Веревка была брошена, и спустя минуту с лодки крикнули: "Тяни!"
   При свете огня, падавшего на лодку, на дне ее виднелись очертания женской фигуры, одетой, по-видимому, в белое платье, покрытое теперь тиной и промокшее насквозь. Голову ее поддерживал Дюпре, одежда которого находилась в таком же плачевном состоянии. При виде Елены, казавшейся совершенно безжизненной, со всех сторон раздались восклицания сожаления. Джесси вскрикнула, бросившись к ней, а отец дрожал всем телом, когда нес ее в каюту. Он был уверен, что несет на руках труп. Но нет! Она дышала, пульс ее бился, губы что-то тихо шептали. К счастью, на пароходе оказался врач, который тотчас же принял необходимые меры для приведения ее в чувство и спустя несколько минут объявил, что жизнь Елены вне опасности. Известие это обрадовало не только пассажиров, но и всех людей, входящих в состав экипажа. Одна только Джесси была грустна по-прежнему. Ее мучило подозрение, что сестра ее покушалась на самоубийство.
   XII
   Первую ночь после убийства Кленси Ричард Дерк провел без сна. Не потому, что его мучило раскаяние, такое чувство не было доступно его душе. Его волновали страх и любовь.
   Страшился он не совершенного им преступления, а только его последствий. Не спал он больше всего от ревности к Елене Армстронг; он знал, правда, что она никогда не увидит больше Чарльза Кленси, тело которого валялось где-то на болоте, но его бесило, что она уезжала отсюда. Единственным утешением его было сознание того, что не он один, но и она будет страдать от ревности, при мысли о том, что Кленси изменил ей ради какой-то креолки. И все-таки она уезжала, и если не будет принадлежать его сопернику, то никогда не будет принадлежать и ему, даже если он последует за ней в Техас. А для чего? Для того чтобы попытаться снова войти с ее отцом в отношения кредитора и должника и на этом строить новые воздушные замки? Ведь это же немыслимо! Полковник не такой человек, чтобы позволить вторично подчинить себя, и к тому же, наученный опытом, он будет гораздо осторожнее.
   Главным образом эти мысли не давали спать Ричарду Дерку, и стоило ему вздремнуть хотя бы на минуту, как он снова просыпался и снова ломал себе голову над одним и тем же вопросом. И среди этих размышлений ему слышались попеременно то сказанные Еленой слова: "Никогда!", то бешеный лай собаки, как бы говорящей: "Я требую мести за своего убитого хозяина!"
   На вторую ночь ревность отступила на второй план, и им всецело овладело одно только чувство страха, не перед какой-нибудь отдаленной опасностью, а перед реальной опасностью, близкой, почти нависшей над ним. К этому страху присоединялся еще суеверный страх. Уходя из лесу после совершенного им убийства, он оставил тело Кленси под кипарисом, а возвратясь, что он нашел? Для него, как и для других, исчезновение тела было необъяснимой тайной, которая весь день держала его нервы в напряженном состоянии; теперь же, среди ночной тьмы и ничем не нарушаемой тишины, мысль об этом наводила на него панический ужас. Был ли Кленси мертвый или живой, сам ли он ушел оттуда или его унесли, обстоятельство это было одинаково опасно для него. Мертвый, конечно, лучше, потому что очевидных улик тогда не могло быть против него. И предчувствие грозящей ему опасности мучило, пугало его, и он то и дело спрашивал себя:
   - И зачем, черт возьми, я это сделал?
   И в этом вопросе не слышно было раскаяния в совершенном преступлении, а досада на то положение, в которое оно его поставило. Всю ночь мучился он и не мог сомкнуть глаз до самого рассвета, когда с первыми проблесками дня к нему в комнату ворвались и мелодические голоса лесных певцов, и менее гармоничные крики домашних гусей, клохтанье кур и веселое кукареку их владыки. Все эти и более и менее приятные звуки слышал Дик Дерк, но был совершенно равнодушен к ним. Зато к другим доносившимся к нему звукам он прислушивался очень внимательно. Во-первых, стук лошадиных копыт, во-вторых, смешанный гул человеческих голосов, говоривших с оттенком гнева и жажды мести. Сначала они доносились смутно, затем становились все громче и громче и наконец раздались у самых стен. Убийца не в силах был оставаться в постели, нечистая совесть сразу подсказала ему, что это за шум. Вскочив на ноги, он осторожно приблизился к окну, дрожащими руками приподнял гардину и заглянул во двор. Там он увидел человек десять вооруженных всадников, во главе которых находился знакомый ему шериф, рядом с ним его помощник, а позади отряд констеблей. Все они моментально спешились и двинулись прямо к дому, а спустя минуту в дверь его комнаты кто-то постучал.
   Он растерялся и вместо того, чтобы спросить "кто там", сказал - "войдите!"
   Дверь распахнулась, и на пороге ее показался шериф.
   - Ричард Дерк, я должен арестовать вас, - сказал он твердым властным голосом.
   - За что? - машинально спросил Дерк, дрожа всем телом.
   - За убийство Чарльза Кленси.
   В ночь, предшествовавшую аресту Ричарда Дерка, не спал также и охотник на опоссумов. Причиной бессонницы была совесть; хотя преступление его было сравнительно ничтожное, все же оно не давало ему покоя. Ночью, после возвращения с охоты, когда он рассказал Фебе все, что с ним случилось, он спал довольно хорошо. Но тогда он не был еще уверен, что совершилось убийство; он слышал выстрел, гневные голоса и думал, что произошла ссора между его молодым господином и, как ему казалось, Чарльзом Кленси. Правда, поспешное бегство первого заставило его думать, что дело кончилось трагическим образом, но это было лишь предположением с его стороны, и он надеялся, что развязка была совсем не так ужасна, как казалось. Вот почему утром, когда он с киркой в руках вышел по обыкновению на работу, никто не заподозрил его в том, что он что-то скрывает. Он считался самым веселым среди рабочих, и смех его громче и дольше всех раздавался на полях плантации; в этот же памятный день он звучал еще веселее и раскатистее прежнего. Но звучал он так лишь до полудня, когда кто-то принес невольникам известие, что убит человек... Чарльз Кленси. Охотник на опоссума уронил от ужаса свою кирку, как и все остальные невольники. Все они хорошо знали "массу Кленси", уважали, и многие любили его. Он всегда встречал их так приветливо и говорил с ними так ласково.
   Но если товарищи Синего Билля смолкли от огорчения, он смолк еще по другой причине. Они только услышали, что молодой масса Кленси убит, а он знал как, когда, где и кем. Знание это вдвойне удручало его; он, во-первых, был огорчен смертью Чарльза Кленси, во-вторых, боялся за собственную жизнь. Узнай только масса Дик, что он, сидя на дереве, был свидетелем всего происходившего, и он, Синий Билль, полетит туда, откуда ему не вернуться для дачи показаний. В этот день Феба не работала в поле, что очень беспокоило Синего Билля, который верил в привязанность своей жены, но сомневался в ее умении молчать. Он боялся, чтобы она не проболталась: достаточно было самого ничтожного слова, чтобы его призвали к ответу и, заподозрив истину, подвергли пытке. Как же обрадовался он, когда раздался вечерний колокол и он мог идти домой.
   За ужином Феба рассказала ему разные подробности о событиях дня, - о поисках Кленси, о разных приключениях во время поисков, в том виде, разумеется, в каком слухи об этом дошли до плантации Дерка; также о том, что в поисках участвовали старый господин и молодой, которые теперь уже вернулись домой. От себя уже она добавила, что "масса Дик был такой испуганный, а щеки у него такие бледные, как шерсть у старой самки опоссума". После ужина они отправились на покой, но в эту ночь оба плохо спали под тяжестью хранимой ими тайны. Утром они были поражены небывалым шумом в негритянском квартале. Это были не обычные раскатистые взрывы хохота, а какой-то серьезный говор, как будто бы случилось какое-нибудь несчастье. Выглянув за дверь, Синий Билль увидел, что все чем-то сильно взволнованы. Причину этого он скоро узнал: один из его товарищей подбежал к нему и сказал:
   - Массу Дика арестовал шериф... Они говорят, он убил массу Чарльза Кленси.
   Синий Билль пустился бегом к "большому дому" и поспел туда вовремя, чтобы видеть, как его молодого господина посадили на лошадь и увезли под конвоем вооруженных людей. Он поспешил домой и сообщил жене о случившемся.
   - Феба, - продолжал он после рассказа, - теперь нам с тобой не нужно бояться. Я видел Сима Вудлея между теми, что приезжали, а он, знаешь, всегда будет за нас, чтобы ни случилось. Видишь вот, я хочу ему все рассказать, все, что я слышал и видел, и дам ему письмо и картинку. Ты как думаешь?
   - А думаю я, что тебе всю правду говорить надо. Что с того, если старый Эфа Дерк бичом сдерет всю шкуру нам со спины?.. Я возьму с тебя свою долю побоев... половину. Да, Билли, я скажу, что и я виновата. Только правду надо говорить... всю правду, как есть.
   - И я скажу... Феба, ты у меня хорошая такая... Поцелуй меня, старуха! Что делать! Надо умереть... ну и умрем вместе.
   И два черных лица склонились друг к другу и крепко прижались одно к другому.
   XIII
   Ричард Дерк был доставлен в тюрьму, которая находилась не в Натчезе, а в меньшем городке, лежащем за границей того округа, где были плантации Дерка и Армстронга.
   Там его сдали под надзор тюремщику Джо Харкнессу. Сопровождали его туда только помощник шерифа и отряд констеблей. Что касается самого шерифа и всадников, приехавших с ним, то они остались, чтобы произвести обыск, не найдется ли каких-либо улик против обвиняемого. Обыск был произведен, несмотря на волнение владельца дома, который ходил за ними из комнаты в комнату, то плача, как ребенок, то изрыгая самые ужасные проклятия. Никто из производивших обыск не выразил сочувствия Эфраиму Дерку. Он никогда не пользовался популярностью среди своих соседей, как плантаторов, так и бедняков белых, которые все одинаково ненавидели его. Многие из них были его должниками, и его железная рука давила их так же, как давила Армстронга. Обыск был произведен самый бесцеремонный во всем доме, начиная с чердака и кончая подвалом. Нигде и ничего найдено не было, кроме двуствольного ружья и платья, в котором был Ричард Дерк в роковой день для Кленси. На них не было ни малейших следов крови, но пола сюртука оказалась простреленной пулей и, как признали многие, пулей из карабина. Странное открытие! Оно говорило скорее в пользу обвиняемого, указывая на то, что между ним и Кленси была дуэль и они, следовательно, обменялись выстрелами.
   Зато показания невольников, напротив, подтверждали подозрения. Испуганные ловким и строгим допросом, они не посмели лгать и сказали все, что им было известно. Их молодой масса Дик надевал совсем другую пару сапог, когда ходил на охоту в тот день, а вчера, когда ходил с другими на поиски, на нем была не та пара. Последнюю пару шериф держал в руках, но первая куда-то исчезла, и ее нигде не могли найти ни в доме, ни около дома. И не удивительно! Один сапог этой пары находился в сумке Сима Вудлея, а другой - в сумке Неда Хейвуда. Оба они, удалившись от остальных, втихомолку произвели поиски в саду, где и нашли эти сапоги; они были спрятаны под кучей сухого хвороста и оказались покрытыми густым слоем грязи. Сим почему-то находил нужным молчать пока о своей находке и хранить тайну до поры до времени.
   По окончании обыска шериф и сопровождавшие его всадники покинули плантацию Эфраима Дерка и направились к коттеджу мистрис Кленси, чтобы дать ей отчет о поисках тела ее сына. В коттедже они застали доктора, который сказал им, что с мистрис Кленси нельзя говорить, так как самая ничтожная неприятность может оказаться роковой для нее. Ее соседи снова отправились в лес: одни - пешком, другие - верхом на лошадях. На этот раз они разделились на несколько групп и разошлись в разные стороны; они обошли всю местность на несколько миль кругом, но нигде не нашли ни мертвого, ни живого тела, никаких следов человеческого существа. И второй день, таким образом, не дал им ничего нового, что могло бы пролить свет на совершенное преступление или указать место, где находится тело Кленси. Неутешительные вести им пришлось принести матери о пропавшем сыне. Не лучше ли было ничего не говорить ей? Да и что было говорить! Никакие громы небесные не могли теперь разбудить мистрис Кленси, которая спала глубоким, бесчувственным сном смерти. Долгие лишения после потери имущества, смерть мужа и, наконец, потеря единственного сына сломили силы бедной женщины. Когда соседи, возвратившись с поисков, подошли к уединенному коттеджу, они были поражены тишиной, царившей в нем. При их приближении дверь коттеджа отворилась, и на пороге показалась женщина, которая, подняв руку, торжественным голосом сказала им: "мистрис Кленси умерла!"
   Трудно передать, как поразила пришедших эта простая, торжественная фраза. "Двойное убийство", - мелькнуло у всех в голове: смерть сына убила мать. Один и тот же удар сразил обоих.
   Соседи мистрис Кленси, узнав о ее смерти, не успокоились и не вернулись домой. Не таковы нравы в далеких лесах Америки; сердца их жителей всегда открыты для лучших, гуманных чувств. Огорченные смертью вдовы, они готовы были отдать все свое имущество, чтобы только возвратить ее к жизни или воскресить ее сына. Но это было не в их власти, и свое сочувствие к покойной они могли доказать, лишь наказав того, кто был главной причиной ужасного несчастья. Для этого надо было найти настоящего виновника; как знать, был ли действительно виновен человек, только что арестованный? Чтобы убедиться в этом, необходимо было иметь какое-нибудь доказательство, несравненно более веское, нежели доказательства, добытые ими до сих пор.
   И вот, как и в предыдущую ночь, собирается совет, состоящий на этот раз не из каких-нибудь десяти человек, а почти из целой полусотни. Члены совета не садятся, а становятся кругом, образуя собою кольцо, окружающее пустое пространство. Дело разбирается по пунктам, излагаются события в том виде, как они каждому известны, припоминаются разные подробности и высказываются предположения о причинах, в зависимости от которых находятся эти события.
   Происходит, короче говоря, заседание суда Линча, на котором до мельчайших подробностей разбирается каждое обстоятельство, могущее пролить свет на темное дело. Самыми серьезными пунктами против обвиняемого служат поведение его самого и поведение собаки по отношению к нему. Но это еще не все: пуля, вынутая из кипариса и вложенная в дуло ружья, несомненно, вылетела отсюда. Что касается другой пули, которой была прострелена пола сюртука, все единогласно подтверждают, что она могла вылететь только из карабина. Менее серьезным пунктом признается тот факт, что за два дня Дерк переменил два платья, хотя в то же время придается серьезное значение тому, что сапоги, надетые на нем в первый день, куда-то бесследно исчезли и их никак не могли найти.
   - Так-таки и не нашли? - спросил Сим Вудлей, стоявший несколько в стороне от совета, потому что опоздал к его началу и только сейчас узнал, с чем дело. Старый охотник был очень огорчен смертью мистрис Кленси, с мужем которой и с сыном был всегда дружен. Вот почему он так старался, чтобы правосудие наказало убийцу. Накануне он, вместе с Хейвудом, нарочно отстал от других, чтобы исследовать замеченную им пулю, сегодня на очереди были сапоги.
   - Они не только могут быть найдены, - продолжал он, - они уже найдены. Вот они!
   И, сказав это, он поднял вверх вытащенный им из своей сумки сапог; одновременно с ним Хейвуд поднял второй - пару первого.
   - Те самые, которые вы ищете, - снова начал Вудлей. - Эти сапоги Дика Дерка и были на нем третьего дня. Следы их оставлены на болоте, недалеко от того места, где бедного Чарльза Кленси свалил смертельный выстрел. Товарищи, что вы думаете об этом?
   - Где ты нашел сапоги? - спросило несколько человек в один голос.
   - Не все ли равно, где! Вы видите, что мы их нашли. Где, как и когда, об этом будем говорить на суде. По лицам вашим вижу, товарищи, что вещь такого рода пригодится нам.
   - Разумеется, - твердым голосом отвечал один из судей.
   - В таком случае, - продолжал охотник, - я и Хейвуд, мы готовы дать все сведения, которые сами добыли. Мы с ним провели большую часть дня, собирая их, и теперь мы к услугам заседания "суда Линча".
   - Прекрасно, Вудлей! - сказал один почтенный плантатор. - Предположите, что вы на суде, и расскажите все, что знаете.
   Вудлей немедленно приступил к даче показаний, которые он мешал с собственными своими предположениями и заключениями, действуя в этом случае не как свидетель, а как адвокат. Нечего и говорить, что все его показания и выводы были не в пользу обвиняемого. За ним следовал Хейвуд, который подтвердил все показания своего старшего товарища. Слова обоих произвели до того потрясающее впечатление на членов "суда Линча", что они готовы были немедленно приступить к произнесению скорого и беспощадного приговора.
   XIV
   Пока судьи совещались между собою, в коттедже часы пробили полночь. Не успел еще стихнуть последний удар, как со стороны ворот послышался чей-то голос, не принадлежащий, по-видимому, никому из участвовавших в совещании.
   - Здесь масса Вудлей? - спрашивал голос.
   - Да, он здесь, - отвечали ему.
   - Могу я видеть вас, масса Вудлей? - спросил опять голос.
   - Разумеется, - сказал охотник, направляясь к воротам. - Мне как будто бы знаком этот голос, - продолжал он. - Это ты, Синий Билль?
   - Тс-с, масса Вудлей! Не кричите, ради Бога, не называйте громко меня. Услышат вот те люди, пропал тогда ни за что ни про что бедный негр.
   - Не бойся ничего, Билль! В чем дело? Ты чего это говоришь так таинственно? Случилось что-нибудь? А, понимаю! Ты ушел в неположенное время. Кому из них дело до этого, а я тебя не выдам. Говори, зачем ты пришел сюда?
   - Отойдем подальше, масса Вудлей, и я все расскажу вам. Я не смею говорить здесь... Не надо, чтобы они видели меня. Уйдем в сторону от дома, в тот лесок... Там я скажу, зачем пришел. Негру надо сказать что-то... очень, очень важное. Да, масса Вудлей, очень, очень важное. Тут дело о жизни и смерти.
   Сим не медлил больше и, отворив ворота, вышел на дорогу; отсюда он последовал за негром, который провел его в чащу кустов.
   - Ну, в чем же дело? - спросил Вудлей негра.
   - Масса Вудлей, хотите знать, кто убил Чарльза Кленси?
   - Как же, Билль, ведь мы все время только об этом и говорим... хотим, разумеется, знать. Но кто может это сказать?
   - Негр может.
   - Ты это серьезно говоришь, Билль?
   - Так серьезно, что совсем не буду спать, пока не расскажу своей тайны. Да и старуха не будет спать. Нет, масса Вудлей, Феба не даст мне покоя, пока я не сделаю этого. Она говорит, что каждый христианин должен так поступать, а мы с ней оба методисты. Ну, а теперь я скажу вам, что человек, который убил Чарльза Кленси, был мой собственный масса... молодой масса... Дик.
   - Билль! Ты уверен в том, что говоришь?
   - Поклясться могу, что это правда, настоящая правда и ничего больше, кроме правды.
   - Но какие доказательства у тебя есть?
   - Доказательства! Да ведь я мог видеть это собственными своими глазами, и если я не видел, зато слышал собственными ушами.
   - Черт возьми! Да это ведь настоящая, несомненная улика!.. Расскажи, Билль, все, что ты видел и слышал.
   - Да, масса Вудлей, я все расскажу.
   Десять минут спустя Симеон Вудлей узнал все, что было известно Биллю, который передал ему до мельчайших подробностей все, что произошло во время его неудачной охоты.
   - Так письмо выпало у твоего господина, говоришь ты, когда он бежал? И ты поднял его? А захватил ты его с собой?
   - Здесь, вот оно!
   Негр передал письмо и фотографию.
   - Прекрасно, Билль! Это поможет нам объяснить многое. Ты желаешь, быть может, чтобы я сделал что-нибудь для тебя?
   - Боже мой, масса Вудлей, вы это лучше знаете. Не надо говорить вам... Если только старый Эфраим Дерк услышит, кто был этот негр, который все слышал и рассказал, жизнь Синего Билля станет не дороже шкуры опоссума. Каждый час днем и каждый час ночью будет гулять по спине его бич. Он забьет меня до смерти.
   - Правда, - сказал Вудлей. - Да, трудно будет спасти тебя, если он узнает об этом. Он не должен знать и не узнает. Обещаю тебе это, Билль! Никто у нас не узнает, что ты это сказал мне. Иди себе спокойно домой и не бойся. Ты ни в чем не будешь замешан. Будь я проклят, если я навлеку несчастье на тебя!
   И, дав это торжественное обещание, охотник простился с негром, который осторожно пробрался к себе домой, и с тех пор спокойно и без страха спал и сидел рядом со своей Фебой.
   С нетерпением ждали возвращения охотника суд Линча и присяжные, хотя еще до его ухода произнесли мысленный приговор обвиняемому, гласивший "виновен и не заслуживает снисхождения".
   Тем временем к коттеджу прибывали и те соседи, которые после дневных поисков убитого вернулись было обратно домой. Узнав о смерти мистрис Кленси, они спешили к дому покойной, чтобы выразить ей свое безмолвное сочувствие. Было уже за полночь, когда у коттеджа собралась такая толпа, какой еще там никогда не бывало. Каждый, подойдя к дому, входил в комнату, чтобы поклониться телу усопшей, бледное лицо которой взывало, казалось, к правосудию. С трудом сдерживали посетители свое негодование и, выходя оттуда, многие из них громко клялись добиться правосудия и мести.
   Когда Вудлей вернулся, вся толпа мгновенно окружила его, с нетерпением ожидая, что он скажет. Он тотчас сообщил все, что слышал, но не назвал имени того, кто принес ему это известие.
   - Когда он кончил свой рассказ, - продолжал Вудлей, - он передал мне письмо, выпавшее из кармана Дика Дерка. Оно здесь у меня. Оно прольет, может быть, новый свет на все дело. Хоть, я думаю, вы согласитесь со мной, что оно и без того ясно.
   Все согласились с ним, а один крикнул:
   - Чего тут еще толковать? Чарльза Кленси убили... да, убили. И сделал это Дик Дерк.
   Некоторые, однако, пожелали прочесть письмо, не только из любопытства, но также и из желания убедиться в виновности преступника. "Вреда от этого не будет, - говорили они, - а между тем там может оказаться что-нибудь новое".
   - Прочитайте его, Генри Спенс! Вы ученый, а я нет, - сказал Вудлей, передавая письмо школьному учителю, который тотчас же взошел на крыльцо и, поднося письмо к свече, объявил прежде всего, что оно написано женской рукой.
   - Чарльзу Кленси! - прочел он.
   - Чарльзу Кленси!.. - с удивлением воскликнули многие из толпы. Кто-то спросил:
   - Это то самое письмо, которое выпало у Дика Дерка?
   - То самое, - ответил Вудлей.
   - Терпение, товарищи! - сказал плантатор, изображавший собою председателя. - Не перебивайте, пока не прослушаете всего.
   Наступило молчание. Спенс открыл конверт и вынул оттуда фотографию; взглянув на нее, все с громким удивлением признали в ней Елену Армстронг; но еще больше удивились все, когда Спенс прочел подпись внизу фотографии:
   "Елена Армстронг тому, кого любит".
   - Дальше, Спенс! Читайте письмо! - крикнул чей-то нетерпеливый голос.
   - Да, читайте! - прибавил другой. - Мы, я вижу, попадаем на верный след.
   Спенс вынул письмо из конверта и прочел следующее:
   "Дорогой Чарльз.
   Когда в последний раз мы встретились с вами под магнолией, вы предложили мне один вопрос. Я сказала, что отвечу вам письменно. Держу свое обещание и ответ посылаю вам в виде моего крайне несовершенного изображения. Папа назначил наконец день нашего отъезда из старого дома. В следующий вторник мы отправляемся на поиски нового. Будет ли он мне так же дорог, как тот, который мы покидаем? Ответ зависит... надо ли говорить, от кого? Вы отгадаете, прочитав надпись внизу фотографии. Я все сказала в ней... все, что женщина может, могла и будет в состоянии сказать. В этих словах я выразила все свои чувства.
   А теперь, Чарльз, поговорим о прозе, к которой нам так часто приходится обращаться в этом мире. Во вторник утром, очень рано, из Натчеза выйдет пароход по направлению к Красной Реке. На нем едем мы до Нечиточеса. Там мы останемся на некоторое время, пока папа устроит все, что нужно для дальнейшего следования в Техас. Я не знаю еще наверно, какую часть штата Лонг Стар выберет он для своего будущего местожительства. Он поговаривает о каком-нибудь притоке реки Колорадо, где, говорят, очень красивая местность. Мы, во всяком случае, пробудем месяц или более в Нечиточесе. Мне, я думаю, не надо говорить вам, Carios mio, что в этом городе есть почта... и до востребования. Если мы попадем затем туда, где нет почты, то я сообщу вам, как и куда адресовать мне письма.
   Как мне сказать, или, вернее, написать вам все то, что я хотела передать вам, когда мы встретимся под магнолией... нашей магнолией. Печальные мысли невольно связываются с радостным ожиданием: ведь это наше последнее свидание под милым старым деревом. Наше последнее, во всяком случае, пока мы не встретимся в Техасе... на какой-нибудь равнине, где нет деревьев. Зато, надеюсь, мы встретимся, чтобы никогда не разлучаться... открыто, днем, не прячась ночью под тенью деревьев. Я уверена, что отец смирился теперь и не будет препятствовать нам. Я все скажу вам под магнолией.
   Итак, будьте пунктуальны! Понедельник вечером... десять часов... по старым часам. Помните, что на следующее утро я уезжаю... раньше того часа, когда лесные певцы проснутся и разбудят вас. Джулия бросит это письмо в наш почтовый ящик сегодня вечером... в субботу. Вы говорили мне, что бываете там каждый день, и, следовательно, получите его вовремя. Мне хотелось бы еще раз услышать слова старой песни, которые вы говорили мне, обещая прийти: "я покажу ночным цветам их царицу". Ах, Чарльз, как приятно получать такое обещание! Как приятно слышать эти речи и как приятно будет всегда слышать их вашей Елене Армстронг".