Томас Сван. Зелёный Феникс

   Затем он шепотом прочел стихи, которые, как почти все сочиненные им, нравились Асканию, но были ему непонятны:
   Пурпурно то, что вдали.
   Гиацинты холмов,
   Мурексы тирские.
   Пурпурно только далекое.
   Вянут фиалки в руке.
   Эней отвернулся от могилы и, будто оцепенев, беззвучно зарыдал. В детстве Асканий видел, как плачет его отец. Это было, когда Креуса исчезла среди развалин Трои, когда, уплывая из Карфагена, Эней увидел дым, поднимавшийся от погребального костра Дидоны, и еще когда в бою погиб его друг.
   Асканий обнимал его, утешая, будто маленького ребенка:
   - Успокойся, мой дорогой. Не надо плакать из-за моей глупости.
   Эней в ответ обнял сына, крепость его рук заставила вспомнить, как он силен. От других мужчин пахло кожей и бронзой, от Энея исходил запах моря пены и свежего соленого ветра. Даже его седые волосы, которые Асканий чувствовал на своей щеке, были жесткими от соли. Асканий знал, что Эней плачет не из-за смерти кентавра; горести его скапливались, как скапливается в стужу лед на палубе корабля, и сейчас он оплакивал утраченную молодость мира, великий город, пораженный огнем, тех, кто любил его и кто ушел к Персефоне. В такие минуты можно лишь обнять и попытаться защитить своим теплом от холода воспоминаний.
   На какой-то момент Асканий перестал следить за Меллонией. А когда вновь вспомнил о ней, то увидел, что Меллония вытащила из волос булавку и стояла неподвижно, будто дерево, в котором, по ее словам, она жила. Могло показаться, что она выросла прямо из земли, а не рождена матерью-дриадой. Даже протянутые вперед руки застыли в воздухе, как тонкие ветви.
   Он подскочил к ней сзади, грубо обхватил обеими руками и с такой силой сдавил запястья, что она выронила булавку. Злоба своими рачьими клешнями оцарапала его душу. Ему хотелось свернуть Меллонии шею.
   - Кого из нас ты собиралась заколоть?
   - Сначала Энея. Затем, если получится, тебя.
   Она не просила пощады, не сердилась, не была напугана. Он мог с легкостью раздавить ее, всего лишь сжав посильнее. Она была такой маленькой! Такие тонкие косточки, и так тихо и часто бьется сердце непонятно, как оно могло поддерживать жизнь даже в таком крошечном существе. А волосы... будто спрядены из листвы и лучей солнца. И тем не менее она собиралась убить их обоих.
   - Но ты ведь не сделала этого, - сказал Эней. - Почему ты не сделала, Повелительница пчел?
   - Сначала я решила, что вы убили его ради добычи или развлечения. Но затем вы выкопали могилу и набрали фиалок. В твоих глазах была видна душа, переполненная болью, и я пожалела тебя.
   - А моего сына?
   - Он тебя любит и поэтому он - это ты. Я не могла причинить ему зло.
   - Отпусти ее, Феникс.
   Асканий неохотно разжал руки и тут же поспешил поднять смертоносную булавку.
   - Я бы убил тебя не задумываясь, - сказал он, - если бы знал, что ты замышляешь что-то против моего отца.
   Она улыбнулась ему:
   - Но это ведь тоже проявление любви, разве не так? Я не могу сердиться на тебя, Феникс. Мы очень похожи. Мы готовы убить ради тех, кого любим.
   - Будем друзьями, Меллония? - спросил Эней.
   От таких предложений Энея никто еще не отказывался. Асканий тяжело вздохнул. Только в одном он завидовал отцу - тот с легкостью одерживал победу улыбкой, а затем отказывался от завоеванного; ему же, несмотря на красивую внешность, - а Асканий был дружен с зеркалами - приходилось добиваться своего подарками и комплиментами. Меллония взяла Энея за руку и прижала ее к своей щеке. В этом жесте не было кокетства. Она сделала это просто и естественно, как Асканий, когда он обнимал своего отца.
   - Какая маленькая рука, несмотря на то, что ты великий воин. Она даже моложе, чем твое лицо. Рука мальчика, - сказала она. - Скакун был бы недоволен, что ты долго грустишь о нем. И я тоже.
   Она отпустила его руку и решительно покачала головой. Локон, похожий на усик виноградной лозы, задрожал над ее ухом.
   - Я не могу быть твоим другом, хоть и хочу этого.
   - Но почему?
   - Дриады поклялись убить тебя. Тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся к своим кораблям и никогда не приходи сюда один, без своих воинов. Никогда не плавай в Тибре без Дельфа. И остерегайся дубов. Тех, которые будто прислушиваются.
   Эней взял ее за плечо:
   - Меллония, ты ведь не собираешься опять убежать?
   - Я должна.
   - Как нам найти тебя?
   - Мне нужно поговорить с Волумной, но я думаю...
   - Что, Меллония?
   - Что она не изменит своего решения и скажет, что я глупая девчонка и мне пора посетить Дерево.
   - Чтобы зачать ребенка?
   - Да. Волумна говорит, что ребенок излечивает мать от детских фантазий. Если это мальчик - она укрепляет свой дух, как дерево укрепляет ствол, если девочка - учится самопожертвованию, подобно кусту, отдающему свои ветви птицам.
   - Я не понимаю насчет Дерева. Ты говоришь, что там к тебе придет бог?
   - Он придет ко мне во сне, и я рожу ребенка.
   - Но боги приходят отнюдь не во сне, если хотят, чтобы им родили ребенка. Так же как и богини, намеревающиеся стать матерью. Когда Афродита пришла к моему отцу, она была очень реальной. Он часто рассказывал о ней. Волосы цвета лазурита [Волосы цвета лазурита - лазурит (ляпис-лазурь) ценный поделочный камень от синего до зеленовато-голубого цвета.], мерцающее платье, будто сотканное пауком. И еще, такие специфические подробности и так много, что их просто нельзя было выдумать.
   "Отец поскромничал, - подумал Асканий. - Эти "специфические подробности" представляли собой настоящий учебник любовных приемов, которые только богиня любви или очень опытная куртизанка могла освоить сама и научить им других".
   - Она даже подарила ему кольцо, которое я надел Скакуну на палец.
   - Наш Бог другой. Можно сказать, он вдыхает ребенка в чрево. А сейчас отпустите меня. Вы оба подвергаетесь серьезной опасности. Здесь нет деревьев дриад - слушающих дубов, но Волумна часто собирает на этом лугу фиалки.
   Эней больше не удерживал Меллонию:
   - Тогда приходи опять к кораблям.
   Но дубовые листья уже сомкнулись за ней, будто она открыла и вновь закрыла дверь.
   Эней двинулся за ней следом, когда Асканий грубо схватил его за руку своего отца, сына богини! - и преградил ему путь:
   - Нет, отец. Разве ты не слышал, что она сказала? Тебя убьют и ее тоже, а мне придется вырубить весь этот забытый Зевсом лес, чтобы найти ту сукину дочь, которую она называет королевой!
   В глазах спокойного, рассудительного Энея вспыхнул огонь от охватившего его гнева.
   "Сейчас одним ударом он сломает мне челюсть, - подумал Асканий. - Во всяком случае, это остановит его. И он не сможет побежать за Меллонией. Придется нести меня в лагерь, а там, чувствуя свою вину, он будет сидеть у моей постели, пока не убедится, что я поправляюсь".
   - Есть другой способ, - уговаривал его Асканий, впрочем уже вполне смирившийся с перспективой сломанной челюсти. - Мы все выясним о Дереве у Повесы. И о Волумне тоже. Вот тогда, что бы ты ни решил, я пойду с тобой.
   Асканий почувствовал, что отец немного расслабился.
   - Ты ударил бы меня, Феникс, ведь правда? Чтобы спасти от опасности.
   - Во всяком случае, попытался бы. Закинул бы тебя на плечо, как оленя, и понес в лагерь. Конечно, если бы мне удалось ударить первым, в чем я не уверен. Или тебе пришлось бы нести меня, вернее, то, что от меня осталось.
   - Наверное, - сказал Эней, - впервые в жизни я благодарен тому, кто захотел, чтобы я потерял сознание. Нет, во второй. Помнишь, когда Ахилл чуть не убил меня? Перевернул мою колесницу и пытался меня переехать?
   - Мне еще не было пяти, но я все помню. Как я могу забыть? Весь город следил за вами со стены, и мы с мамой тоже.
   - На следующее утро я должен был вновь встретиться с ним, в разбитой колеснице, запряженной усталыми лошадьми. В эту ночь твоя мать поцеловала меня и поднесла вино. "Редкий сорт, - сказала она. - Удивительно, что это вино сохранилось в Трое во время такой долгой осады. Оно поможет тебе заснуть". В вино был подмешан дурман. Я проспал три дня. За это время Ахиллу в пятку попала стрела.
   - Похоже, я унаследовал от матери эгоизм. Мне не хочется терять тебя.
   Вернувшись в лагерь, они нашли там Повесу, развлекавшего людей танцами и такими сладкозвучными напевами, что казалось, будто в его флейте прятался соловей. Танцы представляли собой странное сочетание прыжков и вращений, но исполнял он их с неожиданной для его косматого тела и раздвоенных копыт грацией. Он волновал кровь, ноги сами начинали двигаться в такт его музыке, тела - жаждать женщин, никогда не виданных ранее, - нереиду [Нереиды морские божества, дочери Нерея (сына Геи и Понта - моря) и океаниды Дориды. Они благожелательны к людям и помогают им в бедствиях. Наиболее известны нереиды Амфитрита, супруга Посейдона, и Фетида, мать Ахилла.], прячущуюся в волне, богиню, обитающую среди облаков.
   Царицы шествуют во мраке ночи.
   Слышишь?
   Вот под сандалиями их из кожи ланей
   Травы немолчный шелест умолкает.
   Забудет ли Елена, онемев,
   Волос своих измятые нарциссы,
   В венок не свитые?
   Царицы
   Во мраке ночи шествуют.
   Эней тоже поддался этой магии. Музыка всегда опьяняла его, как вино, и нередко он вел за собой участников старинного танца Журавля, пришедшего еще от древних критян...
   - Повеса, - окликнул он его наконец, встряхивая головой, чтобы избавиться от наваждения, - зайди ко мне в палатку.
   Повеса кинул флейту Эвриалу и, волоча ноги, потащился следом за Энеем и Асканием. Голова его свесилась на сторону, в шерсти, покрывающей козлиные бока, запутались колючки, с лица не сходила блудливая ухмылка. Музыка превращала его в полубога, сейчас же он был клоуном. Тем не менее, Асканий считал, что фавн не столь глуп, как пытается казаться.
   - Повеса, - спросил Эней, - правда ли, что в Италии нет женщин-фавнов?
   Повеса угрюмо опустил голову. От него пахло потом и тухлой рыбой (фавны ловили в Тибре угрей сетями, сделанными из кожи животных).
   - Нет, мой царь.
   Никто не называл Энея царем, хотя, не будь Троянской войны, он восседал бы на гипсовом троне, правя Дарданией. Ему не нравилось это обращение. Он сразу вспоминал ту, которая должна была быть его царицей.
   - Но вам, наверное, нужны женщины. В тех местах, откуда я родом, твои соплеменники - мы называем их сатирами - известны как большие любители женщин. Или вы подобно ахейцам - Ахиллу и Патроклу [Патрокл - в греческой мифологии сын одного из аргонавтов Менетия, соратник и друг Ахилла. Погиб от руки Гектора, которому помог Аполлон. Менелай и Аякс отбили тело и унесли в лагерь, где Патроклу были устроены пышные похороны.] довольствуетесь друг другом?
   - Только если не хватает женщин.
   - Где вы их берете, чтобы хватало?
   - В стране вольсков женщины правят своими мужьями. Но в лесу они не прочь немного поразвлечься, и тогда ими командуем мы.
   Трудно было представить себе такую женщину, которая прельстилась бы Повесой. Наверное, временами он источает привлекающий мускусный запах [... источает привлекательный мускусный запах - мускус - пахучий продукт животного или растительного происхождения. Животный мускус - продукт выделения мускусных желез, играет роль химического сигнала для привлечения особей другого пола; растительный мускус содержится в корне аптечного дягиля, в семенах гибискуса и др.], решил Асканий. Если прибавить к этому его музыку, богатую одаренность - завидную черту его племени - и то, что большинство женщин жаждут близости не меньше, чем мужчины, то можно предположить, что его хвастовство имеет под собой реальную основу.
   - А еще? Мне кажется, вольски живут довольно далеко. Король Латин со своим народом еще дальше.
   - Дриады! Они самые лучшие. Сладкие, как соты с медом!
   - Но Меллония говорила, что они никогда не берут себе ни мужей, ни любовников.
   - Зато мы берем их.
   - Вы насилуете их?
   - Можно и так назвать. Когда они спят в своем полом Дереве. Оно стоит на полпути между лагерем и Кругом дриад. Надо дойти по берегу Тибра до сожженного молнией пня, а там свернуть от реки, и на расстоянии летящего копья увидите Дерево. Оно, конечно, мертвое. Кривое и корявое. Похоже на большую серую гадюку, стоящую на хвосте.
   - Они, должно быть, спят очень крепко. - Лицо Повесы расплылось в улыбке, и стали видны мелкие и, как ни странно, чистые зубы.
   - Да, очень. Трое или даже четверо из нас успевают побывать у одной и той же дриады. Понимаешь, они одурманивают себя маковым соком.
   - Разве другие дриады не пытаются остановить вас?
   - Поблизости никого нет. Это одна из их традиций. Дриада, которая хочет ребенка, приходит в Дерево одна, входит внутрь и запирает за собой дверь на тяжелый засов. Но мы уже давно прорыли между корней подземный ход, ведущий прямо туда, где она будет спать. В Дереве темно. Даже если она проснется, то не увидит, как мы входим или выходим; такое со мной случалось пару раз. Я слишком перестарался и разбудил ее.
   - И они рожают от вас детей, благодаря за это Румина.
   - Который вдыхает их им в лоно, - тихо проговорил Асканий.
   - Да, и похоже, им это нравится, даже во сне. Они часто возвращаются туда снова. Дриады ведь живут столько, сколько их деревья, и нередко рожают по двадцать детей. Если это девочка, ее оставляют, так как девочки похожи на своих матерей. У них острые уши. А у мальчиков - хвост, копыта и заросшие шерстью бока; их бросают в лесу, потому что они похожи на нас, правда, мамаши не догадываются почему. У них есть глупая легенда о том, что давным-давно одна из дриад согрешила с фавном. Это проклятие легло на весь их род и повторяется в каждом мальчике. Они оставляют их под деревом на съедение львам. Некоторых мы спасаем, забираем к себе и растим как своих сыновей.
   - И никто из дриад не подозревает об этом?
   - Не знаю. Волумна вообще-то не дура. Но даже если она и знает, то никому не говорит. Мой отец спал с ней. И дед тоже. Они рассказывали, что она весьма хороша. Может, теперь она дожидается меня?
   - Ты знаешь дриаду по имени Меллония?
   - А как же. Мы зовем ее Повелительница пчел. Бедняжка до сих пор еще девица и боится идти в Дерево. Но Волумна скоро заставит ее. Я подслушал, как она разговаривала с Сегетой, тетушкой Меллонии. Я тебе все рассказал, что ты хотел узнать?
   - Да.
   - Дай мне кинжал.
   - Твои копыта лучше любого оружия.
   - Тогда набедренную повязку.
   - Зачем она тебе с твоей шерстью? Ты родился в набедренной повязке.
   - Женщины-кентавры смеются над моей наготой и не пускают в свою деревню.
   - Ладно.
   - И флейту. Моя сделана из дерева, а у Эвриала есть черепаховая. Его мне больше нравится.
   - Я поговорю с Эвриалом.
   - И золотые кольца для рогов.
   - У нас их нет. Мы очень бедны. - Повеса пожал плечами:
   - Тогда накорми ужином. Только не корнями, а ягодами или яйцами дятла.
   - Попроси людей. Нис даст тебе лепешек. И еще одно, Повеса.
   - Да, царь Эней.
   - Если ты притронешься к Меллонии, - он сказал это таким тоном, что даже Ахилл задрожал бы, - ты или твои друзья, я убью тебя, а из шкуры сделаю ковер и положу его в своей палатке!
   Улыбка исчезла с лица Повесы. Когда он уходил, то уже не казался таким неловким. На земле остались следы копыт, а в воздухе запах рыбы.
   - Придется сжечь в нашей палатке несколько лавровых веток [... придется сжечь... несколько лавровых веток - лавр - вечнозеленые деревья и кустарники семейства лавровых, листья которых используются как пряность.], - улыбнувшись, сказал Эней, а затем добавил очень серьезно: - Мы должны предупредить Меллонию. Я не доверяю Повесе. И его друзьям тоже.
   - Как нам найти ее?
   - Мы уже знаем, где стоит Дерево. А Повеса, несомненно, выяснит, когда Меллония будет там "дожидаться Бога". Похоже, он осведомлен абсолютно обо всем происходящем. Ты обратил внимание, какие у него большие уши? Я пойду один и буду поджидать ее.
   - Ты никуда не пойдешь один. Дриады, возможно, наблюдают за нами. В этих местах даже пчелы этим занимаются. Я пойду с тобой и встану у начала подземного хода.
   - А если я попрошу тебя остаться в лагере?
   - Нет.
   - А если я прикажу?
   - Нет.
   - Чтобы не быть сбитым с ног и не висеть у тебя на плече, как олень, придется мне согласиться.
   - Это очень разумно с твоей стороны, отец. Но так ли уж страшно, если фавн овладеет Меллонией? Надеюсь, не все они такие, как Повеса. А ей хочется иметь ребенка. Если бы не фавны, их род прекратил бы свое существование.
   - Ни одно живое существо не возьмет ее силой, будь то фавн или кто-нибудь другой!
   - Отец, я тебя не помню таким со времен Дидоны. Ты доставляешь мне столько хлопот со всеми твоими женщинами. Ты видишь в них богинь и забываешь, что даже у обитателей Олимпа есть недостатки. Бабушка ведь не была верной женой, правда? Она вышла замуж за Гефеста, но это вовсе не помешало ей любить еще и Ареса, и Зевса, и дедушку. Не знаю, как мне удастся довести тебя до спокойной старости.
   - Не волнуйся, Феникс. Я берегу ее не для себя и не собираюсь взять ее в жены.
   - Почему бы и нет? Меня, правда, не очень привлекает перспектива иметь мачехой дриаду, тем более что Меллония слишком красива. Но для нее это была бы большая честь.
   - Я в два раза старше, чем она.
   - Тебя всегда принимали за моего брата, не веря, что ты мой отец. А скоро и вообще за отца будут принимать меня. Тебе ведь еще очень далеко до последней переправы через Стикс [... еще далеко до последней переправы через Стикс - Стикс - река, окружающая Подземный мир, через которую души умерших переправляет Харон].
   - Да, но будет ли так считать Меллония, если выйдет за меня замуж?
   Глава V
   Дубы дриад росли неровным полукругом среди буков и вязов. Посторонний, попавший туда, мог принять мелодичный шум ткацких станков за гуденье насекомых, двери - за трещины в коре. Маленькие, похожие на улья домики были спрятаны среди ветвей, и с земли лишь иногда виднелось что-то коричневое, казавшееся частью дерева.
   Случалось, в Круг дриад забредал чужестранец; чаще же - кентавр, Повеса или какой-нибудь другой фавн, который, несмотря на свое бесстыдство, мог быть чем-нибудь полезен, или же дева из страны вольсков. Чужестранец, если он к тому же мужчина и человек, слышал шум - но это был шум уже не ткацких станков - и ощущал уколы крошечных стрел, не больнее, чем укус пчелы, но через несколько секунд он падал замертво, отравленный ядом паука-попрыгунчика. Или же на него нападали настоящие пчелы и жалили до смерти, правда, при этом погибали сами, так что дриады пользовались их помощью только в случае самой серьезной опасности.
   Меллонии показалось, что Волумна, вышедшая из своего дерева, никогда еще не была такой спокойной и величественной. Можно было подумать, что она жила в одном из знаменитых критских дворцов, теперь лежащих в развалинах, где царицы восседали на тронах, украшенных по бокам грифонами, и купались в мраморных ваннах с серебряными кранами. Завитки зачесанных наверх серебристо-седых волос, до сих пор отливающих зеленью, напоминали тронутые инеем листья. Тело, скрытое под зеленой туникой, было стройным, как у юной девушки, и источало аромат мирриса.
   Она правила дриадами почти три сотни лет и заставила других обитателей Вечного Леса бояться и почитать их. Она выполнила все, что сама назначила себе в жизни, и в ее походке чувствовалось спокойствие и уверенная сила.
   Эней и Волумна хоть и были врагами, но имели много общего: и он и она были вождями, оба уже достигли зрелых лет, поседели, но все же сохранили молодость. Но различались они так же сильно, как море и лес. В Энее не было спокойствия. Его все еще терзали сомнения; в этих душевных страданиях, по мнению Меллонии, и заключалось его величие. Ни один вождь не может обрести спокойствие, если те, кто его окружают, испытывают муки. Скакун умер; Эней, а не Волумна оплакал его, и не только потому, что его сын выпустил ту роковую стрелу.
   ("Все умирают, - сказала Волумна. - В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной".)
   - Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
   Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами [... браслеты с изумрудами и хризопразами - изумруд - минерал, драгоценный камень, прозрачная разновидность берилла густого зеленого цвета. Кристаллы выше 5 каратов ценятся дороже равновеликих алмазов; хризопраз - яблочно-зеленая разновидность халцедона] на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска - халцедоновый зимородок.
   "Да, - подумала Меллония, - но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. ("Ты любила Скакуна?" - "Не знаю... я задумывалась о начале начал и о вечности".) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и... да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач)."
   - Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
   Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. ("Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя", - подумала Меллония.)
   Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
   - Моим первенцем был сын, - сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. - Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
   - А что было в Дереве? - спросила Меллония. - Какие сны ты там видела?
   - Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
   - Ни разу ничего не запомнила?
   - Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
   - А ты, Левана?
   - В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог - карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
   - А как он выглядел?
   - У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
   - Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
   - Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
   - Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
   ("И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины - все мужчины - зло и что Эней должен умереть?")
   - Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. ("А моего сына?")
   - Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
   - Может, - сказала Меллония, - его корабли уплывут отсюда.
   - Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
   На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
   - Выпей это, Меллония.
   Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: "Подождите", но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения - теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.