Колыванов хотел опять прикрыть их брезентом, но забыл, как забывал сегодня многое, – торопился к дому.

Закатное, но по-прежнему убийственное солнце безжалостно гнало его в спасительный полумрак.

Бывавшие в уютном доме Колыванова не узнали бы сейчас разгромленное жилище: пол завален опрокинутой мебелью и разбросанными вещами, стены изрешечены картечью.

Украшавшая гостиную голова лося валялась под ногами бесформенной и разрозненной грудой шерсти, набивки и обломков рогов: недавно проклятое чучело посмело обратиться к Колыванову с нелепыми и страшными обвинениями – но он быстро заставил его заткнуться тремя выстрелами в упор.

Колыванов не думал о том, что убил лучшего друга, – на фоне всех диких и кошмарных событий сумасшедшего дня это было мелочью, не достойной внимания. Остатки его сознания терзала одна, самая главная и важная мысль: Что я скажу Кате, что я скажу Кате, что я скажу Кате…

Жажда донимала постоянно, он уже свыкся с ней, подобрался к крану, до конца не завернутому, наклонил голову… Долго и жадно ловил губами тонкую струйку воды…

Что-то подвернулось под босую ступню – что-то теплое, живое и, несомненно, опасное, сегодня все вокруг было смертельно опасным.

Он судорожно отдернул ногу и посмотрел вниз, отпрыгнув на безопасное расстояние. На него смотрел глаз, лосиный глаз, как-то уцелевший в разнесшем чучело свинцовом граде. И это была не вставленная таксидермистом стекляшка – настоящий живой глаз с мутным зрачком и белком, налитым темной венозной кровью. Глаз моргнул и уставился на него тяжелым ненавидящим взглядом.

Колыванов зарычал и надавил на спуск. «Сайга» не выстрелила, патроны в обойме кончились. Тогда он с размаху ткнул стволом в проклятую зенку, промахнулся, ткнул еще – попал с третьего раза. Глаз лопнул, взорвался с мерзким хлопком. Забрызгал кровью – липкой и горячей, как кипяток, – лицо Колыванова.

Он слизнул попавшую на губу каплю и застыл, пораженный ужасной мыслью: Горянин и Фила не умерли, конечно, нет, сегодня весь мир сошел с ума, враги стали неуязвимы и бессмертны, конечно, они не умерли, они идут сюда – их кошмарные окровавленные пасти оскалены, они уже за дверью, сейчас ворвутся и растерзают его, как растерзали Сашу…

Он без разбега, с места, перемахнул одним прыжком разоренную гостиную и вцепился в дверь; скрюченные пальцы без толку возились с замком – как и все вокруг, тот зажил своей, враждебной Колыванову жизнью. А Фила с Горяниным были уже у самой двери, он хорошо слышал их хриплое тяжелое дыхание…

Коротко взвыв, он попытался выстрелить через дверь, позабыв, что расстрелял все патроны; развернулся и понесся наверх, в свою комнату, к оружейному ящику, из которого два часа назад достал «Сайгу»…

Мертвецы дышали в затылок.

Глава IX

– Куд-да, сука?! – рыкнул Хрущ, откидывая ударом подкованного ботинка наладившегося было к двери пленника. Тот отлетел к выложенной белым кафелем стене бокса, не удержался на ногах, завалился набок и предусмотрительно скорчился, прикрывая руками голову.

Был он оборван, небрит и грязен, левый глаз украшал огромный застарелый фингал. Прокисшая вонь шибала в нос за несколько метров, защищая обладателя сей ауры не хуже, чем американского скунса-вонючку, – приблизиться без крайней необходимости к этому типичному, прямо классическому бомжу нормальный человек не рискнул бы.

Но Хрущ не страдал от излишней брезгливости. Он надвинулся на неудачливого беглеца, навис над ним всей своей массивной, бесформенной тушей и с наслаждением врезал ногой по ребрам.

– Побегай, б… у меня… – Второй удар, в копчик. И еще, и еще. От разделявшей помещение стеклянной перегородки спешил Го-Го, тоже не дурак попинать кого ногами.

В промежутках между ударами бомж пытался проверещать, что он все понял, что он никуда не собирался убегать и впредь такие мысли даже случайно не забредут в его завшивевшую голову. Потом замолк, лишь поскуливал, как бездомная собачонка, не имеющая сил ни бежать, ни огрызаться…

– Отставить! – Команда прозвучала негромко, но резко, и вошедшие в раж напарники среагировали мгновенно, остановившись на половине замаха.

С улицы в бокс зашел Капитан – в штатском костюме (случай уникальный!), в легком бежевом плаще.

Обладай Хрущ способностью логично мыслить, анализировать и сопоставлять факты – неурочное и необычное появление в Виварии Капитана в сочетаний с сегодняшней ночной тревогой его бы по меньшей мере насторожило.

Но Хрущ ничем таким не обладал и испугался одного – как бы не пришлось отвечать за порчу кандидата в объекты. Капитана он боялся до дрожи в коленях и сейчас невнятно рапортовал, вытянувшись в струнку:

– Бежать… намылился… едва у двери перехватили… но мы все по инструкции… один здесь, другой за дежурным… врезал по почкам, падла… и бежать…

Хрущ самую малость преувеличивал. Неизвестно, что там себе подумал бомж, оказавшись вместо родного приемника-распределителя в непонятном заведении явно с медицинским уклоном. Может, вспомнил известные страшилки об охотниках за органами и вообразил, что на его прогнившую требуху сейчас покусятся скальпели хирургов-садистов? Не так уж и далеко от истины…

Как бы то ни было, в бега бомжик ударился без нападения на конвоира – пытался тихо выскользнуть, воспользовавшись тем, что Хрущ плотно увлекся обследованием стоявшего у клеенчатой кушетки шкафчика со стеклянными стенками…

Капитан не слушал Хруща, а тот продолжал бубнить дальше:

– Ну, мы, этого… из самообороны… немного… все равно зарастет скоро, как на собаке… Разрешите продолжать? В смысле, к дежурному…

Го-Го поддерживал доклад напарника мычанием и невнятными междометиями. По наблюдениям Капитана этот человекообразный индивид дара речи был лишен напрочь. Однако ходили слухи, что как-то, будучи под кумаром и возымев желание свести тесное знакомство с тетей Клавой – уборщицей предпенсионного возраста, Го-Го обнаружил наличие словарного запаса самое малое из десяти слов…

– Отставить, – оборвал Капитан излияния похожего на питекантропа подчиненного. – Больше нам такие не нужны…

Хрущ недоуменно уставился на него. В удивленно моргающих глазках с крохотными суженными зрачками читалось нечто, напоминающее умственную деятельность.

– Дак… что теперь… обратно в приемник?

Капитан задумался на несколько мгновений. Вероятность того, что в полуразрушенном стеклорезом и настойкой боярышника мозгу ханыги отложится визит в их заведение, достаточно мала. Еще менее вероятно, что он сможет поделиться воспоминаниями с кем-либо, кроме подобных себе организмов. Но даже такую ничтожную возможность следует отсечь на корню. И Капитан сказал жестко:

– Не надо. В пятый блок. Сразу.

В пятом блоке стояли мощные муфельные печи, превращавшие в мелкий пепел органические отходы экспериментов. Хрущ нервно сглотнул, переваривая услышанное – небывалое и страшноватое. Капитану казалось, что он слышит скрип несмазанных мозгов под чугунным черепом. И – толстые губы расплылись в радостной усмешке – сообразил, что развлечение предстоит почище того, что оборвал своим приходом начальник.

– Быстро и без шума, – бросил Капитан, внимательно вглядываясь в бомжа, словно надеялся увидеть что-то, позволяющее отменить собственное распоряжение. Не увидел ничего – грязное животное, так и так не жилец, загнется где-нибудь в подвале от побоев или алкогольного отравления…

Капитан вытащил из внутреннего кармана плаща небольшой плоский футляр и молча протянул Хрущу. Тот оживился еще больше, радостно вцепившись в коробочку сарделькообразными пальцами; Го-Го, державшийся на протяжении их короткого разговора в отдалении, приблизился, тоже выражая радость какими-то звуками – не то мычанием, не то всхлипыванием…

…Хрущ, как и его напарник, сидел на весьма сложной смеси наркотиков, приготовляемой и отмеряемой для них лично Эскулапом, строго следившим, чтобы эти недоумки оставались в относительно работоспособном состоянии. Задумай Хрущ соскочить, дезертировать (Го-Го задумать ничего не мог по определению) – и на воле его не спасут от жесточайшей ломки ни новейшие синтетики, ни старый добрый герыч…

И Хрущ это знал. Не знал лишь, что в самом недалеком будущем им с Го-Го предстоит тихо и мирно умереть от передозировки – диагноз по нынешним временам банальнейший и ни малейших подозрений не вызывающий. Да и контактирующий с ними ссученный мент из приемника-распределителя не заживется – сверзится по пьянке с лестницы и сломает шею. Или полезет ввинтить сгоревшую пробку – с таким же летальным исходом. И с этой стороны на Виварий и Лабораторию никто уже не выйдет…

Капитан, неподвижно стоя у входа и стараясь дышать ртом, подождал, пока три ходячих мертвеца уберутся из бокса.

Медленно двинулся внутрь, внимательно глядя по сторонам, стараясь воспринимать все привычные, примелькавшиеся детали так, как будут выглядеть они в глазах человека нового и, вполне вероятно, настороженного, ищущего возможный след…

Уже через пару шагов остановился, зацепившись взглядом за украшавшие кушетку привязные ремни из толстой сыромятной кожи. Вздохнул, вынул из кармана записную книжку, сделал пометку и двинулся дальше.

Надо было спешить – день клонился к вечеру, а зачистка предстояла нешуточная.


По узкой крутой лестнице всего удобнее оказалось взбираться на четвереньках… Многозарядка мешала, путалась под ногами, но Колыванов вскарабкался – и ввалился в комнату, сразу бросившись за патронами…

Картонную пачку он кое-как открыл, буквально разорвав пополам, но юркие пластиковые гильзы немедленно разбежались по полу, хитрыми маневрами выскакивали из-под пальцев – и Колыванов слышал их тоненькое ехидное хихиканье.

Он изловчился, сделал обманное движение, бросился на них грудью и удачно ухватил зубами сразу две – так было гораздо ловчее. Оставалось запихнуть в обойму, тоже непростая задача… А на лестнице в любой момент могли раздаться страшные тяжелые шаги Горянина и мягкая, как подкрадывающаяся смерть, поступь Филы…

– Зачем тебе это? – прозвучал насмешливый голос. Колыванов, не поднимая головы от пола, глянул вверх исподлобья.

К нему обращался деревянный не то дьявол, не то фавн, украшавший часы. Свирель козлоногий куда-то дел и сидел на своем пеньке, полностью развернувшись лицом к Колы-ванову. Тому показалось, что издевательская усмешка дьявола стала чуть более доброжелательной, чем раньше.

– Ни к чему тебе это, – ответил фавн на собственный вопрос. – Ты и так замечательно умеешь убивать. Брось эту железину, честное слово, брось…

Заткнись, подумал Колыванов, безуспешно воюя с обоймой. Попытался сказать это вслух – ничего не получилось, из глотки вырвалось хриплое рычание. Но сатир или в нем все же разобрался, или обладал способностью читать мысли.

– Фу-у, ну зачем так грубо… Я хотел помочь, всего лишь помочь. Посмотри, как легко у тебя получилось с сынком твоей ненаглядной… Все эти годы ты боялся даже про себя подумать о том, что он лишний, что он вам мешает. Отныне ты не будешь бояться ничего. Так просто – догнал, прыгнул и… хе-хе…

Колыванов выстрелил навскидку в омерзительную деревянную рожу (он и сам не понял, как успел запихнуть на место непокорную обойму). В закрытом помещении выстрел грохнул вовсе оглушительно, и на месте дьявола возникла рваная дыра с торчащими по краям щепками.

Козлорогого, впрочем, там уже не было – отскочил на другой край деревянной панели и как ни в чем не бывало продолжил разговор:

– Кстати, а ты не задумывался, чем она там занималась, пока ты развлекал ее щенка, возил на дачу и на рыбалку? Хочешь расскажу, кто в это время ее обхаживал? И ведь сегодня даже не позвонила, не узнала, как дела… Нет, тебе надо с ней разобраться. Ты сумеешь, я знаю. Вот завтра она приедет и…

Он слушал внимательно и даже согласно кивал. А потом стремительно, неуловимо для человеческого глаза прыгнул вверх и вперед. Деревянный сплетник на этот раз не успел среагировать.

Челюсти Колыванова с хрустом сомкнулись на гнусном фавне…

Нет, это было нелакированное и пересохшее за век с лишним дерево. Зубы Колыванова почувствовали упругое, живое сопротивление застигнутой врасплох твари. И много еще чего успел он почувствовать за короткое мгновение своей смертоносной атаки: что сиденьем козлоногому служил сосновый пень и сосна была спилена недавно; что кусты, растущие на деревянной поляне чуть в отдалении, – лавровые и там, за кустами, невидимая из комнаты, спасается бегством стайка ланей, напуганных его яростным прыжком… Ему захотелось броситься вглубь, за ними и навсегда остаться там, на мягкой шелковистой траве, под солнцем, не грозящим свести с ума и выжечь глаза, остаться в уютном и тихом уголке, где нет спятивших агрессивных вещей…

Ушло все так же быстро и неожиданно, как и явилось…

Кем бы ни было деревянное существо, на этот раз он с ним покончил. Пень был пуст, рядом валялась сломанная свирель… Колыванов довольно ухмыльнулся – нижняя губа сползла вниз, обнажив клыки, из горла вырвались звуки, отдаленно похожие на булькающий смех. На торчащие из губ окровавленные щепки он не обращал внимания…

Скоро они выпали, не оставив ранок.

Глава X

Спускаться по дурацкой лестнице было еще труднее, чем подниматься – но как-то он ее все-таки преодолел, может, скатился кубарем, может, лихо спрыгнул, приземлившись на все четыре конечности, – Колыванов сам не знал и не помнил, в ходе событий появились непонятные пробелы. Но сейчас в любом случае находился внизу, возле большого зеркала – за весь день он впервые приблизился к этому предмету обстановки, – и смотрел на собственное отражение, ожидая, что оно ему скажет. Что разговор состоится, он почему-то ни на секунду не сомневался.

Зеркальный двойник не обманул его ожиданий.

– Тебе не стоит подходить к зеркалам. – Голос казался удивительно похожим на голос убитого фавна, но звучал мягко, без ехидных ноток.

– Почему? – тупо спросил оригинал. Удивительно, гортань, язык и губы слушались великолепно, говорил он как обычно – а может, ему это просто казалось.

– Если начнешь всматриваться в свои глаза, в свою косматую морду – загипнотизируешь сам себя и не сможешь оторваться. Так и погибнешь. – Ничего осуждающего в словах обитателя зеркала не было. Ничего сочувствующего, впрочем, тоже – простая констатация факта.

Косматая морда? Колыванов поднял руку и ощупал лицо, покрытое на удивление длинной, уже не колющей пальцы щетиной. Колыванов в зеркале не повторил этого жеста – он был чисто выбрит, бледен, под глазами лежали густые тени – такие густые, что казались нарисованными дешевым театральным гримом. Колыванов попытался заглянуть через его плечо – в Зазеркалье; Колыванов в зеркале услужливо отодвинулся.

А в Зазеркалье все было не так, как в окружающем Ко-лыванова дурном и нереальном мире: через окна дом заливало солнце, утреннее солнце; вся мебель цела, и на стенах нет рваных следов картечи; в стоящей на столе Стеклянной банке шевелят плавниками золотистые карасики; откуда-то снаружи доносится смех – звонкий смех Саши, мягкие прыжки Филы и ее добродушное ворчание…

– Все это ты убил. Ты… – Колыванов в зеркале говорил грустно, но не обвиняюще. – И Сашу убил ты…

– Я не убивал!!! – взревел Колыванов, хотел крикнуть, что это все Горянин и его свихнувшаяся сука, – и замолчал.

Он все понял: на самом деле в Зазеркалье был он. Невероятным образом его разум вселился в двойника, живущего в этом страшном мире… Или нет?

Или он никогда не был человеком, а всегда был фантомом здесь, в кровавой нереальности, – и сейчас неизвестно зачем обрел Сознание… Нет… Нет… Не-ет!!! Он Миша Колыванов, и он все помнит, и он не имеет отношения к здешней круговерти взбесившихся вещей и окровавленных трупов…

И есть только один способ это доказать…

Он поднялся с четверенек (когда, как на них опустился?), подтянул правую руку, ремень «Сайги» все еще стягивал запястье. Копируя его жест, Колыванов в зеркале быстро вскинул ствол.

Они выстрелили друг в друга одновременно.

* * *

Он успел первым – зеркало взорвалось и разлетелось сверкающим ливнем осколков, встречный выстрел ушел в никуда. Колыванов смотрел на открывшуюся деревянную стенную панель и медленно осознавал, что же он наделал.

А когда понял до конца – рухнул с диким воем на пол и забился в отчаянии среди обломков и осколков.

Это конец! Он был в полушаге от спасения, от двери, ведущей из этого свихнувшегося Зазеркалья обратно – в свой родной, уютный и спокойный мир. Был – и сам уничтожил единственную лазейку, навсегда замуровал себя здесь. Все было так легко – прыгнуть вперед, в зеркало, как прыгнул на деревянную поляну; вышвырнуть двойника-самозванца…

Колыванову хотелось выть – и он выл.

…Он оказался на улице, не зная и не понимая, как и когда выполз из дома. Солнце. закатилось уже больше чем наполовину, но напоследок решило доконать Колыванова. Он двигался, не открывая глаз, не мог открыть, почти полз по земле, крепко зажмурившись и медленно переставляя руки и ноги, – но тем не менее ничуть не хуже прежнего знал, что происходит вокруг. Возникшая на мгновение тогда, в схватке с сатиром, способность остро и ясно ощущать все на большом расстоянии вернулась.

Больше того, он знал не только что происходит вокруг, но и что происходило раньше: вот тут, слева, пробежала утром юркая мышь-полевка (это неинтересно, слишком мелкая…); вот тут он сам исходил участок во всех направлениях; а это что? – это следы того маленького человека, как там его звали, Колыванов не помнил, он уже почти ничего не помнил… Дальше, дальше… вот здесь, на берегу, челове-чишка долго сидел, затем вскочил и побежал…

Колыванов шел по следу. Он не понимал, что вело его вперед – не любопытство, нет, любопытства в нем уже не оставалось, как не оставалось других человеческих чувств. Но он упорно стремился туда, где пересекались в одной точке все невидимые глазу дорожки.

Вот и конец пути.

Он понимал все, что здесь происходило, ясно и четко, все до мельчайших подробностей, вплоть до того, куда отлетели выброшенные «Сайгой» стрелянные гильзы. И, конечно, сразу понял, кто убил Сашу, проклятая псина здесь ни при чем (о, как он ненавидит собак!), рыжая сука оказалась тут уже дохлой… Понял – но все равно не вспомнил, как он все сделал.

Зато сразу догадался зачем. И что за неведомая сила влекла его сюда: голод. Самый обыкновенный голод, про который он как-то позабыл… А ведь рядом еда, много вкусной еды…

Ничего неожиданного в открытии не было и ничего странного и пугающего, говорили же ему двойник в зеркале и деревянный дьявол…

На самом деле таких понятий, как «двойник», «зеркало», в том, что осталось от мозга Колыванова, уже не существовало – смутные, никак не называемые образы. Но с дьяволом что-то было связано, что-то важное, что нельзя забыть, нельзя, невозможно, смертельно опасно… о-о-о-а-

Дьявол – Катя, Катя – дьявол… Он несся к дому длинными скачками, стелясь над землей, и повторял про себя последнее уцелевшее имя: Катя, Катя, Катя… Больше имен и слов не было, зато вставала зримая и яркая картина – Катя открывает калитку и заходит во двор, он смотрит на это снизу, из густой тени кустов, бросается вперед и…

Катя, Катя, Катя-я-я – имя удерживало оставшиеся крохи сознания на краю бездонной пропасти, готовой поглотить все: имя-соломинка, имя – тонкая нить, готовая вот-вот лопнуть.

Дверь, по счастью, оказалась распахнутой, сейчас он не справился бы с ручкой… Ворвался в дом, «Сайгу» искать не пришлось – обоняние тут же услужливо подсказало, где она брошена…

Клыки лязгнули по стволу, оставляя на прочнейшей оружейной стали глубокие вмятины. Колыванов запихал дуло глубже в и судорожно шарил передней лапой в районе скобы, пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь, зацепить, нажать, дернуть спусковой крючок.

Последняя мысль у него была все та же: Катя, Катя, Ка…

Он не успел.

Крохотный островок сознания исчез – Миши Колыванова больше не было. Тело, мало похожее на человеческое, застыло, сомкнув челюсти на дробовике, и пролежало так больше часа.

Тварь зарычала и мотнула косматой башкой – гнусное, отвратно пахнущее железо вылетело из пасти и звякнуло об пол. Тварь освободилась от остатков тряпок, зачем-то опутывающих ее (ткань расползалась, как гнилая мешковина), – и выскользнула из этого чужого и опасного логова на улицу, в тихую ночную прохладу.

Движения ее были легки, даже грациозны, не похожи на неуклюжие прыжки Колыванова. Но завыла на полную луну она точно так же – хрипло и торжествующе. Нырнула в темноту, через несколько мгновений перемахнула ограду и исчезла – ничего не помнящая и освобожденная от всего. И голодная, очень голодная…

Лежащие неподалеку останки оборотня не привлекали – непонятно откуда взявшийся инстинкт гнал на поиски живого, трепещущего под клыками мяса…

Папа Бойчевский резко вдавил тормоз, разбудив все семейство: сын и дочка спали на заднем сиденье, жена клевала носом на переднем – возвращались со слегка затянувшегося семейного пикника на водопаде в Саблино.

– Что, что такое? – встревоженно закудахтала мадам Бойчевская, пытаясь повернуться к недовольно занывшим детям и не догадываясь расстегнуть мешающий ремень безопасности.

– Вроде собака… – протянул Бойчевский-папа. – Большая, не меньше ньюфа… Сама под колеса нырнула, похоже, зацепил чуть-чуть крылом…

Бойчевский, мягко говоря, слегка лукавил. Удар по корпусу машины был весьма чувствительный.

– Надо бы выйти, посмотреть… – добавил он неуверенно.

Не нравилась ему эта история. Хозяева сбитой на въезде в поселок собаки могли считать себя крутыми, очень даже крутыми, особенно в сравнении с ним, мирным коммерческим директором мирной обувной фабрики…

– Сиди уж, нечего тебе там смотреть, не театр… Езжай лучше быстрее, темень какая, двенадцатый час, дети толком не ужинали… – Мадам Бойчевская завелась надолго, и муж ее, на свое счастье, не стал настаивать.

…Тварь получила первый жизненный опыт – огнеглазое шумящее существо несъедобно, даже опасно, несмотря на то что сквозь вонь бензина и раскаленного металла пробиваются вполне аппетитные запахи. Платой за урок стала перебитая передняя лапа и три сломанных ребра. Но срасталось и регенерировало у вервольфов все почти мгновенно.

Всегда так, думал Бойчевский-папа под монотонное бухтенье супруги. Построишь домик на безлюдной, уютной окраине, не успеешь оглянуться – понаедут, понастроят, навезут зверообразных тварей, гуляющих по ночам без поводков и намордников… И начинается не жизнь, а черт знает что…

Как в воду глядел.

Часть вторая

ЛЕТО. НЕ ВСЕ ТВАРИ – БОЖЬИ

Глава I

В летний солнечный полдень:

– Ленка, Ленка! Давай сюда скорее! Во прикол, а? Прямо как настоящая… Я такую у Славки Шеркунова видел, так та еще отпаднее была – волосатая, с ногтищами окровавленными…

– Фу-у-у, грязная… – Леночка смотрела на находку старшего брата с брезгливым любопытством, не решаясь притронуться.

– Выбросили, факт! – уверенно заявил Павлик с высоты своего восьмилетнего жизненного опыта. – Славка тоже все девчонок пугал на переменах, а потом взял и мамане своей подложил в холодильник… Выпорола и на помойку кинула – так и не нашел потом… Заначим, а?

Но Леночка уже бежала к машине.

– Мама, папа! Смотрите, что Павлик нашел!

Павлик припустил следом, пытаясь обогнать и первому похвастаться находкой.

Мама, раскладывающая на расстеленном покрывале провизию для пикника, и папа, накачивающий резиновую лодку, – обернулись! Не слишком-то заинтересованно – ну что там эти сорванцы могли раскопать в прибрежных кустах?

Но когда мама, зацепившись беглым взглядом за находку, сжатую в руке сына, вгляделась повнимательнее – ей стало дурно. Совсем как героине сентиментального романа: кровь отлила от лица, вообще от головы, обмякшие ноги с трудом удерживали тело, норовили подкоситься и уронить свою хозяйку на траву. Лоб покрылся холодной испариной, все звуки доносились откуда-то издалека, приглушенные и искаженные, – обращенных к ней слов мама не понимала…

Папа слабонервностью не страдал – его проняло чуть позже, когда он отправился осмотреть указанное сыном место находки… В коротком перерыве между желудочными конвульсиями папе пришла в голову совершенно несвоевременная мысль, что пикник безнадежно испорчен и любовно замаринованные шашлыки теперь пропадут – защитная реакция мозга, пытающегося хоть как-то и чем-то отгородиться от увиденного…


Тот же день, раннее утро.

Из автобуса Ботву все-таки высадили. Он долго игнорировал громогласные предложения толстой кондукторши всем вошедшим оплачивать проезд и потом, когда она добралась до задней площадки и обращалась уже лично к нему, пытался прикинуться совсем полным идиотом, не понимающим, чего от него хотят. Иногда такое срабатывало – отставали, понося проклятых бомжей, расплодившихся до полного неприличия и вконец потерявших совесть.

Но чертова баба оказалась на редкость вредная и настырная, тут же наябедничала водителю – тот остановил автобус между остановками и недвусмысленно раскрыл заднюю дверь.

Ботва не реагировал, крепко вцепившись двумя руками в поручень. Зловредная кондукторша воззвала к пассажирам: он же всех вас задерживает, пока не выйдет – никуда не поедем. Тоже не конец истории, тоже можно поиграть – кто кого переупрямит, чаще пассажиры применять силу не спешат, сидят, уткнувшись в окно или книжку… Но сегодня, как на грех, случился в салоне какой-то плечистый придурок в рабочей спецовке, и до вынужденной остановки весьма нервно поглядывавший на часы.