Самое поганое, что вычислить и взять такого «коллекционера» гораздо труднее, чем стандартного сексуального маньяка. «Коллекционер» действует не под влиянием порыва или сезонных обострений своей мании – у него все просчитано и подготовлено, в том числе бесследная утилизация останков жертв. И висят на досках объявления о розыске «ушедших из дому и не вернувшихся» девочек и мальчиков…
Крапивин продолжал рассказывать:
– И кое-что интересное я нашел. По статистике исчезнувших в нашем и соседних районах… А вчера утром – бах! к начальству вызывают. Ни словом не попрекнули, что материалы по Ларисе Поляковой в Питер не переправил. Наоборот, с уважением так: не желаете отдохнуть ли, Иван Степанович? Есть две горящих путевки в санаторий МВД, в Сочи – вам и жене. Сегодня же сдавайте дела, получайте отпускные, собирайтесь – и завтра на самолет. При том, что отпуск у меня в ноябре… И желающих на эти путевки – только свистни – очередь выстроится. А у меня, знаешь, с начальством…
Крапивин не закончил фразу, но Граев и так все понял. Если к такому возрасту человек дослуживается лишь до капитана, то он или непроходимо туп, или совершенно не умеет жить в ладу с начальством. Капитан Крапивин тупым отнюдь не выглядел.
– Короче, подобрал я челюсть, от такой щедрости отвисшую, – и отказался. Извините, говорю, но у меня большие планы в ноябре месяце. Не то что я бессребреник полный, или Сочи с детства ненавижу, но что-то пованивало от этого куска бесплатного сыра. К тому же, не буду темнить, было мне кое-что обещано от Людмилы Петровны, если удастся Ларису найти целой и невредимой. Немало обещано. Но и без этого… У меня вон двое, сыну двенадцать, дочери четырнадцать, – зачем мне надо, чтобы всякая мразь в районе резвилась? В общем, отказался. Дальше – еще интереснее. В отделе у меня один человек остался, Женька Пастухов, – лето, отпуска, сам понимаешь… Короче, его в тот же день отправляют в Липово – на два дня. А Липово… это, брат, рыбачий поселок крохотный на берегу залива, такая дыра – ни дозвонишься, не докричишься. А ежели дождик пройдет, то и не доедешь туда, по дороге застрянешь. Ну, дали ему, Женьке-то, уазик с шофером, а еще – я случайно услышал – канистру казенного спирта. Женька, надо сказать, парень толковый, исполнительный, – пока пить не начнет. А пьет редко, но метко. Надолго в штопор уходит. А в Липово-то, вдали от жены и начальства, да под рыбку только пойманную, э-э-э… Короче, один я остался. Но это полбеды, самое главное вечером стряслось. У меня, знаешь, привычка есть – перед сном час гуляю. Оч-чень мысли в порядок привести помогает. Иду, раздумываю – за какую же такую ниточку я невзначай дернул? И какой мне еще пряник начальство предложит – или сразу за кнут возьмется? И тут, сзади – «газель» тентованая. Тихо подъезжает так – и по газам. Не знаю уж, как успел, – но чуть-чуть сумел отпрыгнуть. Вскользь ударила, откинула. Но упал неудачно, нос расквасил. Лежу – народ набегает, вопят: человека задавили, скорую сюда! А «газели» и след простыл. Лежу и чувствую – вроде цел, ничего не сломано. Но со стороны – труп трупом. Голова вся в крови, вокруг лужа красная. Скорая приехала, загрузили, в больницу привезли – а там в приемном покое Вадик Бородин дежурит, старый мой приятель. И мелькнула у меня мыслишка… В общем, для всех лежу я сейчас в больнице, забинтованный-загипсованный, и лежать мне еще долго. Потому как не хочется проверять, что еще по мою душу выдумают…
– А кто там, под бинтами? Ведь если коллеги придут навестить…
– Для коллег я надолго в бессознательном состоянии. А лежит там один знакомый мужичок, который тут кое-кому большие деньги задолжал, и его уже за ноги подвешивать собрались… Ему инкогнито раскрывать резона нет.
– Зря вы пользуетесь городским телефоном, своей линией…
Крапивин хитро улыбнулся:
– Пользуюсь, да не своей… Я в телефонном щитке помудрил, два проводка перекинул, – и сейчас с соседского номера звоню. А сосед в отпуске, до июля не приедет.
Граев был по натуре весьма недоверчив. Но рассказу Крапивина поверил сразу и безоговорочно. Тем более что капитан, при всей словоохотливости, самого главного не сказал, – что же он такого раскопал по делу Ларисы Поляковой.
Надо понимать, делиться призовыми деньгами деревенский детектив не собирается.
Глава десятая. Издержки торопливого планирования
Вот, – думаю, ловко обделал дельце! Пожалуй, у самого Тома Сойера так не вышло бы!
1.
Граев спросил:
– Кроме исчезновения детей, не случалось в районе в последние месяцы чего-нибудь необычного? Пусть даже не криминального – но странного?
Он не ждал, что этот выстрел наугад принесет какой-либо результат… Но Крапивин сумел удивить. Очень неприятно удивить.
– Странного… – задумчиво протянул он. – Да вроде ничего в голову не приходит… Разве что… Собак немеряно расплодилось одичавших – у нас, и в соседнем районе, в Сланцевском. Скот режут, на людей нападали. До смерти загрызли некоторых, представь? Говорят, после войны такое лишь было, но тогда-то понятно…
Крапивин говорил что-то еще – Граев не слышал. Неужели… Он-то надеялся, что всё закончилось навсегда…
Доводилось ему сталкиваться с похожими нападениями на скот и людей, – и тогда тоже растерзанных очень долго списывали на волков и одичавших собак… Да нет, ерунда. Совпадение. Какая тут связь с делом Ларисы Поляковой? И с остальными пропавшими детьми? Никакой тут не может быть связи.
И все таки он попросил Крапивина рассказать чуть подробнее.
Тот достал карту, разложил на столе.
– Смотри… Вот тут, тут и тут людей находили полусожраных – причем не зимой, в бескормицу, – этим летом. Вот здесь еще, и здесь – но это уже у сланцевских… А места там, надо сказать…
– Знаю я те места. Доводилось бывать.
– На охоту-рыбалку, небось, ездил? В старое время? Сейчас-то там погранзона, не покатаешься туда, как раньше.
Граев мысленно хмыкнул, вспомнив: как раз в погранзоне Крапивин и добывал «во-о-от такенных» оковалков-лососей, – на пару с другим капитаном, Орловым. Ну, может, не совсем уж «такенных», учитывая привычку рыболовов привирать в этом вопросе.
– Охотой тогда не баловался, – пояснил он. – Совсем пацаном был… Но места неплохо знаю, каждое лето месяц проводил.
– С отцом ездил? – догадался Крапивин.
– Да… как раз там, на берегу Наровы…
– Не в Омуте, случайно?
– Нет, выше по течению, в Переволоке.
– Не бывал… Но те случаи, что в Сланцевском районе, – и в самом деле, примерно в тех краях. Должен представлять, что там даже тогда, в старые годы, творилось. А сейчас вообще… Вымирают деревни на глазах.
Граев представлял. Междуречье Наровы и Плюссы всегда, с древних времен, славилось густыми лесами, топкими болотами и крайне низкой плотностью населения – места для земледелия не слишком удобные. В двадцатом веке демографическая ситуация лишь усугубилась, уже по политическим и военным причинам. До сорокового года граница между СССР и буржуазной Эстонией проходила по Плюссе, оставляя междуречье на эстонской стороне – хотя большинство населения там составляли русские. В сороковом границу передвинули на реку Нарву (Нарову), присоединив междуречье к России. После прихода гитлеровцев эстонские националисты проводили этнические чистки и основывали на опустевших землях свои хутора. А после возвращения коммунистов, естественно, начался обратный процесс – эстонцев-переселенцев сажали в телячьи вагоны и отправляли далеко за Урал… Если учесть, что через те же места дважды прокатился с боями фронт – в сорок первом и сорок четвертом – то неудивительно, что после войны междуречье совсем обезлюдело. На одну жилую деревню приходилось пять-шесть сожженных и не восстановленных.
Зато для охоты и рыбалки места были и в самом деле прекрасные… Многие горожане покупали хибарки на берегу, а то и возводили новые на старых фундаментах, держали там моторные лодки и катера – когда начинался охотничий сезон, жизнь на берегах Наровы весьма оживлялась. Сельские магазинчики выполняли план во многом за счет приезжих, да и аборигены имели неплохое подспорье – продавали молоко, картошку, огурчики-помидорчики…
Коли уж погранзона сейчас закрыта для большинства грибников, охотников и рыболовов – по местным жителям это тоже наверняка ударило…
– Места исчезновения детей как-то связаны с местами нападения собак? – спросил Граев.
– Думаешь, мне в голову не приходило? Нет тут связи никакой, лишь одно случайное совпадение… Посмотри сам.
Крапивин достал лист полупрозрачной кальки, наложил на карту, выровнял, закрепил булавками. Пояснил:
– Вот, смотри, где детишки у нас да у соседей пропадали… Ежели хоть какую-то связь углядишь – поясни уж и мне, скудоумному.
Граев и рад бы, но никакой взаимосвязи между точками исчезновений и местами нападений якобы собак усмотреть не смог. Единственная совпадающая точка – прибрежная деревня, на карте обозначенная как Отрадное. Граев знал, что это недавнее название местные жители не признают, именуют деревню по старинке, – Омутом.
– Вы туда не ездили, в Отрадное? После исчезновения? – спросил он.
– Чужая территория… Думаешь, все-таки собаки? Не, ерунда… Лариса-то Полякова здесь, посреди города пропала… Но если хочешь – съезди, я с Валюхой Орловым договорюсь, пропуск тебе выправит. Это у нас тут…
– Я с ним знаком.
– Ишь, успел уже… – покрутил головой Крапивин. – Вот и поезжай, может и в самом деле раскопаешь что любопытное.
«Да он совсем не прочь меня отсюда спровадить», – понял Граев.
– Нам надо обсудить ситуацию втроем, с Людмилой Петровной, – подвел он итог разговора. – Потому что у нас…
Граев не договорил.
Старый блочный дом содрогнулся. Стекла задребезжали. В буфете что-то дзенькнуло камертонно-чистым звуком.
Это был взрыв. Мощный и близкий.
2.
Что делать дальше, Макс не имел понятия. Вернее, главная задача осталась невыполненной, – Джазмен жив. И как к нему теперь подступиться, непонятно.
Единственный положительный результат от шумной акции – выигранное время. Сейчас Джазмену наверняка не до Макса, своих проблем выше крыши. Но рано или поздно – если позволить ему те проблемы расхлебать – экскурсии в подводный некрополь возобновятся, отсутствие свежего утопленника обнаружится, и…
И Джазмен вполне может задуматься: а не связаны ли эти два события, почти совпавшие по времени? Утопление и взрыв небольшого аккуратного особнячка? Тогда, вполне вероятно, Максу еще придется пожалеть о своем неуместном гуманизме, проявленном к девчонкам-секретаршам… Лицо человека, выставившего их из офиса, девчонки не разглядели, Макс натянул чеченку с прорезями, но рост и фигуру, конечно же, запомнили. А сложить два и два Джазмен способен, недаром же занял свой удельный престол и десять лет его крепко удерживает.
Вывод прост: надо повторить удар, не откладывая.
Легко сказать…
Домашний адрес Джазмена покойный Райнис не сообщил, считалось, что в предстояшей операции частные визиты не потребуется. Но можно попробовать выяснить… Да толку-то? Наверняка тот сейчас начнет стеречься – на танке не подъедешь, на вертолете не подлетишь.
Макс поднялся на ноги, пошел вдоль берега. План у него сложился незамысловатый, из двух пунктов.
Пункт первый: хорошенько пообедать. Желудок вдруг вспомнил, что последней трапезой стал вчерашний обед, и потребовал немедленно исправить положение.
Пункт второй: там видно будет.
План был незамедлительно выполнен, причем полностью. Выйдя час спустя из ресторанчика с несколько претенциозным названием «Русь», он увидел кое-что… За ним следили. Ненавязчиво этак топали следом.
Макс даже немного обрадовался – не надо ломать голову, что делать дальше.
3.
Капитан Крапивин по понятным причинам днем на улицу выходить не рисковал. Разведать – что и где взорвалось – отправился Граев.
– Особнячок на Театральной, – сказал он, вернувшись. – Не бытовуха, уверен. Кто-то заложил конкретный заряд под несущую стену– и половины домика как не бывало. Близко не подойти – оцепление, милиция, пожарные, медики… Любопытные дела у вас тут происходят.
– Погодь, погодь… Дом-то не на самой улице стоял? (Граев кивнул.) Чуть в глубине, за оградкой такой невысокой, да? (Граев вновь кивнул.) А напротив – три одинаковых, красных, торцом к улице развернутых?
– Были такие напротив, – подтвердил Граев уже словами. – В одном «Сбербанк», в другом «Продукты», в третьем…
– Понятно, – оборвал его Крапивин. – Кто-то Джазмена на воздух поднял. Ну дела… Такое творится, а я тут в нелегальщину ударился, из дому не выйти…
– Кто такой джазмен? – спросил Граев.
Ответить капитан не успел, в кармане у Граева беззвучно завибрировал мобильник. На экране высветился номер Людмилы.
– Я нашла его! – сказала она, не тратя время на приветствия. И почему-то шепотом.
– Кого – его? – не понял Граев.
– Вашего Максима! Узнала по той фотографии! Что мне делать?
– Где он?
– Идет по Карла Маркса, от ресторана «Русь» в сторону собора, я следом, незаметно.
Граев не помнил всех названий, что видел на плане города, но Карла Маркса знал хорошо – главная улица, местный Невский, или Крещатик, или Тверская… Далековато… Макс может засечь дилетантскую слежку и выкинуть какой-нибудь фортель.
– Догоните его. Скажите: «Я от Танцора». А потом…
Он сделал паузу. Если те, кому пришлось не по нраву расследование Крапивина, все-таки не купились на его инсценировку с больницей, и установили наблюдение за квартирой… Тогда собираться здесь, у капитана, нельзя, – под колпаком могут оказаться все четверо.
– Потом передайте ему трубку, – закончил Граев.
Макс поприветствовал его будничным тоном, словно они виделись каждый день. Или по меньшей мере регулярно перезванивались.
– Привет, Танцор! А у меня тут проблемы. Нужна твоя помощь.
– Слушай внимательно. Сейчас вы с женщиной сделаете так…
Крапивин подозрительно поглядывал на выдающего инструкции Граева. Похоже, решил, что объявился еще один потенциальный спаситель Лары Поляковой – и, соответственно, претендент на призовые деньги.
– С тобой пойду, – сказал он решительно, когда телефонный разговор завершился.
И повысил голос:
– Маня, бинты давай!
Шпион Яван Яфимович – I
Звали его, конечно, Иваном Ефимовичем. Но свое имя-отчество произносил он именно так: Яван Яфимович.
Познакомились они с Граевым (с пятнадцатилетним тогда пареньком) в конце семидесятых в маленькой деревушке Переволок, находившейся на самой границе России и Эстонии, на русском берегу пограничной реки Нарвы. Само собой, граница та являлась во времена Союза чисто формальной – линия на карте, не более.
Граев в детстве и юности несколько лет подряд проводил в Переволоке август месяц. Отец, страстный охотник и рыболов, снимал там половину дома – и на время своего отпуска брал с собой сына. Родители Граева жили врозь, так уж сложилось.
Яван Яфимович был тогда уже весьма пожилым и весьма общительным человеком с круглым добрым лицом, переходящим в округлую же лысину. Остатки седых волос на затылке сбривал. Ходил тяжело, опираясь на резную самодельную палку. Говорил с неким странным акцентом, заменяя звуком «я» некоторые другие гласные. Больше ничего приметного во внешности и манерах этого пенсионера не имелось.
Шпионское свое прошлое Яван Яфимович не афишировал, но особо и не скрывал. Иногда, выпив рюмку-другую (а больших количеств он и не употреблял) с Граевым-старшим, рассказывал, наряду с другими многочисленными историями, какой-нибудь эпизод из нелегких своих шпионских будней. За несколько лет знакомства сложилась из этих эпизодов достаточно связная история…
* * *
Родился Яван Яфимович, тогда еще просто Ваня, в тех самых местах, в междуречье рек Нарвы (Наровы, как ее называли местные жители) и Плюссы.
Узкая эта полоска земли по договору 1921 года отошла к буржуазной Эстонии, так что был будущий шпион эстонским подданным. Летом 1940 года Эстония приказала долго жить, а ее население (Яван Яфимович в том числе) с энтузиазмом влилось в братскую семью советских народов. Не испытывавших энтузиазма грузили в вагоны с решетками на окнах и отправляли на далекие северо-восточные окраины – вливаться в братскую семью советских зеков.
Но Ваня, батрачивший до воссоединения на хуторе у зажиточного эстонца, особых трудностей за год советской жизни не испытал. Наоборот, вступил в комсомол и весело раскулачивал своего бывшего хозяина и его коллег-эксплуататоров. Упомянутое междуречье, кстати, приверстали к РСФСР, проведя границу с уже социалистической Эстонской республикой по Нарове.
А потом началась война…
Незадолго до ее начала Явана Яфимовича призвали в армию. И, как комсомольского активиста, к тому же не понаслышке знакомого с реалиями жизни в эксплуататорском обществе, – определили двадцатишестилетнего парня в разведывательно-диверсионную школу. Полтора месяца из малограмотного (три класса сельской школы) батрака готовили матерого шпиона. Стрелять из винтовки и пистолета Ваня кое-как выучился, азы взрывного дела тоже с грехом пополам начал осваивать… Один раз даже спрыгнул с парашютом, зажмурив глаза и тихонечко, чтоб не услышал инструктор, шепча молитву. Но работа с рацией и шифровальным блокнотом никак ему не давалась. Впрочем, времени оставалось достаточно, курс молодого шпиона рассчитан был на полтора года.
Однако двадцать второе июня сорок первого года спутало все планы и сроки…
Подготовку быстренько, в три недели, завершили – чему научились, с тем и шпионствуйте. Даже выпускных экзаменов не проводили, экзаменом должно было стать первое задание. И Яван Яфимович очутился за линией фронта. Прыгать с парашютом не довелось, да и линии фронта как таковой не было. Просто группа шпионов-недоучек затаилась в сосновом лесу, а на следующий день была уже на занятой врагом территории…
Их ведь так сотнями тогда забрасывали, этих толком не обученных парнишек. И хорошо, если один из сотни успевал перед смертью или пленом хоть что-нибудь из задания выполнить. Остальные гибли, уверенные, что гибнут за Родину, а не за чью-то преступную глупость, уничтожившую в предвоенные годы большинство кадровых диверсантов и разведчиков…
Но с Яваном Яфимычем готовившие его специалисты просчитались. Выросший совершенно в другой стране, и получивший лишенное советской романтики воспитание, он не видел ничего привлекательного в геройской гибели за социалистическую отчизну. Раскулачивать, конечно, было интересно и весело, но лезть на верную гибель – нет уж, извините.
И вот тут в воспоминаниях экс-шпиона наблюдался некий пробел… В его группе было еще четыре человека, но где и как он с ними расстался – Граев так никогда и не узнал. Возможно, расставание получилось не самым мирным…
В любом случае, в окрестностях родной деревни Ваня появился спустя какое-то время в одиночестве, влача увесистый вещмешок – в нем лежали рация и несколько толовых шашек с детонаторами и бикфордовыми шнурами.
Выданный паек Ваня прикончил, а громоздкую винтовку утопил в болоте, оставив на случай огневого контакта пистолет ТТ.
Гарнизона или полицаев в деревне не оказалось, новую власть представлял староста, – односельчанин, хорошо знакомый Ивану.
Староста долго не мог взять в толк, что перед ним шпион, решивший сдаться. Считал Ваньку-сироту (деревенское прозвище шпиона) обычным дезертиром, предлагал выкопать в лесу схрон-бункер, а до завершения строительства поселиться в погребе у кого-либо из соседей…
Разузнав, что комендатура находится в другой деревне, расположенной в семнадцати верстах, Яван Яфимович передохнул и бодрым солдатским шагом двинулся по лесному проселку.
Посылавшие на задание не снабдили его штатской одеждой и соответствующими документами, – справедливо рассудив, что для одноразового шпиона-камикадзе это излишняя роскошь. Однако, как ни странно, красноармейская форма и амуниция Вани не привлекли ничьего недоброжелательного внимания, – до комендатуры он добрался без приключений.
Комендант, пожилой немец, тоже не сразу понял, что в руки его попал советский разведчик. И захотел присоединить Ваню к партии наловленных по лесам и деревням окруженцев, – в целях последующей отправки в лагерь. Но, когда тот вынул из мешка и бухнул на стол рацию и взрывчатку, комендант все же позвонил куда следует. А потом отправил шпиона в райцентр, на подводе, под конвоем двух солдат из невеликого своего гарнизона.
Наивный Яван Яфимович надеялся, что новая власть оценит его явку с повинной. И, убедившись, что шпионажем и диверсиями он не занимался, выдаст какой ни есть аусвайс и позволит спокойно жить на прежнем месте. Как бы не так…
Немцы вцепились в него мертво, как фокстерьер в лисицу. Дня три или четыре интенсивных допросов – затем неделя полного безделья – затем снова допросы… И так по кругу, раз за разом.
Кормили относительно сытно, но каждый день одно и тоже. Жил Ваня в одиночной не то камере, не то комнате: солдатская койка, тумбочка, на окнах решетки, дверь постоянно заперта.
Никаких особых секретов подготовки наших разведчиков Ваня немцам не раскрыл, – сам ничего толком не знал. Но те продолжали мотать жилы, по десятому кругу выспрашивая одно и то же…
Яван Яфимович уже люто жалел, что не последовал мудрому совету старосты, и не выкопал себе в лесу потайное убежище. Даже стал подумывать о побеге, – впрочем, достаточно робко.
И тут некий обер-лейтенант, неплохо говорящий по-русски, предложил ему поработать на германскую разведку. Пройдя, соответственно, новый курс обучения, уже в абверовской разведшколе.
Ваня согласился.
* * *
Много лет спустя, размышляя над этой историей, Граев долго не мог понять: почему же шпионское начальство с обеих сторон так старалось привлечь деревенского недотепу под свои знамена?!
И только один ответ приходил в голову: виной всему внешность Явана Яфимовича. Глядя на его круглое, благообразное лицо и добрый взгляд, до старости сохранивший невинно-детское выражение, Ваню можно было принять за кого угодно, только не за разведчика и диверсанта… Граев подозревал, к примеру, что охрана секретного объекта, обнаружив в окружающих кустах Яфимовича с грузом взрывчатки, вполне могла поверить его наивным объяснениям – шел, дескать, на реку, рыбки поглушить, да вот и заблудился…
И Яван Яфимович стал шпионом-двойником.
Встал под гитлеровские знамена. Но выбора особенного не было: или разведшкола, или лагерь для военнопленных. Изменой Родине он свой поступок не считал, ни тогда, ни много лет спустя… Да и какая у него была родина, если вдуматься?
Императорская Россия, единая и неделимая, в которой Ваня родился? Так он ее толком и не знал, даже мимолетными детскими воспоминаниями не помнил…
Эстония, в которой прожил всю сознательную жизнь? Так ведь не эстонские там были земли, совсем не эстонские… Просто как остановился фронт в 1920 году на Плюссе, – так и провели границу.
Национальное эстонское государство с его столицей, парламентом, партиями, политической борьбой, международными и внутренними проблемами было далеко от Явана Яфимовича, как обратная сторона Луны…
Единственная зримая и осязаемая деталь государственной машины – эстонская пограничная застава в близлежащих Печурках – тоже была явлением абсолютно чуждым и существующим изолированно от бытия местных жителей.
Ну а считать родиной Советский Союз… Тоже не получалось – не может приехать новая родина на танковой броне… Не может привезти за собой в обозе и раздать вновь обретенным гражданам жертвенный патриотизм и горячую любовь к себе, драгоценной.
Получается, что не было Родины у шпиона Вани. И у его земляков, заблудившихся между временами и государствами, тоже не было. Недаром Карл Маркс говорил, что у пролетариев нет отечества. У крестьян его тоже порой не бывает…
Глава одиннадцатая. Шпионские страсти в детской песочнице
А авторитеты пускай думают что хотят, я за них дохлой крысы не дам….
1.
На стоянке за автовокзалом поджидали седоков два такси, спустя недолгое время к ним присоединились еще три.
«К автобусу восьмичасовому собираются», – подумал Граев, и не ошибся. Автобус подкатил со стороны Петербурга с пятиминутным опозданием, и вышедшие из него пассажиры расселись по машинам. Знакомый толстяк был тут как тут: вертелся среди отъезжающих, слушал, куда и почем договариваются, записывал что-то в маленькую книжечку.
Наконец стоянка опустела, толстяк исчез за своей дверью, – словно исполнивший поручение джинн удалился в бутылку.
Граев не стал мешкать. Не стуча, распахнул дверь, вошел.
Небольшая комната: стол, три стула, – вот и вся обстановка. На столе портативный цветной телевизор и телефон – старый, дисковый. На стене календарь с обнаженной красоткой, даты – вплоть до сегодняшнего дня – помечены кружками и крестиками.