И жалоба моя горька —
Неси же вдаль ее, река.
Мой бык сражений, светоч дня,
Владыка, поддержи меня,
Столп воинств, зов мой не забудь
И укажи Руфину путь!
 
   Как бы то ни было, что толку роптать понапрасну? Невозможно остановить мимолетное мгновение тепла у очага вождя, как и перегородить тот бурный поток, что все время идет по пятам за мной. Как канатный плясун, показывающий свое искусство держать равновесие, я должен направлять каждую мысль на неотложное дело или все падет в одночасье, как твердыня короля Гуртейрна в горах Эрири. Под ногами во мраке я слышал торопливое журчанье реки, которую поутру должно перейти войско Мэлгона. Граница опасности.
   За нами лежали королевства Кимри — край закона, где каждое племя жило под упорядоченной властью предсказанного пророчеством короля, обвенчанного с землей, властью, подпирающей небеса своим священным Древом. Там, наверху, где Древо встречается с Небесным Гвоздем, тоже есть своя королевская власть. Там, за усеянным звездами куполом небес, наполовину скрытым злыми облаками, боги играют в великий гвиддвилл, а ставкой в игре служит судьба мироздания. А здесь, под ними, — Монархия Придайна, окруженная врагами, и пешки двигают ее короли. И на небесах, и на земле все окончится битвой, огнем и потопом, и для нас это время быстро приближалось.
 
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв.
 
   А за Темис земля была во тьме, пустая, населенная дикими животными и разграбленная людьми, души которых были клыкастыми и косматыми, как волки или дикие коты. Там хаос, низложение законных королей, распад родственных уз, разрушение городов, отец поднимает меч на сына, а сын на отца, брат спит с сестрой. Как заливные луга, что слабо блестели в лунном свете, эта хмурая Пустынная земля была ни водой, ни сушей.
   Передо мной разливалась река, некогда священная, некогда приносившая благословение усыпанным цветами лугам, плодородная, подобная тропе Каэр Гвидион в ночном небе. Ни одна нечистая тварь из эльфийского кургана не могла пересечь ее целительных вод, и даже сейчас была она преградой злобным ордам Кораниайд и их союзникам, океанским бродягам, людям Ллоэгра, ивисам.
   Мне очень не понравился недобрый взгляд мрачной Прачки у Брода. Ее слова холодом запали мне в сердце, и я никак не мог от него избавиться. Как я понимал, они были и предостережением, и насмешкой. «Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!»
   Что за Псы Гверна, что за Мордвидд Тиллион? И разгадать смысл этих слов должен был я. Должен был разгадать, чтобы светло одетое воинство Придайна не поглотила грядущая бездна. Есть дурное место в проливе Менай, что между Арвоном и Мэлгоновым островом Мои, знакомое всем мореплавателям. Это стремительный водоворот среди бурных волн, уродливый провал в глубь океана, который называют Пуйлл Керне. В ревущей его глубине затаился Морской Глот. Ждет он проходящий корабль, чтобы затянуть его в клыкастую бездну своих челюстей. Я, Мирддин маб Морврин, ныне лоцман, ведущий наше судно сквозь беды, и это мне предстоит осторожно провести его по опасному краю.
   Сорок лет провел я, растворившись в водах океана, и наставлял меня мудрый Лосось из Ллин Ллиу. И мое явление в конце этого испытания на поверхности залитого солнцем моря Регед стало для меня возрождением и воскрешением. Но даже когда я в муках висел на колу в запруде Гвиддно, я знал, что это предвещает для меня время испытаний и страданий. Теперь я должен на некоторое время вернуться к бесформенности, чтобы силой богини[112] очиститься и возродиться, пройдя посвящение и обретя целостность и понимание.
   Я стоял на границе всего. По левую мою руку небо слабо бледнело. Я увидел, что стою на земле, но в воде, не в ночи, но и не среди дня, на границе между королевской властью и хаосом. Река стала пределом всего, валом, который надо преодолеть, чтобы орды Кораниайд не нашли лазейки. Я с головой закутался в плащ Касваллона маб Бели, который есть ллен хит[113]. Окутанный мраком и изменивший форму, я стек с илистого берега в стремительные холодные воды.

XIII
В КУЗНЕ ГОФАННОНА

   И опять, как в час моего рождения, воды сомкнулись надо мной, но на сей раз не было со мной мудрого Лосося из Ллин Ллиу и некому было вести и защищать меня. Опасность была рядом, опасность была сверху и снизу, и только доспех моего ллен хит служил мне защитой.
   На раздумья оставалось мало времени. Меня вертело течение и несло быстрее стрелы. Если бы мне нужна была только быстрота, я не раздумывая бросился бы в самую середину потока, где было самое сильное течение. Но у меня была причина держаться ближе к берегу, огибая чащи камыша, пышные заросли кресса и вероники, полосы илистых отмелей, где серебристые ветви ив струились по прозрачной волне. Хорошо, что плавающие листья кувшинки скрывали меня от взгляда яркого солнечного ока, поскольку никто с берега не мог подсмотреть, как я плыву.
   После суматохи лагеря Кимри я погрузился в тихую, медленно текущую обитель рассеянного света, тускло проблескивавшего сверху. Гребляк спокойно и бесцельно скользил резкими зигзагами по поверхности воды, а жуки-плавунцы всевозможных размеров бросались за блестящим тянущимся следом воздушных пузырьков. Это было маленькое королевство, кишевшее жизнью. Временами его небеса хмурились, когда по воде наверху плавно проплывал огромный белый полногрудый лебедь.
   Иногда я проплывал по взбаламученному броду, куда приходили коровы, опуская в прохладную воду широкие розовые морды. Только один раз я наткнулся на человека, когда на некоторое время задержался у камней, чтобы посмотреть на милые розовые ножки девушек, стиравших белье. Подобравшись поближе, я услышал их приглушенный разговор и смех в чистом воздухе над водой. Вода приглушала слова, донося до моих ушей только еле слышное эхо речей, и потому я ничего не мог понять. Может, они говорили на корявом диком языке ивисов — ведь я знал, что плыву по землям, которые они давным-давно завоевали мечом.
   По пути я в душе взывал к прозрачной, чистой, могучей Темис, становой жиле южного Придайна, порождающей лососей сестре Хаврен и Химир[114]. Я говорил о ее старине, о ее рождении, ее росте, перечислял ее имена, вспоминал источники, ручьи и озера, из которых черпает она жизнь, о том, как вырывается она из Бездны Аннона и течет к морю Удд и в благословенную гавань Каэр Сиди.
   Но то время, которое провел я в реке, не было похоже на прогулку по бережку об руку с розовощекой белорукой девой. Не было это и сладостное уединение для размышлений поэта, когда ищет он ауэн, глядя с поросшего мхом возвышения на бурное слияние вод. Я слишком хорошо понимал, что Прачка У Брода, огненноокая Моргана из эльфийского кургана на севере, заметила мой уход из лагеря Кимри. Может, она залегла где-то в темных пустынных глубинах вод и поджидает меня, жаждая уничтожить, набросившись врасплох.
   И она явилась, когда я обогнул поросший осиной островок. Она затаилась в потоке передо мной, поджав перепончатые пятипалые лапы к шелковистому мохнатому брюху, извиваясь и прыгая в воде, как змея. Глаза ее, блестящие и черные, как черное дерево, были прикованы ко мне, пока я безуспешно барахтался в воде, пытаясь проплыть справа или слева от нее. У нее были короткие и широкие прижатые уши, щетинистые усы стояли торчком, и ее широкая плоская морда насмешливо и злобно скалилась мне.
   Я отчаянным усилием ушел вглубь, стараясь улизнуть, но она поднырнула под меня и вонзила мне в живот все тридцать шесть своих острых как иглы зубов. Я испустил долгий беззвучный вопль бессильной муки, а мой враг быстрыми ударами своих коротких сильных ласт тащил меня к берегу. Через мгновение она вынырнула, держа меня в челюстях, бросила, задыхающегося и бьющегося, на ствол торчавшего из воды упавшего дерева с почерневшими голыми ветвями.
   Я был во власти моего заклятого врага и мог только биться на гнилом коре, ожидая того мгновения, когда она разорвет мое мягкое брюхо и глотку. Она наклонила ко мне голову. Смерть смотрела на меня из ее маленьких черных глаз. Красная пасть с рядами острых зубов наверху и внизу близилась с неизбежностью распахнутых врат Ифферна.
   Во время моего испытания в Инис Вайр был миг, когда мне страшно захотелось погрузиться в уютную глубину, забыться бесконечным сном и вернуться в безопасность чрева моей матери. Но сейчас, чувствуя благоуханное, теплое дыхание летнего ветерка, слыша гудение пчел в лютиках и медленное хлопанье коровьих хвостов на лугу, я захотел жить! Я захотел жить под солнцем, в шумном людском мире. И как же Монархия Придайна, поход короля Мэлгона Высокого, судьбы моих друзей Эльфина и Рина и трибуна Руфина, если я погибну безвестно и в одиночестве на этом древнем дереве?
   Послышались чьи-то мягкие шаги по торфу. Шаги приближались. Я умоляюще посмотрел вверх на моего убийцу, пока она приноравливалась, чтобы вцепиться в мое открытое горло или брюшко. Ее маленькие, злые черные глазки-бусинки на миг отвернулись от меня, она замерла на бесконечный миг — и исчезла, с глухим плеском нырнув в быструю воду. Резко изогнувшись всем телом, я прыгнул следом и сразу же, как только скользнул в холодную глубину, ушел в сторону. Сквозь щелку в густых зарослях тростника я увидел, что спугнуло моего безжалостного врага.
   Вода надо мной раздалась, когда красный язык жадно стал лакать воду. Как можно глубже забившись в ту щелку, где я затаился, я мельком увидел серую морду, острые клыки и темно-карие глаза, которые, казалось, выискивали меня во мраке. Но потом я понял, что это всего лишь серый волк, который пришел утолить свою жажду — для меня как раз вовремя. Через мгновение он ушел, и я понял, что и мне нужно убираться отсюда поскорее, чтобы моя мучительница не вернулась закончить начатое.
   Честно признаюсь, пока я плыл, сердце мое было полно ужасом. Отметины зубов Морганы на моем брюшке жестоко саднили, повсюду во мраке я видел ее насмешливую морду, следящую и ждущую. Я убегал как сумасшедший, бешено, забыв о длинных легких ударах, которые спокойно и быстро привели бы меня к моей цели. Проплыв много миль, я ощутил, что надо бы мне остановиться и передохнуть, и будь что будет.
   Мне встретилась галечная бухточка, окаймленная чистым песком. Безопасно тут не было, но раз уж надо где-то передохнуть, то здесь по крайней мере моему врагу негде притаиться — тут не было зарослей. Я заплыл в воду, нагретую полуденным солнцем, которое теперь бросало на меня свои длинные лучи.
   Тут я и завис на полпути между землей и воздухом, избавляясь от усталости и страха. Все время я стрелял глазами, но не видел даже намека на усатую плоскую морду Прачки у Брода. У меня немного отлегло от сердца, хотя я прекрасно сознавал, что, покуда я в темных глубинах вод, опасность подстерегает меня повсюду. Снова настало время взяться за дело!
   Приготовившись уплыть, я вдруг наткнулся на то, что принял за две длинные камышины, растущие с речного дна и выходящие над поверхностью воды. Повернувшись, чтобы обогнуть их, я кинул взгляд вниз и, к своему изумлению, с ужасом увидел трехпалые лапы со шпорами, похожими на широкие зазубренные стрелы! Мой беспощадный преследователь был не рядом и не подо мной, а стоял надо мной — серый, тощий и неподвижный, как призрак. Я увидел, как в залитой солнцем вышине птица, расставив длинные зеленоватые ноги-ходули, наклонила узкую голову с двойным хохолком, изогнув змеиную шею, и готовилась вонзить длинное желтое копье своего клюва в мое еле трепещущее сердце. Теперь мне было куда страшнее, чем во время первого нападения Прачки. Я знал, что это копье острее, вернее и злее, чем Ронгомиант, копье Артура, смертоноснее, чем сверкающая молния Мабона маб Меллта, и что удар его страшнее, чем тот, который получил Исбададден в глаз и в затылок. Как только копье это ударит, оно пронзит мое сердце и внутренности, и останусь я пришпиленным ко дну реки, и брод будет красным от моей крови. Глаз наверху горел ненавистью и злобой, и в том, кто направлял копье, таилась гибкая сила связок и мускулов.
   Я дико озирался по сторонам в отчаянной попытке уйти одним рывком, понимая, что моя преследовательница наслаждается, выжидая момент, когда сможет нанести свой молниеносный смертельный удар. Мой разум был в смятении, как вода, в которой я завис. Мне казалось, что прошли века, а минуло всего лишь мгновение. Жук-плавунец деловито прошел под углом от меня, красивый тритон с оранжевым брюшком вдруг всплыл с каменистого дна, шевеля лапками и растопырив тонкие пальчики. На миг наши глаза равнодушно встретились. Как завидовал я его беспечности! Не его ждало копье.
   Но — мой миг настал. Расставленные ноги напряглись и переместились, наверху потемнело, и вода хлынула холодной струей. Она приготовилась убить. Я прямо почувствован своими узкими плечами, куда придется удар, и сжался в ожидании, словно опутанный заклятьем В следующее мгновение раздался всплеск, снизу поднялась муть, наверху в буйстве движения и силы зашумела вода, что-то забило по поверхности, вода закружилась водоворотом, и стало светлее. Тяжесть упала с моей души — тощие костлявые ноги речной убийцы исчезли, и тень, лежавшая на мне, сменилась внезапной переменчивой радугой яркого света.
   Когда рябь улеглась и муть осела, я снова был один в чистом прозрачном потоке. Я почувствовал такое облегчение, какое чувствует земля после яростных весенних бурь, когда снова появляется солнце Медленно выплыв на свет, я посмотрел вверх из-под гладкой поверхности заводи в чистое небо. Я не замечал никаких следов присутствия моего преследователя или какого другого живого существа. Никого — только высоко надо мной парила на широких крыльях, поднимаясь по спирали, какая-то птица.
   Поначалу я принял ее за Моргану, Прачку у Брода, улетающую прочь в каком-нибудь колдовском обличье. Но потом я увидел, что это могучий орел, золотой, блистающий. Я следил за ним своим бледным глазом, пока он не поднялся прямо к пылающему шару солнца в зените — ослепнув, я больше не мог различить золота на золоте.
   Несомненно, это повелитель небес спугнул ту, от чьего неумолимого преследования я никак не мог скрыться. Но я не мог терять времени: мне предстояло еще долгое путешествие, и кто знает, не начнется ли преследование снова? Она знала каждое мое движение, я был в этом уверен. Перед моим внутренним взором река лежала словно на карте, а в нее все время внимательно всматривалось сверху злобное око Морганы, с язвительной легкостью отслеживая каждое мое движение.
   И все же я дважды убежал от нее и буду убегать, пока смогу. Я должен добраться до места до заката. Только тогда я смогу выйти из бесформенной стихии, где все преимущества в опыте и силе на стороне моего врага.
   Миля за милей я то плыл на пределе усталости, то отдавался на волю течения Жалкий страх гнал меня, и я старался больше, чем мог. Внезапно я оказался там, где река описывала излучину, протекая среди ровных лугов, настолько низких, что она широко растекалась, затопляя берега, так что мне порой трудно было понять, куда плыть. Солнце клонилось к западу, затопленные ольховины и тополя отбрасывали все более длинные тени, указывая мне путь. Я был почти на месте, и минутная передышка прибавила бы мне сил для последнего рывка.
   Припомнив одно из своих маленьких убежищ, я нашел хорошенький затон там, где два больших дерева упали друг на друга и теперь лежали, догнивая, поперек течения. Бобры натащили туда бревен, ветвей и листьев, чтобы построить крепость. Они и сейчас занимались своим делом. Как я часто слышал от охотников, бобры обычно выставляют часовых на ивовых плетеных башенках на стенах своего каэра. Потому я подумал, что, какое бы обличье ни приняла Моргана, подбираясь ко мне, она потревожит этот работящий народец, чье возбуждение или внезапное молчание, в свою очередь, предупредит меня.
   Мой затон был светлым и просторным, но несколько отдельных камышинок — недостаточное укрытие для врага. Я был научен горьким опытом и держался настороже да к тому же усвоил кое-какие уловки. На мертвом теле родительского ствола все еще цвела живая ветвь, бросая пятнистые тени в глубину, где я и притаился. Мой бок тоже был в пестрых пятнах, и я повернулся к свету так, чтобы меня было не отличить от фона моего убежища. Я приноровился к движению воды. И цветом, и движением я во всем походил на окружавшую меня стихию и потому вообразил, что моя злобная преследовательница не скоро найдет меня в этом временном Убежище.
   Над твердью моего водного мира стремительно мелькали или зависали стаи стрекоз и красоток, блестя голубым, зеленым и красным, их сверкающая броня казалась стрелой живого сияния среди размытого дрожания их крыльев. Я восхищенно созерцал различие между неподвижным блеском их висящих в воздухе тел и неразличимыми бесчисленными взмахами их прозрачных крыл.
   О, Ты с Верной Своей Рукой! Именно в мельчайших тварях земных в совершенстве отражено чудо Твоего творения! Но пляски Дивного Народа под луной не более великолепны, чем порханье этих ярких существ: это танец лунного времени. И все же где зачаты и рождены эти беспечные создания света и воздуха? Разве не в иле, пене и гниющих останках, осевших на речное дно, не в смрадном нутре Бездны Аннона? Кто, как не Ты, о Божественный, мог создать такое чудо искусства, более великое, чем работа искуснейшего златокузнеца, который с заговорами изготавливает королевскую брошь из того, что некогда лежало в заточении в подземной скале?
   Даже теперь видел я одну из их личинок, медленно и болезненно волочащую свое тело по прямому стеблю желтого ириса, слепо тычась и резко контрастируя с золотым цветком наверху, чье улыбающееся лицо всегда восхищенно обращено к отцу — садящемуся солнцу Тяжеловесной и омерзительной была тварь, вышедшая из отбросов разлива. Смрадный ил все еще цеплялся к ее неуклюжему, длиннобрюхому телу. Неужели эта мерзость, порожденная первичной грязью, вылезшая из ее гадкой кожуры, может стать вот этим воздушным созданием, изящным и прекрасным? Да, поскольку именно из хаоса, из мешанины девяти форм элементов, из сути земли Ты создал чародейные стихи, источник ауэна, чье вдохновение струилось над просторами вод, покуда на пенистом гребне девятого вала совершенные формы, таящиеся в Твоем Котле Поэзии, не стали первоцветами и цветами холмов, пятнистыми оленями в папоротниках, орлами, размах крыльев которых в полете покрывает шестьдесят серебристых рек.
   Так спокойно текли мои мысли, пока вдруг они не улетучились в единый миг — бобровый народец, что все время болтал за своей бесконечной работой, внезапно замолк и быстро попрыгал в воду. Мгновением позже с берега донеслось низкое ворчанье и тяжелое хлюпанье сильных ног по грязи. Спокойная поверхность моего убежища содрогнулась, и появилось щетинистое рыло дикой свиньи с кривыми саблями клыков. Она пришла утолить жажду.
   Хотя мне нечего было бояться ее дикой силы, предчувствие беды охватило меня целиком с такой силой, что я неосознанным рывком увильнул в сторону. Так я ненароком ускользнул от опасности, более страшной, чем два прежних нападения, которые мне выпало пережить по дороге. Мне врезалось в сознание жуткое видение: прямо в лицо мне страшным взглядом смотрит личинка стрекозы, чей неуклюжий подъем привлек мое внимание мгновением раньше. Это уже не была покрытая илом неповоротливая ползунья из моих созерцательных размышлений. С неожиданной внезапностью она сорвалась со своего насеста и устремилась к моему открытому брюшку.
   Морда твари страшно изменилась. Там, где прежде была лишь слепая тупость и бесформенность, появилась чудовищная личина, перекошенная ненавистью. Из-под ее головы выдвинулось вперед нелепое забрало, на челюстях которого были два жадных крюка, злобно сомкнувшиеся как раз там, где только что находилось мое незащищенное подбрюшье. За уродливыми выступающими челюстями и крючьями я на миг увидел лицо Прачки у Брода. Если бы я не был столь постыдно одержим слепым страхом, я мог бы почти пожалеть ее — такое мучительное разочарование увидел я на рогатой морде этой отвратительной твари. Но если бы не случайное появление вепря и не мое необдуманное движение, то ее крючья вырывали бы уже внутренности из моего разорванного брюшка.
   Огромным усилием разума и тела я ускользнул от быстрого броска ведьмы, метнувшись к противоположному берегу. Хотя я и знал, что злобная тварь, в оболочке которой она поселилась, способна лишь на один бросок, я чувствовал ее присутствие, ее приближение в мрачной пустоте. Пока я не оказался в безопасности на суше и не растянулся без сил у стремительной реки, покоя во мне не было. Трижды был я близок к жестокому концу — сначала на упавшем дереве, когда злобная тварь вонзила в меня свои зубы, затем, когда она целилась в меня своим клювом-копьем у кромки воды, затем самой мерзкой твари из Бездны Аннона не удалось утопить, выпотрошить и утянуть меня в первичный ил.
   Но даже сейчас, когда солнце лучисто улыбалось лугу, лаская теплом мое замерзшее и израненное тело, мне закралась в голову мысль, ч го хотя смерть трижды держала меня в своих когтях, но и я много раз ускользал из ее хватки. Я достиг своей цели, пройдя по самому опасному пути, и теперь исцелялся, чтобы исполнить то, от чего ныне зависела судьба Монархии Придайн.
   Я немного полежал на берегу, свернувшись калачиком под защитной оболочкой моего ллен хит, подняв колени к груди и оперевшись пятками в ягодицы. Я так растянул себе связки от долгого плаванья в темной изменчивой воде под девятой волной разлива Темис, что мне было трудно шевелиться. Но восходящее солнце согрело мне спину и бок, и вскоре я ощутил, что сила вернулась ко мне троекратно — ведь разве троекратное погружение в глубины вод не стало третьей каплей крещения на моем сияющем лбу? В первый раз это был прорыв озера, когда у матери моей отошли воды, во второй раз Лосось из Длин Ллиу вывел меня из моря Регед, теперь же я третий раз вышел из вод на дальний берег реки Темис.
   Я встал, пошатываясь, и бросил в плещущие волны более не нужную мне чешуйчатую броню. Я был наг и одинок, как тогда, когда король Кустеннин Горнеу бросил меня в пустынные волны Океана. Несмотря на все это, я в радостном возбуждении пошел своей тропой к югу от берега. Моя первоначальная цель была достигнута, несмотря на все злобные попытки Прачки у Брода помешать мне. Я прошел по всей Темис, лежавшей, словно змея, поперек пути войска Мэлгона, называя имена мест и перечисляя их старину. Когда войско будет нынче переходить ее вброд, это станет для нее очищением от Скверны, которой запятнали ее дикари Ллоэгра.
   За заливным лугом передо мной протянулся длинный темный гребень, к которому я и направился. Это был еще самый малый вал, на который мне предстояло взойти, прежде чем добраться до владений тьмы, лежащих за Пустошами Ллоэгра. Я перебрался через гребень и пошел по пустынному поросшему вереском нагорью, над которым несся жестокий ветер. Там росло несколько одиноких, голых, чахлых деревьев, склоненных к западу. После тесного мирка речного дна порывы ветра и бесконечный простор небес пьянили меня, и я зашагал быстрее. С каждым шагом у меня из-под ног взлетали радужные зеленые жуки-скакуны, они мельтешили передо мной, как живые изумруды, и, казалось, звали меня идти южной тропой.
   И я увидел впереди, в нескольких милях к югу, огромную темную стену холмов, поднявших головы к небу. Вид у них был не слишком приятный — они хмуро перегораживали мне дорогу, протянувшись вдоль окоема слева направо. По склонам их ползли серые облака, волоча за собой шлейф дождя, на вершинах лежал неповоротливый туман Я был уже в пределах Ллоэгра, где каждая рука — рука врага. Но наверху, на Равнине Брана, таились такие опасности, по сравнению с которыми все, что я до того пережил, было лишь подготовкой, предзнаменованием и посвящением. И одна лишь ночь оставалась мне для того, чтобы подготовиться к испытанию!
   Ах, король Кенеу маб Пасген, когда пируешь ты в своем светлом зале в Каэр Лливелидд, что за дело тебе до трудов и мучений того, кто установил твое королевство там, где оно сейчас находится? Ты призвал меня из моего зеленого кургана, чтобы я поведал тебе о делах грядущего, — сделал бы ты так, если бы думал, что в настоящем и грядущем тебе грозят напасти, которые в каждый Калан Гаэф срываются с цепи и несутся в грозовых облаках вместе с Гвином маб Нуддом, терзая твои рубежи вместе с черным воинством Кораниайд?
   Передо мной на нижнем склоне хребта возвышался могучий тис, темный, весь покрытый зелеными ветвями, — столп равнины, лук, согнутый в сторону вала. Он возносил свою косматую голову к самим летучим облакам, и они волокли свое пушистое брюхо по его верхушке. Начался проливной дождь. Его несло на север. Наконец тяжелые капли настигли меня на бегу, хлеща по обнаженному телу и спутывая мои волосы в жуткие колтуны.
   Я бежал под укрытие огромного тиса, одиноко стоявшего в этой сырой пустынной земле. Он возвышался на границе влаги и пустоши словно страж, поскольку его могучие корни глубоко уходили в землю и скалу на краю холма. За ним простиралась ровная мокрая ни-земля-ни-вода — тускло блестевшая широкая болотистая равнина, кое-где поросшая редким хилым ивняком. Отовсюду слышался звук бегущих потоков, незримых ручьев, стремившихся, как и я, вниз с острого хребта, что разделял нас и глубоководную Темис.