Тулянская Юлия. Королевство Белок

   При свете фонаря Ирица видела молодое вдумчивое лицо «потустороннего», в отблесках фонаря на столе – сияющее, как драгоценный камень.
   – Тогда верни мне Береста, – произнесла лесовица. – Нельзя было нас разлучать. Берест – мой муж.
   – Уже муж? – слегка улыбнулся Князь Тьмы. – Ты стала его женой, как становятся женщины у людей?
   Ирица, не зная почему, смутилась и промолчала. Ощущение, что перед нею «не-жизнь», пустота, стало в ней так сильно, что захотелось скрыть от него само воспоминание, как она стала женой Береста, – «как становятся женщины у людей».
   – Возвращать тебе Береста незачем, – сказал Князь Тьмы. – Он тебе вовсе не нужен.
   Ирица не отвечала, следя за ним взглядом. Он сел за стол напротив своего фонаря.
   – Сядь и ты, – посоветовал лесовице. – Не надо прятаться от меня в углу. Моя сила пугает тебя лишь потому, что она нездешняя. Но и могущество Вседержителя не менее нездешне, однако его считают благодетелем мира. Все-таки ты не человек, верящий в Единого Создателя, лесовица, чтобы без долгих слов называть меня Врагом.
   – Зачем ты это говоришь? – в тревоге спросила Ирица, по-прежнему оставаясь в углу.
   – Что я говорю – не так уж и удивительно, – покачал головой Князь Тьмы. – Я ничто из того, что есть в этом мире. Чтобы быть чем-то, я должен, как невидимка в плащ, облечься и в плоть, и в голос. Вот говорящая лесовица – другое дело… Неужели трава и деревья тоже в скором времени вздумают вести разговоры? Зачем тебе дар речи? Откуда он у тебя?
   – Чтобы Берест понимал. Ему трудно без слов, – ответила Ирица.
   – Оставь его. Это песчинка… – с неудовольствием повел в воздухе ладонью Князь Тьмы. – Берест не нужен, – повторил он.
   – Тогда верни его мне, – снова сказала Ирица.
   – Наберись терпения, – произнес Князь Тьмы. – Лучше бы тебе сесть, разговор будет долгим. Но если тебе удобнее слушать оттуда, – он с едва заметной усмешкой кивнул на темный угол, в который вжалась лесовица, – то пускай…
   Ирица осталась на месте.
   – Не знаю, насколько важно для тебя знание, лесная пряха. У людей есть писания. Там говорится, что Вседержитель был изначально. Он создал вселенную и Обитаемый мир. Он создал людей, он создал и меня самого. По его замыслу, я, самое совершенное его создание, должен был стать Князем людей и учить их благу. Но я сказал им: «За пределами Небесного Престола лежит Обитаемый мир. Покиньте край у подножия Престола. Идите в Обитаемый мир. Он – чаша, которая питает могущество Вседержителя. Отпейте и вы из этой чаши, овладейте миром». Людей охватило желание отпить из чаши могущества и стать подобными Вседержителю. Лишь немногие из них не нарушили Его воли. Обитаемый мир лежал в хаосе. Смерть и жизнь так быстро сменяли друг друга, что мир словно плясал или струился. Люди расселились по Обитаемому миру и обрели смерть и рождение, которых не было у тех, кто остался у подножия. Они испытали болезни, узнали нужду, но не получили могущества. Так произошло искажение замысла Вседержителя. В гневе Он создал преисподнюю – Подземье, – где во мраке заточил первого из князей, меня самого. Отныне меня стали называть Князем Тьмы, а также Тюремщиком, потому что в Подземье воздвиг я Тюрьму мира. Люди, которые шли за мной, были отданы мне во власть, и первое поколение сошло во мрак.
   Ирица вздрогнула, как от прикосновения холода. «Неужели бывшие живые люди оказываются потом в этой пустоте, которая – он?»
   – Одних я взял себе на службу, – продолжал Князь Тьмы, – другие были брошены в Тюрьму, потому что отказались мне служить. Вседержитель не спас этих последних за то, что прежде они отвергли Его, и их сущность извратилась от мук, – Князь Тьмы помолчал немного, глядя мимо Ирицы, и просто добавил. – Так говорится в писаниях. Я сам рассказываю это иначе.
   Ирица, не приближаясь, присела в углу.
   – Вседержитель сотворил Обитаемый мир и людей. Это я знаю. Я сам сотворен Им. Но и я умею творить. Более того, и Обитаемый мир умеет порождать существ, подобных тебе. И потому я не пожелал быть всего лишь князем людей. Я должен был быть лишь частью замысла Вседержителя, но у меня свои замыслы.
   – Разве мы тебе мешаем? Отпусти нас, – попросила Ирица.
   Ей были безразличны битвы потусторонних сил и их воля. Она не представляла даже, как могуч Князь Тьмы по сравнению и с Берестом, и с ней.
   – Ты – загадка, – произнес Князь Тьмы. – Земнородные всегда живут своей жизнью и не вовлекаются ни в дела людей, ни в борьбу за какую бы то ни было цель. Я оградил этот маленький мирок непроходимой границей. Не только люди, но и подобные тебе не пересекают ее. Как это вышло, что вы перешли границу? Как вышло, что ты вочеловечилась и стала женой человека? Это так же невероятно, как если бы камень или дерево говорили с человеком о любви и выполняли его желания.
   – Берест дал мне имя, – ответила Ирица. – Он позвал меня.
   Она надеялась, что, если она на все ответит, Князь Тьмы скорее уйдет.
   – Мне известно это человеческое поверье, – произнес он. В глубине его темных глаз так же бились блики пламени, как в фонаре. – Но, похоже, есть еще какое-то условие… Что такого твой Берест сделал, чего не делал я? – продолжал Князь Тьмы, точно сам с собой. – Как он сумел позвать тебя так, чтобы ты откликнулась, почему ты сочла своим именем его зов? Посмотри! – он остановил мерцающий взгляд на Ирице и встал.
   Ирица невольно встала на ноги, тоже глядя ему в глаза.
   – Разве он так хорош собой? Может быть, это важно для вас, для детей земного мира?
   Он, прекрасный и грозный, стоял перед лесовицей в простой рубашке без украшений, молодой, высокий, с тонким и властным лицом, казавшимся очень юным, потому что на нем не было и следа бороды и усов.
   – Береста больше нет! – сказал Князь Тьмы. – Забудь о нем навсегда!
   – Ты – как зимний холод. Когда птицы в лесу замерзают на лету… Как тьма, за которой не будет утра, – с ужасом сказала Ирица.
   Она опустила голову, упавшие пряди волос завесили ей лицо. Ощущение «не-жизни», которое источал Князь, так пугало Ирицу, что глаза у нее сверкали зеленым светом. В отчаянии она постаралась оттолкнуть Врага остатками своей лесной силы, которую прежде использовала только как целебную. Силой жизни она попробовала защититься от не-жизни, иначе, казалось ей, та и ее превратит в пустоту.
   – Я не хочу тебе вредить, – медленно произнес Князь Тьмы, отступая к двери.
   Он вышел, а переносной фонарь остался тускло гореть на столе.
   Ирица, ослабев, села на пол. Она чувствовала себя больной.
 
   Берест сам не знал, почему в его жизни все так просто. Нет, не легко. Кому в жизни легко? Но просто.
   Дома, в Даргороде, он знал, что надо защищать свою землю. Жизнь ему была дорога, потому что хороша. Плохо ли быть сильным, здоровым, старшим сыном в семье, почитать мать и отца, пахать, сеять, косить и гонять в ночное коней, быть опорой и защитой родне и соседям? Но когда его край разорили степные кочевники, все осталось по-прежнему просто. Берест знал, что будет пытаться бежать из плена, из басурманских краев: не жить ведь в неволе!
   Ненависти к кочевникам у него не было. По дороге, пока они вели пленников с собой на продажу, Берест узнал их, немного научился говорить по-ихнему. Простил ли он разорение родного села и свои раны? Нет, не простил. Кто же захватчиков прощает? На конных охранников, что подгоняли плетьми пеших, связанных вместе людей, он сердился, грозился в ответ, и не только затем, чтобы отвлечь их на себя от более измотанных и беспомощных, а еще и потому, что отводил душу. Но на остановках окликал сторожей:
   – Совсем людей заморили, не видишь? Дай нам напиться.
   Он не видел стыда в том, чтобы просить у них, коли нужно, потому что это было по-человечески.
   И в каменоломнях для Береста все было просто. Остальные рабы были его товарищи, а хороши или плохи – какие уж есть. Их объединяло то, что они несут общий труд и горе. С надсмотрщиками он бранился и несколько раз был сильно бит, но зла тоже не помнил. В другое время не скупился с ними же перемолвиться словом. Они вспоминали свои семьи и домашнюю жизнь, без которой скучали на службе, и Берест соглашался: «Дома-то лучше». Зато с «ловцами» – с теми рабами, которые помогали охране разыскивать беглецов, – Берест не говорил и открыто предупреждал: «Ты ко мне не подходи, мирно не разойдемся!» Бересту пришлось бы худо от них – им слишком много было позволено, – но он вскоре бежал.
   Берест зачаровал лесовицу, дав ей имя. Ирица вылечила его рану, сбила со следа свору собак. Он тогда же сразу решил жениться на ней и увести жить к людям. На самом деле он ее полюбил только потом, тронутый ее заботой и лаской еще больше, чем диковинной красотой. С Хассемом Берест побратался в каменоломнях и, когда оказался на воле, без колебаний вернулся назад за ним.
   В жизни Береста все было просто. Он не знал иной внутренней борьбы, кроме как со страхом и слабостью. Искушения, соблазны обходили его стороной. Но ему не было легко. Тяжко давалось многое: и раненому, держась на ногах из последних сил, идти вслед за конем кочевника, и ложиться в телегу с мертвецами, чтобы бежать на волю с каменоломен…
   Все оставалось просто и теперь, в казарме для бойцов-рабов, в неизвестном, затерянном в лесах княжестве.
   Бересту ничего не объясняли, он сам понемногу разбирался, что его ждет. Рабов-бойцов заковывали только на ночь. Их хорошо содержали и кормили как следует. Работой таких рабов было упражнение в военном деле. С утра их под охраной выводили на ристалище, где выдавали оружие и доспехи, каждому – нарочно подобранные, свои.
   Для Береста все оставалось по-прежнему просто. Не убили – надо жить, в неволе – бороться… Как тяжко, когда все просто и свернуть некуда!.. «Лучше бы мне не быть живому, – думалось Бересту. – Что теперь с Ирицей?» Что с ней, что с Иллой? Может быть, отдали на забаву воинам или рабам? Да ведь Ирица лесовица! Она бы жила и не знала горя, если бы не повстречала его! В своем Королевстве белок… Жила бы в золотом дупле, пряла бы серебряную пряжу…
   Когда Берест подумал об этом, то сдал. С рычаньем, похожим на стон, бросился с голыми руками на охрану, чтобы убили в драке. Не сумел: его скрутили и потом две недели продержали в строгих цепях. Это был стальной обруч вокруг пояса, к которому прикованы за середину цепи ручные кандалы. Берест не мог ни широко развести, ни вытянуть руки.
   Однажды Бересту приснился сон. Снилось, что Зоран и Иллесия поселились на юге, и Энкино тоже остался там, стал учителем или просто читает лекции на рыночных площадях, – это у них не зазорно, а даже почетно. А они с Ирицей живут в даргородской земле. Хассем во сне Береста оказался их соседом и слыл известным во всей округе мастером, то ли плотником, то ли гончаром; непонятно было, сколько лет миновало, как он успел выучиться ремеслу.
   И вот на плече у Ирицы сидит белка с золотистым хвостом и в крошечном изумрудном венце.
   – Неужели это наша дочь? – спросил Берест.
   – Да, – сказала Ирица. – В Королевстве белок еще не знают, что у нас родилась дочь, маленькая королевна.
   Этот сон, наполовину сотканный из слышанных Берестом в детстве сказок, не шел у него из головы. Уж не на самом ли деле это Ирица шлет ему откуда-то издалека утешение?
 
   Берест думал: бои на ристалище – это бои для забавы господ. Но то, что говорили другие рабы-бойцы, сбивало его с толку. Рабы дрались не друг с другом, а с господами. Бересту советовали:
   – Будь посвирепей, они это любят. Тебя будут ценить, если докажешь, что не трус. Знаешь, что сделал Хидмар? Он рассек воина от пояса до плеча и голой рукой вырвал у него печень. Его голова теперь дорого ценится. Его вызывают только лучшие воины. Ради какого-нибудь новичка не станут тащить на арену такого доблестного раба, как Хидмар.
   Берест видал Хидмара, с виду не очень примечательного, косматого и угрюмого человека. Но сам Берест был еще новичком в казарме, чтобы Хидмар со своей стороны заметил его.
   – Объявят начало поединка – особо не жди, нападай сразу. Они тоже это любят. Нам позволяют драться нечестно. Йоки был мастером всяких штучек, – учил Береста сосед по топчану в казарме. – Бросал в глаза песком, придумал много обманных ударов… Он тоже был доблестным рабом, только в конце концов ему не повезло…
   Берест уже слыхал, что доблестным рабом назывался такой, которому удалось одержать верх в трех-четырех поединках.
   Стать доблестным рабом было целью бойца в казармах. Доблестного берегли для редких единоборств с лучшими воинами, и в случае опасного ранения, если он все-таки выходил победителем, его лечили, а не приканчивали. Обычный раб, получивший серьезные раны, даже если убивал при этом своего противника, мог рассчитывать только на милосердную смерть.
   Рабов тщательно учили, с самого детства подбирая для казарм самых здоровых и сильных мальчиков. Из них делали по-настоящему опасных воинов. Рабами дорожили за свирепость, жестокость и готовность к грязной борьбе. Хозяева сами не опускались до бесчестных приемов. Каждый поединок становился схваткой между чудовищем и героем, зверской яростью раба и кодексом воинской чести господина.
   Наконец Береста расковали и велели готовиться к своему поединку. Берест уже понимал, что должен будет выйти на поединок вместо страшилища, которое победит здешний витязь.
 
   Этим витязем был Редвин.
   Юноша только что покинул Дом Воспитания и впервые получил право биться на ристалище. У ворот ристалища висел список рабов, которых можно вызвать на бой. Из всего списка самого Редвина касался только перечень тех, с кем разрешается биться воину первой-пятой ступени посвящения. Редвин как раз и был на первой ступени: ее удостаивались все юноши и девушки, которые выходили из Дома Воспитания. Ступень начислялась за каждое дело, которое можно было считать деянием. Среди деяний были очевидные, как победа над сильным рабом, и неочевидные, ценность которых определялась наставниками и заслуженными воинами. Иные из книжников и служителей Князя давали обеты молчания, полного одиночества и затворничества или добровольно подвергали себя истязаниям, чтобы проявить силу духа. Некоторые отказывались от пищи и воды, поддерживая свою жизнь лишь «диким корнем», растением, вызывающим общее возбуждение и диковинные видения и у людей, и у высших.
   Редвин просматривал перечни невольников. Ему было интересно, какие рабы считаются лучшими, достойными поединка только с воинами самых высоких ступеней посвящения. Неожиданно его взгляд наткнулся на имя «Берест». Редвин удивился: ему казалось, что этого раба он видел и в более низких по ценности списках. Юноша перепроверил и изумленно приподнял брови: этого Береста в самом деле вправе был вызвать воин любой ступени, от самого сильного до новичка. Одинаковых имен у рабов-бойцов не было, спутать было нельзя. Редвин еще не понял, в чем дело, как подумал: если тут что-то особенное, то надо скорее вызвать его, пока не вызывал другой.
   Юноша вошел в ворота. Ему нужно было написать прошение о единоборстве с рабом смотрителю ристалища Нейвину. Дом смотрителя стоял прямо в огромном дворе ристалища, поодаль от казарм. Редвин направился прямо туда.
   У смотрителя Нейвина была очень белая кожа, худое лицо, короткие темные волосы с рыжеватым блеском. Он сам был уже немолод и прошел множество воинских ступеней.
   У порога Редвин окликнул:
   – Здравствуй, прославленный! Я Редвин, по выбору пути – воин. Мне нужен раб для поединка.
   – Проходи, Редвин, – отозвался из дома смотритель.
   Юноша вошел и увидел прославленного воина, который за тяжелым столом просматривал уже поданные прошения.
   – Господин Нейвин. Я выбрал раба и хочу написать прошение о нем.
   Смотритель, сидевший за столом напротив Редвина, придвинул ему лист бумаги и чернильницу.
   – Садись, Редвин. Пиши.
   Пока юноша писал, Нейвин оценивающе окинул его взглядом. Только что выпущенный наставниками из Дома Воспитания, высокий, стройный, темноволосый парень с легким пером в руке. По выбору пути – воин…
   Нейвин притянул к себе его прошение за уголок, чтобы не размазать чернила.
   – Берест? – он понимающе усмехнулся, увидев имя раба, но спросил. – Почему же ты выбрал именно его?
   – Он есть в моем списке, прославленный.
   – Он есть во всех списках. Это раб из падшего мира, – сказал смотритель.
   – Наставник Мирт говорил, что где-то есть падший мир, который ослушался Князя – и за это был замкнут им в непреодолимых границах, – вспомнил Редвин. – Может быть, этому Князь позволил пройти, чтобы мы хоть раз в жизни увидели падших и поняли, в чем именно их вина? Какой из себя этот раб, господин?
   – Обычный человек, как и прочие рабы, – шевельнул плечом Нейвин. – Грубое лицо, бороду он не бреет, в осанке нет благородства. У тебя есть возможность доказать свою отвагу и сделать дело, которое будет цениться старшими. Новый раб хорошо сложен и здоров. Но я запретил проверять, умело ли он владеет мечом. Это испытание духа для любого, кто решится его вызвать. Никто не будет заранее знать, на что способен новый раб. Может быть, он искуснее Хидмара. Может быть, слабее детей из Дома Воспитания. Вот почему он включен во все списки. Ты посмеешь выбрать свою участь вслепую?
   – Я попробую убить этого раба, – сказал Редвин. – Никто не знает, силен он или слаб? Скоро я узнаю это.
 
   На рассвете Илла вместе с другими рабами из барака получала миску каши и хлеб. После еды барак пустел: люди в полном молчании расходились на работу. Каждый сам знал, куда должен идти и что делать. Илла тоже знала теперь свое место: скотный двор на окраине города. Вместе с Иллой на скотный двор отправлялись еще пятеро: две женщины и трое мужчин. У всех был одинаково пустой взгляд, печать усталости и безразличия на лицах. Одна из женщин была беременная.
   Надсмотрщик отобрал у Иллы ее красное платье и дал холщовые штаны и рубаху, как у всех остальных рабов, и женщин, и мужчин. Рабынь заставляли коротко стричь волосы. Илла и в Богадельне всегда подрезала свои черные, вьющиеся пряди ножом. Но у нее порой мелькала мысль об Ирице: неужели и той велели отрезать ее длинный «беличий хвост», как в шутку говорил о ее волосах Берест?
   Работа на скотном дворе была тяжелой, и вечером Илле уже не хватало сил ни думать, ни плакать. Душа болела теперь совсем глухо. Илла спрашивала себя: не стал ли уже и у нее взгляд таким же пустым и бессмысленным, как у ее товарок? Впрочем, назвать их товарками было трудно: рабыни почти не разговаривали ни с ней, ни между собой. Она не знала их имен, и даже поначалу не была уверена, есть ли у них имена. Рабы не окликали друг друга по имени.
   Как-то вечером Илла вздумала подсесть к женщине, с которой вместе работала, и разговориться с ней. Илла привыкла, что в Богадельне и беспризорники, и нищие, и воры – все выручали «своих», хотя бывали жестоки с чужими. Она была уверена, что рабы в одном бараке тоже должны быть заодно.
   – Я Илла, а ты кто? – спросила она девушку.
   Та отодвинулась.
   – Это мое место, я тут сплю, – сказала она без всякого выражения. – Иди на свое.
   Илла встала и побрела на свое место. Она легла, уткнувшись в топчан лицом. «Зоран, я тебя люблю. Видишь, куда я попала? Говорят, что после смерти попадают на небо или в преисподнюю. Может, это и есть Подземье? Знать бы, где сейчас ты…»
   Вдруг Илла ощутила, что на ее ноги навалилось что-то теплое и ощутимо тяжелое. Кошка? В бараке кошек не было. Илла привстала, опираясь на руку. У нее в ногах, сверкая желтыми глазами в темноте, устроился Зоранов кот. Просто Кот.
   Илла вскрикнула, схватила Кота и зарылась лицом в грязную, свалявшуюся шерсть. Кот аж захлебывался, мурлыча, и пытался боднуть ее головой. Илла шептала, глотая слезы: «Зоран, это ты его послал, да? Может, это от тебя весть? Или это ты сам ко мне так пришел? Мне так плохо без тебя!»
   Шерсть кота скоро стала мокрой от Иллиных слез. Она не заметила, что рыдала в голос.
 

* * *

 
   Ирица погладила ладонью ствол старой сливы. Дерево потянулось к ней.
   «Вы все в плену, как и я», – сказала она мысленно дереву. Она видела стальные копья решетки, которая ограждала сад, но у сада была еще одна ограда, куда более страшная для Ирицы – незримый круг холодной пустоты, который очертил Князь Тьмы.
   Однажды Ирице удалось переступить его черту. Она помнила, как они с Берестом, взявшись за руки, шагнули туда, где лес впереди казался ненастоящим и неживым, и путь назад исчез. Но из старого сада перед замком Князя лесовица выйти не могла.
   Сад жил. Ирица ощущала течение соков в стволах, чувствовала, как трепещут последние пожелтевшие листья. Трава и деревья узнали в Ирице лесное существо и делились с ней жизненной силой.
   Князь Тьмы навещал лесовицу здесь. Он по-прежнему казался ей страшен.
   – Обитаемый мир пробуждается, – говорил Князь Тьмы. – Этот мир загадка. Я день и ночь думаю над ней. Обитаемый мир пытается себя осознать. Он будто хочет вочеловечиться, как и ты.
   Князь Тьмы настороженно посмотрел на Ирицу. Он стоял у маленькой яблони, еще никогда не плодоносившей, и Ирица ощущала, как яблоня тщетно старается отшатнуться.
   – У людей есть свобода выбора, – произнес Князь. – Говорят, это дар Вседержителя людям. Но этот дар здесь, в Обитаемом мире, перерос в нечто большее: в независимость… Я не хочу тебя пугать, лесовица… Хочешь знать, что бывает с людьми после смерти?
   Ирица знала, что Берест жив. Она так же ощущала это, как и то, что сама еще жива.
   – Покажи мне Зорана, – попросила она. – Я не испугаюсь.
   – Тот хромой, кого убили наши воины? – припомнил Князь Тьмы. – Не могу. Они, люди, и после смерти сохраняют свою странную самость. Свободу воли. Смерть для них – это новое воплощение в моих владениях или у подножия Небесного Престола, в благословенном краю, как принято говорить. Но мне известны случаи, когда после смерти люди пытались самовольно покинуть благословенный край и уйти своей дорогой. Что до моей Тюрьмы мира, из нее нередко пытаются бежать, особенно поначалу. Людей невозможно лишить воли. Такой свободы выбора для людей в замысле Вседержителя не было. Свобода выбора изначально была дана людям только для допущения высшего суда над ними. Понятно, преступник не может нести кару за то, что ему предопределено совершить. Людям была дарована возможность выбирать. А они умудрились сделать ее сутью своей души, неотъемлемой ее частью. Говорят, что это я виноват в искажении замысла Вседержителя. Но и мне такая свобода людей ни к чему. Человеческий род шаг за шагом приобретает свойства, которые позволяют ему избегать наказания и суда свыше, зависимости от высших сил. Все это они приобрели в Обитаемом мире, который теперь тянется к ним через подобных тебе земнородных и сам жаждет вочеловечения…
   – А Зоран? – остановила его Ирица.
   – Будь он моим слугой, я повелел бы ему откликнуться или явиться, – ответил Князь Тьмы. – Зоран теперь в Тюрьме мира, он – один из несметного числа заключенных. Показать его тебе прямо сейчас я не могу. Но могу приказать найти его и притащить сюда в цепях.
   – Притащить в цепях? – Ирица испугалась. – Нет, я не хочу. Что ты с ним теперь сделаешь?
   Князь Тьмы засмеялся:
   – То, что мне положено, исходя из священных писаний. Подвергну пыткам и заставлю покориться себе, и тогда обращу в демона. В надежную тварь без свободы выбора. Или в муках он будет принимать смерть за смертью…
   Ирица содрогнулась.
   – Разве Зоран может умереть еще раз?
   Князь Тьмы кивнул головой.
   – В Тюрьме мира много ярусов. С каждым новым воплощением он будет перемещаться на ярус ниже. Потом в подвалы. А потом в бесконечные лабиринты под ними. И каждое воплощение ужаснее другого.
   – Неужели Вседержитель позволяет тебе это делать?! – воскликнула Ирица.
   – А кто его спросит? – ухмыльнулся Князь Тьмы.
   – Почему Вседержитель не взял Зорана к себе в благословенный край? – в отчаянии продолжала лесовица. – Хассем говорит, что Он любит добрых. Зоран был добрый человек.
   – Отец-Вседержитель тоже не прост, – весело отвечал Князь Тьмы. – Ему не добрых нужно, а верных. Поклонялся ли Зоран Вседержителю? – и по недоумевающим глазам лесовицы понял ответ. – Ну вот… Так что ему делать в благословенном краю? Они с Вседержителем не нужны друг другу.
   Ирица с ужасом смотрела в темные глаза Князя Тьмы. Оттуда глядела Пустота.
   Лесовица отступила и прижалась спиной к стволу сливы, словно стремясь уйти в него. Ей хотелось снова раствориться, не думать, не осознавать себя, не быть. «Я если и погибну, то снова появлюсь на своей поляне, и так может быть много, много раз. Я буду жить, пока живет этот мир. А Берест навсегда попадет к Нему, как Зоран?»
   – Нет! – отчаянно крикнула Ирица. – Вы оба Чужие – и ты, и Вседержитель! Лучше бы вас не было!
 
   Лодия была девушкой лет двадцати, с темно-рыжими волосами и серыми глазами. В Доме Воспитания она выбрала себе путь служительницы Князя и посвятила жизнь лекарскому искусству. Наставник Мирт взял ее в ученицы и часто давал понять, что ценит ее вдумчивость и ум. Весь конец осени шли дожди. Лодия ходила по баракам рабов, принимала роды, вправляла вывихи, лечила воспаления. Волосы у нее мокли под дождем, а ноги часто вязли в грязи. Рабы в бараках провожали ее тупыми, бессмысленными взглядами.