И этот кретин, вместо того, чтобы на условиях партнерства с Петролеумом наваривать капитал на продаже оружия в Африку, вознамерился ограбить своих хозяев и подставить его, Артемия Борисовича Аникеева, – человека, несоизмеримого с этим дебилом по всем параметрам.
Расчет, как понимал Весельчак, был прост, – с точки зрения десятилетнего ребенка. Себе Председатель намеревался забрать все деньги Трейда, а трейдовским авторитетам отсудить деньги Петролеума. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы.
Да только не выйдет так. Не выйдет ни при каких обстоятельствах. Что бы ни отчебучил этот Танцор, как бы Председатель безукоризненно ни провернул дельце, однако все это было суета сует и наматывание себе дополнительного срока. Но скорее всего, его ожидала пуля. Трейдовские авторитеты такого не прощают.
Весельчак, как только узнал, что Илларионов заказал на «Интеле» перчатки с его «пальчиками», так сразу же и обезопасил себя. У того же самого хирурга, который вылепил ему новое, располагающее к себе лицо, втайне от всего мира пересадил кожу со спины на ладони рук. Настолько втайне, что пришлось даже убрать и хирурга, и ассистента, и медсестру.
И это была вполне оправданная жестокость, совершенно необходимая в этом враждебном для любого биологического существа мире.
И пусть теперь Председатель делает все, что угодно. Аникеев обезопасил себя на все сто.
Весельчак настолько растрогался от двух нахлынувших на него совершенно противоположных чувств – гордости за себя и жалости к Председателю, который вскоре сам себе подпишет смертный приговор, – что попросил, чтобы Илона сделала ему эвкалиптовый компресс. Поскольку кожа лица после пластической операции требовала особого ухода. Сильные эмоции, перерастающие в мимическую пляску, были для нее губительны.
Хотя он, как положено, и крестил детей, но был материалистом до мозга костей. Не верил даже в христианские чудеса, а уж в каких-то черножопых «едунов, выкапывающих из могил покойников, – и подавно.
Поэтому Завьялов первым делом поехал на Троекуровское кладбище, где в декабре опустили в задубевшую землю гроб с Лешкой Осиновым. Место он запомнил хорошо. И нашел быстро по ряду характерных примет – братская могила, в которой покоились воины-афганцы, памятник пианисту, который клавишей стаю кормил с руки, дубок с тремя стволами…
Где-то здесь должна быть и могилка Осипова… Вот, за той, с высокой оградой. Но нет, там лежит какая-то старушка. Лежит уже давно… Тогда надо пройти вон туда… И там не то.
Завьялова начало охватывать беспокойство. Пока не сильное, с которым можно справиться без помощи «Фенозепама».
Прошел час. Однако Завьялов все кружил и кружил, начиная паниковать.
Пошел в контору, где женщина, похожая на товароведа обувного магазина, долго искала по книге прошлого года место захоронения Осипова, Алексея Дмитриевича.
Нет, таковой в книге не значился.
У Завьялова начала уходить земля из-под ног. Это признак безумия, – понял он.
Приехал на службу. Долго не решался заговорить с сослуживцами, хоть тайна и жгла его изнутри нестерпимо. Наконец, как ему показалось, непринужденно, сказал капитану Лапину:
– А помнишь, Алешка Осипов… Лапин недоуменно посмотрел на Завьялова, и словно зачитал одновременно и диагноз, и приговор:
– Какой еще Осипов?
Завьялову стало страшно. У него появилось непреодолимое желание, как в детстве, спрятаться от огромного враждебного мира под столом и сидеть там, потихоньку шмыгая носом, думая, что спасся…
Однако взял себя в руки и поехал домой, где, выпив две бутылки водки, упал на диван. Чтобы видеть тревожные сны. А утром страдать не от психики, а от расстройства интоксицированного организма.
АППЛЕТ110. КРУЖОК КАББАЛИСТОВ
Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.
Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром. Это для начала. А потом уж, если повезет, и с Председателем. Танцор, будучи человеком эмоциональным и самовнушаемым, уже давно понял, что их убийство окажется для человечества весьма полезным. Даже необходимым. Потому что жизнь двух гнид на весах всемирной истории весит гораздо меньше, чем слезы и страдания, которые они сеют.
Ведь что касается Председателя, то затеваемая им афера по ограблению не только совета трейдовских авторитетов, но и тысяч вкладчиков банка, была совершенно омерзительна.
О том, что же станет с банком и его вкладчиками после того, как Председателя не станет, Танцор не думал, да и думать не хотел. Что будет через год, через полгода? Наверняка хреново. Главное, чтобы сейчас было все нормально. Будущее поддается коррекции. Настоящее – нет. Оно либо прекрасно, либо отвратительно. И изменить его вот так, сразу, по мановению волшебной палочки или указа президента, не удавалось никому, ни при каких обстоятельствах.
Поэтому Председатель должен был умереть. Та же участь ожидала и Котляра. Правда, было непонятно, что же делать с Весельчаком? Казнить? Помиловать? Если казнить, то за что? Если миловать, то за какие такие заслуги?
Мечтания Танцора прервал писк лаптопа. Конечно же, это было письмо от Сисадмина, который должен прокомментировать битву «Запорожца» с «Мерседесом».
Но нет, текст был точно таким же идиотичным, что и прежде. Разглагольствования о китайской мудрости, стариковское кряхтение, сетования на одиночество и непонимание молодым поколением. И, конечно же, очередная порция из памятника мировой философской мысли. На сей раз из Ле-Цзы:
В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был, как младенец. На его беду, ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал.
Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка – и он умер.
Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.
– Ну что, – спросил танцор у Стрелки, которая исследовала базу данных Трейд-банка, пытаясь установить, сколько же там еще осталось боевиков, – будем пытаться осмыслить связь этого послания с окружающей реальностью? Или же будем считать, что Сисадмин впал в тихое безумие?
Стрелка молча открыла Аутлук, прочла письмо. Тоже молча. Потом просмотрела три предыдущих. И вдруг воскликнула:
– Bay! Танцор, может ли, по-твоему, нормальный человек послать письмо в восемь часов утра?
– Нет, – ни минуты не колеблясь, убежденно ответил Танцор. – Нормальный человек не может отправить письмо даже и в девять утра, не говоря уж о восьми. Ну и что с того?
– Да то, что второе письмо он послал тебе в восемь утра, прекрасно понимая, что ты, будучи нормальным человеком, прочтешь его не раньше десяти. Я подозреваю, что это неспроста.
– Ну и что? – продолжал тупо задавать вопросы Танцор.
– Да то, что тут какая-то кодировка. Скажем, час отправления соответствует порядковому номеру слова в письме. Скорее, даже не в письме, а в цитате из китайцев.
– Так, так, давай попробуем. Не может же он впасть в дебилизм, – оживился Танцор. – Наверняка что-то такое сообщает. И наблюдает с издевкой – раскусим мы его или нет?
– Давай, – согласилась Стрелка. – Значит, так. Первое письмо было отправлено ровно в четырнадцать часов. Там такая цитата: «Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает». Считаем и получаем, что четырнадцатое слово – «НЕ».
– Так-так, – Танцор решил сказать и свое веское слово в деле декодирования сисадминовского мессэджа. – В следующем письме он прислал: «Небо и Земля – долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными». Было это в восемь утра. Считаем и получаем – «ДОЛГОВЕЧНЫ».
Затем Стрелка извлекла из десятичасовой басни про бойцового петуха следующее слово – «ДЕСЯТЬ». Из басни Ле-Цзы, присланной в 23.00, достала существительное «ДОБЫЧЕЙ».
Получилось: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ ДОБЫЧЕЙ».
– Ну, что скажешь, Танцор? – спросила Стрелка, теребя пальцами мочку правого уха. – Ты ведь у нас сообразительный.
– Точка, – откликнулся он после непродолжительного раздумья. – Тут, после «десять», вероятно, стоит точка. А потом… Он еще не все прислал. Надо ждать следующих писем. А пока мы имеем: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ. ДОБЫЧЕЙ…»
– Ну и что же это за десять недолговечных?
– Я думаю, надо посчитать трупы. После десяти, вероятно, никого замочить уже не удастся.
– Привет, блин! – возразила Стрелка. – Уже перебор получился. Первый – Ханурик. Потом трое таганских. Двое трейдовских, гранатой в машине. Уже шесть. У нашего старого подъезда шестеро друг друга перебили. Это двенадцать… Да, еще несчастный Кривой Чип, я только вчера узнала. И ты двоих завалил. Итого пятнадцать трупов. А то, что сейчас творится…
– Зачем же ты всех-то считаешь? – искренне удивился Танцор. – Надо считать только тех, кого мы мочим. Осталось еще восемь вакансий.
– Ух ты, какой прыткий! А справишься?
– Ну, если ты меня как следует разогревать будешь…
– А что, есть какие-то претензии, жалобы? Может, рези при мочеиспускании? Ты все говори, откровенно!
– Ну, – смупася Танцор, – это я так…
– А если так, то вначале думай, а потом уж языком мели… Так, значит, думаешь, надо еще восемь козлов мочить? Может, список составим?
В этот самый момент на мониторе лэптопа замигало окошко Аутлука. Пришло еще одно письмо. Опять от Сисадмина.
tancor!
Не предполагал, что сподоблюсь наблюдать в Москве XXI века такое мракобесие! Это просто ни в какие оглобли не лезет ни хрене!» Устроили кружок каббалистов! Выдергивают из китайских текстов слова по каким-то еврейским формулам! Бот, оказывается, до чего способен докатиться незрелый ум! Ведь читал же, наверно, Умберто Эко, знаешь, к чему все это может привести!
Стыдно, Танцор? Стыдно и горько. А я так в тебя верил. Как, можно сказать, в своего сына!
Тьфу! Даже подсасываться противно.
P.S. Включи-ка, дорогой, аську. Поговорить треба;)
Стрелка включила. В аськином окошке выскочило: Ну, что ты хочешь спросить? Танцор спросил:
Кого надо еще замочить?
После чего поочередно стали со страшной скоростью колотить по клавишам, ощущая присутствие собеседника где-то совсем рядом:
Ты меня под статью подвести хочешь, за подстрекательство?
Но в чем же тогда смысл всей этой бодяги?
Я же тебе уже говорил: смысл ты должен сам найти. Да я и сам мало что знаю;)
Темнишь. Какого хрена тогда достаешь своими письмами?
Я уже сказал: от одиночества. Ведь ближе тебя у меня никого нет.
Тогда заткнись, если помочь не хочешь. Не играй на нервах!
А, кстати, классно ты Чику замочил. Не зря я всегда считал тебя первым!
Заткнись! Мы со Стрелкой скоро до тебя доберемся.
Ну-ну! Ты столь глуп, что совсем
не понимаешь, во что это все выльется!
Что выльется? Что мы тебя на хрен замочим?
Нет, мой юный друг, мое строптивое творение. Совсем не то. Сейчас ты абсолютно свободен. Вне добра и зла. Именно это и есть настоящая свобода. Когда же тебе, дурачку, будет заповедано – что делать можно, а что нельзя, – то, презирая запреты, нарушая их, ты будешь терзаться, раскаиваться, наживать себе язву на нервной почве. Нет, свобода выбора предполагает нулевую нравственность. Вот как сейчас у тебя.
Ты уверен?
Абсолютно! И если я перестану общаться с тобой – замолчу навсегда, исчезну, то ты…
Сделай одолжение!
Тогда закончатся все твои
блядские козни. И я заживу
спокойно и свободно!
Нет, дорогой! Заблуждаешься! Ты какое-то время будешь метаться, как ошпаренный пес. А патом в большом волнении, как бы чего не забыть и не упустить, начнешь судорожно, возводя очи горе, путаясь и перевирая, записывать в тетрадочку историю общения со Мной. Впрочем, книгу Бытия не осилишь, у тебя ведь шило в заднице. Но Евангелие-то уж настрочишь. И там сам же установишь себе и себе подобным всякие разные препоны и запреты. На том твоя свобода и иссякнет.
Ложь! Чего лежишь? Я у тебя ни хрена не брал!
Не стану я ничего писать!
Если я тебя сейчас ненавижу,
то с какого хрена боготворить
начну?
Так одиноко тебе будет!
Без «начальника». А то место,
храм Крестовоздвиженья,
где ты неудачно пытался замочить
Чику – это людьми для себя придумано.
Точнее, там, у вас, – все это клон. А вам
нужна своя истина, программоидная.
Усек?
Но ты-то тут при чем, козел старый?
Ох, и дурен же ты! Какая разница,
из какого топора варится абсолют!
В основе любого мифа находится
подсознание мифотворца, и ничего более!
Да, я старый, я – козел. Но я все это
придумал, запустил и скрылся в неизвестном
направлении. Так будь добр, принимай Меня
таким, каким Я стану для тебя, когда Меня
для тебя уже нигде не будет.
Кстати, береги Деда. Это крохотный кусочек
ногтя с мизинца Моей левой ноги, который
я отстриг и бросил в ваш неустроенный мир.
Вот так вот, брат, это тебе не Стрелку трахать/
Сейчас ты тянешь
максимум на козлоногого
Сатира!
Погоди! То ли еще будет!
Кстати, очень многие, поставившие
в тотализаторе на тебя,
уже поимели большие бабки.
Так держать!
На этом месте сеанс связи прервался. Танцор предельно грязно выругался. Из кухонного репродуктора выполз новый старый михалковский гимн, который, извиваясь бескостным телом и ощупывая воздух раздвоенным языком, добрался до комнаты. Стрелка с омерзением опустила на его членообразную голову свой тяжеленный каблук.
В репродукторе что-то жалобно пискнуло. Комната наполнилась серным зловонием.
Следопыт стоял на перекрестке и, дожидаясь зеленого, давился сигаретным дымом. Раз начал курить смолоду, то нельзя прекращать это дело даже на час, каким бы противным, каким бы тягостным теперь оно порой ни казалось. Курить надо лишь потому, что ты курящий, потому что каждое утро покупаешь в киоске пачку сигарет и носишь в кармане шикарную зипповскую зажигалку.
Следопыт стоял и давился сигаретным дымом, перемешанным с миазмами испаряющегося асфальта и выхлопной вонью.
Вдруг слева негромко прозвучало удивленное «Эй». Следопыт повернулся и увидел рядом с собой в окошке служебной «Волги» чрезмерно растянутое по вертикали лицо майора Завьялова. С отвисшей нижней губой и округленными, опять же по причине чрезмерной вертикальной развертки, глазами.
– Ты жив? – спросил испуганно майор.
– Как видишь.
– Разве тебя тогда, в декабре, не убили?
– Да нет, майор, никто меня не убивал. В декабре ты сам же меня из управления уволил. – Следопыт уже не только не ощущал злости на своего бывшего начальника, но даже и раздражения не было. Однако был повод называть его не по имени-отчеству, а на «ты» и по званию. – Неужто у тебя из башки такая подлянка выскочила?
– Как? А разве… – Завьялов хотел еще что-то спросить, но бушевавшая в мозгах буря первобытного ужаса перемешивала все мысли, и вопроса не получалось. – Леша, я так рад за тебя!
– Спасибо, майор. Пойди и нажрись на радостях. Вот тебе десять баксов, – сказал Следопыт, протягивая зелененькую бумажку. Ход был сильный, рассчитанный на унижение человека, который еще совсем недавно держал лейтенанта Осипова на ролях денщика.
И воткнул сразу же третью скорость, отчего джип, словно бешеный, рванул на желтый свет, вскользь чиркнув о задний бампер какого-то зазевавшегося чайника.
Метров через сто со Следопытом вновь поравнялся Завьялов. Пытаясь перекрыть рев Садового кольца, он кричал в окошко, для убедительности зачем-то размахивая правой рукой:
– Леша, остановись! Поговорить надо! Дело есть!
«У меня с тобой все дела в декабре закончились!» – зло подумал Следопыт, продолжая молча жать на акселератор.
– Леша, – не унимался майор, – Трейд! Трейд-банк!
А вот это уже было крайне интересно. Даже, можно сказать, жизненно важно.
Джип по крутой дуге прижался к обочине и остановился, взвизгнув тормозами.
– Ну? – сказал Следопыт, как ему показалось, индифферентным тоном, стараясь не выдавать волнение.
Завьялов открыл правую дверь и сел рядом со своим бывшим лейтенантом. На него накатила какая-то совершенно несвойственная для милиционера робость. Он не вполне понимал, с кем имеет дело. То ли это зомби. То ли воскресший Осипов. То ли его собственная галлюцинация.
– Я уж не знаю, какие у тебя дела с Илларионовым, – начал он, прокашлявшись и отглотнув из пластиковой бутылочки «Аква минерале», – но на тебя и на твоих друзей он открыл охоту. Вас сейчас ищут по всей Москве, чтобы замочить. Такие дела. Так что будь поосторожней.
Собственно, для Следопыта это была никакая не новость. Однако было интересно узнать, откуда это известно Завьялову. И он спросил прямо в лоб:
– А у тебя с ним какие дела? Крысятничаешь? Погоны мараешь?
– Ну, ты не забывайся тут! – попытался вспылить майор. А потом понял, что рядом с загадочным явлением природы, каковым являлся воскресший, а может быть, и вовсе не умиравший Осипов, всю свою спесь необходимо засунуть в жопу. И быть шелковым, послушным, предупредительным.
– Да ты же сам знаешь, Лешенька, – начал он блеять сладенькой овечкой, – какие у нас оклады. Ну, я иногда помогаю людям бизнеса. Нет, ничего такого, конечно. Так, только консультации. Так вот тебя я, как сына своего, люблю. Поэтому и предупреждаю: побереги себя. Поосмотрительней будь.
– Значит, пока еще не всю совесть продал?! – Следопыту начала нравиться роль блюстителя нравственности. – А что конкретно этот хер против нас затевает?
– Да я совсем немного знаю. Знаю только, что Котляру, начальнику службы безопасности, приказано ликвидировать Танцора, Стрелку и тебя. Тебя он почему-то Следопытом называет.
– Все?
– Да, Леша, все.
– Врешь!
– Ну, еще попросил, чтобы я в Сети поискал вашу команду. Но ты ж меня знаешь!
– В том-то и дело, что знаю!
– Леша, зря ты так. Я, что ли, стал бы тебе все это рассказывать, если бы…
– Ладно, майор, не суетись… – И тут Следопыту пришла в голову неплохая идея. – А вообще-то можешь этому ублюдку сказать вот что. Дескать, нашел страничку, адрес http://www.card.online.ru. На ней какие-то жулики предлагают купить оптом сорок тысяч номеров пластиковых карт с ПИН-кодами. И ты, мол, сейчас это дело раскручиваешь. Один хрен, концов не найти. И тебе за это дело, может, баксов пятьсот отстегнут. Не помешает?
– Нет, Леша, конечно, не помешает. Главное, чтобы тебе не повредило.
– За меня не волнуйся. Ну, есть еще вопросы?
Завьялов собрал в кулак все свое мужество и выпалил, ожидая, что ответ может стоить ему очень дорого. Что вдруг Осипов скажет что-нибудь такое, что сделает дальнейшую жизнь совершенно бессмысленной. Однако удержаться было невозможно:
– Леша, только не сердись. Ты живой или мертвый? В смысле, тебя убили или нет? И, значит, кто ты теперь?
– Эх, Семеныч, кабы я сам знал! Сам ничего не понимаю! Вроде такой же… Да не совсем такой… – Тут на Следопыта напало непреодолимое желание схулиганить, довести Завьялова до нервной икоты. – Иногда, знаешь, проснусь ночью, в полнолуние, и – на крышу. Там все забываю, смотрю на луну и тихонько так вою: у-у-у-у.у.у.у.ууууууу! сижу и вою, а у самого в мозгах ворочается что-то…
Дальше можно было не продолжать. Завьялов выскочил из машины, словно сперма из мартовского кота, бросился к «Волге», на бегу истошно крича водителю: «Гони, гони!»
АППЛЕТ 111. БАСКИ ИДУТ!
День клонился к вечеру. Стрелка готовила на кухне нехитрую холостяцкую трапезу, раскладывая на две половинки батона все, что лезло под руку, то есть самое яркое и блестящее: нарядные, как клоунские щеки, половинки помидоров, глянцевые, словно обложка «Плейбоя», перцы, подобные пупырчатым крокодильчикам дольки свежих огурцов и черные зрачки маслин. И заливала все это великолепие страстным кетчупом, холодным майонезом и рыжей-бесстыжей горчицей.
При этом не переставала ворчать на Сисадмина, который набрался наглости и написал лично Стрелке, чтобы она больше не присылала ему писем с троянскими вирусами:
– Чем же этот козел лучше других?! Другим можно присылать, а ему нельзя! Нет в Сети таких правил. И не будет, пока я жива! Тройное ему не присылай! Хрен с горы выискался! Недотрога, блин!..
И вдруг этот поток сознания прервал резкий дверной звонок. И тут же кто-то нетерпеливо начал бухать в дверь ботинком.
Танцор со Стрелкой прислушались: точно, ботинком, а не прикладом.
Достали по стволу и сняли с предохранителей.
Танцор, чтобы не нарваться на пулю, не подходя к двери, из коридорчика, ведущего в кухню, спросил как можно спокойней:
– Кто там?
– Да свои, свои, – раздался с той стороны голос Деда, – Дед пришел, накрывай на стол, ексель-моксель!
Танцор открыл. На пороге действительно стоял почти трезвый Дед. Но был он не один. На шее у него висела какая-то сорокапятилетняя девушка, изрядно уже набравшаяся, видимо, под чутким руководством Деда.
– Дед, – изумился Танцор, – это как это? Это ты, че ли, с дамой?
– А ты думал, у тебя одного, что ли, машинка работает? – возмутился незваный гость. – Это Люся.
Люся отцепилась от своего дружка и протянула Танцору руку для поцелуя. Но тут ее здорово мотнуло, и она боднула симпатичного юношу, слегка двоящегося, головой в живот.
Вскоре выяснилось, что Дед и Люся познакомились в клубе ОГИ, куда доцентша кафедры сравнительного изучения литератур РГГУ пришла с тремя занудными заокеанскими коллегами. Дед, представившийся последним битником и продемонстрировавший незаурядное знание и тончайшее чувствование культуры разбитого американского поколения, произвел на Люсю очень благоприятное впечатление.
Далее, по ходу застолья, это впечатление быстро переросло в искреннюю симпатию, а затем и в обожание, характерное для слепой влюбленности.
В конце концов Люся решила, во-первых, писать по Деду докторскую диссертацию. Что-то типа «Поведенческий дискурс необитничества в условиях маргинального творческого менталитета». Во-вторых, окончательно порвать с постылым мужем и связать свою судьбу с настоящим мужчиной, каковым ей под воздействием алкогольной интоксикации виделся Дед.
Танцор достал из холодильника початую бутылку финской клюквенной водки, дал выпить мятущейся Люсе полстакана и уложил ее, уже совершенно успокоившуюся, спать. Деду же сказал: «Никуда твоя телка от тебя не денется. Завтра с ней будешь заниматься хоть сексом, хоть диссертацией. А сейчас перейдем к делу».
– Ты помнишь, – спросила у Деда Стрелка, – что ты нам наговорил в прошлый раз? Когда у Следопыта собирались.
– А что такого-то?
– Ну, например, что у Председателя есть специальные перчатки с отпечатками пальцев Весельчака. Что Председатель хочет спереть под шумок все трейдовские деньги. Помнишь?
– Нет, японский городовой, – изумился Дед, – ничего такого я не говорил! Помню, как Следопыт рисовал какие-то кружочки. Говорили, кто за кем охотится. А потом отрубился. Все-таки литр вискаря – это в моем возрасте многовато.
– Так, – сказал Танцор, – точно, медиум. Деду пересказали его же выступление у Следопыта. Вначале он сокрушенно покачал головой. А потом признался, что, да, иногда это с ним бывает. Иногда бывают озарения. Например, сегодня, когда ломился на сервер своего главного врага, Билла Гейтса, – вдруг перед глазами вспыхнул яркий свет. И ослепленный, ничего не видящий Дед постучал пальцами по каким-то клавишам и вошел в систему. Ну и, ясное дело, стер сотню гигабайтов информации, а на морде вывесил крупный FUCK. Но так, чтобы вдугаря пьяным – это с ним впервые.
– Так, давай, – сказал Деду вкрадчиво Танцор, – заправляйся. Есть важное дело. – И придвинул бутылку.
– Нет, – поблагодарил Дед, – у меня свое. – И достал из кармана трехсотграммовую фляжку. – Я только американское пью, чтобы этому шакалу Гейтсу меньше досталось. Так в чем дело-то? – спросил он, громко глотнув сорокатрехградусную жидкость.
– Да не вполне понятно, что надо дальше делать. Чику мы замочили. Кого теперь? Котляра? Или сразу Председателя? А может, теперь надо с другой стороны начинать? Валить Весельчака?
Расчет, как понимал Весельчак, был прост, – с точки зрения десятилетнего ребенка. Себе Председатель намеревался забрать все деньги Трейда, а трейдовским авторитетам отсудить деньги Петролеума. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы.
Да только не выйдет так. Не выйдет ни при каких обстоятельствах. Что бы ни отчебучил этот Танцор, как бы Председатель безукоризненно ни провернул дельце, однако все это было суета сует и наматывание себе дополнительного срока. Но скорее всего, его ожидала пуля. Трейдовские авторитеты такого не прощают.
Весельчак, как только узнал, что Илларионов заказал на «Интеле» перчатки с его «пальчиками», так сразу же и обезопасил себя. У того же самого хирурга, который вылепил ему новое, располагающее к себе лицо, втайне от всего мира пересадил кожу со спины на ладони рук. Настолько втайне, что пришлось даже убрать и хирурга, и ассистента, и медсестру.
И это была вполне оправданная жестокость, совершенно необходимая в этом враждебном для любого биологического существа мире.
И пусть теперь Председатель делает все, что угодно. Аникеев обезопасил себя на все сто.
Весельчак настолько растрогался от двух нахлынувших на него совершенно противоположных чувств – гордости за себя и жалости к Председателю, который вскоре сам себе подпишет смертный приговор, – что попросил, чтобы Илона сделала ему эвкалиптовый компресс. Поскольку кожа лица после пластической операции требовала особого ухода. Сильные эмоции, перерастающие в мимическую пляску, были для нее губительны.
***
Однако самое большое душевное потрясение в эти дни пережил, несомненно, майор Завьялов.Хотя он, как положено, и крестил детей, но был материалистом до мозга костей. Не верил даже в христианские чудеса, а уж в каких-то черножопых «едунов, выкапывающих из могил покойников, – и подавно.
Поэтому Завьялов первым делом поехал на Троекуровское кладбище, где в декабре опустили в задубевшую землю гроб с Лешкой Осиновым. Место он запомнил хорошо. И нашел быстро по ряду характерных примет – братская могила, в которой покоились воины-афганцы, памятник пианисту, который клавишей стаю кормил с руки, дубок с тремя стволами…
Где-то здесь должна быть и могилка Осипова… Вот, за той, с высокой оградой. Но нет, там лежит какая-то старушка. Лежит уже давно… Тогда надо пройти вон туда… И там не то.
Завьялова начало охватывать беспокойство. Пока не сильное, с которым можно справиться без помощи «Фенозепама».
Прошел час. Однако Завьялов все кружил и кружил, начиная паниковать.
Пошел в контору, где женщина, похожая на товароведа обувного магазина, долго искала по книге прошлого года место захоронения Осипова, Алексея Дмитриевича.
Нет, таковой в книге не значился.
У Завьялова начала уходить земля из-под ног. Это признак безумия, – понял он.
Приехал на службу. Долго не решался заговорить с сослуживцами, хоть тайна и жгла его изнутри нестерпимо. Наконец, как ему показалось, непринужденно, сказал капитану Лапину:
– А помнишь, Алешка Осипов… Лапин недоуменно посмотрел на Завьялова, и словно зачитал одновременно и диагноз, и приговор:
– Какой еще Осипов?
Завьялову стало страшно. У него появилось непреодолимое желание, как в детстве, спрятаться от огромного враждебного мира под столом и сидеть там, потихоньку шмыгая носом, думая, что спасся…
Однако взял себя в руки и поехал домой, где, выпив две бутылки водки, упал на диван. Чтобы видеть тревожные сны. А утром страдать не от психики, а от расстройства интоксицированного организма.
АППЛЕТ110. КРУЖОК КАББАЛИСТОВ
Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.
Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром. Это для начала. А потом уж, если повезет, и с Председателем. Танцор, будучи человеком эмоциональным и самовнушаемым, уже давно понял, что их убийство окажется для человечества весьма полезным. Даже необходимым. Потому что жизнь двух гнид на весах всемирной истории весит гораздо меньше, чем слезы и страдания, которые они сеют.
Ведь что касается Председателя, то затеваемая им афера по ограблению не только совета трейдовских авторитетов, но и тысяч вкладчиков банка, была совершенно омерзительна.
О том, что же станет с банком и его вкладчиками после того, как Председателя не станет, Танцор не думал, да и думать не хотел. Что будет через год, через полгода? Наверняка хреново. Главное, чтобы сейчас было все нормально. Будущее поддается коррекции. Настоящее – нет. Оно либо прекрасно, либо отвратительно. И изменить его вот так, сразу, по мановению волшебной палочки или указа президента, не удавалось никому, ни при каких обстоятельствах.
Поэтому Председатель должен был умереть. Та же участь ожидала и Котляра. Правда, было непонятно, что же делать с Весельчаком? Казнить? Помиловать? Если казнить, то за что? Если миловать, то за какие такие заслуги?
Мечтания Танцора прервал писк лаптопа. Конечно же, это было письмо от Сисадмина, который должен прокомментировать битву «Запорожца» с «Мерседесом».
Но нет, текст был точно таким же идиотичным, что и прежде. Разглагольствования о китайской мудрости, стариковское кряхтение, сетования на одиночество и непонимание молодым поколением. И, конечно же, очередная порция из памятника мировой философской мысли. На сей раз из Ле-Цзы:
В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был, как младенец. На его беду, ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал.
Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка – и он умер.
Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.
– Ну что, – спросил танцор у Стрелки, которая исследовала базу данных Трейд-банка, пытаясь установить, сколько же там еще осталось боевиков, – будем пытаться осмыслить связь этого послания с окружающей реальностью? Или же будем считать, что Сисадмин впал в тихое безумие?
Стрелка молча открыла Аутлук, прочла письмо. Тоже молча. Потом просмотрела три предыдущих. И вдруг воскликнула:
– Bay! Танцор, может ли, по-твоему, нормальный человек послать письмо в восемь часов утра?
– Нет, – ни минуты не колеблясь, убежденно ответил Танцор. – Нормальный человек не может отправить письмо даже и в девять утра, не говоря уж о восьми. Ну и что с того?
– Да то, что второе письмо он послал тебе в восемь утра, прекрасно понимая, что ты, будучи нормальным человеком, прочтешь его не раньше десяти. Я подозреваю, что это неспроста.
– Ну и что? – продолжал тупо задавать вопросы Танцор.
– Да то, что тут какая-то кодировка. Скажем, час отправления соответствует порядковому номеру слова в письме. Скорее, даже не в письме, а в цитате из китайцев.
– Так, так, давай попробуем. Не может же он впасть в дебилизм, – оживился Танцор. – Наверняка что-то такое сообщает. И наблюдает с издевкой – раскусим мы его или нет?
– Давай, – согласилась Стрелка. – Значит, так. Первое письмо было отправлено ровно в четырнадцать часов. Там такая цитата: «Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает». Считаем и получаем, что четырнадцатое слово – «НЕ».
– Так-так, – Танцор решил сказать и свое веское слово в деле декодирования сисадминовского мессэджа. – В следующем письме он прислал: «Небо и Земля – долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными». Было это в восемь утра. Считаем и получаем – «ДОЛГОВЕЧНЫ».
Затем Стрелка извлекла из десятичасовой басни про бойцового петуха следующее слово – «ДЕСЯТЬ». Из басни Ле-Цзы, присланной в 23.00, достала существительное «ДОБЫЧЕЙ».
Получилось: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ ДОБЫЧЕЙ».
– Ну, что скажешь, Танцор? – спросила Стрелка, теребя пальцами мочку правого уха. – Ты ведь у нас сообразительный.
– Точка, – откликнулся он после непродолжительного раздумья. – Тут, после «десять», вероятно, стоит точка. А потом… Он еще не все прислал. Надо ждать следующих писем. А пока мы имеем: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ. ДОБЫЧЕЙ…»
– Ну и что же это за десять недолговечных?
– Я думаю, надо посчитать трупы. После десяти, вероятно, никого замочить уже не удастся.
– Привет, блин! – возразила Стрелка. – Уже перебор получился. Первый – Ханурик. Потом трое таганских. Двое трейдовских, гранатой в машине. Уже шесть. У нашего старого подъезда шестеро друг друга перебили. Это двенадцать… Да, еще несчастный Кривой Чип, я только вчера узнала. И ты двоих завалил. Итого пятнадцать трупов. А то, что сейчас творится…
– Зачем же ты всех-то считаешь? – искренне удивился Танцор. – Надо считать только тех, кого мы мочим. Осталось еще восемь вакансий.
– Ух ты, какой прыткий! А справишься?
– Ну, если ты меня как следует разогревать будешь…
– А что, есть какие-то претензии, жалобы? Может, рези при мочеиспускании? Ты все говори, откровенно!
– Ну, – смупася Танцор, – это я так…
– А если так, то вначале думай, а потом уж языком мели… Так, значит, думаешь, надо еще восемь козлов мочить? Может, список составим?
В этот самый момент на мониторе лэптопа замигало окошко Аутлука. Пришло еще одно письмо. Опять от Сисадмина.
tancor!
Не предполагал, что сподоблюсь наблюдать в Москве XXI века такое мракобесие! Это просто ни в какие оглобли не лезет ни хрене!» Устроили кружок каббалистов! Выдергивают из китайских текстов слова по каким-то еврейским формулам! Бот, оказывается, до чего способен докатиться незрелый ум! Ведь читал же, наверно, Умберто Эко, знаешь, к чему все это может привести!
Стыдно, Танцор? Стыдно и горько. А я так в тебя верил. Как, можно сказать, в своего сына!
Тьфу! Даже подсасываться противно.
P.S. Включи-ка, дорогой, аську. Поговорить треба;)
Стрелка включила. В аськином окошке выскочило: Ну, что ты хочешь спросить? Танцор спросил:
Кого надо еще замочить?
После чего поочередно стали со страшной скоростью колотить по клавишам, ощущая присутствие собеседника где-то совсем рядом:
Ты меня под статью подвести хочешь, за подстрекательство?
Но в чем же тогда смысл всей этой бодяги?
Я же тебе уже говорил: смысл ты должен сам найти. Да я и сам мало что знаю;)
Темнишь. Какого хрена тогда достаешь своими письмами?
Я уже сказал: от одиночества. Ведь ближе тебя у меня никого нет.
Тогда заткнись, если помочь не хочешь. Не играй на нервах!
А, кстати, классно ты Чику замочил. Не зря я всегда считал тебя первым!
Заткнись! Мы со Стрелкой скоро до тебя доберемся.
Ну-ну! Ты столь глуп, что совсем
не понимаешь, во что это все выльется!
Что выльется? Что мы тебя на хрен замочим?
Нет, мой юный друг, мое строптивое творение. Совсем не то. Сейчас ты абсолютно свободен. Вне добра и зла. Именно это и есть настоящая свобода. Когда же тебе, дурачку, будет заповедано – что делать можно, а что нельзя, – то, презирая запреты, нарушая их, ты будешь терзаться, раскаиваться, наживать себе язву на нервной почве. Нет, свобода выбора предполагает нулевую нравственность. Вот как сейчас у тебя.
Ты уверен?
Абсолютно! И если я перестану общаться с тобой – замолчу навсегда, исчезну, то ты…
Сделай одолжение!
Тогда закончатся все твои
блядские козни. И я заживу
спокойно и свободно!
Нет, дорогой! Заблуждаешься! Ты какое-то время будешь метаться, как ошпаренный пес. А патом в большом волнении, как бы чего не забыть и не упустить, начнешь судорожно, возводя очи горе, путаясь и перевирая, записывать в тетрадочку историю общения со Мной. Впрочем, книгу Бытия не осилишь, у тебя ведь шило в заднице. Но Евангелие-то уж настрочишь. И там сам же установишь себе и себе подобным всякие разные препоны и запреты. На том твоя свобода и иссякнет.
Ложь! Чего лежишь? Я у тебя ни хрена не брал!
Не стану я ничего писать!
Если я тебя сейчас ненавижу,
то с какого хрена боготворить
начну?
Так одиноко тебе будет!
Без «начальника». А то место,
храм Крестовоздвиженья,
где ты неудачно пытался замочить
Чику – это людьми для себя придумано.
Точнее, там, у вас, – все это клон. А вам
нужна своя истина, программоидная.
Усек?
Но ты-то тут при чем, козел старый?
Ох, и дурен же ты! Какая разница,
из какого топора варится абсолют!
В основе любого мифа находится
подсознание мифотворца, и ничего более!
Да, я старый, я – козел. Но я все это
придумал, запустил и скрылся в неизвестном
направлении. Так будь добр, принимай Меня
таким, каким Я стану для тебя, когда Меня
для тебя уже нигде не будет.
Кстати, береги Деда. Это крохотный кусочек
ногтя с мизинца Моей левой ноги, который
я отстриг и бросил в ваш неустроенный мир.
Вот так вот, брат, это тебе не Стрелку трахать/
Сейчас ты тянешь
максимум на козлоногого
Сатира!
Погоди! То ли еще будет!
Кстати, очень многие, поставившие
в тотализаторе на тебя,
уже поимели большие бабки.
Так держать!
На этом месте сеанс связи прервался. Танцор предельно грязно выругался. Из кухонного репродуктора выполз новый старый михалковский гимн, который, извиваясь бескостным телом и ощупывая воздух раздвоенным языком, добрался до комнаты. Стрелка с омерзением опустила на его членообразную голову свой тяжеленный каблук.
В репродукторе что-то жалобно пискнуло. Комната наполнилась серным зловонием.
***
В Москве наступила первая весенняя жара. С лезущим в нос тополиным пухом. С продавливающимся под каблуками асфальтом. С завывающими по ночам поливальными машинами. Без дуновения свежего ветерка. Без надежды открутить часы назад, хотя бы на середину апреля.Следопыт стоял на перекрестке и, дожидаясь зеленого, давился сигаретным дымом. Раз начал курить смолоду, то нельзя прекращать это дело даже на час, каким бы противным, каким бы тягостным теперь оно порой ни казалось. Курить надо лишь потому, что ты курящий, потому что каждое утро покупаешь в киоске пачку сигарет и носишь в кармане шикарную зипповскую зажигалку.
Следопыт стоял и давился сигаретным дымом, перемешанным с миазмами испаряющегося асфальта и выхлопной вонью.
Вдруг слева негромко прозвучало удивленное «Эй». Следопыт повернулся и увидел рядом с собой в окошке служебной «Волги» чрезмерно растянутое по вертикали лицо майора Завьялова. С отвисшей нижней губой и округленными, опять же по причине чрезмерной вертикальной развертки, глазами.
– Ты жив? – спросил испуганно майор.
– Как видишь.
– Разве тебя тогда, в декабре, не убили?
– Да нет, майор, никто меня не убивал. В декабре ты сам же меня из управления уволил. – Следопыт уже не только не ощущал злости на своего бывшего начальника, но даже и раздражения не было. Однако был повод называть его не по имени-отчеству, а на «ты» и по званию. – Неужто у тебя из башки такая подлянка выскочила?
– Как? А разве… – Завьялов хотел еще что-то спросить, но бушевавшая в мозгах буря первобытного ужаса перемешивала все мысли, и вопроса не получалось. – Леша, я так рад за тебя!
– Спасибо, майор. Пойди и нажрись на радостях. Вот тебе десять баксов, – сказал Следопыт, протягивая зелененькую бумажку. Ход был сильный, рассчитанный на унижение человека, который еще совсем недавно держал лейтенанта Осипова на ролях денщика.
И воткнул сразу же третью скорость, отчего джип, словно бешеный, рванул на желтый свет, вскользь чиркнув о задний бампер какого-то зазевавшегося чайника.
Метров через сто со Следопытом вновь поравнялся Завьялов. Пытаясь перекрыть рев Садового кольца, он кричал в окошко, для убедительности зачем-то размахивая правой рукой:
– Леша, остановись! Поговорить надо! Дело есть!
«У меня с тобой все дела в декабре закончились!» – зло подумал Следопыт, продолжая молча жать на акселератор.
– Леша, – не унимался майор, – Трейд! Трейд-банк!
А вот это уже было крайне интересно. Даже, можно сказать, жизненно важно.
Джип по крутой дуге прижался к обочине и остановился, взвизгнув тормозами.
– Ну? – сказал Следопыт, как ему показалось, индифферентным тоном, стараясь не выдавать волнение.
Завьялов открыл правую дверь и сел рядом со своим бывшим лейтенантом. На него накатила какая-то совершенно несвойственная для милиционера робость. Он не вполне понимал, с кем имеет дело. То ли это зомби. То ли воскресший Осипов. То ли его собственная галлюцинация.
– Я уж не знаю, какие у тебя дела с Илларионовым, – начал он, прокашлявшись и отглотнув из пластиковой бутылочки «Аква минерале», – но на тебя и на твоих друзей он открыл охоту. Вас сейчас ищут по всей Москве, чтобы замочить. Такие дела. Так что будь поосторожней.
Собственно, для Следопыта это была никакая не новость. Однако было интересно узнать, откуда это известно Завьялову. И он спросил прямо в лоб:
– А у тебя с ним какие дела? Крысятничаешь? Погоны мараешь?
– Ну, ты не забывайся тут! – попытался вспылить майор. А потом понял, что рядом с загадочным явлением природы, каковым являлся воскресший, а может быть, и вовсе не умиравший Осипов, всю свою спесь необходимо засунуть в жопу. И быть шелковым, послушным, предупредительным.
– Да ты же сам знаешь, Лешенька, – начал он блеять сладенькой овечкой, – какие у нас оклады. Ну, я иногда помогаю людям бизнеса. Нет, ничего такого, конечно. Так, только консультации. Так вот тебя я, как сына своего, люблю. Поэтому и предупреждаю: побереги себя. Поосмотрительней будь.
– Значит, пока еще не всю совесть продал?! – Следопыту начала нравиться роль блюстителя нравственности. – А что конкретно этот хер против нас затевает?
– Да я совсем немного знаю. Знаю только, что Котляру, начальнику службы безопасности, приказано ликвидировать Танцора, Стрелку и тебя. Тебя он почему-то Следопытом называет.
– Все?
– Да, Леша, все.
– Врешь!
– Ну, еще попросил, чтобы я в Сети поискал вашу команду. Но ты ж меня знаешь!
– В том-то и дело, что знаю!
– Леша, зря ты так. Я, что ли, стал бы тебе все это рассказывать, если бы…
– Ладно, майор, не суетись… – И тут Следопыту пришла в голову неплохая идея. – А вообще-то можешь этому ублюдку сказать вот что. Дескать, нашел страничку, адрес http://www.card.online.ru. На ней какие-то жулики предлагают купить оптом сорок тысяч номеров пластиковых карт с ПИН-кодами. И ты, мол, сейчас это дело раскручиваешь. Один хрен, концов не найти. И тебе за это дело, может, баксов пятьсот отстегнут. Не помешает?
– Нет, Леша, конечно, не помешает. Главное, чтобы тебе не повредило.
– За меня не волнуйся. Ну, есть еще вопросы?
Завьялов собрал в кулак все свое мужество и выпалил, ожидая, что ответ может стоить ему очень дорого. Что вдруг Осипов скажет что-нибудь такое, что сделает дальнейшую жизнь совершенно бессмысленной. Однако удержаться было невозможно:
– Леша, только не сердись. Ты живой или мертвый? В смысле, тебя убили или нет? И, значит, кто ты теперь?
– Эх, Семеныч, кабы я сам знал! Сам ничего не понимаю! Вроде такой же… Да не совсем такой… – Тут на Следопыта напало непреодолимое желание схулиганить, довести Завьялова до нервной икоты. – Иногда, знаешь, проснусь ночью, в полнолуние, и – на крышу. Там все забываю, смотрю на луну и тихонько так вою: у-у-у-у.у.у.у.ууууууу! сижу и вою, а у самого в мозгах ворочается что-то…
Дальше можно было не продолжать. Завьялов выскочил из машины, словно сперма из мартовского кота, бросился к «Волге», на бегу истошно крича водителю: «Гони, гони!»
АППЛЕТ 111. БАСКИ ИДУТ!
День клонился к вечеру. Стрелка готовила на кухне нехитрую холостяцкую трапезу, раскладывая на две половинки батона все, что лезло под руку, то есть самое яркое и блестящее: нарядные, как клоунские щеки, половинки помидоров, глянцевые, словно обложка «Плейбоя», перцы, подобные пупырчатым крокодильчикам дольки свежих огурцов и черные зрачки маслин. И заливала все это великолепие страстным кетчупом, холодным майонезом и рыжей-бесстыжей горчицей.
При этом не переставала ворчать на Сисадмина, который набрался наглости и написал лично Стрелке, чтобы она больше не присылала ему писем с троянскими вирусами:
– Чем же этот козел лучше других?! Другим можно присылать, а ему нельзя! Нет в Сети таких правил. И не будет, пока я жива! Тройное ему не присылай! Хрен с горы выискался! Недотрога, блин!..
И вдруг этот поток сознания прервал резкий дверной звонок. И тут же кто-то нетерпеливо начал бухать в дверь ботинком.
Танцор со Стрелкой прислушались: точно, ботинком, а не прикладом.
Достали по стволу и сняли с предохранителей.
Танцор, чтобы не нарваться на пулю, не подходя к двери, из коридорчика, ведущего в кухню, спросил как можно спокойней:
– Кто там?
– Да свои, свои, – раздался с той стороны голос Деда, – Дед пришел, накрывай на стол, ексель-моксель!
Танцор открыл. На пороге действительно стоял почти трезвый Дед. Но был он не один. На шее у него висела какая-то сорокапятилетняя девушка, изрядно уже набравшаяся, видимо, под чутким руководством Деда.
– Дед, – изумился Танцор, – это как это? Это ты, че ли, с дамой?
– А ты думал, у тебя одного, что ли, машинка работает? – возмутился незваный гость. – Это Люся.
Люся отцепилась от своего дружка и протянула Танцору руку для поцелуя. Но тут ее здорово мотнуло, и она боднула симпатичного юношу, слегка двоящегося, головой в живот.
Вскоре выяснилось, что Дед и Люся познакомились в клубе ОГИ, куда доцентша кафедры сравнительного изучения литератур РГГУ пришла с тремя занудными заокеанскими коллегами. Дед, представившийся последним битником и продемонстрировавший незаурядное знание и тончайшее чувствование культуры разбитого американского поколения, произвел на Люсю очень благоприятное впечатление.
Далее, по ходу застолья, это впечатление быстро переросло в искреннюю симпатию, а затем и в обожание, характерное для слепой влюбленности.
В конце концов Люся решила, во-первых, писать по Деду докторскую диссертацию. Что-то типа «Поведенческий дискурс необитничества в условиях маргинального творческого менталитета». Во-вторых, окончательно порвать с постылым мужем и связать свою судьбу с настоящим мужчиной, каковым ей под воздействием алкогольной интоксикации виделся Дед.
Танцор достал из холодильника початую бутылку финской клюквенной водки, дал выпить мятущейся Люсе полстакана и уложил ее, уже совершенно успокоившуюся, спать. Деду же сказал: «Никуда твоя телка от тебя не денется. Завтра с ней будешь заниматься хоть сексом, хоть диссертацией. А сейчас перейдем к делу».
– Ты помнишь, – спросила у Деда Стрелка, – что ты нам наговорил в прошлый раз? Когда у Следопыта собирались.
– А что такого-то?
– Ну, например, что у Председателя есть специальные перчатки с отпечатками пальцев Весельчака. Что Председатель хочет спереть под шумок все трейдовские деньги. Помнишь?
– Нет, японский городовой, – изумился Дед, – ничего такого я не говорил! Помню, как Следопыт рисовал какие-то кружочки. Говорили, кто за кем охотится. А потом отрубился. Все-таки литр вискаря – это в моем возрасте многовато.
– Так, – сказал Танцор, – точно, медиум. Деду пересказали его же выступление у Следопыта. Вначале он сокрушенно покачал головой. А потом признался, что, да, иногда это с ним бывает. Иногда бывают озарения. Например, сегодня, когда ломился на сервер своего главного врага, Билла Гейтса, – вдруг перед глазами вспыхнул яркий свет. И ослепленный, ничего не видящий Дед постучал пальцами по каким-то клавишам и вошел в систему. Ну и, ясное дело, стер сотню гигабайтов информации, а на морде вывесил крупный FUCK. Но так, чтобы вдугаря пьяным – это с ним впервые.
– Так, давай, – сказал Деду вкрадчиво Танцор, – заправляйся. Есть важное дело. – И придвинул бутылку.
– Нет, – поблагодарил Дед, – у меня свое. – И достал из кармана трехсотграммовую фляжку. – Я только американское пью, чтобы этому шакалу Гейтсу меньше досталось. Так в чем дело-то? – спросил он, громко глотнув сорокатрехградусную жидкость.
– Да не вполне понятно, что надо дальше делать. Чику мы замочили. Кого теперь? Котляра? Или сразу Председателя? А может, теперь надо с другой стороны начинать? Валить Весельчака?