– Отходить надо, – сказал Ешка. – Пичук, ты знаешь, где мы будем. Он подвел Аржана к Сергею Петровичу – и Мачу стало ясно, что красавец-гусар и на сей раз поедет поперек седла, вроде мешка с репой.
– Бежим! – потянул Мача за рукав цыганенок.
И парень сам не понял, как это ноги столь быстро понесли его по лесной тропинке.
Он и всегда-то бегал быстро, он любил бегать, но теперь стоило бы внимательнее смотреть под ноги, а он не смотрел вовсе, несся вольно и раскованно, и ни один кривой корень не вывернулся из мрака, ни одна ветка не выскочила, не хлестнула по лицу, не зацепила корявой лапой.
А стоило бы удивиться этому. Он бы и удивился – если бы хоть раз обернулся. Он бы увидел высокую женщину с темными распущенными волосами, в длинной рубахе из тонко выделанной кожи, которая протянула руки – и образовала раскрывающийся перед Мачем и Пичуком коридор. А за их спинами и ветки смыкались, и корни, насильно загнанные в землю, с кряхтением вылезали обратно.
Вдруг бег оборвался. Парень и мальчик встали, как вкопанные.
Они увидели Ринглу.
Настолько широкими кругами носила ее пляска, что черные уланы расступились, давая девочке побольше простора. И более того – они стояли полумесяцем на тот случай, если круги станут еще шире. Мач и Пичук увидели этот дугообразный строй черных фигур изнутри и поймали пролетавший взгляд девочки.
Конечно же, цыганочка не увидела их во мраке, потому что они предусмотрительно не покинули малинника на опушке, она помчалась дальше. Но Мач почуял неладное.
Странным было лицо Ринглы. Уланы не замечали этого. Да и где им было заметить! Казалось, будто девочка не дышала… да, не дышала. Какая-то внутренняя сила, не нуждающаяся в воздухе, распоряжалась ее телом.
И Рингла, еще не поняв этого, была счастлива. Она не задыхалась больше, руки и ноги стали удивительно легки и послушны, а спина прогибалась назад, как лозинка. Девочка могла бы, прогнувшись, и платок зубами с земли поднять, если б кто догадался этот платок бросить. И так ей стало радостно, что она опять, в третий раз, начала все тот же танец.
Она снова опустилась наземь, раскинула юбки – и увидела стены кибитки, ворох детского тряпья. Ее опять пронизало предчувствие – и она позволила волне этого предчувствия трепетом пройти по всему телу и угаснуть в кончиках пальцев, разрешила рукам вознестись над головой. А откуда-то издалека уже летел голос – и цыганочка, уловив его кончиками пальцев, опять вся напряглась, обращая постепенно и тело, и сердце в слух.
И голос примчался! Он сорвал Ринглу с места. Она устремилась навстречу и радостно подумала – как хорошо, что дыхание больше не сковывает, можно мчаться на свет синих глаз хоть до самого неба, хоть до самой далекой звезды! И помчалась…
– А я увела вас от него! А его спасли! А он будет жить!.. – хотела она крикнуть в затуманенные лица, вроде бы оставшиеся внизу, но внезапно взлетевшие ввысь. Только голоса у нее больше не было.
Это даже не испугало цыганочку. Ведь полет продолжался, чего же больше? Он продолжался, продолжался!
Огромные синие глаза летели навстречу…
Рингла лежала на траве, неловко заломив руку, и все летела, летела, летела… А уланы, стряхивая с себя дурман ее дикого, буйного танца, ошалело трясли все еще туманными физиономиями, не в силах вымолвить ни слова.
И тут раздался выстрел.
Это кто-то, более стойкий, раньше прочих пришел в себя и обнаружил пропажу повозки.
Толпа черных улан мгновенно опомнилась. Прогрохотали мимо неподвижного лица девочки кавалерийские сапоги. Но их шум не догнал Ринглы в ее полете.
Мачатынь и Пичук, пригибаясь, прокрались к ней.
– Я боюсь, – протянув руку, но не прикасаясь, сказал Пичук.
– Не бойся, она устала и отдыхает, – сам себе не веря, растерянно успокоил Мач.
– Она не спит, она умерла. Я знаю, что это такое.
– Молчи! – шикнул парень. – Не могла она от пляски умереть. Отнесу ее подальше, дам воды, придет в себя.
– Могла… – обреченно прошептал Пичук. И хотя мальчишка не стал ничего объяснять, Мач понял – от пляски и впрямь умирают.
Ему было страшно прикоснуться к неживому телу. Но и оставить тут Ринглу Мач тоже не мог.
Вздохнув, отважился он, поднял на руки невесомую – ведь полет все не кончался – Ринглу и сперва медленно, потом все быстрее пошел сквозь малинник и по тропинке. Пичук побежал за ним.
Но чтобы попасть туда, где назначена была встреча, им нужно было по кругу обойти уланский бивак. Хоть и лесом, а впритирку к придорожной поляне.
Уланы, потрясенные пропажей повозки, все же сообразили, что далеко она не укатила, и кинулись прочесывать лесную опушку. Причем время от времени, услышав из глубины леса подозрительный шум, стреляли на звук.
Чуть было не подвернулся под такой выстрел и Мач.
Но как раз в тот миг, когда палец черного улана стал сильнее жать на спусковой крючок, Мач ощутил сквозь рубаху теплое, тяжелое и, кажется, даже мохнатое. Оно легло на плечо и пригнуло к земле, да так, что парень чуть было не выпустил из рук невесомое тело Ринглы. Пуля просвистела в ветках примерно там, где полагалось быть его голове.
– Не время и не место… – проворчал суровый голос, вроде бы пожилой женщины, тяжесть с плеча исчезла. Мач выпрямился, чтобы бежать дальше, но успел кинуть взгляд на плечо.
Там пробыл еще мгновение и утянулся в темноту черный ком, похожий на медвежью лапу.
Глава одиннадцатая, о которой автор опять-таки пока не подозревает
– Как будто на сей раз уцелел, – задумчиво сказала Наар-Ава. – И угораздило же это Дитя-Зеркало поспеть как раз к войне! И нужно же ему всюду сунуть нос…
– Мы спасем его от глупой смерти, – почесывая под тяжелой шапкой голову, пообещала Поор-Ава. – Придется! Это Дитя если и погибнет, то лишь за свободу! Чтобы и весь этот крошечный народишко погубил сам себя ради свободы. Другого надежного способа сладить с ним я просто не вижу.
– И будет же с ним хлопот! – воскликнула Виирь-Ава. Неизвестно, кого она имела в виду – весь народ целиком или только беспутного Мача.
– Расскажи нам о нем побольше, сестричка, – попросила бархатным голосом красавица Наар-Ава, приобняв Качу и сладко грея ей ухо ароматным, земляничным дыханием.
Девушка с большим удовольствием переоделась уже в длинную, мягкую, приятно пахнущую и красиво расшитую кожаную рубаху. Но только никак не могла решить, чем украсить волосы. Тоол-Ава предложила ей вплести в косы витые шнуры, у Поор-Авы нашелся меховой обруч с круглыми мохнатыми ушками, но это уж было вовсе не по жаркой погоде, а Вууд-Ава сняла с шеи янтарную подвеску.
Все это богатство лежало у Качи на коленях. Авы и сидеть на земле ее выучили не так, как она привыкла – подвернув одну ногу. Они сидели на пятках, а пальцы сплетали при этом в корзиночки, если только не были заняты делом. Сидящая на пятках Ава могла молниеносно вскочить – и это движение Каче тоже следовало выучить.
– Да что про него рассказывать? Третий отцовский сын, одни глупости на уме, – высокомерно ответила Кача. – Ростом не вышел, думает умом взять. А ум у Мача только на всякие безобразия горазд. Устроил в господском саду целую грядку селедок! Пастора недавно до икоты перепугал. А осенью, в Ночь велей слопал у соседей все угощение в риге, на столе оставил старую постолу, те и решили, что вместо покойных дедов на угощение злые духи приходили! А еще в женихи набивается!
Все эти проказы не произвели на Ав особого впечатления – но о женихе Кача сказала не только презрительно, а и с некоторой тоской. Да еще спину гордо выпрямила.
– Если тебе так уж нужен жених, то и это удовольствие у тебя будет, – переглянувшись с Ваам-Авой, сказала Мааса-Ава. – И не какой-нибудь, а знатный господин.
– Как наш барон?
В голосе девушки не было никакого энтузиазма. Авы добродушно рассмеялись.
– Если тебе нужен именно ваш глупый барон, то и за ним дело не станет!
Кача надулась. В конце концов, оставаться незамужней – это и вовсе неприлично, что бы ни толковали Авы про свое замечательное безбрачие.
– Я сама укажу тебе, сестричка, жениха. А про Мача забудь, – потребовала Мааса-Ава. – Он тебе не пара. Он, того гляди, через пару месяцев за свободу погибнет, а ты – Ава! И тебе в этом народе жениха искать неприлично.
– Но ведь во мне есть и их кровь, – задумчиво сказала Кача. – Я это чувствую…
– К сожалению, да, – подтвердила Тоол-Ава. – Латышская кровь в тебе тоже течет. Но наша кровь в тебе сильнее. И она одолеет. Ты лучше подумай, сколько зла они причинили нашему народу. Прогнали его из родных лесов…
– И хуже того – обокрали! – вмешалась Виирь-Ава. – В моих лесах хватило бы места для всех. Мы приняли пришельцев по-доброму, мы показали им священные каменные круги, мы научили их, как пользоваться Колесом Года! А они украли наши знания! Наши священные знаки! И до сих пор ими пользуются!
– Я не знаю никаких священных знаков, – возразила Кача. – Вот разве что знак Ужа, который должен давать силу…
– Он и дает силу! – воскликнула Виирь-Ава. – Но им можно пользоваться в определенные дни, с нужными заклинаниями. Мы научим тебя узнавать эти дни по Колесу Года. А пришельцы просто используют его для узоров на своих поясах. И другие знаки – с ним вместе. Получается какая-то дикая магическая смесь, в которой обрывки давней силы знаков сплетаются как попало и приносят больше вреда, чем пользы.
– Тем лучше, – вдруг сурово сказала Кача.
Она бы удивилась перемене собственного настроения – если бы заметила, что оно переменилось. А поскольку у нее глаз на затылке не было – она и не знала, что Тоол-Ава просто-напросто сзади протянула к ней руки и дала безмолвный приказ.
– Тем лучше, – согласилась с ней Вууд-Ава. – Ты у нас умница, все понимаешь…
– Бегунья наша лесная, быстроногая, – добавила Виирь-Ава.
Кача улыбнулась.
Авы могли бы вовсе не толковать ей про международную месть и прочие высокие материи, чтобы привлечь ее на свою сторону. Достаточно было коснуться болезненного вопроса о ногах.
Они у девушки были довольно тонкие. А это считалось для невесты серьезным недостатком. Будь Кача богатой наследницей – надевала бы несколько пар белых чулок, чтобы ноги казались толще. Но на такую роскошь у нее не было денег. Ни на покупные чулки, ни на шерсть для вязанья.
А мудрые Авы объяснили ей, что толстые ноги – это как раз и есть недостаток. Просто у пришельцев все женщины такие – и ни одна из них не годится быть легконогой лесной бегуньей. Им, когда они определили Дитя-Зеркало, даже не пришлось исследовать родословную Качи – все было ясно по ногам.
Вот и сейчас, устроившись, как в шалаше, под огромными ветвями высоченной ели, приказав Кехн-Тоолу светить не слишком ярко, они всячески ублажали девушку. Они расказывали о знаках на камнях и на поясах, о Колесе Года, запечатленном в каменном круге, они рисовали восьмиконечную звезду из двух наложенных друг на дружку квадратов, где каждый угол что-то означал, либо день солнцестояния, либо праздник, – и Кача все отчетливее понимала, какое невероятное счастье свалилось ей на голову.
Правда, ей было чуточку тревожно за Мача.
Она знала, что незадачливый жених обречен на смерть, но это могло случиться завтра, а могло и через десять лет. Кача пыталась сидеть одним задом на двух стульях: она и готовилась когда-нибудь в будущем радостно принести парня в жертву ради избавления от народа-пришельца, народа-захватчика, осмелившегося презирать ее тонкие ноги, и хотела сейчас, сию минуту, все же спасти его от неприятностей.
Мудрые Авы это видели, но торопить события не стали – хотя для этого достаточно было протянуть сзади к затылку девушки источающие яд пальцы. Кача лишь несколько дней была Авой – а до того девятнадцать лет крепостной девицей, которая в лучшем случае могла бы пройти выучку на баронской кухне и стать служанкой у блудливого пастора. Мачатынь был для нее очень даже удачным женихом – если бы только сама она была чуть попроще…
И потому Виирь-Ава сняла висевшую на плече кожаную сумку, мехом наружу, достала из нее узелок и с словами «Это мой узелок силы» распутала стягивавшие кожаный лоскут крест-накрест и по-всякому жилы.
На ладони у нее оказался большой тусклый кристалл.
Кача уставилась на этот кристалл – потому что не смотреть на него она не могла, такое уж у него было свойство. Да и прочие Авы потянулись к нему. Одна лишь Наар-Ава отвлеклась – она достала откуда-то из-за спины большой бубен, но не круглый, а скорее девятиугольный – так хитро был выгнут каркас под натянутой кожей.
Она мелко-мелко заиграла пальцами по ворчливому бубну – но вдруг на тонкую руку легла медвежья лапа Поор-Авы.
– Смотри, сестричка! – велела она Каче. – Еще одно доказательство их воровства и глупости. Вот наш священный девятиугольный бубен! Он помогает нам странствовать по мирам – и по нашему, и по верхнему, и по нижнему. А они? Знаешь, что их женщины сделали с нашим бубном?
Кача помотала головой. Судя по рыку Поор-Авы, по сопенью прочих Ав, латышские женщины уж очень основательно поиздевались над древней святыней.
– Тебе ничего наш бубен не напоминает? – тоненько спросила Виирь-Ава. – Нет?
– Напоминает… – пробормотала Кача, и вдруг зажала себе рот рукой. Ей стало смешно.
– Ладно уж, посмейся… – качая головой, позволила Тоол-Ава. – Со стороны это, пожалуй, и забавно. Они не поняли, что это такое мы используем в тайных священнодействиях. Но им понравилась форма… как и всем примитивным народам, впрочем… И они стали, изготавливая свой вареный сыр с тмином, завязывая его в холстину, лепить эти самые девять углов! А спроси, зачем, для чего – не знают!
– Они украли нашу волшебную девятку, украли, сестричка, украли! – уже не взвизгнула, а проскрежетала Виирь-Ава. – А теперь – начинаем!
Наар-Ава, сосредоточенно глядя в середину бубна, опять мелко-мелко зашустрила пальцами. Потом среди рокота прорезались более громкие удары – и как-то они совпали с биением сердца Качи. Ритм все ускорялся, ускорялся – и вдруг в кристалле перед глазами девушки произошло какое-то движение.
Она увидела угол стола в корчме, и рукав синего выгоревшего доломана, и остроносый профиль. Увидела – и отрешилась от всего, что ее окружало. Она уже была там, в этой грязной корчме, где по военному времени и поесть толком не давали, поскольку все, что только могли, припрятали корчмарь и корчмарка для себя и своих детей. Она уже вдыхала несвежий воздух.
Однако выбора у Сергея Петровича, Ешки, Паризьены и Мача не было. Здесь они назначили встречу – сюда перепуганный и потрясенный Мач принес Ринглу, спасти которую было уже невозможно – она ушла в полет…
– Это война… – услышала Кача печальный голос незнакомой черноволосой женщины, обнимавшей цыгана, тоже незнакомого, прижимавшей к груди его кудлатую голову. – Это просто война. Обыкновенная война…
Возле цыгана, просунув руку под его локоть, сидел чумазый и сердитый цыганенок. Другой рукой он подносил ко рту то ломоть хлеба, то кусочек тонко нарезанного тминного сыра, и жевал с такой яростью, будто каждая черненькая тмининка была прусским уланом.
Кача была так близко, что могла бы их перечесть. Хотя ее не учили сложным вышивальным и вязальным узорам, как богатых наследниц, однако считала она неплохо.
– Неладно-то как… – прошептал красавец-гусар, опустив синие глаза, свесив роскошный седеющий чуб. – Дитя еще малое. Года на четыре помоложе Наташеньки будет…
А Мач, ради которого Авы затеяли все это действо с кристаллом и бубном, сидел на лавке рядом с гусаром, хмуро глядя в другую сторону.
– Замыслы строит… – прошептала над ухом Тоол-Ава. – Как от них от всех отвязаться.
– Война! – сказал Адель и гусару. – А ты думал – впереди полка с саблей наголо? С саблей – это полчаса, а война – это годы. И она не разбирает, кто старый, кто молодой, кто мальчик, кто девочка. Раньше тебе это в голову не приходило?
Гусар вздохнул.
– Тебе еще много чего в голову не приходило… – пробормотала Адель. – Ладно, что-нибудь придумаем…
Кача обернулась, чтобы посмотреть на ближнюю к ней Аву и задать беззвучный вопрос. Она хотела знать, что так озаботило гусара и черноволосую незнакомку. И сразу же нарушилась связь между ней и изображением, истаял звук, лица в кристалле стали мельче тмина…
– Она его в Ригу переправить хочет, – объяснила Наар-Ава. – А это не так просто. Нужно пройти сквозь прусские посты, потом сквозь русские посты.
– Почему же он не может выйти прямо к русским постам? – удивилась Кача.
– Потому что его первым делом примут за лазутчика. Не было в этих местах ни одного русского конного полка с таким мундиром. А этот вояка к месту нового назначения в старом мундире ехал – и поди объясни простому солдату, кто ты таков! И у этих, и у тех мундиры-то похожие! В Курляндии же ему делать нечего – особенно после того, как его тут расстреливать собирались.
– Так ведь все очень просто! – обрадовалась Кача. – Пусть его цыган до Риги доведет! Цыгане все тропинки знают…
Наар-Ава поднесла палец к губам – темное пятнышко на кристалле, плотно заполненное лицами, вновь ожило и зазвучало.
– Уходи-ка, Адель, – посоветовал, опомнившись, Сергей Петрович. – Возвращайся к своим, пока не поздно. Соврешь чего-нибудь… А с нами – пропадешь!
– Какие они мне, дьявол их задери, свои? – возмутилась Адель. – Пруссаки, колбасники? И без меня обойдутся. Как видишь, я сама и все мое имущество – здесь. А что будет дальше – понятия не имею! И ты тоже не имеешь. Вот сабля, вот пистолеты, и Фортуна, ласточка моя, тоже цела и невредима. И упряжную лошадь мы увели, будет у нас заводной. Она у меня тоже добрая лошадка.
– Паризьена! – начал, не подумав, внушение Сергей Петрович и воздел крупные загорелые руки. Маркитантка показала язык. Гусар и онемел.
Мач смотрел в стенку – и на его физиономии было явственно написано: он не понимает, зачем сюда угодил и почему тратит время на нелепое торчание в корчме. Свой долг он уже выполнил – помог похоронить Ринглу как положено. Вспомнив, Мач опять удивился тому, что его поразило у края той крошечной могилки. Лицо девочки было не мертвым, но спящим и счастливым.
Ешка высвободился из крепкого объятия и, взяв за толстую ручку деревянную кружку, мало чем поменьше собственной головы, единым духом проглотил все бывшее в ней темное пиво.
– Дети, – сказал он. – К детям бы сейчас… Хватит с меня! Мало мне того проклятия…
– Проводим мы тебя к детям, – пообещал Сергей Петрович, а Паризьена кивнула.
Мач не сказал ничего.
Кристалл надолго задержался на его лице. И молчал. Совершенно не было слышно, о чем совещаются гусар, цыган и маркитантка. Когда же Кача снова их увидела, они считали рассыпанные по столу деньги. Нужно было заплатить корчмарю, а некоторую кучку Сергей Петрович отсчитал и подвинул к Мачу.
Тот заинтересовался соседней кучкой.
– Это наша, французская монета, – услышала Кача голос Паризьены.
– Монета, да не та, – шепнула ей в ухо Наар-Ава. И девушка вновь отвлеклась от кристалла.
– Дадим мы тебе в приданое некую монетку, – пообещала Наар-Ава. – Если сделаешь все, как нужно.
Кристалл опять показал физиономию Мача. Тот, очевидно, услышал от маркитантки что-то любопытное. В глазах зрел замысел – может статься, и очередной проказы.
– Думай, думай! – зловеще приказала ему Поор-Ава. – Выдумывай себе погибель!
И прикрыла мощной пятерней кристалл.
– Значит, уже теперь?.. – растерянно с просила Кача. Ей все же не хотелось ничьей смерти.
– Не сразу же, – проворчала Поор-Ава.
– И не о том он думал сейчас, о чем надо бы, – добавила Мааса-Ава. – Нужно что-то делать!
Авы стремительно переглянулись и дружно уставились на Качу.
Виирь-Ава огладила кристалл, пошептала ему и стряхнула с рук нечто незримое.
– Мы научим тебя пользоваться кристаллом, – пообещала Хозяйка ветров, Ваам-Ава. – А сейчас придется тебе сходить с Наар-Авой в одно местечко и выполнить там одно поручение.
– В таком виде? – проведя руками по кожаной рубахе, удивленно спросила Кача.
– Твой вид отныне не имеет никакого значения, – загадочно сказала Наар-Ава. – И сейчас ты в этом убедишься. А потом и сама наловчишься…
Наар-Ава достала каменный нож и сверху вниз распорола кору красавицы-ели.
– Вот где у меня сегодня будет вход, – сказала она. – Дерево старое, корни длинные, а где кончится самый тонкий светлый корешок, там я поплыву по нашим заповедным подземным жилам. Это иногда бывает опасно, потому что у жил есть перекрестки, или даже двойные перекрестки, если в том же месте, но ниже, пересеклись две другие жилы. И можно не сразу найти подходящий корень, чтобы выйти из нижнего мира. Когда-нибудь мы тебя и этому обучим.
– Я бы могла дать ей Кехн-Тоола, но подземный путь надежнее, – объяснила Тоол-Ава. – Кехн-Тоол хороший слуга ночью, когда его мало кто может увидеть. А днем понапрасну пугать врага незачем.
Виирь-Ава, Лесная хозяйка, обошла дерево, бормоча и рисуя пальцем на коре знаки.
– Уговаривает дух ели помочь Наар-Аве, – шепнула Мааса-Ава, Хозяйка земли. Кача кивнула, захваченная зрелищем. Тоол-Ава повесила ей через плечо сумку, расшитую кусочками меха.
Наар-Ава обняла ствол так, что щель в коре пришлась посреди груди, и прижалась.
– Возьми меня за плечи и постарайся слиться со мной! – велела она.
– Как только можешь! Прижмись! Сильнее! И ни за что не отпускай меня. А то – пропадешь!
Авы, взявшись за руки, соприкасаясь локтями, тесно окружили их. Затылком Кача ощущала волны дыхания.
– Я вхожу, я вхожу… – прошептала Наар-Ава. – Я уже спускаюсь вниз… Я иду, я иду-у-у…
– Долго-долго-долго-долго!.. – заныли Авы, и Кача, как бы повинуясь приказу, – с ними вместе.
Но она еще не была Авой, она не умела отдаваться магии.
– По длинному корню, по долгому светлому корню!.. – отрешенно твердила Наар-Ава. – Долгим скольженьем, долгим движеньем…
– Тихо-тихо-тихо-тихо!..
Кача усердно повторяла слова, но решительно не понимала происходящего. Она не участвовала в сотворении магии – она все еще была зрительницей и видела странные вещи. Лица Ав с закрытыми глазами понемногу преображались, темнели, черты заострялись, как будто эти суровые лица наливались тяжелым и опасным мраком. Голова красавицы Наар-Авы ушла в плечи, справа явственно обозначился горб. Каче стало страшно.
Она попробовала разжать закостеневшие на плечах Наар-Авы пальцы, чтобы выскользнуть из качающегося круга, но Авы, сомкнувшись, налегли ей на спину и держали крепко.
А тут еще Наар-Ава резко наклонилась вперед, как будто не упиралась только что грудью в столетний ствол. И Кача – с ней вместе.
Со всех сторон обжало ее мощной тяжестью. И шершавая эта тяжесть навалилась на веки.
Под ногами была живая веревка. По ней проходили толчками мягкие волны, и Кача, не переступая, все же продвигалась вперед.
– Добрая ель, сильная ель, мы принесем тебе жертвы, мы ублаготворим тебя!.. – слышала Кача сразу два голоса, слившихся в один, одновременно откуда-то издалека и спереди. – Как светлы твои корни… Уйди! Здесь тебе нет места! Уйди, старик!.. Я – Ава! За мной – семь Ав и восьмая идет следом! Мы – сильнее!..
Сквозь сомкнутые веки Кача увидела бледный силуэт – словно бы старика с бородой по колено, в длинной неподпоясанной рубахе, и на голове у него вспыхнули тусклые искорки венца.
– Ты своих не убережешь! – сказала Наар-Ава, очевидно, на прощание, потому что больше старика не поминала. – Наше ведовство древнее твоего!..
Вдруг ступни обдало холодом – Кача поняла, что это подземная жила. А потом холод охватил и все тело под кожаной просторной рубахой.
Зато отвалилась и сгинула тяжесть. Кача открыла наконец глаза – и увидела перед собой затылок в сером льняном платке. Она сняла руки с поникших плеч, закутанных в старую виллайне, которую в хорошем хозяйстве давно бы определили быть лошадиной попоной, стоявшая перед ней женщина обернулась – и Кача не узнала Наар-Аву.
Теперь это была горбатая старуха, древняя, как башня вавилонская. Только живые темные глаза напоминали о стройной красавице – да и те Наар-Ава сразу же упрятала в морщинистом прищуре отекших век.
Кача шарахнулась от нее.
Наар-Ава, не обращая внимания на спутницу, прислушивалась… Потом, крепко взяв ее за руку, потащила за собой сквозь придорожные кусты, от одинокой старой сосны, вдоль ствола которой шел широкий светлый шрам.
А по дороге навстречу им обеим широко шагал Мач. Была у него такая особенность: при малом росте – поступь здорового мужика.
Справа под мышкой он держал баварскую саблю. И в правой же руке – повод гнедого, который что-то совсем устал – шел, до колен свесив голову.
– Не бойся! – шепнула Наар-Ава, успев удержать Качу от прыжка в кусты. – Он не видит твоего лесного наряда. Да ты и сама посмотри…
Кача ухватилась за кожаную бахрому – но это уже была ее обычная полосатая юбка, обтрепанная по широкому подолу, которую два года назад подарила хозяйка. В том, что юбка старше самой Качи, никто и не сомневался.
– Кача? – глазам своим не веря, спросил Мач.
Наар-Ава, которая только что стояла между парнем и девушкой, как-то незаметно оказалась у Качи за спиной.
– Мач?!. – еще не зная, как объяснить свое присутствие на ночной дороге, воскликнула Кача. И сразу же ей непонятным образом стало ясно, куда и откуда она идет.
А это десять сухих пальцев протянулись сзади к ее затылку…