– Возможно ли это, отец?
– Конечно! Что в этом удивительного? Сегодня я немного устал… Но завтра… Приезжай завтра с ней… На обед… И на всю жизнь…
Сын потерял голову от радости, никогда, даже в самых безумных мечтах, не рассчитывал он на столь счастливый исход.
– Как мне благодарить вас? Вы – лучший из людей! Если бы вы знали, как я сожалею, что мучаю вас тогда, когда вы больше всего нуждаетесь в заботе и утешении!..
Михаил Борисович выпрямился, лицо его порозовело:
– Ошибаешься, Николай, никогда я не чувствовал себя лучше. До завтра. – Движением подбородка указал ему на дверь.
Ей так хотелось увидеть Озарёва веселым, но лицо его оказалось задумчиво. Не сказав ни слова, он бросил шляпу на сундук и обнял жену. Неужели даже не заметил нового платья? Щеки у него были холодные, поцелуй – снежным. Софи отстранилась, пристальнее взглянула на него и испуганно спросила:
– Как вы нашли отца?
– Не слишком хорош.
– Болен?
– Болел. И серьезно! Воспаление легких.
– Это ужасно. Немедленно едем к нему!
– Нет, он нуждается в отдыхе. Хочет видеть нас завтра.
Опасаясь, что слишком горько разочаровал ее, о чем свидетельствовали погрустневшие глаза, Николай продолжал с улыбкой:
– Как бы то ни было, он рад будет познакомиться с вами. Просил передать вам тысячу любезностей…
Ему было трудно говорить. Поздравив себя с победой, теперь был скорее обескуражен легкостью, с которой она досталась, испытывая угрызения совести при мысли, что успехом этим обязан отцовской усталости. Уж лучше бы тот метал громы и молнии и только потом уступил доводам рассудка.
– Итак, мы отправимся к нему завтра, – произнесла Софи. – Для меня это будет великий день.
Муж отошел на пару шагов, восхищенно оглядел ее с ног до головы и прошептал:
– Вы ведь наденете это платье? Оно так идет вам!
4
– Конечно! Что в этом удивительного? Сегодня я немного устал… Но завтра… Приезжай завтра с ней… На обед… И на всю жизнь…
Сын потерял голову от радости, никогда, даже в самых безумных мечтах, не рассчитывал он на столь счастливый исход.
– Как мне благодарить вас? Вы – лучший из людей! Если бы вы знали, как я сожалею, что мучаю вас тогда, когда вы больше всего нуждаетесь в заботе и утешении!..
Михаил Борисович выпрямился, лицо его порозовело:
– Ошибаешься, Николай, никогда я не чувствовал себя лучше. До завтра. – Движением подбородка указал ему на дверь.
* * *
Каждый раз, заслышав шум экипажа, Софи с бьющимся сердцем бежала к окну. Все напрасно. Время шло, она нервничала, ощущая одновременно непонятное ликование. Наконец, во двор въехала коляска Николая. Пока муж шел к дому, супруга еще раз поправила прическу, разгладила манжеты и, светясь счастьем, распахнула дверь.Ей так хотелось увидеть Озарёва веселым, но лицо его оказалось задумчиво. Не сказав ни слова, он бросил шляпу на сундук и обнял жену. Неужели даже не заметил нового платья? Щеки у него были холодные, поцелуй – снежным. Софи отстранилась, пристальнее взглянула на него и испуганно спросила:
– Как вы нашли отца?
– Не слишком хорош.
– Болен?
– Болел. И серьезно! Воспаление легких.
– Это ужасно. Немедленно едем к нему!
– Нет, он нуждается в отдыхе. Хочет видеть нас завтра.
Опасаясь, что слишком горько разочаровал ее, о чем свидетельствовали погрустневшие глаза, Николай продолжал с улыбкой:
– Как бы то ни было, он рад будет познакомиться с вами. Просил передать вам тысячу любезностей…
Ему было трудно говорить. Поздравив себя с победой, теперь был скорее обескуражен легкостью, с которой она досталась, испытывая угрызения совести при мысли, что успехом этим обязан отцовской усталости. Уж лучше бы тот метал громы и молнии и только потом уступил доводам рассудка.
– Итак, мы отправимся к нему завтра, – произнесла Софи. – Для меня это будет великий день.
Муж отошел на пару шагов, восхищенно оглядел ее с ног до головы и прошептал:
– Вы ведь наденете это платье? Оно так идет вам!
4
Сидя между Николаем и Мари в большой гостиной дома в Каштановке, Софи оживленно рассказывала о Париже, о путешествии, первых своих впечатлениях о России, но оживление это скрывало смущение, которое не покидало ее с первых мгновений их приезда сюда. Тесть не вышел им навстречу. Она объясняла это его болезнью, но огорчение не становилось от этого меньше. Появится ли к обеду, как уверяет Мари? Девушка показала молодоженам их комнату на втором этаже. Сестру мужа невестка нашла очень красивой, но чересчур застенчивой, дикаркой, с грустной враждебностью во взгляде. Мсье Лезюр, напротив, лебезил перед гостьей, пытаясь продемонстрировать жалкое легкомыслие. Он, например, собрал все французские книги, которые обнаружил в Каштановке, чтобы отнести их «в гнездышко молодой пары», и теперь ходил туда-сюда по коридору, клацая башмаками. Раздался грохот – на пол посыпались книги, Мари нервно рассмеялась.
– Господин Лезюр зря это затеял, – сказала Софи. – Я вовсе не спешу погрузиться в чтение!
– Пусть делает! – возразила девушка. – Ему так хочется вам понравиться! И не только ему! Все мы надеемся, что Каштановка придется вам по душе!..
В ее словах чувствовалась некоторая неестественность, гостья испытывала все большую неловкость. Растерянно взглянула на мужа, тот был сам не свой – скованный, настороженный.
– Может быть, ты сходишь к отцу, узнаешь, как он, – обратился Озарёв к сестре.
– Ему известно, что обед через полчаса, я не стану беспокоить его, когда он готовится к выходу.
Софи обернулась и увидела за окном двух крестьянок, прилипших носами к стеклу – они пробрались вдоль стены, чтобы полюбоваться женой молодого барина, которую тот привез из Франции. Обнаружив, что их заметили, девушки исчезли в мгновение ока в ужасе от собственной смелости. На смену им пришел рыжий мальчуган, которому, должно быть, пришлось встать на что-то, иначе не дотянулся бы до окна. Незнакомка улыбнулась ему, малыш испугался и немедленно испарился. Раздался звук оплеухи.
Сколько слуг в Каштановке? Двадцать? Тридцать? Сорок?.. – думала она, вспоминая, что уже видела няню Василису, ливрейного лакея с выбритым черепом, кучера в длинном голубом одеянии с малиновым поясом, пухленьких горничных с косами, в которые вплетены красные ленты, мальчишку в ситцевой рубахе, в обязанности которого входило бегать по коридорам и службам, передавая приказания, прачек, прислугу, повара-татарина, истопника с черными руками и опаленными ресницами, экономку с огромной связкой ключей на животе… И это только малая часть! К тому же Николай объяснил, что все это крепостные, занимающиеся работой по дому, но есть еще те, кто живет в деревнях и занимается землей.
– Извините, – прервала молчание Мари, – пойду взгляну, не надо ли помочь отцу.
И вышла, неловко ступая. Платье ее давно вышло из моды, как и все эти ленточки на корсаже и рукавах. Светлые волосы, заплетенные в косы и подобранные кверху, казались слишком тяжелыми для ее тонкой шейки. Руки опущены вниз, словно у пансионерки на прогулке.
– Ваша сестра очаровательна, – сказала Софи.
– Правда?
– Конечно! Сейчас для нее наступил переходный период, но через несколько лет вы увидите…
– Я рад, что она вам нравится! Вы ведь не знаете, что произвели на нее чрезвычайно сильное впечатление? Вы кажетесь ей восхитительной, изящной, загадочной…
– Как мило, что вы сказали мне об этом, – тихо ответила жена.
Озарёв взял ее руку и поднес к губам:
– Софи! Я так взволнован тем, что вижу вас в этом доме, где я родился, вырос…
Поверить в это было трудно – он не сводил с двери испуганного взгляда.
– Почему вы не надели вчерашнее платье? – вопрос прозвучал неожиданно.
– Мне показалось, что это будет лучше, – уклончиво ответила она.
На самом деле, сочла, что лучше одеться поскромнее, поскольку тесть едва выздоровел и еще очень слаб.
– Вы огорчены?
– Нет! Это тоже прекрасно! Прекрасно!..
Николай смотрел на нее и думал, что то, вчерашнее, золотистое, нравится ему больше этого, очень простого, бежевого с коричневыми полосками, годного, с его точки зрения, скорее для верховой езды. Но сказать об этом не решался, считая себя абсолютным профаном по части женской элегантности, а у Софи, как у всякой парижанки, врожденное чувство прекрасного. Вспоминая восхитительную мебель, украшавшую особняк Ламбрефу, он опасался, что крепкий, надежный, но лишенный какого бы то ни было стиля дом в Каштановке и его обстановка не оправдают ее надежд: массивные темные кресла, похожие на сундуки комоды, прочные столы. Над клавесином висел портрет одного из предков рода, генерала с орлиным взором, в орденах, служившего при Екатерине. Ему эта картина казалось смешной, но жена заметила:
– Господин Лезюр зря это затеял, – сказала Софи. – Я вовсе не спешу погрузиться в чтение!
– Пусть делает! – возразила девушка. – Ему так хочется вам понравиться! И не только ему! Все мы надеемся, что Каштановка придется вам по душе!..
В ее словах чувствовалась некоторая неестественность, гостья испытывала все большую неловкость. Растерянно взглянула на мужа, тот был сам не свой – скованный, настороженный.
– Может быть, ты сходишь к отцу, узнаешь, как он, – обратился Озарёв к сестре.
– Ему известно, что обед через полчаса, я не стану беспокоить его, когда он готовится к выходу.
Софи обернулась и увидела за окном двух крестьянок, прилипших носами к стеклу – они пробрались вдоль стены, чтобы полюбоваться женой молодого барина, которую тот привез из Франции. Обнаружив, что их заметили, девушки исчезли в мгновение ока в ужасе от собственной смелости. На смену им пришел рыжий мальчуган, которому, должно быть, пришлось встать на что-то, иначе не дотянулся бы до окна. Незнакомка улыбнулась ему, малыш испугался и немедленно испарился. Раздался звук оплеухи.
Сколько слуг в Каштановке? Двадцать? Тридцать? Сорок?.. – думала она, вспоминая, что уже видела няню Василису, ливрейного лакея с выбритым черепом, кучера в длинном голубом одеянии с малиновым поясом, пухленьких горничных с косами, в которые вплетены красные ленты, мальчишку в ситцевой рубахе, в обязанности которого входило бегать по коридорам и службам, передавая приказания, прачек, прислугу, повара-татарина, истопника с черными руками и опаленными ресницами, экономку с огромной связкой ключей на животе… И это только малая часть! К тому же Николай объяснил, что все это крепостные, занимающиеся работой по дому, но есть еще те, кто живет в деревнях и занимается землей.
– Извините, – прервала молчание Мари, – пойду взгляну, не надо ли помочь отцу.
И вышла, неловко ступая. Платье ее давно вышло из моды, как и все эти ленточки на корсаже и рукавах. Светлые волосы, заплетенные в косы и подобранные кверху, казались слишком тяжелыми для ее тонкой шейки. Руки опущены вниз, словно у пансионерки на прогулке.
– Ваша сестра очаровательна, – сказала Софи.
– Правда?
– Конечно! Сейчас для нее наступил переходный период, но через несколько лет вы увидите…
– Я рад, что она вам нравится! Вы ведь не знаете, что произвели на нее чрезвычайно сильное впечатление? Вы кажетесь ей восхитительной, изящной, загадочной…
– Как мило, что вы сказали мне об этом, – тихо ответила жена.
Озарёв взял ее руку и поднес к губам:
– Софи! Я так взволнован тем, что вижу вас в этом доме, где я родился, вырос…
Поверить в это было трудно – он не сводил с двери испуганного взгляда.
– Почему вы не надели вчерашнее платье? – вопрос прозвучал неожиданно.
– Мне показалось, что это будет лучше, – уклончиво ответила она.
На самом деле, сочла, что лучше одеться поскромнее, поскольку тесть едва выздоровел и еще очень слаб.
– Вы огорчены?
– Нет! Это тоже прекрасно! Прекрасно!..
Николай смотрел на нее и думал, что то, вчерашнее, золотистое, нравится ему больше этого, очень простого, бежевого с коричневыми полосками, годного, с его точки зрения, скорее для верховой езды. Но сказать об этом не решался, считая себя абсолютным профаном по части женской элегантности, а у Софи, как у всякой парижанки, врожденное чувство прекрасного. Вспоминая восхитительную мебель, украшавшую особняк Ламбрефу, он опасался, что крепкий, надежный, но лишенный какого бы то ни было стиля дом в Каштановке и его обстановка не оправдают ее надежд: массивные темные кресла, похожие на сундуки комоды, прочные столы. Над клавесином висел портрет одного из предков рода, генерала с орлиным взором, в орденах, служившего при Екатерине. Ему эта картина казалось смешной, но жена заметила:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента