Страница:
Карл глядел на нее, испытывая ужас и стыд. Он не сознавал раньше, что Катарина умирает от того, что не хочет жить на свете. Он не желал и не пытался понять, чем был для нее прошедший год. Его безрассудная эгоистичность, сознание вины, что в глубине души он надеялся на ее смерть, обрушились на него непомерной тяжестью. В это мгновение Карл испытал отчаянное раскаяние и вдруг захотел поверить в счастливый исход. Он вскочил на ноги и повернулся к священникам, стоявшим рядом. Карл перебил молитву старика.
— Убирайтесь отсюда! — голос короля звучал напряженно от сдерживаемого гнева. — Убирайтесь, я сказал. Все — вон!
Священники и врачи удивленно уставились на него, но не сдвинулись с места.
— Но, ваше величество! — протестующе произнес один из них. — Мы должны быть здесь, когда ее величество умирает…
— Она не умирает! Один Господь Бог знает, что ей пришлось пережить из-за вас, такого и более сильная женщина не выдержала бы! Теперь убирайтесь или, клянусь Богом, я сам вышвырну вас отсюда! — он уже кричал. Его лицо стало темным, как у самого дьявола, глаза сверкали. Он ненавидел их вдвойне: и за свои ошибки, и за их.
Священники и врачи с озадаченным видом стали гуськом выходить из комнаты, поминутно оборачиваясь, но король больше не обращал на них внимания. Он снова опустился на колени у постели больной. Долгое время ее веки оставались опущенными, а он ждал, затаив дыхание. Наконец Катарина открыла глаза.
— О, — вздохнула она. — Мне сейчас так покойно. На секунду я подумала, что я, должно быть…
— Нет, не говорите так, Кэтрин! Вы не умрете! Вы будете жить… ради меня, ради нашего сына!
Но она печально покачала головой чуть заметным движением.
— У меня нет сына, Карл. Я знаю, что нет. Но, Боже мой, как сильно я хотела дать вам сына, я хотела стать частью вашей жизни. Но теперь очень скоро я уйду… И когда вы снова женитесь, у вас будут сыновья… Вы станете счастливым, и я рада, что ухожу теперь…
Карл всхлипнул, по его щекам потекли слезы. Он протянул к ней руки:
— Кэтрин! Кэтрин! Не говорите так! Не говорите такие вещи! Вы должны хотеть жить! Если вы захотите, вы сможете… И вы должны… ради меня…
Она пристально поглядела на него другим, незнакомым взглядом.
— Ради вас, Карл? Вы хотите этого? — прошептала она.
— Да, хочу! Конечно же, хочу! Господь милостивый, отчего вы решили, что… О Кэтрин, дорогая, простите меня… ну простите! Вы должны жить…ради меня… Скажите мне, что постараетесь, что вы будете…
— Я не знала, Карл, что вы… О, мой дорогой, если вы хотите, чтобы я… Я могу, конечно, могу…
Глава двадцать третья
— Убирайтесь отсюда! — голос короля звучал напряженно от сдерживаемого гнева. — Убирайтесь, я сказал. Все — вон!
Священники и врачи удивленно уставились на него, но не сдвинулись с места.
— Но, ваше величество! — протестующе произнес один из них. — Мы должны быть здесь, когда ее величество умирает…
— Она не умирает! Один Господь Бог знает, что ей пришлось пережить из-за вас, такого и более сильная женщина не выдержала бы! Теперь убирайтесь или, клянусь Богом, я сам вышвырну вас отсюда! — он уже кричал. Его лицо стало темным, как у самого дьявола, глаза сверкали. Он ненавидел их вдвойне: и за свои ошибки, и за их.
Священники и врачи с озадаченным видом стали гуськом выходить из комнаты, поминутно оборачиваясь, но король больше не обращал на них внимания. Он снова опустился на колени у постели больной. Долгое время ее веки оставались опущенными, а он ждал, затаив дыхание. Наконец Катарина открыла глаза.
— О, — вздохнула она. — Мне сейчас так покойно. На секунду я подумала, что я, должно быть…
— Нет, не говорите так, Кэтрин! Вы не умрете! Вы будете жить… ради меня, ради нашего сына!
Но она печально покачала головой чуть заметным движением.
— У меня нет сына, Карл. Я знаю, что нет. Но, Боже мой, как сильно я хотела дать вам сына, я хотела стать частью вашей жизни. Но теперь очень скоро я уйду… И когда вы снова женитесь, у вас будут сыновья… Вы станете счастливым, и я рада, что ухожу теперь…
Карл всхлипнул, по его щекам потекли слезы. Он протянул к ней руки:
— Кэтрин! Кэтрин! Не говорите так! Не говорите такие вещи! Вы должны хотеть жить! Если вы захотите, вы сможете… И вы должны… ради меня…
Она пристально поглядела на него другим, незнакомым взглядом.
— Ради вас, Карл? Вы хотите этого? — прошептала она.
— Да, хочу! Конечно же, хочу! Господь милостивый, отчего вы решили, что… О Кэтрин, дорогая, простите меня… ну простите! Вы должны жить…ради меня… Скажите мне, что постараетесь, что вы будете…
— Я не знала, Карл, что вы… О, мой дорогой, если вы хотите, чтобы я… Я могу, конечно, могу…
Глава двадцать третья
Только после смерти Рекса Эмбер по-настоящему осознала, что он для нее значил. Она тосковала по звуку его голоса, по ощущению теплоты и счастья, которыми он окружал ее, будто вносил свет и разжигал огонь в холодной и темной комнате. Она соскучилась даже по звуку ключа в замке, когда он возвращался домой. Эмбер вспоминала, как, просыпаясь по утрам, она заставала его полуодетым за бритьем, как он поворачивал лицо и так, и эдак, сбривая щетину на подбородке, как по вечерам, оставаясь вдвоем, они играли в крибидж или крэмбо или он слушал ее игру на гитаре и грубые уличные песенки. Она скучала без его улыбки, без влюбленного взгляда его голубых глаз. Каждая мелочь напоминала ей о Рексе.
Но больше всего Эмбер не хватало той защищенности, которую ей обеспечивал Рекс Морган, хотя она едва ли осознавала это. Теперь же Эмбер оказалась вдруг, как в открытом море, без руля и без ветрил, растерянной и не представлявшей себе, что делать дальше. В банке Ньюболда у нее лежало тысяча семьсот фунтов стерлингов, поэтому в отношении денег пока тревожиться не приходилось, и в любом случае ее за долги больше не арестуют. Но даже тысячи семисот надолго не хватит, если она не изменит своего нынешнего образа жизни, а когда деньги кончатся, ей придется идти на содержание к какому-нибудь франту из тех, что постоянно толкутся в гримерной актрис.
Такая перспектива не прельщала ее, ибо теперь, после полутора лет, проведенных в театре, она знала истинное лицо этих людей, без светского притворства, она избавилась от иллюзий наивной девушки. Для Эмбер эти франты не казались больше веселыми, галантными джентльменами, как могло представляться по их роскошным одеждам и по тому, что они могли проследить свой род от Вильгельма Завоевателя. Эти повесы и бездельники отличались цинизмом, дурным воспитанием и бездумной жестокостью, что нынче считалось признаком благородного сословия. Нет, второго Рекса Моргана среди них не найти.
— О, если бы я только знала, чем это кончится! — думала Эмбер. — Я бы ни за что не уехала в деревню! И к королю бы не пошла! О Рекс, если ы я только знала, я была бы добрее к тебе, я бы сделала счастливой каждую минуту твоей жизни…
Первым гостем, которого Эмбер приняла после смерти Рекса, был Элмсбери. Он приходил и раньше, но она считала нарушением приличий принимать кого-либо, и Нэн, по ее просьбе, отсылала Элмсбери обратно. Но однажды, через десять дней после дуэли, он пришел снова, и на этот раз Эмбер согласилась его принять.
Она сидела на кушетке у горящего камина, — погода стояла холодная и сырая, — уронив голову на руки. Она даже не подняла глаз, когда он вошел и сел рядом. Элмсбери положил ей руку на плечо, тогда она подняла голову и взглянула распухшими от слез глазами. В простом черном платье, без украшений, с гладко зачесанными волосами и с мокрым от слез лицом, Эмбер выглядела похудевшей и осунувшейся.
— Я очень сожалею, Эмбер, — тихо произнес Элмсбери с сочувствием и нежностью в голосе и во взгляде. — Я понимаю, что слова утешения не помогут при большой утрате, но я всем сердцем соболезную, и, пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю, что Брюс…
Она бросила на него разъяренный взгляд.
— Не смейте произносить при мне этого имени. Его соболезнования меня не интересуют! Если бы не он, то Рекс был бы сейчас жив!
Элмсбери посмотрел на нее удивленно и с досадой. Эмбер закрыла лицо руками и снова начала плакать, вытирая слезы мокрым платочком.
— Это несправедливо, Эмбер, и вы знаете сами, что несправедливо. Ведь он просил остановить дуэль, он даже позволил капитану Моргану поранить ему руку, надеясь, что рана удовлетворит его. Он ничего больше не мог сделать, разве что позволить Моргану убить его, но ведь даже вы меньше всего хотели бы этого.
— О, мне все равно, что он сделал! Ведь он убил Рекса! Он убил его… а я его любила! Я собиралась выйти за него замуж!
— В таком случае, — с нескрываемым сарказмом произнес Элмсбери, — было бы разумнее не уезжать на медовый месяц с другим мужчиной, даже со старым другом.
— Нечего лезть не в свои дела! — ответила Эмбер, после чего Элмсбери, поколебавшись секунду, поднялся, вежливо поклонился и вышел из комнаты. Она не произнесла ни слова и не попыталась остановить его.
Эмбер была не в состоянии сразу вернуться в театр, а после первого июня он закрылся на два месяца. Но как только она начала принимать гостей у себя дома, там стало так же многолюдно, как и в гримерной. К своему удивлению, Эмбер обнаружила, что дуэль сделала ее популярной, как туфли на красных каблуках в модном магазине Шатлен. Лорд Карлтон, красавец, выходец из старинной семьи и прославившийся подвигами в морских грабежах, представлял собой заметную фигуру, о нем говорили не только при королевском дворе, но и повсюду в городе.
Ей было известно, как много значит популярность, и она решила воспользоваться всеми ее преимуществами. Ведь среди всей этой публики — острословов и болтунов, изнеженных франтов и светских щеголей — должен найтись мужчина, настоящий мужчина, который влюбится в нее, как влюбился Рекс; и если ей удастся найти такого, то на этот раз она будет точно знать, как поступить. Эмбер не думала о замужестве, ибо общественное положение актрисы было не хуже положения женщин в масках, которые заполоняли партер в театре, к тому же теперь, после смерти Рекса, ее мнение о браке осталось прежним. А шикарная, веселая и "полная волнующих впечатлений жизнь светской куртизанки казалась ей самой заманчивой перспективой.
Эмбер видела себя хозяйкой роскошного дома где-нибудь на Сент-Джеймс Филд или Пэлл-Мэлл, разъезжающей по городу в золоченой карете, запряженной шестеркой лошадей, и устраивающей богатые приемы. Именно она — законодательница мод, которые затем подхватывают всюду и которым следуют даже в Уайтхолле. Эмбер видела себя знаменитой, ею все восхищаются, ее все желают и — что важнее всего — ей все завидуют.
Именно к этому она стремилась все время, и теперь, когда она начала примиряться со смертью Рекса Моргана, возможность осуществить сокровенные мечты расцвела пышным цветом. А Морган лишь препятствовал воплощению этих желаний.
Хотя Эмбер и нравились ухаживания мужчин, она флиртовала, смеялась и шутила с ними, но никогда не принимала их предложений. Она знала их презрительное и циничное отношение к женщине, а также и то, что они ценили женщину, изображающую себя благочестивой, для которой отдаться — большая жертва. Им было так же приятно, как выиграть деньги у человека, который ими дорожит. Но пока никто не сделал ей предложения, которое устраивало бы ее.
— Господь с вами, миссис Сент-Клер! — возмутился один из ухажеров. — Благочестивая женщина — преступление против природы!
— Что ж, — ответила она, — в наше время не так уж много преступниц.
Но тем не менее, беспокойство Эмбер росло, хотя она уверяла всех, что не намерена больше совершать ошибок. Актрисы начали насмехаться над ней: она до сих пор не нашла себе содержателя.
Говорят, у молодых джентльменов нынче вышло из моды брать женщин на содержание, — заметила однажды Кнепп, когда они с Бэк Маршалл зашли к Эмбер в гости. Кнепп поднесла к губам бокал с кларетом — крепким напитком из бренди, шалфея, корицы, амбры и сахара — и хитро подмигнула Бэк. — Говорят, три месяца — предельный срок содержания, иначе мужчину будут считать дурачком.
— Господи, над джентльменом станут просто смеяться: содержать женщину — все равно что иметь жену, — заявила Бэк. — Даже хуже, я полагаю: жена может хотя бы помочь ему расплатиться с долгами из своего приданого, а куртизанка не дает ему ничего, кроме новых долгов да еще незаконных детей.
— Особенно, — добавила Эмбер, — если она на содержании еще трех или четырех мужчин одно временно.
Бэк зло посмотрела на нее.
— Вы что имеете в виду, мадам?
— Ах, Боже мой, Бэк, — Эмбер широко открыла глаза, изображая невинность, — я же не виновата, если вас мучит совесть.
— Моя совесть меня не мучит нисколько! Но согласитесь, что лучше быть на содержании сразу у трех мужчин, чем вообще ни у кого? — и она выдала Эмбер злорадную улыбочку, потом залпом допила свой кларет.
— Что ж, — согласилась Эмбер. — Я получила урок в этом деле и больше никогда не пойду ни к кому на содержание.
— Ха! — неожиданно фыркнула Кнепп, будто пролаяла. Они с Бэк стали собираться уходить.
Когда Эмбер запирала за ними дверь, она услышала, как Кнепп сказала: «Слышала? Она не собирается искать себе содержателя! Так я и поверила! Ждет не дождется, чтобы ее купили за приличную сумму!» Женщины весело рассмеялись и стали спускаться по лестнице.
Эмбер повернулась к Нэн, та закатила глаза и покачала головой.
— Послушай, Нэн, может быть, они правы! Мне кажется, что труднее найти содержателя, чем мужчину, который согласится жениться.
— Знаете что, мэм…
— Только не говори мне опять, что мне нужно было выйти замуж за капитана Моргана! — предупредила она сердито. — Мне осточертели эти разговоры!
— Господь с вами, мэм, я и не собиралась этого говорить. Но я придумала один план, которым вы могли бы воспользоваться.
— Какой план?
— Если вы бросите театр, поселитесь где-нибудь в Сити и станете богатой вдовой, я уверена, что уже через месяц вы сможете найти мужа с хорошим состоянием.
— Господи, Нэн! Разве ты можешь представить меня замужем за каким-нибудь вонючим стариком, с которым нечего больше делать, как только кормить его отпрысков, наносить визиты его кузинам и тетушкам, а в качестве развлечения по воскресеньям ходить по два раза в церковь? Нет уж, благодарю! Пока я еще до этого не докатилась!
Дождь шел три месяца не переставая, но в последний день июня вышло солнце, лужи на мостовой начали высыхать, воздух стал свежим и чистым. Дети высыпали на улочки и дворы Лондона, весело кричали и играли у сточных канав Уличные разносчики и певцы тоже выбрались из своих домов погреться на солнышке, а в Сент Джеймс Парке и по Мэлл начали прогуливаться придворные со своими дамами.
С начала Реставрации Сент-Джеймс Парк открыли для широкой публики, поэтому не только благородные господа, но и все другие жители сво бодно гуляли по его широким аллеям и останавливались поглазеть, как король играет в пэлл-мэлл, гоняя шары по зеленой траве. Карл в этой игре был так же азартен, как и в других видах атлетического спорта.
В тот прекрасный солнечный день Эмбер отправилась на прогулку в компании трех молодых франтов: Джека Конвея, Тома Трайвета и сэра Хамфри Перепаунд, которые пришли пригласить ее на ужин. Еще не было четырех часов, когда они вышли из ее дома, и поэтому у них оставалось время погулять перед ужином. У входа в парк они вышли из наемной кареты и пошли к Бердкейдж Уолку, названному так потому, что на деревьях висело множество клеток с экзотическими певчими птицами из Перу, Ост-Индии и Китая.
Все трое были в семьях младшими сыновьями, жившими далеко не по средствам, и оттого постоянно оставались в должниках. Ближе к полудню им удавалось выбраться из дома через черный ход или через окно, дабы избежать встречи с кредиторами. Сначала они заходили в ближайший ресторан пообедать, потом — в театр, куда проникали, сказав, что посмотрят только один акт, часть вечера проводили в таверне, где играли в карты, а остальное время — в публичном доме. К полуночи они возвращались домой шумные, пьяные и нахальные. Ни одному из них еще не исполнилось и двадцати, и они знали, что по закону они никогда не унаследуют состояния родителей, а король, вероятно, даже не узнал бы их в лицо. Но Эмбер сидела дома одна, поэтому, когда они зашли к ней, она решила, что лучше пусть ее увидят в их компании, чем вообще в одиночестве. Ведь если женщина сидит дома одна, разве сможет на нее обратить внимание какой-нибудь богатый и знатный мужчина? Каждый день был днем ожидания, но надежды постепенно стали иссякать.
Молодые люди непрестанно болтали, сплетничали обо всех встречных, здоровались с лордами и дамами, но как только те проходили, насмешничали в их адрес. Эмбер слушала вполуха, ее больше интересовали наряды и прически дам, которые она мысленно примеряла на себя. Она улыбалась знакомым мужчинам, и ей доставляло удовольствие видеть, как при этом искажались лица их спутниц.
— А вот и миледи Бартли, как всегда, со своей дочкой на буксире. Господи, она выставляет дочку, где только можно, но пока никто не ухватил наживку, — прокомментировал сэр Хамфри.
— И никакой рыбки они никогда не поймают, насколько я могу судить. Не так давно они здорово взялись за меня. Клянусь честью, мамаша жаждет обрести зятька гораздо больше, чем дочка — мужа.
— Я вам скажу: гулящая вдовушка — вот самая любвеобильная подруга в постели. Мамаша и придумала, чтобы я женился на ее дочке, а свою мужскую силу тратил на нее. Так она однажды все это мне и выложила, а теперь, что бы вы думали! Проходит мимо, будто и не знает меня вовсе! Чтоб я провалился, до чего же несносными становятся эти стареющие благородные сводницы.
— А это что за существо? Будто прямо сейчас растает, как анчоус в кларете. Черт подери, какая красотка…
— У нее огромное состояние в Йоркшире. Говорят, она неделю не показывалась в городе после того, как ее застали в постели с пажом. Деревенскую девицу не так-то просто обучить искусству прикрыть тело, вот усладить его — раз-два и готово! — болтая таким образом, сэр Хамфри вынул из внутреннего кармана флакон с духами и прикоснулся пробкой к бровям, запястьям и волосам.
— А я полагаю, джентльмены, — заявил Джек Конвей, лениво обмахиваясь веером Эмбер, — что всякая женщина — исчадие ада, не говоря, конечно, о лучших представительницах слабого пола… — И он церемонно поклонился Эмбер.
— Боже мой, ну, конечно же, я тоже так считаю! Я. заговорил об этой потаскушке, чтобы дать возможность сэру Хамфри позлословить. Клянусь, никто так, как Хамфри, не умеет одним махом изничтожить репутацию.
Джек Конвей начал расчесывать волосы большим резным гребнем из слоновой кости, а Том Трайвет извлек из кармана флажолет[30] и начал наигрывать на нем. Было очевидно, что он чаще играл в компании, чем учился. Сэр Хамфри воспользовался шумом и шепнул Эмбер на ухо:
— Мадам, дорогая, я ваш раб. Как вы думаете, что я сделал с ленточкой, которую вы оторвали от платья и дали мне?
— Не знаю. А что вы сделали? Проглотили ее?
— Нет, мадам. Хотя, если вы подарите мне еще одну, я так и поступлю. Я завязал ее поразительно красивым бантиком и очень хотел бы показать его вам. Эффект потрясающий, позвольте мне удалиться…
— Хм… — рассеянно пробормотала Эмбер. Ибо в этот момент сквозь толпу шествовал его светлость герцог Букингемский. Все вокруг приветствовали его, кланялись и снимали шляпы, а следом за герцогом шли несколько пажей. Окружающие проследили взглядом герцога, по толпе пробежал шепот, дамы затараторили друг с другом, прикрываясь веерами, честолюбивые мамаши и восторженные дочери вытянули шеи — все надеялись быть хоть на мгновение замеченными великим герцогом.
«Ах, черт! — подумала Эмбер в отчаянии. — Ну почему я не надела новое золотое с черным платье! Ведь он никогда не видел меня в нем!»
Герцог уже приближался к ним. Зеленые перья его плюмажа колыхались при каждом кивке головы, солнечные блики отражались на бриллиантовых пуговицах костюма, красивое нагловатое лицо и великолепная фигура — все это делало других мужчин жалкими и незначительными рядом с ним. Эмбер видела и раньше герцога в театре — в партере и в гримерной, как-то раз ее представляли ему, кроме того, ей приходилось слышать бесконечные сплетни о его; амурных и политических подвигах, но он никогда не обращал на нее особого внимания. Теперь же, когда он подошел к ней близко, она заметила, что герцог быстро оглядел ее всю, и ее сердце радостно подскочило в груди: она увидела, что он задержал на ней взгляд. Герцог стоял теперь не больше, чем в четырех ярдах от Эмбер.
— Мадам Сент-Клер?
Герцог остановился и церемонно поклонился ей. Эмбер быстро пришла в себя и присела в низком реверансе. Она ощущала, что другие мужчины и женщины не спускают с них глаз, вертят головой, а три спутника Эмбер глупо заикаются, пытаясь вести себя непринужденно. Герцог улыбался в светлые усы, внимательно разглядывая женщину словно измеряя ее фигуру линейкой.
— Ваш покорный слуга, мадам.
— Ваша слуга, сэр, — пробормотала Эмбер, чуть ли не задыхаясь от волнения. Она мучительно старалась придумать, что бы ей сказать, как привлечь его внимание чем-то интересным и необычным, но ничего подходящего не приходило в голову.
Герцог, напротив, вел беседу со светской непринужденностью
— .Если не ошибаюсь, вы та самая леди, из-за которой лорд Карлтон дрался на дуэли месяц назал или около того?
— Да, ваша светлость, это я и есть.
— Я всегда восхищался вкусом лорда Карлтона мадам, и, надо отдать ему должное, вы действительно восхитительная женщина.
— Благодарю вас, ваша светлость.
— Бог мой, ваша светлость, — перебил ее сэр Хамфри, осмелев. — Да каждый мужчина в этом городе готов умереть, чтобы стать слугой леди Клянусь честью, за ее здоровье пьют не реже, чем за здоровье короля…
Букингем бросил на него мимолетный взглял будто только сейчас его заметил, и сэр Хамфри мгновенно исчез из поля зрения. Остальные двое уже не решались заговорить.
— Моя карета у северных ворот, мадам. Я остановился, чтобы пройтись по парку по дороге на ужин… Я был бы чрезвычайно польщен, если 6ы вы согласились стать моей гостьей.
— О, благодарю, с удовольствием, ваша светлость! Но как же я могу… — Она замолчала, показав глазами, что пришла сюда с тремя франтами, которые стояли сейчас в стороне, переминаясь с ноги на ногу, в расчете, что их тоже пригласят поужинать в обществе герцога Букингема.
Герцог поклонился им. Поклон был одновременно и знаком вежливости, и выражением снисходительности, показывал воспитанность герцога, приуменьшая при этом воспитание молодых людей.
— Вы, джентльмены, весь день наслаждались обществом этой леди, и вы, конечно, достаточно умны и благородны, чтобы не лишать других этого удовольствия. С вашего разрешения, джентльмены…
Он предложил Эмбер свою руку, та, не умея скрыть восхищения и гордости, сделала реверанс оставшимся франтам и прошествовала вперед. На Эмбер никогда еще не смотрело столько глаз, ей не приходилось чувствовать себя столь значительной, как сейчас, ибо где бы ни появился герцог, он привлекал столько же внимания, сколько сам король, а может, и больше. По дороге к северным воротам они миновали Мэлл, где Карл играл в шары перед галереей, заполненной дамами и придворными вельможами, а также нищими и уличными торговцами. Король, который только что сделал удар по маленькому деревянному шару и загнал его в подвешенную на шесте лузу на противоположной стороне поля, увидел их и помахал рукой. Букингем поклонился.
— Если бы король уделял столько же времени делам, сколько теннису, — негромко сказал герцог, — то страна не оказалась бы в столь плачевном состоянии, как сейчас.
— Как сейчас? А в чем дело? Мне кажется, в стране все в порядке.
— Ах, эти женщины, они ничего не понимают в государственных делах, да им и не нужно. Но поверьте мне, Англия пребывает в самом ужасном положении. Стюарты никогда не умели управлять государством. А вот и моя карета…
Они обогнули парк и остановились у Лонга, весьма модного заведения на Хэймаркет — узкой загородной дороге, окаймленной изгородями, за которыми простирались зеленые поля. Хозяин заведения проводил их наверх, в отдельный кабинет, и немедленно подал ужин, а внизу, во дворе, флейтисты герцога начали играть. Местные жители пришли из соседних домов, стали петь и танцевать под эту музыку. Время от времени раздавались веселые приветствия герцогу — он пользовался большой популярностью в Лондоне, ибо был известен как ярый враг католической церкви.
Ужин оказался великолепным, прекрасно приготовленным, его подавали два тихих невозмутимых официанта. Но Эмбер не получила большого удовольствия от угощения, она слишком нервничала: что думает о ней герцог, что он станет делать после ужина и как ей при этом себя вести. Герцог — слишком великий человек и чрезвычайно богатый. Если бы только она сумела ему понравиться, она обеспечила бы себе будущее.
Но герцог не казался мужчиной, которому легко угодить.
Тридцати шести лет от роду он прошел в жизни многое, и у него не осталось ни иллюзий, ни веры во что-либо. Грешил, подвергал свои чувства многочисленным испытаниям, пока они не притупились и не умерли, и теперь ему приходилось подстегивать их всеми мыслимыми способами. Эмбер многое слышала о нем, и поэтому чувствовала себя сейчас растерянной. Она не боялась того, что он мог бы сделать, но понимала, что неспособна заинтересовать собой этого скучающего, опустошенного развратника.
Теперь, когда убрали со стола, и Эмбер осталась наедине с Букингемом, он просто вынул из кармана колоду карт и начал их рассеянно тасовать. Карты пролетали сквозь его пальцы с поразительной быстротой и точностью, что выдавало в нем опытного игрока.
— Вам не по себе, мадам. Возьмите же себя в руки. Терпеть не могу, когда женщина нервничает, — мне всегда кажется, что она ждет, что ее изнасилуют, а я, честно говоря, не в настроении заниматься столь утомительным спортом.
— Уверена, что нет такой женщины на земле, которую вы не покорили бы и более простым способом, ваша светлость. — Несмотря на страх и взволнованность, Эмбер не могла произнести эти слова без некоторой язвительности.
Но герцог, если и заметил ее сарказм, то не подал виду. Он взял себе две карты, одну сверху колоды, другую — внизу, удовлетворенно рассмотрел их и начал тасовать снова.
— Женщины, — твердо произнес он, — склонны совершать две ошибки в любви. Во-первых, они слишком легко сдаются, а во-вторых, они никогда не верят, что, когда мужчина заявляет, что сыт по горло, он действительно так думает, — рассуждая таким образом, он продолжал разглядывать карты, а на его лице появилось задумчивое, тоскливое выражение, выдававшее внутреннюю горечь и недовольство собой. — Я длительное время считал, что жизнь на этой земле шла бы гораздо более гладко, если бы женщины не требовали любви там, где есть лишь желание. Куртизанка всегда настаивает, чтобы вы влюбились в нее, чтобы таким образом оправдать удовлетворение собственных аппетитов. А по сути дела, мадам, любовь есть лишь красивое слово, как, например, честь, которым люди пользуются, чтобы скрыть, что именно они имеют в виду. Но теперь мир повзрослел и поумнел, ему не нужны больше эти детские игрушки, слава Богу, нам не требуется больше обманывать самих себя.
Он взглянул на Эмбер и отбросил карты в сторону.
Но больше всего Эмбер не хватало той защищенности, которую ей обеспечивал Рекс Морган, хотя она едва ли осознавала это. Теперь же Эмбер оказалась вдруг, как в открытом море, без руля и без ветрил, растерянной и не представлявшей себе, что делать дальше. В банке Ньюболда у нее лежало тысяча семьсот фунтов стерлингов, поэтому в отношении денег пока тревожиться не приходилось, и в любом случае ее за долги больше не арестуют. Но даже тысячи семисот надолго не хватит, если она не изменит своего нынешнего образа жизни, а когда деньги кончатся, ей придется идти на содержание к какому-нибудь франту из тех, что постоянно толкутся в гримерной актрис.
Такая перспектива не прельщала ее, ибо теперь, после полутора лет, проведенных в театре, она знала истинное лицо этих людей, без светского притворства, она избавилась от иллюзий наивной девушки. Для Эмбер эти франты не казались больше веселыми, галантными джентльменами, как могло представляться по их роскошным одеждам и по тому, что они могли проследить свой род от Вильгельма Завоевателя. Эти повесы и бездельники отличались цинизмом, дурным воспитанием и бездумной жестокостью, что нынче считалось признаком благородного сословия. Нет, второго Рекса Моргана среди них не найти.
— О, если бы я только знала, чем это кончится! — думала Эмбер. — Я бы ни за что не уехала в деревню! И к королю бы не пошла! О Рекс, если ы я только знала, я была бы добрее к тебе, я бы сделала счастливой каждую минуту твоей жизни…
Первым гостем, которого Эмбер приняла после смерти Рекса, был Элмсбери. Он приходил и раньше, но она считала нарушением приличий принимать кого-либо, и Нэн, по ее просьбе, отсылала Элмсбери обратно. Но однажды, через десять дней после дуэли, он пришел снова, и на этот раз Эмбер согласилась его принять.
Она сидела на кушетке у горящего камина, — погода стояла холодная и сырая, — уронив голову на руки. Она даже не подняла глаз, когда он вошел и сел рядом. Элмсбери положил ей руку на плечо, тогда она подняла голову и взглянула распухшими от слез глазами. В простом черном платье, без украшений, с гладко зачесанными волосами и с мокрым от слез лицом, Эмбер выглядела похудевшей и осунувшейся.
— Я очень сожалею, Эмбер, — тихо произнес Элмсбери с сочувствием и нежностью в голосе и во взгляде. — Я понимаю, что слова утешения не помогут при большой утрате, но я всем сердцем соболезную, и, пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю, что Брюс…
Она бросила на него разъяренный взгляд.
— Не смейте произносить при мне этого имени. Его соболезнования меня не интересуют! Если бы не он, то Рекс был бы сейчас жив!
Элмсбери посмотрел на нее удивленно и с досадой. Эмбер закрыла лицо руками и снова начала плакать, вытирая слезы мокрым платочком.
— Это несправедливо, Эмбер, и вы знаете сами, что несправедливо. Ведь он просил остановить дуэль, он даже позволил капитану Моргану поранить ему руку, надеясь, что рана удовлетворит его. Он ничего больше не мог сделать, разве что позволить Моргану убить его, но ведь даже вы меньше всего хотели бы этого.
— О, мне все равно, что он сделал! Ведь он убил Рекса! Он убил его… а я его любила! Я собиралась выйти за него замуж!
— В таком случае, — с нескрываемым сарказмом произнес Элмсбери, — было бы разумнее не уезжать на медовый месяц с другим мужчиной, даже со старым другом.
— Нечего лезть не в свои дела! — ответила Эмбер, после чего Элмсбери, поколебавшись секунду, поднялся, вежливо поклонился и вышел из комнаты. Она не произнесла ни слова и не попыталась остановить его.
Эмбер была не в состоянии сразу вернуться в театр, а после первого июня он закрылся на два месяца. Но как только она начала принимать гостей у себя дома, там стало так же многолюдно, как и в гримерной. К своему удивлению, Эмбер обнаружила, что дуэль сделала ее популярной, как туфли на красных каблуках в модном магазине Шатлен. Лорд Карлтон, красавец, выходец из старинной семьи и прославившийся подвигами в морских грабежах, представлял собой заметную фигуру, о нем говорили не только при королевском дворе, но и повсюду в городе.
Ей было известно, как много значит популярность, и она решила воспользоваться всеми ее преимуществами. Ведь среди всей этой публики — острословов и болтунов, изнеженных франтов и светских щеголей — должен найтись мужчина, настоящий мужчина, который влюбится в нее, как влюбился Рекс; и если ей удастся найти такого, то на этот раз она будет точно знать, как поступить. Эмбер не думала о замужестве, ибо общественное положение актрисы было не хуже положения женщин в масках, которые заполоняли партер в театре, к тому же теперь, после смерти Рекса, ее мнение о браке осталось прежним. А шикарная, веселая и "полная волнующих впечатлений жизнь светской куртизанки казалась ей самой заманчивой перспективой.
Эмбер видела себя хозяйкой роскошного дома где-нибудь на Сент-Джеймс Филд или Пэлл-Мэлл, разъезжающей по городу в золоченой карете, запряженной шестеркой лошадей, и устраивающей богатые приемы. Именно она — законодательница мод, которые затем подхватывают всюду и которым следуют даже в Уайтхолле. Эмбер видела себя знаменитой, ею все восхищаются, ее все желают и — что важнее всего — ей все завидуют.
Именно к этому она стремилась все время, и теперь, когда она начала примиряться со смертью Рекса Моргана, возможность осуществить сокровенные мечты расцвела пышным цветом. А Морган лишь препятствовал воплощению этих желаний.
Хотя Эмбер и нравились ухаживания мужчин, она флиртовала, смеялась и шутила с ними, но никогда не принимала их предложений. Она знала их презрительное и циничное отношение к женщине, а также и то, что они ценили женщину, изображающую себя благочестивой, для которой отдаться — большая жертва. Им было так же приятно, как выиграть деньги у человека, который ими дорожит. Но пока никто не сделал ей предложения, которое устраивало бы ее.
— Господь с вами, миссис Сент-Клер! — возмутился один из ухажеров. — Благочестивая женщина — преступление против природы!
— Что ж, — ответила она, — в наше время не так уж много преступниц.
Но тем не менее, беспокойство Эмбер росло, хотя она уверяла всех, что не намерена больше совершать ошибок. Актрисы начали насмехаться над ней: она до сих пор не нашла себе содержателя.
Говорят, у молодых джентльменов нынче вышло из моды брать женщин на содержание, — заметила однажды Кнепп, когда они с Бэк Маршалл зашли к Эмбер в гости. Кнепп поднесла к губам бокал с кларетом — крепким напитком из бренди, шалфея, корицы, амбры и сахара — и хитро подмигнула Бэк. — Говорят, три месяца — предельный срок содержания, иначе мужчину будут считать дурачком.
— Господи, над джентльменом станут просто смеяться: содержать женщину — все равно что иметь жену, — заявила Бэк. — Даже хуже, я полагаю: жена может хотя бы помочь ему расплатиться с долгами из своего приданого, а куртизанка не дает ему ничего, кроме новых долгов да еще незаконных детей.
— Особенно, — добавила Эмбер, — если она на содержании еще трех или четырех мужчин одно временно.
Бэк зло посмотрела на нее.
— Вы что имеете в виду, мадам?
— Ах, Боже мой, Бэк, — Эмбер широко открыла глаза, изображая невинность, — я же не виновата, если вас мучит совесть.
— Моя совесть меня не мучит нисколько! Но согласитесь, что лучше быть на содержании сразу у трех мужчин, чем вообще ни у кого? — и она выдала Эмбер злорадную улыбочку, потом залпом допила свой кларет.
— Что ж, — согласилась Эмбер. — Я получила урок в этом деле и больше никогда не пойду ни к кому на содержание.
— Ха! — неожиданно фыркнула Кнепп, будто пролаяла. Они с Бэк стали собираться уходить.
Когда Эмбер запирала за ними дверь, она услышала, как Кнепп сказала: «Слышала? Она не собирается искать себе содержателя! Так я и поверила! Ждет не дождется, чтобы ее купили за приличную сумму!» Женщины весело рассмеялись и стали спускаться по лестнице.
Эмбер повернулась к Нэн, та закатила глаза и покачала головой.
— Послушай, Нэн, может быть, они правы! Мне кажется, что труднее найти содержателя, чем мужчину, который согласится жениться.
— Знаете что, мэм…
— Только не говори мне опять, что мне нужно было выйти замуж за капитана Моргана! — предупредила она сердито. — Мне осточертели эти разговоры!
— Господь с вами, мэм, я и не собиралась этого говорить. Но я придумала один план, которым вы могли бы воспользоваться.
— Какой план?
— Если вы бросите театр, поселитесь где-нибудь в Сити и станете богатой вдовой, я уверена, что уже через месяц вы сможете найти мужа с хорошим состоянием.
— Господи, Нэн! Разве ты можешь представить меня замужем за каким-нибудь вонючим стариком, с которым нечего больше делать, как только кормить его отпрысков, наносить визиты его кузинам и тетушкам, а в качестве развлечения по воскресеньям ходить по два раза в церковь? Нет уж, благодарю! Пока я еще до этого не докатилась!
Дождь шел три месяца не переставая, но в последний день июня вышло солнце, лужи на мостовой начали высыхать, воздух стал свежим и чистым. Дети высыпали на улочки и дворы Лондона, весело кричали и играли у сточных канав Уличные разносчики и певцы тоже выбрались из своих домов погреться на солнышке, а в Сент Джеймс Парке и по Мэлл начали прогуливаться придворные со своими дамами.
С начала Реставрации Сент-Джеймс Парк открыли для широкой публики, поэтому не только благородные господа, но и все другие жители сво бодно гуляли по его широким аллеям и останавливались поглазеть, как король играет в пэлл-мэлл, гоняя шары по зеленой траве. Карл в этой игре был так же азартен, как и в других видах атлетического спорта.
В тот прекрасный солнечный день Эмбер отправилась на прогулку в компании трех молодых франтов: Джека Конвея, Тома Трайвета и сэра Хамфри Перепаунд, которые пришли пригласить ее на ужин. Еще не было четырех часов, когда они вышли из ее дома, и поэтому у них оставалось время погулять перед ужином. У входа в парк они вышли из наемной кареты и пошли к Бердкейдж Уолку, названному так потому, что на деревьях висело множество клеток с экзотическими певчими птицами из Перу, Ост-Индии и Китая.
Все трое были в семьях младшими сыновьями, жившими далеко не по средствам, и оттого постоянно оставались в должниках. Ближе к полудню им удавалось выбраться из дома через черный ход или через окно, дабы избежать встречи с кредиторами. Сначала они заходили в ближайший ресторан пообедать, потом — в театр, куда проникали, сказав, что посмотрят только один акт, часть вечера проводили в таверне, где играли в карты, а остальное время — в публичном доме. К полуночи они возвращались домой шумные, пьяные и нахальные. Ни одному из них еще не исполнилось и двадцати, и они знали, что по закону они никогда не унаследуют состояния родителей, а король, вероятно, даже не узнал бы их в лицо. Но Эмбер сидела дома одна, поэтому, когда они зашли к ней, она решила, что лучше пусть ее увидят в их компании, чем вообще в одиночестве. Ведь если женщина сидит дома одна, разве сможет на нее обратить внимание какой-нибудь богатый и знатный мужчина? Каждый день был днем ожидания, но надежды постепенно стали иссякать.
Молодые люди непрестанно болтали, сплетничали обо всех встречных, здоровались с лордами и дамами, но как только те проходили, насмешничали в их адрес. Эмбер слушала вполуха, ее больше интересовали наряды и прически дам, которые она мысленно примеряла на себя. Она улыбалась знакомым мужчинам, и ей доставляло удовольствие видеть, как при этом искажались лица их спутниц.
— А вот и миледи Бартли, как всегда, со своей дочкой на буксире. Господи, она выставляет дочку, где только можно, но пока никто не ухватил наживку, — прокомментировал сэр Хамфри.
— И никакой рыбки они никогда не поймают, насколько я могу судить. Не так давно они здорово взялись за меня. Клянусь честью, мамаша жаждет обрести зятька гораздо больше, чем дочка — мужа.
— Я вам скажу: гулящая вдовушка — вот самая любвеобильная подруга в постели. Мамаша и придумала, чтобы я женился на ее дочке, а свою мужскую силу тратил на нее. Так она однажды все это мне и выложила, а теперь, что бы вы думали! Проходит мимо, будто и не знает меня вовсе! Чтоб я провалился, до чего же несносными становятся эти стареющие благородные сводницы.
— А это что за существо? Будто прямо сейчас растает, как анчоус в кларете. Черт подери, какая красотка…
— У нее огромное состояние в Йоркшире. Говорят, она неделю не показывалась в городе после того, как ее застали в постели с пажом. Деревенскую девицу не так-то просто обучить искусству прикрыть тело, вот усладить его — раз-два и готово! — болтая таким образом, сэр Хамфри вынул из внутреннего кармана флакон с духами и прикоснулся пробкой к бровям, запястьям и волосам.
— А я полагаю, джентльмены, — заявил Джек Конвей, лениво обмахиваясь веером Эмбер, — что всякая женщина — исчадие ада, не говоря, конечно, о лучших представительницах слабого пола… — И он церемонно поклонился Эмбер.
— Боже мой, ну, конечно же, я тоже так считаю! Я. заговорил об этой потаскушке, чтобы дать возможность сэру Хамфри позлословить. Клянусь, никто так, как Хамфри, не умеет одним махом изничтожить репутацию.
Джек Конвей начал расчесывать волосы большим резным гребнем из слоновой кости, а Том Трайвет извлек из кармана флажолет[30] и начал наигрывать на нем. Было очевидно, что он чаще играл в компании, чем учился. Сэр Хамфри воспользовался шумом и шепнул Эмбер на ухо:
— Мадам, дорогая, я ваш раб. Как вы думаете, что я сделал с ленточкой, которую вы оторвали от платья и дали мне?
— Не знаю. А что вы сделали? Проглотили ее?
— Нет, мадам. Хотя, если вы подарите мне еще одну, я так и поступлю. Я завязал ее поразительно красивым бантиком и очень хотел бы показать его вам. Эффект потрясающий, позвольте мне удалиться…
— Хм… — рассеянно пробормотала Эмбер. Ибо в этот момент сквозь толпу шествовал его светлость герцог Букингемский. Все вокруг приветствовали его, кланялись и снимали шляпы, а следом за герцогом шли несколько пажей. Окружающие проследили взглядом герцога, по толпе пробежал шепот, дамы затараторили друг с другом, прикрываясь веерами, честолюбивые мамаши и восторженные дочери вытянули шеи — все надеялись быть хоть на мгновение замеченными великим герцогом.
«Ах, черт! — подумала Эмбер в отчаянии. — Ну почему я не надела новое золотое с черным платье! Ведь он никогда не видел меня в нем!»
Герцог уже приближался к ним. Зеленые перья его плюмажа колыхались при каждом кивке головы, солнечные блики отражались на бриллиантовых пуговицах костюма, красивое нагловатое лицо и великолепная фигура — все это делало других мужчин жалкими и незначительными рядом с ним. Эмбер видела и раньше герцога в театре — в партере и в гримерной, как-то раз ее представляли ему, кроме того, ей приходилось слышать бесконечные сплетни о его; амурных и политических подвигах, но он никогда не обращал на нее особого внимания. Теперь же, когда он подошел к ней близко, она заметила, что герцог быстро оглядел ее всю, и ее сердце радостно подскочило в груди: она увидела, что он задержал на ней взгляд. Герцог стоял теперь не больше, чем в четырех ярдах от Эмбер.
— Мадам Сент-Клер?
Герцог остановился и церемонно поклонился ей. Эмбер быстро пришла в себя и присела в низком реверансе. Она ощущала, что другие мужчины и женщины не спускают с них глаз, вертят головой, а три спутника Эмбер глупо заикаются, пытаясь вести себя непринужденно. Герцог улыбался в светлые усы, внимательно разглядывая женщину словно измеряя ее фигуру линейкой.
— Ваш покорный слуга, мадам.
— Ваша слуга, сэр, — пробормотала Эмбер, чуть ли не задыхаясь от волнения. Она мучительно старалась придумать, что бы ей сказать, как привлечь его внимание чем-то интересным и необычным, но ничего подходящего не приходило в голову.
Герцог, напротив, вел беседу со светской непринужденностью
— .Если не ошибаюсь, вы та самая леди, из-за которой лорд Карлтон дрался на дуэли месяц назал или около того?
— Да, ваша светлость, это я и есть.
— Я всегда восхищался вкусом лорда Карлтона мадам, и, надо отдать ему должное, вы действительно восхитительная женщина.
— Благодарю вас, ваша светлость.
— Бог мой, ваша светлость, — перебил ее сэр Хамфри, осмелев. — Да каждый мужчина в этом городе готов умереть, чтобы стать слугой леди Клянусь честью, за ее здоровье пьют не реже, чем за здоровье короля…
Букингем бросил на него мимолетный взглял будто только сейчас его заметил, и сэр Хамфри мгновенно исчез из поля зрения. Остальные двое уже не решались заговорить.
— Моя карета у северных ворот, мадам. Я остановился, чтобы пройтись по парку по дороге на ужин… Я был бы чрезвычайно польщен, если 6ы вы согласились стать моей гостьей.
— О, благодарю, с удовольствием, ваша светлость! Но как же я могу… — Она замолчала, показав глазами, что пришла сюда с тремя франтами, которые стояли сейчас в стороне, переминаясь с ноги на ногу, в расчете, что их тоже пригласят поужинать в обществе герцога Букингема.
Герцог поклонился им. Поклон был одновременно и знаком вежливости, и выражением снисходительности, показывал воспитанность герцога, приуменьшая при этом воспитание молодых людей.
— Вы, джентльмены, весь день наслаждались обществом этой леди, и вы, конечно, достаточно умны и благородны, чтобы не лишать других этого удовольствия. С вашего разрешения, джентльмены…
Он предложил Эмбер свою руку, та, не умея скрыть восхищения и гордости, сделала реверанс оставшимся франтам и прошествовала вперед. На Эмбер никогда еще не смотрело столько глаз, ей не приходилось чувствовать себя столь значительной, как сейчас, ибо где бы ни появился герцог, он привлекал столько же внимания, сколько сам король, а может, и больше. По дороге к северным воротам они миновали Мэлл, где Карл играл в шары перед галереей, заполненной дамами и придворными вельможами, а также нищими и уличными торговцами. Король, который только что сделал удар по маленькому деревянному шару и загнал его в подвешенную на шесте лузу на противоположной стороне поля, увидел их и помахал рукой. Букингем поклонился.
— Если бы король уделял столько же времени делам, сколько теннису, — негромко сказал герцог, — то страна не оказалась бы в столь плачевном состоянии, как сейчас.
— Как сейчас? А в чем дело? Мне кажется, в стране все в порядке.
— Ах, эти женщины, они ничего не понимают в государственных делах, да им и не нужно. Но поверьте мне, Англия пребывает в самом ужасном положении. Стюарты никогда не умели управлять государством. А вот и моя карета…
Они обогнули парк и остановились у Лонга, весьма модного заведения на Хэймаркет — узкой загородной дороге, окаймленной изгородями, за которыми простирались зеленые поля. Хозяин заведения проводил их наверх, в отдельный кабинет, и немедленно подал ужин, а внизу, во дворе, флейтисты герцога начали играть. Местные жители пришли из соседних домов, стали петь и танцевать под эту музыку. Время от времени раздавались веселые приветствия герцогу — он пользовался большой популярностью в Лондоне, ибо был известен как ярый враг католической церкви.
Ужин оказался великолепным, прекрасно приготовленным, его подавали два тихих невозмутимых официанта. Но Эмбер не получила большого удовольствия от угощения, она слишком нервничала: что думает о ней герцог, что он станет делать после ужина и как ей при этом себя вести. Герцог — слишком великий человек и чрезвычайно богатый. Если бы только она сумела ему понравиться, она обеспечила бы себе будущее.
Но герцог не казался мужчиной, которому легко угодить.
Тридцати шести лет от роду он прошел в жизни многое, и у него не осталось ни иллюзий, ни веры во что-либо. Грешил, подвергал свои чувства многочисленным испытаниям, пока они не притупились и не умерли, и теперь ему приходилось подстегивать их всеми мыслимыми способами. Эмбер многое слышала о нем, и поэтому чувствовала себя сейчас растерянной. Она не боялась того, что он мог бы сделать, но понимала, что неспособна заинтересовать собой этого скучающего, опустошенного развратника.
Теперь, когда убрали со стола, и Эмбер осталась наедине с Букингемом, он просто вынул из кармана колоду карт и начал их рассеянно тасовать. Карты пролетали сквозь его пальцы с поразительной быстротой и точностью, что выдавало в нем опытного игрока.
— Вам не по себе, мадам. Возьмите же себя в руки. Терпеть не могу, когда женщина нервничает, — мне всегда кажется, что она ждет, что ее изнасилуют, а я, честно говоря, не в настроении заниматься столь утомительным спортом.
— Уверена, что нет такой женщины на земле, которую вы не покорили бы и более простым способом, ваша светлость. — Несмотря на страх и взволнованность, Эмбер не могла произнести эти слова без некоторой язвительности.
Но герцог, если и заметил ее сарказм, то не подал виду. Он взял себе две карты, одну сверху колоды, другую — внизу, удовлетворенно рассмотрел их и начал тасовать снова.
— Женщины, — твердо произнес он, — склонны совершать две ошибки в любви. Во-первых, они слишком легко сдаются, а во-вторых, они никогда не верят, что, когда мужчина заявляет, что сыт по горло, он действительно так думает, — рассуждая таким образом, он продолжал разглядывать карты, а на его лице появилось задумчивое, тоскливое выражение, выдававшее внутреннюю горечь и недовольство собой. — Я длительное время считал, что жизнь на этой земле шла бы гораздо более гладко, если бы женщины не требовали любви там, где есть лишь желание. Куртизанка всегда настаивает, чтобы вы влюбились в нее, чтобы таким образом оправдать удовлетворение собственных аппетитов. А по сути дела, мадам, любовь есть лишь красивое слово, как, например, честь, которым люди пользуются, чтобы скрыть, что именно они имеют в виду. Но теперь мир повзрослел и поумнел, ему не нужны больше эти детские игрушки, слава Богу, нам не требуется больше обманывать самих себя.
Он взглянул на Эмбер и отбросил карты в сторону.