Треваньян. Санкция Айгер

   — Вы должны, Джонатан!
   — ... и несмотря на все это вы хотите, чтобы я поверил, будто один приятный денек в моем обществе заставил вас резко изменить позицию. И я просто не могу не чувствовать, что вы совершаете ошибку, стараясь одну ложь замазать другой.
   — Ничего я не изменяла! Все дело только в том, что мне очень не захотелось делать это самой... И вы прекрасно знаете, что это не только приятный денек, а нечто большее.
   Он посмотрел ей в глаза, сначала в один, потом в другой, и кивнул.
   — Да, нечто большее.
   — И для меня все началось не сегодня. Я целыми днями сидела за вашим досье, кстати, полным до неприличия. Я знаю, каким было ваше детство. Я знаю, как ЦИР изначально втянул вас в работу. Я знаю об убийстве вашего друга во Франции. И даже еще до того, как я получила это задание, я видела вас по телевизору, в учебной программе. — Она еле заметно улыбнулась. — Вы читали лекцию об искусстве с таким нахальным высокомерием. Да я уже на девяносто процентов втрескалась в вас еще до встречи. А потом, внизу, в вашей галерее... мне было так приятно, что вы меня туда пригласили... и я просто не могла не рассказать вам все. Я же знала из досье, что вы туда никого не приглашаете... В общем, там, внизу... и вы сидите, такой счастливый, и все эти прекрасные картины, и этот голубой конверт с деньгами лежит на столе, такой беззащитный... Я должна была сказать вам, вот и все.
   — Еще что-нибудь добавить можете?
   — Нет.
   — “О башмаках, о сургуче, капусте, королях” поговорить не желаете?
   — Нет.
   — В таком случае, — он подошел к ней и поднял за руки из кресла, — побежали наверх — кто быстрее?
   — Побежали.
 
   * * *
 
   Мерцающий в дожде столб света падал на ее глаза, высвечивая в самые неожиданные моменты золотые арлекинские блестки. Он прислонился лбом к ее лбу и замурлыкал скрипучим от счастья голосом. Потом он отодвинулся, чтобы лучше ее видеть.
   — Я тебе сейчас что-то скажу, только ты не смейся.
   — Скажи.
   — У тебя самые прекрасные глаза на свете.
   Она взглянула на него с извечным женским спокойствием.
   — Очень мило. А чему тут смеяться?
   — Когда-нибудь я тебе расскажу. — Он нежно поцеловал ее. — Впрочем, пожалуй, не расскажу. Но все равно не смейся.
   — Почему?
   — Потому что если рассмеешься — потеряешь меня.
   Она рассмеялась — и он действительно выпал из нее.
   — Я тебя предупреждал. Хотя на самом деле это уже не имеет значения — после всего хорошего, что я уже для тебя сделал.
   — Не говори об этом.
   Он в свою очередь рассмеялся.
   — Знаешь что? Ты, конечно, ужасно-ужасно удивишься, но я всегда славился умением долго не кончать. Я не вру. Как правило, именно это и рекомендует меня с наилучшей стороны — выносливость. Ну, как шуточка?
   — Изрядно. За сигаретами не потянулся — и на том спасибо.
   Он перевернулся на спину и тихо сказал вверх, во тьму, принадлежавшую им обоим.
   — Если подумать, природа — капризнейшая тварь. Те женщины, с которыми я бывал, никогда меня особенно не интересовали — и ничего такого особенного я не чувствовал. Именно поэтому с ними я был воплощением самообладания и мужской силы, и им это было очень приятно. Но с тобой — когда мне отнюдь не все равно, и именно потому, что мне не все равно — я вдруг начинаю ставить рекорды скорострельности. Нет, как я уже сказал, природа — сволочь.
   Джем, повернулась к нему.
   — Эй, ты это о чем? Так говоришь, будто все уже кончилось. А я-то все лежу тут и надеюсь, что это антракт, а не финал.
   Он одним рывком выскочил из постели.
   — Ты права! Это антракт. Сейчас, погоди, я принесу животворную бутылочку шампанского...
   — Нет, постой. — Она села, и тело ее на фоне серебристой подсветки было особенно прекрасно. — Иди сюда, дай поговорить с тобой.
   Он лег поперек кровати у ее ног и прислонился щекой к ее ступне.
   — У тебя такой серьезный, зловещий тон, и...
   — Да, такой. Это насчет работы для мистера Дракона...
   — Джем, прошу тебя...
   — Нет. Нет, успокойся на секундочку. Все связано с одним биологическим прибором, который разрабатывают там, на той стороне. Очень скверная штука. Если они его сделают раньше нас... Это может быть просто ужасно, Джонатан.
   Он прижался к ее ногам.
   — Джем, не играет никакой роли, кто в этой гонке впереди. Представь себе двух насмерть перепуганных сопляков, которые устроили дуэль на ручных гранатах, стоя друг от друга в трех футах. Тут совершенно не имеет значения, кто первым выдернет кольцо.
   — Зато имеет значение, что мы выдернем это кольцо с куда меньшей вероятностью.
   — Если ты этим утверждаешь, что средний бакалейщик в Сиэтле — приличный человек, ты совершенно права. Но средний бакалейщик в Петропавловске ничуть не хуже. Вся беда в том, что кольцо гранаты — в руках людей, подобных твоему Дракону, или, что еще хуже, может выдернуться от короткого замыкания в каком-нибудь подземном компьютере.
   — Но, Джонатан...
   — Я эту работу брать не собираюсь, Джем. Я никогда не провожу санкцию, пока у меня хватает денег на житье. И больше я не желаю об этом говорить. Ладно?
   Она молчала. Потом приняла решение.
   — Ладно.
   Джонатан расцеловал ее ноги и поднялся.
   — Ну, так насчет шампанского...
   Ее голос остановил его у самой лестницы с хоров.
   — Джонатан?
   — Да, мадам?
   — Я у тебя первая черная?
   Он обернулся.
   — Это имеет значение?
   — Конечно, имеет. Я знаю, что ты собираешь картины, и я подумала...
   Он сел на краешек кровати.
   — Тебя бы по попе хорошенько отшлепать.
   — Извини.
   — Все еще хочешь шампанского?
   Она раскинула руки и поманила его пальцами.
   — После.

ЛОНГ-АЙЛЕНД, 13 ИЮНЯ

   Джонатан просто-напросто открыл глаза и тут же окончательно проснулся. Спокойный и счастливый. Впервые за много лет не было мутного, вязкого промежутка между сном и пробуждением. Он с наслаждением потянулся, прогибая спину и распрямляя все конечности, пока каждая мышца не затрепетала от приятного напряжения. Ему хотелось кричать, шуметь. Нога его коснулась влажного пятна на простыне, и он улыбнулся. Джемаймы в постели не было, но место, где она лежала, хранило ее тепло, а от подушки исходил легкий запах ее духов и ее самой.
   Он выскочил из постели голый и наклонился над перилами хоров. Крутой угол, который цветные солнечные лучи отбрасывали внутрь церкви, свидетельствовал, что утро уже на исходе. Он позвал Джемайму, и голос его торжествующим эхом пронесся под сводами.
   Она появилась в дверях ризницы, переоборудованной под кухню.
   — Орали, сэр?
   — С добрым утром!
   — С добрым утром.
   На ней был тот ладный льняной костюм, в котором она приехала, и оттого казалось, что в полумраке от нее исходит белое сияние.
   — Пока вы изволите принимать ванну, я приготовлю кофе.
   И она исчезла в дверях ризницы.
   Он плескался в римской ванне и пел громко, но не очень красиво. Чем же они сегодня займутся? Поедут в город? Или тут побездельничают? А не все ли равно? Он вытерся и надел халат. Сколько же лет он не просыпался так поздно? Должно быть, уже около...
   О, Господи! Писсарро! Он же обещал торговцу забрать картину до полудня!
   Он сел на край постели, с нетерпением ожидая, пока на том конце снимут трубку.
   — Алло! Я слушаю. — Голос торговца был весь пропитан лживыми нотками поддельного интереса.
   — Джонатан Хэмлок.
   — Ах, да. Откуда вы? Почему звоните?
   — Из дома.
   — Не понимаю, Джонатан. Уже двенадцатый час. Как же вы сможете успеть к полудню?
   — Никак не смогу. Я хочу, чтобы вы придержали для меня картину на пару часов. Я уже выезжаю.
   — Нет нужды торопиться. Картину я придержать не могу. Я уже говорил вам, что у меня появился другой покупатель. Он сейчас у меня. Трагично, конечно, но я же предупреждал вас, чтобы не опаздывали. Сделка есть сделка.
   — Дайте мне хоть час.
   — У меня связаны руки.
   — Вы сказали, что другой покупатель дает двенадцать тысяч. Я согласен.
   — Если бы я только мог, мой милый друг! Но сделка есть...
   — Назовите цену.
   — Мне очень жаль, Джонатан. Другой покупатель говорит, что перекроет любую вашу цену. Но раз уж вы предложили пятнадцать тысяч, я справлюсь у него. — На том конце послышалось невнятное бормотание. — Джонатан, он говорит — шестнадцать. Что я могу поделать?
   — Кто другой покупатель?
   — Джонатан! — Голос торговца был исполнен благородного негодования.
   — За эти сведения я заплачу лишнюю тысячу.
   — Как же я могу сказать вам, Джонатан? А мои этические принципы? И к тому же он тут, в одной комнате со мной.
   — Ясно. Хорошо, я вам его опишу. Скажите только “да”, если описание подойдет. Тысяча долларов за один слог.
   — По такой таксе сколько же будет стоить подробное объяснение?
   — Это блондин с короткой стрижкой, плотный, глаза маленькие, близко посаженные, лицо тяжелое, плоское, одет, скорее всего, в спортивный пиджак, галстук и носки непременно в самом дурном вкусе, и наверняка сидит у вас в доме, не сняв шляпу.
   — В самую точку, Джонатан! Точно, как тысяча долларов.
   Значит, это был Клемент Поуп.
   — Я знаю этого человека. У него должна быть предельная цена. Безграничного пользования фондами хозяин ему никогда не доверит. Я предлагаю восемнадцать тысяч.
   Голос торговца преисполнился уважения.
   — У вас есть столько наличности, Джонатан?
   — Есть.
   На том конце последовало продолжительное и сердитое бормотание.
   — Джонатан! У меня для вас чудесные новости. Он говорит, что может перекрыть вашу цену, только у него при себе нет таких денег. Он сможет их добыть только через несколько часов. Поэтому, дорогой мой друг, если вы будете здесь к часу и привезете девятнадцать тысяч долларов, картина ваша, и мое благословение в придачу.
   — Девятнадцать тысяч?
   — А плата за информацию?
   За картину Джонатан выложит почти все, что имеет, и придется ему изыскать какой-то способ разобраться с долгами и с жалованьем мистеру Монку. Но зато у него будет Писсарро.
   — Отлично. К часу буду.
   — Великолепно, Джонатан. Моя жена приготовит вам чашечку чаю. Теперь скажите мне, как вы себя чувствуете? Как дети?
   Джонатан повторил условия договоренности, чтобы не было никакой ошибки, и повесил трубку.
   Еще несколько минут он сидел на краю постели, устремив взор в пространство. Его ненависть к Дракону и Поупу собралась в один комок, крепкий, как алмаз. Затем он ощутил запах кофе и вспомнил о Джемайме.
   Она ушла. И с нею исчез голубой конверт, пухлый от стодолларовых банкнот.
   В последовавшей серии поспешных телефонных звонков в надежде спасти, по крайней мере, картину, Джонатан узнал, что Дракон, недомогающий после очередного переливания крови, не станет говорить с ним и что торговец, хоть и выразивший глубокое сочувствие ему лично и заботу о здоровье членов его семьи, тверд в своем намерении продать Писсарро Поупу, как только будут предъявлены деньги.
   Джонатан одиноко сидел в галерее и неотрывно глядел в то место, которое уже зарезервировал за Писсарро. Рядом с ним на столе стояла нетронутая чашка кофе с молоком. А рядом с чашкой лежала записка от Джемаймы:
   “Джонатан!
   Пришлось действовать наугад. Надеюсь, что ты пьешь кофе с сахаром.
   Люблю тебя (честно). Джемайма”.
   Она ничего не взяла, кроме денег. Одежду, которую он купил ей, он нашел на кухонном столе, аккуратно сложенную. Даже посуда после вчерашнего ужина была помыта и убрана.
   Он сидел. Текли часы. Над ним никем не видимые в опустевшем корабле церкви проплывали столбы цветного света, перемежающиеся тенью, и наступил вечер.
   Лютей всего он ненавидел самого себя. Ему было безмерно стыдно за свое легковерие. Дал себя ослепить ее теплу, сиянию, исходившему от нее, сам себя обманул...
   И в свой давно уже мысленно составленный список — список тех, кто использовал свою с ним дружбу ему же во вред — он включил имя Джемаймы. Прямо под именем Майлза Меллафа.
   “Записывая, движется рука —
   А написавши, движется тем паче”, — думал он про себя.
   Он закрыл дверь галереи и запер ее. Этим летом он больше сюда не придет.

НЬЮ-ЙОРК, 14 ИЮНЯ

   — ... тяготы грешной плоти, а, Хэмлок?
   Дракон как бы пребывал в невесомости под черными шелковыми простынями, его хрупкая голова лишь чуть приминала подушку цвета черного дерева, по которой разметались его влажные, похожие на овечье руно волосы. Джонатан смотрел, как длинные белые руки слабо дрожат, сжимая кромку черного пододеяльника. Небольшой свет, необходимый тем, кто лечил его и ухаживал за ним, причинял Дракону боль, и на глазах у него была толстая черная маска.
   Над ним склонилась миссис Цербер. От озабоченного выражения на ее чешуйчатом лице проступили морщины. Она извлекла из бедра Дракона большую иглу. Дракон сморщился, но тут же преобразил это выражение в кислую улыбку.
   Джонатан впервые оказался в спальне за кабинетом Дракона. Это маленькое помещение было целиком задрапировано черным, а больничная вонь здесь была просто нестерпимой. Джонатан неподвижно сидел на деревянном стуле возле кровати.
   — Уже несколько дней после переливания меня кормят внутривенно. Раствор сахара и соли. Согласитесь, меню не для гурмана. — Дракон повернул голову на подушке, черная маска уставилась на Джонатана черными комками, скрывающими глаза. — По вашему арктическому молчанию я понимаю, что мой стоицизм и похвальное терпение на вас особо сильного впечатления не производят.
   Джонатан не отвечал.
   Взмахом руки, столь слабым, что земное притяжение тут же потянуло руку вниз, Дракон отослал миссис Цербер. Она прошла мимо Джонатана, скрипнув накрахмаленным халатом.
   — Как правило, мне очень нравится беседовать с вами, Хэмлок. Ваше недружелюбие весьма тонизирует... — Он говорил прерывисто, с придыханиями, при необходимости останавливался на полуслове. При натужной оживленности Дракону уже не хватало сил правильно строить, фразы. — Я в состоянии этом вам не соперник. Извините, поэтому я прямо перейду к делу. Где мисс Браун?
   — О? Так это действительно ее фамилия?
   — Как ни странно, да. Где она?
   — Это вы у меня спрашиваете?
   — Она вчера передала деньги мистеру Поупу. После этого исчезла бесследно. Вы меня простите, но я подозреваю вас.
   — Я не знаю, где она. Но мне это интересно. Если найдете, будьте любезны уведомить меня.
   — Понятно. Помните, Хэмлок, она — одна из наших. А кому как не вам знать, что происходит с теми, кто тронет наших людей.
   — Поговорим о задании.
   — Мисс Браун должна остаться невредимой, Хэмлок.
   — Поговорим о задании.
   — Очень хорошо. — Дракон вздохнул, содрогнувшись от усилий, затраченных на вздох. — Но мне жаль, что вам изменило чувство спортивной борьбы. Как это у американцев говорится — умей выигрывать, умей и...
   — У вас в детстве не было привычки выщипывать мухам крылышки, Дракон?
   — Разумеется, нет. Каким еще мухам?
   Джонатан решил эту тему не развивать.
   — Я полагаю, что санкция связана со вторым человеком из Монреаля. С тем, который получил рану в борьбе с этим... как его?
   — Агентом Стрихнин. Да. Когда мы послали вас в Монреаль, Спецрозыск об этом втором почти ничего не знал. Они до сих пор по кусочкам собирают крупицы сведений — слухи, обрывки из записных книжек, сообщения информаторов, куски телефонных разговоров, которые удалось записать, — словом, все те крупицы, из которых складывается доказательство виновности. Честно говоря, на сей раз мы вынуждены начинать действовать, располагая куда меньшей информацией, чем обычно. Но этого человека абсолютно, жизненно необходимо санкционировать. И быстро.
   — Но почему? Ведь не в первый же раз ваши люди остаются с носом. Почему этот человек так важен?
   Фосфоресцирующее чело Дракона сморщилось — какое-то мгновение он взвешивал все за и против, потом сказал:
   — Очень хорошо, я поясню. Может быть, тогда вы поймете, почему мы с вами так резко обошлись. И, может быть, тогда вы разделите наше беспокойство по поводу этого человека. — Он замолчал, прикидывая, с чего начать. — Скажите, Хэмлок, исходя из опыта службы в армейской разведке, как бы вы охарактеризовали идеальное биологическое оружие?
   — Это светская беседа?
   — Исключительно деловая.
   Джонатан заговорил с интонацией школьника, читающего стихи наизусть. Голос его приобрел ритм метронома:
   — Болезнь должна убивать, но убивать не сразу. Инфицированным должна требоваться госпитализация, чтобы в каждом случае заболевания вместе с больным из строя выбывало еще несколько лиц обслуживающего персонала. Заболевание должно распространяться путем контакта — чтобы выйти за пределы непосредственной зоны атаки и посеять панику. При этом болезнь должна быть такой, чтобы можно было надежно защитить от нее собственные войска.
   — Совершенно точно. Короче, Хэмлок, идеальной была бы некая вирулентная форма бубонной чумы. Так вот, в течение многих лет противник разрабатывает оружие на основе бубонной чумы. Они достигли больших успехов. Им удалось разработать средство доставки, изолировать штамм вируса с идеальными характеристиками и получить инъекцию, иммунизирующую собственные войска.
   — В общем, как я понимаю, с ними лучше не залупаться.
   Дракон поморщился — неуместное слово вызвало у него боль.
   — А, трущобы? Слой лака на поверхности у вас ведь очень тонок, а под ним — трущобы? К счастью, наши тоже не ленились. Мы сделали значительный скачок в том же направлении.
   — В оборонительных целях, разумеется?
   — Оружие возмездия — исключительно для ответного удара.
   — Естественно. Мы же в белых шляпах.
   — Боюсь, что не понял вас.
   — Американизм.
   — Понятно. В настоящий момент обе стороны зашли в тупик. Наши люди не могут найти прививку от вируса. Та сторона не может найти подходящую среду, способную сохранить жизнеспособность вируса в экстремальных температурных и механических условиях, с которыми сопряжена доставка вируса на межконтинентальной баллистической ракете. Мы работаем над раскрытием их процесса иммунизации, а им очень бы хотелось узнать состав нашей питательной среды.
   — У вас не было мысли о бартере?
   — Хэмлок, прошу вас, не считайте себя обязанным развлекать больного шутками.
   — И какое же отношение это миленькое дельце имеет ко мне?
   — ЦИР получил задание воспрепятствовать успехам той стороны.
   — И такая задача поручена ЦИРу? ЦИРу, столь блистательно провалившему вторжение на Кубу, устроившему инцидент в Газе, оскандалившемуся со спутниками-шпионами? Похоже, нашему правительству очень нравится играть в русскую рулетку с автоматом вместо револьвера.
   Дракон заговорил решительно:
   — Фактически, доктор Хэмлок, мы очень существенно продвинулись к тому, чтобы эффективно свести на нет всю их программу биологической войны в целом.
   — И как же вы добились таких чудес?
   — Позволив им перехватить нашу формулу питательной среды. — В голосе Дракона слышалось нечто, похожее на гордость.
   — Но не настоящую, — предположил Джонатан.
   — Но не настоящую.
   — И они такие идиоты, что этого не поймут.
   — Дело не в идиотизме. Переданная им среда проходит все лабораторные испытания. Когда наши люди случайно на нее набрели...
   — Вот это на наших людей похоже!
   — ...когда наши люди открыли эту среду, им показалось, что они нашли способ сохранения вируса в любых условиях. Мы провели исчерпывающие испытания. И если бы нам не представился случай проверить ее в боевых условиях, мы никогда бы не выявили ее дефект.
   — В боевых условиях?
   — Это вас не касается.
   Дракон был зол на самого себя, что проговорился.
   — Кстати, о белых шляпах, — заметил Джонатан. Казалось, Дракон внезапно рухнул от усталости, хотя никакого движения он не сделал. Он как бы обвалился изнутри, опал в груди, осунулся лицом и несколько раз мелко вздохнул.
   — Так вот, Хэмлок, — продолжил он, придя в себя. — Теперь вы понимаете, насколько это важно и спешно.
   — Честно говоря, не понимаю. Если мы в этой гадской гонке так здорово вырвались вперед...
   Он пожал плечами.
   — Недавно, — сказал Дракон, — мы понесли тяжелую утрату. Трое самых ведущих наших ученых умерло в течение месяца.
   — Убийства?
   — Не-ет. — Дракон определенно испытывал некоторую неловкость. — Я же говорил вам, что мы еще не разработали эффективной иммунизации и... Хэмлок, смех здесь просто неуместен!
   — Простите.
   Джонатан вытер слезы и постарался взять себя в руки.
   — Простите, но высшая справедливость...
   И он снова расхохотался.
   — Что-то вы не в меру смешливы, — ледяным голосом произнес Дракон. — Мне можно продолжать?
   Джонатан махнул рукой — дескать, валяйте — и еще раз хихикнул про себя.
   — Метод, который мы использовали, чтобы дать нашей питательной среде попасть в руки противника, был не лишен блистательности. Мы передали формулу одному из наших агентов, этому Стрихнину, в Монреале.
   — И сделали все, чтобы об этом узнал противник?
   — Потоньше, Хэмлок, потоньше. Мы, напротив, сделали все, что в наших силах, чтобы они не перехватили сведения. Все, кроме одного. Мы для этого дела использовали совершенно неумелого агента.
   — То есть, толкнули этого олуха на мостовую под проезжающий автомобиль?
   — Способности Стрихнина были крайне малы, малы в опасной степени. Рано или поздно... — Он сделал жест, долженствующий показать неизбежность. — И вот тут вступаете в действие вы. Чтобы наша маленькая хитрость была успешной, убийство Стрихнина должно быть отмщено так, чтобы все поверили, будто его потеря ив самом деле нас чрезвычайно огорчила. Более того, учитывая важность информации, та сторона естественно будет ожидать, что эти санкции мы начнем проводить значительно энергичней, чем обычно. И мы не должны их разочаровать. ЦИР считает жизненно необходимым для обороны страны, чтобы наш Отдел выследил и ликвидировал обоих убийц. И — в силу определенных причин — вы являетесь единственным, кто может осуществить вторую санкцию.
   Дракон замолчал, просчитывая своим математическим умом, не упустил ли он чего-нибудь важного в предшествующем разговоре. Наконец он решил, что не упустил.
   — Теперь вы понимаете, почему мы оказали на вас столь чрезвычайное давление?
   — Почему я — единственный, кто может провести эту санкцию?
   — Стоп. Сначала — вы принимаете это задание?
   — Принимаю.
   Ватные брови приподнялись на долю дюйма.
   — Что, вот так просто? Где же ваша обычная агрессивность?
   — Вы за это заплатите.
   — И предполагаю заплатить. Но, разумеется, в пределах разумного.
   — Посмотрим. Расскажите об объекте.
   Дракон помолчал, собираясь с силами.
   — Разрешите начать с подробностей убийства Стрихнина. В нем участвовали двое. Активную роль играл Гарсиа Крюгер, которого более нет с нами. Вероятно, именно он нанес первый удар. Почти определенно, именно он разрезал Стрихнину горло и живот перочинным ножом, чтобы достать проглоченную агентом резинку. Второй был явно не готов к кровопролитию на таком уровне. От всей этой операции его вырвало, прямо на пол. Я все это говорю вам, чтобы вы могли себе представить, с человеком какого склада вам придется иметь дело. Судя по его действиям в номере Стрихнина и после того, Спецрозыск пришел к выводу, что это — не профессионал с той стороны. Есть вероятность, что он был вовлечен в это дело из-за денег. Этот мотив вам, я полагаю, близок и понятен.
   — Имя объекта?
   — Мы не знаем.
   — Где он сейчас?
   — Мы не знаем.
   С растущим сомнением Джонатан спросил:
   — Но описание-то у вас есть?
   — Увы, лишь самое приблизительное. Нам известно, что объект — мужчина, не гражданин Канады и, очевидно, высококлассный альпинист. Все это мы смогли вычислить из одной невразумительной записки, доставленной в отель через несколько дней после его отъезда.
   — Очень мило. Вы, значит, хотите, чтобы я перебил всех альпинистов, которые не имеют счастья быть канадцами.
   — Не совсем. Объект будет этим летом участвовать в одном восхождении в Альпах.
   — Круг сужается. Остается всего-то три-четыре тысячи человек.
   — Не совсем, Хэмлок. Мы знаем, на какую гору он пойдет.
   — Ну и?..
   — На Айгер.
   Дракон ждал, какой эффект произведут его слова.
   После паузы, наполненной картинами самых страшных моментов своего альпинистского прошлого, Джонатан с уверенностью фаталиста спросил:
   — Северный склон, разумеется?
   — Совершенно верно.
   Услышав явную обеспокоенность в голосе Джонатана, Дракон торжествовал. Он знал о двух отчаянных попытках восхождения по этой предательской стене, предпринятых Джонатаном. В каждой из этих попыток ему почти чудом удалось избежать смерти.
   — Если этот человек нацелился на Айгерванд, то, скорее всего, мое дело будет сделано и без моего участия, — сказал Джонатан, не скрывая своего восхищения объектом, кем бы он ни был.
   — Я не пантеист, Хэмлок. Если Бог, по всеобщему признанию, на нашей стороне, то в Природе у нас уверенности куда меньше. В конце концов, вы сами дважды штурмовали склон, а все еще живы, — напомнил ему Дракон с явным удовольствием и с еще большим добавил: — Конечно, обе ваших попытки успехом не увенчались.
   — Я оба раза спускался с этого склона живым. Для Айгерванда это своего рода успех.