Но он решил внести самочинную корректировку в план действий. Потолковать с гостями. Кто знает, как там у Танцора дело обернется, подвалят в самый ненужный момент вернувшиеся с холма лбы – и испортят ему все танцы-пляски…
Вдали послышался шум двигателя штурмующей холм машины. Макс опустил в ствол мину – громкий хлопок, и тронутая ржавчиной смерть по крутой дуге полетела к цели. Ну и хватит, хорошего помаленьку…
Макс подхватил автомат и побежал к заранее присмотренной позиции.
…Граев тем временем благословлял людей, расстеливших позади ограды «Салюта» сплетения проволоки-пу?танки. В сгустившейся темноте была она совершенно незаметна, да и при дневном свете, наверное, разглядеть в густой траве стальную паутину было бы нелегко. Короче говоря, Граев запутался, и освободился лишь через пару минут энергичной работы ножом и приглушенной ругани.
Потеряв эти минуты, он сохранил жизнь, – не больше и не меньше.
Потому что в «Салюте» что-то взорвалось, и взорвалось не слабо – как раз в той части здания, на окна которой Граев нацелился, собираясь проникнуть внутрь…
Он прижался к земле, спасаясь от падающих обломков и осколков стекла. Тут же прозвучал выстрел, затем еще один взрыв, значительно слабее, – оба где-то в глубине «Салюта».
Граев выжидал, опасаясь новых пиротехнических сюрпризов. Тишина… В здании разгорался пожар – медленно, неохотно, лишь первые языки пламени показались в проеме вынесенного взрывом окна.
Затем распахнулось другое окно – дальнее, уцелевшее. На улицу выпрыгнул человек, двинулся вдоль фасада – явно спешил, но походка неуверенная, спотыкающаяся… Зацепило взрывом? В руке человека блеснул алюминиевым отблеском чемоданчик, а на голове…
Стемнело окончательно, но отсветы пламени не позволили усомниться: то, что Граев в первый момент принял за экзотический головной убор, на самом деле – знаменитая пятнистая плешь Мухомора.
Он вскинул «беретту», затем опустил… Может повториться история с Водолазом, надо брать целым и невредимым.
Окликнул громко, но поднеся к губам ладонь – так, чтобы звук ушел несколько в сторону:
– Поговорим, Михалыч?
Мухомор, и в самом деле носивший это отчество, отреагировал мгновенно. Выстрелил на голос.
2.
Дорога до указанной Русланом точки занимала около часа – если приноравливать ход колонны к самым медлительным машинам. Генерал мог оказаться на месте быстрее, но не стал спешить. Хотел неторопливо обдумать все расклады, вытекающие из последних событий.
Хотел обдумать – а вместо этого уснул, едва вырулили на большак.
Со сном у Генерала в последние месяцы происходило нечто странное. А может, и не странное, – возрастное. Всю ночь не мог уснуть, лежал, ворочался, не выдерживал, вставал, пытался работать – не получалось… Зато днем так и клонило в сон. Фармакология не особенно помогала, хотя, конечно же, к услугам Генерала имелись снадобья самые совершенные. Нет, действовали они вполне исправно, – но химический сон без сновидений отчего-то изматывал организм пуще бессонницы.
А в те тридцать-сорок минут, в которые Генерал позволял себе подремать днем, снились сны – удивительно яркие и жизненные, но оставлявшие по пробуждении чувство пронзительной, щемящей тоски…
Сегодня приснилась Ганна… Приснилась последняя их встреча на берегу – на высоком, заросшем редко стоящими буками берегу впадающей в Тиссу речонки. Ганна уходила на запад, звала с собой: их поредевшая боевка выводила в Мюнхен одного из последних уцелевших функционеров Центрального Провода. Людей не хватало, пришлось взяться за автомат и Ганне…
Генерал (тогда еще младший лейтенант МГБ, работающий под прикрытием сочувствующего) знал: никто из них не дойдет, операция с самого начала под контролем. Бандитское подполье после ликвидации Шухевича распадалось на глазах; и в окружном, и в территориальном проводе давно сидели агенты-стукачи…
Он знал, что Ганна обречена, что пленных брать не будут – отмена смертной казни, объявленная четыре года назад, не поможет убийцам, с головы до пят залитым кровью… Знал, и хотел сказать: не уходи, останься, вот-вот будет большая амнистия, ты же всего лишь связная, не ты сжигала дома евреев и поляков вместе с жителями, не ты приколачивала гвоздями детишек к заборам и деревьям… Хотел сказать – и не мог. Не имел права. Так и не сказал. Она ушла, и больше он ее не видел. Даже мертвой.
Теперь, в приснившемся полвека спустя сне, все повторялось в мельчайших подробностях: так же шелестели буки молоденькой, только распустившейся листвой, так же догорал закат, – закат последнего дня месяца березня 1953 года… Разговор тоже повторялся в деталях, слово в слово, – и Генерал понял, что сейчас он все-таки скажет. Нарушит приказ, поставит под угрозу успех операции, – но скажет.
Не успел.
В ухо ворвался чей-то негромкий голос – чужой, не Ганны. Чужая рука осторожно коснулась плеча… Наверное, спросонья он посмотрел на разбудившего Белика с ненавистью, – майор, и без того всегда выглядевший робеющим, отшатнулся.
Цветные и яркие призраки минувшего уходили, развеивались… Исчезла буковая рощица на высоком берегу, исчезла статная девичья фигура в нелепо сидевшей униформе мышастого цвета… Лишь бездонные темные глаза Ганны по-прежнему стояли перед мысленным взором Генерала. Ее странный прощальный взгляд, значения которого он тогда так и не понял.
Понимание пришло внезапно – сейчас, после короткого, подкравшегося в дороге сна. Она ЗНАЛА. Знала всё про него, про псевдо-Грицка, про младшего лейтенанта МГБ Николая Галаца… Но промолчала. И он избежал страшной, лютой смерти. А она… Как, откуда узнала? Наверное, мог бы догадаться и раньше, женившись, – супруга как-то сказала, что после некоторых, особенно бурных ночей он говорит в предутреннем сне странные вещи, и с тех пор у них были раздельные спальни… Мог догадаться. Но не позволял сам себе.
Подчиненные поглядывали на него с недоумением, переходящим в откровенную тревогу. Генерал собрался, взял себя в руки, вылез из машины.
– Где? – коротко спросил у Руслана. И сам изумился, до чего же немощно прозвучал его голос… Проклятая бессонница.
– Здесь, метрах в семидесяти, отсюда не видно, – Руслан показал рукой на густые заросли кустарника.
Генерал без всякого интереса повел взглядом вокруг. Рядом серебрилась река – он попытался вспомнить название, совсем недавно виденное на карте, и с удивлением понял, что не может… С памятью явно творилось что-то неладное, это все она, бессонница, – пытался успокоить себя Генерал и сам себе не верил.
На берегу раскинулись бревенчатые строения, на вид давно позаброшенные. От причала остались лишь торчащие из воды столбики. Ржавая цистерна, снятая с колес и водруженная на сваренный из столь же ржавых швеллеров постамент, отчего-то казалась космическим аппаратом, прилетевшим из очень далекой и очень бедной галактики.
– Что здесь было? – спросил Генерал, стараясь, чтобы слова прозвучали громко, чтобы заглушили неприятный, нарастающий гул в ушах. К чертям, по возвращении сразу же к медикам, хватит себя обманывать: несокрушимое здоровье давно перестало быть таким уж несокрушимым.
– Бывшая стоянка рыбаков-артельщиков, лет двадцать как заброшена, – сказал Руслан, и задумавшийся Генерал не сразу понял, что прозвучал ответ на его вопрос.
– Приступайте, – махнул он рукой. – С трупом нежно обходиться, как с любимой девушкой. Сразу в контейнер, и в машину…
Началась деловая суета, лишь Руслан остался на месте, глядя на начальника. Генерал встретился с ним взглядом, и… В груди, слева, тревожно заныло.
Нет, не может быть… Наваждение.
Руслан улыбнулся чуть виновато и пошагал следом за остальными.
Чушь какая привиделась… Глаза у Руслана зеленые с желтизной, и ничем, абсолютно ничем не похожи на… С чего ему вдруг померещилось, что взгляд мальчишки точь-в-точь похож на тот, давний, последний взгляд Ганны?!
Генерал деревянными шагами прошагал в сторону, к низенькой хибарке без окон, лишь с небольшими отдушинами под самой крышей. По въевшейся привычке мгновенно анализировать все увиденное задумался было: что за строение? Для чего использовалось? Сушили сети? Вялили рыбу? Потом мысленно сплюнул: тьфу, да какая разница… Тяжело опустился на бревно, вытянул ноги, прислонился спиной к стене. Боль в груди помаленьку отпускала… Или так лишь казалось Генералу.
…Когда ударили автоматные очереди – там, в зарослях кустарника, куда Руслан увел людей с лопатами, в респираторах и костюмах химзащиты, Генерал ничуть не удивился. Операция просчитана филигранно, и засада на берегу пограничной реки Тиссы знает свое дело… Но бывают же чудеса на свете??!!! Если не бог, в которого он не верит, то хоть слепое стечение обстоятельств может подарить ему чудо?! И Ганна останется жива…
Стрельба стихла.
Жива или нет? Ничего важнее на свете не осталось…
Подскочила с докладом Надежда: Руслан съехал с катушек, отобрал автомат и застрелил двоих, и еще двоих ранил, прежде чем самого уложили, – говорила быстро, горячо и не сразу поняла, что Генерал ее не слышит, и что смотрит не на нее – куда-то далеко, в только ему видимую даль…
О том, что в раскопанной могиле нет тела Ростовцева, что там лежат лишь два трупа: боевики Ивашова-Мастера, не вернувшиеся с летней охоты на Эскулапа, – Генералу уже не стали докладывать.
Он не замечал суету вокруг, и не почувствовал ни рук, торопливо расстегивающих его одежду, ни холодную сталь иглы, впившуюся в кожу… Потому что КТО-ТО, отвечающий за чудеса, – подарил-таки ему ЧУДО, и Ганна осталась жива, и вернулась, и они шли высоким берегом над журчащей речушкой, под буками, шелестящими молодой листвой, шли куда-то далеко-далеко, где нет ни выстрелов, ни взрывов, ни залитых кровью схронов, ни МГБ, ни УПА, нет ничего, что бы помешало им быть вместе…
…Человек, склонившийся над грузным телом, выпрямился. Скорбно покачал головой. Белый халат он не носил, ходил, как все тут, в камуфляже. Однако был врачом, из новеньких, многого не знавшим. И слегка обижался на полученный псевдоним «Фельдшер» – могли бы уж «Доктором» назвать, или хотя бы «Эскулапом»… Он не знал, что люди с такими псевдонимами некогда работали в Лаборатории.
А давать живым прозвища мертвецов – крайне дурная примета.
3.
Чемоданчик был набит деньгами. Почти полностью, лишь сверху лежали несколько папок с документами.
Граев посмотрел номинал купюр, сосчитал пачки… Если перевести из евро в рубли, то получится… Однако… Понятно, отчего покойный Мухомор недрогнувшей рукой списал в расход всех своих коллег.
Да ты богат, Граев… Теперь и в самом деле можно покинуть эту страну, начать новую жизнь, – с новыми документами и с новой внешностью.
Только вот не хочется…
Ничего не хочется… Отдать бы всю эту груду хрустящих бумажек – и вернуться в августовский день, две недели назад: Саша, счастливая, улыбающаяся, выходит из универсама, а он стоит рядом с коляской, и тоже улыбается, хоть и чувствует себя чуть глуповато…
Странно… В руках волшебная лампа, принявшая вид набитого деньгами чемоданчика, – лампа, готовая выполнить все желания. Все, кроме самого главного. Но других желаний нет как нет.
Всё ушло, всё кончилось, и даже сложенный в отместку штабель трупов не поможет вернуть потерянное… Не осталось ничего, лишь груда резаной бумаги с изображением европейских архитектурных красот.
Поздно свалился на голову этакий подарок судьбы, слишком поздно…
Он вынул из чемоданчика папки с документами – после почитает. Взял несколько пачек, распихал по карманам… Задумчиво посмотрел на остальное.
Затем выдернул из папки первый подвернувшийся под руку лист, скомкал, не глядя на содержимое. Пристроил в щелку между пачками. Поднес огонек зажигалки. Отчего-то казалось: стоит совершить это жертвоприношение – и что-то вернется… Нет, не Саша, конечно же, до такой степени крыша у него еще не съехала. Вернется что-то другое, или хотя бы стремление к чему-то другому…
Черное пятно медленно расползалось по бумаге, покрытой строчками. Язычок пламени потянулся вверх. Граев смотрел заворожено, как буквы исчезают, одна за одной, – теперь в документе можно было прочитать слова, невидимые раньше в синюшном свете вмонтированной в крышку лампочки…
Он стремительно, обжигая пальцы, выдернул из чемоданчика охваченный пламенем лист. Торопливо затоптал, потом тщательно расправил обгоревшие обрывки, подсветил фонарем, вчитался в то, что осталось от текста…
Фамилия, успевшая привлечь внимание Граева, исчезла. Однако еще раз упоминалась в уцелевших от огня строчках.
Та же самая фамилия стояла в полученной от Мельничука копии литерного дела – на титульном листе, в правом верхнем углу. Сомнений нет – вот и он, «большой хрен в больших погонах».
Мухомор перед смертью ничего толкового не сказал про убийство Саши – сам ничего не знал, лишь слышал краем уха, что один связанный с «Проектом-W» высокий ментовский чин пользуется для деликатных дел услугами бригады киллеров-профи…
Граев решительно захлопнул чемоданчик. К чертям глупое пижонство! Дело предстоит большое, и сколько понадобится денег, предугадать невозможно.
По трассе, проходившей в сотне метров от пригорка, где сидел Граев, изредка проезжали машины, рассекали ночь светом фар. Одна остановилась, трижды мигнула – с дальнего света на ближний. Граев недоуменно всмотрелся – силуэт ничем не напоминал его «Ниву». Подошел поближе – ну точно, тот самый «Лендровер»… Он вообще-то догадывался, что Макс занялся самодеятельностью – слышал автоматные очереди, донесшиеся с вершины холма.
– Ну и где моя машина? – мрачно спросил Граев, распахивая дверцу.
– Извини, не уберег… – развел руками Макс. – Изрешетили, гады… Но я с ними тоже не церемонился, больше хулиганить не будут.
Потом он удивленно присвистнул, глядя на пачки банкнот, которые Граев вынул из разгрузки и выложил на сидение.
– Твой гонорар. С премиальными. А это… – Граев убрал одну пачку обратно, – …штраф. За изрешеченную машину.
– Гра-а-а-ев… – протянул Макс, сообразив, насколько велика сумма. – А нет ли у тебя на примете еще работенки?
– Найдется. Но вдвоем не потянуть… Нужны еще трое-четверо. В том числе снайпер и спец в минном деле.
– Есть один минер на примете… Ладно, потом обкашляем. Пора мотать отсюда, пока дороги не перекрыли. Салют-то не хилый получился.
– Денежки прибери, – кивнул на сидение Граев.
– Квартиру куплю… – мечтательно сказал Макс, сгребая пачки. – С семи лет на казенных койках сплю… Ты не представляешь, Танцор, что это такое – свой дом иметь, семью…
– Представляю, – сказал Граев, сам почувствовав, как нехорошо дрогнул голос.
А потом замолчал, и молчал всю дорогу до Питера.
Часть вторая
ТАНЕЦ НА БИС(ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ)
СТАЯ – I (апрель)
…Мать Любки Соколовой всегда требовала, чтобы друзья-приятели дочери называли ее не по имени-отчеству, и не «тетей Мариной», – но просто Мариной. Требовала – и добивалась своего.
Честно говоря, основания для такого обращения имелись, – родила она дочку сразу после школы, на выпускном вечере платье весьма свободного покроя не могло скрыть округлившийся животик. (Папаша появления на свет наследницы не дождался, угодил в армию, – и, отслужив, так в Омут и не вернулся.) К тому же выглядела Марина Соколова моложе своих тридцати с небольшим лет – многие при первом знакомстве принимали ее за старшую Любкину сестру. А в последний год Костя заметил, что Марина поглядывает на него… ну, в общем, с интересом. Мужчин ее возраста в деревне не было.
Но сейчас в ее взгляде, устремленном на перемазанного болотной грязью мальчишку, ничего, кроме тревожного удивления, не читалось.
– Она же сказала, что с вами пойдет… Что случилось, Константин?
Она всегда называла Костю так, полным именем.
Он постарался сделать спокойное лицо.
– Ничего не случилось… На болоте разминулись, думал – она уж дома…
– Не-ет. Не приходила… – медленно сказала Марина. И тут же резко, как выстрелила: – Ничего не случилось?! Да на тебе же лица нет! Рассказывай!
Он рассказал – сбивчиво и путано.
Ну пошли они, значит, на болото. За весенней клюквой – за самой сладкой, подснежной… Он, да Любка, да Зинка Дулева, да Санька Гладышев. Хотел Юрчик, Зинкин брат, увязаться, – не взяли, мелкий, заноет быстро, домой запросится…
(Их четверка была самой закадычной, не разлей вода, компанией. Других сверстников в Омуте нет: вместе ездили в школу – за пятнадцать километров, на разбитом «ЛАЗе», собиравшем ребятню с пяти окрестных деревень. И после школы держались вместе…)
Ну, значит, клюкву собирали… Разошлись по болоту, друг друга не видели, перекрикивались. А потом… Потом не иначе как медведя черти с лесу вынесли. Он-то сам не видел, значит, слышал только: кусты трещали. Может, и не медведь. Лось может. Или вообще человек. Ну вот… Но Гладыш, значит, заорал во всю мочь: медведь, тикаем! Ну, он и побёг. Вдруг и вправду… И другие побегли, кто куда.
Рассказ Костика соответствовал реальным событиям лишь отчасти. Клюкву они с Любкой не собирали, успеется, – целовались на небольшом пригорке, прогретом и высушенном апрельским солнышком. И не только целовались… Любка, не иначе как от весны задуревшая, даже под лифчик залезть позволила – не шутка, с Нового Года такого не было, когда вчетвером втихаря бутылку портяшки опростали. И он, Костик, уж размечтался сдуру: может, как раз сегодня… Тут, на пригорочке… И вдруг Гладыш со своим «медведем». Костик в медведя не поверил. Услышал треск кустов и решил, что это их Сазон выследил, жлобина злоёбистая. Он, с армии вернувшись, вокруг Любки, как кот вокруг сала, а Костику, значит, ноги грозил выдергать, педофил хренов.
Ну Костик и дунул с пригорка, ноги спасаючи, а Любка отстала, одежку в порядок приводила…
Но самое главное Костик не хотел вспоминать. Твердил себе: почудилось, почудилось, почудилось… Почудился ему – когда уже отбежал изрядно – истошный, дикой болью напоенный крик, донесшийся с болота. Девичий крик.
– Пошли, – сказала Марина. Очень нехорошим голосом сказала.
Потащились на болото. По дороге завернули за Тимофеичем – старый хрыч повонял, как положено. Но тоже с ними поплелся – двустволку прихватил, пару патронов в карман сунул. Всю дорогу трундел: не было, дескать, этим годом берлог в округе, не должо?н бы медведь забресть, он зверь основательный, за угодья свои держится… Но Марина знай подгоняла.
Вышли к тому пригорку, от него по болоту пошли. Покричали – не отзывается никто. Разошлись по сторонам, невдалеке друг от дружки. Клюквы под ногами хватало, да толку-то, – не в карман же собирать, Костик свое ведро пластмассовое впопыхах уронил, споткнувшись, когда бежал без оглядки.
Потом глянул: никак краснеется что-то за кочкой дальней? Не его ли ведрышко? Скорей туда, а там…
Оцепенел Костик. Крикнуть – не получается, убежать – не получается… И смотреть на ЭТО не может, и отвернуться – никак…
Тут Тимофеич с другой стороны подбрел – так на кочку и сел. И – обед себе под ноги… Скорчился, разогнуться не может, вроде уж и нечем – а всё ж пёрхает, пустой желудок вывернуть пытается…
А Костик тихонько взгляд отвести попробовал. Хитро так: что б не на всё сразу смотреть, а на что-то одно, не страшное. Вот сучок лежит, обычный сучок, еловый… а рядом что? – шишка, нормальная почти, ничего, что красным заляпана; а еще чуть в сторону…
Не стоило ему в ту сторону – то самое углядел, что издаля за красное ведро принял… Лифчик Любкин… По одной чашечке только и узнать – вторую будто кто пожевал, да не понравилась, выплюнул.
Странно вот – остальное вроде и страшнее, а сломался Костик на том лифчике, заплакал-зарыдал, словно пацан малолетний…
Но тут Марина подбежала. И за ее криком Костикова плача не слышно стало.
Глава первая. Развлечения в чикагском стиле
Держитесь как можно дальше от воды, чтобы чего-нибудь не случилось, потому что вам на роду написано, что вы кончите жизнь на виселице.
1.
Была ночь.
А может, утро – в июне месяце в этих краях разобрать трудно. Но было светло.
И был мост.
Который Джазмен использовал для своих любимых развлечений в стиле чикагских мафиози двадцатых годов.
Для убийств.
Мост начали ремонтировать очень давно, чуть не двадцать лет назад, еще при социализме с человеческим лицом… Собирались года за два-три укрепить опоры и заменить перекрытия, восстановленные после войны на скорую руку и совсем обветшавшие.
Но благое начинание подкосила перестройка вкупе с новым экономическим мышлением: стройматериалы дорожали, инфляция растворяла выделенные фонды, как политура растворяет печень алкоголика; поставщик металлоконструкций оказался вдруг за границей – как следствие, долларовые цены, предоплата и возня с растаможиванием. Потом приватизированное РСУ – подрядчик долгостроя – как-то подозрительно быстро обанкротилось, уступив по остаточной стоимости наиболее ценное оборудование в частные фирмочки бывших своих руководителей… Потом дефолт на пару с банковским кризисом прикончили очередного генподрядчика… И в конце концов подряд на реконструкцию оказался в руках Джазмена, у которого были свои причины не спешить с ее завершением.
Нет, конечно, совсем уж без моста город не остался – как-никак проходило по нему шоссе бывшего союзного значения, связывавшее город аж трех революций со столицей союзной республики, а ныне ни от кого, кроме МВФ, не зависимого прибалтийского государства.
И автомагистраль немного удлинили, пустив в объезд, по другому мосту, в нескольких километрах ниже по течению. Местным приходилось давать изрядного крюка, чтобы попасть в заречную часть города (по виду – в настоящую деревню). Но ничего, привыкли, даже радовались, что «евролайновские» автобусы и дальнобойные фуры в объезд города газуют к границе, неожиданно оказавшейся в двадцати с небольшим верстах к западу.
А недостроенный (вернее, недочиненный) мост Джазмен использовал для своих любимых развлечений в чикагском стиле.
Для убийств.
Была ночь…
Наполненная соловьиными трелями белая ночь… Нет, все-таки, пожалуй, раннее утро – солнце всходило, и только высокие обрывы восточного берега не пускали прямые солнечные лучи на мост…
Утро начиналось славное – тихое, безветренное, прохладное – но обещавшее жаркий денек. И умирать в такое шикарное утро совсем не хотелось. Хотя трудно найти время суток и погоду, при которых это занятие покажется подходящим личности, не мечтающей о суициде.
…Макс изобразил все на славу – реагировал именно так, как должен был бы отреагировать человек, постепенно доходящий до того, что с ним хотят сделать и проникающийся убеждением, что все это всерьез.
Сначала дрожащим голосом пытался объяснить, что шутка вполне удалась, что он, Макс, всем проникся, все осознал и по гроб жизни на пушечный выстрел не приблизится к владениям Джазмена; потом стал выть, дергаться, пытаясь вырвать ноги из быстро твердеющего раствора – ему выкрутили руки за спину и чувствительно врезали повыше уха.
Макс обмяк.
Покорно сглотнул поднесенный стакан, пролив половину на подбородок,– дешевая водка обожгла горло – и продолжал смотреть на Джазмена затравленно, но как бы с надеждой: может, все-таки шутка, может сейчас они развернутся и уйдут, оставив его на мосту в одиночестве с зацементированными в оцинкованной банной шайке ногами – освобождайся, мол, как знаешь… На самом деле никаких иллюзий он не питал.
Джазмен, сидевший чуть в сторонке, на специально привезенном раскладном стульчике, смотрел на него внимательно, с нехорошей улыбкой – он-то знал, что шуткам здесь места нет. Макс, если говорить честно, тоже знал, и, опять-таки если честно, на самом деле боялся только одного: переиграть. Переиграть настолько, что ему, вопреки обыкновению, свяжут руки.
Гориллообразный гуманоид из охраны Джазмена потыкал затвердевший раствор, повернулся к шефу и с тупо-радостным лицом поднял вверх большой палец: готово, можно начинать. Этот скуловорот откликался на прозвище Гоша, и, насколько понял Макс за полсуток знакомства, отличался собачьей преданностью Джазмену в сочетании со слоновьей силой (только силой – по части сообразительности любой из клыкасто-хоботастых великанов дал бы ему сто очков вперед).
Это не цемент, пришла Максу совершенно несвоевременная мысль, цемент не мог так быстро застыть, это какая-то смесь на основе алебастра…
– Ну что? Речь какую скажешь на прощание?
Джазмен спрашивал сидя, так и не поднявшись со своего стульчика. Его отделяло метров пять от Макса, стоявшего с зацементированными в тазике ногами на краю большого проема – отсутствующего перекрытия в центре моста. Вид у Джазмена был лениво-скучающий – похоже, ему уже начали приедаться дурные забавы в стиле Чикаго времен сухого закона…
…Он не попадает в кадр! Чертов забор прикрывает его от Райниса и нацеленного объектива!
Сплошной забор из не струганных и неокрашенных двухметровых досок прикрывал центр моста, где ударники капиталистического труда меняли перекрытие – якобы. И где развлекался Джазмен – точно. Макс и Райнис облазали высокий восточный берег в поисках точки, с которой объектив – чуть меньше и слабее пулковского телескопа – позволял заснять редкое в наше время и в наших широтах действо…
И все оказалось напрасным.
Джазмен не попадал в кадр.
Надо было рисковать и Макс произнес спокойно, с расстановкой, совершенно не вписываясь в прежний свой имидж: