Страница:
Выходит, «отчество» — чисто русское изобретение; так думают на Западе, так думаем и мы сами. Но справедливо ли это?
Чтобы разобраться в вопросе, попробуем, прежде чем говорить о фамилиях, заняться отчествами: это пригодится в дальнейшем.
Чтобы разобраться в вопросе, попробуем, прежде чем говорить о фамилиях, заняться отчествами: это пригодится в дальнейшем.
Волька ибн-Алеша
Вы читали книжку писателя Лагина «Старик Хоттабыч»?
Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, — настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению.
Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. «Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб», — произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: «Волька!»
Удивленному старцу этого показалось мало. «А имя счастливого отца твоего?» — спросил он. И, узнав, что отец у Вольки — Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: «Волька-ибн-Алеша».
Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что «ибн» по-арабски—«сын». И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна «Хоттабычем»: «ибн-Хоттаб» — это «сын Хоттаба», а «сын Хоттаба» и есть «Хоттабыч». Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам «патронимическими» обозначениями, — отчествами.
Оба они были людьми сообразительными, но не вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что «Алеша» обозначает «Алексей» и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь «Гассан» — это нечто вроде «Красавчик», слово «Абдуррахман» пишется в три приема: «Абд-ур-рахман» и означает «раб Аллаха всемилостивого», а «Хоттаб» следует переводить как «ученый мудрец, способный читать священное писание».
Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское «ибн» и русское «вич» имеют один и тот же смысл — значит «сын такого-то». Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем?
Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник — семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба — чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего.
Вот почему «отчество» — очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать.
Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, — настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению.
Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. «Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб», — произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: «Волька!»
Удивленному старцу этого показалось мало. «А имя счастливого отца твоего?» — спросил он. И, узнав, что отец у Вольки — Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: «Волька-ибн-Алеша».
Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что «ибн» по-арабски—«сын». И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна «Хоттабычем»: «ибн-Хоттаб» — это «сын Хоттаба», а «сын Хоттаба» и есть «Хоттабыч». Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам «патронимическими» обозначениями, — отчествами.
Оба они были людьми сообразительными, но не вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что «Алеша» обозначает «Алексей» и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь «Гассан» — это нечто вроде «Красавчик», слово «Абдуррахман» пишется в три приема: «Абд-ур-рахман» и означает «раб Аллаха всемилостивого», а «Хоттаб» следует переводить как «ученый мудрец, способный читать священное писание».
Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское «ибн» и русское «вич» имеют один и тот же смысл — значит «сын такого-то». Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем?
Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник — семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба — чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего.
Вот почему «отчество» — очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать.
Родительский падеж
«Родительский»? Может быть, — «родительный»? Про «родительский» мы что-то не слыхали…
А замечали ли вы, кстати, как хитро придуманы вообще названия наших падежей: хитро и неспроста.
«Именительный» падеж действительно служит для «именования» существ и предметов: «ракета», «слон», «тумба».
«Творительный» падеж очень часто используется, когда говорят о том орудии, которым что-то делают, творят: рубят топором, болтают языком, работают руками. Очень подходящее название, — недаром в других языках сходный падеж так и зовут: «инструментальный», «орудийный».
«Дательный». Но ведь он не зря отвечает на вопрос: кому? Кому вручить, кому подарить, кому дать… Тоже название, приданное не без основания.
А теперь подумайте и о родительном падеже. Ветка (чего?) сосны порождена сосною. Стихи (кого?) Пушкина — порождены Пушкиным. Сын своего отца тоже есть его порождение: родительный падеж тут как тут!
Вот почему, если мы хотим объяснить, что из двух Костыльковых, Алексея и Владимира, один является сыном, а другой отцом, мы и прибегаем прежде всего к родительному падежу. Мы могли бы, конечно, сказать либо полно и подробно: этот Волька — сын Алексея, этот Гассан — ибн Хоттаба; но можем выразиться и проще: это Волька Алексея Костылькова; в скрытом виде уже и тут присутствует отчество, выраженное в подразумеваемом «сын».
Однако есть и другие, более совершенные способы; можно обойтись совсем без слов, обозначающих родство.
Вот я говорю: «Это Алексеев Волька». Занятное слово «Алексеев»: полуприлагательное, полусуществительное какое-то. С одной стороны, оно явно напоминает слово «Алексей», а с другой, — является несомненным прилагательным в краткой форме.
Поразмыслите над этим. Если есть слово «дубов» (ну, скажем, «дубов сук»), это значит, что рядом с ним обязательно имеется его полная форма «дубовый». Можно сказать: «зашумел сыр-темен бор», но ведь можно же выразиться и иначе: «зашумел сырой темный бор». Да, но таких слов, как «алексеевый», «карповый», «спиридоновый» не существует?.
Верно. И тем не менее их возможность как бы чувствуется за спиной всем известных «кратких форм». Мы ощущаем это так, как если бы две строчки:
Ус кита — китовый ус — китовый ус
Волька Алексея — Алексеевый Волька — Алексеев Волька
были, так сказать, равноправными. Разумеется, никто никогда не говорит «ивановая Маня» или «никифоровый Гриша», но эти воображаемые слова все же как бы ведут где-то, за пределами языка, свое нереальное, призрачное существование (В русском языке — призрачное. А вот в некоторых диалектах белорусского — самое реальное. Читатель Григорьев из Гродно сообщает, что кое-где в Белоруссии школьники надписывают свои работы так: «Контрольная Лиды Панфилаунай», «Диктовка Янка Иванавага».).
Что же до краткой формы, оканчивающейся на «-ов», «-ова» (а также на «-ин», «-ина»), то она играет у нас важнейшую роль при образовании фамилий, притом самых распространенных. Александров, Григорьев, Мартынов. Но ведь это фамилии-отчества: «Александров» значит, по сути дела, «сын Александра» и «Федоров» — «сын Федора». Мы знаем больше: даже «Волков» может обозначать «сын человека, по имени Волк», мы уже сталкивались с такими фамилиями. Да, да, это тоже отчества, только не вполне обычные, «засекреченные»!
И, наконец, — третий способ называния сына именем отца. Вместо того чтобы сложно рассказывать: этот Юра есть сын некоего Андрея, мы можем применить самый обыкновенный «-вич». Мы скажем просто: он Юрий Андреевич, — и дело будет сделано; мы добились своего, не употребив ни слова «сын», ни слова «отец». Вот это-то и есть самое настоящее русское отчество.
Однако если даже в нашем языке мы можем понятие «сын своего отца» выражать столькими различными способами, то что же можно ожидать, когда речь заходит о разных языках? Там таких приемов и способов уйма. Очень часто мы имеем дело с иноязычными отчествами и даже не подозреваем, что это они. Попробую показать вам это на примерах.
А замечали ли вы, кстати, как хитро придуманы вообще названия наших падежей: хитро и неспроста.
«Именительный» падеж действительно служит для «именования» существ и предметов: «ракета», «слон», «тумба».
«Творительный» падеж очень часто используется, когда говорят о том орудии, которым что-то делают, творят: рубят топором, болтают языком, работают руками. Очень подходящее название, — недаром в других языках сходный падеж так и зовут: «инструментальный», «орудийный».
«Дательный». Но ведь он не зря отвечает на вопрос: кому? Кому вручить, кому подарить, кому дать… Тоже название, приданное не без основания.
А теперь подумайте и о родительном падеже. Ветка (чего?) сосны порождена сосною. Стихи (кого?) Пушкина — порождены Пушкиным. Сын своего отца тоже есть его порождение: родительный падеж тут как тут!
Вот почему, если мы хотим объяснить, что из двух Костыльковых, Алексея и Владимира, один является сыном, а другой отцом, мы и прибегаем прежде всего к родительному падежу. Мы могли бы, конечно, сказать либо полно и подробно: этот Волька — сын Алексея, этот Гассан — ибн Хоттаба; но можем выразиться и проще: это Волька Алексея Костылькова; в скрытом виде уже и тут присутствует отчество, выраженное в подразумеваемом «сын».
Однако есть и другие, более совершенные способы; можно обойтись совсем без слов, обозначающих родство.
Вот я говорю: «Это Алексеев Волька». Занятное слово «Алексеев»: полуприлагательное, полусуществительное какое-то. С одной стороны, оно явно напоминает слово «Алексей», а с другой, — является несомненным прилагательным в краткой форме.
Поразмыслите над этим. Если есть слово «дубов» (ну, скажем, «дубов сук»), это значит, что рядом с ним обязательно имеется его полная форма «дубовый». Можно сказать: «зашумел сыр-темен бор», но ведь можно же выразиться и иначе: «зашумел сырой темный бор». Да, но таких слов, как «алексеевый», «карповый», «спиридоновый» не существует?.
Верно. И тем не менее их возможность как бы чувствуется за спиной всем известных «кратких форм». Мы ощущаем это так, как если бы две строчки:
Ус кита — китовый ус — китовый ус
Волька Алексея — Алексеевый Волька — Алексеев Волька
были, так сказать, равноправными. Разумеется, никто никогда не говорит «ивановая Маня» или «никифоровый Гриша», но эти воображаемые слова все же как бы ведут где-то, за пределами языка, свое нереальное, призрачное существование (В русском языке — призрачное. А вот в некоторых диалектах белорусского — самое реальное. Читатель Григорьев из Гродно сообщает, что кое-где в Белоруссии школьники надписывают свои работы так: «Контрольная Лиды Панфилаунай», «Диктовка Янка Иванавага».).
Что же до краткой формы, оканчивающейся на «-ов», «-ова» (а также на «-ин», «-ина»), то она играет у нас важнейшую роль при образовании фамилий, притом самых распространенных. Александров, Григорьев, Мартынов. Но ведь это фамилии-отчества: «Александров» значит, по сути дела, «сын Александра» и «Федоров» — «сын Федора». Мы знаем больше: даже «Волков» может обозначать «сын человека, по имени Волк», мы уже сталкивались с такими фамилиями. Да, да, это тоже отчества, только не вполне обычные, «засекреченные»!
И, наконец, — третий способ называния сына именем отца. Вместо того чтобы сложно рассказывать: этот Юра есть сын некоего Андрея, мы можем применить самый обыкновенный «-вич». Мы скажем просто: он Юрий Андреевич, — и дело будет сделано; мы добились своего, не употребив ни слова «сын», ни слова «отец». Вот это-то и есть самое настоящее русское отчество.
Однако если даже в нашем языке мы можем понятие «сын своего отца» выражать столькими различными способами, то что же можно ожидать, когда речь заходит о разных языках? Там таких приемов и способов уйма. Очень часто мы имеем дело с иноязычными отчествами и даже не подозреваем, что это они. Попробую показать вам это на примерах.
Распребешен Невпопадович
У греков было много имен, звучавших по-разному: Перикл, Одиссей, Приам; Гектор и Фемистокл, Сократ и Платон. Но среди этих имен выделяются имена одного типа, кончающиеся на «ид»: Леонид, Аристид, Эврипид, Фукидид.
Встречая ряд имен с одинаковым окончанием, мы, естественно, начинаем подозревать: что-то это окончание да значит; не понапрасну же оно так упорно повторяется. Обычно так и бывает.
Если рядом со Святославом мы видим и Ярослава, и Мечислава, и Вячеслава, и Владислава, можно сказать с уверенностью: это «-слав» имеет определенный смысл. Так оно и есть: «слав» значит «славный», «слава».
Находя во множестве немецких имен слог «-ольф» или «-вольф» (а иногда «-ульф» и «-вульф»: Руд-ольф, Ад-ольф, Вольф-ганг, Арн-ульф, Вульф-ила), мы быстро докапываемся до истины: эти «ольф», «ульф», «вольф» значат «волк», «волчий» (См. стр. 29.). Что же может означать в древнегреческих именах их окончание «-ид»?
Может быть, было бы не так уж легко узнать его значение, если бы оно дошло до нас только в самих личных именах. Но мы постоянно встречаем и его и некоторые другие, похожие на него окончания не в именах, а в словах, означающих ту или иную степень родства, отцов и детей, предков и потомков.
У царя Даная было пятьдесят злополучных дочерей. Каждая из них убила по приказу отца своего мужа тотчас после свадьбы. Несчастные данаиды обречены были за это в царстве Плутона наполнять водою бездонную, страшную «бочку Данаид». Слово «данаиды» значит «данаевны», — «дочери Даная».
Дочь Тантала Ниоба так гордилась своими детьми, что разгневанные боги уничтожили все ее потомство. «Ниобиды» — дети Ниобы — до сих пор вдохновляют художников и поэтов своими страданиями.
Сыновей Геракла греки звали Гераклидами. Царь египетский Птолемей, сын Лага, известен в истории под именем Птолемея Лагида. Потомки Селевка, одного из военачальников великого Македонца, прославили в Азии династию Селевкидов. Теперь вам ясно, что означает греческий суффикс «ид»: он очень точно соответствует нашему «-вич»; «-ид»—значит: «сын», «дитя» такого-то.
Что же получается? Очевидно, в Древней Греции употреблялись и такие имена, которые сами в себе содержали уже признаки отчества: Лео-нидэс было именем спартанского героя, но значило-то оно не Лев, а Львович, сын Льва. Аристид — сын Ариста; Еврипид — сын Еврипа… Вообще говоря, довольно удобно: имя и отчество — в одном слове.
Допустим, такие своеобразные сочетания были. Но существовали ли в Греции также и «отчества» в нашем смысле; был ли там обычай не только звать сына его собственным именем, но и «величать» его еще именем отца?
Безусловно, был. В гомеровской «Илиаде» хитроумный Одиссей-Улисс, наряжая в караул своих воинов, строго-настрого приказывает им быть с каждым встречным учтивым, именовать любого грека по имени и отчеству.
Греческие историки сохранили нам рассказ о том, как уже не легендарный, а реальный воин, флотоводец Никон, разбитый возле Сиракуз, побуждая своих «капитанов» к сопротивлению, обращался к ним, чтобы пробудить в них гордость, тоже по именам-отчествам.
Больше всех своих героев старец Гомер уважает и любит сурового Ахилла; говоря о нем, он то и дело называет его «Ахиллеус Пелеидэс», «Ахилл Пелеевич»: ведь отцом грозы троянцев был старец Пелей.
Можно сказать даже больше: как мы, русские, делаем порою наше отчество из почетной добавки к имени самостоятельным и дружеским обращением, употребляя его само по себе, без самого имени — «Петрович», «Фомич», «Савельич», — так и эллины применяли свои отчества и в дружеской беседе, в самом простецком и фамильярном роде речи.
Языковед и журналист прошлого века Осип Сенковский, более известный под курьезным псевдонимом «барон Брамбеус», очень сердился на современных ему переводчиков, которые, переводя поэмы Гомера, оставляют без перевода имена и отчества его героев. Сенковский утверждал, что все эти непонятные для нас, «звучные» и торжественные обращения — Зевс Кронид, или Зевс Кронион, Агамемнон Атрид, Гектор Приамид— только сбивают русского читателя с толку. Читатель начинает считать Гомера напыщенным певцом шлемоблещуших воинов, тогда как на самом деле, по мнению Сенковского, он сочинял свои рапсодии в совершенно ином, ничуть не высокопарном духе.
«Греческое „идэс“, — настаивает Сенковский, — в точности равнозначно нашему „-вич“; точно так же их „-ион“ соответствует украинскому „отчеству“ „-енко“. И только искажает правду тот, кто пишет, будто Афина, дочь громовержца Зевса, называла его, в олимпийских беседах, торжественным „Кронид“. Она обращалась к нему совершенно запросто, примерно так:
«Ты посмотри-ка, мой Кроныч, на этих неистовых греков.
Что они делают там — обрати-ка вниманье, Кроненко!..»
«Именно так, — утверждает Сенковский, — в этом, далеко не торжественном, стиле должны были воспринимать такие речи слушатели Гомера: для них-то ведь „Кронид“, действительно, звучало, как для нас „Кро-ныч“ — „сын Кроноса, титана“; только и всего…»
Сенковский шел и дальше. Ему хотелось доказать, что Гомер писал вовсе не пышные героические картины; нет, он был-де большим шутником; он весело издевался над историей давних войн. Вы не верите этому? Да ведь стоит перевести на русский язык имена его самых прославленных героев. В наших ушах они звучат суровым медным звоном старины: Агамемнон Атрид, Клитемнестра Тидареида, Орест Агамемнонид, Гектор Приамид. Но ведь это лишь потому, что мы их не понимаем, не знаем, что они значили для самих эллинов. Так, француз или англичанин может счесть очень звучными и красивыми фамилии Скотинина или Простаковой, не зная их значения в нашем языке.
А каково же было это значение?
«Агамемнон Атреидес, — радуется Сенковский, — значит Распребешен Невпопадович; Клитемнестра Тидареида — по-гречески — Славноприданиха Драчуновна; Гектор Приамид — Шестерик Откупщикович».
«Вам нравятся, — злорадствует он,—такие пышные имена, как Орест, Электра, Ифигения? Но ведь Ифигения в греческом понимании это „Толстоподбородиха“, Орест — „грубиян, дикарь“, а, скажем, Калипсо, богоравная нимфа, просто „тайная кокетка“… Хорошо?
Оставим «барона Брамбеуса» с его изысканиями; пусть соглашаются или не соглашаются с ним знатоки греческого языка и литературы; одно у него бесспорно: у греков тоже были отчества, как у нас, и пользовались они ими примерно по-нашему: то почтительно, то фамильярно.
Встречая ряд имен с одинаковым окончанием, мы, естественно, начинаем подозревать: что-то это окончание да значит; не понапрасну же оно так упорно повторяется. Обычно так и бывает.
Если рядом со Святославом мы видим и Ярослава, и Мечислава, и Вячеслава, и Владислава, можно сказать с уверенностью: это «-слав» имеет определенный смысл. Так оно и есть: «слав» значит «славный», «слава».
Находя во множестве немецких имен слог «-ольф» или «-вольф» (а иногда «-ульф» и «-вульф»: Руд-ольф, Ад-ольф, Вольф-ганг, Арн-ульф, Вульф-ила), мы быстро докапываемся до истины: эти «ольф», «ульф», «вольф» значат «волк», «волчий» (См. стр. 29.). Что же может означать в древнегреческих именах их окончание «-ид»?
Может быть, было бы не так уж легко узнать его значение, если бы оно дошло до нас только в самих личных именах. Но мы постоянно встречаем и его и некоторые другие, похожие на него окончания не в именах, а в словах, означающих ту или иную степень родства, отцов и детей, предков и потомков.
У царя Даная было пятьдесят злополучных дочерей. Каждая из них убила по приказу отца своего мужа тотчас после свадьбы. Несчастные данаиды обречены были за это в царстве Плутона наполнять водою бездонную, страшную «бочку Данаид». Слово «данаиды» значит «данаевны», — «дочери Даная».
Дочь Тантала Ниоба так гордилась своими детьми, что разгневанные боги уничтожили все ее потомство. «Ниобиды» — дети Ниобы — до сих пор вдохновляют художников и поэтов своими страданиями.
Сыновей Геракла греки звали Гераклидами. Царь египетский Птолемей, сын Лага, известен в истории под именем Птолемея Лагида. Потомки Селевка, одного из военачальников великого Македонца, прославили в Азии династию Селевкидов. Теперь вам ясно, что означает греческий суффикс «ид»: он очень точно соответствует нашему «-вич»; «-ид»—значит: «сын», «дитя» такого-то.
Что же получается? Очевидно, в Древней Греции употреблялись и такие имена, которые сами в себе содержали уже признаки отчества: Лео-нидэс было именем спартанского героя, но значило-то оно не Лев, а Львович, сын Льва. Аристид — сын Ариста; Еврипид — сын Еврипа… Вообще говоря, довольно удобно: имя и отчество — в одном слове.
Допустим, такие своеобразные сочетания были. Но существовали ли в Греции также и «отчества» в нашем смысле; был ли там обычай не только звать сына его собственным именем, но и «величать» его еще именем отца?
Безусловно, был. В гомеровской «Илиаде» хитроумный Одиссей-Улисс, наряжая в караул своих воинов, строго-настрого приказывает им быть с каждым встречным учтивым, именовать любого грека по имени и отчеству.
Греческие историки сохранили нам рассказ о том, как уже не легендарный, а реальный воин, флотоводец Никон, разбитый возле Сиракуз, побуждая своих «капитанов» к сопротивлению, обращался к ним, чтобы пробудить в них гордость, тоже по именам-отчествам.
Больше всех своих героев старец Гомер уважает и любит сурового Ахилла; говоря о нем, он то и дело называет его «Ахиллеус Пелеидэс», «Ахилл Пелеевич»: ведь отцом грозы троянцев был старец Пелей.
Можно сказать даже больше: как мы, русские, делаем порою наше отчество из почетной добавки к имени самостоятельным и дружеским обращением, употребляя его само по себе, без самого имени — «Петрович», «Фомич», «Савельич», — так и эллины применяли свои отчества и в дружеской беседе, в самом простецком и фамильярном роде речи.
Языковед и журналист прошлого века Осип Сенковский, более известный под курьезным псевдонимом «барон Брамбеус», очень сердился на современных ему переводчиков, которые, переводя поэмы Гомера, оставляют без перевода имена и отчества его героев. Сенковский утверждал, что все эти непонятные для нас, «звучные» и торжественные обращения — Зевс Кронид, или Зевс Кронион, Агамемнон Атрид, Гектор Приамид— только сбивают русского читателя с толку. Читатель начинает считать Гомера напыщенным певцом шлемоблещуших воинов, тогда как на самом деле, по мнению Сенковского, он сочинял свои рапсодии в совершенно ином, ничуть не высокопарном духе.
«Греческое „идэс“, — настаивает Сенковский, — в точности равнозначно нашему „-вич“; точно так же их „-ион“ соответствует украинскому „отчеству“ „-енко“. И только искажает правду тот, кто пишет, будто Афина, дочь громовержца Зевса, называла его, в олимпийских беседах, торжественным „Кронид“. Она обращалась к нему совершенно запросто, примерно так:
«Ты посмотри-ка, мой Кроныч, на этих неистовых греков.
Что они делают там — обрати-ка вниманье, Кроненко!..»
«Именно так, — утверждает Сенковский, — в этом, далеко не торжественном, стиле должны были воспринимать такие речи слушатели Гомера: для них-то ведь „Кронид“, действительно, звучало, как для нас „Кро-ныч“ — „сын Кроноса, титана“; только и всего…»
Сенковский шел и дальше. Ему хотелось доказать, что Гомер писал вовсе не пышные героические картины; нет, он был-де большим шутником; он весело издевался над историей давних войн. Вы не верите этому? Да ведь стоит перевести на русский язык имена его самых прославленных героев. В наших ушах они звучат суровым медным звоном старины: Агамемнон Атрид, Клитемнестра Тидареида, Орест Агамемнонид, Гектор Приамид. Но ведь это лишь потому, что мы их не понимаем, не знаем, что они значили для самих эллинов. Так, француз или англичанин может счесть очень звучными и красивыми фамилии Скотинина или Простаковой, не зная их значения в нашем языке.
А каково же было это значение?
«Агамемнон Атреидес, — радуется Сенковский, — значит Распребешен Невпопадович; Клитемнестра Тидареида — по-гречески — Славноприданиха Драчуновна; Гектор Приамид — Шестерик Откупщикович».
«Вам нравятся, — злорадствует он,—такие пышные имена, как Орест, Электра, Ифигения? Но ведь Ифигения в греческом понимании это „Толстоподбородиха“, Орест — „грубиян, дикарь“, а, скажем, Калипсо, богоравная нимфа, просто „тайная кокетка“… Хорошо?
Оставим «барона Брамбеуса» с его изысканиями; пусть соглашаются или не соглашаются с ним знатоки греческого языка и литературы; одно у него бесспорно: у греков тоже были отчества, как у нас, и пользовались они ими примерно по-нашему: то почтительно, то фамильярно.
На тысячу ладов
Можно почти поручиться, что вы слыхали слово «макинтош». Правда, теперь оно вышло из моды, но все-таки большинство помнит: «макинтош» — это непромокаемый плащ. Гораздо меньшее число людей осведомлено, почему плащу дано такое странное имя и откуда оно взялось.
Пожалуй, вы сочтете за насмешку, если я скажу вам, что перед вами не имя, а скорее отчество. Отчество части одежды? Что за странность? Тем не менее это так.
Загляните в любой хороший энциклопедический словарь; вы наверняка найдете в нем такое примерно сообщение: «Мак-Интош, Чарльз, шотландский изобретатель-химик. Прославился изобретением непромокаемой ткани из двух слоев материи, соединенных каучуковым раствором. Плащи, изготовленные из такой прорезиненной ткани, известны под названием макинтошей».
Это верно, но при чем же тут «отчество»? А вот при чем.
На соседних страницах энциклопедии вы найдете великое множество фамилий, начинающихся, как и фамилия изобретателя плаща, со слога или приставки — «Мак»: Мак-Гахан, Мак-Доуэлл, Мак-Доннэл, Мак-Каллум, Мак-Карти, Мак-Кинлей, Мак-Клеллан, Мак-Клинток, Мак-Клюр, Мак-Коннел, Мак-Кормик, Мак-Кой, Мак-Куллох, Мак-Леннан, и так далее, без конца; история Шотландии полна всевозможными «Мак»-ами. В большинстве своем фамилии эти кажутся нам совершенно непонятными; но вот одна из них—Мак-Дональд — явно заключает в себе мужское имя «Дональд». Можно сказать, что и большинство остальных построено так же: тому или другому имени, обычно старошотландскому, предшествует своеобразная частица «Мак». Что она означает? Не что иное, как «сын»:
Мак-Дональд — сын Дональда, и Мак-Интош — сын Интоша. Иначе говоря, мы видим перед собою типичные наши «вичи», только, так сказать, перемещенные: наш «-вич» следует за именем отца, а шотландский «Мак» ему предшествует. Кроме того, наше отчество добавляется к имени, а шотландское, как мы видим теперь, заменяет собою фамилию.
Впрочем, ведь это бывает и у нас: мы часто говорим, особенно про известных людей, про музыкантов, художников, писателей: Александр Иванов, Аполлон Григорьев, Сергей Прокофьев… Встречаются и такие сочетания: Феофан Прокопович, Дмитрий Григорович. Стоит переставить: Вичпрокоп, Вичгригор, и главная разница между шотландским и русским отчествами сотрется (Забавно, что Н. В. Гоголь, резонно не учитывая значения этого шотландского «Мак», ввел в свои «Мертвые души» гротескный образ человека с «двумя отчествами», некоего Макдональда Карловича (гл. IX). «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда», — пишет он, рассказывая о шуме, который вызвало в «энской губернии» разоблачение Чичикова. Но ведь «Макдональд» — это «Дональдович», так что этот, по выражению Гоголя, «тюрюк и байбак» был, так сказать, «Дональдовичем Карловичем».).
Шотландия лежит на севере Англии; к юго-западу от Англии расположена Ирландия, «Зеленый Эрин», населенная народом, близкородственным шотландцам. Языки тех и других сходны. Но в Ирландии место северного «Мак» занимает своя патронимическая (Слово «патроним» означает «имя отца, отчество».) приставка «О».
Тамошнему Мак-Коннелу соответствует здешний О'Коннел. О'Коннел, О'Брайен, О'Лири, О'Доннавэн — вот характерные ирландские фамилии, и каждая из них в свою очередь является фамилией—отчеством: О'Коннел — это «Коннелов», то есть опять-таки «сын Коннела».
Труднее всего указать на что-нибудь подобное у народов, пользующихся романскими языками, возникшими из латинского языка. Но и тут можно обнаружить какие-то остатки древней патронимии,—наименования по отцу. Во Франции попадаются фамилии, в которых. перед личным именем стоит частица «дю»: Дюклерк, Дюбеф, Дюруа. Эти фамилии следует понимать как «сын Писаря» (Писарев), «сын Быка» (Быков), «сын Короля» (Королев). У итальянцев такую же роль играет притяжательное словечко «дель». Называя, например, художника Андреа дель Сарто, мы хоть и не произносим слова «отец» или «сын», но обиняком указываем на возможную родственную связь: «дель Сарто» значит «сын портного».
Совершенно понятно, что иностранец, слыша и произнося подобные фамилии, чаще всего даже не подозревает, что он имеет тут дело с «потаенными отчествами». Только языковед расскажет вам, что испанские фамилии, оканчивающиеся на «-с», вроде «Родригес» или «Диас», весьма возможно, произошли от древнего вестготского родительного падежа, когда-то связанного с именами: «Родриге-с» значит «Родригин», сын Родриго. С «Диасом» дело обстоит сложнее: фамилия эта обозначает: «сын Диэго»; имя «Диэго» произошло от «Диаго», а само «Диаго» родилось из сокращенного и сжавшегося «Сант-Яго», означающего «святой Яков». Диас значит Яковлев.
Приехав в нынешнюю Грецию, вы, пожалуй, уже не встретите там Атридов и Пелеидов. Зато вас окружат бесчисленные Басилиопулосы и Георгиади; эти фамилии ничем не отличаются от наших «Васильевых», «Юрьевых», «Егоровых»; по существу, они означают каждая «сын такого-то».
Дальше к Востоку все становится более явным. У турок постоянно встречаются полуимена, полуфамилии, в которых за самым настоящим именем отца следует соединенное с ним слово «оглу» (у татар «оглы»): «Ахмат-оглу», «Айваз-оглу»; это словечко—особая форма принадлежности от слова «огул», означающего «парень», «сын». Наименование «Керим Ахмат-оглу» можно перевести на русский язык так: «Керим, сын Ахмета». Сами греки позаимствовали у соседей — турок — это словцо: у них встречаются граждане, носящие фамилии Папаник-огло, Костандж-огло. У иранцев тюркское «оглу» уступает место слову «заде», имеющему тот же смысл и значение. Недаром, поселяясь в России, многочисленные Айваз-оглу и Гассан-заде легко превращались в Айвазовых и Гасановых. И неудивительно, — ведь это было одно и то же.
Когда грузин хочет отметить, что такой-то является сыном своего отца, он прибегает к частице «-швили»: «Зеделашвили»—«сын Зеделая», «Каландаришвили»— сын Каландара. В таких же случаях армянин пользуется частицей «-ян», «-яни». «Мкртичян» значит «сын Мкртича» — «Никиты», иначе говоря, Никитич или Никитин. «Иоаннисиан» — то же, что Иоаннович или Иванов. Очень любопытно, заинтересовавшись фамилиями этих народов Советского Союза, наблюдать на них два прямо противоположных явления. Бывает так, что армянские или грузинские (а также осетинские, азербайджанские и другие) фамилии-отчества превращаются в русские на «-ов», «-ев»:
Сараджоглу становится Сараджевым, Ованесьян начинает звать себя Ованесовым и даже Аванесовым. Но сплошь и рядом происходит и обратный процесс: русские слова втягиваются в армянские или тюркские фамилии и начинают жить уже в сопровождении совсем нерусских суффиксов. Так возникли, несомненно, такие фамилии-гибриды, как Лисициани, Медникян и т. п.
Само собой разумеется, это может происходить по одной-единственной причине: языки у разных народов разные, а способ мышления один. Отчество везде остается отчеством, хотя понятие «сын своего отца» выражается в разных частях мира самыми различными и непохожими друг на друга словами.
Однако, как они ни отличаются одно от другого, выражают-то они одно и то же. Именно поэтому их так легко бывает и заменить одно другим.
Пожалуй, вы сочтете за насмешку, если я скажу вам, что перед вами не имя, а скорее отчество. Отчество части одежды? Что за странность? Тем не менее это так.
Загляните в любой хороший энциклопедический словарь; вы наверняка найдете в нем такое примерно сообщение: «Мак-Интош, Чарльз, шотландский изобретатель-химик. Прославился изобретением непромокаемой ткани из двух слоев материи, соединенных каучуковым раствором. Плащи, изготовленные из такой прорезиненной ткани, известны под названием макинтошей».
Это верно, но при чем же тут «отчество»? А вот при чем.
На соседних страницах энциклопедии вы найдете великое множество фамилий, начинающихся, как и фамилия изобретателя плаща, со слога или приставки — «Мак»: Мак-Гахан, Мак-Доуэлл, Мак-Доннэл, Мак-Каллум, Мак-Карти, Мак-Кинлей, Мак-Клеллан, Мак-Клинток, Мак-Клюр, Мак-Коннел, Мак-Кормик, Мак-Кой, Мак-Куллох, Мак-Леннан, и так далее, без конца; история Шотландии полна всевозможными «Мак»-ами. В большинстве своем фамилии эти кажутся нам совершенно непонятными; но вот одна из них—Мак-Дональд — явно заключает в себе мужское имя «Дональд». Можно сказать, что и большинство остальных построено так же: тому или другому имени, обычно старошотландскому, предшествует своеобразная частица «Мак». Что она означает? Не что иное, как «сын»:
Мак-Дональд — сын Дональда, и Мак-Интош — сын Интоша. Иначе говоря, мы видим перед собою типичные наши «вичи», только, так сказать, перемещенные: наш «-вич» следует за именем отца, а шотландский «Мак» ему предшествует. Кроме того, наше отчество добавляется к имени, а шотландское, как мы видим теперь, заменяет собою фамилию.
Впрочем, ведь это бывает и у нас: мы часто говорим, особенно про известных людей, про музыкантов, художников, писателей: Александр Иванов, Аполлон Григорьев, Сергей Прокофьев… Встречаются и такие сочетания: Феофан Прокопович, Дмитрий Григорович. Стоит переставить: Вичпрокоп, Вичгригор, и главная разница между шотландским и русским отчествами сотрется (Забавно, что Н. В. Гоголь, резонно не учитывая значения этого шотландского «Мак», ввел в свои «Мертвые души» гротескный образ человека с «двумя отчествами», некоего Макдональда Карловича (гл. IX). «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда», — пишет он, рассказывая о шуме, который вызвало в «энской губернии» разоблачение Чичикова. Но ведь «Макдональд» — это «Дональдович», так что этот, по выражению Гоголя, «тюрюк и байбак» был, так сказать, «Дональдовичем Карловичем».).
Шотландия лежит на севере Англии; к юго-западу от Англии расположена Ирландия, «Зеленый Эрин», населенная народом, близкородственным шотландцам. Языки тех и других сходны. Но в Ирландии место северного «Мак» занимает своя патронимическая (Слово «патроним» означает «имя отца, отчество».) приставка «О».
Тамошнему Мак-Коннелу соответствует здешний О'Коннел. О'Коннел, О'Брайен, О'Лири, О'Доннавэн — вот характерные ирландские фамилии, и каждая из них в свою очередь является фамилией—отчеством: О'Коннел — это «Коннелов», то есть опять-таки «сын Коннела».
Труднее всего указать на что-нибудь подобное у народов, пользующихся романскими языками, возникшими из латинского языка. Но и тут можно обнаружить какие-то остатки древней патронимии,—наименования по отцу. Во Франции попадаются фамилии, в которых. перед личным именем стоит частица «дю»: Дюклерк, Дюбеф, Дюруа. Эти фамилии следует понимать как «сын Писаря» (Писарев), «сын Быка» (Быков), «сын Короля» (Королев). У итальянцев такую же роль играет притяжательное словечко «дель». Называя, например, художника Андреа дель Сарто, мы хоть и не произносим слова «отец» или «сын», но обиняком указываем на возможную родственную связь: «дель Сарто» значит «сын портного».
Совершенно понятно, что иностранец, слыша и произнося подобные фамилии, чаще всего даже не подозревает, что он имеет тут дело с «потаенными отчествами». Только языковед расскажет вам, что испанские фамилии, оканчивающиеся на «-с», вроде «Родригес» или «Диас», весьма возможно, произошли от древнего вестготского родительного падежа, когда-то связанного с именами: «Родриге-с» значит «Родригин», сын Родриго. С «Диасом» дело обстоит сложнее: фамилия эта обозначает: «сын Диэго»; имя «Диэго» произошло от «Диаго», а само «Диаго» родилось из сокращенного и сжавшегося «Сант-Яго», означающего «святой Яков». Диас значит Яковлев.
Приехав в нынешнюю Грецию, вы, пожалуй, уже не встретите там Атридов и Пелеидов. Зато вас окружат бесчисленные Басилиопулосы и Георгиади; эти фамилии ничем не отличаются от наших «Васильевых», «Юрьевых», «Егоровых»; по существу, они означают каждая «сын такого-то».
Дальше к Востоку все становится более явным. У турок постоянно встречаются полуимена, полуфамилии, в которых за самым настоящим именем отца следует соединенное с ним слово «оглу» (у татар «оглы»): «Ахмат-оглу», «Айваз-оглу»; это словечко—особая форма принадлежности от слова «огул», означающего «парень», «сын». Наименование «Керим Ахмат-оглу» можно перевести на русский язык так: «Керим, сын Ахмета». Сами греки позаимствовали у соседей — турок — это словцо: у них встречаются граждане, носящие фамилии Папаник-огло, Костандж-огло. У иранцев тюркское «оглу» уступает место слову «заде», имеющему тот же смысл и значение. Недаром, поселяясь в России, многочисленные Айваз-оглу и Гассан-заде легко превращались в Айвазовых и Гасановых. И неудивительно, — ведь это было одно и то же.
Когда грузин хочет отметить, что такой-то является сыном своего отца, он прибегает к частице «-швили»: «Зеделашвили»—«сын Зеделая», «Каландаришвили»— сын Каландара. В таких же случаях армянин пользуется частицей «-ян», «-яни». «Мкртичян» значит «сын Мкртича» — «Никиты», иначе говоря, Никитич или Никитин. «Иоаннисиан» — то же, что Иоаннович или Иванов. Очень любопытно, заинтересовавшись фамилиями этих народов Советского Союза, наблюдать на них два прямо противоположных явления. Бывает так, что армянские или грузинские (а также осетинские, азербайджанские и другие) фамилии-отчества превращаются в русские на «-ов», «-ев»:
Сараджоглу становится Сараджевым, Ованесьян начинает звать себя Ованесовым и даже Аванесовым. Но сплошь и рядом происходит и обратный процесс: русские слова втягиваются в армянские или тюркские фамилии и начинают жить уже в сопровождении совсем нерусских суффиксов. Так возникли, несомненно, такие фамилии-гибриды, как Лисициани, Медникян и т. п.
Само собой разумеется, это может происходить по одной-единственной причине: языки у разных народов разные, а способ мышления один. Отчество везде остается отчеством, хотя понятие «сын своего отца» выражается в разных частях мира самыми различными и непохожими друг на друга словами.
Однако, как они ни отличаются одно от другого, выражают-то они одно и то же. Именно поэтому их так легко бывает и заменить одно другим.
100 крон за фамилию
Если бы вы были состоятельным датчанином и жили сегодня в Копенгагене, вы бы могли хоть каждый день покупать себе новую фамилию. В этом городе существуют специальные конторы по продаже новеньких, свеженьких, только что изготовленных фамилий: стоит сдать заказ, и вам подберут (а если угодно, то и сочинят) какое угодно звучное прозвище опытные ученые, обладающие изысканным вкусом специалисты.
Не верите? Напрасно. Очень серьезное сообщение о таком удивительном торговом предприятии было напечатано в газете «Берлинер Цейтунг» 31 июля 1957 года. Указывалась даже рыночная цена: при перемене фамилии вы должны будете уплатить сорок крон датскому государству и 60 господину ректору Олуфу Эгероду, владеющему замечательной конторой.
Что за чепуха! Как такое странное явление могло возникнуть?
Не торопитесь делать выводы: это далеко не чепуха, и торговля фамилиями имеет свои глубокие корни. Они уходят в тот же самый вопрос, в вопрос об «отчествах».
Загляните в телефонный справочник по любому нашему крупному городу, ну, скажем, по Ленинграду или Москве. Вы заметите: разные фамилии, в зависимости от своей распространенности, занимают там неодинаковую «жилплощадь». В телефонной книжке Ленинграда за 1951 год, например, есть всего один Южик, три Щевелевых, одна Мавлеткина. А вот граждан с фамилией «Иванов» или «Иванова» набралось на пять столбцов. Три столбца понадобилось на «Петровых», два с небольшим на «Павловых». Видимо, самыми распространенными являются у нас все же фамилии «патронимического», «отчественного» происхождения. Это логично, но не всегда удобно: отыскать среди четырехсот Ивановых нужного вам Иванова А. П. не так-то просто. Да хорошо еще, если таких А. П. — всего четверо среди мужчин и ни одной в числе женщин. А попробуйте узнайте, где живет ваш дядюшка, Иванов Иван Иванович, если в справочнике таких И. И. целых десять — правда, в том числе одна явная тетушка. (В Москве, по сведениям газет, в 1964 году проживали 15 Александров Сергеевичей Пушкиных. Там числились прописанными 18 Николаев Васильевичей Гоголей, 10 Евгениев Онегиных. Ивановых в Москве в том году было 90 тысяч, из них — тысяча Ивановых Иванов Ивановичей… Недурно, а? А вот гражданин Нюнькин в Москве 1964 года был один..
Так дело обстоит у нас, и это неудивительно: русский народ за много веков полюбил имя Иван. А что в этом смысле делается в Дании, в Копенгагене? Если вам как-либо удастся взять в руки копенгагенскую телефонную книгу за 1956 год, вы ужаснетесь.
В этой книге 208 столбцов (столбцов, а не строк) заполнено абонентами, носящими ту же самую фамилию «Иванов», только в ее датском виде: Хансен. 204 столбца отведены там на Нильсенов, 190 — на Йенсенов. Андерсены расположились на 120 колонках, Ларсены захватили их 107, Педерсены (иначе говоря, Петровы или Петровичи) —80. С ними почти наравне идут Кристенсены, Йоргенсены, Ольсены, Расмуссены и Серенсены; за каждым из этих кланов от 50 до 100 столбцов. И только бедные Якобсоны (Яковлевы) и Мадсены довольствуются не более чем 30 столбцами на фамилию…
Позвольте, но ведь это же кошмар! Имя Ханс распространено в Дании столь же широко, как и фамилия Хансен; если вам нужно доискаться до какого-нибудь Ханса Хансена, не зная его места обитания, вам придется обзвонить по меньшей мере несколько десятков столбцов, несколько сотен сердитых, недовольных, занятых, не расположенных с вами любезничать абонентов…
Удивительное ли дело, что чрезвычайное изобилие в Дании одинаковых, как две капли воды похожих друг на друга, фамилий стало в последнее время чуть ли не национальным бедствием. Пока все эти Ларсы Ларсены и Нильсы Нильсены (отчеств в нашем смысле в Дании нет) жили каждый на своем хуторке или в своей деревушке, этот — над Зундом, а тот — у залива Яммер-Бугт, все шло хорошо. Телефонов не было, зато были у каждого свои приметы: один был рыбак, второй поселился под большим дубом, у третьего имелась всей округе известная рыжая борода. А теперь в крупном городе как отличишь нужного вам человека, роясь в справочнике, висящем в будке телефона-автомата?
Все это выглядит шуткой, но, по-видимому, затруднения создались далеко не шуточные, раз правительство Дании не только разрешило, но и всячески поощряет замену подобных «стандартных» фамилий новыми, пусть вычурными и даже некрасивыми, но только бы непохожими на другие. Это не пустяк, если жажда менять фамилии оказалась такой большой, что предприимчивые «ректоры Эгероды» стали открывать специальные «фабрики фамилий» и назначать солидную цену за свои услуги, а доведенные до крайности граждане—выворачивать карманы и выкладывать на столы Эгеродов сотни крон, в надежде вырваться из толпы обезличенных, как зерна в ворохе пшеницы похожих друг на друга, Кристенсенов и Йоргенсенов.
Не верите? Напрасно. Очень серьезное сообщение о таком удивительном торговом предприятии было напечатано в газете «Берлинер Цейтунг» 31 июля 1957 года. Указывалась даже рыночная цена: при перемене фамилии вы должны будете уплатить сорок крон датскому государству и 60 господину ректору Олуфу Эгероду, владеющему замечательной конторой.
Что за чепуха! Как такое странное явление могло возникнуть?
Не торопитесь делать выводы: это далеко не чепуха, и торговля фамилиями имеет свои глубокие корни. Они уходят в тот же самый вопрос, в вопрос об «отчествах».
Загляните в телефонный справочник по любому нашему крупному городу, ну, скажем, по Ленинграду или Москве. Вы заметите: разные фамилии, в зависимости от своей распространенности, занимают там неодинаковую «жилплощадь». В телефонной книжке Ленинграда за 1951 год, например, есть всего один Южик, три Щевелевых, одна Мавлеткина. А вот граждан с фамилией «Иванов» или «Иванова» набралось на пять столбцов. Три столбца понадобилось на «Петровых», два с небольшим на «Павловых». Видимо, самыми распространенными являются у нас все же фамилии «патронимического», «отчественного» происхождения. Это логично, но не всегда удобно: отыскать среди четырехсот Ивановых нужного вам Иванова А. П. не так-то просто. Да хорошо еще, если таких А. П. — всего четверо среди мужчин и ни одной в числе женщин. А попробуйте узнайте, где живет ваш дядюшка, Иванов Иван Иванович, если в справочнике таких И. И. целых десять — правда, в том числе одна явная тетушка. (В Москве, по сведениям газет, в 1964 году проживали 15 Александров Сергеевичей Пушкиных. Там числились прописанными 18 Николаев Васильевичей Гоголей, 10 Евгениев Онегиных. Ивановых в Москве в том году было 90 тысяч, из них — тысяча Ивановых Иванов Ивановичей… Недурно, а? А вот гражданин Нюнькин в Москве 1964 года был один..
Так дело обстоит у нас, и это неудивительно: русский народ за много веков полюбил имя Иван. А что в этом смысле делается в Дании, в Копенгагене? Если вам как-либо удастся взять в руки копенгагенскую телефонную книгу за 1956 год, вы ужаснетесь.
В этой книге 208 столбцов (столбцов, а не строк) заполнено абонентами, носящими ту же самую фамилию «Иванов», только в ее датском виде: Хансен. 204 столбца отведены там на Нильсенов, 190 — на Йенсенов. Андерсены расположились на 120 колонках, Ларсены захватили их 107, Педерсены (иначе говоря, Петровы или Петровичи) —80. С ними почти наравне идут Кристенсены, Йоргенсены, Ольсены, Расмуссены и Серенсены; за каждым из этих кланов от 50 до 100 столбцов. И только бедные Якобсоны (Яковлевы) и Мадсены довольствуются не более чем 30 столбцами на фамилию…
Позвольте, но ведь это же кошмар! Имя Ханс распространено в Дании столь же широко, как и фамилия Хансен; если вам нужно доискаться до какого-нибудь Ханса Хансена, не зная его места обитания, вам придется обзвонить по меньшей мере несколько десятков столбцов, несколько сотен сердитых, недовольных, занятых, не расположенных с вами любезничать абонентов…
Удивительное ли дело, что чрезвычайное изобилие в Дании одинаковых, как две капли воды похожих друг на друга, фамилий стало в последнее время чуть ли не национальным бедствием. Пока все эти Ларсы Ларсены и Нильсы Нильсены (отчеств в нашем смысле в Дании нет) жили каждый на своем хуторке или в своей деревушке, этот — над Зундом, а тот — у залива Яммер-Бугт, все шло хорошо. Телефонов не было, зато были у каждого свои приметы: один был рыбак, второй поселился под большим дубом, у третьего имелась всей округе известная рыжая борода. А теперь в крупном городе как отличишь нужного вам человека, роясь в справочнике, висящем в будке телефона-автомата?
Все это выглядит шуткой, но, по-видимому, затруднения создались далеко не шуточные, раз правительство Дании не только разрешило, но и всячески поощряет замену подобных «стандартных» фамилий новыми, пусть вычурными и даже некрасивыми, но только бы непохожими на другие. Это не пустяк, если жажда менять фамилии оказалась такой большой, что предприимчивые «ректоры Эгероды» стали открывать специальные «фабрики фамилий» и назначать солидную цену за свои услуги, а доведенные до крайности граждане—выворачивать карманы и выкладывать на столы Эгеродов сотни крон, в надежде вырваться из толпы обезличенных, как зерна в ворохе пшеницы похожих друг на друга, Кристенсенов и Йоргенсенов.