Тулянская Юлия. Королевство Белок

 
   Аллес развернулся и, дрожа на холодном ветру, быстро пошел прочь. Он знал, что ему сейчас нужно. Просто необходимо! Добравшись до своего походного мешка, брошенного недалеко от костра, он вытряхнул его прямо на землю. Он искал что-нибудь ценное. Может быть, что-то и было – он тупо смотрел на разбросанные по земле вещи и не мог понять, что из этого взять. Дрожащими руками он беспорядочно запихал все обратно, взял свой плащ, и через короткое время обозный торговец увидел перед собой бледного, с синими губами парня, которого мог принять за утопленника.
   – Самогона бутыль. Плащ отдаю, – выдавил из себя «утопленник».
   Получив бутылку, парень на месте выхлебал чуть ли не четверть залпом, задохнулся, потряс головой… Потом – пока еще твердой походкой – пошел в сторону от лагеря. Торговец покрутил пальцем у виска и покачал головой, складывая только что приобретенный плащ в мешок.
   Аллес отошел и сел прямо на землю, вздохнул и влил в себя еще четверть бутылки. Закрыл глаза и стал ждать, когда придет опьянение, чтобы все поплыло в голове и чтобы стало тепло. Это блаженное состояние долго не наступало. Аллес встал, пошел дальше, куда глаза глядят, продолжая прикладываться к бутылке. Наконец-то стало жарко. Аллес засмеялся. Хорошо! Двое незнакомых дружинников попались ему навстречу. Он даже не посторонился, чтобы уступить им дорогу.
   – Я между вами… пройду! Мне надо! – потребовал он, отодвигая одного из них рукой со своего пути.
   Воины расступились, пропуская насквозь мокрого, еле державшегося на ногах молодого наемника с почти пустой бутылью, лишь на донышке которой плескалась мутная жидкость.
   – Эк набрался, – покачал головой один.
   – А, свалится где-нибудь, проспится, – сказал другой.
   Аллес упорно шел куда-то вперед. Голова была пустой и легкой. Несколько раз он спотыкался и падал, но больно ему не было. Однажды он не сразу встал, посидел и посмотрел на звездное небо. Ему показалось, что оно куда-то едет. А когда поднялся на ноги, то ехала уже земля.
 
   – Побили его, – бормотал Аллес на ходу, язык его плохо слушался. – Вот оклемается – и я тоже ему морду начищу. Думает – можно в воду, как щенка? А все смеялись…
   Ему вдруг захотелось увидеть чужого дружинника, который побил Меченого. «Я же ему даже спасибо не сказал! – вспомнил Аллес. – Вот свинство!..»
   Он думал даже не о том, что тот чужак, дружинник какого-то князя Береста, помешал Меченому его утопить. Аллесу вспомнилось, как незнакомец дрался с Меченым: так дерутся за самого себя, или за брата, или за лучшего друга. Аллес побрел туда, где стояла лагерем дружина Береста, почему-то уверенный, что не заблудится, и иногда с сожалением отхлебывая из почти опустевшей бутыли.
   Уже начинало смеркаться. В полумраке ярко горели костры. Сколько их, Аллес так и не понял: пожалуй, в глазах у него не только двоилось – так много плясало в них огней. Сидящие у костров люди прекратили свои разговоры, когда из темноты вышел, нетвердо держась на ногах, мокрый, взъерошенный парень. Снодрек сразу узнал наемника, которого искупал Меченый.
   – Это… – у Аллеса подкосились ноги, и он упал на колени перед костром. – Зараза… – выругался он, опираясь рукой. – Я не на колени хотел, – пробормотал он, оценивая обстановку и пытаясь встать. – Я хотел сесть… на чем все сидят.
   Снодрек и его товарищи вытаращили на гостя глаза.
   – А где тот… который Меченого побил? – продолжал, не узнавая Снодрека, Аллес.
   Зоран покачал головой:
   – Ты же простудишься до смерти, дурень.
   В это время Снодрек подвинулся к Аллесу и тряхнул его за плечо. Парень на сей раз узнал своего защитника.
   – А, я как раз к тебе. Ты его хорошо! – стал говорить он. – Погоди, я хотел сказать… спасибо! Ты за меня – как за себя. Я не понял… Почему – как за себя? А, дошло! – хлопнул себя по лбу Аллес. – Ты друг, да? У меня там, – он махнул рукой в сторону своего лагеря, – тоже друзья. Только таких друзей… знаешь… я им больше руки не подам. Трусы. Лихорадку им в бок! Я вообще оттуда уйду. Совсем. Только набью морду Меченому.
   У Аллеса заплетался язык. Парень хотел встать, и тут же почувствовал, как его поднимают под мышки чьи-то сильные руки.
   – Ты куда меня? – отбиваясь, рассердился Аллес.
   Он обиженно подумал: что это меня сегодня весь день таскают туда-сюда?
   Но Зоран без лишних слов оттащил его в походный шатер. Снодрек тоже влез под полог.
   – Стяни с него сапоги, – велел Зоран. – Надо же, как набрался, бедняга. Да на нем сухой нитки нет! Давай, раздевай совсем.
   – Смотри, – продолжал Аллес объяснять Снодреку, одновременно стараясь помешать ему стащить с себя сапог. – Когда за шкирку… смешно, да? Я бы его ногой двинул, но он хрена с два дал. Он сильнее. Но я все равно пойду и буду с ним драться, вот сейчас. Сам буду драться. Ты не думай, что я за тобой спрячусь. Я только сказать хотел – спасибо, друг.
   Когда Аллес очередной раз говорил Снодреку «спасибо», по его грязным щекам начинали течь слезы.
   – Зараза, – вытирая их рукавом, удивлялся наемник. – Этого еще не хватало. Они зачем? Пойду я… Нет – пойду! – сопротивлялся Аллес, чувствуя, что кто-то стягивает с него куртку. – У вас выпить еще есть? Нет? Ну, ничего…
   Аллес скоро совсем перестал понимать, что с ним делают, и прекратил всякое сопротивление. Зоран, укоризненно приговаривая над ним, растер тело водкой. Вместе со Снодреком они переодели своего непутевого гостя в сухое, и Аллес крепко уснул в чужом шатре, укрытый чужим плащом.
 
   Приближался рассвет. Лучина в светце чадила. Ирица, хорошо видевшая в полумраке, не поднимала головы от шитья. Ей надо было спешить. Гонец сказал, что уедет утром. Гонец, который привез в Пристанище вести от Береста.
   В сказках Зорана, которые Ирица, бывало, слушала вместе с детьми, говорилось о девице: за одну ночь ей надо было исполнить трудное задание, чтобы выручить своего суженого. Ирице казалось, что и ей так же важно успеть до утра. Делая стежок за стежком, она повторяла про себя: «Пусть он почувствует, как я его люблю. Пусть бы вся моя сила перешла в эту рубашку, защитила его в бою лучше всякой брони. Пусть в него никакая стрела не попадет. Пусть будет ему тепло… как будто я с ним». Ирица при мысли о Бересте вытирала слезы – мешали видеть мелкие стежки – и улыбалась.
   «А что я ребенка жду – не скажу, – говорила она себе. – Пусть не тревожится за меня. Если узнает, будет рваться сюда – а ведь с войны не уедешь. Вот рожу – тогда пусть узнает. А если раньше приедет домой – увидит сам».
   Гонец прискакал весной. Это был один из ребят Снодрека, беловолосый парень по имени Горт. Он был весь заляпан дорожной грязью. Жители Пристанища сбежалось его встречать, мальчишки вопили: «Горт приехал!»
   Уставший до упаду гонец сунул в руки Энкино письмо, и его повели отдыхать. Энкино во дворе замка влез на широкую плаху, на которой кололи дрова, и стал читать. Это было послание Береста Пристанищу.
   Читая, Энкино узнавал руку Береста: крупные, понятные буквы с бесконечным терпением выведенные неуклюжими пальцами. Берест в письме перечислял имена погибших и раненых.
   «Мы сражаемся за Годеринг потому, что Годеринг обещал нам защиту, – читал вслух Энкино. – Мы сражаемся за Пристанище. Скоро мы вернемся домой и будем жить мирно. Пахать вам нынешней весной придется без нас. Держитесь, стройте Пристанище, а мы будем его защищать».
   Лошадь Горта поставили в денник, самого его накормили. Гонец сказал, что обратно собирается выехать завтра утром.
 
   Наставник Энкино, прочитавший людям письмо гонца, шел по длинным коридорам замка. Он шел, наверное, к себе, в свой покой рядом с библиотекой. Его подстерег Рен, один из учеников, преградил дорогу. Энкино остановился. Юноша вдруг упал на колени, не помня себя от отчаяния:
   – Наставник, уговори Береста, чтобы не посылал меня в Соверн! Я не хочу в большой мир, я не хочу уезжать из Пристанища! Я там умру!
   Энкино остановился. Этот парень на коленях, бледный, сбивчиво умоляющий о помощи, пробуждал в нем какое-то неприятное, загнанное в глубь души воспоминание.
   – Все проще, чем ты думаешь, Рен, – сказал Энкино. – Встань. И не езди… – помолчав, он с затаенной обидой добавил. – Мне казалось, тебе нравится учиться. Южное наречие дается тебе лучше, чем другим.
   Рен поднялся с колен, покраснев и опустив голову.
   – Мне ничего не будет за то, что я не хочу ехать?
   – Иди к себе, – хмуро велел Энкино. – Лучше подумай, что ты теряешь. Впереди еще много времени. Что такое тяготы пути, если каждый день ты будешь встречать что-нибудь новое?
   – Я не хочу в большой мир, я не смогу… – у Рена перехватило горло, он повернулся и пошел прочь по коридору. – Никогда не смогу… – вздрагивая от слез, повторял он уже сам себе.
   В памяти юноши одно за другим звучали имена тех, кто уехал с Берестом из Пристанища и о ком гонец привез нынче весть, что они не вернутся назад.
 
   Аллес не мог позабыть, как пришел в стельку пьяный в стан чужой дружины, как утром проснулся – и увидел, что его заботливо переодели в сухое, согрели, смутно вспомнил, как накануне грозился набить морду Меченому и рыдал, пытаясь сказать Снодреку «спасибо». Наутро он готов был провалиться со стыда и сбежал.
   В стане Береста Аллес решил больше не показываться. Но о дружине из Пристанища вскоре пошла молва. Многие удивлялись, где князь из безвестной земли набрал таких храбрых воинов, а главное, что за обычаи, которых они держатся? Князь ничем не отличался от своих дружинников, ел, что они, и жил, как они. Аллес узнал, что седой громила, который уложил его спать на свое место, был раньше прославлен среди наемников под кличкой Сокол. Парень не удержался, чтобы не сбегать посмотреть на него еще раз. А потом Аллес услыхал от Снодрека необычайную историю Пристанища. «Неужели вот эти ребята были рабами?!» – удивлялся молодой наемник. Он видел их в бою и у костра – в них не было ничего от рабов. Не было между ними и лжи, зависти, мелких дрязг, желания помериться силой и показать слабому его место.
   Скоро Аллес стал частым гостем в стане Береста. С Меченым парень больше не сталкивался. Избитый Снодреком, тот скоро отлежался, но не пытался отомстить. Меченый сам был хорошим бойцом, он видел: Снодрек выше его по выучке и не слабее силой, затеять с ним драку второй раз – не значит изменить ее исход. Но это связало Меченого по рукам. Он понимал, что, зацепи он кого другого, пойдут разговоры: Меченый, скажут, храбрый с теми, кто не может дать сдачи, а пусть бы лучше сперва побил Берестова дружинника.
   Но лорд Ганест был задет, что его воин уступил чужаку. Еще молодой, сухощавый, с надменно опущенными уголками губ, он любил каждую мелочь, которая касалась его самого: перстень на пальце, серебряный кубок для вина, своего коня, свои сапоги. Когда лорд Ганест шел по своему стану, иногда скользя взглядом по встречным и брезгливо кривя губы, словно ступая среди отбросов, не один наемник отворачивался, бормоча про себя ругательство. Постоянное войско тоже его не жаловало. У лорда было несколько любимцев: он питал слабость к таким, как Меченый, кто мог позволить себе роскошь сплюнуть в любую сторону, не глядя заранее, кто там стоит.
   Когда Снодрек побил Меченого, лорд был недоволен. Ему не нравилось, когда выскочка из толпы берет верх над тем, кого долгое время все боялись и признавали. Снодрек казался лорду Ганесту такой же швалью, как и большинство. Меченый должен был поставить его на место!
   Точно таким же выскочкой был для лорда Ганеста и сам Берест. Князь Пристанища привлекал сердца тех, кто для лорда подходил под емкое обобщение: сброд.
 
   Войско Вельдерна было измотано боями. Оно отступало к укрепленному замку. Лорд Ганест не давал врагу оторваться, надеясь у него на плечах войти в крепость. Он сметал все оставленные на пути заслоны.
   Уже в виду замка вельдернцы были вынуждены дать бой. Ганест послал дружину Береста и часть своей конницы в наступление. Остальное войско стояло в готовности, ожидая приказа.
   Аллес и его пешие товарищи напряженно следили за схваткой. Неожиданно конница Ганеста повернула назад, а Берест и его горстка всадников увязли – передовой отряд, зажатый со всех сторон и брошенный без поддержки. Они рубились изо всех сил, стараясь перестроиться и вырваться, но засели, как в болоте. Полотнище знамени металось в воздухе, как крона деревца, которое треплет буря. Лорд Ганест медлил, хотя его войско, потрясенное явным предательством, волновалось.
   – Что они делают? Сдурели?! – бормотал Аллес, сжимая меч. Он оглядывался на своих товарищей-наемников, которые с недовольными лицами смотрели, как враги зажали в тиски дружину Береста.
   – Отдал им парня на растерзание наш лорд!
   – Это же… что он там телится?!
   – Он не первый раз… маневрирует, – сплюнул один из опытных воинов. – Знаю его…
   Им не терпелось, чтобы лорд Ганест послал войско в поддержку Бересту – но приказа не было. Было ясно, что если в ближайшие минуты к Бересту не придет помощь, все будет кончено. Но приказ запаздывал.
   – Ах ты гнусь! – прошептал Аллес и рванулся вперед. Развернувшись на ходу к наемникам, он крикнул:
   – Ребята! Что вы смотрите? Этот гад, наш лорд, нарочно своих положить хочет! Давайте за мной, у кого совесть есть!
   Казалось, наемники только того и ждали. Как камень, сорвавшись с горы, может вызвать обвал, так и выкрик Аллеса и его порыв увлекли за ним сперва горстку, потом весь отряд наемников. Не обращая внимания на Ганеста и войсковое начальство, на их крики: – Стоять! Приказа не было! – наемная пехота вслед за Аллесом пошла в наступление.
   Постоянное войско Годеринга еще колебалось, но лорд Ганест уже понимал, что проиграет бой, если не поддержит атаку.
 
   Вельдерн пал.
   В награду за военные подвиги Берест был посвящен лордом Эйтолом в рыцари. Пристанище теперь окончательно закреплялось за ним, как его родовой удел. Лорд пожаловал князю Бересту герб.
   На серебристом щите герба была изображена белка. Щит был увенчан короной и обрамлен листьями вяза, который в Даргороде чаще звался берестом.
   А Аллес сообщил сослуживцам, что переходит на службу к князю Пристанища. За свою отчаянную атаку в бою под Вельдерном парень не был ни наказан, ни награжден. Сообщая в Годеринг о сражении, лорд Ганест писал, что сам отдал приказ о наступлении.
   За время войны дружина Береста обновилась почти наполовину. Он предупреждал, что не платит желающим у него служить ни деньгами, ни добычей. «Мы сражаемся за Пристанище. Если кому нужно пристанище, то сражайтесь и вы», – говорил он. К дружине прибивались разоренные крестьяне, ребята вроде Аллеса, племянники неизвестной тетки, на дорогу получившие пожелание «чтоб ты пропал!», или седые рубаки, наподобие Зорана, на закате дней не знавшие, где голову преклонить. «Я ищу пристанища», – были слова, по которым они узнавали друг друга.
   Берест был посвящен в рыцари. Он должен был избрать себе оруженосца. Понятия рыцарской чести Берест так-сяк усвоил. Лорд Эйтол велел ему пойти в храм и очистить душу перед Вседержителем раскаянием во всех прошлых грехах. Потом лорд без особой помпы провел над ним обряд посвящения, заповедал ему отныне верно служить правящей семье Годеринга, а затем снова отправил в храм слушать проповедь. Но об оруженосце в проповеди ничего не говорилось, а лорд сказал, как известную вещь, что Берест должен его себе избрать.
   Услыхав, что выбор князя Пристанища пал на Аллеса, лорд поморщился: безродный, конечно? Но лорд Эйтол понимал, что отдать знатного мальчика на службу бедняку-князю, чья родовитость сама, по себе вызывает сомнения, было бы обидой для семьи оруженосца. Лорд думал: «Мой новый рыцарь увезет парня в медвежий угол, и эта история забудется, а у меня будет верный вассал, который умеет драться и не полезет в политику».
 

* * *

 
   Вокруг ристалища пестрели шатры. С самого утра за город стягивался народ. Лорд Эйтол устраивал турнир в честь победы над мятежным Вельдерном. Берест не был дома с зимы, а на дворе уже стояла осень. По окончании войны дружину он отпустил в Пристанище. Но сам Берест, недавно посвященный в рыцари, не мог отказаться от участия в турнире.
   С ним остались только Снодрек, Зоран и Аллес. С улицы тянуло дымом: у входа в шатер Зоран развел костер и кипятил воду для травника. Снодрек сам перед боем осматривал оружие и доспехи Береста.
   Берест взял кожаный мешочек, развязал завязки и высыпал содержимое себе на ладонь. Он широко улыбнулся. Давным-давно он обещал Ирице, что подарит ей ленты и настоящие бусы вместо тех, что она умела делать из ягод. И вот Берест держал горсть стеклянных бус и серебряное кольцо с бирюзой. Он купил все это в городе, в лавке. Лавочник смотрел, как парень в простых доспехах – таких много было в Годеринге после войны – осматривается в лавке, заранее комкая в правой руке потертый кошелек. Лавочник выложил перед ним ворох лент. Берест стал выбирать: красную, голубую… «Диво мое лесное, разве я не скучал по тебе? – думал он. – Вот так муж у тебя, правду сказать! Два года ты моя жена, а первый раз покупаю тебе гостинец. И где ты только нашла такого? Все, чем я владел, когда мы с тобой повстречались – кандалы да колодки. Поженились в кустах у реки. У тебя с тех пор большое хозяйство: наша с тобой доля. Помнишь ли ты там, в Пристанище, как я тебя люблю? Спряди мне скорее дорогу назад, лесная пряха…»
   Глядя, как покупатель повесил голову, медленно перебирая ленты в руках, лавочник, сам молодой парень, с пониманием спросил:
   – Невеста дома?
   – Жена, – сказал Берест и вдруг широко улыбнулся. – Ждет меня дома. Я шатаюсь тут по свету, а она ждет в Пристанище.
   Берест даже смутился, чувствуя, что его лицо просияло от счастья. «Вот дурак-то», – подумал он о себе.
   Теперь, сидя в своем шатре, он перебирал бусы и любовался лентами, которые недавно купил.
   Полог шатра распахнулся и появился довольный Аллес. Он поболтал с другими оруженосцами и разузнал все, что касалось его будущей роли на турнире.
   – А что я долго шлялся – это меня задержали. Народу, между прочим, – яблоку негде упасть.
   – Что задержали-то? – спросил Снодрек.
   – Как узнали, что я оруженосец Береста, – обступили, чуть не разорвали мой новый плащ. Небось решили, что мой плащ тоже волшебный, как его рубашка, – весело сказал Аллес, садясь на застеленном конской попоной земляном полу.
   В народе ходили слухи, что у князя Береста – заговоренная рубашка. Будто бы вельдернский воин, позарившись на награду за голову князя Пристанища, пробрался в самый его стан и, застав Береста без доспехов, в упор метнул нож. Нож пролетел мимо: об этом рассказывал сам незадачливый убийца, которого Берест отпустил, верней, дал бежать, не подняв тревоги.
   Боя «князя-простолюдина» ждали и толпа, и рыцари. Говорили, что он отчаянно храбр, но достаточно ли искусен в поединке? Ему бросил вызов Неизвестный. Все удивлялись появлению незнакомца в шлеме с опущенным забралом. Берест дивился не меньше прочих. Он припоминал, когда успел нажить себе мстителя? Но у Береста была совесть мирного пахаря: сколько ни ворошил он ее, не мог отыскать, кто мог желать ему смерти сильнее, чем любому из рыцарей Годеринга, воевавших с Вельдерном?
   С одной стороны ристалища были сооружены помосты для лорда Эйтола, его семьи и знати. С другой оно было ограждено цепью, за которой толпилось простонародье.
   – Князь Берест из Пристанища! В его гербе белка на серебряном поле! Берест из Пристанища принимает вызов Неизвестного! – крикнул глашатай.
   Берест в тяжелом доспехе, с длинным копьем, верхом ждал вызова на краю ристалища, неподалеку от своего шатра. Позади него стоял Аллес в серой матерчатой куртке.
   Поединщики разъехались и сшиблись. Берест принял удар тяжелого, как таран, копья Неизвестного. Щит прогрохотал, но Берест удержался в седле. Оказавшись уже на другом конце ристалища, он развернулся. Неизвестный тоже остался в седле. Аллес подбежал, чтобы поддержать Бересту стремя, и подал ему меч. По правилам, оба рыцаря, не добившись победы копьем, должны были продолжать бой пешими.
   – Кто ты такой?! – крикнул Берест, тяжелым шагом приближаясь к Неизвестному.
   – Я скажу тебе, – обещал его враг, бросаясь в схватку, – когда ты будешь захлебываться в крови!
   Они рубились с ожесточением, топчась на взрыхленном копытами коней ристалище, под крики толпы. Берест удержал меч Неизвестного своим и вдруг зарычал по-звериному, страшно, как рычал в драке рассвирепевший Зоран. На какой-то миг его поединщик дрогнул, и Берест, проскользнув под его руками и сам выпустив меч, подцепил его за подколенные сгибы, толкнул плечом и опрокинул на землю. Неизвестный тяжело рухнул. Берест подхватил с земли свой меч раньше, чем поединщик поднялся, и плашмя ударил его по правой руке. Пальцы Неизвестного, до сих пор упрямо сжимавшие рукоятку клинка, разжались: Берест отбил ему руку.
   Толпа плескалась восторженными кликами. Перекрикивая народ, с соизволения лорда Эйтола глашатай объявлял победителя. Берест слышал, что победителем объявляется Берест из Пристанища, у которого в гербе белка на серебряном поле.
   – Кто ты такой? – спросил он своего поединщика, наклоняясь к нему. – Сдается, меня оклеветали перед тобой, не иначе.
   Незнакомец левой рукой стащил с головы шлем. Берест вгляделся в его лицо и не узнал. Какой-то парень чуть старше Аллеса, со слипшимися от пота светлыми волосами, тяжело дыша, с отчаянием бессильной ненависти смотрел на него.
   – Ты кто? – повторил Берест, наклонившись ниже.
   – Я оруженосец лорда Эрвуда! Будь ты проклят, грязный холоп! Хочешь меня пощадить?! – парень плюнул ему в лицо.
   Берест отшатнулся, отер бороду свободной рукой – в другой еще оставался меч – и погрозил кулаком:
   – А, чтоб тебя!.. – он выругался еще выразительнее. – Да что же это ты делаешь?!
   На подмостках, где сидела знать, и в толпе повисло недоуменное молчание. Оруженосец лорда Эрвуда тоже вытаращил на Береста глаза: кажется, он совсем не того добивался. Но раздосадованный Берест, закончив браниться, поклонился в сторону подмостков и пошел к своему шатру.
   На другой день вместе с Зораном, Снодреком и Аллесом Берест выехал домой в Пристанище. Лорд Эйтол больше не удерживал его. Знать смеялась над выходкой Береста на турнире, над тем, что он не умеет держать себя благородно и оставил неотомщенной свою принародно оплеванную бороду. Лорд замечал, что посвящение Береста в рыцари приближенные считают его прихотью. Он и сам полагал, что князю-простолюдину лучше не задерживаться в столице.

Часть V

   Солнце било сквозь кроны высоких деревьев. Над поросшими клевером полянами, над зарослями шиповника жужжали пчелы. Солнцеворот уже миновал, и лес был полон таинственной жизнью – недавно народились новые полевицы и лесовицы, дочери трав и кустарников, и Ирица сама приходила на одну из полян в ночь их рождения. Став женой человека и даже родив пасмурным осенним утром ребенка, она все же не забыла зимой соткать особый холст и принести в дар своим новым сестрам. Сейчас Ирица ощущала их присутствие повсюду. Незримые для людей земнородные с цветами и травами в распущенных волосах мелькали то в зарослях ольхи, то среди сосен, то на поросшем папоротником склоне.
   Ирица спешила, ей некогда было останавливаться, даже чтобы нарвать мелких цветов ирицы и вплести себе в волосы. Берест ушел один на дальний лужок за лесом, на покос, и они договорились, что Ирица принесет ему обед.
   Когда Берест вернулся с войны, жена встретила его с новорожденным сыном на руках. Перед родами Ирица ушла в лес, спряталась ото всех, как лесная зверушка, и родила в овраге – легко, как рожают звери. Потом, взяв жизненную силу у деревьев, вернулась в замок уже с малышом.
   Лесовица долго его рассматривала, сама удивляясь, что, возникшая из лесной травы, смогла дать жизнь этому существу.
   Женщин Пристанища многое удивляло в материнстве Ирицы. Когда малыш болел, она уносила его в заброшенный сад или в лес и возвращалась с ним, уже выздоровевшим. Ирица исцеляла ребенка волшебством трав и деревьев. Но еще больше удивились бы молодые подруги, видя, как Ирица в лесу или в саду кладет спящего младенца на развилку яблони, груши или вишни, и всякий раз ребенок часами спит там спокойно, точно в люльке. Ирица не умела убаюкивать сына колыбельной. Но она всегда чувствовала, что нужно ребенку и что его беспокоит, поэтому он у нее почти никогда не кричал.
   Вот и залитый полуденным солнцем, больше чем наполовину скошенный лужок. Чем ближе к покосу, тем сильнее Ирица чувствовала, что Берест ждет ее. Он косил, не делая передышки, пока не придет жена, лишь иной раз бросал взгляд в сторону леса. Ирица вспомнила прежние дни и «исчезла» – слилась с зарослями, чтобы он ее не увидел. А потом показалась Бересту на границе леса и луга, неожиданно, как будто появилась из ничего – несмотря на материнство, все такая же маленькая и хрупкая, как в первый день их встречи, с распущенными светлыми волосами, в простом холщовом платье без украшений.
   Берест засмеялся, бросил косу и пошел к ней, раскинув руки. Ирица кинулась ему навстречу, встав на цыпочки, крепко обняла мужа одной рукой – в другой был узелок со снедью. Они сели на траву. Ирица положила узел и улыбнулась, глядя на Береста:
   – И как это ты меня узнал? В лесу видимо-невидимо других лесовиц!
   – А имя есть только у тебя, – сказал Берест, крепко прижав ее к груди и уже прикасаясь к губам губами.