Твен Марк. Таинственный незнакомец

   Вскоре такой случай представился. Маргет послала за Мейдлингом и просила его принять на себя защиту ее дяди в предстоящем судебном процессе. Вильгельм был чрезвычайно горд полученным поручением, бросил пить и усердно принялся готовить защиту. По правде говоря, усердие заменяло ему уверенность, потому что шансов на выигрыш дела почти не было. Вильгельм часто вызывал меня и Сеппи к себе в контору и тщательно обсуждал с нами наше свидетельство, стараясь разыскать в груде словесной мякины полновесные зерна истины.
   Ах, куда же пропал Сатана? Я не переставал думать о нем ни на минуту. Он нашел бы способ, как выиграть дело. Раз он предсказал, что дело будет выиграно, значит, ему известно и как это сделать. Но дни шли за днями, а Сатаны не было. Я, конечно, не сомневался, что дело будет в конце концов выиграно и что отец Питер счастливо проживет остаток своей жизни. Раз Сатана обещал, это исполнится. Но на душе у меня было бы много спокойнее, если бы он явился и точно сказал, что всем нам нужно делать. Если отцу Питеру действительно суждена счастливая жизнь, то ждать было больше нельзя. Со всех сторон говорили, что тюрьма и позор совсем извели старика, и если это продолжится, он быстро умрет с горя.
   Наконец настал день суда. Народ стекался со всех сторон. К нам съехались люди из отдаленных мест, чтобы послушать, как будут судить отца Питера. В зале собрались все, кроме него. Он был слишком слаб, чтобы присутствовать на суде. Маргет пришла, она была молодцом и старалась поддерживать в себе надежду и бодрость. Деньги тоже присутствовали. Они лежали высыпанные из мешка на стол, и те, кому разрешалось по должности, глазели на них и любовно перебирали монеты руками.
   На свидетельской скамье появился отец Адольф.
   Вопрос. Вы утверждаете, что деньги ваши?
   Ответ. Да.
   Вопрос. Как они вам достались?
   Ответ. Я нашел кошелек с деньгами на дороге, возвращаясь из путешествия.
   Вопрос. Когда это было?
   Ответ. Два с лишним года тому назад.
   Вопрос. Как вы поступили с находкой?
   Ответ. Я взял деньги с собой и спрятал их в тайнике, в своем кабинете, рассчитывая, что в дальнейшем найдется владелец.
   Вопрос. Что вы сделали, чтобы отыскать владельца?
   Ответ. В продолжение нескольких месяцев я производил розыски, но без успеха.
   Вопрос. Что вы тогда предприняли?
   Ответ. Я решил, что дальше искать бесполезно, и думал пожертвовать эти деньги на новый приют для подкидышей при здешнем женском монастыре. Я вынул кошель из тайника и начал считать деньги, чтобы проверить, в целости ли они. В эту минуту...
   Вопрос. Почему вы запнулись? Дальше.
   Ответ. Мне тяжело вспоминать об этом. Когда я закончил подсчет и стал укладывать деньги обратно, то заметил, что у меня за плечами стоит отец Питер.
   Кто-то в зале пробормотал: "Слушайте, слушайте!" Но в ответ послышалось: "Да это же лгун!"
   Вопрос. Вы были встревожены?
   Ответ. Нет, в ту минуту не был. Отец Питер и ранее захаживал, чтобы попросить помощи. Он нуждался в то время.
   Маргет вспыхнула, услышав эту бесстыдную ложь, будто ее дядя ходил просить милостыни. Она хотела что-то сказать, но сдержалась вовремя и промолчала.
   Вопрос. Что было дальше?
   Ответ. Поразмыслив, я все же раздумал отдавать эти деньги на приют для подкидышей и решил, что буду искать владельца еще в течение года. Узнав о находке отца Питера, я за него порадовался, и только. Не возникло у меня никаких подозрений и через два-три дня, когда мои деньги исчезли. Но потом обнаружились три весьма подозрительных совпадения, связавших мою пропажу с находкой отца Питера.
   Вопрос. Какие же совпадения?
   Ответ. Отец Питер нашел свои деньги на тропинке, я - на дороге. Отец Питер нашел золотые дукаты. Я - тоже. Отец Питер нашел тысячу сто семь дукатов, в точности ту же сумму и я.
   На этом отец Адольф закончил свои показания. Было видно, что они произвели на судей сильное действие.
   Задав несколько вопросов священнику, Вильгельм Мейдлинг вызвал меня и Сеппи и попросил рассказать суду, как было дело. Публика в зале стала посмеиваться, и мы оробели. Нам и без того было не по себе - мы-то видели, что Вильгельм чувствует себя неуверенно. Он старался, как мог, бедняга, но обстоятельства складывались против него. Даже при самом добром желании публика в зале суда никак не могла стать на его сторону.
   Допустим, что показания отца Адольфа, учитывая его всем известную лживость, не вселили в судей и публику полной веры, но ведь и рассказ отца Питера тоже мог показаться чистейшей сказкой! Мы совсем приуныли. Когда же адвокат, приглашенный отцом Адольфом, заявил, что не станет нас вовсе допрашивать, что наши показания и так непрочны и было бы невеликодушным предъявлять к ним излишние требования, все в зале заулыбались, и нам с Сеппи стало окончательно не по себе. После этого заявления он выступил с краткой язвительной речью, высмеял наш рассказ, назвал его детской выдумкой, нелепой и вздорной с первого и до последнего слова, и под конец так рассмешил публику, что все хохотали до колик. Бедная Маргет не в силах была больше храбриться и залилась слезами. Мне было жаль ее от души.
   Но вот я поднял голову и почувствовал, как в меня вливается бодрость. Рядом с Вильгельмом стоял Сатана! Контраст был разительный. Вильгельм - с понуренной головой, в отчаянии. Сатана - уверенный, полный энергии. Мы с Сеппи воспрянули духом. Сейчас он выступит с речью и убедит суд и публику, что черное - это белое, а белое - черное, - словом, сделает, что пожелает. Мы обернулись в зал поглядеть, какое он произвел на них впечатление, ведь Сатана был очень красив, красив ослепительно. Но никто, казалось, его не заметил. Мы поняли, что он явился невидимым.
   Адвокат отца Адольфа как раз кончал свою речь. Когда он произносил последнюю фразу, Сатана стал воплощаться в Вильгельма. Он растворился в нем и исчез. Вильгельма трудно было узнать - в его глазах засветилась неукротимая энергия Сатаны.
   Адвокат закончил речь на патетической ноте. Торжественно указуя на деньги, он заявил:
   - Страсть к золоту лежит в основе всякого зла. Вот оно перед нами, древнейший из соблазнителей! Оно блещет позорным румянцем, чванится новой победой - бесчестием священнослужителя и двух его юных сообщников. Если бы деньги имели дар речи, то, наверно, сказали бы нам, что из всех одержанных ими побед еще не было ни одной, столь прискорбной и ужасающей для человечества.
   Он сел на место. Вильгельм поднялся и спросил:
   - Из показаний истца я заключаю, что он нашел деньги два с лишним года тому назад. Правильно ли я понял ваши слова, сударь? Если нет, поправьте меня.
   Отец Адольф сказал, что его слова поняты правильно.
   - Деньги оставались во владении истца вплоть до указанного им дня, то есть до последнего дня истекшего года. Если я неправильно понял, сударь, поправьте меня.
   Отец Адольф кивком подтвердил слова Мейдлинга. Тогда Вильгельм повернулся к председателю суда и спросил:
   - Если я представлю суду доказательства, что лежащие здесь деньги не те, о которых сообщил истец, - согласится ли суд, что истец не имеет на них никакого права?
   - Разумеется. Но вы нарушаете нормальный ход разбирательства. Если вы располагали свидетельством подобного рода, вы обязаны были известить своевременно суд, в установленном законом порядке вызвать свидетеля и...
   Председатель суда прервал свою речь и стал совещаться с другими судьями. Адвокат отца Адольфа живо вскочил с места и заявил протест против вызова новых свидетелей, когда слушание дела уже подходит к концу. Судьи признали его протест обоснованным и вынесли соответствующее решение.
   - Я не прошу о вызове новых свидетелей, - возразил Вильгельм. - Мой свидетель уже принимал участие в судебном следствии. Я имею в виду золотые монеты.
   - Золотые монеты? Какое свидетельство могут дать золотые монеты?
   - Они могут сказать, что они вовсе не те монеты, которые находились во владении отца Адольфа, они могут сказать, что в декабре прошлого года они еще не появились на свет. Не забудьте, что на них обозначен год выпуска.
   Более верное доказательство трудно было придумать. Публика заволновалась. Судья и защитник отца Адольфа брали монеты одну за другой и потом опускали на место с криками изумления. Все восхваляли Вильгельма за то, что ему пришла в голову такая блестящая мысль. Наконец судья призвал всех к порядку и объявил:
   - Все монеты, за вычетом четырех, отчеканены в этом году. Суд выражает сочувствие обвиняемому. Суд глубоко сожалеет, что обвиняемый, будучи совершенно невинным, в силу несчастного стечения обстоятельств был заключен в темницу, опозорен и предан суду.
   Таким образом выяснилось, что деньги все же имеют дар речи, хотя защитник отца Адольфа и выразил в этом сомнение. Суд удалился, и почти все, кто был в зале, направились к Маргет, чтобы поздравить ее и крепко пожать ей руку, а затем и к Вильгельму, чтобы пожать ему тоже руку и выразить восхищение его достойной удивления находчивостью. Сатана в это время уже выступил из Вильгельма и стоял теперь рядом с ним, с интересом поглядывая на происходящее. Люди шли сквозь него то туда, то сюда, не чувствуя, что он здесь. Вильгельм не мог объяснить, почему он заявил о монетах только в самом конце. По его словам, эта мысль пришла ему в голову вдруг, по наитию, а высказал он ее не колеблясь, так как был почему-то уверен, что это именно так. Это было сказано честно, иного и нельзя было ждать от Вильгельма. Другой на его месте заявил бы, конечно, что придумал все это заранее и приберег к концу для эффекта.
   Сейчас Вильгельм уже малость поблек, и в глазах у него уже не было блеска, какой им придавало присутствие Сатаны.
   Впрочем, они на минуту зажглись, когда Маргет подошла к нему, расхвалила, осыпала благодарностями, нисколько не думая скрыть, как она гордится его успехом. Отец Адольф удалился, изнемогая от злобы и всех и вся проклиная, а Соломон Айзеке ссыпал деньги в мешок и унес с собой. Никто не собирался больше оспаривать их у отца Питера.
   Сатана исчез. Я подумал, что он перенесся в тюрьму, чтобы сообщить о случившемся узнику, и оказался прав. Радостные и счастливые, мы следом за Маргет со всех ног побежали в тюрьму.
   Позже выяснилось, что, представ перед несчастным узником, Сатана вскричал:
   - Суд окончен! Вот приговор! Тебя заклеймили как вора!
   От потрясения старик лишился рассудка. Десять минут спустя, когда мы вошли к нему, он важно разгуливал взад и вперед по камере и отдавал приказания тюремщикам и надзирателям, именуя одного камергером, другого князем таким-то, третьего фельдмаршалом, четвертого адмиралом флота и так далее и тому подобное, и ликовал, как дитя. Он вообразил себя императором.
   Маргет бросилась ему на шею и зарыдала. Все мы были потрясены. Отец Питер узнал свою Маргет, но не мог понять, почему она плачет. Он потрепал ее по плечу и сказал:
   - Не надо, дорогая. Здесь посторонние люди, и наследнице престола нельзя так себя вести. Скажи, чем ты встревожена, и я сделаю все, что захочешь. Власть моя беспредельна.
   Оглянувшись, он увидел старуху Урсулу, утиравшую фартуком слезы, и с удивлением спросил ее:
   - Ну, а с вами что приключилось?
   Урсула в слезах объяснила, что горюет из-за того, что с хозяином случилось "такое".
   Он задумался, потом пробормотал, словно обращаясь к себе:
   - Странная особа эта вдовствующая герцогиня. В сущности, добрая женщина, но постоянно ноет и даже не может толком сказать, что с ней стряслось, а все потому, что не в курсе событий.
   Взгляд его упал на Вильгельма.
   - Князь Индийский, - сказал он, - я склонен думать, что вы повинны в слезах наследницы. Я утешу ее, не стану более вас разлучать. Пусть царствует вместе с вами. Свою империю я тоже передаю вам. Ну как, моя дорогая, разумно я поступил? Теперь ты улыбнешься, не так ли?
   Он приласкал Маргет, расцеловал ее, а потом, очень довольный собой и нами, решил осчастливить всех разом и стал раздавать царства. Не осталось ни одного, кто не получил бы в дар хоть какое-нибудь княжество. Когда его, наконец, уговорили покинуть тюрьму, он направился домой, сохраняя величественную осанку. Народ, стоявший на улице, понял, что старика радуют почести, и стал кланяться ему до земли и кричать "ура", а он улыбался, милостиво наклонял голову и время от времени, простирая к ним руки, говорил:
   - Благословляю вас, мои подданные.
   Ничего более грустного мне не приходилось видеть. А Маргет и Урсула всю дорогу не переставая рыдали.
   По пути домой я встретил Сатану и упрекнул его, что он так жестоко меня обманул. Он ничуть не смутился и ответил мне спокойно и просто:
   - Ты заблуждаешься. Я тебя не обманывал. Я сказал, что отец Питер будет счастлив до конца своих дней. Разве я не выполнил обещания? Он воображает себя императором и будет гордиться и наслаждаться этим до самой смерти. Он единственный счастливый по-настоящему человек во всей вашей империи.
   - Но какой путь ты избрал для этого, Сатана! Разве нельзя было оставить ему рассудок?
   Рассердить Сатану было трудно, но мне это удалось.
   - Какой ты болван! - сказал он. - Неужели ты так и не понял, что, только лишившись рассудка, человек может быть счастлив? Пока разум не покинет его, он видит жизнь такой, как она есть, и понимает, насколько она ужасна. Только сумасшедшие счастливы, да и то не все. Счастлив тот, кто вообразит себя королем или богом, остальные несчастны по-прежнему, все равно как если бы они оставались в здравом уме. Впрочем, ни об одном из вас нельзя сказать, что он в здравом уме, и я пользуюсь этим выражением условно. Я отобрал у этого человека ту мишуру, которую вы зовете рассудком, я заменил дрянную жестянку разума беспримесным серебром безумия, а ты меня попрекаешь! Я сказал, что сделаю его счастливым до конца его дней, и я выполнил свое обещание. Я обеспечил ему счастье единственно верным путем, доступным для человека, а ты недоволен!
   Он разочарованно вздохнул и сказал:
   - Вижу, что угодить человеческому роду нелегкое дело.
   Вот так всегда с Сатаной! Он считал, что единственное одолжение, которое можно оказать человеку, это либо убить его, либо свести с ума. Я извинился, как мог, но остался тогда при своем мнении. Я считал, что он слабо разбирается в наших делах. В то время я так считал...
   Сатана не раз говорил мне, что жизнь человечества - постоянный, беспрерывный самообман. От колыбели и вплоть до могилы люди внушают себе фальшивые представления, принимают их за действительность и строят из них иллюзорный мир. Из дюжины добродетелей, которыми люди чванятся, хорошо, если они владеют одной; медь стараются выдать за золото. Как-то раз, когда разговор шел на эту тему, он заговорил о юморе. Тут я решил, что не уступлю ему, и сказал, что люди, конечно, сильны чувством юмора.
   - Узнаю все ту же повадку, - сказал он. - Претендуете на то, чего нет, и норовите выдать унцию медных опилок за тонну золотого песка. Какой-то ублюдочный юмор у вас, конечно, имеется. Комическая сторона низкопробного и тривиального большинству из вас доступна, не спорю. Я имею в виду тысячу грубых несоответствий, абсурдных, гротескных, из тех, что рождают животный смех. Но по тупости вашей вам не дано распознать комизма тысяч и тысяч других смешнейших вещей. Вы их просто не видите.
   [...] Наступит ли день, когда род человеческий поймет, наконец, насколько они смешны, захохочет над ними и разрушит их смехом? Ибо при всей нищете люди владеют одним бесспорно могучим оружием. Это - смех. Сила, доводы, деньги, упорство, мольбы - все это может оказаться небесполезным в борьбе с управляющей вами гигантской ложью. На протяжении столетий вам, быть может, удастся чуть-чуть расшатать ее, чуть-чуть ослабить. Но подорвать до самых корней, разнести ее в прах вы сможете только при помощи смеха. Перед смехом ничто не устоит. Вы постоянно стремитесь бороться то тем, то другим оружием. Почему же вам всем не прибегнуть к этому? Зачем вы даете ему ржаветь? Способны ли вы применить это оружие по-настоящему - не порознь, поодиночке, а сразу, все вместе? Нет, у вас не хватит на это ни отваги, ни здравого смысла...
   Он брал меня в странствия по всему свету, останавливаясь на неделю или на день - по часам это было минутное дело [...] Как-то мы забрели в маленький городок в Индии и остановились посмотреть на фокусника, дававшего представление перед толпой местных жителей. Он показывал чудеса, но я знал, что Сатане ничего не стоит затмить его. Я попросил Сатану показать свои таланты, он согласился и в ту же минуту стал индусом в тюрбане и с повязкой на бедрах. С обычной своей предусмотрительностью он внушил мне на время знание местного языка.
   Фокусник достал семечко, посадил его в цветочный горшок и прикрыл тряпицей. Прошла минута, и тряпица стала вздыматься. Через десять минут она поднялась на фут. Фокусник сбросил тряпицу - под ней было деревцо с листьями и со зрелыми ягодами. Мы отведали ягод, они были хороши. Но Сатана сказал:
   - К чему ты прикрываешь семечко тряпкой? Разве нельзя вырастить дерево на свету?
   - Нет, - ответил фокусник, - это невозможно.
   - Недалеко же ты ушел в своем мастерстве. Я покажу тебе, как это делается.
   Он взял у фокусника плодовую косточку и спросил:
   - Какое дерево ты хочешь, чтобы я вырастил?
   - Из вишневой косточки можно вырастить только вишню.
   - Вздор! Это для начинающих. Хочешь, я выращу из вишневой косточки апельсиновое дерево?
   - Попробуй! - сказал фокусник и засмеялся.
   - И оно будет родить не только одни апельсины, но и другие фрукты.
   - Если будет на то воля богов.
   Все засмеялись.
   Сатана засыпал косточку горстью земли и приказал ей:
   - Расти!
   Крошечный стебелек мигом пробился вверх, поднялся выше, выше. Он рос так быстро, что через пять минут стал большим деревом, осенившим нас своей кроной. В толпе пронесся ропот восторга. Когда зрители подняли вверх головы, им представилось необычайное, чарующее зрелище. Ветви дерева были усыпаны разноцветными плодами всех видов - апельсинами, виноградом, бананами, персиками, вишнями, абрикосами. Принесли корзины и начали сбор плодов. Люди толпились вокруг Сатаны, целовали ему руки и называли царем всех фокусников. Весть быстро распространилась по городу, сбежался народ, чтобы взглянуть на чудо; многие пришли с корзинами. Дерево не оскудевало. На месте сорванных плодов тут же вырастали другие. Десятки и сотни корзин были уже полны доверху, но плоды все не убывали. Вдруг появился иностранец в белом полотняном костюме и в пробковом шлеме. Он крикнул сердито:
   - Убирайтесь прочь отсюда, собаки! Дерево выросло на моей земле и принадлежит мне.
   Индусы поставили корзины на землю и стали почтительно кланяться. Сатана тоже почтительно поклонился, приложив руку ко лбу, как все, и сказал:
   - Я очень прошу вас, сударь, позвольте этим людям собирать плоды еще час, только один час. Потом налагайте запрет. Вам останется столько фруктов, что вся страна не сумеет съесть их за целый год.
   Эти слова рассердили иностранца, и он закричал:
   - Кто ты такой, бродяга, чтобы указывать мне, что делать?
   Не ведая, какую судьбу он себе готовит, иностранец ударил Сатану тростью, а потом еще пнул ногой. Фрукты на дереве стали гнить, листья засохли и вскоре опали. Иностранец уставился на голые сучья с сердитым видом. Сатана сказал:
   - Теперь ухаживайте усердно за этим деревом, ибо его жизнь и ваша связаны воедино. Дерево не будет больше давать плодов, но если вы будете усердно ходить за ним, оно проживет еще долго. Поливайте его каждый час, от заката солнца и до рассвета. Делайте это собственными руками. Нанимать кого-нибудь для этой цели нельзя. Поливать в дневное время тоже нельзя. Если вы не польете его хоть раз, оно засохнет и вы умрете с ним вместе. Не пытайтесь скрыться на родину - вы не доберетесь туда живым. Не отлучайтесь в поздний час ни в гости, ни по делам. Помните, что ваша жизнь под угрозой. Не сдавайте внаймы эту землю и не продавайте ее - опасность слишком близка.
   Иностранец был самолюбив и не стал молить о пощаде, но по его глазам я понял, насколько он близок к этому. Он стоял, вперив в Сатану неподвижный взгляд, но тут мы оба исчезли и перенеслись на Цейлон.
   Мне стало жаль этого человека. Почему Сатана не поступил, как обычно: не убил его, не лишил разума? Это было бы милосерднее.
   Сатана прочел мою мысль и сказал:
   - Я не сделал этого потому, что жалею его жену, которая ничем передо мной не виновата. Она должна скоро приехать к нему с их родины, из Португалии. Сейчас она здорова, но скоро должна умереть. Она стосковалась по мужу и едет сюда, чтобы уговорить его вернуться на родину. Она умрет здесь и не узнает, что он не может покинуть эти места.
   - Он не расскажет ей?
   - Нет. Он не доверит никому своей тайны, побоится, что тот, кто узнает ее, проболтается, и тайна станет известной туземным слугам кого-нибудь из других португальцев.
   - А индусы, они поняли, что ты ему сказал?
   - Нет, но он будет бояться, что кто-нибудь понял. Страх этот будет терзать его. Он всегда поступал с ними жестоко, и теперь ему будут сниться страшные сны, будто они подрубают дерево. Это отравит ему дневные часы. О его ночных часах я уже позаботился.
   Я был несколько огорчен, что Сатана почерпает столь злобное удовольствие в своей мести этому иностранцу.
   - А он поверил тому, что ты ему сказал, Сатана?
   - Ему хотелось бы усомниться, но наше исчезновение заставит его поверить. Дерево, выросшее на пустом месте, - как же тут не поверить? Нелепое, фантастическое разнообразие плодов, внезапно засохшие листья - все это тоже толкает к вере. Но поверит он или нет, одно несомненно - он будет поливать это дерево. Впрочем, еще не спустится эта ночь, которая перевернет всю его прежнюю жизнь, и он предпримет последнюю попытку спастись, весьма характерную.
   - Какую же?
   - Он призовет священника, чтобы тот изгнал из дерева нечистого духа. Все вы, люди, изрядные комики, хоть и не видите этого.
   - А священника он посвятит в свою тайну?
   - Нет. Он скажет, что фокусник из Бомбея вырастил это дерево, а он хочет изгнать из дерева беса, чтобы оно снова цвело и приносило плоды. Молитва священника не поможет, и тогда португалец совсем падет духом и наполнит водой свою лейку.
   - Пожалуй, священник сожжет дерево. Он не даст ему больше расти.
   - В Европе он так бы и сделал, и сжег бы вдобавок и португальца. Но в Индии живет просвещенный народ, здесь этого не допустят. Португалец прогонит священника и примется поливать свое дерево.
   Я задумался, потом сказал:
   - Сатана, ты обрек этого человека на тяжкую жизнь.
   - Да, праздником ее не назвать...
   ГЛАВА XI
   [...] - Значит, ты уходишь от нас и больше совсем не вернешься?
   - Да, - сказал он, - мы с тобой подружились. Я был рад нашей дружбе. Я думаю, и ты тоже. Сейчас мы расстанемся навсегда и больше не увидим друг друга.
   - Не увидимся в этой жизни..., но ведь будет иная жизнь. Разве мы не увидимся в той, иной жизни?
   Спокойно, негромким голосом он дал этот странный ответ:
   - Иной жизни не существует.
   Легчайшее дуновение его мысли проникло в меня, а с ним вместе неясное и пока еще смутное, но несущее с собой покой и надежду предчувствие, что эти слова - правда, не могут не быть правдой.
   - Неужели тебе никогда не случалось думать об этом?
   - Нет. Мне не хватало смелости. Это действительно правда?
   - Это правда.
   Благодарность стеснила мне грудь, но прежде чем я успел ее выразить, вновь родилось сомнение:
   - Да, но... мы сами видели эту иную жизнь... мы видели ее наяву... значит...
   - Это было видение, не больше.
   Я дрожал всем телом, великая надежда охватила меня.
   - Видение? Одно лишь видение?
   - Сама жизнь - только видение, только сон.
   Его слова пронзили меня, словно удар ножа. Боже мой! Тысячу раз эта мысль посещала меня.
   - Нет ничего. Все - только сон. Бог, человек, вселенная, солнце, россыпи звезд - все это сон, только сон. Их нет. Нет ничего, кроме пустоты и тебя.
   - И меня?
   - Но ты - это тоже не ты. Нет тела твоего, нет крови твоей, нет костей твоих - есть только мысль. И меня тоже нет. Я всего только сон. Я рожден твоей мыслью. Стоит тебе понять это до конца и изгнать меня из твоих видений, и я растворюсь в пустоте, из которой ты вызвал меня...
   Вот я уже гибну, кончаюсь, я ухожу прочь. Сейчас ты останешься один навсегда в необъятном пространстве и будешь бродить по его бескрайним пустыням без товарища, без друга, потому что ты только мысль, единственная на свете; и никому не дано ни изгнать эту одинокую мысль, ни истребить ее. А я лишь покорный слуга твой, я дал тебе силу познать себя, дал обрести свободу. Пусть тебе снятся теперь иные, лучшие сны!..
   Странно! Как странно, что ты не понял этого уже давным-давно, сто лет назад, тысячи лет назад, миллионы, не понимал все время, что существуешь один-единственный в вечности. Как странно, что ты не понял, что ваша вселенная, жизнь вашей вселенной - только сон, видение, выдумка. Странно, ибо вселенная ваша так нелепа и так чудовищна, как может быть нелеп и чудовищен только лишь сон. Бог, который властен творить добрых детей или злых, но творит только злых; бог, который мог бы с легкостью сделать свои творения счастливыми, но предпочитает их делать несчастными; бог, который велит им цепляться за горькую жизнь, но скаредно отмеряет каждый ее миг; бог, который дарит своим ангелам вечное блаженство задаром, но остальных своих чад заставляет добиваться блаженства в тяжких мучениях; бог, который своих ангелов освободил от страданий, а других своих чад наделил неисцелимым недугом, язвами духа и тела! Бог, проповедующий справедливость, и придумавший адские муки, призывающий любить ближнего, как самого себя, и прощать врагам семижды семь раз, и придумавший адские муки! Бог, который предписывает нравственную жизнь, но притом сам безнравствен; осуждает преступника, будучи сам преступником; бог, который создал человека, не спросясь у него, но взвалил всю ответственность на его хрупкие плечи, вместо того, чтобы принять на свои; и в заключение всего с подлинно божественной тупостью предлагает рабу своему, замученному и поруганному рабу себе поклоняться...