Валерий Яковлевич Брюсов. Полное собрание стихотворений

Кочевать путем незримым,
В редком воздухе теряться,
 
 
Проходя по длинным трубам,
Возноситься выше, выше
И клубиться белым клубом,
Наклоняясь к белым крышам.
 
 
Дети пламени и праха,
Мы как пламя многолики,
Мы встречаем смерть без страха,
В вольной области – владыки!
 
 
Над толпой немых строений,
Миром камней онемелых,
Мы – семья прозрачных теней —
Дышим в девственных пределах.
 
 
Воздух медленный и жгучий —
Как опора наших крылий,
Сладко реять дружной тучей
Без желаний, без усилий.
 
 
Даль морозная в тумане,
Бледен месяц в глуби синей,
В смене легких очертаний
Мы кочуем по пустыне.
 
   16 декабря 1900

Оклики демонов

 
Свистки паровозов в предутренней мгле,
Дым над безжизненным прудом.
Город все ближе: обдуманным чудом
Здания встали в строй по земле.
Привет – размеренным грудам!
 
 
Проволок нити нежней и нежней
На небе, светлеющем нежно.
Вот обняли две вереницы огней,
Мой шаг по плитам слышней.
Проститутка меня позвала безнадежно.
 
 
Белая мгла в предрассветный час!
(Она словно льется во взгляды.)
Безумные грезы усталых глаз!
Призраки утра! мы не страшны для вас,
Вы пустынному часу так рады.
 
 
Всходят, идут и плывут существа,
Застилают заборы,
Глядят из подвалов, покинувши норы,
Жадно смотрят за шторы,
И сквозь белое тело видна синева.
 
 
Вот малютки – два призрака – в ярком венке
Забавляются пылью,
Вот длинная серая шаль на больном старике,
Вот женщина села на камень в тоске,
Вот девушку к небу влекут ее крылья.
 
 
Ходят, стоят, преклоняются ниц
(Словно обычные люди!),
Реют рядами чудовищных птиц,
Лепечут приветы и шепчут угрозы, —
Пред утром бродячие грезы!
О дым на безжизненном пруде!
О демонов оклики! ваши свистки, паровозы!
 

   1901

Ночь

 
Горящее лицо земля
В прохладной тени окунула.
Пустеют знойные поля,
В столицах молкнет песня гула.
 
 
Идет и торжествует мгла,
На лампы дует, гасит свечи,
В постели к любящим легла
И властно их смежила речи.
 
 
По пробуждается разврат.
В его блестящие приюты
Сквозь тьму, по улицам, спешат
Скитальцы покупать минуты.
 
 
Стрелой вонзаясь в города,
Свистя в полях, гремя над бездной,
Летят немолчно поезда
Вперед по полосе железной.
 
 
Глядят несытые ряды
Фабричных окон в темный холод,
Не тихнет резкий стон руды,
Ему в ответ хохочет молот.
 
 
И, спину яростно клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.
 

   Сентябрь 1902

Зимняя красота

 
Твердят серебряные сени
О счастьи жизни для мечты,
О сладком бытии растений
В убранстве зимней красоты.
 
 
Но я не внемлю, не приемлю
Их мерный шепот, белый зов.
Люблю воскреснувшую землю
И кровь растоптанных цветов!
 
 
Нет, нет, не надо мертвой неги
В лучах прельстительной луны!
Вставайте, мощные побеги,
На пире огненной весны!
 
 
Я буду сам как стебель явлен,
Омою в зное венчик свой
И лягу, сломан и раздавлен,
До первой вьюги снеговой!
 

   23 ноября 1902

Прелести земли

 
Все реже я и все бесстрастней
Смотрю на прелести земли,
Как в детстве нежившие басни,
Красоты мира отошли.
 
 
Мне тяжела дневная зелень
И слишком сини небеса,
Для слуха каждый звук разделен,
Когда взволнуются леса.
 
 
Люблю я сумрачные краски,
Громады стен в лучах луны,
Меня приветствует по-братски
Мир дорассветной тишины.
 
 
Дрожа, белеет сумрак чуткий,
Гремящий город мертв на час,
Спят мудрецы, спят проститутки,
И в два ряда мне светит газ.
 

   Август 1901

Антология

Яростные птицы

 
Яростные птицы с огненными перьями
Пронеслись над белыми райскими преддверьями,
Огненные отблески вспыхнули на мраморе,
И умчались странницы, улетели за море.
 
 
Но на чистом мраморе, на пороге девственном,
Что-то все алелося блеском неестественным,
И в вратах под сводами, вечными, алмазными,
Упивались ангелы тайными соблазнами.
 

   Январь 1901

Сладострастие

   Ф. Сологубу

 
В ярком венке из пурпурного мака,
Смутно ресницы к земле опустив,
Женщина вышла из тусклого мрака…
Облик лица ее грубо красив.
 
 
Серьги по золоту блещут рубином,
Шею оплел ей кровавый коралл,
Веет от губ ее чем-то звериным,
Тишью пещер и пустынностью скал.
 
 
Черные волосы, с сумраком слиты,
Пали на белую матовость плеч;
Выпуклы, подняты, вечно не сыты,
Груди дрожат от желания встреч.
 
 
Руки протянуты (так, беспокоясь,
Ищет слепая далекой стены),
Бедра опутал ей тигровый пояс…
Тише! приветствуй восторг тишины!
 
 
Чу! загремели чуть слышно запястья,
Губы скривились в мучительный знак.
Снова, о снова, истомы и счастья!
Пусть осыпается пурпурный мак.
 

   Март 1901

В раю

   An Maximilian Schick^[15]

 
Лишь закрою глаза, как мне видится берег
Полноводной реки, тени синей волны.
Дремлет небо одной из Полдневных Америк,
Чуть дрожа на качелях речной глубины.
 
 
Веет ветер какого-то лучшего века,
Веет юность свободной и гордой земли.
Мчатся легкие серны, друзья человека,
Песня вольных охотников молкнет вдали.
 
 
Обнаженные юноши, девы и дети
Выбегают на отмель веселой толпой
И бросаются в воду, при радостном свете,
Словно горсти жемчужин, блестя за водой.
 
 
Длится время, качаются зыби заката,
Здесь и там задымился и светит костер.
Дева спутника игр обнимает, как брата…
О, как сладки во мгле поцелуи сестер!
 
 
Да, я знаю те земли и знаю то время,
Их свободно и быстро в мечтах узнаю…
И часами смотрю на блаженное племя,
И как путник-прохожий я с ними в раю!
 

   6 мая 1903

Сон

 
Как город призрачный в пустыне,
У края бездн возник мой сон.
Не молкнет молний отсвет синий,
Над кручей ясен небосклон.
 
 
И пышен город, озаренный:
Чертоги, башни, купола,
И водоемы, и колонны…
Но ждет в бездонной бездне мгла.
 
 
И вот уже, как звон надгробный,
Сквозь веки слышится рассвет,
Вот стены – призракам подобны,
И вот на башнях – шпилей нет…
 
 
Когда же явь мне в очи глянет,
Я буду сброшен с тех высот,
Весь город тусклой тенью станет
И, рухнув, в пропасть соскользнет.
 
 
И алчно примет пасть пучины
За храмом храм, за домом дом…
И вот – лишь две иль три руины
Вещают смутно о былом.
 

   22 августа 1903

Лед и уголь

 
Лед и уголь, вы – могильны!
Что-то было и прошло,
Черный уголь, тусклый, пыльный,
Лед, блестящий как стекло!
 
 
Что вы, красные уроды,
Дым прорезавши, горды?
Удвояет лик природы
Гладь затихнувшей воды!
 
 
Пусть все отжило, застыло,
Зыби нет, лучам конец:
Лед – над водною могилой,
Уголь – без надежд мертвец!
 
 
Он под новой вспышкой жара
Лишь кровавится, как бес,
Но свободной тенью пара
Лед восходит до небес.
 

   Август 1901

Знойный день

 
Белый день, прозрачно-белый,
Золотой, как кружева…
Сосен пламенное тело,
Зноем пьяная трава.
 
 
Пробегающие тучи,
Но не смеющие пасть…
Где-то в сердце, с силой жгучей,
Затаившаяся страсть.
 
 
Не гляди так, не зови так,
Ласк ненужных не желай.
Пусть пылающий напиток
Перельется через край.
 
 
Ближе вечер… Солнце клонит
Возрастающую тень…
Пусть же в памяти потонет
Золотой и белый день.
 

   1902
   Верея

Облака

 
Облака опять поставили
Паруса свои.
В зыбь небес свой бег направили
Белые ладьи.
 
 
Тихо, плавно, без усилия
В даль без берегов
Вышла дружная флотилия
Сказочных пловцов.
 
 
И, пленяясь теми сферами,
Смотрим мы с полей,
Как скользят рядами серыми
Кили кораблей.
 
 
Но и нас ведь должен с палубы
Видеть кто-нибудь,
Чье желанье сознавало бы
Этот вольный путь!
 

   21 августа 1903

На песке

 
Маленькая девочка
На песке, на лесенке
Камешки бросала.
Дети пели песенки,
Их семья играла.
Маленькая девочка
Камешки бросала.
Бросит вверх – смеется,
Хлопает в ладошки…
Девочкам поется.
Где-то там в окошке
Пели, пели гаммы.
 
 
Маленькая девочка
Камешки бросала,
Маленькая девочка
Наконец устала,
На песке, на лесенке
Прилегла близ мамы.
Дети пели песенки;
В домике налево
Изучали гаммы…
Я слагал напевы.
 

   30 мая 1902
   Венеция

Колыбельная песня

 
Девочка далекая,
Спи, мечта моя!
Песня одинокая
Над тобой – как я.
 
 
Песня колыбельная,
Сложенная мной,
Странно-нераздельная
С чуткой тишиной.
 
 
Это отзвук тающий
Прежних, страстных слов,
Отзвук умирающий
В тихой бездне снов.
 
 
Словно речь бессвязная —
Память лучших дней…
А была алмазная
Радуга огней!
 
 
Дремлешь ты под пение
В колыбели тьмы…
Будь хоть на мгновение
Счастлива, как мы!
 
 
И в минуту жгучую
От любви мертва,
Вспомни ночь певучую,
Тихие слова!
 
 
Сии, моя далекая,
В храме бытия,
Песня одинокая —
Вся любовь моя!
 

   1903

Терем

   Иоанне Б.

 
Тихи дни и годы – годы в терему,
Словно льются воды медленно во тьму.
 
 
День неслышно тает, гаснет без следа…
Тусклый свет роняет пестрая слюда;
 
 
За окошком главы – малый край небес,
По простенкам травы – непостижный лес.
 
 
С темной образницы кроткий свет лампад…
Те же, те же лица, что и день назад!
 
 
Та же все работа, песни без души…
Льются дни без счета, как вода в тиши…
 
 
Только в воскресенье бегло видишь мир:
В церкви чтенье, пенье – отдаленный клир,
 
 
Дома смех, салазки, снежная гора,
Да под вечер пляски, сказки гусляра.
 
 
Сны усталых сладки – жжет лебяжий пух…
На ухо загадки кто-то шепчет вслух,
 
 
Снится сине море, снится царский сын,
Знаешь страсть и горе, хоть на час один!
 
 
Утро. С образницы кроткий свет на всех.
Тихо, как в гробнице. За окошком – снег.
 

   Январь 1901

Витязь

1

 
– О чем же ты тоскуешь, витязь,
Один на башенной стене?
– Убийством и борьбой насытясь,
Еще я счастлив не вполне.
Меня гнетут мои кольчуги,
Хочу изведать тайны сна.
Уйдите прочь, друзья и слуги,
Меня утешит тишина.
 

2

 
– Зачем же, слуги, вы таитесь
В проходах темных, в тишине?
– Наш господин, наш славный витязь,
Давно покоится во сне.
Мы ждем, что дверь – вдруг распахнется,
Он крикнет зовом боевым
И вновь к победам понесется,
А мы тогда – за ним! за ним!
 

3

 
– Меня ты слышишь ли, мой витязь?
Довольно спать! восстань! восстань!
– Мечтой и тишиной насытясь,
Я перешел земную грань.
Давно мои белеют кости,
Их червь покинул гробовой,
Все слуги дремлют на погосте,
И только тени пред тобой!
 

   1902

Камни

 
Камни, камни! о вас сожаленье!
Вы по земле мне родные!
В жилах моих роковое биенье,
Та же, все та же стихия.
Века вы питались кровью заката,
Жертвенной, девственной кровью,
Вас море ласкало, как старшего брата,
Грызло, кусало с любовью.
Люди, из вас воздвигали мы храмы,
Из вас мы слагали дворцы и жилища,
Вами мы крыли могильные ямы,
Вы с нами – в жизни и на кладбище!
Камни, камни, о вас сожаленье!
В день, когда ангелов к солнцу подымутся трубы,
Вы ли пребудете вне воскресенья,
Как хаос косный и грубый?
Нет, вы недаром родня изумрудам,
Аметистам, рубинам, сапфирам,
Жизненный трепет пройдет до встревоженным грудам,
И камней восторженный гимн, как сияние, встанет
над миром,
 

   1903

Презрение

 
Великое презрение и к людям и к себе
Растет в душе властительно, царит в моей судьбе.
 
 
Любил бы, да не в силах я, не ищешь и не ждешь,
И все мечты как призраки, и все желанья – ложь.
 
 
Откроет ли нам истина свое лицо иль нет,
Я буду ль жить по имени во глуби долгих лет,
 
 
И ты, о ком я думаю, ты любишь ли меня,
И мне скитаться долго ли, иль не дожить и дня,
 
 
Мне все равно, мне все равно, слежу игру теней.
Я долго жизнь рассматривал, я присмотрелся к ней.
 
 
Как лист, в ноток уроненный, я отдаюсь судьбе,
И лишь растет презрение и к людям и к себе.
 

   29 октября 1900

К устью!

 
На волны набегают волны,
Растет прилив, отлив растет,
Но, не скудея, вечно полны
Вместилища свободных вод.
 
 
На годы набегают годы,
Не молкнет ровный стук минут,
И дни и годы, словно воды,
В просторы вечности текут.
 
 
Дыша то радостью, то грустью,
И я мгновеньям отдаюсь,
И, как река стремится к устью,
К безбрежной дали я стремлюсь.
 
 
Промчится жизни быстротечность,
За днями дни, за годом год,
И утлый челн мой примет вечность
В неизмеримость черных вод.
 

   1903

Оды и послания

К. Д. Бальмонту

 
Вечно вольный, вечно юный,
Ты как ветер, как волна,
Речь твоя поет, как струны,
Входит в души, как весна.
 
 
Веет ветер быстролетный,
И кругом дрожат цветы,
Он ласкает, безотчетный,
Все вокруг – таков и ты!
 
 
Ты как звезды – близок небу.
Да, ты – избранный, поэт!
Дара высшего не требуй!
Дара высшего и нет.
 
 
«Высшим знаком ты отмечен»,
Чти свою святыню сам,
Будь покорен, будь беспечен,
Будь подобен облакам.
 
 
Все равно, куда их двинет
Ветер, веющий кругом.
Пусть туман как град застынет,
Пусть обрушится дождем,
 
 
И над полем, и над бездной
Облака зарей горят.
Будь же тучкой бесполезной,
Как она, лови закат!
 
 
Не ищи, где жаждет поле,
На раздумья снов не трать.
Нам забота. Ты на воле!
На тебе ее печать!
 
 
Может: наши сны глубоки,
Голос наш – векам завет,
Как и ты, мы одиноки,
Мы – пророки… Ты – поэт!
 
 
Ты не наш – ты только божий.
Мы весь год – ты краткий май!
Будь – единый, непохожий,
Нашей силы не желай.
 
 
Ты сильней нас! Будь поэтом,
Верь мгновенью и мечте.
Стой, своим овеян светом,
Где-то там, на высоте.
 
 
Тщетны дерзкие усилья,
Нам к тебе не досягнуть!
Ты же, вдруг раскинув крылья,
В небесах направишь путь.
 

   1902

Ему же

 
Нет, мой лучший брат, не прав ты:
Я тебя не разлюблю!
Мы плывем, как аргонавты,
Душу вверив кораблю.
 
 
Все мы в деле: у кормила,
Там, где парус, где весло.
Пыль пучины окропила
Наше влажное чело.
 
 
Но и в диком крике фурий,
Взором молний озарен,
Заклинатель духов бури,
Ты поешь нам, Арион!
 
 
Если нас к земному лону
Донести дано судьбе,
Первый гимн наш – Аполлону,
А второй наш гимн – тебе!
 
 
Если ж зыбкий гроб в пучине
Присудили парки нам,
Мы подземной Прозерпине
И таинственным богам
 
 
Предадим о молитвой душу, —
А тебя из мглы пучин
Тихо вынесет на сушу
На спине своей – дельфин.
 

   3 августа 1903

Лев Святого Марка

   Pax tihi, Marce, evangelista meus.^[16]

(Надпись па книге, которую держит в лапах лев Святого Марка)

 
Кем открыт в куске металла
Ты, святого Марка лев?
Чье желанье оковало
На века – державный гнев?
 
 
«Мир тебе, о Марк, глашатай
Вечной истины моей».
И на книгу лев крылатый
Наступил, как страж морей.
 
 
Полузверь и полуптица!
Охраняема тобой,
Пять веков морей царица
Насмехалась над судьбой.
 
 
В топи илистой лагуны
Встали белые дворцы,
Пели кисти, пели струны,
Мир судили мудрецы.
 
 
Сколько гордых, сколько славных,
Провожая в море день,
Созерцали крыл державных
Возрастающую тень.
 
 
И в святые дни Беллини
Ты над жизнью мировой
Так же горд стоял, как ныне
Над развенчанной страной.
 
 
Я – неведомый прохожий
В суете других бродяг;
Пред дворцом, где жили дожи,
Генуэзский вьется флаг;
 
 
Не услышишь ты с канала
Тасса медленный напев;
Но, открыт в куске металла,
Ты хранишь державный гнев.
 
 
Над толпами, над веками,
Равен миру и судьбе,
Лев с раскрытыми крылами
На торжественном столбе.
 

   9/22 июня 1902
   Венеция

Венеция

 
Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,
В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах?
 
 
Здесь – пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.
Это понял я, припомнив гондол черные тела.
 
 
Это понял, повторяя Юга полные слова,
Это понял, лишь увидел моего святого Льва!
 
 
От условий повседневных жизнь свою освободив,
Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.
 
 
Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,
И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.
 
 
И доныне неизменно все хранит здесь явный след
Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.
 

   1902
   Венеция

Памяти И. Коневского

   Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,
   Прекрасный, мощный, смелый, величавый,
   В начале поприща торжеств и славы,
   Исполненный несокрушенных сил!

В. Кюхельбекер

 
И ты счастлив, нам скорбь – тебе веселье,
Не в будничных тисках ты изнемог,
Здесь на земле ты справил новоселье,
И празднично еще горит чертог.
 
 
Ты жаждал знать. С испугом и любовью
Пытливым взором ты за грань проник, —
Но эти сны не преданы злословью,
Из тайн не сделано тяжелых книг.
 
 
Ты просиял и ты ушел, мгновенный,
Из кубка нового один испив.
И что предвидел ты, во всей вселенной
Не повторит никто… Да, ты счастлив.
 
 
Лишь, может быть, свободные стихии
Прочли и отразили те мечты.
Они и ты – вы были как родные,
И вот вы близки вновь, – они и ты!
 
 
Ты между них в раздольи одиноком,
Где тихий прах твой сладко погребен.
Как хорошо тебе в лесу далеком,
Где ветер и березы, вяз и клен!
 

   3 октября 1901

Андрею Белому

 
Я многим верил до исступленности,
С такою надеждой, с такою любовью!
И мне был сладок мой бред влюбленности,
Огнем сожженный, залитый кровью.
 
 
Как глухо в безднах, где одиночество,
Где замер сумрак молочно-сизый…
Но снова голос! зовут пророчества!
На мутных высях чернеют ризы!
 
 
«Брат, что ты видишь?» – Как отзвук молота,
Как смех внемирный, мне отклик слышен:
«В сиянии небо – вино и золото! —
Как ярки дали! как вечер пышен!»
 
 
Отдавшись снова, спешу на кручи я
По острым камням, меж их изломов.
Мне режут руки цветы колючие,
Я слышу хохот подземных гномов.
 
 
Но в сердце – с жаждой решенье строгое,
Горит надежда лучом усталым.
Я много верил, я проклял многое
И мстил неверным в свой час кинжалом.
 

   1903

Младшим

 
Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
 
 
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
 
 
За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду…
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю – и жду.
 
 
Там, там, за дверьми – ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих.
 

   1903

Юргису Балтрушайтису

   Осенний ветер выл над урной одинокой.

Ю. Б.

 
Нам должно жить! Лучом и светлой пылью,
Волной и бездной должно опьянеть,
И все круги пройти – от торжества к бессилью,
Устать прекрасно, – но не умереть!
 
 
Нам вверены загадочные сказки,
Каменья, ожерелья и слова,
Чтоб мир не стал глухим, чтоб не померкли краски,
Чтоб тайна веяла, жива.
 
 
Блудящий огонек – надежда всей вселенной —
Нам окружил венцами волоса,
И если мы умрем, то он – нетленный —
Из жизни отлетит, к планетам, в небеса.
 
 
Тяжелая плита над нашей мертвой грудью
Задвинет навсегда все вещие пути,
И ветер будет петь унылый гимн безлюдью…
Нам умереть нельзя! нет, мы должны идти!
 

   Октябрь 1901

З. Н. Гиппиус

 
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
 
 
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.
 
 
Когда же в белом саване
Усну, пускай во сне
Все бездны и все гавани
Чредою снятся мне.
 

   Декабрь 1901

В. И. Прибыткову
Застольная речь

 
Мы здесь собрались дружным кругом,
Когда весна шумит над Югом
И тихо голубеет твердь,
Во дни Христова воскресенья,
Когда по храмам слышно пенье
О победившем смертью смерть!
 
 
Бессильно тают глыбы снега,
Река разламывает лед,
Чтоб к морю полететь с разбега,
В себе качая небосвод.
А по полям цветет, поет
Подснежников святая нега.
 
 
Нас не страшат земные зимы,
Мы веснам верим в смене лег!
Не так ли, косностью томимы,
О смерть! мы верим в твой обет!
Наш путь далек, мы пилигримы,
Но вдалеке нам светит свет.
 
 
Да! этот мир как призрак канет,
Смерть наши узы разорвет.
И новый день нам в душу глянет!
Пусть он нас снова отуманит
И пусть измучит, пусть обманет,
Но только был бы зов – вперед!
 

   2 апреля 1901

Июль 1908

 
Да, пробил последний, двенадцатый час!
Так звучно, так грозно.
Часы мировые окликнули нас.
О, если б не поздно!
 
 
Зарницами синими полночь полна,
Бушуют стихии,
Кровавым лучом озарилась луна
На Айа-Софии.
 
 
Стоим мы теперь на распутьи веков,
Где выбор дороги,
И в грозную полночь окликнул нас зов,
И властный и строгий.
 
 
Кто в час совершений в дремоте поник, —
Судьбе не угоден.
И мимо пройдет, отвративши свой лик,
Посланник господен.
 
 
О, есть еще время! Стучат и стучат
Часы мировые.
В таинственных молниях виден Царьград
И Айа-София.
 

   1 августа 1903

Лирические поэмы

Город женщин

 
Домчало нас к пристани в час предвечерний,
Когда на столбах зажигался закат,
И волны старались плескаться размерней
О плиты бассейнов и сходы аркад.
Был берег таинственно пуст и неслышен.
Во всей красоте златомраморных стен,
Дворцами и храмами, легок и пышен,
Весь город вставал из прибоев и пен.
У пристани тихо качались галеры,
Как будто сейчас опустив паруса,
И виделись улицы, площади, скверы,
А дальше весь край занимали леса.
Но не было жизни и не было люда,
Закрытые окна слагались в ряды,
И только картины глядели оттуда…
И звук не сливался с роптаньем воды.
 
 
Нас лоцман не встретил, гостей неизвестных,
И нам не пропела с таможни труба,
И мы, проходя близ галер многоместных,
Узнали, что пусты они как гроба.
Мы тихо пристали у длинного мола,
И бросили якорь, и подняли флаг.
Мы сами молчали в тревоге тяжелой,
Как будто грозил неизведанный враг.
Нас шестеро вышло, бродяг неуклонных,
Искателей дней, любопытных к судьбе,
Мы дома не кинули дев обрученных,
И каждый заботился лишь о себе.
С немого проспекта сойдя в переулки,
Мы шли и стучались у мертвых дверей,
Но только шаги были четки и гулки
Да стекла дрожали больших фонарей.
Как будто манили к себе магазины,
И груды плодов, и бутылки вина…
Но нас не окликнул привет ни единый…
И вот начала нас томить тишина.
 
 
А с каждым мгновеньем ясней, неотвязней
Кругом разливался и жил аромат.
Мы словно тонули в каком-то соблазне
И шли и не знали, пойдем ли назад.
Все было безмолвно, мертво, опустело,
Но всюду, у портиков, в сводах, в тени
Дышало раздетое женское тело, —
И в запахе этом мы были одни.
Впивая его раздраженным дыханьем,
Мы стали пьянеть, как от яда змеи.
Никто, обжигаемый жадным желаньем,
Не мог подавлять трепетанья свои.
Мы стали кидаться на плотные двери,
Мы стали ломиться в решетки окна,