Страница:
Я потянулся.
Передо мной вспыхивали и гасли пенные буруны наката. Дальше простиралось море – пустое, без парусов, без единого катера. И далеко-далеко, почти теряя цвет, соединялось с тоскливым горизонтом.
Тоскливый горизонт, придет же такое в голову.
Ну да, тоскливый горизонт – тоскливый конец моря, соединенный с тоскливым, скорее серым, нежели голубым, небом. Почему-то в этих краях по утрам небо никогда не бывало чистым, и даже солнце пробивалось сквозь оползающие с гор серые облака. И еще – как ни странно, за все дни я не видел ни одной чайки.
Тоскливое море.
Тоскливый день рождения, вот что, – подумал я. – Из-за этого все кругом кажется таким серым и неуютным.
Дни рождения ущемляют самолюбие человека. Особенно по утрам…
Но ничего, постепенно можно прийти в себя. А чем меньше самолюбия у человека, тем большего он стоит.
Я понял это с некоторых пор, и это могло утешать. С другой стороны, если человек чего-то стоит, значит он уже как бы памятник самому себе. Это утомительно и скучно.
И напоминает тех моих бывших друзей, пузатых сверстников, которые. казалось, в любой момент готовы лопнуть именно от самодостаточности, самодовольства и самолюбия, распирающих их изнутри. Хотя они куда более счастливы, нежели я. Как всегда счастлив полный дурак, не видящий дальше своего пивного брюха.
Я знал себе цену, и у меня уже не осталось самолюбия.
Но все-таки, несмотря ни на что – какая тоска встречать собственный день рождения в пустоте и одиночестве, даже если он превратился для самого себя в траурную дату.
Ведь что ни говори, два праздника в году – новый год и в день рождения – имеют некую двойственность. Умом ты понимаешь, что стар и неуспешен, что тебе нечего отмечать в эти даты. И по большому счету, я давно мечтаю о календаре, в котором 30 декабря сменялось бы сразу первым января, а 21-е июля – 23-м. Но… Но в то же время какое-то детство, не вытравленное, не затоптанное, не выжженное до конца, коварно мечтает о празднике. Ждет чуда, перемен, внезапного света. Особенно в день рождения… Хороших слов и подарков. Да, подарков, хотя в сущности я давным-давно равнодушен в вещам вообще.
По крайней мере к таким, которые мне доступны; ведь глупо мечтать, что мне подарят самолет. Или хотя бы базуку.
День рождения без поздравлений и без подарков… Наверное, достойный вариант для такого человека, как я.
Хоть я сам себе так устроил.
Я не взял с собой мобильного телефона: это было слишком дорого; кроме того я собрался полностью отключиться от российских дел. Можно было, конечно, позвонить в Россию из уличного пункта, чтоб жена меня поздравила. Но это казалось мне чем-то совсем уже глупым. Звонить самому, чтобы тебя же и поздравили… Несерьезно.
Когда я уезжал, жена сказала, что заранее поздравляет с наступающим днем рождения и желает, чтобы я не напивался до смерти. Это было полностью законченным вариантом и не требовало повторения.
Поэтому турок Шариф, возившийся с уборкой, еще не открыл свой железный склад матрасов. Их было некому выдавать.
Народ тянулся на завтрак.
Я позавтракал давно и достаточно плотно. Выпил пять… нет, шесть чашек черного кофе, который тут оказался не очень плохим. И сжевал одно колечко с кунжутом. Для утра этого хватало, особенно если учесть, что после завтрака я сразу купаться.
Солнце, хоть и не слишком заметное, уже начинало греть. Я не любил загорать. На мой взгляд, в наше время загар есть признак принадлежности к определенному кругу людей. Которые могут в любое время поехать на теплое море и зажарить себе кожу. И тем самым словно напоминают всем остальным о своей успешности. Такие люди мне были противны даже в лучшие периоды моей жизни, не говоря уж о том, что сейчас мне просто хочется выпустить им кишки. Тем более я не желал уподобляться им даже раз в году. Кроме того, я просто не выносил жары и горячего солнца. Потому на пляже всегда сидел под зонтиком.
Зонтика пока не имелось, а солнце начинало утомлять. Пора было охладиться в море.
Я встал и пошел к берегу.
Песчаный пляж слегка качался у меня под ногами.
Вчерашний вечер прошел богато…
Впрочем, как и все предыдущие.
Сначала, после ужина, мы сидели на территории отеля – то есть на площадке перед эстрадой – втроем. С моими ровесниками – русским южанином Сашей и поляком Кристианом. Который едва говорил по-немецки, все время пытаясь переходить на ужасный русский, что не мешало нам с четкой периодичностью наполнять и поднимать стаканы.
Впрочем нет, сидели мы не втроем, а вчетвером. При Саше, приехавшем на отдых, подобно мне, в одиночестве постоянно находилась довольно красивая кореянка, чьего имени я так не узнал. Не настоящая, конечно, туристка из Кореи – русская кореянка, каких в России тьма. Он подцепил ее на второй день. И в общем сожалел, что завтра должен уезжать и их пути разойдутся. Саша был счастлив: он приехал на курорт и реализовал нормальную мечту нормального мужика. Его не трогал даже тот факт, что кореянка не позволяла ему пить, когда захочется. Разрешала лишь полстакана водки вечером в компании Кристиана и меня.
Впрочем, если бы я здесь вдруг оказался не один, я бы наверное, тоже покончил с этим пьянством. Ведь по большому счету алкоголь – всего лишь универсальная замена остальному, недополученному в жизни.
Женщинам в том числе.
В общем, мы посидели вчетвером, Саша принял свои полстакана. Я неторопливо влил в себя две полных порции бренди. В дополнение к трем, недавно выпитым за ужином… Впрочем, если посчитать всю дозу, которая пришлась на вчерашний день, то получится, что начал перед обедом, прямо в бассейне – с двух стаканов. Потом за обедом взял еще два. За ужином – три. То есть к моменту начала вечернего забега во мне было уже… семь стаканов бренди. Отличного, кстати, турецкого бренди. И даже если считать, что посуду не доливают до краев, все равно получалось больше литра.
И тем не менее я был жив-здоров и даже находился в относительно неплохом настроении.
Пока на сцене шла традиционная в этом отеле детская дискотека – нечто вроде вечернего утренника для малышей, я выпил еще два стакана.
Потом началась дискотека для взрослых – они шли через день, чередуясь с какими-нибудь шоу.
С началом дискотеки Сергей и кореянка ушли – это была их последняя ночь и им хотелось использовать ее по максимуму. А мы с Кристианом, не любя слишком громкой музыки, переместились за корпус – в вечерний бар, окруженный бананами, чьи листья задумчиво шелестели на ветру.
Там, вдвоем, без женского взора, непроизвольно контролировавшего любое мужское движение в сторону спиртного, мы приняли еще.
Через некоторое время к нам присоединились голландцы. Две молодых пары лет по 25–26.
С ними я познакомился в первый вечер в этом баре, они любили его больше всего. Наверное, потому что тут было уютно среди банановых зарослей, стояли прочные деревянные столы на железных ножках и такие же диванчики. Сначала я выпивал с одной парой, потом появились их друзья. Голландцы пили, с мой точки зрения, несерьезно: в основном коктейли из водки с тоником. И уходили спать рано, не позже часа ночи. Но все равно мне было с ними хорошо. Никогда прежде не знав ни одного голландца, я даже не подозревал, что они такие легкие, веселые и смешливые люди.
Вот и вчера под бананами мы продолжили пьянку вшестером.
Компания собралась, на посторонний взгляд, комичная. Не очень большой, но изрядно пузатый Кристиан. Голландец Дик – подтянутый, расписанный татуировками, словно герой американского боевика. Его подружка Симона – черноволосая, коренастая… Истинная голландка, какими я себе представлял их теоретически. Вторая девушка Лаура была абсолютно иной: тонкая, белокурая и очень высокая. Выше меня, не обделенного природой. Этакий гибкий золотоволосый почти готический ангел с нежной улыбкой, которую не портили блестящие брэкеты на верхних зубах. А ее парень, совсем молодой мальчишка Хербен, был таким длинным и тощим, что его не склонял ветер. Забаву наших вечеров дополнял тот факт, что Хербен и Лаура говорили только по-английски, в котором Кристиан был ни в зуб ногой. И в наших пьяных беседах я служил переводчиком. С английского на немецкий и тут же обратно…
Мы сидели и пили; обнимались и клялись друг другу в любви на разных языках, пока за Кристианом не пришла жена. Худая, усталая на вид женщина по имени Хелена, которая упорно считала меня немцем. Она каждый вечер давала своему мужу определенный промежуток свободы, потом уводила спать. Как было и вчера. Кристиан, осознавший свою дозу, легко повиновался.
А мы остались с голландцами. Сколько я выпил с ними, уже не помню. По достижении некоторой общей дозы выпитого спиртного один или два лишних стакана уже ни играли в результате никакой роли. Однако если прикинуть время, то я думаю, что добавил еще стакана четыре. Воспользовавшись уходом Кристиана, я учил голландцев ругаться по-польски. Лаура была против сквернословия и всегда поднимала палец, означающий штрафное очко, когда у меня вырывалось английское ругательство; благо немецкий она не понимала. Польские же пришлись по вкусу всем, поскольку «холера ясна» я произносил очень нежным тоном.
Я умел нецензурно выражаться на неисчислимом количестве языков, включая идиш и татарский.
Но не хотел портить славных ребят слишком сильно.
Обычно на определенной стадии вечеринки голландцы просили меня спеть. Русские песни, в которых они поддерживали меня, имитируя непонятные звуки.
Но вчера ребят заинтересовало другое – им позарез захотелось пить наравне со мной.
Эту попытку они совершали неоднократно, почти сразу же сходя с дистанции. Но всякий раз повторяли. И вчера тоже, делая страшные глаза и ужасаясь, выпили по стакану чистого бренди. Запив его пивом, которое приносили с собой из города. Оно их вероятно, и добило.
В половине первого голландцы были абсолютно никакие. Мы нежно поцеловались с девушками, крепко обнялись с парнями.
Потом они схватились друг за друга и, напевая невнятную песню, пошли к себе спать.
А я поднялся в ночной бар на крышу.
Он функционировал круглые сутки и служил для турок средством получения дополнительных денег: здесь предлагали напитки иностранного производства. Которые облагались пошлиной и потому не входили в систему “All inclusive”. Бар работал for cash, то есть за наличные деньги. Для привлечения посетителей, здесь, конечно, имелись и жалкие бутылки со слабой турецкой водкой и пара фальшивых бочек с винами, что стояли в остальных барах.
Однако главным было не это.
Сама атмосфера казалась здесь иной.
В баре золотисто отсвечивал коньяк, джин переливался, как аквамарин, а ром был как сама жизнь. Словно налитый свинцом, я недвижно восседал за стойкой бара. Плескалась какая-то музыка, и бытие мое было светлым и сильным. Оно мощно разлилось в моей груди, я позабыл про ожидавшую меня через несколько дней беспросветную жизнь в России, забыл про отчаяние моего существования, безработицу и грядущую нищету, и стойка бара преобразилась в капитанский мостик корабля жизни, на котором я шумно врывался в будущее.
К счастью, бренди здесь не переводилось: поднимались сюда в основном богатые русские, которые любили по ночам пить залпом дорогой французский коньяк или вонючее виски из Англии.
Один за другим я принял еще три стакана.
И только после этого пошел спать.
Вода обжигала ноги; по утрам она здесь никогда не бывала теплой.
Я не отличался любовью к моржовым купаниям. Но сейчас оно являлось жизненно необходимым.
И черт с ним с этим днем рождения…
Я потуже перевязал шнурок на плавках: однажды я бросился в воду, а трусы остались на поверхности. На радость тем, кто это видел. Впрочем, этого не видел, кажется, никто. Да и видеть-то было нечего, я нырял лицом вниз.
Но все-таки на всякий случай я подтянул узел.
И прошел метров двадцать влево от нашего пляжа. На траверс соседнего отеля, где дно чистили от камней и спуск в воду не сопрягался с риском остаться без ног.
Днем там было не протолкнуться от турок и их черномазых детей, но пока море оставалось почти пустынным.
Я зашел по колено. Накат, обжигая, бил мне по ногам.
Высшим проявлением силы воли я всегда видел медленное вхождение в холодную воду. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром остужая раскаленную кожу.
Но я никогда не считал себя излишне волевым человеком.
– Du Scheisse… – привычно пробормотал я.
И задержав дыхание, плюхнулся сразу плашмя, и поплыл, разводя руками волну.
Море было холодным, как вытрезвитель.
Как раз то, что мне требовалось.
Оно мгновенно смыло мысли о собственной жизни.
И я стал возвращаться в обычное состояние.
IV
Передо мной вспыхивали и гасли пенные буруны наката. Дальше простиралось море – пустое, без парусов, без единого катера. И далеко-далеко, почти теряя цвет, соединялось с тоскливым горизонтом.
Тоскливый горизонт, придет же такое в голову.
Ну да, тоскливый горизонт – тоскливый конец моря, соединенный с тоскливым, скорее серым, нежели голубым, небом. Почему-то в этих краях по утрам небо никогда не бывало чистым, и даже солнце пробивалось сквозь оползающие с гор серые облака. И еще – как ни странно, за все дни я не видел ни одной чайки.
Тоскливое море.
Тоскливый день рождения, вот что, – подумал я. – Из-за этого все кругом кажется таким серым и неуютным.
Дни рождения ущемляют самолюбие человека. Особенно по утрам…
Но ничего, постепенно можно прийти в себя. А чем меньше самолюбия у человека, тем большего он стоит.
Я понял это с некоторых пор, и это могло утешать. С другой стороны, если человек чего-то стоит, значит он уже как бы памятник самому себе. Это утомительно и скучно.
И напоминает тех моих бывших друзей, пузатых сверстников, которые. казалось, в любой момент готовы лопнуть именно от самодостаточности, самодовольства и самолюбия, распирающих их изнутри. Хотя они куда более счастливы, нежели я. Как всегда счастлив полный дурак, не видящий дальше своего пивного брюха.
Я знал себе цену, и у меня уже не осталось самолюбия.
Но все-таки, несмотря ни на что – какая тоска встречать собственный день рождения в пустоте и одиночестве, даже если он превратился для самого себя в траурную дату.
Ведь что ни говори, два праздника в году – новый год и в день рождения – имеют некую двойственность. Умом ты понимаешь, что стар и неуспешен, что тебе нечего отмечать в эти даты. И по большому счету, я давно мечтаю о календаре, в котором 30 декабря сменялось бы сразу первым января, а 21-е июля – 23-м. Но… Но в то же время какое-то детство, не вытравленное, не затоптанное, не выжженное до конца, коварно мечтает о празднике. Ждет чуда, перемен, внезапного света. Особенно в день рождения… Хороших слов и подарков. Да, подарков, хотя в сущности я давным-давно равнодушен в вещам вообще.
По крайней мере к таким, которые мне доступны; ведь глупо мечтать, что мне подарят самолет. Или хотя бы базуку.
День рождения без поздравлений и без подарков… Наверное, достойный вариант для такого человека, как я.
Хоть я сам себе так устроил.
Я не взял с собой мобильного телефона: это было слишком дорого; кроме того я собрался полностью отключиться от российских дел. Можно было, конечно, позвонить в Россию из уличного пункта, чтоб жена меня поздравила. Но это казалось мне чем-то совсем уже глупым. Звонить самому, чтобы тебя же и поздравили… Несерьезно.
Когда я уезжал, жена сказала, что заранее поздравляет с наступающим днем рождения и желает, чтобы я не напивался до смерти. Это было полностью законченным вариантом и не требовало повторения.
* * *
Пляж оставался пустым.Поэтому турок Шариф, возившийся с уборкой, еще не открыл свой железный склад матрасов. Их было некому выдавать.
Народ тянулся на завтрак.
Я позавтракал давно и достаточно плотно. Выпил пять… нет, шесть чашек черного кофе, который тут оказался не очень плохим. И сжевал одно колечко с кунжутом. Для утра этого хватало, особенно если учесть, что после завтрака я сразу купаться.
Солнце, хоть и не слишком заметное, уже начинало греть. Я не любил загорать. На мой взгляд, в наше время загар есть признак принадлежности к определенному кругу людей. Которые могут в любое время поехать на теплое море и зажарить себе кожу. И тем самым словно напоминают всем остальным о своей успешности. Такие люди мне были противны даже в лучшие периоды моей жизни, не говоря уж о том, что сейчас мне просто хочется выпустить им кишки. Тем более я не желал уподобляться им даже раз в году. Кроме того, я просто не выносил жары и горячего солнца. Потому на пляже всегда сидел под зонтиком.
Зонтика пока не имелось, а солнце начинало утомлять. Пора было охладиться в море.
Я встал и пошел к берегу.
Песчаный пляж слегка качался у меня под ногами.
* * *
Ему было с чего качаться.Вчерашний вечер прошел богато…
Впрочем, как и все предыдущие.
Сначала, после ужина, мы сидели на территории отеля – то есть на площадке перед эстрадой – втроем. С моими ровесниками – русским южанином Сашей и поляком Кристианом. Который едва говорил по-немецки, все время пытаясь переходить на ужасный русский, что не мешало нам с четкой периодичностью наполнять и поднимать стаканы.
Впрочем нет, сидели мы не втроем, а вчетвером. При Саше, приехавшем на отдых, подобно мне, в одиночестве постоянно находилась довольно красивая кореянка, чьего имени я так не узнал. Не настоящая, конечно, туристка из Кореи – русская кореянка, каких в России тьма. Он подцепил ее на второй день. И в общем сожалел, что завтра должен уезжать и их пути разойдутся. Саша был счастлив: он приехал на курорт и реализовал нормальную мечту нормального мужика. Его не трогал даже тот факт, что кореянка не позволяла ему пить, когда захочется. Разрешала лишь полстакана водки вечером в компании Кристиана и меня.
Впрочем, если бы я здесь вдруг оказался не один, я бы наверное, тоже покончил с этим пьянством. Ведь по большому счету алкоголь – всего лишь универсальная замена остальному, недополученному в жизни.
Женщинам в том числе.
В общем, мы посидели вчетвером, Саша принял свои полстакана. Я неторопливо влил в себя две полных порции бренди. В дополнение к трем, недавно выпитым за ужином… Впрочем, если посчитать всю дозу, которая пришлась на вчерашний день, то получится, что начал перед обедом, прямо в бассейне – с двух стаканов. Потом за обедом взял еще два. За ужином – три. То есть к моменту начала вечернего забега во мне было уже… семь стаканов бренди. Отличного, кстати, турецкого бренди. И даже если считать, что посуду не доливают до краев, все равно получалось больше литра.
И тем не менее я был жив-здоров и даже находился в относительно неплохом настроении.
Пока на сцене шла традиционная в этом отеле детская дискотека – нечто вроде вечернего утренника для малышей, я выпил еще два стакана.
Потом началась дискотека для взрослых – они шли через день, чередуясь с какими-нибудь шоу.
С началом дискотеки Сергей и кореянка ушли – это была их последняя ночь и им хотелось использовать ее по максимуму. А мы с Кристианом, не любя слишком громкой музыки, переместились за корпус – в вечерний бар, окруженный бананами, чьи листья задумчиво шелестели на ветру.
Там, вдвоем, без женского взора, непроизвольно контролировавшего любое мужское движение в сторону спиртного, мы приняли еще.
Через некоторое время к нам присоединились голландцы. Две молодых пары лет по 25–26.
С ними я познакомился в первый вечер в этом баре, они любили его больше всего. Наверное, потому что тут было уютно среди банановых зарослей, стояли прочные деревянные столы на железных ножках и такие же диванчики. Сначала я выпивал с одной парой, потом появились их друзья. Голландцы пили, с мой точки зрения, несерьезно: в основном коктейли из водки с тоником. И уходили спать рано, не позже часа ночи. Но все равно мне было с ними хорошо. Никогда прежде не знав ни одного голландца, я даже не подозревал, что они такие легкие, веселые и смешливые люди.
Вот и вчера под бананами мы продолжили пьянку вшестером.
Компания собралась, на посторонний взгляд, комичная. Не очень большой, но изрядно пузатый Кристиан. Голландец Дик – подтянутый, расписанный татуировками, словно герой американского боевика. Его подружка Симона – черноволосая, коренастая… Истинная голландка, какими я себе представлял их теоретически. Вторая девушка Лаура была абсолютно иной: тонкая, белокурая и очень высокая. Выше меня, не обделенного природой. Этакий гибкий золотоволосый почти готический ангел с нежной улыбкой, которую не портили блестящие брэкеты на верхних зубах. А ее парень, совсем молодой мальчишка Хербен, был таким длинным и тощим, что его не склонял ветер. Забаву наших вечеров дополнял тот факт, что Хербен и Лаура говорили только по-английски, в котором Кристиан был ни в зуб ногой. И в наших пьяных беседах я служил переводчиком. С английского на немецкий и тут же обратно…
Мы сидели и пили; обнимались и клялись друг другу в любви на разных языках, пока за Кристианом не пришла жена. Худая, усталая на вид женщина по имени Хелена, которая упорно считала меня немцем. Она каждый вечер давала своему мужу определенный промежуток свободы, потом уводила спать. Как было и вчера. Кристиан, осознавший свою дозу, легко повиновался.
А мы остались с голландцами. Сколько я выпил с ними, уже не помню. По достижении некоторой общей дозы выпитого спиртного один или два лишних стакана уже ни играли в результате никакой роли. Однако если прикинуть время, то я думаю, что добавил еще стакана четыре. Воспользовавшись уходом Кристиана, я учил голландцев ругаться по-польски. Лаура была против сквернословия и всегда поднимала палец, означающий штрафное очко, когда у меня вырывалось английское ругательство; благо немецкий она не понимала. Польские же пришлись по вкусу всем, поскольку «холера ясна» я произносил очень нежным тоном.
Я умел нецензурно выражаться на неисчислимом количестве языков, включая идиш и татарский.
Но не хотел портить славных ребят слишком сильно.
Обычно на определенной стадии вечеринки голландцы просили меня спеть. Русские песни, в которых они поддерживали меня, имитируя непонятные звуки.
Но вчера ребят заинтересовало другое – им позарез захотелось пить наравне со мной.
Эту попытку они совершали неоднократно, почти сразу же сходя с дистанции. Но всякий раз повторяли. И вчера тоже, делая страшные глаза и ужасаясь, выпили по стакану чистого бренди. Запив его пивом, которое приносили с собой из города. Оно их вероятно, и добило.
В половине первого голландцы были абсолютно никакие. Мы нежно поцеловались с девушками, крепко обнялись с парнями.
Потом они схватились друг за друга и, напевая невнятную песню, пошли к себе спать.
А я поднялся в ночной бар на крышу.
Он функционировал круглые сутки и служил для турок средством получения дополнительных денег: здесь предлагали напитки иностранного производства. Которые облагались пошлиной и потому не входили в систему “All inclusive”. Бар работал for cash, то есть за наличные деньги. Для привлечения посетителей, здесь, конечно, имелись и жалкие бутылки со слабой турецкой водкой и пара фальшивых бочек с винами, что стояли в остальных барах.
Однако главным было не это.
Сама атмосфера казалась здесь иной.
В баре золотисто отсвечивал коньяк, джин переливался, как аквамарин, а ром был как сама жизнь. Словно налитый свинцом, я недвижно восседал за стойкой бара. Плескалась какая-то музыка, и бытие мое было светлым и сильным. Оно мощно разлилось в моей груди, я позабыл про ожидавшую меня через несколько дней беспросветную жизнь в России, забыл про отчаяние моего существования, безработицу и грядущую нищету, и стойка бара преобразилась в капитанский мостик корабля жизни, на котором я шумно врывался в будущее.
К счастью, бренди здесь не переводилось: поднимались сюда в основном богатые русские, которые любили по ночам пить залпом дорогой французский коньяк или вонючее виски из Англии.
Один за другим я принял еще три стакана.
И только после этого пошел спать.
* * *
Подойдя к кромке прибоя, я встал.Вода обжигала ноги; по утрам она здесь никогда не бывала теплой.
Я не отличался любовью к моржовым купаниям. Но сейчас оно являлось жизненно необходимым.
И черт с ним с этим днем рождения…
Я потуже перевязал шнурок на плавках: однажды я бросился в воду, а трусы остались на поверхности. На радость тем, кто это видел. Впрочем, этого не видел, кажется, никто. Да и видеть-то было нечего, я нырял лицом вниз.
Но все-таки на всякий случай я подтянул узел.
И прошел метров двадцать влево от нашего пляжа. На траверс соседнего отеля, где дно чистили от камней и спуск в воду не сопрягался с риском остаться без ног.
Днем там было не протолкнуться от турок и их черномазых детей, но пока море оставалось почти пустынным.
Я зашел по колено. Накат, обжигая, бил мне по ногам.
Высшим проявлением силы воли я всегда видел медленное вхождение в холодную воду. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром остужая раскаленную кожу.
Но я никогда не считал себя излишне волевым человеком.
– Du Scheisse… – привычно пробормотал я.
И задержав дыхание, плюхнулся сразу плашмя, и поплыл, разводя руками волну.
Море было холодным, как вытрезвитель.
Как раз то, что мне требовалось.
Оно мгновенно смыло мысли о собственной жизни.
И я стал возвращаться в обычное состояние.
IV
Быстро наступала жара. А с нею отступал хмель. Сдавая позиции ненужным мысли. Которые в трезвом состоянии днем не давали расслабиться.
Я знал, что против них имеется лишь одно средство.
Все та же выпивка – вечная, простая и надежная, как револьвер системы Нагана. На пляже имелся свой бар, однако был платным: пляж имел свободный вход. Хотя, разумеется, турки могли делить посетителей по категориям, ведь все постояльцы нашего отеля «Романик» имели оранжевые браслеты с названием. Однако турки считали, что даже с постояльцев можно получить за выпивку дополнительные деньги.
Они были правы: я видел, как огромные, состоящие из одних животов русские кретины лет двадцати пяти, с такими же браслетами, как и у меня, регулярно накачивались тут пивом.
Сам я придерживался железного принципа: если я еду за границу, то о не трачу ни доллара сверх того, что уплачено за путевку. Ни чаевых горничным, ни дополнительных покупок вроде булочек на пляже… Всего раз я нарушил здесь это правило. В ресторане не давали целых бутылок с водой, и я сразу купил на запас два полуторалитровых баллона. Которые так и стояли у меня в номере: видимо, суточную потребность организма в жидкости я удовлетворял за счет бренди.
Ну, и еще помогали немецкие протертые супы, которые я очень любил и в каждую еду брал минимум две порции.
Так или иначе, пляж оказался для меня зоной, свободной от алкоголя. И в какой-то мере пребывание тут доставляло мне особое удовольствие. Ведь чем дольше ждешь желанного, тем сильнее приходит удовольствие.
А солнце жарило уже во всю мочь. Я спрятался под зонтик, но зной тек и сюда.
Я выбрался наружу, и жар плотно обхватил меня. Обжигаясь на горячем песке, я кратчайшим путем спустился к морю. И уже тут, ощутив приятное касание влажной полосы прибоя, пошел к точке оптимального входа.
Пропитанный водой песок мягко пружинил, и каждый шаг выдавливал в нем большую лунку, точно я ступал по тонкому льду.
Я прошел по кромке между оторочками пены и валяющимися на берегу телами.
Те, кто пользовался пляжем по праву проживания в нашем отеле, имели в распоряжении лежаки, матрасами и зонтики.
Приходящие же просто расстилали свои драные подстилки. И сейчас валялись на песке, словно трупы расстрелянных с воздуха. Напоминая какой-то фантасмагорический Дюнкерк.
В основном это были турецкие семьи с коренастыми мужиками в длинных шортах и женщинами, которые даже в море купались одетыми. Не представляю себе, что за удовольствие бултыхаться в одежде, а потом опять сидеть на берегу. Сам я очень не любил ощущения мокрой ткани на теле даже в жаркий день. Эти же могли периодически купаться и обсыхать с утра до вечера.
Азия-с, – думал я, глядя на них.
Однако среди приходящих бывали и белые женщины. Скорее всего, проститутки, приезжавшие подработать телом. Эти вели себя иначе. Расположившись у воды, они загорали в одних трусиках, и их совершенно не волновали мужские взгляды.
Вот и сейчас я прошел мимо двух довольно потасканных девиц, раскинувших под солнцем свои груди. Они отливали синюшной белизной, из чего я сделал вывод, что их заработок начался недавно.
Загорать топлесс на нашем пляже не считалось грехом. Но постоялицы на лежаках считались неприкосновенными и лишь в редком случае подвергались турецкому вниманию.
Лежащие на песке, считались общим достоянием пляжа, и вокруг них всегда скапливались турки.
Около этих двух, сиявших темными сосками, слева сидели два турка, справа один турок строил замок из песка, а напротив еще два турка играли в мяч.
Я обошел их аккуратно: зачем мешать чужому наслаждению, если сам на него неспособен? – и полез в море.
Протиснувшись в уже мутной воде между орущими детьми, шумно переговаривающимися немцами, турчанками – похожими на дирижабли в своих раздувшихся от воды одеждах – голодных турками и прыщеватыми русскими девицами на выданье, купающимися под надзором бочкообразных мамаш…
Протиснувшись на открытое пространство, я лег на спину и раскинул руки.
Но я не отличался атлетическим сложением, а на море бывал раз в году. Поэтому ресурс моих сил был ограничен. И я не то чтобы боялся, а просто опасался заплывать далеко.
В один из первых дней я смело махнул вдаль от берега. Не заметив, как преодолел достаточное расстояние: на нашем бардачном пляже не имелось ни канатов по границам, ни даже элементарных буйков. Остановился, лишь когда увидел, как слева прямо на меня летит катер, таща русского дебила на планирующем парашюте. Тогда я повернул назад. А потом, уже почти у берега, минут пятнадцать не мог преодолеть последние метры. Коварная волна, почти незаметная на открытом пространстве, не давала мне приблизиться. Я плыл жестоким боцманским кролем, вкладывая все силы в удары рук – и ощущал, что стою на месте; накат методически отбрасывал меня назад. Я видел берег, я видел людей, которые плескались в нескольких метрах от меня. Я не просто слышал их голоса – я был словно среди них. И в то же время сила прибоя держала меня на месте, словно давая взвесить все за и против.
На пляже не имелось спасателей. Вообще никого, следящего за безопасностью на воде, как положено в курортных местах. И выбиваясь из сил, я прекрасно представлял, как все будет.
Я был тут один, как дырка на картине и на хрен никому не нужен. И если меня накроет волной, из-под которой я не успею вынырнуть и захлебнусь… То этого никто не заметит. И никто меня не хватится. И я исчезну прямо среди людей, жарким веселым днем. А тело потом всплывет где-нибудь… в районе Кипра – я был уверен, что стоит мне утонуть, как волна с полной легкостью унесет меня обратно.
Рожденный быть повешенным не утонет, – подумал я. Не должен утонуть.
Собрав остаток сил, я все-таки выкарабкался, найдя тактику боя. С отчаянием гребя вперед в момент, когда прибой гнал меня к берегу и с таким же отчаянием пытаясь удержаться на месте, когда та же волна откатывалась назад. И когда ощутил под ногами твердое дно, то понял, что ноги подрагивают. Хоть жизнь была мне уже почти не дорога, тонуть позорно на людном пляже я не собирался.
Потом, решив выяснить точно, прав ли я был, или мне лишь показалось с похмелья, я встал в полосе прибоя по плечи в воде. И четко понял, что каждая волна, возвращаясь от берега, отбрасывает меня сантиметров на двадцать назад.
И с тех пор я перестал рисковать. Точнее, не шел на конфликт с морем. Просто валялся на спине, следя, чтобы меня не отнесло. Или вообще просто стоял по горло в воде, подпрыгивая на каждом набегающем валу.
С точки зрения мужского самолюбия это было, конечно, полным падением. Я видел, как молодые загорелые парни легко уходили в море и так же легко возвращались. И в то же время замечал, что подавляющая часть отдыхающих – включая здоровых, мускулистых мужиков – уже осознало коварство штормового пляжа. И купается, используя плавсредства. Матрасы, длинные стержни из плотного поролона, детские надувные нарукавники. А один мужик, совершенно довольный собой, купался в оранжевом авиационном спасательном жилете военного образца.
Я заметил его и подумал, что, возможно, стоит познакомиться, и у нас найдется масса общих тем. Но тут же понял, что все это вернет меня в прошлое, к мыслям раскаяния о несостоявшейся жизни, и подплывать к нему не стал.
И вел себя в море так же, как на суше – был сам по себе среди толпы. В вакууме, образованном собственным полем.
Мне было почти хорошо.
Кругом галдела разноязыкая толпа. Перекликались немцы, турки клеили белых женщин, не смущаясь отказами и проверяя всех подряд.
Я закрыл глаза.
– … И представляете, незадолго до отпуска его привели к нам…
– Да-да…
– Моложе меня на десять лет… Потом мне сказали – он родственник главного бухгалтера.
– Да-да…
– Привели к нам в кабинет и сказали – вот ваш новый начальник, хотя…
– Да-да…
В заднице – провода, – в рифму подумал я и открыл глаза.
Передо мной переговаривались две соотечественницы из соседнего отеля.
Чей пляж располагался рядом с нашим и отличался цветом зонтиков. Я купался в полоске моря, принадлежащей именно соседнему отелю. И по большому счету, меня должны были выдворить отсюда как нарушителя границ. Но здесь никто не заботился подобными мелочами.
Отвечавшая «да-да» была мне незнакома. А рассказчицу я знал давно. Точнее, видел с первого дня.
Невысокая плотная дама примерно моего возраста или чуть моложе. Хотя и казавшаяся значительно старше из-за жуткой прически – крашеной химической завивки. И еще из-за того, что на пляж она приходила в обычном городском платье, которое снимала через голову, страшно мучаясь, поскольку в этом момент с нее вместе с платьем всегда стремился соскользнуть и купальник. При даме отдыхали две девицы. Похожие на нее – видимо, дочери или племянницы. Лет по двадцати. Одна имела кривые ноги и великолепную грудь. Другая – исключительной красоты длинные бедра при полном отсутствии бюста. Если бы из двух слепить одну, то получилось бы само совершенство. Впрочем, толку от него все равно бы не было. Химически завитая мать строжайше блюла девиц и отгоняла от них не только турок, но даже двух безобидных грузин, которые жили в нашем отеле. И сейчас обе девки с уксусными лицами колыхались в мутной воде между матерью и ее собеседницей.
Азохенвей и зайгезунд, – подумал я и погрузился с головой, потому что солнце довольно сильно припекало мою намечающуюся лысину.
Под водой все сделалось мутным и загадочным. Мои собственные ноги расплывались, камешки на дне, оживленные игрой волн, казались живыми существами. И даже длинные зеленые шнурки собственных плавок, колышущиеся в воде, казались щупальцами морского змея, нежно обнимавшего меня и даже что-то обещавшего. Я просидел так, насколько хватило воздуха.
А вынырнув, сразу услышал корявое, хоть и невероятно мелодичное:
– Йа тееба лу-ублу!
Передо мной покачивался довольно красивый турок средних лет.
Видимо, отчаявшись найти кого-то на поверхности, он принялся искать под водой. И увидев меня, заранее встал на стражу, чтобы произнести эту фразу, как только я вынырну. Мне стало жако турка; бедняга так старался, ведь снаружи не разберешь, кто погрузился, а я сделал ему облом.
– Leider, ‘ch bin keine Maedchen, – довольно дружелюбно ответил я.
Турок, рассмеявшись над собой, быстро-быстро что-то проговорил.
Видимо, извинялся. Или хотел сказать, что он ошибся, а на самом деле не имел в виду ничего дурного. Или жаловался на жизнь, вынуждавшую его ловить женщин в прибрежной воде. Мне показалось, в его речи несколько раз промелькнуло слово «алла». Скорее всего, бедняга просто божился. К сожалению, турецкий был одним из немногих языков, на котором я практически не знал ни слова.
– Бисмилля ир-Рахман Рахим, – сказал я и снова нырнул.
Вынырнув, не увидел ни турка, ни рыжей мамаши. Наверное, меня отнесло волной. Или унесло их. Или и то и другое. Зато передо мной, словно ниоткуда, возник Ибрагим.
Волосатый пожилой турок, невероятно загорелый и седой, в неизменной красной шапочке-педерастке, он содержал рыбный ресторан «Интернациональ» на углу улицы, ближайшем к нашему отелю. И день-деньской сновал по пляжу, выискивая клиентов.
Английского он практически не знал, что мешало полноценному общению с русскими туристами, среди которых языком Шиллера и Мюллера владел один из ста. И случайно познакомившись со мной в первый день, он изо всех сил поддерживал знакомство.
– Привет, как дела? – осведомился Ибрагим.
– Спасибо, нормально, – кивнул я.
Ведь у меня в самом деле все было нормально.
– Почему ты не пришел ко мне вчера? Я тебя ждал.
– Я пил с друзьями, – честно ответил я. – War sehr besoffen…
– Ты мог бы выпить и у меня, – возразил турок.
И тут же добавил, посмотрев на мой браслет:
– Для тебя, разумеется, это было бы абсолютно бесплатно. Рекламная акция. Ты мог бы выпить и поесть вкусной рыбы…
– Sehr gut, – кивнул я. – Обязательно приду сегодня.
Этот диалог приходил между нами каждый день. Сразу оценив мои знания языков и способность к общению, Ибрагим усиленно приглашал меня работать у него. Служить кем-то вроде зазывалы и переводчика одновременно. Предприимчивый турок не только содержал ресторан – он организовывал экскурсии, выезды на рафтинг и сафари, помогал сдавать машины, и так далее. Препятствием служило незнание английского и отсутствие помощника. Он предлагал мне работать за процент с каждого привлеченного туриста. Обещал золотые горы. Спрашивал, когда у меня заканчивается отпуск и говорил, что может устроить меня еще на две недели в собственных апартаментах, с условием, что я буду целый день находиться в его ресторане и обрабатывать руссо туристо… Я соглашался; спорить было бесполезно. Ибрагиму очень хотелось заиметь такого менеджера. Если бы он знал, что помимо разговора, я пою песни на пяти языках, почти профессионально танцую и пью, как бочка… То он бы, наверное, просто увел меня с этого пляжа и посадил на цепь у себя в ресторане; поскольку второго такого «помощника» он не нашел бы, даже пройдя все побережье.
Я знал, что против них имеется лишь одно средство.
Все та же выпивка – вечная, простая и надежная, как револьвер системы Нагана. На пляже имелся свой бар, однако был платным: пляж имел свободный вход. Хотя, разумеется, турки могли делить посетителей по категориям, ведь все постояльцы нашего отеля «Романик» имели оранжевые браслеты с названием. Однако турки считали, что даже с постояльцев можно получить за выпивку дополнительные деньги.
Они были правы: я видел, как огромные, состоящие из одних животов русские кретины лет двадцати пяти, с такими же браслетами, как и у меня, регулярно накачивались тут пивом.
Сам я придерживался железного принципа: если я еду за границу, то о не трачу ни доллара сверх того, что уплачено за путевку. Ни чаевых горничным, ни дополнительных покупок вроде булочек на пляже… Всего раз я нарушил здесь это правило. В ресторане не давали целых бутылок с водой, и я сразу купил на запас два полуторалитровых баллона. Которые так и стояли у меня в номере: видимо, суточную потребность организма в жидкости я удовлетворял за счет бренди.
Ну, и еще помогали немецкие протертые супы, которые я очень любил и в каждую еду брал минимум две порции.
Так или иначе, пляж оказался для меня зоной, свободной от алкоголя. И в какой-то мере пребывание тут доставляло мне особое удовольствие. Ведь чем дольше ждешь желанного, тем сильнее приходит удовольствие.
А солнце жарило уже во всю мочь. Я спрятался под зонтик, но зной тек и сюда.
Я выбрался наружу, и жар плотно обхватил меня. Обжигаясь на горячем песке, я кратчайшим путем спустился к морю. И уже тут, ощутив приятное касание влажной полосы прибоя, пошел к точке оптимального входа.
Пропитанный водой песок мягко пружинил, и каждый шаг выдавливал в нем большую лунку, точно я ступал по тонкому льду.
Я прошел по кромке между оторочками пены и валяющимися на берегу телами.
Те, кто пользовался пляжем по праву проживания в нашем отеле, имели в распоряжении лежаки, матрасами и зонтики.
Приходящие же просто расстилали свои драные подстилки. И сейчас валялись на песке, словно трупы расстрелянных с воздуха. Напоминая какой-то фантасмагорический Дюнкерк.
В основном это были турецкие семьи с коренастыми мужиками в длинных шортах и женщинами, которые даже в море купались одетыми. Не представляю себе, что за удовольствие бултыхаться в одежде, а потом опять сидеть на берегу. Сам я очень не любил ощущения мокрой ткани на теле даже в жаркий день. Эти же могли периодически купаться и обсыхать с утра до вечера.
Азия-с, – думал я, глядя на них.
Однако среди приходящих бывали и белые женщины. Скорее всего, проститутки, приезжавшие подработать телом. Эти вели себя иначе. Расположившись у воды, они загорали в одних трусиках, и их совершенно не волновали мужские взгляды.
Вот и сейчас я прошел мимо двух довольно потасканных девиц, раскинувших под солнцем свои груди. Они отливали синюшной белизной, из чего я сделал вывод, что их заработок начался недавно.
Загорать топлесс на нашем пляже не считалось грехом. Но постоялицы на лежаках считались неприкосновенными и лишь в редком случае подвергались турецкому вниманию.
Лежащие на песке, считались общим достоянием пляжа, и вокруг них всегда скапливались турки.
Около этих двух, сиявших темными сосками, слева сидели два турка, справа один турок строил замок из песка, а напротив еще два турка играли в мяч.
Я обошел их аккуратно: зачем мешать чужому наслаждению, если сам на него неспособен? – и полез в море.
Протиснувшись в уже мутной воде между орущими детьми, шумно переговаривающимися немцами, турчанками – похожими на дирижабли в своих раздувшихся от воды одеждах – голодных турками и прыщеватыми русскими девицами на выданье, купающимися под надзором бочкообразных мамаш…
Протиснувшись на открытое пространство, я лег на спину и раскинул руки.
* * *
Я умел плавать различными стилями. Кролем, брассом, на спине…Но я не отличался атлетическим сложением, а на море бывал раз в году. Поэтому ресурс моих сил был ограничен. И я не то чтобы боялся, а просто опасался заплывать далеко.
В один из первых дней я смело махнул вдаль от берега. Не заметив, как преодолел достаточное расстояние: на нашем бардачном пляже не имелось ни канатов по границам, ни даже элементарных буйков. Остановился, лишь когда увидел, как слева прямо на меня летит катер, таща русского дебила на планирующем парашюте. Тогда я повернул назад. А потом, уже почти у берега, минут пятнадцать не мог преодолеть последние метры. Коварная волна, почти незаметная на открытом пространстве, не давала мне приблизиться. Я плыл жестоким боцманским кролем, вкладывая все силы в удары рук – и ощущал, что стою на месте; накат методически отбрасывал меня назад. Я видел берег, я видел людей, которые плескались в нескольких метрах от меня. Я не просто слышал их голоса – я был словно среди них. И в то же время сила прибоя держала меня на месте, словно давая взвесить все за и против.
На пляже не имелось спасателей. Вообще никого, следящего за безопасностью на воде, как положено в курортных местах. И выбиваясь из сил, я прекрасно представлял, как все будет.
Я был тут один, как дырка на картине и на хрен никому не нужен. И если меня накроет волной, из-под которой я не успею вынырнуть и захлебнусь… То этого никто не заметит. И никто меня не хватится. И я исчезну прямо среди людей, жарким веселым днем. А тело потом всплывет где-нибудь… в районе Кипра – я был уверен, что стоит мне утонуть, как волна с полной легкостью унесет меня обратно.
Рожденный быть повешенным не утонет, – подумал я. Не должен утонуть.
Собрав остаток сил, я все-таки выкарабкался, найдя тактику боя. С отчаянием гребя вперед в момент, когда прибой гнал меня к берегу и с таким же отчаянием пытаясь удержаться на месте, когда та же волна откатывалась назад. И когда ощутил под ногами твердое дно, то понял, что ноги подрагивают. Хоть жизнь была мне уже почти не дорога, тонуть позорно на людном пляже я не собирался.
Потом, решив выяснить точно, прав ли я был, или мне лишь показалось с похмелья, я встал в полосе прибоя по плечи в воде. И четко понял, что каждая волна, возвращаясь от берега, отбрасывает меня сантиметров на двадцать назад.
И с тех пор я перестал рисковать. Точнее, не шел на конфликт с морем. Просто валялся на спине, следя, чтобы меня не отнесло. Или вообще просто стоял по горло в воде, подпрыгивая на каждом набегающем валу.
С точки зрения мужского самолюбия это было, конечно, полным падением. Я видел, как молодые загорелые парни легко уходили в море и так же легко возвращались. И в то же время замечал, что подавляющая часть отдыхающих – включая здоровых, мускулистых мужиков – уже осознало коварство штормового пляжа. И купается, используя плавсредства. Матрасы, длинные стержни из плотного поролона, детские надувные нарукавники. А один мужик, совершенно довольный собой, купался в оранжевом авиационном спасательном жилете военного образца.
Я заметил его и подумал, что, возможно, стоит познакомиться, и у нас найдется масса общих тем. Но тут же понял, что все это вернет меня в прошлое, к мыслям раскаяния о несостоявшейся жизни, и подплывать к нему не стал.
И вел себя в море так же, как на суше – был сам по себе среди толпы. В вакууме, образованном собственным полем.
* * *
Вот и сейчас я стоял на отмели, давая волне поднимать и опускать свое тело. Раскинув руки на воду – как совершивший аварийную посадку самолет с пустыми крыльевыми баками.Мне было почти хорошо.
Кругом галдела разноязыкая толпа. Перекликались немцы, турки клеили белых женщин, не смущаясь отказами и проверяя всех подряд.
Я закрыл глаза.
– … И представляете, незадолго до отпуска его привели к нам…
– Да-да…
– Моложе меня на десять лет… Потом мне сказали – он родственник главного бухгалтера.
– Да-да…
– Привели к нам в кабинет и сказали – вот ваш новый начальник, хотя…
– Да-да…
В заднице – провода, – в рифму подумал я и открыл глаза.
Передо мной переговаривались две соотечественницы из соседнего отеля.
Чей пляж располагался рядом с нашим и отличался цветом зонтиков. Я купался в полоске моря, принадлежащей именно соседнему отелю. И по большому счету, меня должны были выдворить отсюда как нарушителя границ. Но здесь никто не заботился подобными мелочами.
Отвечавшая «да-да» была мне незнакома. А рассказчицу я знал давно. Точнее, видел с первого дня.
Невысокая плотная дама примерно моего возраста или чуть моложе. Хотя и казавшаяся значительно старше из-за жуткой прически – крашеной химической завивки. И еще из-за того, что на пляж она приходила в обычном городском платье, которое снимала через голову, страшно мучаясь, поскольку в этом момент с нее вместе с платьем всегда стремился соскользнуть и купальник. При даме отдыхали две девицы. Похожие на нее – видимо, дочери или племянницы. Лет по двадцати. Одна имела кривые ноги и великолепную грудь. Другая – исключительной красоты длинные бедра при полном отсутствии бюста. Если бы из двух слепить одну, то получилось бы само совершенство. Впрочем, толку от него все равно бы не было. Химически завитая мать строжайше блюла девиц и отгоняла от них не только турок, но даже двух безобидных грузин, которые жили в нашем отеле. И сейчас обе девки с уксусными лицами колыхались в мутной воде между матерью и ее собеседницей.
Азохенвей и зайгезунд, – подумал я и погрузился с головой, потому что солнце довольно сильно припекало мою намечающуюся лысину.
Под водой все сделалось мутным и загадочным. Мои собственные ноги расплывались, камешки на дне, оживленные игрой волн, казались живыми существами. И даже длинные зеленые шнурки собственных плавок, колышущиеся в воде, казались щупальцами морского змея, нежно обнимавшего меня и даже что-то обещавшего. Я просидел так, насколько хватило воздуха.
А вынырнув, сразу услышал корявое, хоть и невероятно мелодичное:
– Йа тееба лу-ублу!
Передо мной покачивался довольно красивый турок средних лет.
Видимо, отчаявшись найти кого-то на поверхности, он принялся искать под водой. И увидев меня, заранее встал на стражу, чтобы произнести эту фразу, как только я вынырну. Мне стало жако турка; бедняга так старался, ведь снаружи не разберешь, кто погрузился, а я сделал ему облом.
– Leider, ‘ch bin keine Maedchen, – довольно дружелюбно ответил я.
Турок, рассмеявшись над собой, быстро-быстро что-то проговорил.
Видимо, извинялся. Или хотел сказать, что он ошибся, а на самом деле не имел в виду ничего дурного. Или жаловался на жизнь, вынуждавшую его ловить женщин в прибрежной воде. Мне показалось, в его речи несколько раз промелькнуло слово «алла». Скорее всего, бедняга просто божился. К сожалению, турецкий был одним из немногих языков, на котором я практически не знал ни слова.
– Бисмилля ир-Рахман Рахим, – сказал я и снова нырнул.
Вынырнув, не увидел ни турка, ни рыжей мамаши. Наверное, меня отнесло волной. Или унесло их. Или и то и другое. Зато передо мной, словно ниоткуда, возник Ибрагим.
Волосатый пожилой турок, невероятно загорелый и седой, в неизменной красной шапочке-педерастке, он содержал рыбный ресторан «Интернациональ» на углу улицы, ближайшем к нашему отелю. И день-деньской сновал по пляжу, выискивая клиентов.
Английского он практически не знал, что мешало полноценному общению с русскими туристами, среди которых языком Шиллера и Мюллера владел один из ста. И случайно познакомившись со мной в первый день, он изо всех сил поддерживал знакомство.
– Привет, как дела? – осведомился Ибрагим.
– Спасибо, нормально, – кивнул я.
Ведь у меня в самом деле все было нормально.
– Почему ты не пришел ко мне вчера? Я тебя ждал.
– Я пил с друзьями, – честно ответил я. – War sehr besoffen…
– Ты мог бы выпить и у меня, – возразил турок.
И тут же добавил, посмотрев на мой браслет:
– Для тебя, разумеется, это было бы абсолютно бесплатно. Рекламная акция. Ты мог бы выпить и поесть вкусной рыбы…
– Sehr gut, – кивнул я. – Обязательно приду сегодня.
Этот диалог приходил между нами каждый день. Сразу оценив мои знания языков и способность к общению, Ибрагим усиленно приглашал меня работать у него. Служить кем-то вроде зазывалы и переводчика одновременно. Предприимчивый турок не только содержал ресторан – он организовывал экскурсии, выезды на рафтинг и сафари, помогал сдавать машины, и так далее. Препятствием служило незнание английского и отсутствие помощника. Он предлагал мне работать за процент с каждого привлеченного туриста. Обещал золотые горы. Спрашивал, когда у меня заканчивается отпуск и говорил, что может устроить меня еще на две недели в собственных апартаментах, с условием, что я буду целый день находиться в его ресторане и обрабатывать руссо туристо… Я соглашался; спорить было бесполезно. Ибрагиму очень хотелось заиметь такого менеджера. Если бы он знал, что помимо разговора, я пою песни на пяти языках, почти профессионально танцую и пью, как бочка… То он бы, наверное, просто увел меня с этого пляжа и посадил на цепь у себя в ресторане; поскольку второго такого «помощника» он не нашел бы, даже пройдя все побережье.