Долорес села на диван подле меня и нежно провела тыльной стороной руки по моей щеке.
– Здравствуй, Джек.
После она рассказала мне все, что случилось с дедулей и с тетушкой Аделаидой. Я сокрущенно покачал головой.
– Мои родители тоже… – начал было я, но Долли перебила меня, сказав:
– Я знаю.
Ее выразительные серые глаза гордо блеснули в свете множества свечей, которыми мадам освещала заведение, и тут меня поразила страшная догадка, что предположение суссекской полиции о поджоге было сделано неспроста. Стараясь ничем не выдать свое волнение, я спросил:
– Тебе нравится положение, в котором ты сейчас?
Кузина испытующе посмотрела на меня и помолчала, прежде чем ответить:
– Думаю, ответ ты знаешь наперед.
–. Не хотела б ты уйти отсюда прямо сейчас? Со мной. Давай я тебя увезу, – искренним тоном предложил я. – Я люблю тебя, Долли!
В эту минуту я напоминал себе юного глупого подростка, готового любить весь мир, каков бы он ни был.
Долорес еще раз посмотрела мне в глаза и согласно кивнула головой, бросив опасливый взгляд на неподвижные портьеры.
– Тогда собирай вещи и жди меня. Я все приготовлю и приеду за тобой, – пообещал я и, не давая кузине опомниться, выскочил в холл.
Даже старые испитые проститутки продолжают сентиментально верить в принца, который увезет их прочь от этой грязи, вечно пьяных потных мужчин, меняющихся в калейдоскопе публичного дома, от утренней скуки с ленивым переругиванием с подругами, норовящими усесться за столом на твое законное место. Все верят в лучшее, поэтому Долорес было так легко уговорить.
Одолжить старенький дилижанс у владельца паба, в котором мы постоянно заказывали пиво, не составляло особого труда. Две гинеи послужили хорошим задатком. Затем я съездил к кладбищу, около которого стояло наше прежнее пристанище – сарай под названием «Ученый погост», бывшее место проведения заседаний Малого оксфордского клуба. Ныне же никто не осмеливался посещать это ветхое сооружение, так как среди учеников и студентов Оксфорда была популярна история о студенте-висельнике, чей дух по ночам появлялся в сарае и предлагал смельчакам, заходившим туда, дабы пощекотать себе нервы, сыграть в игру «виселица».
Убедившись, что сарай пуст и надежно закрыт на замок, ключ от которого все еще хранился между досками в щели, я направил дилижанс к публичному дому. Едва лишь я переступил порог заведения, как мадам подскочила ко мне и предложила отойти для важного разговора.
– Что вам угодно? – вежливо спросил я, стараясь изображать перед старой каргой полную покорность судьбе, так как согласно плану это было мне необходимо.
– Сэр, – прошепелявила карга, – вы наш постоянный гость, наши девочки всегда рады вам, вы никого ни разу не обидели, вы даже напоминаете мне моего мальчика.
При упоминании сына содержательницы борделя, полоумного, рахитичного, недоразвитого во всех отношениях ребенка, умершего пару лет назад от чахотки, я передернулся. Сравнение было явно неуместным, однако же мадам продолжала, пристально глядя на меня своим липким взглядом:
– Юный сэр ведь не станет отвергать тот факт, что он приехал в дилижансе, рассчитанном не на него одного?
Я молча кивнул головой. Несмотря на то что мадам начала издалека, я прекрасно понимал, к чему она клонит.
– И юный сэр не станет также утверждать, что новая девочка, которая уже собрала вещи и сидит сейчас запертая и под присмотром в надежном месте, является ему близкой знакомой?
Снова кивок. Я – хищник, я должен быть осторожным, умным, ловким и ни в коем случае не показывать, что я таковым являюсь.
– А раз так, то юный сэр поймет, что одинокой женщине так трудно в этом мире, – решительным тоном заявила мадам, – а за Долорес, это прекраснейшее создание, которое должно стать звездой моего заведения и принести немалую прибыль, я уже заплатила. И вы, сэр, как истинный джентльмен, обязаны возместить мне ущерб, раз уж вы хотите забрать у меня мое сокровище.
Если бы у меня не было плана, пришедшего мне в голову в тот самый момент, когда я догадался, сидя на плюшевом диване, что Долли, моя красавица Долли, не только стала проституткой, но и причастна к гибели родителей, я бы не стал разговаривать со старой каргой, а, хорошенько отлупив ее, выбил бы из ее уст признание, где содержательница борделя прячет кузину. Но тогда мадам подняла бы шум, а это было чревато последствиями. Поэтому я молча положил в протянутую старушечью ладонь две гинеи и спокойно направился в холл, где, усевшись на диване, принялся ждать Долли. Не прошло и двух минут, как мадам сама привела ее ко мне. Я взял девушку под руку и с достоинством удалился из публичного дома.
Долорес сидела в дилижансе, я на козлах правил лошадьми, мы катили по ночным улицам, копыта цокали о мостовую, а мне слышалась в этом звуке мелодия похоронного марша. Вскоре дилижанс остановился около сарая. Долли осторожно выглянула из окна.
– Где мы? Что это за место? – с тревогой в голосе тихо спросила она меня, когда я спустился с козел и принялся вытаскивать ее большой узел с вещами.
– Это «Ученый погост». Рядом с кладбищем. То место, где тебя не станут искать.
– Ты разве обманул мадам? – удивилась, опираясь на подставленную мной галантно руку и выходя из дилижанса, Долорес. – Не дал ей денег?
– Нет, – соврал я.
Мы вошли в сарай. Я зажег заранее припасенную свечу и приказал кузине:
– Раздевайся.
Она тут же повиновалась мне. Едва лишь сорочка спала с ее прекрасного тела, как я набросился на нее, словно изголодавшийся зверь. Мы сплелись в объятиях. Удивительно, но меня настолько сильно возбудило сознание того, что я занимаюсь любовью с женщиной, которая через некоторое время будет мертва, что я повторял акт раз за разом, не в силах остановиться, пока наконец кузина из последних сил не спихнула меня с себя. Только тогда я встал, отряхнулся, собрал всю одежду и вышел из сарая, оставив бессильно лежавшую Долли. Плотно закрыв дверь сарая, я быстро оделся, перетряхнул узел с вещами и, не найдя в них ничего, что не смогло бы сгореть, свалил вместе с одеждой у стены «Ученого погоста».
– Джек, что ты там делаешь? – раздался из-за дверей слабый голос Долорес.
Я поджег сложенное заранее у дверей в охапку сено и только тогда ответил:
– Собираюсь тебя убить так же, как ты убила моих родителей.
Недолгую тишину прорезал глухой крик:
– Джек, милый, что ты делаешь? Джек, я не виновата. Джек, ты же меня любишь. Выпусти меня. Джек, они сами виноваты. Они убили мою мать. Они убили сэра Джейкоба. Джек, из-за твоих родителей я стала падшей женщиной. – Видимо, кузина припала губами к дверной щели, так как ее голос стал намного отчетливее. – Джек, я должна была так поступить. За что ты меня убиваешь?
– Тогда ты понимаешь меня, – просто ответил я. – Я тоже должен так поступить. Я всегда буду помнить тебя, Долорес, любовь моя.
Долли хотела что-то сказать, но тут дым попал ей в рот, и она глухо закашлялась. Через некоторое время вновь раздался ее милый голос:
– Помогите! Пожар!
Но я-то знал, что ночью здесь никого не бывает, тем более что сам «Ученый погост» со своей репутацией способен отпугнуть кого угодно. Пожар разгорался все сильнее. Лошади, стоявшие рядом, зафыркали и затрясли мордами, выражая недовольство от близости огненной стихии. Я взял их под уздцы и отвел подальше на дорогу, откуда наблюдал за гибелью своей первой любви. Вскоре крыша рухнула, погребя под собой Долорес. Дождавшись, пока сарай не развалится на множество огненных кусков, я уселся на место кучера и неторопливо направился в паб, чтобы вернуть дилижанс.
Долорес никто не искал. Полиция, осмотрев место пожара, пришла к выводу, что, скорее всего, какой-нибудь пьянчужка сгорел по собственной неосторожности.
Прошло полгода, и я окончил Оксфорд. Я был молод, и передо мной открывался весь мир.
Часть вторая
Глава первая
– Здравствуй, Джек.
После она рассказала мне все, что случилось с дедулей и с тетушкой Аделаидой. Я сокрущенно покачал головой.
– Мои родители тоже… – начал было я, но Долли перебила меня, сказав:
– Я знаю.
Ее выразительные серые глаза гордо блеснули в свете множества свечей, которыми мадам освещала заведение, и тут меня поразила страшная догадка, что предположение суссекской полиции о поджоге было сделано неспроста. Стараясь ничем не выдать свое волнение, я спросил:
– Тебе нравится положение, в котором ты сейчас?
Кузина испытующе посмотрела на меня и помолчала, прежде чем ответить:
– Думаю, ответ ты знаешь наперед.
–. Не хотела б ты уйти отсюда прямо сейчас? Со мной. Давай я тебя увезу, – искренним тоном предложил я. – Я люблю тебя, Долли!
В эту минуту я напоминал себе юного глупого подростка, готового любить весь мир, каков бы он ни был.
Долорес еще раз посмотрела мне в глаза и согласно кивнула головой, бросив опасливый взгляд на неподвижные портьеры.
– Тогда собирай вещи и жди меня. Я все приготовлю и приеду за тобой, – пообещал я и, не давая кузине опомниться, выскочил в холл.
Даже старые испитые проститутки продолжают сентиментально верить в принца, который увезет их прочь от этой грязи, вечно пьяных потных мужчин, меняющихся в калейдоскопе публичного дома, от утренней скуки с ленивым переругиванием с подругами, норовящими усесться за столом на твое законное место. Все верят в лучшее, поэтому Долорес было так легко уговорить.
Одолжить старенький дилижанс у владельца паба, в котором мы постоянно заказывали пиво, не составляло особого труда. Две гинеи послужили хорошим задатком. Затем я съездил к кладбищу, около которого стояло наше прежнее пристанище – сарай под названием «Ученый погост», бывшее место проведения заседаний Малого оксфордского клуба. Ныне же никто не осмеливался посещать это ветхое сооружение, так как среди учеников и студентов Оксфорда была популярна история о студенте-висельнике, чей дух по ночам появлялся в сарае и предлагал смельчакам, заходившим туда, дабы пощекотать себе нервы, сыграть в игру «виселица».
Убедившись, что сарай пуст и надежно закрыт на замок, ключ от которого все еще хранился между досками в щели, я направил дилижанс к публичному дому. Едва лишь я переступил порог заведения, как мадам подскочила ко мне и предложила отойти для важного разговора.
– Что вам угодно? – вежливо спросил я, стараясь изображать перед старой каргой полную покорность судьбе, так как согласно плану это было мне необходимо.
– Сэр, – прошепелявила карга, – вы наш постоянный гость, наши девочки всегда рады вам, вы никого ни разу не обидели, вы даже напоминаете мне моего мальчика.
При упоминании сына содержательницы борделя, полоумного, рахитичного, недоразвитого во всех отношениях ребенка, умершего пару лет назад от чахотки, я передернулся. Сравнение было явно неуместным, однако же мадам продолжала, пристально глядя на меня своим липким взглядом:
– Юный сэр ведь не станет отвергать тот факт, что он приехал в дилижансе, рассчитанном не на него одного?
Я молча кивнул головой. Несмотря на то что мадам начала издалека, я прекрасно понимал, к чему она клонит.
– И юный сэр не станет также утверждать, что новая девочка, которая уже собрала вещи и сидит сейчас запертая и под присмотром в надежном месте, является ему близкой знакомой?
Снова кивок. Я – хищник, я должен быть осторожным, умным, ловким и ни в коем случае не показывать, что я таковым являюсь.
– А раз так, то юный сэр поймет, что одинокой женщине так трудно в этом мире, – решительным тоном заявила мадам, – а за Долорес, это прекраснейшее создание, которое должно стать звездой моего заведения и принести немалую прибыль, я уже заплатила. И вы, сэр, как истинный джентльмен, обязаны возместить мне ущерб, раз уж вы хотите забрать у меня мое сокровище.
Если бы у меня не было плана, пришедшего мне в голову в тот самый момент, когда я догадался, сидя на плюшевом диване, что Долли, моя красавица Долли, не только стала проституткой, но и причастна к гибели родителей, я бы не стал разговаривать со старой каргой, а, хорошенько отлупив ее, выбил бы из ее уст признание, где содержательница борделя прячет кузину. Но тогда мадам подняла бы шум, а это было чревато последствиями. Поэтому я молча положил в протянутую старушечью ладонь две гинеи и спокойно направился в холл, где, усевшись на диване, принялся ждать Долли. Не прошло и двух минут, как мадам сама привела ее ко мне. Я взял девушку под руку и с достоинством удалился из публичного дома.
Долорес сидела в дилижансе, я на козлах правил лошадьми, мы катили по ночным улицам, копыта цокали о мостовую, а мне слышалась в этом звуке мелодия похоронного марша. Вскоре дилижанс остановился около сарая. Долли осторожно выглянула из окна.
– Где мы? Что это за место? – с тревогой в голосе тихо спросила она меня, когда я спустился с козел и принялся вытаскивать ее большой узел с вещами.
– Это «Ученый погост». Рядом с кладбищем. То место, где тебя не станут искать.
– Ты разве обманул мадам? – удивилась, опираясь на подставленную мной галантно руку и выходя из дилижанса, Долорес. – Не дал ей денег?
– Нет, – соврал я.
Мы вошли в сарай. Я зажег заранее припасенную свечу и приказал кузине:
– Раздевайся.
Она тут же повиновалась мне. Едва лишь сорочка спала с ее прекрасного тела, как я набросился на нее, словно изголодавшийся зверь. Мы сплелись в объятиях. Удивительно, но меня настолько сильно возбудило сознание того, что я занимаюсь любовью с женщиной, которая через некоторое время будет мертва, что я повторял акт раз за разом, не в силах остановиться, пока наконец кузина из последних сил не спихнула меня с себя. Только тогда я встал, отряхнулся, собрал всю одежду и вышел из сарая, оставив бессильно лежавшую Долли. Плотно закрыв дверь сарая, я быстро оделся, перетряхнул узел с вещами и, не найдя в них ничего, что не смогло бы сгореть, свалил вместе с одеждой у стены «Ученого погоста».
– Джек, что ты там делаешь? – раздался из-за дверей слабый голос Долорес.
Я поджег сложенное заранее у дверей в охапку сено и только тогда ответил:
– Собираюсь тебя убить так же, как ты убила моих родителей.
Недолгую тишину прорезал глухой крик:
– Джек, милый, что ты делаешь? Джек, я не виновата. Джек, ты же меня любишь. Выпусти меня. Джек, они сами виноваты. Они убили мою мать. Они убили сэра Джейкоба. Джек, из-за твоих родителей я стала падшей женщиной. – Видимо, кузина припала губами к дверной щели, так как ее голос стал намного отчетливее. – Джек, я должна была так поступить. За что ты меня убиваешь?
– Тогда ты понимаешь меня, – просто ответил я. – Я тоже должен так поступить. Я всегда буду помнить тебя, Долорес, любовь моя.
Долли хотела что-то сказать, но тут дым попал ей в рот, и она глухо закашлялась. Через некоторое время вновь раздался ее милый голос:
– Помогите! Пожар!
Но я-то знал, что ночью здесь никого не бывает, тем более что сам «Ученый погост» со своей репутацией способен отпугнуть кого угодно. Пожар разгорался все сильнее. Лошади, стоявшие рядом, зафыркали и затрясли мордами, выражая недовольство от близости огненной стихии. Я взял их под уздцы и отвел подальше на дорогу, откуда наблюдал за гибелью своей первой любви. Вскоре крыша рухнула, погребя под собой Долорес. Дождавшись, пока сарай не развалится на множество огненных кусков, я уселся на место кучера и неторопливо направился в паб, чтобы вернуть дилижанс.
Долорес никто не искал. Полиция, осмотрев место пожара, пришла к выводу, что, скорее всего, какой-нибудь пьянчужка сгорел по собственной неосторожности.
Прошло полгода, и я окончил Оксфорд. Я был молод, и передо мной открывался весь мир.
Часть вторая
Глава первая
К полуночи паб «Шальной эсквайр» был забит посетителями до отказа. Так всегда было в это время. Мальчишки, работавшие в пабе и разносившие посетителям пиво и нехитрую еду, кое-как состряпанную Одноглазой Мери, без устали бегали по залу. Лишь к утру они начнут уставать и спотыкаться, но сейчас дети еще полны сил. В пабе было так накурено, что проносившиеся с подносами в руках мальчишки, казалось, разрезали своими телами задымленный воздух, струившийся по залу клубами. Ярчайшие представители лондонского района Уайтчепл, те самые отбросы общества, которыми интересовалась лишь полиция, были неизменными посетителями этого заведения. Паб «Шальной эсквайр» находился как раз посреди района на Кливленд-стрит, поэтому в него любили захаживать проститутки, замерзавшие на улице и желавшие пропустить по стаканчику грога, сутенеры, периодически выходившие из паба за сбором денег с жриц любви, воры, караулившие клиентов побогаче, пьянчужки, нищие, те, кто не сумел выколотить за день из проходящих мимо прохожих приличное подаяние и, стало быть, не мог рассчитывать на ужин в приличном заведении.
В углу у окна, рядом с засохшим, казалось бы, еще сто лет назад фикусом сидел невысокого роста мужчина и, покуривая толстую сигару, поглядывал на посетителей. Котелок скрывал верхнюю половину его лица, нижнюю половину прикрывала рука в перчатке, придерживающая сигару. Видны были только глаза посетителя, маленькие, темно-карие и чрезвычайно подвижные, словно бы представлявшие собой отдельные живые существа. Они беспрестанно двигались, перебегая от одного посетителя к другому, казалось, обшаривая его, обнюхивая и перебираясь на следующего. Перед посетителем стояла большая кружка пива, которую он изредка подносил к тонким губам, предварительно вынув изо рта сигару. Тогда-то и можно было заметить на подбородке мужчины красноватый, видимо, полученный совсем недавно шрам, пересекавший наискось нижнюю часть подбородка и уходивший к горлу. Там шрам сливался с узорным изображением саламандры, вытатуированной давным-давно в далеком Китае одним умельцем. Ярко-красный хвост саламандры переплетался с красным шрамом, образуя дополнительный узор. Морда саламандры, наколотая зеленой тушью, начиналась прямо за ухом посетителя. Казалось, будто она нашептывает что-то своему хозяину.
Посетителя паба «Шальной эсквайр» звали Джимом Мак Кинси, но жителям Уайтчепла он был более известен под кличкой Хитрый Шотландец или же просто для краткости Шотландец. Это был, пожалуй, самый знаменитый сутенер в нынешнем Лондоне. Именно его девушек убивал Джек Потрошитель. Шотландца часто таскали в Скотленд-Ярд, где его подолгу допрашивал инспектор Эберлайн. Затем о нем пронюхали журналисты и валом повалили в «Шального эсквайра», дабы взять интервью у сутенера, с чьими девушками по-зверски обошелся знаменитый серийный убийца. Однажды, позарившись на обещанные «Дейли кроникл» деньги, Шотландец пообщался с одним из пишущих пройдох, не преминув в конце статьи объявить, что начинает личную охоту на Джека Потрошителя. На следующее утро газета вышла в свет, а той же ночью неизвестный напал на Шотландца и попытался перерезать ему горло. Шустрый сутенер, побывавший несколько раз в тюрьме и славившийся тем, что никому не давал спуску, еле унес ноги от нападавшего, старательно прикрывая израненные горло и подбородок руками. Ему пришлось бы худо, так как незнакомец, напавший на него, был не из тех, кто бросает добычу, но, удирая, Шотландец умудрился запутать того в многочисленных проулках, кои он за время обхода девочек успел исследовать вдоль и поперек.
Беспрестанно бегавшие глаза Хитрого Шотландца остановились на только что вошедшем и беспомощно озиравшемся вокруг маленьком юрком человечке в золоченом пенсне и клетчатом пальто, таком длинном, что оно доходило ему до пят. Шотландец поднял руку, помахал коротышке и тотчас же снова прикрылся. Едва обладатель золоченого пенсне, увидеть которое в этом районе Лондона можно было столь же редко, как гуляющего слона, уселся напротив сутенера, как к нему подскочил мальчик с кружкой пива в руках. Коротышка отрицательно замахал рукой, отчего мальчику стал хорошо виден перстень на мизинце с изображенными на черном фоне угольником и циркулем, символами масонов.
– Нашли его? – деловито спросил Хитрый Шотландец у коротышки.
Тот часто закивал головой. Коротышка был весьма известным в преступных кругах Лондона адвокатом, часто защищавшим в суде интересы сидевшего напротив сутенера.
– Да. Только поторопитесь, на него уже успел выйти наш общий знакомый, инспектор Эберлайн.
Сутенер хмыкнул.
– Фрэд знает свое дело, – сказал он с той фамильярностью, которую никогда бы не допустил в разговоре с инспектором Эберлайном, находясь с ним лицом к лицу – Так где же он обитает?
Коротышка покачал головой, всем своим видом давая понять, что ни на дюйм не доверяет сутенеру. Тот снова хмыкнул и, достав из кармана пачку банкнот с изображением королевы Виктории, положил их на стол перед адвокатом. Пачка в тот же миг, словно по волшебству, исчезла в объемистых карманах длинного пальто коротышки.
– Особняк на Литтл-Райдер-стрит. Только имей в виду, там стоит констебль.
Шотландец испытующе посмотрел на адвоката:
– Ты уверен, что это он?
– Я? Нет, – неожиданно ответил носитель пенсне. – Я же адвокат, я никогда ни в чем не уверен, кроме собственного гонорара. А вот инспектор Эберлайн уверен. Поэтому он поставил констебля следить за особняком, а сам со своим жирным помощником отправился к главе Скотленд-Ярда за разрешением на арест. Правда, его помощник много болтает, а некоторые констебли хорошо слушают. Так что информация, как говорится, из первых рук.
– Похоже, этот Джек Потрошитель большая шишка, раз Фрэд поехал сначала за разрешением, – заключил сутенер.
Адвокат ушел, а следом за ним вышел и сам Хитрый Шотландец.
Что ж, это неплохое времяпрепровождение, однако оно было не для меня. Я предпочел то, о чем мне с таким восторгом рассказывали в свое время кузина Долорес и тетя Аделаида. Я жаждал путешествия в далекую и экзотическую Индию. А еще далее этой замечательной страны лежал удивительный и загадочный Китай, о котором я столько слышал, но ни разу не общался хотя бы с одним человеком, побывавшим там.
Мы, англичане, исстари являемся путешественниками, нас влечет неизведанное, нам необходим соленый морской воздух, этот неизменный спутник путешествий. Открывать далекие страны, бывать там, где ранее не был никто, – это у нас, англичан, в крови. И вот, в течение года окончив все дела, которые накопились вследствие передачи наследства, а также получив официальные геральдические бумаги на право ношения титула, я добрался в дилижансе до Бристоля, откуда отплыл, подобно героям Стивенсона, в поисках приключений.
Итак, я отплыл на корабле ранним утром осенью 1878 года от Рождества Христова. Пересекши Ла-Манш, я высадился на берег и нанял дилижанс, который отвез меня в сердце Франции, Париж. Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.
Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.
Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.
Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.
Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.
Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира. Легкое белое платье прекрасно подчеркивало узкую талию, большую грудь и длинную шею женщины. Заметив краем глаза мой интерес к ее персоне, незнакомка не ушла с балкона, как это сделала бы англичанка, и не принялась строить глазки, как непременно бы поступила француженка, а продолжала следить за гонкой, уже практически приблизившейся к своему финишу – водному заливу перед ратушей. Уже через секунду она совершенно забыла о моем присутствии и с жаром принялась аплодировать и подбадривать гонщиков вместе с остальными.
Гонка закончилась явно не в пользу гондольера, за которого столь горячо болела очаровательная незнакомка. Как только одетый в костюм придворного шестнадцатого века глашатай объявил победителя, женщина выругалась по-итальянски, повернулась ко мне и в упор на меня посмотрела. Я счел должным поклониться и извиниться перед ней за то, что так бесцеремонно разглядывал ее все это время. Высокомерно оглядев меня с ног до головы, незнакомка разжала свои полные губки и томно произнесла:
– Англичанин!
Я счел должным еще раз извиниться и уйти с балкона, но едва лишь моя нога ступила на ступеньку, ведущую вниз, как незнакомка легонько хлопнула меня по плечу своим изящным веером.
– Сэр англичанин, – со смешным акцентом, коверкая слова, произнесла она. – Не так-то вежливо с вашей стороны бросить меня, унеся мое сердце.
Честно говоря, я не совсем понял, что подразумевала прелестная незнакомка, говоря об унесенном сердце, однако догадался, что сумел ее заинтересовать. Опершись о подставленную мной руку, она сошла с балкона и проследовала в большой зал первого этажа, где играл оркестр и стояли во множестве небольшие столики. Едва мы уселись за один из них, как к нам подскочил официант и с услужливым выражением на лице обратился к моей спутнице с некоей итальянской скороговоркой, более походившей на тарабарщину, нежели на человеческую речь. Помню, в тот момент я подумал: «Неужели на этом языке говорил великий Данте?» Несмотря на то, что официант тараторил без устали, я сумел разобрать, что обращался он к незнакомке исключительно «синьора графиня». Что ж, хотя бы моя спутница не была одной из падких до денег продажных женщин, коих в Италии оказалось даже больше, чем во Франции. Хотя, насколько я наслышан, в Италии титулы раздаются направо и налево, а потому доверять такому обращению было непростительно. Правда, при упоминании официантом слова «графиня» женщина шикнула на него, скосив глаза в мою сторону, что говорило в пользу ее высокородности.
Вскоре убежавший прочь официант вернулся и поставил на столик заказанный графиней лимонад в большом стеклянном кувшине и большую плетеную корзину с фруктами. Я, с позволения незнакомки, уселся подле нее, и мы принялись оживленно болтать, наслаждаясь прохладным лимонадом и спелыми сочными фруктами. Графиня оказалась прекрасной собеседницей, умевшей и желавшей поддерживать разговор в легком непринужденном тоне, ни к чему не обязывающем и приятном. Похоже, решил я, у меня назревал увлекательный роман.
И точно, синьора графиня, несмотря на все мои настойчивые уговоры, наотрез отказалась назвать свое имя.
– Если тебе так угодно называть меня как-то, то пускай мое имя будет Коломбина, – весело смеясь и показывая мне ровные белые зубки, заявила она. – Надеюсь, ты понимаешь, что я – замужняя дама, которая не хотела бы запятнать свою репутацию?
Я счел этот довод убедительным.
– Итак, графиня Коломбина, – обратился я к ней, – каковы же ваши планы на сегодняшний вечер?
– О! – воскликнула незнакомка, услышав, что я обращаюсь к ней с приставкой титула. Какая еще графиня? Нет-нет, ты что-то путаешь, дружок. Мои планы? Веселиться! Ведь сегодня ночь карнавала. Боже, Иисус Мария! – тут же всплеснула она руками. – У тебя же нет костюма.
И, оставив на столе недопитый лимонад и фрукты, графиня с присущей южанкам импульсивностью схватила меня под руку и чуть не силком поволокла в большое ателье напротив. Только после многочисленных примерок и уговоров я выбрал себе подходящий костюм. Если быть откровенным, каким я и хочу выглядеть в этих записках, я предпочел бы костюм Пьеро. Мне казалось, что мой характер и моя английская флегма лучше всего подходят для этого образа. Однако графиня настояла, чтобы я натянул на себя клетчатый костюм неизменного спутника и постоянного соперника Пьеро – веселого Арлекина. Костюм был чрезвычайно тесен, обтягивал мои чресла, но незнакомка утверждала, что он мне очень идет, к тому же хорошо подчеркивает прекрасную юношескую фигуру. Графиня так увивалась вокруг меня, когда я мерил костюм, постоянно поправляя его, что я без конца чувствовал ее пальцы, скользящие по телу. Через изящные подушечки этих пальцев иной раз проскальзывали искры желания. Клянусь, я это чувствовал. Коломбина напомнила мне Долорес, отчего мой член внезапно встал прямо в примерочной. Графиня, как я ни старался спрятаться, все-таки увидела этот инцидент и прореагировала на него.
В углу у окна, рядом с засохшим, казалось бы, еще сто лет назад фикусом сидел невысокого роста мужчина и, покуривая толстую сигару, поглядывал на посетителей. Котелок скрывал верхнюю половину его лица, нижнюю половину прикрывала рука в перчатке, придерживающая сигару. Видны были только глаза посетителя, маленькие, темно-карие и чрезвычайно подвижные, словно бы представлявшие собой отдельные живые существа. Они беспрестанно двигались, перебегая от одного посетителя к другому, казалось, обшаривая его, обнюхивая и перебираясь на следующего. Перед посетителем стояла большая кружка пива, которую он изредка подносил к тонким губам, предварительно вынув изо рта сигару. Тогда-то и можно было заметить на подбородке мужчины красноватый, видимо, полученный совсем недавно шрам, пересекавший наискось нижнюю часть подбородка и уходивший к горлу. Там шрам сливался с узорным изображением саламандры, вытатуированной давным-давно в далеком Китае одним умельцем. Ярко-красный хвост саламандры переплетался с красным шрамом, образуя дополнительный узор. Морда саламандры, наколотая зеленой тушью, начиналась прямо за ухом посетителя. Казалось, будто она нашептывает что-то своему хозяину.
Посетителя паба «Шальной эсквайр» звали Джимом Мак Кинси, но жителям Уайтчепла он был более известен под кличкой Хитрый Шотландец или же просто для краткости Шотландец. Это был, пожалуй, самый знаменитый сутенер в нынешнем Лондоне. Именно его девушек убивал Джек Потрошитель. Шотландца часто таскали в Скотленд-Ярд, где его подолгу допрашивал инспектор Эберлайн. Затем о нем пронюхали журналисты и валом повалили в «Шального эсквайра», дабы взять интервью у сутенера, с чьими девушками по-зверски обошелся знаменитый серийный убийца. Однажды, позарившись на обещанные «Дейли кроникл» деньги, Шотландец пообщался с одним из пишущих пройдох, не преминув в конце статьи объявить, что начинает личную охоту на Джека Потрошителя. На следующее утро газета вышла в свет, а той же ночью неизвестный напал на Шотландца и попытался перерезать ему горло. Шустрый сутенер, побывавший несколько раз в тюрьме и славившийся тем, что никому не давал спуску, еле унес ноги от нападавшего, старательно прикрывая израненные горло и подбородок руками. Ему пришлось бы худо, так как незнакомец, напавший на него, был не из тех, кто бросает добычу, но, удирая, Шотландец умудрился запутать того в многочисленных проулках, кои он за время обхода девочек успел исследовать вдоль и поперек.
Беспрестанно бегавшие глаза Хитрого Шотландца остановились на только что вошедшем и беспомощно озиравшемся вокруг маленьком юрком человечке в золоченом пенсне и клетчатом пальто, таком длинном, что оно доходило ему до пят. Шотландец поднял руку, помахал коротышке и тотчас же снова прикрылся. Едва обладатель золоченого пенсне, увидеть которое в этом районе Лондона можно было столь же редко, как гуляющего слона, уселся напротив сутенера, как к нему подскочил мальчик с кружкой пива в руках. Коротышка отрицательно замахал рукой, отчего мальчику стал хорошо виден перстень на мизинце с изображенными на черном фоне угольником и циркулем, символами масонов.
– Нашли его? – деловито спросил Хитрый Шотландец у коротышки.
Тот часто закивал головой. Коротышка был весьма известным в преступных кругах Лондона адвокатом, часто защищавшим в суде интересы сидевшего напротив сутенера.
– Да. Только поторопитесь, на него уже успел выйти наш общий знакомый, инспектор Эберлайн.
Сутенер хмыкнул.
– Фрэд знает свое дело, – сказал он с той фамильярностью, которую никогда бы не допустил в разговоре с инспектором Эберлайном, находясь с ним лицом к лицу – Так где же он обитает?
Коротышка покачал головой, всем своим видом давая понять, что ни на дюйм не доверяет сутенеру. Тот снова хмыкнул и, достав из кармана пачку банкнот с изображением королевы Виктории, положил их на стол перед адвокатом. Пачка в тот же миг, словно по волшебству, исчезла в объемистых карманах длинного пальто коротышки.
– Особняк на Литтл-Райдер-стрит. Только имей в виду, там стоит констебль.
Шотландец испытующе посмотрел на адвоката:
– Ты уверен, что это он?
– Я? Нет, – неожиданно ответил носитель пенсне. – Я же адвокат, я никогда ни в чем не уверен, кроме собственного гонорара. А вот инспектор Эберлайн уверен. Поэтому он поставил констебля следить за особняком, а сам со своим жирным помощником отправился к главе Скотленд-Ярда за разрешением на арест. Правда, его помощник много болтает, а некоторые констебли хорошо слушают. Так что информация, как говорится, из первых рук.
– Похоже, этот Джек Потрошитель большая шишка, раз Фрэд поехал сначала за разрешением, – заключил сутенер.
Адвокат ушел, а следом за ним вышел и сам Хитрый Шотландец.
* * *
Все люди моего круга после окончания университетов отправляются в путешествие. Желание увидеть мир было и у меня. Обычно юные джентльмены отправлялись в континентальную Европу, объезжая страну за страной, пока не добирались до воспетой лордом Байроном Греции, где их путешествие заканчивалось. Обратно они добирались до Англии водным путем, огибая Средиземное море и проплывая берегами Атлантического океана мимо Испании и Франции, изредка высаживаясь около самых живописных руин.Что ж, это неплохое времяпрепровождение, однако оно было не для меня. Я предпочел то, о чем мне с таким восторгом рассказывали в свое время кузина Долорес и тетя Аделаида. Я жаждал путешествия в далекую и экзотическую Индию. А еще далее этой замечательной страны лежал удивительный и загадочный Китай, о котором я столько слышал, но ни разу не общался хотя бы с одним человеком, побывавшим там.
Мы, англичане, исстари являемся путешественниками, нас влечет неизведанное, нам необходим соленый морской воздух, этот неизменный спутник путешествий. Открывать далекие страны, бывать там, где ранее не был никто, – это у нас, англичан, в крови. И вот, в течение года окончив все дела, которые накопились вследствие передачи наследства, а также получив официальные геральдические бумаги на право ношения титула, я добрался в дилижансе до Бристоля, откуда отплыл, подобно героям Стивенсона, в поисках приключений.
Итак, я отплыл на корабле ранним утром осенью 1878 года от Рождества Христова. Пересекши Ла-Манш, я высадился на берег и нанял дилижанс, который отвез меня в сердце Франции, Париж. Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.
Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.
Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.
Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.
Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.
Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира. Легкое белое платье прекрасно подчеркивало узкую талию, большую грудь и длинную шею женщины. Заметив краем глаза мой интерес к ее персоне, незнакомка не ушла с балкона, как это сделала бы англичанка, и не принялась строить глазки, как непременно бы поступила француженка, а продолжала следить за гонкой, уже практически приблизившейся к своему финишу – водному заливу перед ратушей. Уже через секунду она совершенно забыла о моем присутствии и с жаром принялась аплодировать и подбадривать гонщиков вместе с остальными.
Гонка закончилась явно не в пользу гондольера, за которого столь горячо болела очаровательная незнакомка. Как только одетый в костюм придворного шестнадцатого века глашатай объявил победителя, женщина выругалась по-итальянски, повернулась ко мне и в упор на меня посмотрела. Я счел должным поклониться и извиниться перед ней за то, что так бесцеремонно разглядывал ее все это время. Высокомерно оглядев меня с ног до головы, незнакомка разжала свои полные губки и томно произнесла:
– Англичанин!
Я счел должным еще раз извиниться и уйти с балкона, но едва лишь моя нога ступила на ступеньку, ведущую вниз, как незнакомка легонько хлопнула меня по плечу своим изящным веером.
– Сэр англичанин, – со смешным акцентом, коверкая слова, произнесла она. – Не так-то вежливо с вашей стороны бросить меня, унеся мое сердце.
Честно говоря, я не совсем понял, что подразумевала прелестная незнакомка, говоря об унесенном сердце, однако догадался, что сумел ее заинтересовать. Опершись о подставленную мной руку, она сошла с балкона и проследовала в большой зал первого этажа, где играл оркестр и стояли во множестве небольшие столики. Едва мы уселись за один из них, как к нам подскочил официант и с услужливым выражением на лице обратился к моей спутнице с некоей итальянской скороговоркой, более походившей на тарабарщину, нежели на человеческую речь. Помню, в тот момент я подумал: «Неужели на этом языке говорил великий Данте?» Несмотря на то, что официант тараторил без устали, я сумел разобрать, что обращался он к незнакомке исключительно «синьора графиня». Что ж, хотя бы моя спутница не была одной из падких до денег продажных женщин, коих в Италии оказалось даже больше, чем во Франции. Хотя, насколько я наслышан, в Италии титулы раздаются направо и налево, а потому доверять такому обращению было непростительно. Правда, при упоминании официантом слова «графиня» женщина шикнула на него, скосив глаза в мою сторону, что говорило в пользу ее высокородности.
Вскоре убежавший прочь официант вернулся и поставил на столик заказанный графиней лимонад в большом стеклянном кувшине и большую плетеную корзину с фруктами. Я, с позволения незнакомки, уселся подле нее, и мы принялись оживленно болтать, наслаждаясь прохладным лимонадом и спелыми сочными фруктами. Графиня оказалась прекрасной собеседницей, умевшей и желавшей поддерживать разговор в легком непринужденном тоне, ни к чему не обязывающем и приятном. Похоже, решил я, у меня назревал увлекательный роман.
И точно, синьора графиня, несмотря на все мои настойчивые уговоры, наотрез отказалась назвать свое имя.
– Если тебе так угодно называть меня как-то, то пускай мое имя будет Коломбина, – весело смеясь и показывая мне ровные белые зубки, заявила она. – Надеюсь, ты понимаешь, что я – замужняя дама, которая не хотела бы запятнать свою репутацию?
Я счел этот довод убедительным.
– Итак, графиня Коломбина, – обратился я к ней, – каковы же ваши планы на сегодняшний вечер?
– О! – воскликнула незнакомка, услышав, что я обращаюсь к ней с приставкой титула. Какая еще графиня? Нет-нет, ты что-то путаешь, дружок. Мои планы? Веселиться! Ведь сегодня ночь карнавала. Боже, Иисус Мария! – тут же всплеснула она руками. – У тебя же нет костюма.
И, оставив на столе недопитый лимонад и фрукты, графиня с присущей южанкам импульсивностью схватила меня под руку и чуть не силком поволокла в большое ателье напротив. Только после многочисленных примерок и уговоров я выбрал себе подходящий костюм. Если быть откровенным, каким я и хочу выглядеть в этих записках, я предпочел бы костюм Пьеро. Мне казалось, что мой характер и моя английская флегма лучше всего подходят для этого образа. Однако графиня настояла, чтобы я натянул на себя клетчатый костюм неизменного спутника и постоянного соперника Пьеро – веселого Арлекина. Костюм был чрезвычайно тесен, обтягивал мои чресла, но незнакомка утверждала, что он мне очень идет, к тому же хорошо подчеркивает прекрасную юношескую фигуру. Графиня так увивалась вокруг меня, когда я мерил костюм, постоянно поправляя его, что я без конца чувствовал ее пальцы, скользящие по телу. Через изящные подушечки этих пальцев иной раз проскальзывали искры желания. Клянусь, я это чувствовал. Коломбина напомнила мне Долорес, отчего мой член внезапно встал прямо в примерочной. Графиня, как я ни старался спрятаться, все-таки увидела этот инцидент и прореагировала на него.