Страница:
– Быть посему. Позови мне верховую боярыню.
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 13
Загадочное богомолье
На Москве никого не подивила поездка царицы Марьи и ее дочери Ксении на богомолье в Троице-Сергиеву обитель. Озадачило лишь то, что на сей раз поезд царицы был втрое меньше обычного. Рассудили так: царь Борис, сберегая государеву казну, вознамерился отменить пышные выезды.
Еще ночью гудел весь царский терем. Всех на ноги подняли: кравчих, постельниц, ларешниц, мовниц… Казначеи еще загодя поспешали к царицыной Мастерской палате, дабы отрыть кипарисовые сундуки, коробья и ларцы, в коих хранилось выходное да ездовое платье. Открывали с особой предосторожностью, ибо всякое белье оберегалось от порчи, заговора и наговора. Упаси бог, ежели в сундуке или в ларце колдовской корешок окажется. Тогда казначеям – голова с плеч.
Всю ночь челядь не сомкнула глаз в кухонных избах, подвалах и кладовых, откуда собирали в путь-дорогу разные питья и яства. Тут тоже глаз да глаз: все должно быть свежее, не залежалое, отборное: мед, икра черная и красная, квасы и сбитни…
Из Москвы выехать – не птице из клетки выпорхнуть. Как из Кремля выбрался, по улицам и улочкам Китай-города, Белого города и Скородома проехать не так-то уж и просто, ибо народ со всего города сбегается поглазеть на царицын выезд. Тут без стрельцов не обойтись. Впереди идут стрельцы с батогами, за ними следуют скороходы с бичами, дабы путь расчищать. Кто только не лезет к громадной царицыной колымаге, расписанной золотом! Скороходы едва успевают кнутами размахивать.
За колымагой Марьи Григорьевны едут для оберегания царицы (четверо в ряд) конные стрельцы в красных кафтанах, а за ними следует колымага царевны, в коей находится мамка и верховая боярыня, а уж потом – колымаги с боярынями, боярышнями, с сенными девушками. «За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. В одной из повозок постели путные, в других – платья, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными. Позади всего поезда «телега поборная. В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают. Рядом с телегой старший дьяк Царицына приказа шагает. Он челобитные принимает, что ей по пути подают».
Когда отъезжали от дворца, то до Фроловских ворот царицу сопровождал Григорий Васильевич Годунов в золотном кафтане с оплечьями, расшитыми драгоценными каменьями, и в собольей шапке, усеянной самоцветами. Опираясь на дорожный посох сандального дерева, боярин зорко посматривал на поезд и вспоминал слова государя:
– На тебя вверяю Ксению, боярин. Головой отвечаешь. Все ли продумал?
– Мыслю, оплоха не будет. Только бы царица не подвела.
– С Марьей у меня был уже разговор, лишнего не сболтнет, иначе…
Борис Федорович не договорил, но Григорий Васильевич отчетливо понимал, что стоит за царским «иначе».
Царица Марья была не только сварлива, но и болтлива, однако Борис Федорович ей строго-настрого наказал:
– Ты доедешь до Троицкой монастыря, а Ксения вместо обители окажется на одном из лесных угодий, дабы поправить здоровье.
– Да что я людям скажу?
– Скажешь, что Ксению недуг охватил, а посему возвращается в Москву.
– Но люди – не дураки. На Москву-то они без царевны вернутся и почнут вертеть языками. Свинья скажет борову, а боров – всему городу.
– Ни кто на Москву не вернется. Они будут на лесном угодье с царевной, и каждый станет держать язык за зубами. Сама держи рот на замке, а коль не удержишь – в монастырскую келью спроважу. И на том тебе свое царское слово даю.
Веско и непреложно заявил государь.
Обижена была Марья. Эк чего удумал супруг! Отправить в леса дремучие, и без ее материнского пригляда. Верховая боярыня – не родная мать, разве можно на нее во всем полагаться? И где жить? В дебрях, среди зверья и леших. Никак из ума выжил государь. В такой глухомани никакой шатер не спасет. Прибежит ночью ведмедь и в клочья шатер раздерет, чадо в усмерть перепугает, а то и вовсе живота лишит. Страсти какие! И ради чего? Чадо потешить, будто ей в тереме худо живется, будто не с золотого блюда ест и пьет. И впрямь спятил государь. Вначале норовила отговорить его от глупой затеи, но Борис вспылил, назвал ее «недотепой» и пригрозил наказаньем. Пришлось, скрепя сердце, смириться, ибо царь перекоров не терпит. Но душа Марьи пылала гневом. В кой раз она понуждена подчиниться воле супруга!
Поезд царевны возвращался в стольный град совсем малым: еще загодя дворецкий отобрал лишь самых необходимых царевне людей, среди которых оказался и Василий Пожарский. Узкая дорога к Серебрянке, по коей едва проходила колымага, была заранее расчищена дворовыми людьми Годунова.
Ксения узнала о поездке на Серебрянку еще на Москве и тому была обрадована. Сейчас она сидела на атласном тюфяке, расписанном розами, репьями да птицами и, откинув персидскую камку с колымажного окна, разглядывала через слюду пышные разлапистые сосны.
– Ой! – вдруг встрепенулась она. – Белка! Белка по древу скачет, боярыня! Я недавно ее на бумаге живописала. Какая она пушистая!.. А на Серебрянке и вправду есть серебряный родник?
– Вправду, государыня-царевна. Вода из родника как серебряная. Скоро увидишь…
Все последнее время Демша не переставал удивляться. Жили тихо, покойно и вдруг все круто изменилось. Ни с того, ни с сего на Серебрянку аж царев сродник пожаловал! Все выглядел, высмотрел, поднес пять рублей – и был таков.
Раздумчиво скреб потылицу, но на ум ничего не вспадало.
Надейка была удивлена не меньше супруга. Чего только не передумала своим бабьим умом и как-то молвила:
– Занарок царев боярин не приедет. Никак, починок помышляет у нашей княгини отхватить.
– Да и я о том мекал, но для какой надобности он мне такие деньжищи отвалил? Чудно, Надейка.
– Наказал новую сряду купить.
– Зачем нам сряда? Нам и в своей одежке повадно… Нет, тут что-то не так.
Вскоре на починок вновь приехали три молодца, кои сопровождали царева сродника на Серебрянку. Крепкие, статные, вооруженные саблями и пистолями.
Демша еще с утра собирал соху, а была она из рассохи, двух сошников, палицы, обжей и подвоя. Дело, на первый взгляд, не такое уж и копотливое, но стоит допустить при сборке промах, как соха начнет при пахоте «капризиться»: криулять, ковылять, выскакивать из борозды, заглубляться на два-три вершка меньше или глубже. С сохой шутки плохи, а посему надлежит относиться к ней со всем почтением и тщанием.
Демша так увлекся работой, что не заметил подъехавших к избе всадников.
– Встречай гостей, Демша! – весело воскликнул один из молодцов.
Вздрогнул Демша, ибо не привык он к неожиданным чужим голосам, но когда выпрямился и признал всадников, то обычаем молвил:
– Милости просим. Гостям завсегда рады.
– Кваском не угостишь? Горло пересохло.
– От чего ж не угостить?
Но молодцы с коней не сошли, ибо один из них вспомнил про ключ.
– К роднику, братцы! Там водица отменная.
Птицей сорвались. Демша проводил их озабоченно-вопрошающим взглядом. И чего примчали?
Вошел в избу. Надейка поила молоком сына. Глянула на неспокойное лицо супруга, отложила кринку.
– Что приключилось, Демушка?
– Сызнова царевы люди нагрянули.
Надейка только и выдохнула:
– О, Господи!
Государевы жильцы (а это были они) появились в избе с переметными сумами.
– Получай сряду, хозяева!
На лавку полетели кафтаны и летники доброго сукна, телогреи, сарафаны, рубахи, порты, чоботы, башмаки, шапки, волосники, убрусы…
Надейку оторопь взяла: женские рубахи были белого и красного цвета, с длинными рукавами, расшитыми и украшенными запястьями; летники – из дорогой камки червчатого цвета, телогреи – из тафты, чоботы и башмаки – из юфти и сафьяна… Пресвятая Богородица, какая богатая сряда! Глаза разбегаются.
– Что? – озорно глянув на молодую хозяйку, подмигнул статный чернобровый жилец. – Довольна, женка?
Надейка не ведала, что и молвить. Демша же озадаченно произнес:
– С какой стати, люди добрые?
– Боярин Григорий Васильич Годунов приказал привести. Ты, никак, пять рублей-то на сряду не использовал.
– Так ить… На торги ехать далече. Я верну.
Демша пошарил за иконой Николая Чудотворца и протянул черноусому (никак был за старшего) серебряные монеты, завернутые в тряпицу.
– Сполна верну, ни полушки не истратил.
– Спрячь, Демша. Сии деньги тебе еще сгодятся.
– Тогда и сряду забирайте. Задарма не возьму. Да и одежа не мужичья. Чай, в лесу живем.
Жильцы переглянулись и добродушно рассмеялись.
– Чудной ты мужик, Демша. Ему царев боярин, почитай, кафтан со своего плеча жалует, а он нос воротит. Негоже, ох, негоже.
– Так ить, – смутился Демша, – будто манна с небес. – И пошто мне это всё?
– Наряжайся и носи на здоровье. Скоро изведаешь.
Жильцы поснедали, что Надейка собрала на стол, отдохнули часок на спальных лавках – и восвояси, оставив хозяев избы все в том же замешательстве.
Еще ночью гудел весь царский терем. Всех на ноги подняли: кравчих, постельниц, ларешниц, мовниц… Казначеи еще загодя поспешали к царицыной Мастерской палате, дабы отрыть кипарисовые сундуки, коробья и ларцы, в коих хранилось выходное да ездовое платье. Открывали с особой предосторожностью, ибо всякое белье оберегалось от порчи, заговора и наговора. Упаси бог, ежели в сундуке или в ларце колдовской корешок окажется. Тогда казначеям – голова с плеч.
Всю ночь челядь не сомкнула глаз в кухонных избах, подвалах и кладовых, откуда собирали в путь-дорогу разные питья и яства. Тут тоже глаз да глаз: все должно быть свежее, не залежалое, отборное: мед, икра черная и красная, квасы и сбитни…
Из Москвы выехать – не птице из клетки выпорхнуть. Как из Кремля выбрался, по улицам и улочкам Китай-города, Белого города и Скородома проехать не так-то уж и просто, ибо народ со всего города сбегается поглазеть на царицын выезд. Тут без стрельцов не обойтись. Впереди идут стрельцы с батогами, за ними следуют скороходы с бичами, дабы путь расчищать. Кто только не лезет к громадной царицыной колымаге, расписанной золотом! Скороходы едва успевают кнутами размахивать.
За колымагой Марьи Григорьевны едут для оберегания царицы (четверо в ряд) конные стрельцы в красных кафтанах, а за ними следует колымага царевны, в коей находится мамка и верховая боярыня, а уж потом – колымаги с боярынями, боярышнями, с сенными девушками. «За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. В одной из повозок постели путные, в других – платья, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными. Позади всего поезда «телега поборная. В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают. Рядом с телегой старший дьяк Царицына приказа шагает. Он челобитные принимает, что ей по пути подают».
Когда отъезжали от дворца, то до Фроловских ворот царицу сопровождал Григорий Васильевич Годунов в золотном кафтане с оплечьями, расшитыми драгоценными каменьями, и в собольей шапке, усеянной самоцветами. Опираясь на дорожный посох сандального дерева, боярин зорко посматривал на поезд и вспоминал слова государя:
– На тебя вверяю Ксению, боярин. Головой отвечаешь. Все ли продумал?
– Мыслю, оплоха не будет. Только бы царица не подвела.
– С Марьей у меня был уже разговор, лишнего не сболтнет, иначе…
Борис Федорович не договорил, но Григорий Васильевич отчетливо понимал, что стоит за царским «иначе».
Царица Марья была не только сварлива, но и болтлива, однако Борис Федорович ей строго-настрого наказал:
– Ты доедешь до Троицкой монастыря, а Ксения вместо обители окажется на одном из лесных угодий, дабы поправить здоровье.
– Да что я людям скажу?
– Скажешь, что Ксению недуг охватил, а посему возвращается в Москву.
– Но люди – не дураки. На Москву-то они без царевны вернутся и почнут вертеть языками. Свинья скажет борову, а боров – всему городу.
– Ни кто на Москву не вернется. Они будут на лесном угодье с царевной, и каждый станет держать язык за зубами. Сама держи рот на замке, а коль не удержишь – в монастырскую келью спроважу. И на том тебе свое царское слово даю.
Веско и непреложно заявил государь.
Обижена была Марья. Эк чего удумал супруг! Отправить в леса дремучие, и без ее материнского пригляда. Верховая боярыня – не родная мать, разве можно на нее во всем полагаться? И где жить? В дебрях, среди зверья и леших. Никак из ума выжил государь. В такой глухомани никакой шатер не спасет. Прибежит ночью ведмедь и в клочья шатер раздерет, чадо в усмерть перепугает, а то и вовсе живота лишит. Страсти какие! И ради чего? Чадо потешить, будто ей в тереме худо живется, будто не с золотого блюда ест и пьет. И впрямь спятил государь. Вначале норовила отговорить его от глупой затеи, но Борис вспылил, назвал ее «недотепой» и пригрозил наказаньем. Пришлось, скрепя сердце, смириться, ибо царь перекоров не терпит. Но душа Марьи пылала гневом. В кой раз она понуждена подчиниться воле супруга!
* * *
Еще с полпути на Москву был послан гонец, что царевна малость занемогла, и что царица не ведает: ехать ли Ксении до обители или возвращаться ей во дворец. Пока же поезд медленно, с длительными остановками, двигался к монастырю. И вскоре (вот уж Марья не ожидала!) поезд догнал сам дворецкий, Григорий Годунов, с наказом от государя: царевне быть на Москве.Поезд царевны возвращался в стольный град совсем малым: еще загодя дворецкий отобрал лишь самых необходимых царевне людей, среди которых оказался и Василий Пожарский. Узкая дорога к Серебрянке, по коей едва проходила колымага, была заранее расчищена дворовыми людьми Годунова.
Ксения узнала о поездке на Серебрянку еще на Москве и тому была обрадована. Сейчас она сидела на атласном тюфяке, расписанном розами, репьями да птицами и, откинув персидскую камку с колымажного окна, разглядывала через слюду пышные разлапистые сосны.
– Ой! – вдруг встрепенулась она. – Белка! Белка по древу скачет, боярыня! Я недавно ее на бумаге живописала. Какая она пушистая!.. А на Серебрянке и вправду есть серебряный родник?
– Вправду, государыня-царевна. Вода из родника как серебряная. Скоро увидишь…
Все последнее время Демша не переставал удивляться. Жили тихо, покойно и вдруг все круто изменилось. Ни с того, ни с сего на Серебрянку аж царев сродник пожаловал! Все выглядел, высмотрел, поднес пять рублей – и был таков.
Раздумчиво скреб потылицу, но на ум ничего не вспадало.
Надейка была удивлена не меньше супруга. Чего только не передумала своим бабьим умом и как-то молвила:
– Занарок царев боярин не приедет. Никак, починок помышляет у нашей княгини отхватить.
– Да и я о том мекал, но для какой надобности он мне такие деньжищи отвалил? Чудно, Надейка.
– Наказал новую сряду купить.
– Зачем нам сряда? Нам и в своей одежке повадно… Нет, тут что-то не так.
Вскоре на починок вновь приехали три молодца, кои сопровождали царева сродника на Серебрянку. Крепкие, статные, вооруженные саблями и пистолями.
Демша еще с утра собирал соху, а была она из рассохи, двух сошников, палицы, обжей и подвоя. Дело, на первый взгляд, не такое уж и копотливое, но стоит допустить при сборке промах, как соха начнет при пахоте «капризиться»: криулять, ковылять, выскакивать из борозды, заглубляться на два-три вершка меньше или глубже. С сохой шутки плохи, а посему надлежит относиться к ней со всем почтением и тщанием.
Демша так увлекся работой, что не заметил подъехавших к избе всадников.
– Встречай гостей, Демша! – весело воскликнул один из молодцов.
Вздрогнул Демша, ибо не привык он к неожиданным чужим голосам, но когда выпрямился и признал всадников, то обычаем молвил:
– Милости просим. Гостям завсегда рады.
– Кваском не угостишь? Горло пересохло.
– От чего ж не угостить?
Но молодцы с коней не сошли, ибо один из них вспомнил про ключ.
– К роднику, братцы! Там водица отменная.
Птицей сорвались. Демша проводил их озабоченно-вопрошающим взглядом. И чего примчали?
Вошел в избу. Надейка поила молоком сына. Глянула на неспокойное лицо супруга, отложила кринку.
– Что приключилось, Демушка?
– Сызнова царевы люди нагрянули.
Надейка только и выдохнула:
– О, Господи!
Государевы жильцы (а это были они) появились в избе с переметными сумами.
– Получай сряду, хозяева!
На лавку полетели кафтаны и летники доброго сукна, телогреи, сарафаны, рубахи, порты, чоботы, башмаки, шапки, волосники, убрусы…
Надейку оторопь взяла: женские рубахи были белого и красного цвета, с длинными рукавами, расшитыми и украшенными запястьями; летники – из дорогой камки червчатого цвета, телогреи – из тафты, чоботы и башмаки – из юфти и сафьяна… Пресвятая Богородица, какая богатая сряда! Глаза разбегаются.
– Что? – озорно глянув на молодую хозяйку, подмигнул статный чернобровый жилец. – Довольна, женка?
Надейка не ведала, что и молвить. Демша же озадаченно произнес:
– С какой стати, люди добрые?
– Боярин Григорий Васильич Годунов приказал привести. Ты, никак, пять рублей-то на сряду не использовал.
– Так ить… На торги ехать далече. Я верну.
Демша пошарил за иконой Николая Чудотворца и протянул черноусому (никак был за старшего) серебряные монеты, завернутые в тряпицу.
– Сполна верну, ни полушки не истратил.
– Спрячь, Демша. Сии деньги тебе еще сгодятся.
– Тогда и сряду забирайте. Задарма не возьму. Да и одежа не мужичья. Чай, в лесу живем.
Жильцы переглянулись и добродушно рассмеялись.
– Чудной ты мужик, Демша. Ему царев боярин, почитай, кафтан со своего плеча жалует, а он нос воротит. Негоже, ох, негоже.
– Так ить, – смутился Демша, – будто манна с небес. – И пошто мне это всё?
– Наряжайся и носи на здоровье. Скоро изведаешь.
Жильцы поснедали, что Надейка собрала на стол, отдохнули часок на спальных лавках – и восвояси, оставив хозяев избы все в том же замешательстве.
Глава 14
Птица вольная
Пока поезд царевны копотливо продвигался к Серебрянке, к избе Демши примчал княжич Василий Пожарский. Увидел Надейку подле колодезя, весело воскликнул:
– Здорово, женка! Где хозяин?
У Надейки липовое ведерко выпало из рук.
– А он, княжич… Он бортные дерева ушел оглядывать. Вечор вернется.
– Вот незадача, – огорчился Василий. – Он позарез здесь надобен. Как его сыскать?
– Мудрено, княжич. Не сыскать тебе.
– А-а! – отчаянно взмахнул рукой Василий. – Укажи, в какой стороне. Может, и сыщу!
– Тщетно, княжич. Версты две от Серебрянки. Заблудишься. Но ты не отчаивайся, я сейчас.
Надейка убежала в избу, глянула на спящего Ванятку, осенила его крестным знамением и выбежала на двор.
– Гнедка, княжич выведу.
Василий рот разинул: женка выехала со двора на оседланном коне! На том самом коне, коего мать подарила Демше. Чудны дела твои, Господи, отроду такого не видывал. Баба на лошади!
– Поехали, княжич!
Глаза Надейки задором брызжут. Любо ей на Гнедке прокатиться. А на княжича смешно посмотреть: глаза на лоб, будто чудо-юдо перед собой увидел.
Ловко, уверенно пробиралась через лес Надейка, все больше удивляя княжича. Ай да женка, думал он, ай да лихая наездница. И как в седле держится, как изворотливо поводом управляет. Никак, Демша всему обучил.
А Демша тем временем занимался с «божьими угодницами», кои «людям на потребу, Богу на угоду». Занятное это дело. Пока жил на Серебрянке, Демша отыскал в хвойном лесу с десяток дерев, удобных для пчел, в каждом из них вырубал борть, обделывал ее колодами-должеями, чтобы их можно было вынимать, сажал матку, загодя поместив ее в маленькую клеточку и высыпал в колоду пчел; и как только у божьих угодниц появлялись соты, матку избавлял из своего плена. Соты с каждого бортного дерева вырезал лишь наполовину, вторую – оставлял пчелам, дабы в студеное время божьих угодниц не обижать.
Сейчас Демша мед не отбирал, а лишь осматривал дупла: целехоньки ли, не поразбойничал ли лесной архимандрит? И такое случалось. Прошлым летом пришел отбирать соты, а на бортном древе, разворотив дупло, сидел медведь и невзирая на лютое нападение пчел, лакомился медом. Кричать на косолапого не было смысла: в такие минуты медведь забывает обо всем на свете, да и человека он не боится. Остается одно: ткнуть архимандрита орясиной, что Демша и сделал. Косолапый издал страшный рев, кубарем свалился с дерева, а затем, увидев человека, нарушившего его излюбленную трапезу, угрозливо поднялся на задние лапы и вновь издал злобный рев. Шерсть на его загривке поднялась дыбом и зашевелилась. Сейчас он ринется на человека и раздерет его своими могучими лапами.
Но Демша сам обладает медвежьей силой. В руке его рогатина, с коей он всегда ходил в лес, ведая, что может столкнуться с архимандритом, тем более, когда идет к бортным деревьям. Одна из медведиц уже познала его страшную силу, угодив под его острую рогатину. И вот вновь косолапый готов пойти на смертный бой с огромным хозяином Серебрянки. Но того не случилось: мужичина так устрашающе рявкнул, что косолапый напугался и неторопко удалился в чащу.
– Вот так-то, Михайло Потапыч, – усмехнулся Демша.
Присел на валежину и вскоре услышал ржание коня. Гнедок! По запаху хозяина учуял. Но что случилось? Почему Надейка отъехала от избы?
Встревожился Демша. Встал и отозвался на ауканье жены.
– Здесь я!
Только дорогой к починку изведали его хозяева о загадочных приездах на Серебрянку государевых людей. Но весть о приезде царевны Ксении Годуновой была настолько ошеломляющей, что Демша даже Гнедка остановил.
– Царевна?.. На Серебрянку?!
– Пресвятая Богородица! – только что и нашлась сказать Надейка, сидевшая на коне позади мужа.
– На Серебрянку, Демша. Смотри, лицом в грязь не ударь. Приоденься в добрую сряду, и встречай государыню-царевну земным поклоном. Царевна поживет у тебя с недельку.
– В мужичьей избе?.. На мужичьем харче? Не разумею своим скудным умишком, княжич.
Лицо Демши было настолько растерянным и убитым, что Василий рассмеялся:
– Да не пугайся ты, Демша. Ни изба, ни снедь твоя не понадобятся.
– Святым духом что ли царевна будет кормиться?
– А царевна скатерть-самобранку привезет, – вновь рассмеялся княжич. – Ну, буде дивиться. Поспешим, Демша!
Ни с чем не сравнимое упоение охватило царевну. Дивное и сладостное. Она слушала звонкие трели жаворонков, видела порхание необыкновенно прекрасных легкокрылых бабочек, ощущала запахи чистых, благоуханных трав, и ее впечатлительно-восторженная душа переполнилась от избытка божественных чувств.
– Здорово, женка! Где хозяин?
У Надейки липовое ведерко выпало из рук.
– А он, княжич… Он бортные дерева ушел оглядывать. Вечор вернется.
– Вот незадача, – огорчился Василий. – Он позарез здесь надобен. Как его сыскать?
– Мудрено, княжич. Не сыскать тебе.
– А-а! – отчаянно взмахнул рукой Василий. – Укажи, в какой стороне. Может, и сыщу!
– Тщетно, княжич. Версты две от Серебрянки. Заблудишься. Но ты не отчаивайся, я сейчас.
Надейка убежала в избу, глянула на спящего Ванятку, осенила его крестным знамением и выбежала на двор.
– Гнедка, княжич выведу.
Василий рот разинул: женка выехала со двора на оседланном коне! На том самом коне, коего мать подарила Демше. Чудны дела твои, Господи, отроду такого не видывал. Баба на лошади!
– Поехали, княжич!
Глаза Надейки задором брызжут. Любо ей на Гнедке прокатиться. А на княжича смешно посмотреть: глаза на лоб, будто чудо-юдо перед собой увидел.
Ловко, уверенно пробиралась через лес Надейка, все больше удивляя княжича. Ай да женка, думал он, ай да лихая наездница. И как в седле держится, как изворотливо поводом управляет. Никак, Демша всему обучил.
А Демша тем временем занимался с «божьими угодницами», кои «людям на потребу, Богу на угоду». Занятное это дело. Пока жил на Серебрянке, Демша отыскал в хвойном лесу с десяток дерев, удобных для пчел, в каждом из них вырубал борть, обделывал ее колодами-должеями, чтобы их можно было вынимать, сажал матку, загодя поместив ее в маленькую клеточку и высыпал в колоду пчел; и как только у божьих угодниц появлялись соты, матку избавлял из своего плена. Соты с каждого бортного дерева вырезал лишь наполовину, вторую – оставлял пчелам, дабы в студеное время божьих угодниц не обижать.
Сейчас Демша мед не отбирал, а лишь осматривал дупла: целехоньки ли, не поразбойничал ли лесной архимандрит? И такое случалось. Прошлым летом пришел отбирать соты, а на бортном древе, разворотив дупло, сидел медведь и невзирая на лютое нападение пчел, лакомился медом. Кричать на косолапого не было смысла: в такие минуты медведь забывает обо всем на свете, да и человека он не боится. Остается одно: ткнуть архимандрита орясиной, что Демша и сделал. Косолапый издал страшный рев, кубарем свалился с дерева, а затем, увидев человека, нарушившего его излюбленную трапезу, угрозливо поднялся на задние лапы и вновь издал злобный рев. Шерсть на его загривке поднялась дыбом и зашевелилась. Сейчас он ринется на человека и раздерет его своими могучими лапами.
Но Демша сам обладает медвежьей силой. В руке его рогатина, с коей он всегда ходил в лес, ведая, что может столкнуться с архимандритом, тем более, когда идет к бортным деревьям. Одна из медведиц уже познала его страшную силу, угодив под его острую рогатину. И вот вновь косолапый готов пойти на смертный бой с огромным хозяином Серебрянки. Но того не случилось: мужичина так устрашающе рявкнул, что косолапый напугался и неторопко удалился в чащу.
– Вот так-то, Михайло Потапыч, – усмехнулся Демша.
Присел на валежину и вскоре услышал ржание коня. Гнедок! По запаху хозяина учуял. Но что случилось? Почему Надейка отъехала от избы?
Встревожился Демша. Встал и отозвался на ауканье жены.
– Здесь я!
Только дорогой к починку изведали его хозяева о загадочных приездах на Серебрянку государевых людей. Но весть о приезде царевны Ксении Годуновой была настолько ошеломляющей, что Демша даже Гнедка остановил.
– Царевна?.. На Серебрянку?!
– Пресвятая Богородица! – только что и нашлась сказать Надейка, сидевшая на коне позади мужа.
– На Серебрянку, Демша. Смотри, лицом в грязь не ударь. Приоденься в добрую сряду, и встречай государыню-царевну земным поклоном. Царевна поживет у тебя с недельку.
– В мужичьей избе?.. На мужичьем харче? Не разумею своим скудным умишком, княжич.
Лицо Демши было настолько растерянным и убитым, что Василий рассмеялся:
– Да не пугайся ты, Демша. Ни изба, ни снедь твоя не понадобятся.
– Святым духом что ли царевна будет кормиться?
– А царевна скатерть-самобранку привезет, – вновь рассмеялся княжич. – Ну, буде дивиться. Поспешим, Демша!
* * *
Как сошла из кареты царевна, так и застыла зачарованная. Господи, какая райская благодать окрест! Все, о чем она так долго грезила, предстало наяву: и солнышко щедрое да ласковое, и рощица зеленая, и речушка хрустально-светлая, и небо неохватное да изумрудное. Куда ни кинешь взор, всюду сказка волшебная, наглядеться нельзя. А воздух, воздух какой! Чуткий, нежный, медовый.Ни с чем не сравнимое упоение охватило царевну. Дивное и сладостное. Она слушала звонкие трели жаворонков, видела порхание необыкновенно прекрасных легкокрылых бабочек, ощущала запахи чистых, благоуханных трав, и ее впечатлительно-восторженная душа переполнилась от избытка божественных чувств.
Глава 15
Первая встреча
Серебрянку усеяли шатры. В одном из них разместился Григорий Васильевич Годунов, в другом, значительно меньше – княжич Василий Пожарский и два стольника, в третьем – разная обслуга. В рогожных палатках расположился десяток стрельцов. Все шатры и палатки раскинули у речушки.
Шатры же царевны с боярынями, боярышнями и сенными девушками раскинули у березовой рощи, близ родничка.
Еще загодя Григорий Васильевич строго-настрого предупредил всю мужскую половину:
– К царевне никому не подходить и глаза на нее не пялить. Всяк занимается своим делом. Стрельцам же днем объезжать и досматривать починок, а ночью стоять в карауле близ шатра царевны. Оберегать накрепко! Коль что неладное заприметили – будить меня немешкотно и в любой час. За любую промашку буду нещадно наказывать.
С глазу на глаз потолковал боярин с княжичем Василием.
– Тебе особый наказ, рында. Куда бы ни следовала царевна, следовать и тебе за ней, но украдкой, дабы она тебя не заметила. Ты должен стать тенью государыни-царевны.
– Всегда рядом с царевной моя матушка. Она, боярин, может меня и заприметить.
– Может, но и виду не подаст. С ней у меня уже был разговор.
– А ежели что, не приведи Господи, с царевной недоброе случится? Могу я прийти на помощь?
– Разумеется, но твердо запомни, рында: с царевной ничего не должно случиться. Ничего! Ни мне, ни тебе головы не сносить.
Первые два дня выполнять наказ Григория Годунова было довольно легко: далеко от своего шатра она не уходила. Зато на третий день она пошла через луг к речушке и именно к тому месту, кое заканчивалось высоким обрывом.
Екнуло сердце у Василия. А вдруг у царевны закружится голова, и она сорвется в речушку? Правда, рядом стоит матушка с боярышнями и сенными девушками, но доглядят ли они за царевной?
Княжич, скрываясь в высокой траве, как можно ближе подступил к Поветне, готовый сорваться к царевне в любую минуту. А Ксения и в самом деле подошла к самому краю обрыва. Василий увидел, как матушка подхватила ее под руку, свободной же рукой показала царевне на вековую, величавую дубраву, раскинувшуюся в полуверсте от речушки. Ксения о чем-то заговорила, а затем оглянулась в сторону березовой рощи, и Василий впервые разглядел ее удивительно-прекрасное лицо. Разглядел и… почему-то смутился. Сердце его забилось, щеки зарделись, как у красной девицы. Никогда в жизни он не видел такого чарующего девичьего лица. И пока царевна любовалась рощей, княжич, затаив дыхание, любовался Ксенией.
Когда царевна возвращалась к своему шатру, Василий рухнул ничком в траву, чувствуя, как горят его пылающие щеки.
На четвертый день Ксения пошла прогуляться по роще. Бог словно предумышленно радовал царевну погожими днями. Белоногие березы, облитые ласковым щедрым солнцем, о чем-то тихо и трепетно шептали своей изумрудной листвой. И Ксения, очарованная прелестью рощи, вдруг тихо запела. Из ее чистой, ангельской души выплеснулись протяжные слова:
Ах, как пела Ксения! Пела, словно певчая птица, вырвавшись из золотой клетки на сладкую волюшку. Пела ее душа.
Василий, прижавшись к древу и забыв обо всем на свете, оцепенел. Он видел чудесное лицо царевны, слушал ее необыкновенно-прекрасный голос, и его сердце сладко заволновалось, переполнилось каким-то невиданным для него упоительно-восторженным чувством, коего он никогда не испытывал. Ему вдруг неукротимо захотелось подбежать к Ксении, упасть перед ней на колени и горячо молвить:
– Ты люба мне, царевна, люба!
И княжич едва удержался от необоримого порыва. А затем ему захотелось, чтобы на царевну вдруг напали какие-то злодеи, и тогда он отважно бросится на них, всех победит своей острой саблей. Ксения перепугается, но он прижмет ее к своей груди и успокоит:
– Никого не бойся, государыня-царевна. Я всегда буду твоим заступником.
Жаль, ох как жаль, что на царевну не напали лихие люди!..
Конечно же, побывала Ксения и в избе хозяина Серебрянки. Встречал ее у ворот все тот же высоченный мужик в суконном темно-зеленом кафтане с открытым лицом и добрыми, слегка оробелыми глазами. Таких огромных людей царевна сроду не видывала. (Теперь каждый деревенский мужик будет ей казаться богатырем.)
Демша земно поклонился и, заметно волнуясь, произнес:
– Милости прошу в дом, государыня-царевна.
Впервые оказалась Ксения в крестьянской избе и приятно удивилась ее простоте и чистоте. Все было добротно и основательно. От толстенных бревенчатых стен духовито пахло смолой, тем духом кондовой сосны, который сохраняется долгие годы и который живителен для каждого русского человека.
Ксения привыкла жить в роскошных теремах, порой так изукрашенных и обряженных, что в очах рябит от сверкающей позолоты, ярких ковров и цветастых, переливающихся тканей.
Ничего подобного нет в крестьянской избе. Голые, ничем не обитые стены, дубовые лавки, покрытые рогожами, нехитрая посуда, не отделанная златом и серебром. Но больше всего привлекла царевну здоровенная глинобитная печь с полатями. Она совершенно не была похожа на печи в теремах. Те были круглые, из синих или зеленых изразцов на ножках – с колонками, карнизами и городками наверху; на изразцах изображены травы, цветы и разные узоры. В избе же Демшы стоит что-то большое и невнятное, пышущее теплом.
– Поведай мне, Демша, как сия печь сотворена.
Демша, и без того оробевший, и вовсе растерялся. Чудно! Кажись, любой человек ведает, из чего печь сбита, а царская дочь, будто чудо перед собой увидела. Аль во дворце не такие же печи?
– Чего глазами хлопаешь, Демша? Поведай государыне-царевне, – подтолкнула мужика строгим словом Мария Федоровна.
– Дык… Завсегда рад.
Демша ступил к печи и принялся показывать рукой.
– Вот то опечье, низ, битое из глины и песка основанье, далее – подпечье, простор под опечьем, а вот запечье или закут, простор между печью и стеной избы. Здесь всякий скарб хранится: кочерги, ухваты, кадушка с водой, кринки. А вот припечек или голбец. Нутро же печи зовется подом, над ним свод, впереди его – очаг или шесток с загнеткой, отделенный очелком от пода. В очелке – чело, а над шестком кожух и труба. Ничего мудреного, государыня-царевна.
Ксения улыбнулась. Демша сыпал названиями, кои ей ни о чем не говорили. Казалось, легче латынь постигать, чем запомнить все составные крестьянской печи.
В очаге, на едва мерцающих углях, стояли железные горшки с варевом.
– Что готовишь, Демша?
Демша оглянулся на супругу, и та бойко ответила:
– В одном – щи томятся, в другом – репа распаривается, а в третьем – каша гречневая, государыня-царевна.
– Щи томятся. Как это?
– Томятся? Парятся на медленном огне. Уж такая получается вкуснятина, государыня-царевна. Пальчики оближешь!
– Угостишь меня?
– Еще как угощу, государыня-царевна. И репой пареной, и кокурками, и блинчиками на коровьем масле, и молочком топленым…
Облачена была Надейка в голубой сарафан, застегнутый сверху донизу оловянными пуговками, на ногах – легкие башмачки из алой юфти, на голове – волосник, повязанный сверху белым убрусом. В маленьких мочках ушей Надейки сверкали серебряные сережки.
«Какая она милая и шустрая», – подумалось Ксении.
Все-то царевна отведала из вкусной и здоровой крестьянской снеди и сама себе подивилась: если в теремах ее почти никогда не тянуло к питиям и яствам, то здесь всю неделю, проведенную на чистом воздухе, она с удовольствием вкушала подаваемые ей блюда, а сейчас с еще большим удовольствием она испробовала еду, приготовленную руками крестьянки. Права оказалась хозяйка избы. Вкуснятина!
Одного не ведала царевна. До ее прихода в избу к хозяевам Серебрянки наведался Григорий Васильевич Годунов с царскими поварами. Натерпелась страху Надейка! Все-то повара высмотрели, выглядели, вынюхали, даже на зуб пробовали.
– Репу-то где хранила?
– В погребке, батюшка. Крепкая, сочная, будто с грядки. Попробуй.
И повара репки откусили и сам дотошный боярин. А потом за капусту принялись: и за квашеную, и за белокочанную, и за ту, что шла на щи белые и на щи серые. У Надейки, вначале насмерть перепуганной, даже смешинка на лице загуляла. Боярин сунул щепоть капусты в широкий, губастый рот и едва не подавился.
Дошел черед и до моченой брусники, клюквы, соленых и сушеных грибов. Особенно въедливо боярин осматривал соленые грибы – рыжики и белые грузди. Молвил поварам:
– По себе ведаю. От грибов может всякая пакость в животе приключиться. А посему навалитесь на них в три горла. Утро покажет.
Утром повара на животы не жаловались. И все же боярин строго упредил:
– Кажись, хозяйка ты отменная, но коль после твоей снеди царевна занедужит, быть тебе битой нещадно.
Но все обошлось. Вкусная трапеза да и сама молодая хозяйка настолько понравились Ксении, что она сняла со своих ушей золотые сережки и протянула их Надейке.
– Прими сей дар, милая Надеюшка, за доброту твою и прелестный стол.
Молвила так тепло и задушевно, так трогательно, что у Надейки слезы на глаза навернулись. Растроганно пала на колени, принялась, было, высказывать благодарные слова, но царевна положила свои легкие, нежные руки на ее плечи и молвила:
– Зачем же так, Надеюшка? Встань, миленькая…
А Демша лишь смущенно крякал в русую бороду.
Боярин не хотел, было, отпускать царевну в лес, кой таит в себе немало опасностей. Но Ксении так понравилась жизнь на волюшке, что она не только еще больше расцвела, но и стала более смелой и настойчивой, чего никогда не случалось в царских теремах.
– Ты уж прости меня, боярин Григорий Васильевич, но я схожу в лес за грибками.
Шатры же царевны с боярынями, боярышнями и сенными девушками раскинули у березовой рощи, близ родничка.
Еще загодя Григорий Васильевич строго-настрого предупредил всю мужскую половину:
– К царевне никому не подходить и глаза на нее не пялить. Всяк занимается своим делом. Стрельцам же днем объезжать и досматривать починок, а ночью стоять в карауле близ шатра царевны. Оберегать накрепко! Коль что неладное заприметили – будить меня немешкотно и в любой час. За любую промашку буду нещадно наказывать.
С глазу на глаз потолковал боярин с княжичем Василием.
– Тебе особый наказ, рында. Куда бы ни следовала царевна, следовать и тебе за ней, но украдкой, дабы она тебя не заметила. Ты должен стать тенью государыни-царевны.
– Всегда рядом с царевной моя матушка. Она, боярин, может меня и заприметить.
– Может, но и виду не подаст. С ней у меня уже был разговор.
– А ежели что, не приведи Господи, с царевной недоброе случится? Могу я прийти на помощь?
– Разумеется, но твердо запомни, рында: с царевной ничего не должно случиться. Ничего! Ни мне, ни тебе головы не сносить.
Первые два дня выполнять наказ Григория Годунова было довольно легко: далеко от своего шатра она не уходила. Зато на третий день она пошла через луг к речушке и именно к тому месту, кое заканчивалось высоким обрывом.
Екнуло сердце у Василия. А вдруг у царевны закружится голова, и она сорвется в речушку? Правда, рядом стоит матушка с боярышнями и сенными девушками, но доглядят ли они за царевной?
Княжич, скрываясь в высокой траве, как можно ближе подступил к Поветне, готовый сорваться к царевне в любую минуту. А Ксения и в самом деле подошла к самому краю обрыва. Василий увидел, как матушка подхватила ее под руку, свободной же рукой показала царевне на вековую, величавую дубраву, раскинувшуюся в полуверсте от речушки. Ксения о чем-то заговорила, а затем оглянулась в сторону березовой рощи, и Василий впервые разглядел ее удивительно-прекрасное лицо. Разглядел и… почему-то смутился. Сердце его забилось, щеки зарделись, как у красной девицы. Никогда в жизни он не видел такого чарующего девичьего лица. И пока царевна любовалась рощей, княжич, затаив дыхание, любовался Ксенией.
Когда царевна возвращалась к своему шатру, Василий рухнул ничком в траву, чувствуя, как горят его пылающие щеки.
На четвертый день Ксения пошла прогуляться по роще. Бог словно предумышленно радовал царевну погожими днями. Белоногие березы, облитые ласковым щедрым солнцем, о чем-то тихо и трепетно шептали своей изумрудной листвой. И Ксения, очарованная прелестью рощи, вдруг тихо запела. Из ее чистой, ангельской души выплеснулись протяжные слова:
Вначале Ксения пела вполголоса, но затем песня отчетливо донеслась и до княжича, наблюдавшего за царевной из-за деревьев. Василий замер. Он вновь изумился: теперь уже проникновенному, певучему голосу. Песня, чистая, сильная и задумчивая, заполонила, казалось, не только сенистую, завороженную рощу, но всю Серебрянку. Боже, какой же у царевны напевный и сладкозвучный голос! Даже птицы прекратили щебетать, травы застыли, ветви берез перестали шелестеть своей трепетной листвой. Слушают, слушают грудной и задушевный голос царевны.
Ой, да как ходила красна-девица
На зеленый луг, на росистый луг,
На росистый луг зорькой утренней…
Ах, как пела Ксения! Пела, словно певчая птица, вырвавшись из золотой клетки на сладкую волюшку. Пела ее душа.
Василий, прижавшись к древу и забыв обо всем на свете, оцепенел. Он видел чудесное лицо царевны, слушал ее необыкновенно-прекрасный голос, и его сердце сладко заволновалось, переполнилось каким-то невиданным для него упоительно-восторженным чувством, коего он никогда не испытывал. Ему вдруг неукротимо захотелось подбежать к Ксении, упасть перед ней на колени и горячо молвить:
– Ты люба мне, царевна, люба!
И княжич едва удержался от необоримого порыва. А затем ему захотелось, чтобы на царевну вдруг напали какие-то злодеи, и тогда он отважно бросится на них, всех победит своей острой саблей. Ксения перепугается, но он прижмет ее к своей груди и успокоит:
– Никого не бойся, государыня-царевна. Я всегда буду твоим заступником.
Жаль, ох как жаль, что на царевну не напали лихие люди!..
Конечно же, побывала Ксения и в избе хозяина Серебрянки. Встречал ее у ворот все тот же высоченный мужик в суконном темно-зеленом кафтане с открытым лицом и добрыми, слегка оробелыми глазами. Таких огромных людей царевна сроду не видывала. (Теперь каждый деревенский мужик будет ей казаться богатырем.)
Демша земно поклонился и, заметно волнуясь, произнес:
– Милости прошу в дом, государыня-царевна.
Впервые оказалась Ксения в крестьянской избе и приятно удивилась ее простоте и чистоте. Все было добротно и основательно. От толстенных бревенчатых стен духовито пахло смолой, тем духом кондовой сосны, который сохраняется долгие годы и который живителен для каждого русского человека.
Ксения привыкла жить в роскошных теремах, порой так изукрашенных и обряженных, что в очах рябит от сверкающей позолоты, ярких ковров и цветастых, переливающихся тканей.
Ничего подобного нет в крестьянской избе. Голые, ничем не обитые стены, дубовые лавки, покрытые рогожами, нехитрая посуда, не отделанная златом и серебром. Но больше всего привлекла царевну здоровенная глинобитная печь с полатями. Она совершенно не была похожа на печи в теремах. Те были круглые, из синих или зеленых изразцов на ножках – с колонками, карнизами и городками наверху; на изразцах изображены травы, цветы и разные узоры. В избе же Демшы стоит что-то большое и невнятное, пышущее теплом.
– Поведай мне, Демша, как сия печь сотворена.
Демша, и без того оробевший, и вовсе растерялся. Чудно! Кажись, любой человек ведает, из чего печь сбита, а царская дочь, будто чудо перед собой увидела. Аль во дворце не такие же печи?
– Чего глазами хлопаешь, Демша? Поведай государыне-царевне, – подтолкнула мужика строгим словом Мария Федоровна.
– Дык… Завсегда рад.
Демша ступил к печи и принялся показывать рукой.
– Вот то опечье, низ, битое из глины и песка основанье, далее – подпечье, простор под опечьем, а вот запечье или закут, простор между печью и стеной избы. Здесь всякий скарб хранится: кочерги, ухваты, кадушка с водой, кринки. А вот припечек или голбец. Нутро же печи зовется подом, над ним свод, впереди его – очаг или шесток с загнеткой, отделенный очелком от пода. В очелке – чело, а над шестком кожух и труба. Ничего мудреного, государыня-царевна.
Ксения улыбнулась. Демша сыпал названиями, кои ей ни о чем не говорили. Казалось, легче латынь постигать, чем запомнить все составные крестьянской печи.
В очаге, на едва мерцающих углях, стояли железные горшки с варевом.
– Что готовишь, Демша?
Демша оглянулся на супругу, и та бойко ответила:
– В одном – щи томятся, в другом – репа распаривается, а в третьем – каша гречневая, государыня-царевна.
– Щи томятся. Как это?
– Томятся? Парятся на медленном огне. Уж такая получается вкуснятина, государыня-царевна. Пальчики оближешь!
– Угостишь меня?
– Еще как угощу, государыня-царевна. И репой пареной, и кокурками, и блинчиками на коровьем масле, и молочком топленым…
Облачена была Надейка в голубой сарафан, застегнутый сверху донизу оловянными пуговками, на ногах – легкие башмачки из алой юфти, на голове – волосник, повязанный сверху белым убрусом. В маленьких мочках ушей Надейки сверкали серебряные сережки.
«Какая она милая и шустрая», – подумалось Ксении.
Все-то царевна отведала из вкусной и здоровой крестьянской снеди и сама себе подивилась: если в теремах ее почти никогда не тянуло к питиям и яствам, то здесь всю неделю, проведенную на чистом воздухе, она с удовольствием вкушала подаваемые ей блюда, а сейчас с еще большим удовольствием она испробовала еду, приготовленную руками крестьянки. Права оказалась хозяйка избы. Вкуснятина!
Одного не ведала царевна. До ее прихода в избу к хозяевам Серебрянки наведался Григорий Васильевич Годунов с царскими поварами. Натерпелась страху Надейка! Все-то повара высмотрели, выглядели, вынюхали, даже на зуб пробовали.
– Репу-то где хранила?
– В погребке, батюшка. Крепкая, сочная, будто с грядки. Попробуй.
И повара репки откусили и сам дотошный боярин. А потом за капусту принялись: и за квашеную, и за белокочанную, и за ту, что шла на щи белые и на щи серые. У Надейки, вначале насмерть перепуганной, даже смешинка на лице загуляла. Боярин сунул щепоть капусты в широкий, губастый рот и едва не подавился.
Дошел черед и до моченой брусники, клюквы, соленых и сушеных грибов. Особенно въедливо боярин осматривал соленые грибы – рыжики и белые грузди. Молвил поварам:
– По себе ведаю. От грибов может всякая пакость в животе приключиться. А посему навалитесь на них в три горла. Утро покажет.
Утром повара на животы не жаловались. И все же боярин строго упредил:
– Кажись, хозяйка ты отменная, но коль после твоей снеди царевна занедужит, быть тебе битой нещадно.
Но все обошлось. Вкусная трапеза да и сама молодая хозяйка настолько понравились Ксении, что она сняла со своих ушей золотые сережки и протянула их Надейке.
– Прими сей дар, милая Надеюшка, за доброту твою и прелестный стол.
Молвила так тепло и задушевно, так трогательно, что у Надейки слезы на глаза навернулись. Растроганно пала на колени, принялась, было, высказывать благодарные слова, но царевна положила свои легкие, нежные руки на ее плечи и молвила:
– Зачем же так, Надеюшка? Встань, миленькая…
А Демша лишь смущенно крякал в русую бороду.
* * *
За две недели, проведенные на Серебрянке, не узнать стало «затворницу» государева дворца. Посвежела, еще больше похорошела, а главное – стала веселой, бодрой и жизнерадостной. Да и как такой не стать, коль каждое утро умывала свое лицо ключевой водицей из родничка, ходила к речушке росными травами, гуляла по светлой роще, дышала живительным воздухом, а раз даже по грибы напросилась, где приключился с ней удивительный случай.Боярин не хотел, было, отпускать царевну в лес, кой таит в себе немало опасностей. Но Ксении так понравилась жизнь на волюшке, что она не только еще больше расцвела, но и стала более смелой и настойчивой, чего никогда не случалось в царских теремах.
– Ты уж прости меня, боярин Григорий Васильевич, но я схожу в лес за грибками.