Страница:
Первый ведущий:
Деревья,
на землю из сини небес
пали вы стрелами грозными.
Кем же были пославшие вас исполины?
Может быть, звездами?
Ваша музыка – музыка птичьей души,
Божьего взора
И страсти горней.
Деревья,
Сердце мое в земле
Узнают ли ваши суровые корни?
Второй ведущий:
Я твое повторяю имя
По ночам во тьме молчаливой,
Когда собираются звезды
К лунному водопою.
И смутные листья дремлют,
Свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
Пустотою из звуков и боли,
Обезумевшими часами,
Что о прошлом поют поневоле.
Я твое повторяю имя
Этой ночью во тьме молчаливой,
И звучит оно так отдаленно,
Как еще никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звезды,
И печальней, чем дождь усталый.
Полюблю ли тебя я снова,
Как любить я умел когда-то?
Разве сердце мое виновато?
И какою любовь моя станет,
Когда белый туман растает?
Будет тихой и светлой?
Не знаю.
Если б мог по луне гадать я,
Как ромашку, ее обрывая!
Первый ведущий:
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы…
– Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
– Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
– Юноша с темною кровью,
что в ней шумит, не смолкая?
– Это вода, сеньор мой,
вода морская…
– Мать, отчего твои слезы
льются соленой рекою?
– Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.
– Сердце, скажи мне, сердце, —
откуда горечь такая?
– Слишком горька, сеньор мой,
вода морская…
А море смеется
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы.
Второй ведущий:
Все дрожит еще голос,
одинокая ветка,
от минувшего горя
и вчерашнего ветра.
Ночью девушка в поле
тосковала и пела —
И ловила ту ветку,
но поймать не успела.
Ах, луна на ущербе!
Сотни серых соцветий
оплели ее тело.
И сама она стала,
как певучая ветка,
дрожью давнего горя
и вчерашнего ветра.
Первый ведущий:
И тополя уходят,
но след их озерный светел.
И тополя уходят,
но нам оставляет ветер.
А он умирает ночью,
обряженный черным крепом.
Но он оставляет эхо,
плывущее вниз по рекам.
А мир светляков нахлынет —
и прошлое в нем потонет.
И крохотное сердечко
раскроется на ладони.
Лорка всегда любил театр. Он организовал университетский бродячий театр «Ла Баррака», который кочевал по Испании, знакомя зрителей с классическим репертуаром. Он ставил и свои пьесы, сочинял для них музыку, рисовал костюмы, декорации. «Театр, – говорил Лорка, – это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой должно обличать лживую или ветхую мораль, представляя через живые судьбы вечные законы сердца и души человеческой». Не только пьесы, но и многие стихи поэта – настоящий театр, «школа смеха и слез», в которой перед нами предстают «вечные законы сердца и души человеческой».
(«Как улитка отправилась путешествовать и кого она встретила в пути». Инсценировка стихотворения)
Второй ведущий:
Первый ведущий:
В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.
Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
А время на циферблатах
уже истекало кровью.
В воздухе все более и более явственно ощущалась тревога: к власти рвался фашизм. Все громче звучит лозунг «Смерть интеллигенции!». Страх, ненависть к свободной мысли, террор – вот что определяет ситуацию в Испании к 1936 г.
В той Испании культуре не было места. Часть интеллигенции ушла в изгнание, эмигрировала. Тем, кто остался, суждено было выстрадать свои убеждения.
В это жестокое время, в апогее политической борьбы, Лорка первым ставит свою подпись под такими документами, как антифашистские манифесты 1933 и 1935 гг., воззвание к интеллигенции. Его высказывания этих лет весьма определенны: «Я брат всем людям, и мне отвратительны те, кто любит родину вслепую и приносит себя в жертву пустым националистическим идеалам».
«На этой земле я всегда буду с теми, у кого ничего нет. С теми, кто лишен всего, даже покоя нищеты… Мы, я имею в виду интеллигенцию, призваны принести жертвы».
«Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют: с цыганами, неграми, евреями, маврами».
«Цыгане – воплощение благородства, вольности, гордости. Когда они в неволе – это противоестественно».
Второй ведущий («Песня убитого цыгана»):
(М. Глинка. Арагонская хота. Чтение на фоне музыки)
Двадцать и два удара.
Двадцать и три с размаху.
Меня обряди ты, мама,
В серебряную бумагу.
Воды, господа гвардейцы!
За каплю вознаградится!
Воды, где весло и солнце!
Воды мне, воды, водицы!
Ай, полицейский начальник
Там наверху на диване!
Таких платков не найдется,
Чтоб эту кровь посмывали.
Первый ведущий:
В начале 1936 г. жандармский начальник подал на поэта в суд, предъявив книгу «Цыганское романсеро». Он имел в виду «Романс об испанской жандармерии»: в радостный и звонкий цыганский город врываются жандармы, сгущается черный цвет, становясь символом жестокости, насилия, смерти.
Второй ведущий («Романс об испанской жандармерии»):
Первый ведущий:
Их кони черным-черны,
И черен их шаг печатный.
На крыльях плащей чернильных
Блестят восковые пятна.
Надежды свинцовый череп —
Заплакать жандарм не может;
Затянуты в портупею
Сердца из свинцовой кожи.
Полуночны и горбаты,
Несут они за плечами
Песчаные смерчи страха,
Клейкую мглу молчанья.
От них никуда не деться —
Мчат, затая в глубинах
Тусклые зодиаки
Призрачных карабинов…
Негодование оскорбленного жандарма Лорка не принял тогда всерьез. Однако оно стало зловещим предзнаменованием того, что случилось через несколько месяцев.
17 июля 1936 г. в Гранаде начался фашистский мятеж. Город, прекрасный, как гранат, проснулся, обрызганный человеческой кровью. Черные эскадроны смерти расстреливали Гранаду у кладбищенской стены.
Лозунг «Смерть интеллигенции!» стал служебной инструкцией: расстреливали врачей, юристов, преподавателей, журналистов, ученых. Первым указом нового губернатора гранадское кладбище было объявлено запретной зоной. Второй указ запрещал родным хоронить казненных. Ров у кладбищенской стены стал братской могилой. Свидетель казней – кладбищенский сторож – сходит с ума.
Почти 6000 человек было расстреляно в окрестностях Гранады за время мятежа. Лорка стал одной из первых жертв франкистов.
Второй ведущий:
Первый ведущий:
Тиран ненавидит поэта,
Поэт ненавидит тирана.
Цыганскую нацию эту
Тираны с земли стирали.
Но соловьи заливаются
И, не щадя усилий,
Освистывают, издеваются
Над фюрером и каудильо.
Поэты встают спозаранку
И солнечный лик воспевают,
Но коротышку Франко
В поэзии забывают.
Той, что всего дороже,
Поэт поклоняется набожно,
А Франко – гнусная рожа,
Поэту его не надобно.
Поэт луной восхищается
И тучкой, что в небе нависла,
Но слово «воспрещается»
Поэту ненавистно.
Покуда синее небо
Над Лоркой лучи простирало,
Его не менее хлеба
Питала ярость к тирану.
Поэт ненавидит тирана.
Лорку расстреливали ночью. С ним рядом шли к смерти два бандерильо и старик учитель из соседней деревни. Поэт подбадривал своих товарищей и много курил, как курят, напрягая волю и мысль.
Второй ведущий:
Первый ведущий:
Когда я умру,
Схороните меня с гитарой
В речном песке.
Когда умру…
В апельсиновой роще старой,
В любом цветке.
Когда умру,
Буду флюгером я на крыше,
На ветру.
Тише…
Когда умру!
Не было гитары и речного песка. Была мягкая глина. Как прозаично все в этом мире… Лорку расстреляли близ селения Виснар у Источника Слез, потому что там удобно копать: земля – мягкая глина. Его приняла и оплакала природа. Тела затолкали в яму, засыпали землей. Он лежал в ней среди других убиенных. Над ними – камни да кресты. Он остался под чужим камнем или крестом. А кто-то другой – под его крестом или камнем. Лорка нашел вечный покой в братской могиле, но он ведь и хотел быть братом всем людям…
Второй ведущий (Н. Асеев. «Песнь о Гарсиа Лорке»):
Первый ведущий:
Почему ж ты, Испания,
в небо смотрела,
Когда Гарсиа Лорку увели для расстрела?
Андалузия знала,
И Валенсия знала, —
Что ж земля под ногами убийц не стонала?!
Что ж вы руки скрестили
И губы не сжали,
Когда песню родную на смерть провожали?!
Увели не к стене его,
Не на площадь, —
Увели, обманув, к апельсиновой роще.
Шел он гордо,
Срывая в пути апельсины
И бросая с размаху в пруды и трясины;
Те плоды под луною
В воде золотели
И на дно не спускались, и тонуть не хотели.
Будто с неба срывал
И кидал на планеты, —
Так всегда перед смертью поступают поэты.
А жандармы сидели,
Лимонад попивая
И слова его песен про себя напевая.
Долгое время о гибели Гарсиа Лорки молчали. Губернатор Гранады на запрос мировой общественности ответил: «Местопребывание Ф. Гарсиа Лорки нам неизвестно».
Но в 1937 г. сам диктатор – генерал Франко – счел необходимым оправдаться и объявить свою версию гибели поэта, на 40 лет ставшую в Испании официальной: «Следует признать, что во время установления власти в Гранаде этот писатель, причисленный к мятежным элементам, умер. Такие случайности естественны во время военных действий». Как много таких случайностей в истории мировой литературы…
Второй ведущий (А. Вознесенский):
Первый ведущий:
Поэтов тираны не понимают,
когда понимают – тогда убивают.
Убийцы над Вами от бешенства плакали
и жгли Ваши книги, как вечные факелы!
Минута молчанья! Минута анафемы
заменит некрологи и эпитафии.
Анафема вам, солдатская мафия,
анафема!
Убийцам поэтов, по списку, алфавитно
анафема!
Каждый год в день гибели Лорки жительница Гранады Эмилия Льянос Медина приходила на место расстрела и возлагала розы. Жандармы растаптывали их – на земле проступали бурые пятна крови. Ее арестовывали и уводили, но все равно в годовщину расстрела она шла крестным путем Лорки…
Книги Лорки были публично сожжены на гранадской площади. Так пытались уничтожить его голос, но он звучит в шуме ветра, в шорохе цветов и трав, в плаче гитарных струн, в сердце испанского народа.
(Р. де Визе. Сарабанда. Чтение на фоне музыки)
Второй ведущий:
Первый ведущий:
Хочу вернуться к детству моему.
Вернуться в детство и потом – во тьму.
Простимся, соловей?
Ну что ж, пока!..
Во тьму и дальше.
В чашечку цветка.
Простимся, аромат?
И поспеши…
В ночной цветок.
И дальше, в глубь души.
Прощай, любовь?
Всего тебе, всего!
(От вымершего сердца моего…)
Второй ведущий:
Прощаюсь
У края дороги.
Угадывая родное,
Спешил я на плач далекий,
А плакали надо мною.
Прощаюсь
У края дороги.
Иною, нездешней дорогой
Уйду с перепутья
Будить невеселую память
О черной минуте.
И кану прощальною дрожью
Звезды на восходе.
Вернулся я в белую рощу
Беззвучных мелодий.
Первый ведущий:
Сливаются реки,
Свиваются травы.
А я
Развеян ветрами.
Войдет благовещенье
В дом к обрученным,
И девушки встанут утрами —
И вышьют сердца свои
Шелком зеленым.
А я
развеян ветрами.
Из воспоминаний о поэте: «Из всех людей, которых я знал, первым всегда останется Федерико. И сейчас я говорю не о стихах, не о пьесах – о нем самом. Я не знаю человека, который обладал бы такой магической и легкой властью. Стоило Федерико войти, сесть за рояль, заиграть колыбельную или Шопена, стоило ему начать рассказывать какую-нибудь историю, как вы покорялись – с первого слова, с одной улыбки. А если он начинал читать стихи, более уже ничего не существовало – только этот глуховатый голос, переливающийся светом и тьмой… Он был явлением природы, произведением искусства. В нем были радость, страсть и юность. Он был как пламя.
Он старался всегда оставаться верным своему правилу: „радость вопреки всему“. А „самая печальная на свете радость, – считал Лорка, – быть поэтом“. Цель искусства, поэзии он видел в духовном единении людей. „Пусть отзовутся ваши сердца“, – мечтал поэт.
Однажды Лорку спросили: „Зачем ты пишешь?“ Он ответил: „Чтобы меня любили“».
Второй ведущий:
(Звучат удары колокола)
Не хватит жизни…
а зачем она?
Скучна дорога,
а любовь скудна.
Нет времени…
А стоят ли труда
приготовления
к отплытью в никуда?
Друзья мои!
Вернем истоки наши.
Не расплещите
Душу в смертной чаше!
Первый ведущий (Э. Межелайтис. «По ком звонит колокол»):
Ах, по ком звонит колокол
(в этом ритме траурном так размеренны повторенья)?
По ком он вызванивает реквием – по ком, по ком?
И между людьми остаются пробелы,
Как между строфами стихотворенья.
Смерть забирает и грешного и безгрешного,
но в первую очередь самого лучшего,
самого храброго,
самого нежного.
Оглянитесь назад…
Илиады лавровый венок,
Леонардо бессмертные краски,
Микеланджело бронза.
И так мудро наивен Сервантес, и трагически гневен Шекспир.
Гете бронзовый бюст. Достоевский, Толстой и Бальзак,
их гористая проза.
Буйство красок и звуков. Божественный пир.
Перебитые крылья Бодлера, Верхарна и Блока.
И оглохший Бетховен, от грядущего ждущий вестей.
Ну, и ты, наконец, мой любимейший – Гарсиа Лорка.
Все вы – строфы огромного эпоса человеческих вечных страстей.
Ах, по ком звонит колокол, о Мадрид, этот ранний колокол
над старинными башнями, где, как барка,
плывет мавританская арка?
Лорка! – в аэропорт врывается колокол.
Лорка! – по аэропорту медь разливает колокол.
Федерико Гарсиа Лорка!
Это звучит горячий пепел поэта,
Песня поэта. Смерти для песни нет.
«Когда я умру, оставьте дверь на балкон открытой…»
Так он писал – и к открытой двери
Каждое утро тихо идет поэт…
7. «Раскройте книгу мою!..»
(Поэты о поэзии)
(9 класс)
СОДЕРЖАНИЕ
1. Творцы, несущие «свет новизны».2. Поэзия – особая страна.
3. «Они родня по вдохновенью». Что объединяет поэтов.
4. «Стихи не пишутся – случаются». Поэты о творчестве.
5. Обращение поэтов к современникам и потомкам.
Вечер такого рода дает возможность познакомить слушателей с творчеством юных поэтов – ее участников. Так в ходе данного вечера состоялась презентация поэтического сборника «Дебют».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
1) ведущий;2) первый чтец;
3) второй чтец;
4) третий чтец;
5) участники вечера – молодые поэты.
ХОД ВЕЧЕРА
Поэзия – моя держава,
Я вечный подданный ее.
М. Светлов
(Звучит музыка. Ф. Лист. «Грезы любви»)
Истинная поэзия – это любовь,
Мужество и жертва.
Ф. Г. Лорка
Ведущий:
Сегодняшняя наша встреча посвящена не просто поэзии. Сегодня мы услышим, что думают сами поэты о своем творчестве, о роли поэзии в жизни, о том, что же это такое – поэзия, почему вот уже много веков она волнует человеческие сердца, в чем ее тайна? Вы услышите стихотворения русских и зарубежных поэтов. И очень бы хотелось, чтобы каждый из вас услышал те строки, которые предназначаются именно вам. Так слушайте: говорят поэты.
Второй чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):
Третий чтец (читает слова О. Берггольц):
Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А, может, и смерти нет.
«Среди множества ремесел и искусств, воздействующих на человеческую душу, нет силы более доброй и более беспощадной, чем поэзия. Она все может. Я утверждаю: она сильнее атомной бомбы – разрушающее и творящее слово, пропитанное кровью любящего сердца, светом ищущего духа, окрыленное великой нашей идеей. Нет подчинения более добровольного и более неодолимого, чем подчинение поэзии. Нет любви более вознаграждаемой, чем любовь к поэзии. Любящий поэзию – дважды поэт!».
Первый чтец (читает стихотворение Н. Матвеевой):
(Звучит музыка. Г. Свиридов. «Пастораль»)
…Когда потеряют значенье слова и предметы,
На землю, для их обновленья, приходят поэты.
Их тоска над разгадкою скверных, проклятых вопросов —
Это каторжный труд суеверных старинных матросов,
Спасающих старую шхуну Земли…
Второй чтец (читает стихотворение Р. Тагора):
Ведущий:
Во тьме, у истока времен, занимался рассвет…
Измучась молчаньем за тысячи лет,
Земля вопрошала: «Когда, одолев немоту, я речь обрету?»
Приди, словно утро, поэт, ради жизни приди —
Рождается солнце, и огненный день впереди,
И свежие ритмы опять готовы звучать рассвету вослед,
И небо омыто росой, и рушится сумрак пустой,
И властвует свет.
Приди, и да вновь зазвучит, западая в сердца,
Твой зов, твоя песня во славу творца,
Несущего свет новизны,
Того, кто приносит добро, а не зло,
И смотрит светло на толпы людей с вышины,
Того, кто вручает свои письмена
Тебе, одинокий поэт,
И снова душа твоя потрясена,
Охвачена болью разлуки и бед,
Но воздухом благоуханным свободная песня полна,
И тронута светом багряным небесная голубизна.
Поэзия – особый мир со своими законами, мир, в котором «звучат свежие ритмы», «властвует свет», куда нет доступа жестоким, бескрылым, ограниченным.
Третий чтец (читает стихотворение Е. Евтушенко):
Первый чтец (читает стихотворение В. Набокова «Страна стихов»):
Поэзия – великая держава.
Империй власть, сходящая с ума,
Ей столько раз распадом угрожала,
Но распадалась все-таки сама.
Поэзия – такое государство,
Где правит правда в городе любом,
Где судят, как за нищенство, за барство,
Где царствует, кто стал ее рабом.
В ней есть большие, малые строенья,
Заборы лжи, и рощи доброты,
И честные нехитрые растенья,
И синие отравные цветы.
И чем подняться выше, тем предметней
Плоды ее великого труда —
Над мелкой суетливостью предместий
Стоящие сурово города.
Ведущий:
Дай руки, в путь! Найдем среди планет
Пленительных такую, где не нужен
Житейский труд. От хлеба до жемчужин
Все купит звон особенных монет.
И доступа злым и бескрылым нет
В блаженный край, что музой обнаружен,
Где нам дадут за рифму целый ужин
И целый дом за правильный сонет.
Там будем мы свободны и богаты…
Какие дни. Как благостны закаты.
Кипят ключи кастильские во мгле.
И, глядя в ночь на лунные оливы
В стране стихов, где боги справедливы,
Как тосковать мы будем о земле!
Говорить прозой о поэзии трудно: ведь стихи воспринимаются сердцем, чувством, так же, как музыка. Каждый по-своему ощущает их красоту, находит что-то свое, необходимое его внутреннему миру. Поэзия полна пленительных тайн. Может быть, только для нас, читателей? А что думают об этом сами поэты?
Второй чтец (читает стихотворение Н. Рыленкова):
Третий чтец (читает стихотворение Л. Фелипе):
Ты не притча и не причуда,
Не прибежище и не профессия,
Ты всегда – ожидание чуда,
Потому-то ты и поэзия.
Первый чтец (читает слова Ф. Г. Лорки):
Разберите стихи на слова,
Отбросьте бубенчики рифм,
Ритм и размер,
Даже мысли отбросьте.
Провейте слова на ветру.
Если все же останется что-то,
Это и будет поэзия.
«Поэзия заключена во всех вещах: в уродливых, прекрасных, отталкивающих; все дело в том, чтобы суметь извлечь ее… Все увидеть, все почувствовать… Поэзия не знает границ. Вот вы возвращаетесь домой промозглым утром, подняв воротник, от усталости едва волоча ноги, а она ждет вас на пороге. А может, у ручья, или на ветке оливы, или на скате крыши… везде есть своя тайна, и поэзия – это тайна, которая живет во всем… Мимо идет человек, вы взглянули на женщину, пес перебежал дорогу – все это поэзия…».
Второй чтец (читает стихотворение Р. Гамзатова):
Ведущий:
Стихотворение – стихов творенье.
Такого ремесла на свете нет.
А что же есть? Есть горы в отдаленье,
Дожди и снегопады, тьма и свет.
На свете есть покой и есть движенье,
Есть смех и слезы – память давних лет,
Есть умиранье и возникновенье,
Есть истина и суета сует.
Есть жизни человеческой мгновенье
И остающийся надолго след.
И для кого весь мир, все ощущенья
Поэзия – тот истинный поэт.
Но как же пишутся стихотворенья?
На сей вопрос я сам ищу ответ.
Попробуем вместе с Р. Гамзатовым найти ответ на этот вопрос в творчестве русских поэтов.
Третий чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина):
Ведущий:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует:
Они жрецы единых муз,
Единый пламень их волнует;
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью.
Вдохновение… Душевный подъем, который овладевает поэтом в часы творческого труда. К автору этих строк, Пушкину, вдохновение чаще всего приходило осенью. В одном письме он признавался: «Не пишу покамест ничего, ожидаю осени». В другом: «Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает…». Жизнь художника, его вдохновенный труд изобразил А. Пушкин в стихотворении «Осень».
Первый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина):
Ведущий:
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русский холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь…
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят – я снова счастлив, молод…
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом
Огонь опять горит – то яркий свет лиет,
То тлеет медленно – а я пред ним читаю
Иль думы долгие в душе моей питаю.
И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне
Излиться, наконец, свободным проявленьем —
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
Лицейский друг Пушкина А. Дельвиг в сонете «Вдохновение» утверждал, что в эти удивительные, редкие мгновения поэт «говорит с грядущими веками», обретая бессмертие.
Второй чтец (читает стихотворение А. Дельвига):
Ведущий:
Не часто к нам слетает вдохновенье,
И краткий миг в душе оно горит;
Но этот миг любимец муз ценит,
Как мученик с землею разлученье.
В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты чем, восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье.
И презренный, гонимый от людей,
Блуждающий один под небесами,
Он говорит с грядущими веками;
Он ставит честь превыше всех частей,
Он клевете мстит славою своей
И делится бессмертием с богами.
Не случайно Пушкин назвал своих собратьев по перу – «они родня по вдохновенью». Столь же торжественно, как и Дельвиг, пишет о поэтическом вдохновении И. Козлов в стихотворении «Гимн Орфея».
Третий чтец (читает стихотворение И. Козлова «Гимн Орфея»):
Ведущий:
Когда поэт на языке земном
Передает пророческим пером
Таинственные вдохновенья
И осветлит души виденья
Поэзии огнем, —
Венчает мир, исполнен удивленья,
Чело певца бессмертия венком.
А как представляли процесс творчества поэты серебряного века?
Первый чтец:
Второй чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):
Бывает так: какая-то истома
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы, и стоны,
Сужается какой-то тайный круг;
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него неповторимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо….
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, —
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.