кое-что для них прояснилось. Затем я передал Кожевникову привезенные мною листовки и устный приказ Семенова прибыть в Симбирск с информацией. Умолчал я только о том, что привез новый код и деньги. Об этом я сказал позже Кожевникову наедине.
Стриженный под бобрик парень поинтересовался, о чем Кожевников будет докладывать в Симбирске.
- Известно о чем, - закуривая папиросу, ответил Яша. - О белом терроре, о настроениях в городе и в ближайших деревнях, о делах наших подпольщиков...
- Не забудь, браток, - подсказал матрос, - доложить о группах Левитина и Паршина, которые стали центром объединения коммунистов Самары. Мы уже избрали подпольный комитет, наметили план действий...
- Это представитель одной из подпольных групп Иван Абрикосов. Боевой парень... - наклонившись ко мне, тихо сказал Кожевников.
- ...Мы разоблачаем эсеров и меньшевиков, - продолжал матрос, разлагаем тылы учредиловской армии, ведем агитацию среди чехословацких легионеров...
Абрикосов подробно рассказал о попытках объединения разрозненных подпольных групп в единую организацию, подчеркнув при этом, что для победы над врагом в Самаре нужен партийный монолит, что разрозненные действия разобщенных групп не дадут желаемых результатов.
- А вот и первые плоды нашей работы! - воскликнул Абрикосов и извлек из кармана бушлата какой-то листок. - Слушайте: "Адский замысел контрреволюционной буржуазии, поддержанный правыми эсерами и меньшевиками и проводимый в жизнь штыками наемников, не удался. Торжеству контрреволюции в Приволжье приходит конец. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянской бедноты! Самарский комитет большевиков. Отпечатано в типографии комитета".
- А для чего эта концовка? - спросил я.
- Какая концовка? - не понял матрос.
- Да насчет того, что-де отпечатано в типографии комитета. Может, и фамилии членов комитета указать?
Матрос хитро улыбнулся:
- Пощекотать нервы белым контрразведчикам надо? Надо! Преподнести учредиловцам пилюлю с хреном надо? Надо! И соображать, дорогой товарищ, тоже надо!
- Ну а все же, кто отпечатал эту листовку?
- Комучевцы свою типографию нам, конечно, не предоставили. Но мы все же напечатали здесь, в городе. Чехословацкая разведка с ног сбилась, разыскивая нашу типографию. Большие деньги обещаны тому, кто раскроет ее. Опытные сыщики, жандармы сбились с ног, но ничего не нашли...
Абрикосов, вероятно, знал о листовке больше, чем говорил нам, но по неписаным законам конспирации не мог переступить границы дозволенного. Все мы это понимали и ни о чем больше его не спрашивали. А стриженный под бобрик парень даже постарался переменить тему разговора, точнее, вернуться к вопросу о группах Левитина и Паршина.
- Я не могу согласиться с тем, что разложением вражеских войск должны заниматься только группы Левитина и Паршина. А мы, по-твоему, ничего в этом деле не смыслим? - повернулся он к Абрикосову. - Как бы не так! Недавно мы с Женькой Бахмутовым пробрались в казармы полка "народной армии" и поговорили с солдатами по душам. Ведь верно, Жень? - тронул он за руку сидевшего рядом с ним парня. - А сегодня собирались повторить свой визит. Да не тут-то было. Оказывается, казармы уже охраняются чехословацкими легионерами; после нашей беседы из полка началось дезертирство...
- Слава подобна морской воде... Чем больше ее пьешь, тем больше хочется пить. Кажется, так сказал один великий писатель. Боюсь назвать его фамилию, чтобы не ошибиться. - Кожевников улыбнулся, помолчал и уже серьезно продолжал: - Нам больше, чем кому-либо, памятны массовые расстрелы рабочих и партийных лидеров города. Исключительный по жестокости террор заставил честных борцов за власть Советов уйти в подполье. Результат? Затишье в работе партийных организаций. И чтобы оживить эту работу, придется немало потрудиться. Не будем спорить, чья группа больше сделала. Мы уважаем и Левитина и Паршина, больше того, восхищаемся их самоотверженностью. Но, товарищи, поймите: провал в большой группе может привести к провалу всего самарского подполья. Вот почему я против объединения моей группы разведчиков с группами товарищей Левитина и Паршина.
- Выходит, успех нашей работы в разобщенности? Ну что ж, так и доложу своим... - с обидой в голосе произнес Абрикосов.
- Ты, Ваня, не понял главного, - спокойно продолжал Кожевников. - Речь идет не о том, чтобы действовать разобщенно, а о том, чтобы не подвергать опасности всю подпольную организацию. Будет время, когда мы объединим все группы. Но пока этого делать нельзя. И прежде чем говорить со своими людьми, ты хорошенько все обдумай, и тогда поймешь, что зря обиделся.
В это время в комнату вошел чем-то озабоченный "президент".
Кожевников посмотрел на тикающие ходики, потом на "президента":
- Ты, кажется, хочешь что-то сказать?
- Да. Дубинин только что сообщил, что в городе появилась какая-то мадам Сарычева, которая ищет связи с подпольем. А сегодня наши ребята засекли, когда она выходила из местной штаб-квартиры какого-то консульства...
- Пристрелить ее - и делу конец, - выпалил появившийся вслед за "президентом" мужчина с окладистой бородой.
- Наш связной, - вполголоса объяснил мне Кожевников. А затем повернулся к бородачу: - Мы не анархисты, товарищ Дубинин!..
- Думаю, что меня к вам не возьмут, - вздыхает другой, - ведь я у большевиков в совнархозе работал...
В это время в кафе входит огромного роста подполковник. Мои соседи умолкают.
- Только что, господа, я был свидетелем прелюбопытнейшей сцены возле кафедрального собора, - громогласно вещает он. - Наши пижоны, вооруженные дамскими браунингами, везли какого-то арестованного. И зазевались. А он выхватил из кармана горсть табаку - и им в глаза. Пока эти олухи терли глаза, большевик спрыгнул с пролетки и был таков.
- Господин подполковник, надо быть более снисходительными к защитникам отечества, - нараспев произнесла пожилая дама в старомодном платье со стеклярусом.
- В отношении дураков уместна не снисходительность, мадам, а нагайка. Будь моя власть, я приказал бы ежедневно проверять документы у всех, кто живет в Самаре. Проверять всюду - в театрах, в ресторанах, в магазинах. И никому не доверять. Нечего церемониться с большевиками. Этак мы и до французской революции достукаемся!
- Целиком согласен с господином подполковником насчет французской революции. Более того, уверен, что так и будет, и предлагаю выпить за новую Россию и за тех, кто обновит ее.
Я поднял свой бокал с вином. Мои соседи поспешили сделать то же, и мы чокнулись.
- Прошу всех встать! - раздался у меня за спиной пьяный голос. - Мы пьем за обновленную Россию!
Я оглянулся и узнал штабс-капитана, который в этом же кафе опознал Стефанского.
Все поднялись. На мгновение стало тихо. Кто-то фальшивым тенором затянул "Боже, царя храни". К нему присоединились еще два-три голоса, но пение внезапно оборвалось - запевала, видимо, забыл слова.
- Неслыханная наглость! - продолжал, воспользовавшись паузой, окончательно захмелевший штабс-капитан. - Вчера капитан Плучек пришел к этим чумазым железнодорожникам с предложением вступать в доблестный легион. И что же? Его разоружили, втолкнули в вагон для скота, запломбировали и отправили с товарным. Беднягу освободили из заточения только в пятидесяти верстах от Самары.
- Баба твой чех! Я бы расстрелял их на месте, - перебил штабс-капитана сидевший с ним за столиком офицер с темным, как у больного лихорадкой, лицом. - Надо всех их стрелять, вешать, надо умыть Россию кровью. Мы этих эсеришек на скотный двор - пусть дерьмо чистят. Настоящего царя надо! И пороть! Пороть не жалея!
- У меня на красных нюх, чутье, - продолжал куражиться штабс-капитан. Сейчас узнаем, кто этот господин. - Он поднялся и, пошатываясь, подошел ко мне.
- Про-ве-рим! Вы что за личность?
От неожиданности я на мгновение растерялся. Но тут же вспомнил, как держался Стефанский, и спокойно говорю кельнерше:
- Подайте нам две рюмки шустовского коньяку. Нужно промыть изображение. Прошу садиться, господин штабс-капитан.
- Это мне нравится, - расхохотался штабс-капитан. - Промыть изображение? Ну что ж, начнем промывать.
Кельнерша подала коньяк. Я чокнулся со штабс-капитаном:
- За свободную Россию, за героический русский народ!..
- Ты мне друг. Я сразу понял, кто ты, но нарочно подошел, чтобы все видели, как я распознаю людей безо всяких там документов. Психология! А вот тот - большевик! Да, да, натуральный большевик. - Шатаясь, он направился к толстяку в клетчатом костюме.
- Ты - переодетый большевик! Сознавайся и снимай штаны. Будем пороть прямо здесь на столе!
- Это француз, из миссии, - послышалось со стороны. - Французишки! Лягушатники! Большевики! Они коммуну в Париже основали.
С трудом уговорили штабс-капитана вернуться на свое место.
Когда, расплатившись, я собрался уходить, ко мне подошел француз в клетчатом костюме.
- Благодарю за предотвращение скандала. Не сочтите за навязчивость: Оливье Люке, - четко выговаривая по-русски слова, он протянул мне свою визитную карточку.
Француз сказал еще что-то, но я не расслышал, так как сидевшая за соседним столиком подвыпившая компания хором пела романс "Очаровательные глазки".
Француз поспешил откланяться и ушел. Я направился к двери вслед за ним.
- А что вы намерены делать вечером, милейший? - остановил меня у входа высокий, с испещренным оспой лицом чиновник в форме путейца, с которым меня познакомили накануне.
Я посмотрел на часы.
- У меня никаких планов. Но куда можно пойти, ведь скоро комендантский час.
- К коменданту, к комендантше и к их дочкам, были бы только золотые кружочки, - балагурил путеец. - Если не возражаете, прошу составить мне компанию. Здесь неподалеку обитает чудесная Маргарита Васильевна. Ее квартира, голуба, что дивный остров средь бурного моря. И не раздумывайте. Уверяю вас, не пожалеете - сегодня у Маргариты благотворительный вечер...
В роскошной квартире у молоденькой хозяйки с черными, как у цыганки, глазами собралась разношерстная публика. Здесь велись уже ставшие привычными и порядком надоевшие бесконечные разговоры о потенциальных возможностях и скрытых силах России, о союзническом долге русского народа... И только беседа двух респектабельных господ привлекла мое внимание: мужчины в черном костюме с лоснящимися, как у барса, волосами и военного с погонами чешского майора. Они несколько раз упомянули имя главы английской миссии в Москве Локкарта. Но как только заметили, что я прислушиваюсь к их разговору, замолчали.
Узнав, что у меня нет ночного пропуска, путеец сообщил об этом хозяйке, и она предложила мне остаться в ее доме до утра, тем более что еще двое из гостей также не имели ночных пропусков и тоже были оставлены Маргаритой Васильевной.
* * *
Однажды, прогуливаясь в Струковском саду, я подумал, что надо бы побывать в районе Трубочного завода и поискать там знакомых ребят. Выйдя на главную аллею, я оказался у летнего кафе и увидел за столиком Маргариту Васильевну. Она меня тоже заметила и окликнула:
- Не хотите ли клубничного мороженого?
Я поблагодарил и отказался.
- Тогда подождите, я расплачусь.
Через минуту, взяв меня под руку, Маргарита Васильевна поинтересовалась, есть ли у меня свободное время, чтобы погулять с ней по саду, пожурила, почему я не захожу к ней, назвала меня милым мальчиком и вообще держалась подчеркнуто покровительственно.
- Так вы действительно не спешите? Мне хотелось бы побывать с вами на свежем воздухе, - не без кокетства сказала Маргарита Васильевна.
Я ответил, что рад этой случайной встрече, но не понимаю, чем обязан такому вниманию.
- Тогда пойдемте на нижнюю аллею. Там есть чудесная акация. Когда я вижу ее, я вспоминаю родные места.
Акации мы так и не нашли, но обнаружили свободную скамейку, и Маргарита Васильевна предложила посидеть. Я понял, что ей хочется поговорить, и охотно согласился.
- Я не сентиментальная барышня, но так обрадовалась, когда увидела вас, - неожиданно серьезно начала Маргарита Васильевна. - Мне не с кем поделиться ни своими мыслями, ни своими переживаниями. Иногда кажется, что я на краю страшной пропасти. Я балерина, а мне приходится проводить время в обществе людей, не только далеких от искусства, но которым оно чуждо. Правда, мой антрепренер Резакевич распустил слух, что я на содержании у одного генерала. И передо мной даже заискивают... Плохо только, что Резакевич заставляет меня выведывать кое-что у этих пьяных господ.
- А для чего ему это нужно?
- Не знаю, право. Его объяснения чрезвычайно путаны. Да я и не пыталась их понять. Но это все между прочим. У меня для вас есть интересное предложение: не хотите ли совершить со мной турне?
- Далеко ли?
- До Белебея. Туда какая-то нелегкая занесла жену одной очень важной персоны. Он в голодной Москве, а супруга его вроде бы на откорме в Белебее. Мой покровитель просит съездить к ней, а мне одной, понимаете, не очень-то удобно...
Мне было известно, что Белебей славился лишь лыком, мочалами, да еще иконами местных богомазов. Что могло заставить жену "важной персоны" приехать ив Москвы в эту глухомань? Стараясь не подать вида, что меня эта история заинтриговала, я ответил, что охотно поеду с нею.
В это время к нам подошел бродячий торговец, распахнул на ходу свой короб с разной мелочью и, произнеся: "Салям, барин!" - молча уставился на меня.
Появление коробейника в пустынной аллее не могло не удивить меня, да, вероятно, и Маргариту Васильевну.
- Уйдем отсюда, - тихо сказал я. - Он теперь от нас не отстанет.
И мы ушли.
Я проводил Маргариту Васильевну до ее дома. Прощаясь, она просила не забывать ее и напомнила о Белебее: "Ей-богу не пожалеете!.."
По дороге в гостиницу я все время думал о коробейнике и никак не мог припомнить, где я слышал этот голос. Настораживало меня и то, что Маргарита Васильевна вела себя так, будто эпизода с коробейником и не было.
С этими мыслями я вошел в свой номер и стал переодеваться. Вдруг дверь без стука отворилась, и на пороге появился уже знакомый коробейник.
- Самавар есть? А я халва принес, рахат-лукум. Такой товар только хан кушал.
- Что ты ходишь за мной по пятам? - разозлился я. - Что тебе надо?
- Э-э-э, какой сердитый! Зачем плохое слово говоришь? Своих не знаешь? - и коробейник расхохотался.
- Яша! Черт ты этакий! - наконец узнал я голос Кожевникова. - Вот смотрю и не верю, что это ты. Ну и артист! - мы обнялись.
- Я уже отчаялся было тебя разыскать, - говорил Кожевников. - И вдруг вижу в Струковском саду. Кстати, что это за мадам? Ты с ними поосторожней. Там, где черт не сыщет, баба разнюхает...
Я рассказал ему о Маргарите Васильевне.
- Это следует проверить. Если все, что она говорит, подтвердится, нужно сделать так, чтобы она сообщала нам то же, что и Резакевичу. Вести из этого логова нам позарез нужны, - торопливо сказал Яша и, поглядывая на дверь, продолжал:
- Ну а к нам почему не заходишь? Семенов сообщил, что ты выехал. Мы тебя ждем, а ты с дамами прохлаждаешься...
- Будь она неладна, эта твоя Свекис, едва ноги оттуда унес.
И я рассказал Кожевникову о своих злоключениях в первый день приезда в Самару.
- Еще легко отделался, - улыбнулся Яша. - Тебе дали старый пароль. Мы его сменили после провала одной явки. И тебя там приняли за шпика. Хорошо, что обошлось мирно, а ведь могли и круто поступить... Приезжай завтра вечером на Барбашину Поляну, там с левой стороны увидишь небольшую дачку с двумя расписными крылечками. Спроси "президента", скажи: "Я из кругосветки", и тебя проведут ко мне...
- Надо же придумать такую кличку - "президент"! - не удержался я.
- От отца по наследству перешла. В девятьсот пятом крестьяне нашей губернии отказались платить подати и стали делить помещичьи земли. А в ноябре жители Старо-Буянской волости даже объявили республику. Правда, просуществовала она только тринадцать суток; наш связной - сын "президента" Старо-Буянской республики... Ну, так жду тебя ровно в семь.
Поиски подполья
На Барбашину Поляну извозчик вез меня мимо Трубочного завода, который показался мне мрачным. Это впечатление усиливалось тем, что двор зарос бурьяном, а стеклянная кровля мастерских покрылась толстым слоем пыли. Я попросил извозчика остановиться и, вглядываясь в огромные окна опустевших цехов, вспомнил товарищей по работе, нашу совместную борьбу против администрации завода...
* * *
Февраль семнадцатого года принес в Самару новые военные тревоги и новые лишения. Огромные очереди у булочных, ропот и возмущение народа, большевистские листовки, в которых говорилось, что в воздухе вновь запахло порохом.
Газетным сообщениям о готовящемся контрнаступлении против немцев, об успехах русских войск на отдельных участках фронта уже никто не верил. Даже члены черносотенного "Союза Михаила архангела" не устраивали молебствий и крестных ходов.
На вокзале возле санитарных поездов, прибывавших из Белоруссии, из-под Одессы и Риги, толпились солдатки. А с поездами приходили все более тревожные вести.
Огромный артиллерийский завод охранялся солдатами и казаками. С утра до вечера они маячили и на вышках, и у проходных, и во дворе завода. В цехах нередко возникали дискуссии...
Начальник завода генерал Зыбин, чтобы показать властям, что на вверенном ему предприятии полное благополучие, распорядился начать среди рабочих сбор средств для пасхальных подарков солдатам, находившимся в окопах.
Разговоры о мире, о проигранной войне, говорил он, ведут смутьяны, "шептуны", и, если как следует разъяснить это рабочим, они поддержат администрацию завода.
- Уверяю вас, господа, - убеждал Зыбин начальников мастерских, - наши рабочие - патриоты, они последнее отдадут для своих братьев, сражающихся за веру, царя, отечество. Помните, как все мы ликовали, когда пал Перемышль или когда был прорван австрийский фронт? Начальник жандармского управления полковник Познанский делает все для того, чтобы в рабочую среду не проникли вражеские агитаторы. Подписные листы покажут, кто поддерживает бунтовщиков. Даже такой революционер, как Плеханов, готов возвратиться в Россию, чтобы в опасную годину быть вместе с народом. А большевистских агентов, действующих по указке из-за рубежа, пора скрутить в бараний рог!..
Однако попытка собрать пожертвования закончилась провалом. В цехах продолжались антивоенные митинги. Не помогли и аресты среди рабочих.
Однажды перед обеденным перерывом на "проспекте", как называли огромный коридор, соединявший несколько мастерских, стали собираться рабочие. Вдруг на "проспекте" появился начальник завода с подразделением солдат.
- Что за сборище? - угрожающе крикнул Зыбин.
- О погоде решили потолковать, ваше превосходительство, - насмешливо ответил молодой слесарь.
- Перестань болтать! - вскипел генерал. - Распустились! Извольте отвечать, как полагается военнообязанным. Всех нарушающих внутренний распорядок отправлю на фронт. А кто будет агитировать за поражение России, тот предатель родины и немецкий шпион. Мы ни на минуту не должны забывать о своих окопных братьях, о тех, кто защищает нас от нашествия германцев.
- Вот именно - вас, а не нас. А нам пора кончать с войной, - раздались гневные голоса рабочих.
- Это кто вам внушил? Кто вас настраивает? Кто прячется за вашей спиной? Большевики? - теряя самообладание, выкрикивал генерал.
- Ошибаетесь! Никто не прячется за нашей спиной! - поднимаясь на принесенную кем-то скамью, спокойно произнес Николай Шверник.
На заводе знали этого всегда сосредоточенного и обычно спокойного токаря-лекальщика. Никакие предупреждения начальства не могли поколебать его. Изо дня в день настойчиво разъяснял он рабочим, кому и для чего нужна война.
- А, это вы, Шверник! Слыхал, слыхал о ваших крамольных делах, - уже спокойнее заговорил генерал. - На этот раз найдем и на вас управу!..
Но, не обращая внимания на генерала, Шверник неторопливо стал говорить о том, как рабочие с раннего утра и до потемок гнут спину, как страдают от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных детей, работают ради куска хлеба, рано умирают. И вот - война, которая несет рабочим и крестьянам новое горе, новые страдания и смерть.
- Приказываю разойтись по своим местам! - пытаясь перекричать Шверника, заорал генерал и, оглянувшись, взмахнул платком. Это был сигнал. Тотчас в другом конце "проспекта", гремя шашками и карабинами, появились чубатые казаки, готовые наброситься на "внутренних врагов отечества" - хлестать, рубить...
- Жизнь стала невыносимой, - невозмутимо продолжал Шверник. - Людям нечего есть, не во что одеться. Нечем отапливать свои жалкие жилища. На фронте - кровь, увечья, смерть, а здесь призыв за призывом в солдаты. Наших братьев гонят на фронт, точно скот на бойню. Нельзя молчать! Россия накануне социальных потрясений гигантских масштабов. Петроградский комитет большевиков призывает нас, рабочих и солдат, устраивать митинги на заводах, в казармах, на улицах, требовать немедленного прекращения войны, от забастовок переходить к восстанию...
- Это бунт! Я присягал государю и обязан поступить по законам военного времени! - угрожающе крикнул генерал и снова взмахнул платком.
- Казаки, к бою! - скомандовал есаул. Защелкали затворы карабинов. Казаки перестроились в две шеренги и приготовились стрелять: первая шеренга - "с колена", вторая - "стоя".
Внезапно стало так тихо, что каждый слышал, как бьется его сердце. Казалось, вот-вот раздастся команда "пли!".
- Товарищи! Протестуйте против неслыханного произвола! - прозвучал в напряженной тишине голос Шверника. - Мы пойдем по улицам Самары, и пусть все знают, что трубочники не собираются поддерживать братоубийственную войну. Солдатам нужен мир, а не пасхальные яйца. Довольно им гнить в окопах, а рабочим - голодать!
- Прекратить агитацию! Слышите, Шверник? Я прикажу стрелять! побледнев от бешенства, будто казаки целились не в рабочих, а в него, срывающимся голосом кричал Зыбин.
- Вы уже отдали приказ, - ответил Шверник, спрыгнув со скамьи. Товарищи, останавливайте станки, бросайте работу! Все на улицу!
Зыбин резко повернулся и направился к казакам. Навстречу ему спешил есаул. Зыбин что-то сказал ему и возвратился к рабочим.
- Я приказал не препятствовать выходу рабочих с территории завода, - не глядя на Шверника, глухо проговорил генерал и исчез за шеренгой солдат...
В ту ночь многие забастовщики были арестованы.
- Пошевеливайся! - торопили жандармы. - Допросят и отпустят. К обеду будешь дома...
Но это была лишь уловка. Жандармы получили указание уводить арестованных налегке, чтобы они в тот же день почувствовали, что такое тюрьма.
Три десятка арестованных, в том числе, как потом выяснилось, и провокатора Башкина, поместили в двух камерах Самарской тюрьмы. В одной из камер оказался и Николай Михайлович Шверник. Он был спокоен, интересовался самочувствием рабочих, давал советы, как вести себя на допросах.
- Судя по тому, что нас согнали в две камеры, - разъяснял Николай Михайлович, - в окружном суде заниматься нами не будут. Забреют в солдаты или сошлют в Сибирь.
Больше недели арестованных держали в Самарском централе, а затем в грязных, из-под угля, вагонах повезли в Саратов.
- Они не решились судить нас в Самаре, - говорил товарищам Николай Михайлович. - Боятся, как бы Трубочный не забастовал в день суда. Это наша победа!..
На станции Ахтырская узнали ошеломляющую новость: царь отрекся от престола!
Однако арестованных не только не освободили, но даже не выпускали из вагонов.
- Не имею распоряжения! - твердил фельдфебель конвойной роты.
Несмотря ни на что, настроение у всех, кроме Башкина, было приподнятое.
В Саратове Шверник потребовал, чтобы ему разрешили связаться с Советом рабочих и солдатских депутатов. В Совет пошли в сопровождении начальника конвоя. Совет немедленно освободил Шверника и других товарищей, а фельдфебелю выдали расписку в том, что Совет принял арестованных.
В Самару возвращались уже в салон-вагоне какого-то важного сановника...
Отпустив извозчика, я разыскал дачу, обнесенную невысоким забором. Калитка оказалась запертой, и мне пришлось изрядно побарабанить, пока наконец на крыльце не появился круглолицый веснушчатый парень, который стал внимательно рассматривать меня, а затем спросил, кого я ищу. Я назвал пароль. Он открыл калитку и повел меня в дом.
В просторной комнате с двумя плотно занавешенными окнами за столом, на котором стояла лампа под абажуром, сидели четыре человека: матрос с крупными чертами лица, двое в штатском примерно моего возраста и Кожевников.
Веснушчатого как ветром сдуло, - он, вероятно, должен был вести наружное наблюдение. Кожевников встал из-за стола, протянул мне руку, затем пригладил свою шевелюру и, обращаясь к сидевшим за столом, сказал:
- Познакомьтесь, товарищи, с моим новым помощником... Будем звать его Виктором...
Мы пожали друг другу руки, и я сел рядом с Кожевниковым.
Когда товарищи узнали, что я прибыл с "той" стороны, они забросали меня вопросами. Особенно интересовало всех, что пишут советские центральные газеты и как идет формирование Первой революционной армии.
Информация моя была скромной, но товарищи сказали, что кое-что для них прояснилось. Затем я передал Кожевникову привезенные мною листовки и устный приказ Семенова прибыть в Симбирск с информацией. Умолчал я только о том, что привез новый код и деньги. Об этом я сказал позже Кожевникову наедине.
Стриженный под бобрик парень поинтересовался, о чем Кожевников будет докладывать в Симбирске.
- Известно о чем, - закуривая папиросу, ответил Яша. - О белом терроре, о настроениях в городе и в ближайших деревнях, о делах наших подпольщиков...
- Не забудь, браток, - подсказал матрос, - доложить о группах Левитина и Паршина, которые стали центром объединения коммунистов Самары. Мы уже избрали подпольный комитет, наметили план действий...
- Это представитель одной из подпольных групп Иван Абрикосов. Боевой парень... - наклонившись ко мне, тихо сказал Кожевников.
- ...Мы разоблачаем эсеров и меньшевиков, - продолжал матрос, разлагаем тылы учредиловской армии, ведем агитацию среди чехословацких легионеров...
Абрикосов подробно рассказал о попытках объединения разрозненных подпольных групп в единую организацию, подчеркнув при этом, что для победы над врагом в Самаре нужен партийный монолит, что разрозненные действия разобщенных групп не дадут желаемых результатов.
- А вот и первые плоды нашей работы! - воскликнул Абрикосов и извлек из кармана бушлата какой-то листок. - Слушайте: "Адский замысел контрреволюционной буржуазии, поддержанный правыми эсерами и меньшевиками и проводимый в жизнь штыками наемников, не удался. Торжеству контрреволюции в Приволжье приходит конец. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянской бедноты! Самарский комитет большевиков. Отпечатано в типографии комитета".
- А для чего эта концовка? - спросил я.
- Какая концовка? - не понял матрос.
- Да насчет того, что-де отпечатано в типографии комитета. Может, и фамилии членов комитета указать?
Матрос хитро улыбнулся:
- Пощекотать нервы белым контрразведчикам надо? Надо! Преподнести учредиловцам пилюлю с хреном надо? Надо! И соображать, дорогой товарищ, тоже надо!
- Ну а все же, кто отпечатал эту листовку?
- Комучевцы свою типографию нам, конечно, не предоставили. Но мы все же напечатали здесь, в городе. Чехословацкая разведка с ног сбилась, разыскивая нашу типографию. Большие деньги обещаны тому, кто раскроет ее. Опытные сыщики, жандармы сбились с ног, но ничего не нашли...
Абрикосов, вероятно, знал о листовке больше, чем говорил нам, но по неписаным законам конспирации не мог переступить границы дозволенного. Все мы это понимали и ни о чем больше его не спрашивали. А стриженный под бобрик парень даже постарался переменить тему разговора, точнее, вернуться к вопросу о группах Левитина и Паршина.
- Я не могу согласиться с тем, что разложением вражеских войск должны заниматься только группы Левитина и Паршина. А мы, по-твоему, ничего в этом деле не смыслим? - повернулся он к Абрикосову. - Как бы не так! Недавно мы с Женькой Бахмутовым пробрались в казармы полка "народной армии" и поговорили с солдатами по душам. Ведь верно, Жень? - тронул он за руку сидевшего рядом с ним парня. - А сегодня собирались повторить свой визит. Да не тут-то было. Оказывается, казармы уже охраняются чехословацкими легионерами; после нашей беседы из полка началось дезертирство...
- Слава подобна морской воде... Чем больше ее пьешь, тем больше хочется пить. Кажется, так сказал один великий писатель. Боюсь назвать его фамилию, чтобы не ошибиться. - Кожевников улыбнулся, помолчал и уже серьезно продолжал: - Нам больше, чем кому-либо, памятны массовые расстрелы рабочих и партийных лидеров города. Исключительный по жестокости террор заставил честных борцов за власть Советов уйти в подполье. Результат? Затишье в работе партийных организаций. И чтобы оживить эту работу, придется немало потрудиться. Не будем спорить, чья группа больше сделала. Мы уважаем и Левитина и Паршина, больше того, восхищаемся их самоотверженностью. Но, товарищи, поймите: провал в большой группе может привести к провалу всего самарского подполья. Вот почему я против объединения моей группы разведчиков с группами товарищей Левитина и Паршина.
- Выходит, успех нашей работы в разобщенности? Ну что ж, так и доложу своим... - с обидой в голосе произнес Абрикосов.
- Ты, Ваня, не понял главного, - спокойно продолжал Кожевников. - Речь идет не о том, чтобы действовать разобщенно, а о том, чтобы не подвергать опасности всю подпольную организацию. Будет время, когда мы объединим все группы. Но пока этого делать нельзя. И прежде чем говорить со своими людьми, ты хорошенько все обдумай, и тогда поймешь, что зря обиделся.
В это время в комнату вошел чем-то озабоченный "президент".
Кожевников посмотрел на тикающие ходики, потом на "президента":
- Ты, кажется, хочешь что-то сказать?
- Да. Дубинин только что сообщил, что в городе появилась какая-то мадам Сарычева, которая ищет связи с подпольем. А сегодня наши ребята засекли, когда она выходила из местной штаб-квартиры какого-то консульства...
- Пристрелить ее - и делу конец, - выпалил появившийся вслед за "президентом" мужчина с окладистой бородой.
- Наш связной, - вполголоса объяснил мне Кожевников. А затем повернулся к бородачу: - Мы не анархисты, товарищ Дубинин!..