Уоллер Лесли. Банкир

   — Старина, вы-таки сваляли дурака. Вам надо было украсть тех, кого захватили русские.
   — Что, он всегда такой? — спросил Палмер у Вирджинии.
   — Нет. Сейчас он ведет себя хорошо.
   — Совершенно верно, — согласился Кесслер. — Присутствие женщины сдерживает меня. — Он искоса взглянул на Вирджинию.
   — Послушай, лапонька, у тебя в фотоотделе есть телетайп? У него есть связь с Олбани?
   Кесслер покачал головой.
   — Берем только финансовые и коммерческие сообщения Ассошиэйтед Пресс. А что? — И добавил: — Есть чем поживиться?
   — Там сегодня утром голосуется поправка к законопроекту.
   — Опять эта банковская мура? — проворчал он. — Бубби, я пятнадцать лет давал фоторепортаж об этом городе и ни разу не получил стоящего снимка из банка.
   — Если бы даже ты получил, «Стар» не напечатала бы, — сказала она.
   Он кивнул и повернулся к Палмеру:
   — Спросите ее. Она вам объяснит, что я отчаявшийся мастер по фотографированию женских ягодиц. Самое большее, чего я за пятнадцать лет добился от «Стар» в отношении бедер распутниц, — это напечатать фото Гусси Морен, когда она стала носить теннисные шорты короче короткого. — Он оглядел Палмера. — Как случилось, что вы бродите по трущобам с провожатым из числа ваших служащих? — спросил он. — Обычно репортеры приходят к вам, а не наоборот.
   — У нас любовная связь, — объяснила Вирджиния.
   — Да поможет вам бог, Палмер, — категорически заявил Кесслер. — Девочка похожа на те штучки, которые кладут вам в бокал в баре высшего класса. Кусочек льда с дыркой внутри, кажется, так?
   — Судя по вашему тону, — сказал Палмер, — вас однажды бросило от этого в сильный озноб!
   — Однажды? — рассмеялся Кесслер. — Расскажи ему, милочка, по скольким редакциям я бегал за тобой.
   — Зачем так уничижать себя? — ответила Вирджиния.
   Секунду он глядел на нее с плотоядной усмешкой, потом пожал плечами: — Я проведу тебя к телетайпам, Бубби, но твой босс должен остаться здесь.
   Палмер сел на длинную кушетку, покрытую потрескавшейся рыжевато— коричневой искусственной кожей. Оглядел развешанные вокруг в рамках первые полосы «Стар», зажег сигарету и уселся поглубже, приготовившись к длительному ожиданию. Но через секунду Кесслер прошел через приемную, взглянул на Палмера с хорошо разыгранным недоумением, мол, вы еще здесь? Быстро повернулся, подошел и сел рядом с ним.
   — Это девочка высокого класса, — сказал Кесслер, зажигая новую сигарету. — Как случилось, что она спуталась с женатым человеком?
   Палмер разразился смехом, который, как он надеялся, прозвучал в достаточной степени небрежно. — Обладаю роковым обаянием. Кажется, не поддающимся контролю.
   — Вы думаете, я поверил, что она меня разыгрывает, — сказал мрачно Кесслер.
   — Не поверили?
   Фоторепортер угрюмо уставился в пол:
   — Я знаю эту девочку. Пытался ухаживать за ней. Как, впрочем, и многие. Лучшая журналистка-газетчица из всех, какие у нас есть, хоть она и не работает больше в газете. Но вся ее энергия уходила в работу. Для секса ничего не оставалось. Кроме того, в ней прочно сидел католический запрет ложиться в постель без обручального кольца. Уж поверьте мне, я знаю.
   — Вот теперь-то я вижу, что вы ничего не знаете, — заверил его Палмер.
   — Потому что я еврей? — Кесслер кисло усмехнулся. — У еврейских девочек такие же предрассудки, Палмер. Этот городишко набит хорошенькими еврейскими, итальянскими и ирландскими девицами, у которых после первых же встреч с парнями появляются все шансы остаться в старых девах. Слишком крепок предрассудок, этот стальной пояс целомудрия. Отпереть его может лишь обручальное кольцо. Но когда ожидание слишком затягивается, не очень-то многое остается для того парня, который отопрет замок. Палмер положил ногу на ногу и стал сосредоточенно тыкать кончиком сигары в подошву ботинка, пока она не превратилась в раскаленную горстку пепла. — Я не хотел бы, чтобы вы думали, будто все это не представляет для меня исключительного интереса, — произнес он наконец, — однако мне кажется, что вы немножко того…
   — Неужто? Почему вы так…
   — И я также думаю, что у вас нет никаких оснований болтать со мной о Вирджинии. Вы, кажется, принимаете за чистую монету ее эксцентричные шутки. Скажу вам откровенно: я не верю вашим отвратительным басням про нью-йоркских женщин. Вам не приходило в голову, что вы сталкивались только с женщинами спокойного темперамента?
   — Это исключено.
   — Может быть, они питают роковую склонность именно к вам?
   — Я сам виноват, да? — спросил Кесслер. Он издал низкий тихий смешок. — Папаша, для банкира вы слишком темпераментны. Давайте поговорим о долговых обязательствах и долгосрочном кредите.
   — А как же секс?
   Кесслер несколько раз вопросительно поднял брови, как бы давая понять, что, хотя секс остается сексом, он, Кесслер, предпочитает не касаться больше этой темы.
   — Я просто испытывал вас, — признался он. — Мой опыт взаимоотношений с банкирами строго ограничен беседами, которые начинаются с фразы: «У вас сто долларов перерасхода». Неизменно. Объясните, как получается, что эту коротенькую фразу непременно сопровождает ослепительная улыбка?
   — Все это очень грустно, — сказал Палмер. — Банковские служащие улыбаются, произнося эту фразу, потому что она дает им чувство превосходства. Чувство превосходства — преимущество их положения. И банковский служащий получает то маленькое удовольствие, которое может получить.
   — Прелестно, старик. А как у них насчет секса?
   Палмер невольно рассмеялся, чувствуя, что обезоружен. И тут же увидел Вирджинию. Она вышла из комнаты фоторепортеров и направлялась к нему. При взгляде на ее лицо Палмер перестал смеяться.
   — Не может быть? — сказал он.
   — Пять против, два за, один воздержался, — объявила она. — Поправка провалена. Окончательно.
   Палмер медленно поднялся, держа шляпу обеими руками. — Довольно убедительно для смотра сил, — сказал он ровным голосом.
   Она кивнула:
   — Это действительно смотр сил. Их сил.
   — А также способностей Мака Бернса.
   На какую-то долю секунды она отвела глаза, указывая взглядом на Кесслера, все еще сидевшего на кушетке.
   — Об этом мы еще поговорим, — сказала она.
   — Когда Кесслера не будет рядом, — добавил Кесслер.
   Фоторепортер встал.
   — Когда-нибудь, — произнес он медленно, — кто-нибудь из клиентов Мака Бернса не поверит ему с самого начала и не наймет его, и Мак не сможет больше откалывать свои номера. Когда это случится, я возьму вашу шляпу, хорошенько посолю ее и съем всю до последней ленточки.
   Палмер хмуро взглянул на Вирджинию:
   — Интересно, все ли наши секреты так широко известны?
   Кесслер покачал головой.
   — Никто мне не говорил ничего, папаша. Просто я знаю Мака Бернса. А теперь знаю и вас. — Его взгляд скользнул от Палмера к Вирджинии, и снова упал на Палмера, и снова на женщину. — Как у него это получается? Похоже, что вы неглупый парень. Как вы смогли поверить всей его чепухе?
   Первой реакцией Палмера было ответить этому человеку. В следующую секунду он решил, что лучше промолчать. И наконец с приятным чувством облегчения обнаружил, что вернулся к первоначальной реакции.
   — Забавно то, — сказал он Кесслеру, — что я не доверял ему с самого начала. Я предвидел его двойную игру задолго до того, как он сделал свой первый ход. Я даже знаю, почему он ведет эту игру.
   Тут Кесслер повернулся к Вирджинии:
   — Что за босс у тебя, Бубби? — И снова — к Палмеру: — Так в чем же дело? Гипноз? Почему вы позволили ему это? Или вам было безразлично?
   Палмер прищурился. Он чуть-чуть помедлил, не из-за врожденной осторожности, которую он отверг несколькими секундами раньше, а потому что не мог совладать со своим раздражением.
   — Ответьте мне прямо, — сказал он, стараясь выиграть время: — Кто либо из нью-йоркских газет благоволит к Маку Бернсу?
   — Только те, кому он платит.
   Палмер повернулся к Вирджинии:
   — И это тоже всем известно?
   Она кивнула:
   — Вы и не представляете, как быстро подобные пустяки передаются из уст в уста.
   — Что же это?.. — Палмер снова помедлил. — И ктонибудь?.. — Он запнулся и облизнул губы. — Что ж, это постоянно практикуется в отделах по связи с общественностью?
   Неожиданная кривая усмешка Кесслера столкнула массу пепла с его сигареты прямо к нему в рот.
   — Большой город вас приветствует, ребята!
   — Нет, не постоянно, — сказала Вирджиния. — От случая к случаю.
   В течение нескольких долгих секунд фоторепортер глядел на Палмера, потом заметил:
   — Вы меня просто удивляете, папаша. Как же иначе сукин сын, вроде Бернса, может убедить журналистов напечатать то, что ему нужно?
   Палмер коротко кивнул. Надел шляпу, взглянул на Вирджинию:
   — Поедемте обратно в контору. Мне надо позвонить в Олбани.
   Кесслер ткнул пальцем в направлении небольшой приемной.
   — Будьте моим гостем.
   — Разговор будет не для печати, — предупредил Палмер.
   — Я просто хочу послушать, как Мэкки Нож сам окажется под ножом.
   Фоторепортер поднял телефонную трубку в приемной и попросил оператора «Стар» связать его с Олбани.
   — Это Кесслер, — сказал он через минуту. — Не притаился ли там где-нибудь Мак Бернс? — С блаженной улыбкой он вручил телефонную трубку Палмеру.
   — Алло! — Палмер слышал сумятицу звуков на другом конце провода. Потом:
   — Дорогуша? Это Мак. Wie geht's?
   — Machts nichts gut [Так себе (нем.)], — сказал Палмер.
   — Кто это? — Только что звучавшая в голосе Бернса приветливость иссякла, подобно сливной струе в унитазе, когда отпускают цепочку. — Кесслер?
   — Это Палмер. Я в редакции «Стар». Мы только что прочли на телетайпе результат голосования по поправке.
   — Вуди, деточка? — Пауза. Потом: — Дружище, я в таком же унынии, как и ты. — Голос Бернса явно силился зазвучать в более низком, более подходящем ключе, нежели его первые веселые приветствия. — Свалилось на меня, как тонна кирпича.
   — Как тонна кое-чего еще, Мак. Я позвонил, чтобы услышать ваше объяснение. Давайте покороче. Я должен зачитать вам заявление.
   — Какое еще?..
   — Сначала объяснение.
   — Ну что я могу тебе сказать? У меня были все основания ожидать победы, деточка. Ты это знаешь. Но три республиканца с периферийных районов штата вели с нами двойную игру.
   — Те самые, которых вы посетили, объезжая эти районы?
   — Вуди? Клянусь богом, я не знаю, как…
   — Мак, вы закончили ваше объяснение?
   — Какого черта можно объяснить в таких случаях? Будь рассудительным, Вуди. Три штрейкбрехера, которые должны были голосовать на стороне коммерческих банков, решили проголосовать со сберегательными банками.
   — И доказать всему миру нашу слабость.
   — Дорогой мой, от этого мир не развалится. Ты же умеешь смотреть на вещи шире. Эта маленькая поправка — всего лишь куриный помёт.
   — Объяснение закончено?
   — Да.
   — Мак, у меня есть заявление. — Сейчас Палмер держал перед собой свободную руку ладонью вверх так, словно зачитывал документ. — Итак, слушайте: отношения между первой стороной, «Юнайтед бэнк энд траст компани», и второй стороной, Маком Бернсом, настоящим прекращены. Вторая сторона не является больше советником по общественным связям первой стороны. Подписано двенадцатым числом февраля, Вудсом Палмером-мл., вице-президентом — исполнителем. Вы меня слышали?
   — Я не пони…
   — Вы уволены, Мак. Рассчитаны. Выгнаны. Вы больше не мой сотрудник. Я больше не ваш клиент. Это ясно?
   — Знает ли Бэркх?..
   — И я теперь свободен делать все, что в моих силах, чтобы возместить ущерб, нанесенный ЮБТК — за ее же деньги, — вашими фокусами, вашим предательством и отъявленным и полным вероломством.
   — Вы сказали об этом Бэрк?..
   — Люди, с которыми я едва знаком, — снова прервал Палмер, — спрашивают меня, почему вообще с самого начала я доверял вам. И я вынужден спросить самого себя, почему, понимая вашу игру, я позволил вам нанести ЮБТК такой ущерб.
   — Вуди, знает ли Бэр?..
   — Возможно, я в обоих случаях так и не найду ответа, Мак, но по крайней мере я не должен буду больше выслушивать вопросы. До свидания.
   — Вы будете?..
   Палмер с чрезвычайной осторожностью положил телефонную трубку на аппарат.
   Повернулся к Кесслеру:
   — Совершенно конфиденциально, разумеется.
   — Разумеется. — Кесслер зажег новую сигарету, и она снова повисла над самой серединой нижней губы.
   — Спасибо за предоставленную возможность использовать вашу приемную.
   — Был рад услужить.
   Палмер взглянул на Вирджинию, указывая жестом на выход:
   — Пойдемте! — Они кивнули фоторепортеру и оставили его в приемной осыпать пеплом свой довольно тучный живот.
   Внизу, как только они вышли на свежий ветер Сорок седьмой улицы, Вирджиния взяла Палмера под руку.
   — Неважный из тебя актер, — пробормотала она.
   — Но ведь я не переиграл, как ты считаешь?
   — Уволить ответственное лицо с 50-тысячным окладом по междугородному телефону из «Нью-Йорк стар»! Переиграть — не то слово.
   — Разве такой разговор подслушивают?
   — Только на обоих концах провода.
   Они дошли до Бродвея, где вихрь пыли заставил их на мгновение зажмуриться.
   — Смех да и только, — сказал Палмер.
   — Истерика.
   — Нет, смешно то, что я, в сущности, не был рассержен, когда услышал насчет поправки. И даже тогда, когда начал говорить с Бернсом.
   — Но сейчас ты действительно взбешен? — спросила она.
   — Да.
   Она прижала к себе его руку.
   — Тебе надо выпить.
   — В одиннадцать утра?
   — Я тоже выпью рюмку.
   Палмер огляделся. Обычная для позднего утра толчея Таймс Скуэр.
   — Не здесь.
   — Дома у Мака.
   Он хмуро усмехнулся:
   — Пожалуй, я не составлю сейчас хорошей компании.
   Она посмотрела на него снизу вверх:
   — На что и на кого именно ты злишься, Вудс?
   — На самого себя.
   — За то, что не выкинул Мака раньше?
   Он покачал головой:
   — Хуже.
   — За что же тогда?
   — За то, что держался так, как если бы я был посторонним. За то, что делал вид, будто на мне нет никакой ответственности. За то, что подсознательно надеялся на успех его двойной игры с ЮБТК. — Палмер усмехнулся невесело, одними губами. — За то, что в известном смысле желал его победы. За бoльшую ненависть к тому, что делает Бэркхардт, чем к тому, что делает Мак.
   Зажегся зеленый свет. Они стали переходить на широком перекрестке, и, как всегда случается, раньше, чем они дошли до середины улицы, снова зажегся красный. Пришлось бежать.
   — Какая муха тебя укусила? — спросила Вирджиния.
   — Твой приятель Кесслер, спросивший меня, почему я позволял Бернсу все это делать. И предположивший, что мне было, в сущности, безразлично, как все обернется.
   — А тебе безразлично?
   — Не в этом дело, а в том, что так думает Кесслер. — Палмер широко шагал по Сорок седьмой улице и почти тащил ее за собой.
   — Он считает, что человек в моем положении нечто вроде философствующего евнуха, который попросту не способен тревожиться из-за того, что важно для людей, подобных Кесслеру. А самое важное для них — честность.
   Они уже пересекли Шестую авеню и стремительно мчались вперед.
   — Вудс, — выдохнула она, — куда мы спешим?
   Он замедлил шаг.
   — По его мнению, — уже спокойнее сказал он, — я нечто вроде кастрата. Помнишь? «Что за босс у тебя?» Помнишь, как он спросил это?
   — Но конечно же, он не имел в виду, что ты…
   — Я знаю, что он имел в виду.
   — Ты хватил через край, Вудс. Тебе чудится то, чего нет.
   — Очень возможно. Это было…— Он замолчал на секунду.
   Потом вздохнул.
   — Я не жду, чтобы ты чувствовала так же, как я. В отличие от меня ты не была все эти годы под началом у такого отца, как мой, чтобы потом добровольно — по иронии судьбы — угодить к Бэркхардту. Здесь мое больное место. Кесслер нашел его без особенного труда.
   — Случайно, — сказала она.
   — Как бы ни нашел, он сумел дать точный и крепкий тычок.
   — А ты подскочил словно ужаленный, схватил телефонную трубку и уволил Мака. А я-то считала, что банкиры двигаются очень неторопливо.
   — Просто я вдруг понял, почему я отпустил Маку поводья. Видишь ли, я, в сущности, никогда не чувствовал, что он на моей ответственности.
   Палмер направил ее к перекрестку, и они пересекли Пятую авеню. Теперь они стояли на противоположном углу, Вирджиния ждала, куда он поведет ее дальше, а он не сознавал, что они стоят на месте.
   — Бэркхардт нанял его, испугался, почувствовав, что схватил тигра за хвост, и нанял меня — держать для него зверя. К тому времени, когда я уяснил себе это в основных чертах, Бэркхардт начал возмущать меня почти так же, как когда-то мой отец. И таким образом, я думаю, что я испытывал тайную радость, наблюдая двойную игру Бернса. Кесслер был прав. Мне, в сущности, было безразлично.
   — А сейчас?
   — Сейчас я почему-то стал относиться к этому как к личному делу. Я терпеть не могу, когда меня недооценивают. Это оскорбительно. И особенно оскорбительно, когда тебя недооценивает пошлый ливанский Макиавелли вроде Бернса.
   — Я отказываюсь поверить, — сказала она, — что случайное замечание болтливого фоторепортера заставило тебя прозреть.
   — Но именно так случилось.
   — Нет, не совсем так. — Она нахмурилась, шагнула на край тротуара и остановила проезжающее такси. — Садись.
   Машина медленно продиралась сквозь густое уличное движение на северо-восток, по направлению к дому Бернса. — На самом деле случилось то, — сказала Вирджиния, — что благодаря некой идиотской склонности к честной игре, которая держит тебя, как собаку цепь, ты решил предоставить Бернсу еще один шанс. Поэтому ты согласился с его предательской выдумкой относительно поправки.
   — Какая глупость!
   — Согласна, однако ты сделал именно так. Ты отказался поверить тому, что ты, собственно, уже знал. Ты хватался за последнюю соломинку своей наивной веры в порядочность людей.
   — Гм.
   — Ни один человек, упрямо думал ты, не может быть таким вероломным, каким, судя по всему, оказывался Мак Бернс. Но я говорю тебе, Вудс, в этом городе полно маков бернсов. И в мире их полно. И сейчас ты наконец тоже осознал это. Вот почему ты злишься.
   — Я более или менее успокоился, — сказал он, улыбаясь и беря ее руку.
   — Ты забавно выразился там, на улице. — Она сжала его руку. — Ты сказал про тигра, которого держишь за хвост…
   — Это комично?
   — Трагикомично. Ты держишь за хвост тигра из Таммани — из политиканских джунглей, Вудс. С таким тигром не разделаешься посредством лишь короткого телефонного звонка.
   — Бернс уволен. Даже он понимает это.
   — Значит, милый, ты не понимаешь, что такое тигры.

Глава пятьдесят четвертая

   К часу дня косые лучи зимнего солнца дотянулись до толстого белого ковра, устилавшего пол в гостиной Бернса. И, как бы зажигая белоснежный ворс, на котором лежала Вирджиния, и отражаясь от его острой белизны, солнце теперь уже, казалось, заполняло всю комнату. Палмер встал, полуослепленный, и подошел к бару.
   Обнаженное тело его ощущало солнечное тепло. Никогда раньше не отдавался он так физическому наслаждению в ярком блеске дня. Свет, казалось, проникал в каждый изгиб его тела, в каждую впадину, в каждую жилку. Физическое наслаждение приобрело такую потрясающую ясность и плотность, что стало почти совершенно новым ощущением. Он налил понемногу виски в два стакана и принес оба их к Вирджинии.
   — Безо льда? — пробормотала она, подняв на него глаза.
   — Обленился.
   Она лежала навзничь, раскинув руки, и, с неожиданной легкостью перекатившись на бок, укусила его за ногу. Довольно сильно. Он дрогнул. Виски плеснуло ей на грудь.
   — Холодно! — взвизгнула она. — Ты старый развратник, вот ты кто!
   Он чуть-чуть наклонил стакан, и еще несколько капель виски вылилось ей на живот. — Негодяй, — пробормотала она. — Впустую расходовать хорошее виски.
   Он опустился возле нее на колени.
   — Так давай не расходовать виски впустую.
   Они оба услышали звук ключа в двери.
   Палмер встал. Быстро поднял ее на ноги. Она кинулась к двери в спальню. Успела схватить свою одежду, заметил Палмер. И повернулся к входной двери. Увидел, что она приоткрывается. Бросил взгляд на дверь в спальню — закрыта. Неторопливо подошел к бару и поставил стаканы. Увидел, что она оставила на софе что-то из своих вещей. Но это можно было принять за его одежду. Заметил на ковре маленькое пятно от виски. И снова оглянулся на входную дверь.
   — Дорогуша, для банкира ты неплохо устраиваешься.
   Тонкая нижняя губа Бернса скривилась в притворном восхищении. Он закрыл за собой дверь. Она захлопнулась с резким металлическим звуком.
   Палмер увидел, что Бернс поставил свой дорожный саквояж на столик в передней. Просмотрел конверты, лежащие там. И повернулся к Палмеру, все еще улыбаясь:
   — Почему бы тебе не одеться или хотя бы накинуть что-нибудь?
   Палмер подошел к бару, взял из двух стаканов тот, что остался нетронутым, и неторопливо отпил из него. Поинтересовался:
   — Каким образом тебе удалось вернуться в город так быстро?
   — Один из этих самолетов авиалинии Могавк до Ньюарка. Вертолет до Западной Тридцатой улицы. Такси сюда. Два часа.
   — В удивительном мире мы живем. — Палмер допил свой стакан. — Виски?
   Оглянулся на Бернса, который медленно, изучающе обходил гостиную. Его волосы пшеничной желтизны особенно ярко сияли в лучах солнца. Он наклонился над софой, взял черный бюстгальтер, стал рассматривать фирменную марку с указанием размера.
   — Тридцать шесть С, — пробормотал он. — Что называется полный. — Его подвижный рот изобразил милостивую «я в мире со всем миром» улыбку. Он взглянул на Палмера: — Теперь я начинаю понимать, как ты сохраняешь форму, Вуди, деточка. Ни одной унции жира на тебе, угу?
   Палмер взял свои трусы, лежащие тут же на софе и надел их.
   — Не побудете ли в кухне, чтобы она могла уйти?
   — Предполагается моя неосведомленность о том, что это Джинни?
   — Раунд первый. — Палмер натянул майку. — Раз так, я лучше отдам ей бюстгальтер.
   — Действуй. Это называется, гм, оказать поддержку.
   — Ха. — Палмер постучал в спальню. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и он просунул бюстгальтер.
   — Он знает, что это ты, — сказал он.
   — Понятно. — Она захлопнула дверь.
   — Похоже, что она разозлилась, — приветливо заметил Бернс. — Но на кого она злится?
   Палмер сел на софу. Неторопливо надел носки, пристегнул резинки. — Если бы я был на ее месте, — сказал он, — я, пожалуй, не знал бы, с кого начинать. — Он встал, влезая в штанины, снова сел и зашнуровал ботинки. Взглянул на Бернса и добавил: — Я тоже не знаю.
   — Уж на меня-то не стоит злиться. В конце концов, дорогуша, ты неплохо попользовался моей квартирой.
   Дверь спальни открылась, и Вирджиния прошла между двух мужчин, мимо них, к окну. Освещенная солнцем, она открыла пудреницу, внимательно рассмотрела свое лицо и подкрасила губы.
   Повернулась к мужчинам:
   — Хелло, Мак!
   — Очень мило. — Бернс кивнул: — Сожалею, что не рассчитал время.
   Она подняла брови:
   — Да? — Глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. — Ну, у меня дела в конторе. Джентльмены, до свидания.
   Мак поднял руку:
   — Здесь у тебя тоже есть дела, Джинни. К чему спешить?
   — Какие дела?
   Бернс повернулся к бару:
   — Нам следует выпить. И одновременно мы должны обсудить парочку вопросов. Палмер, завязывавший галстук, почувствовал, как сжалось его сердце. Смысл слов Бернса был совершенно ясен, иное толкование исключалось. Палмер надел пиджак и смахнул с рукавов белые ворсинки ковра. — Давайте отложим это, — сказал он. — Нам предстоит долгий день и долгий вечер. Мы, так или иначе, увидимся сегодня вечером на свадебном приеме.
   — Верно, — согласился Бернс. — Я совершенно забыл о свадебном приеме. Но, Вуди, там вряд ли можно будет поговорить о делах. — Он налил виски в три стакана. Добавил в каждый воды. — Выпьем! — Приказ прозвучал исключительно любезно.
   Палмер и Вирджиния молча взяли стаканы. Бернс поднял свой.
   — Мой любимый тост, — сказал он. — За любовь! — Он сделал глоток и увидел, что пьет лишь он один. — В чем дело? Ведь вы оба влюблены, не так ли?
   Вирджиния сидела в кресле у окна. Яркое солнце тонуло в ее черных волосах, оставляя лишь легкие искорки. Ее тонкое лицо было в тени и казалось неподвижным. Она держала стакан, не глядя на него.
   — Мак, интересно, почему, когда ты произносишь это слово, оно становится таким грязным?
   — Ох, ради бога, ребята, — неожиданно весело воскликнул Бернс,-давайте не превращать это в поминки! Я знаю толк в таких вещах. Я был женат трижды. Я эксперт.
   — Может быть, вы окажете любезность объяснить, какие именно «такие вещи» вы имеете в виду? — спросил Палмер, не потому, что он интересовался объяснением, а из естественного желания отложить другое неизбежное объяснение.
   — Любовные связи, — сразу же откликнулся Бернс. — Пройдите через все то, что я прошел, и вы тоже станете экспертами по сексу, любви и так далее. Было бы у меня время, я мог бы написать книгу. Ради денег, конечно.
   — Для меня это новая и отвратительная сторона твоей натуры, Мак, — заметила Вирджиния. — Стремление давать советы брошенным возлюбленным.