Сергей был доволен, потому что, склоняясь перед Айседорой, они падали ниц перед ним, их поэтом, их Есениным, их Сергеем. О да, уж в этом они толк понимали, а если он хотел оставаться “скандалистом” и “хулиганом”, кем он, конечно, был, то почему бы и нет? У гения есть привилегии, он может делать что хочет. Как смеют простые смертные указывать, что отмеченным богом делать и как себя вести?
Суп, рыба, пожарские котлеты и прочие блюда следовали одно за другим с соответствующими винами. Несколько гостей уже начали сползать со стульев, когда Сергей встал, чтобы продекламировать одно из своих стихотворений. Когда он заговорил, похоже, что через всех прошел электрический разряд. Сергей вскочил на стол, и всех, увлекли сила и пафос его голоса и стиха.
Ему было только двадцать семь лет.
После стихов Айседора с Сергеем сплясали русского, а все хлопали им в такт. Советский представитель, сидевший во главе стола, к этому времени начал клевать носом и покачиваться. Казалось, ему было трудно сидеть на диване: и он, и диван были чересчур набиты, и каждый раз, когда представитель сползал на пол, все кидались сажать его обратно.
Все шло великолепно, хотя и шумно, до тех пор, пока Айседора не подслушала оживленный разговор между Сергеем и другим поэтом об Анне. Они произносили “она”, но русский язык Айседоры был далек от совершенства, и она подумала, что говорят о какой-то новой любви Сергея, которой, как ей казалось, другой поэт дразнил Сергея. Она обругала этого поэта, сказала, что все знает об Анне. Это вызвало у Сергея жесточайший припадок ярости. Что тут началось!
Айседора помимо того, что пила наравне с Сергеем, была очень ревнива.
В ход пошли вещи. Сергей всегда бросал все, что попадалось ему под руку, неважно что и в кого. К несчастью для достоинства страны, первая же тарелка с рыбой попала в голову ее представителя, который на этот раз — еще не соскользнул с дивана. Ничего серьезного, но достаточно, чтобы его раздосадовать. Мэри проявила невоспитанность и расхохоталась, что имело печальные последствия: когда она захотела сопровождать Айседору в Россию, то не получила визы.
Не успели гости оглянуться, как в комнате не осталось ни одной целой вещи. А Сергей уже начал говорить гадости Айседоре. Трое или четверо из его приятелей пытались его удержать. С таким же успехом они могли пытаться остановить волны в океане, ибо в момент приступов Сергей становился невероятно сильным. Впоследствии Мэри видела много подобных сцен, и все они начинались одинаково. Он сидел за столом, ел и спокойно разговаривал, как вдруг неожиданно лицо его смертельно бледнело, зрачки голубых глаз расширялись, пока весь глаз не превращался в горящий черный уголек, внушающий ужас. Если удавалось быстро отвлечь Сергея, для чего надо было проявить большую храбрость, можно было предотвратить кризис, попросив спеть. Десятки раз эта уловка срабатывала, но успокаивался Сергей лишь ненадолго, и очень скоро приступ разражался снова. Однако оттяжка часто давала Айседоре возможность скрыться из опасного места или уйти совсем, но подходящим моментом надо было быстро воспользоваться, потому что первым делом Сергей запирал на ключ все двери и прятал ключи в карман. Так он сделал и в вечер русского обеда, и настолько ловко, что все оказались в западне до того, как поняли, что случилось.
Сильных, быстрых молодых русских он расшвыривал по комнате, как мячики, или так, как шторм разбрасывает багаж на борту судна. Сначала Айседора наслаждалась этим диким зрелищем. Что нашло на нежную, застенчивую Айседору? Россия, изменила ее, изменила ее характер. Если бы Сергей не набрасывался на нее, она ничего не имела бы против этих выходок, потому что они отвечали чудовищным внутренним мукам, которые она непрерывно испытывала. Его приступы оказывали на нее такое же умиротворяющее воздействие, как сумасшедшая гонка на машине или полет в самолете, казалось, что полное пренебрежение ко всем условностям, которые на протяжении всей жизни так грубо ее ломали, дает ей передышку от вечной печали.
Управляющий и портье отеля колотили в двери номера, но никто не обращал на это ни малейшего внимания. В конце концов, они ворвались к нам через ванную и открыли двери для всех. Униформа портье в какой-то мере привела в чувство Сергея, помнившего, что люди в униформе увели его в полицию несколько недель назад в Париже.
Управляющий был вне себя, ему пытались объяснить ему, что произошел несчастный случай. Постарались побыстрее выпроводить его, чтобы он не увидел, какой ущерб нанесен, но он увидел достаточно, судя по сумме предъявленного потом счета.
Никто не сделал ни малейшей попытки уйти, и Айседора с Сергеем, тихие, как ягнята, ушли к себе в комнату.
Мэри заперлась в комнате по другую сторону салона, а остальные, ели и пили до утра. Иногда к ним присоединялся Сергей, ведь он часто не спал по ночам, а слонялся с места на место до самого утра. А утром Айседора получила очень вежливую записку от администрации, в которой говорилось, что номер с этого дня сдан и не будет ли она так любезна освободить его к полудню. Несмотря на все объяснения с администрацией, пришлось выехать из отеля, но выбрались они только в пять часов дня, снова счастливые, в гармонии друг с другом и улыбающиеся.
Поехали в машине на большую прогулку, а по возвращении обосновались в другом отеле. Там уже собралась довольно большая группа русских поэтов и художников. Все были готовы начинать новый вечер. Представитель советского посольства не появился.
Снова было устроено большое веселье, и милый старый учитель музыки, которого накануне видели под столом спасающимся от летающих по комнате предметов, теперь весело играл на своей гавайской гитаре, пел и счастливо улыбался. Всем было весело, за коктейлями последовали закуски и водка. Принесли роскошный обед. Трудно было представить, как в немецких отелях доставали русские деликатесы, свежие продукты, которые нельзя было найти даже в России. В разгар обеда Сергей начал было петь, и они с Айседорой снова сплясали русского. Вдруг он отстранил ее, сказав, что только русские могут плясать этот танец. Он схватил одного парнишку, и они пошли плясать, подпрыгивая, как дьяволы, почти до потолка. Такая пляска имела бы повсюду большой успех. И тут снова у Сергея появились симптомы приступа ярости.
Айседора прошептала подруге:
— Мэри, милая, не пугайся тому, что я сделаю. Я собираюсь вылечить его от всей этой ерунды. Помни, как бы странно я ни вела себя, какие бы номера ни откалывала, я притворяюсь.
Сначала так оно и было, но потом ее захватил вихрь буйства, и остановиться она уже не могла, даже когда захотела. Сергей начал оскорблять ее танец. Ему было все равно, с чего начать, и все перед ним тряслись и падали ниц. Айседора давала ему сдачи сполна, хотя на его стороне было преимущество: блеск и остроумие, понятные всем. Айседора же говорила на языке, который они не понимали. Поэтому она прибегла к более простому методу: снова и снова выкрикивала все ругательства и оскорбления, которые знала по-русски. А так как их было очень мало, она упоминала животных — свинью, собаку, корову и т. п.
Сначала это, благодаря забавному американскому акценту Айседоры, всех очень позабавило, даже Сергей визжал от смеха, и на какое-то время удалось избежать бури. Сергей перескочил через стол, заключил Айседору в объятия, бешено целуя ее глаза, волосы, руки, даже прекрасные ноги. Но, вспомнив, что она обозвала его какой-то там собакой, начал снова дебоширить.
Шампанского было выпито много. Сергей повел себя так ужасно, что перепугались даже его лучшие друзья. Когда на него это находило, ему было все равно, друг перед ним или враг. Он сдернул скатерть со стола, и в одно мгновение весь обед и блюда разлетелись в разные стороны, попав в гостей. Все стали поднимать тарелки и блюда на стол.
Айседора, подхватив тарелку со стола, запустила ее в картину на стене. Раздался страшный треск, который потряс Айседору больше, чем всех остальных. На мгновение Сергей, видимо, подумал, что это сделал он, но когда разбился графин в камине — словно выстрелили из пушки, он забеспокоился.
— Ух, до чего интересно, — воскликнула Айседора. — Если бы я знала, какое это удовольствие, я бы уже давно занималась этим вместе с тобой.
И тут начался такой ураган, что в комнате не осталось ничего целого.
Мэри пыталась унять Айседору, но она только подмигивала ей и шептала:
— Все в порядке, не пугайся. Я знаю, что делаю.
Она уже ничего не соображала и была в таком же состоянии, как и Сергей. Жуткое напряжение, в котором она находилась в результате его припадков уже более двух лет, начало сказываться на ее нервах. Она впала в истерику, не понимая, что делает, и не в силах контролировать свои поступки. Снова явились управляющий и портье отеля, и вдруг Сергей, хитренько взглянув, успокоился и потребовал, чтобы позвали доктора.
— Айседора больна! Доктора! Доктора! — повторял он. В конце концов, послали за врачом. Пришел очень милый доктор, который, несмотря на все протесты, сделал Айседоре укол. От этого укола она потом очень сильно заболела.
Мэри предложила сделать укол и Сергею, но этот хитрец вел себя в присутствии врача очень тихо и кротко.
Решительно выпроводив всех гостей, кроме двух больших приятелей Сергея, поэта и музыканта, Мэри попыталась закрыть дверь в комнату Айседоры, чтобы Сергей не входил к ней. Но он начал так скандалить, крича, что вызовет полицию и что я отравлю Айседору, что мне пришлось открыть дверь. Он настаивал на том, чтобы разбудить ее, и будил через каждые несколько минут всю ночь, а когда я вышла в салон за водой для Айседоры, он запер дверь на ключ и засов.
Мэри слышала, как Айседора умоляла оставить ее в покое и не тревожить. Наконец она не выдержала и, воспользовавшись его приемом, сказала:
— Если вы не откроете мне, я вызову полицию и велю взломать дверь.
Есенин открыл дверь, бросая в Мэри оскорбления, но не решаясь дотронуться.
Остаток ночи он просидел со своими приятелями. Они пели грустные народные песни и были бы очень довольны, если бы могли заказать еще шампанского, но это им не удалось.
Мэри заснула на кушетке в салоне, а около восьми утра Сергей бросился перед ней на колени, жалобно всхлипывая и объясняя на своем ломаном русско-английском языке, что Айседора исчезла, исчезла навсегда, видимо, покончила с собой.
Мэри заметалась по комнатам, коридорам, но нигде ее не было, пошла в свою комнату, послала за управляющим и спросила у него, не сняла ли мисс Дункан комнату на другом конце отеля, как она часто делала во время подобных сцен, боясь, что Сергей ее убьет. Ей сказали, что мисс Дункан в шесть утра уехала из отеля и велела передать, чтобы Мэри не пугалась. Это сообщение ее мало успокоило.
Мэри чувствовала, что должна убедить Айседору оставить Сергея. Но она знала, что та никогда его не оставит. Часов в одиннадцать служанка тайно передала записку, в которой Айседора умоляла собрать в сумку несколько предметов ее туалета и носильных вещей, но ни в коем случае не сообщать Сергею, где она.
Мэри сказала Сергею, чтобы он не беспокоился и перестал плакать, а плакал он непрерывно с утра, что она выйдет поискать Айседору, а ему лучше всего лечь спать. После припадков он был похож на больного ребенка, и от его вида сердце болело от жалости.
Мэри взяла такси и поехала в Потсдам, где нашла Айседору в одном ресторане. Она только что заказала ланч. После ланча пошли искать отель. Айседора еле передвигала ноги и, казалось, пребывала в полубессознательном состоянии. Она спросила о Сергее и рассказала, что ночью он высказался невероятно грубо о ее детях, и ей пришлось уйти. Она выбежала из отеля, как безумная. Он может делать что угодно и говорить что угодно, но касаться открытой кровоточащей раны в ее сердце — это слишком. Сам он без конца говорил о своих троих детях: одном от первой жены, родившемся, когда ему еще не было восемнадцати, и о двух других — от второй, теперь мадам Мейерхольд, жены знаменитого режиссера, которому Сергей отдал ее вместе с двумя детьми.
Мэри умоляла Айседору вернуться в Париж и снова начать серьезно работать. Или немедленно возвратиться в Россию, в свою школу. Но Сергея она должна оставить. Она ответила, что это будет равносильно тому, что бросить больного ребенка, и она никогда этого не сделает. Она отвезет Сергея на его родину, где его понимают, любят за талант и будут к нему всегда добры.
Утром Айседора не могла устоять против желания позвонить Сергею. А он так каялся, что сердце ее не устояло. Она велела ему взять такси, захватить весь багаж и приехать с двумя друзьями. И пусть с ними приедет портье со счетом, который она тут же оплатит.
После оплаты этого счета денег у Айседоры почти не осталось.
Объяснили Сергею, что надо немедленно что-то предпринять. И когда он и его приятель-поэт заверили, что могут достать денег, сколько нужно, Айседора велела им сделать это, и, если можно, с условием, что она отдаст долг, как только вернется в Париж.
Айседора решила, что все должны поехать в Россию. Но сначала крайне необходимо съездить в Париж и сдать или продать ее дом на рю де ля Помп, распорядиться с мебелью и т. п. Затем забрать ее вещи и книги с собой в Москву, куда она решила уехать насовсем и где, несмотря на все трудности, она будет вести свою школу, а Сергей писать великолепные стихи.
Но как попасть в Париж, ведь Сергею въезд в него запрещен. Как получить визы по их красным русским паспортам? Но все это не страшно, сказала Айседора, Мэри все организует.
Сергей с приятелем взяли в долг четыре тысячи франков и решили, что замечательно будет поехать в Берлинский цыганский ресторан, где выступает великолепный русский цыган-певец, который раньше всегда пел царю. Поездка эта состоялась вопреки совету и желанию Мэри.
Заранее оплатили авто, которое должно было довезти всех на следующее утро до Страсбурга. Оставалась тысячефранковая банкнота и мелочь. Мэри имела глупость отдать деньги Айседоре.
Поехали в цыганский ресторан и тихо пообедали. После закрытия ресторана, а закрывался он по полицейским правилам в 12 часов, всех пригласили в большую комнату позади зала, и весь цыганский хор собрался вокруг нас. Пели народные песни до трех утра, причем запевалой был Сергей.
Сергей говорил, что в ресторан пригласили, и поэтому все были очень удивлены, когда вручили счет на большую сумму марок. Айседора, никогда не спорившая по поводу счетов, мягким жестом протянула тысячефранковый билет. Когда отсчитали сдачу, Сергей схватил деньги и пошел по кругу, разбрасывая сотни марок, но Мэри видела, как он запихал в карман своего пиджака большую пачку денег. Когда он танцевал с одной из цыганок, она, не говоря никому ни слова, кроме Айседоры, тихо вытащила эту пачку.
На следующее утро наша весьма разношерстная компания совершала автомобильное путешествие. Мэри и Айседора сидели на заднем сиденье, учитель музыки с Сергеем — на откидных местах, а другой поэт — с шофером впереди. Ехали на большой и открытой машине, и, казалось, весь багаж мира был нагружен на пассажиров и окружал их. Бедный музыкант просто утонул в чемоданах. Видны были только его жидкие длинные нечесаные волосы, закрывавшие почти все его лицо.
Поэт, все еще в красном казакине, высокой, отделанной мехом кубанке, несмотря на теплую погоду, и все остальные укрылись всякими пледами, одеялами и пальто, которые у Айседоры скопились за многие годы, — зрелище хоть куда. Погода стояла великолепная, ландшафт — захватывающий. В Лейпциг прибыли в час ночи без происшествий и скандалов, но когда разбуженный ночной дежурный фешенебельного отеля увидел нас, похожих на банду, входящих нетвердым шагом, он заколебался, давать ли нам комнаты. Никто не мог удержаться от смеха. Первым шел Сергей в своей огромной шубе, подбитой мехом, с меховым воротником. Вид у него был, как у медведя, с его диким взглядом; высокие сапоги, болтающийся на боку фотоаппарат и полевой бинокль, который он всегда носил с собой, — однажды он видел бинокль у англичанина. За ним шел музыкант, размахивая балалайкой, а так как ночь была холодная, он надел огромную русскую шубу Айседоры красного бархата на меху, которая тянулась за ним по полу, и из-под маленькой ермолки развевались его жиденькие волосенки. Поэт тоже облачился в одну из Айседориных огромных русских шуб, немного поношенную и обтрепавшуюся, но все же шубу.
И для полноты этой пестрой картины — корзинка с вырезками из газет, просмотреть которые Айседора из-за отсутствия времени еще не успела после приезда из Америки, но которые всегда за собой таскала. В дороге корзинка раскрылась, и тысячи вырезок рассеялись по всему пути от Берлина до Лейпцига. Некоторые из них приклеились к шляпам, обуви и верхней одежде, так что все могли ими полюбоваться.
Комнаты, которые, в конце концов, дали, были далеко не лучшие.
На следующее утро все встали рано, и, не освободи Мэри Сергея от денег, оставшихся от тысячи франков, они бы так и не двинулись дальше. Но в тот момент, когда мы выходили из отеля, Сергей спохватился, что у него пропала пачка денег. Он заявил, что украли большую сумму, которую друзья дали ему, чтобы отдать их семьям по возвращении в Россию.
Однако вскоре мы уже снова были в пути и поздно ночью прибыли в тихий, старомодный Веймар. На следующий день, после еще одной ночи чудовищного скандала и неприятностей главным образом из-за “пропавших” денег — сумма к этому времени возросла, по словам Сергея до многих тысяч долларов, — посетили дома Гете и Листа.
В тот день Сергей вел себя прекрасно. Вся обстановка благотворно подействовала на него. Айседора тихонько сидела, улыбаясь, как ангел, довольная, что ее любимый балованный Сереженька счастлив.
Когда подъехали к Страсбургу, шофер предупредил, что не может приблизиться к границе, потому что французы конфискуют его машину. Но не могли же все идти пешком восемь или десять миль, ведь было уже восемь часов вечера, да к тому же никто не позаботился о визах. Поэтому шофер отвез всех назад в ближайший городок, где находились американский и французский консулы.
Французский консул знал Айседору; Сергея и поэта оставили в машине, а консулу объяснили, что Айседора везет своего мужа во Францию, чтобы проконсультироваться у специалиста. Из-за припадков не могли с ним справиться, поэтому с ними едет еще один русский в качестве санитара. Так получили визы.
Айседора наотрез отказалась платить шоферу, да и не могла, потому что денег не осталось, в том случае, если он не отвезет всех в Страсбург, как было заранее договорено. Но вместо Страсбурга он отвез в полицию, где выяснилось, что он прав. Французы обязательно отобрали бы у него машину, так же как немецкая полиция отобрала бы машину у француза, если бы он подъехал близко к границе.
Но и шофер не имел права обманывать, обещав отвезти в Страсбург. В конце концов, Айседору заверили, что найдут машину, которая сможет пересечь границу.
Наняли машину до Парижа.
В кредит могли нанять только закрытую машину. Когда, наконец, тронулись в путь, было десять часов вечера и лил дождь как из ведра. С огромным трудом удалось уговорить Айседору ехать в такой машине. Она терпеть не могла закрытые автомобили, и не успели отъехать и две мили, как Айседора заявила, что теряет сознание и должна немедленно вернуться в отель. Ни при каких обстоятельствах она не могла ехать в закрытой машине.
Мэри стала объяснять ей, что ей необходимо быть в Париже на следующее утро, но она была неумолима. Действительно она страдала в закрытой машине — в какой-то мере это было связано со смертью ее детей. Айседора неистово била по окнам, и нам пришлось в отчаянии вернуться в отель.
Мэри сказала Айседоре, что она может добираться до Парижа как угодно, но сама Мэри обязательно уедет ночью на поезде.
Портье принес билет, и Мэри попросила Айседору подождать весточки и денег на дорогу.
Приехав в Париж, она тут же отправилась в “Отель дю Рин” и получила две тысячи франков, отправила их Айседоре телеграфом. Получив деньги, она решила, что было бы жаль проехать мимо великолепного собора, не показав Сергею его чудес и красот. И эти две тысячи ушли у них на трехдневное автомобильное путешествие.
Об Айседоре и Есенине Мэри услышала лишь через четыре дня, когда получила послание: “Ради Бога, приезжай и спаси нас”. Они находились в отеле “Уэстминстер”, администрация которого отказывалась подавать им еду и просила немедленно выехать. А накануне вечером они зарегистрировались как мистер и миссис Есенины. Ночной клерк не имел представления, что это знаменитая Айседора и ее русский муж, нагнавший своими скандалами ужас на многие отели Европы.
Приехав в отель, Мэри застала их за отвратительным спором с шофером. Шофер угрожал, что обратится в полицию, если ему не заплатят за четырехдневную поездку. Айседора позвонила своему секретарю, и тот нашел ей две тысячи франков, чтобы заплатить за дорогу.
Мэри попыталась объяснить управляющему, что мисс Дункан сейчас не может выехать. Она ждет большую сумму денег от ростовщика и, пока ее не получит, не может расплатиться. Ничто не могло смягчить сердце управляющего. Он знал, что будет скандал, но действительной причиной того, что скандала еще не было, был его отказ позволить заказать спиртное, а у Сергея не было денег, чтобы купить его в другом месте.
В конце концов, управляющий взял кусок ценных кружев, а Мэри обещала, что за все заплачет. Она позвонила в отель “Мадрид” на Буа де Булонь и забронировала для мисс Дункан ее обычный номер.
Айседора была счастлива, что едет в “Мадрид”, где в прежние времена она потратила целое состояние. Но в дороге она настояла, чтобы остановились пообедать в “Карлтоне”. В нем она подписала счет, — у нее еще был там кредит. Но когда приехали в “Мадрид”, отель оказался запертым на ночь. С большим трудом подняли ночного швейцара, который заявил, что ни одной свободной комнаты нет, и наотрез отказался позволить внести багаж.
— По крайней мере, разрешите мне позвонить, — попросила Мэри. Пока три спутника сидели в машине в отчаянном и унизительном положении, Мэри позвонила в отель “Континенталь” и спросила, свободен ли номер, который прежде занимала мисс Дункан.
Ответили, что номер свободен. Затем Мэри велела портье приготовить холодный ужин: цыплят и бутылку шампанского — и предупредила, что Айседора прибудет не позже чем через полчаса. В “Континентале” осталась Айседора. Мэри поехала в свой отель.
Назавтра в десять часов утра сын Мэри подозвал ее к окну:
— Посмотри, на той стороне Айседора и Сергей, они только что сели на скамейку в Тюильри.
Действительно, это были они, и с ними еще один поэт. Мэри спустилась к ним, захватив с собой сигареты, которых, как чувствовала, им очень недостает. Айседора сказала, что как раз собиралась отправиться за ней.
Снова с ними случилось то же, что и в “Уэстминстере”. Ночной швейцар, ничего не зная о скандале, предоставил им номер, а днем управляющий известил их, что номер, в котором они находились, уже сдан гостям, прибывающим в два часа.
И они ушли, оставив багаж.
Что же делать?
Бессмысленно было пытаться поселиться еще в каком-нибудь отеле. Взяли такси и поехали к ростовщику. Сказали, что его нет. Ответили, что будут его ждать. Это вызвало большую досаду. Когда приходили другие клиенты, им не могли сказать, что ростовщик у себя. Пустив в ход все уловки, чтобы выпроводить Айседору, ростовщик, в конце концов, понял, что от нее не отделаться. Положение Айседоры было настолько отчаянным, и ему было сказано, что он должен сейчас же отдать оставшиеся деньги, иначе живым ему не быть. Сергей, казалось, проникся духом происходящего. По его устрашающему виду было ясно, что он может убить кого угодно. Ростовщик вынул из ящика стола заряженный пистолет и положил его на стол:
— Застрелю любого, кто осмелится ко мне прикоснуться, — сказал он.
Вид револьвера лишь подзадорил Сергея, который всегда считал его детской игрушкой. Сделав неожиданное движение, он ловко схватил револьвер и направил на перепугавшегося до смерти ростовщика.
Ростовщик выписал чек, и Сергей небрежно швырнул револьвер на стол с того места, где стоял, еще более перепугав беднягу.
От ростовщика поехали к торговцу картинами. Ему объяснили ситуацию: негодяй ростовщик заплатил Айседоре жалкую сумму и все еще держит у себя три ее картины кисти Каррьера. Торговец, большой поклонник Айседоры, предложил купить картины и даже вернуть их ей в любое время, когда у нее будут деньги. Он сказал, что не возьмет процентов и она не понесет убытков.
Айседора была очень рада тому, что может забрать картины у ростовщика. Торговец поехал к нему, отдал ему чек и деньги, которые тот давал Айседоре в долг. Ростовщик вел себя как ягненок в присутствии этого джентльмена, а тот отдал Айседоре разницу и уехал с картинами.
Взяли такси и радостные поехали, как вдруг Сергей велел шоферу остановиться. В тот момент они проезжали мимо магазина, торгующего ярчайшими, безвкусными шелковыми кимоно и халатами всевозможных расцветок. Сергей стал убеждать Айседору, что немедленно должен обзавестись несколькими из этих приятных для него вещей. Айседора посмотрела на Мэри таким взглядом, будто говорила: “Ну, видишь, что это за милый непрактичный ребенок”.
Суп, рыба, пожарские котлеты и прочие блюда следовали одно за другим с соответствующими винами. Несколько гостей уже начали сползать со стульев, когда Сергей встал, чтобы продекламировать одно из своих стихотворений. Когда он заговорил, похоже, что через всех прошел электрический разряд. Сергей вскочил на стол, и всех, увлекли сила и пафос его голоса и стиха.
Ему было только двадцать семь лет.
После стихов Айседора с Сергеем сплясали русского, а все хлопали им в такт. Советский представитель, сидевший во главе стола, к этому времени начал клевать носом и покачиваться. Казалось, ему было трудно сидеть на диване: и он, и диван были чересчур набиты, и каждый раз, когда представитель сползал на пол, все кидались сажать его обратно.
Все шло великолепно, хотя и шумно, до тех пор, пока Айседора не подслушала оживленный разговор между Сергеем и другим поэтом об Анне. Они произносили “она”, но русский язык Айседоры был далек от совершенства, и она подумала, что говорят о какой-то новой любви Сергея, которой, как ей казалось, другой поэт дразнил Сергея. Она обругала этого поэта, сказала, что все знает об Анне. Это вызвало у Сергея жесточайший припадок ярости. Что тут началось!
Айседора помимо того, что пила наравне с Сергеем, была очень ревнива.
В ход пошли вещи. Сергей всегда бросал все, что попадалось ему под руку, неважно что и в кого. К несчастью для достоинства страны, первая же тарелка с рыбой попала в голову ее представителя, который на этот раз — еще не соскользнул с дивана. Ничего серьезного, но достаточно, чтобы его раздосадовать. Мэри проявила невоспитанность и расхохоталась, что имело печальные последствия: когда она захотела сопровождать Айседору в Россию, то не получила визы.
Не успели гости оглянуться, как в комнате не осталось ни одной целой вещи. А Сергей уже начал говорить гадости Айседоре. Трое или четверо из его приятелей пытались его удержать. С таким же успехом они могли пытаться остановить волны в океане, ибо в момент приступов Сергей становился невероятно сильным. Впоследствии Мэри видела много подобных сцен, и все они начинались одинаково. Он сидел за столом, ел и спокойно разговаривал, как вдруг неожиданно лицо его смертельно бледнело, зрачки голубых глаз расширялись, пока весь глаз не превращался в горящий черный уголек, внушающий ужас. Если удавалось быстро отвлечь Сергея, для чего надо было проявить большую храбрость, можно было предотвратить кризис, попросив спеть. Десятки раз эта уловка срабатывала, но успокаивался Сергей лишь ненадолго, и очень скоро приступ разражался снова. Однако оттяжка часто давала Айседоре возможность скрыться из опасного места или уйти совсем, но подходящим моментом надо было быстро воспользоваться, потому что первым делом Сергей запирал на ключ все двери и прятал ключи в карман. Так он сделал и в вечер русского обеда, и настолько ловко, что все оказались в западне до того, как поняли, что случилось.
Сильных, быстрых молодых русских он расшвыривал по комнате, как мячики, или так, как шторм разбрасывает багаж на борту судна. Сначала Айседора наслаждалась этим диким зрелищем. Что нашло на нежную, застенчивую Айседору? Россия, изменила ее, изменила ее характер. Если бы Сергей не набрасывался на нее, она ничего не имела бы против этих выходок, потому что они отвечали чудовищным внутренним мукам, которые она непрерывно испытывала. Его приступы оказывали на нее такое же умиротворяющее воздействие, как сумасшедшая гонка на машине или полет в самолете, казалось, что полное пренебрежение ко всем условностям, которые на протяжении всей жизни так грубо ее ломали, дает ей передышку от вечной печали.
Управляющий и портье отеля колотили в двери номера, но никто не обращал на это ни малейшего внимания. В конце концов, они ворвались к нам через ванную и открыли двери для всех. Униформа портье в какой-то мере привела в чувство Сергея, помнившего, что люди в униформе увели его в полицию несколько недель назад в Париже.
Управляющий был вне себя, ему пытались объяснить ему, что произошел несчастный случай. Постарались побыстрее выпроводить его, чтобы он не увидел, какой ущерб нанесен, но он увидел достаточно, судя по сумме предъявленного потом счета.
Никто не сделал ни малейшей попытки уйти, и Айседора с Сергеем, тихие, как ягнята, ушли к себе в комнату.
Мэри заперлась в комнате по другую сторону салона, а остальные, ели и пили до утра. Иногда к ним присоединялся Сергей, ведь он часто не спал по ночам, а слонялся с места на место до самого утра. А утром Айседора получила очень вежливую записку от администрации, в которой говорилось, что номер с этого дня сдан и не будет ли она так любезна освободить его к полудню. Несмотря на все объяснения с администрацией, пришлось выехать из отеля, но выбрались они только в пять часов дня, снова счастливые, в гармонии друг с другом и улыбающиеся.
Поехали в машине на большую прогулку, а по возвращении обосновались в другом отеле. Там уже собралась довольно большая группа русских поэтов и художников. Все были готовы начинать новый вечер. Представитель советского посольства не появился.
Снова было устроено большое веселье, и милый старый учитель музыки, которого накануне видели под столом спасающимся от летающих по комнате предметов, теперь весело играл на своей гавайской гитаре, пел и счастливо улыбался. Всем было весело, за коктейлями последовали закуски и водка. Принесли роскошный обед. Трудно было представить, как в немецких отелях доставали русские деликатесы, свежие продукты, которые нельзя было найти даже в России. В разгар обеда Сергей начал было петь, и они с Айседорой снова сплясали русского. Вдруг он отстранил ее, сказав, что только русские могут плясать этот танец. Он схватил одного парнишку, и они пошли плясать, подпрыгивая, как дьяволы, почти до потолка. Такая пляска имела бы повсюду большой успех. И тут снова у Сергея появились симптомы приступа ярости.
Айседора прошептала подруге:
— Мэри, милая, не пугайся тому, что я сделаю. Я собираюсь вылечить его от всей этой ерунды. Помни, как бы странно я ни вела себя, какие бы номера ни откалывала, я притворяюсь.
Сначала так оно и было, но потом ее захватил вихрь буйства, и остановиться она уже не могла, даже когда захотела. Сергей начал оскорблять ее танец. Ему было все равно, с чего начать, и все перед ним тряслись и падали ниц. Айседора давала ему сдачи сполна, хотя на его стороне было преимущество: блеск и остроумие, понятные всем. Айседора же говорила на языке, который они не понимали. Поэтому она прибегла к более простому методу: снова и снова выкрикивала все ругательства и оскорбления, которые знала по-русски. А так как их было очень мало, она упоминала животных — свинью, собаку, корову и т. п.
Сначала это, благодаря забавному американскому акценту Айседоры, всех очень позабавило, даже Сергей визжал от смеха, и на какое-то время удалось избежать бури. Сергей перескочил через стол, заключил Айседору в объятия, бешено целуя ее глаза, волосы, руки, даже прекрасные ноги. Но, вспомнив, что она обозвала его какой-то там собакой, начал снова дебоширить.
Шампанского было выпито много. Сергей повел себя так ужасно, что перепугались даже его лучшие друзья. Когда на него это находило, ему было все равно, друг перед ним или враг. Он сдернул скатерть со стола, и в одно мгновение весь обед и блюда разлетелись в разные стороны, попав в гостей. Все стали поднимать тарелки и блюда на стол.
Айседора, подхватив тарелку со стола, запустила ее в картину на стене. Раздался страшный треск, который потряс Айседору больше, чем всех остальных. На мгновение Сергей, видимо, подумал, что это сделал он, но когда разбился графин в камине — словно выстрелили из пушки, он забеспокоился.
— Ух, до чего интересно, — воскликнула Айседора. — Если бы я знала, какое это удовольствие, я бы уже давно занималась этим вместе с тобой.
И тут начался такой ураган, что в комнате не осталось ничего целого.
Мэри пыталась унять Айседору, но она только подмигивала ей и шептала:
— Все в порядке, не пугайся. Я знаю, что делаю.
Она уже ничего не соображала и была в таком же состоянии, как и Сергей. Жуткое напряжение, в котором она находилась в результате его припадков уже более двух лет, начало сказываться на ее нервах. Она впала в истерику, не понимая, что делает, и не в силах контролировать свои поступки. Снова явились управляющий и портье отеля, и вдруг Сергей, хитренько взглянув, успокоился и потребовал, чтобы позвали доктора.
— Айседора больна! Доктора! Доктора! — повторял он. В конце концов, послали за врачом. Пришел очень милый доктор, который, несмотря на все протесты, сделал Айседоре укол. От этого укола она потом очень сильно заболела.
Мэри предложила сделать укол и Сергею, но этот хитрец вел себя в присутствии врача очень тихо и кротко.
Решительно выпроводив всех гостей, кроме двух больших приятелей Сергея, поэта и музыканта, Мэри попыталась закрыть дверь в комнату Айседоры, чтобы Сергей не входил к ней. Но он начал так скандалить, крича, что вызовет полицию и что я отравлю Айседору, что мне пришлось открыть дверь. Он настаивал на том, чтобы разбудить ее, и будил через каждые несколько минут всю ночь, а когда я вышла в салон за водой для Айседоры, он запер дверь на ключ и засов.
Мэри слышала, как Айседора умоляла оставить ее в покое и не тревожить. Наконец она не выдержала и, воспользовавшись его приемом, сказала:
— Если вы не откроете мне, я вызову полицию и велю взломать дверь.
Есенин открыл дверь, бросая в Мэри оскорбления, но не решаясь дотронуться.
Остаток ночи он просидел со своими приятелями. Они пели грустные народные песни и были бы очень довольны, если бы могли заказать еще шампанского, но это им не удалось.
Мэри заснула на кушетке в салоне, а около восьми утра Сергей бросился перед ней на колени, жалобно всхлипывая и объясняя на своем ломаном русско-английском языке, что Айседора исчезла, исчезла навсегда, видимо, покончила с собой.
Мэри заметалась по комнатам, коридорам, но нигде ее не было, пошла в свою комнату, послала за управляющим и спросила у него, не сняла ли мисс Дункан комнату на другом конце отеля, как она часто делала во время подобных сцен, боясь, что Сергей ее убьет. Ей сказали, что мисс Дункан в шесть утра уехала из отеля и велела передать, чтобы Мэри не пугалась. Это сообщение ее мало успокоило.
Мэри чувствовала, что должна убедить Айседору оставить Сергея. Но она знала, что та никогда его не оставит. Часов в одиннадцать служанка тайно передала записку, в которой Айседора умоляла собрать в сумку несколько предметов ее туалета и носильных вещей, но ни в коем случае не сообщать Сергею, где она.
Мэри сказала Сергею, чтобы он не беспокоился и перестал плакать, а плакал он непрерывно с утра, что она выйдет поискать Айседору, а ему лучше всего лечь спать. После припадков он был похож на больного ребенка, и от его вида сердце болело от жалости.
Мэри взяла такси и поехала в Потсдам, где нашла Айседору в одном ресторане. Она только что заказала ланч. После ланча пошли искать отель. Айседора еле передвигала ноги и, казалось, пребывала в полубессознательном состоянии. Она спросила о Сергее и рассказала, что ночью он высказался невероятно грубо о ее детях, и ей пришлось уйти. Она выбежала из отеля, как безумная. Он может делать что угодно и говорить что угодно, но касаться открытой кровоточащей раны в ее сердце — это слишком. Сам он без конца говорил о своих троих детях: одном от первой жены, родившемся, когда ему еще не было восемнадцати, и о двух других — от второй, теперь мадам Мейерхольд, жены знаменитого режиссера, которому Сергей отдал ее вместе с двумя детьми.
Мэри умоляла Айседору вернуться в Париж и снова начать серьезно работать. Или немедленно возвратиться в Россию, в свою школу. Но Сергея она должна оставить. Она ответила, что это будет равносильно тому, что бросить больного ребенка, и она никогда этого не сделает. Она отвезет Сергея на его родину, где его понимают, любят за талант и будут к нему всегда добры.
Утром Айседора не могла устоять против желания позвонить Сергею. А он так каялся, что сердце ее не устояло. Она велела ему взять такси, захватить весь багаж и приехать с двумя друзьями. И пусть с ними приедет портье со счетом, который она тут же оплатит.
После оплаты этого счета денег у Айседоры почти не осталось.
Объяснили Сергею, что надо немедленно что-то предпринять. И когда он и его приятель-поэт заверили, что могут достать денег, сколько нужно, Айседора велела им сделать это, и, если можно, с условием, что она отдаст долг, как только вернется в Париж.
Айседора решила, что все должны поехать в Россию. Но сначала крайне необходимо съездить в Париж и сдать или продать ее дом на рю де ля Помп, распорядиться с мебелью и т. п. Затем забрать ее вещи и книги с собой в Москву, куда она решила уехать насовсем и где, несмотря на все трудности, она будет вести свою школу, а Сергей писать великолепные стихи.
Но как попасть в Париж, ведь Сергею въезд в него запрещен. Как получить визы по их красным русским паспортам? Но все это не страшно, сказала Айседора, Мэри все организует.
Сергей с приятелем взяли в долг четыре тысячи франков и решили, что замечательно будет поехать в Берлинский цыганский ресторан, где выступает великолепный русский цыган-певец, который раньше всегда пел царю. Поездка эта состоялась вопреки совету и желанию Мэри.
Заранее оплатили авто, которое должно было довезти всех на следующее утро до Страсбурга. Оставалась тысячефранковая банкнота и мелочь. Мэри имела глупость отдать деньги Айседоре.
Поехали в цыганский ресторан и тихо пообедали. После закрытия ресторана, а закрывался он по полицейским правилам в 12 часов, всех пригласили в большую комнату позади зала, и весь цыганский хор собрался вокруг нас. Пели народные песни до трех утра, причем запевалой был Сергей.
Сергей говорил, что в ресторан пригласили, и поэтому все были очень удивлены, когда вручили счет на большую сумму марок. Айседора, никогда не спорившая по поводу счетов, мягким жестом протянула тысячефранковый билет. Когда отсчитали сдачу, Сергей схватил деньги и пошел по кругу, разбрасывая сотни марок, но Мэри видела, как он запихал в карман своего пиджака большую пачку денег. Когда он танцевал с одной из цыганок, она, не говоря никому ни слова, кроме Айседоры, тихо вытащила эту пачку.
На следующее утро наша весьма разношерстная компания совершала автомобильное путешествие. Мэри и Айседора сидели на заднем сиденье, учитель музыки с Сергеем — на откидных местах, а другой поэт — с шофером впереди. Ехали на большой и открытой машине, и, казалось, весь багаж мира был нагружен на пассажиров и окружал их. Бедный музыкант просто утонул в чемоданах. Видны были только его жидкие длинные нечесаные волосы, закрывавшие почти все его лицо.
Поэт, все еще в красном казакине, высокой, отделанной мехом кубанке, несмотря на теплую погоду, и все остальные укрылись всякими пледами, одеялами и пальто, которые у Айседоры скопились за многие годы, — зрелище хоть куда. Погода стояла великолепная, ландшафт — захватывающий. В Лейпциг прибыли в час ночи без происшествий и скандалов, но когда разбуженный ночной дежурный фешенебельного отеля увидел нас, похожих на банду, входящих нетвердым шагом, он заколебался, давать ли нам комнаты. Никто не мог удержаться от смеха. Первым шел Сергей в своей огромной шубе, подбитой мехом, с меховым воротником. Вид у него был, как у медведя, с его диким взглядом; высокие сапоги, болтающийся на боку фотоаппарат и полевой бинокль, который он всегда носил с собой, — однажды он видел бинокль у англичанина. За ним шел музыкант, размахивая балалайкой, а так как ночь была холодная, он надел огромную русскую шубу Айседоры красного бархата на меху, которая тянулась за ним по полу, и из-под маленькой ермолки развевались его жиденькие волосенки. Поэт тоже облачился в одну из Айседориных огромных русских шуб, немного поношенную и обтрепавшуюся, но все же шубу.
И для полноты этой пестрой картины — корзинка с вырезками из газет, просмотреть которые Айседора из-за отсутствия времени еще не успела после приезда из Америки, но которые всегда за собой таскала. В дороге корзинка раскрылась, и тысячи вырезок рассеялись по всему пути от Берлина до Лейпцига. Некоторые из них приклеились к шляпам, обуви и верхней одежде, так что все могли ими полюбоваться.
Комнаты, которые, в конце концов, дали, были далеко не лучшие.
На следующее утро все встали рано, и, не освободи Мэри Сергея от денег, оставшихся от тысячи франков, они бы так и не двинулись дальше. Но в тот момент, когда мы выходили из отеля, Сергей спохватился, что у него пропала пачка денег. Он заявил, что украли большую сумму, которую друзья дали ему, чтобы отдать их семьям по возвращении в Россию.
Однако вскоре мы уже снова были в пути и поздно ночью прибыли в тихий, старомодный Веймар. На следующий день, после еще одной ночи чудовищного скандала и неприятностей главным образом из-за “пропавших” денег — сумма к этому времени возросла, по словам Сергея до многих тысяч долларов, — посетили дома Гете и Листа.
В тот день Сергей вел себя прекрасно. Вся обстановка благотворно подействовала на него. Айседора тихонько сидела, улыбаясь, как ангел, довольная, что ее любимый балованный Сереженька счастлив.
Когда подъехали к Страсбургу, шофер предупредил, что не может приблизиться к границе, потому что французы конфискуют его машину. Но не могли же все идти пешком восемь или десять миль, ведь было уже восемь часов вечера, да к тому же никто не позаботился о визах. Поэтому шофер отвез всех назад в ближайший городок, где находились американский и французский консулы.
Французский консул знал Айседору; Сергея и поэта оставили в машине, а консулу объяснили, что Айседора везет своего мужа во Францию, чтобы проконсультироваться у специалиста. Из-за припадков не могли с ним справиться, поэтому с ними едет еще один русский в качестве санитара. Так получили визы.
Айседора наотрез отказалась платить шоферу, да и не могла, потому что денег не осталось, в том случае, если он не отвезет всех в Страсбург, как было заранее договорено. Но вместо Страсбурга он отвез в полицию, где выяснилось, что он прав. Французы обязательно отобрали бы у него машину, так же как немецкая полиция отобрала бы машину у француза, если бы он подъехал близко к границе.
Но и шофер не имел права обманывать, обещав отвезти в Страсбург. В конце концов, Айседору заверили, что найдут машину, которая сможет пересечь границу.
Наняли машину до Парижа.
В кредит могли нанять только закрытую машину. Когда, наконец, тронулись в путь, было десять часов вечера и лил дождь как из ведра. С огромным трудом удалось уговорить Айседору ехать в такой машине. Она терпеть не могла закрытые автомобили, и не успели отъехать и две мили, как Айседора заявила, что теряет сознание и должна немедленно вернуться в отель. Ни при каких обстоятельствах она не могла ехать в закрытой машине.
Мэри стала объяснять ей, что ей необходимо быть в Париже на следующее утро, но она была неумолима. Действительно она страдала в закрытой машине — в какой-то мере это было связано со смертью ее детей. Айседора неистово била по окнам, и нам пришлось в отчаянии вернуться в отель.
Мэри сказала Айседоре, что она может добираться до Парижа как угодно, но сама Мэри обязательно уедет ночью на поезде.
Портье принес билет, и Мэри попросила Айседору подождать весточки и денег на дорогу.
Приехав в Париж, она тут же отправилась в “Отель дю Рин” и получила две тысячи франков, отправила их Айседоре телеграфом. Получив деньги, она решила, что было бы жаль проехать мимо великолепного собора, не показав Сергею его чудес и красот. И эти две тысячи ушли у них на трехдневное автомобильное путешествие.
Об Айседоре и Есенине Мэри услышала лишь через четыре дня, когда получила послание: “Ради Бога, приезжай и спаси нас”. Они находились в отеле “Уэстминстер”, администрация которого отказывалась подавать им еду и просила немедленно выехать. А накануне вечером они зарегистрировались как мистер и миссис Есенины. Ночной клерк не имел представления, что это знаменитая Айседора и ее русский муж, нагнавший своими скандалами ужас на многие отели Европы.
Приехав в отель, Мэри застала их за отвратительным спором с шофером. Шофер угрожал, что обратится в полицию, если ему не заплатят за четырехдневную поездку. Айседора позвонила своему секретарю, и тот нашел ей две тысячи франков, чтобы заплатить за дорогу.
Мэри попыталась объяснить управляющему, что мисс Дункан сейчас не может выехать. Она ждет большую сумму денег от ростовщика и, пока ее не получит, не может расплатиться. Ничто не могло смягчить сердце управляющего. Он знал, что будет скандал, но действительной причиной того, что скандала еще не было, был его отказ позволить заказать спиртное, а у Сергея не было денег, чтобы купить его в другом месте.
В конце концов, управляющий взял кусок ценных кружев, а Мэри обещала, что за все заплачет. Она позвонила в отель “Мадрид” на Буа де Булонь и забронировала для мисс Дункан ее обычный номер.
Айседора была счастлива, что едет в “Мадрид”, где в прежние времена она потратила целое состояние. Но в дороге она настояла, чтобы остановились пообедать в “Карлтоне”. В нем она подписала счет, — у нее еще был там кредит. Но когда приехали в “Мадрид”, отель оказался запертым на ночь. С большим трудом подняли ночного швейцара, который заявил, что ни одной свободной комнаты нет, и наотрез отказался позволить внести багаж.
— По крайней мере, разрешите мне позвонить, — попросила Мэри. Пока три спутника сидели в машине в отчаянном и унизительном положении, Мэри позвонила в отель “Континенталь” и спросила, свободен ли номер, который прежде занимала мисс Дункан.
Ответили, что номер свободен. Затем Мэри велела портье приготовить холодный ужин: цыплят и бутылку шампанского — и предупредила, что Айседора прибудет не позже чем через полчаса. В “Континентале” осталась Айседора. Мэри поехала в свой отель.
Назавтра в десять часов утра сын Мэри подозвал ее к окну:
— Посмотри, на той стороне Айседора и Сергей, они только что сели на скамейку в Тюильри.
Действительно, это были они, и с ними еще один поэт. Мэри спустилась к ним, захватив с собой сигареты, которых, как чувствовала, им очень недостает. Айседора сказала, что как раз собиралась отправиться за ней.
Снова с ними случилось то же, что и в “Уэстминстере”. Ночной швейцар, ничего не зная о скандале, предоставил им номер, а днем управляющий известил их, что номер, в котором они находились, уже сдан гостям, прибывающим в два часа.
И они ушли, оставив багаж.
Что же делать?
Бессмысленно было пытаться поселиться еще в каком-нибудь отеле. Взяли такси и поехали к ростовщику. Сказали, что его нет. Ответили, что будут его ждать. Это вызвало большую досаду. Когда приходили другие клиенты, им не могли сказать, что ростовщик у себя. Пустив в ход все уловки, чтобы выпроводить Айседору, ростовщик, в конце концов, понял, что от нее не отделаться. Положение Айседоры было настолько отчаянным, и ему было сказано, что он должен сейчас же отдать оставшиеся деньги, иначе живым ему не быть. Сергей, казалось, проникся духом происходящего. По его устрашающему виду было ясно, что он может убить кого угодно. Ростовщик вынул из ящика стола заряженный пистолет и положил его на стол:
— Застрелю любого, кто осмелится ко мне прикоснуться, — сказал он.
Вид револьвера лишь подзадорил Сергея, который всегда считал его детской игрушкой. Сделав неожиданное движение, он ловко схватил револьвер и направил на перепугавшегося до смерти ростовщика.
Ростовщик выписал чек, и Сергей небрежно швырнул револьвер на стол с того места, где стоял, еще более перепугав беднягу.
От ростовщика поехали к торговцу картинами. Ему объяснили ситуацию: негодяй ростовщик заплатил Айседоре жалкую сумму и все еще держит у себя три ее картины кисти Каррьера. Торговец, большой поклонник Айседоры, предложил купить картины и даже вернуть их ей в любое время, когда у нее будут деньги. Он сказал, что не возьмет процентов и она не понесет убытков.
Айседора была очень рада тому, что может забрать картины у ростовщика. Торговец поехал к нему, отдал ему чек и деньги, которые тот давал Айседоре в долг. Ростовщик вел себя как ягненок в присутствии этого джентльмена, а тот отдал Айседоре разницу и уехал с картинами.
Взяли такси и радостные поехали, как вдруг Сергей велел шоферу остановиться. В тот момент они проезжали мимо магазина, торгующего ярчайшими, безвкусными шелковыми кимоно и халатами всевозможных расцветок. Сергей стал убеждать Айседору, что немедленно должен обзавестись несколькими из этих приятных для него вещей. Айседора посмотрела на Мэри таким взглядом, будто говорила: “Ну, видишь, что это за милый непрактичный ребенок”.