— В дорогу, друзья! — крикнул Саймон. — Садитесь на коней да прихватите с собой старика Кадди.
Он знает, сколько угнали скота и сколько добра разграблено у Хобби. Мы сегодня же к ночи заполним его конюшню и хлев скотинкой. А что до его дома, то пусть мы и не сможем его сразу отстроить, зато мы спалим дом какого-нибудь англичанина, как спалили Хейфут. И это будет только справедливо — никто в мире не сможет этого отрицать.
Предложение было встречено криками одобрения со стороны молодежи. В этот момент собравшихся облетела весть, которую передавали шепотом друг другу:
— Идет сам бедняга Хобби. Он поведет нас!
Несчастный герой дня спустился с холма и стал проталкиваться через толпу. Обуревавшие его чувства не давали ему говорить, и он лишь молча пожимал протянутые ему со всех сторон руки друзей. Этим жестом соседи и родные выражали ему сочувствие в постигшем его горе. Когда он пожимал руку Саймону Хэкберну, он наконец заговорил:
— Спасибо тебе, Саймон, спасибо, друзья. Я понимаю все, что вам хочется сказать мне. Но где сейчас находятся мои?.. Где?..
Он замолчал, как бы не решаясь назвать имена тех, о ком хотел спросить. Друзья, разделявшие его чувства, молча указали ему на домик Эннепл, и Хобби устремился к нему с такой поспешностью и отчаянием, будто решил разом узнать все самое худшее. Отовсюду послышались громкие сочувственные возгласы:
— Бедняга.., бедный Хобби!..
— Сейчас он все узнает!
— Но ведь должен же Эрнсклиф разведать что-нибудь о бедной девушке!
Этими возгласами пока и ограничилось дело. У собравшихся не было опытного предводителя, который мог бы повести их за собой, и они остались ждать возвращения Хобби, готовые повиноваться его приказаниям.
Встреча Хобби с семьей была в высшей степени трогательной. Сестры бросились ему на шею и чуть не задушили его в своих объятиях, будто задумали лишить его возможности оглянуться вокруг и заметить отсутствие той, которая была ему дороже всех на свете.
— Да храни тебя господь, сынок. Только он один может помочь, когда, подобно хрупкой тростинке, сломлены все земные надежды.
Этими словами старая дама приветствовала своего несчастного внука. А тот беспокойно оглядывался вокруг, в то время как две сестры держали его руки, а третья повисла у него на шее.
— Я не всех вижу.., дайте сосчитать: бабушка, Лилия, Джин и Эннот, но где же…
Он вдруг замолчал и потом, как бы пересилив себя, продолжал:
— Где Грейс? Не может же она прятаться от меня в такой момент! Теперь не время для шуток.
«О братец!», «Наша бедная Грейс!» — эти восклицания были единственным ответом на его вопрос, пока не поднялась старушка. Осторожно отстранив от внука плачущих девушек, она усадила его на стул.
Затем со спокойствием, порождаемым лишь искреннею набожностью, которое, разливаясь, как масло по воде, умеряет разбушевавшиеся чувства, она сказала:
— Сынок, когда твоего деда убили на войне и я осталась с шестью сиротами без крова и без куска хлеба, я нашла в себе силу все претерпеть, и эту силу мне ниспослал господь. Я говорила себе: «Да свершится воля господня». Сынок, в наш мирный дом вчера вечером ворвались грабители, вооруженные, я масках. Они все разграбили и уничтожили и увезли с собой нашу Грейс. Молись, чтобы господь дал тебе силы, и повторяй: «Да свершится воля господня!»
— Матушка, матушка! Не принуждай меня.., я не могу.., только не сейчас… Ну, грешный я, грубый человек… Вооруженные, в масках… Увезли Грейс! Дай мне мой меч и походную сумку отца. Я буду мстить, даже если бы мне пришлось отправиться в ад, чтобы найти их!
— Сынок, сынок! Смирись под карающей лозою.
Кто знает, когда он отведет от нас свою длань? Юный Эрнсклиф — да благословит его господь! — отправился в погоню вместе с Дэви из Стенхауза и другими молодцами, которые подоспели первыми. Я крикнула им, чтобы они не тушили пожар, а лучше погнались за грабителями и отняли у них Грейс. Так что не прошло и трех часов, после набега, как Эрнсклиф и его друзья были уже в пути. Господи благослови его! Он делает честь имени Эрнсклифов. Он сын своего отца и по-настоящему преданный друг.
— Преданный друг, вот уж верно! Благослови его господи! — воскликнул Хобби. — А теперь на коней и вперед! Присоединимся к погоне!
— О сын мой, прежде чем ты отправишься в опасный путь, повтори вместе со мною: «Да свершится воля господня!»
— Не принуждай меня, матушка, только не сейчас.
Он уже был на пороге, когда, оглянувшись, заметил горестное выражение на лице старушки. Тогда он поспешно вернулся, бросился в ее объятия и сказал:
— Да, матушка, конечно я скажу: «Да свершится воля твоя, господи», раз это послужит тебе утешением.
— Да не оставит он тебя, дорогой сыночек, чтобы по возвращении ты мог сказать: «Да будет благословенно имя твое, господи!»
— Прощайте, матушка.., прощайте, дорогие сестры! — крикнул Элиот, стремглав бросаясь к выходу.
— Коня! Коня и копье! — крикнул Хобби своим друзьям. Все только этого и ждали, многие были уже в седлах, и пока Элиот поспешно собирал боевое снаряжение (что было далеко не легким делом в такой сумятице), в долине звенели одобрительные возгласы молодых людей.
— Правильно! — воскликнул Саймон Хэкберн. — Давно бы так. Хобби. Пусть бабы сидят дома да льют слезы, а мужчины должны помнить: . «Око за око, зуб за зуб», как сказано в писании.
— Попридержи-ка язык, приятель, — осуждающе заметил кто-то из старших, — не поминай святого слова всуе. Ты сам не ведаешь, что говоришь.
— Что ты узнал, Хобби? Есть какие-нибудь новости? Ребятки, только не поступайте опрометчиво, — увещевал молодежь старый Дик Дингл..
— Ну, что ты нам читаешь проповеди! — сказал Саймон. — Коли сам не можешь ничего сделать, по крайней мере не удерживай других!
— Не кипятись! Скажи-ка лучше, кому ты мстить-то собрался?
— А ты думаешь, мы хуже наших отцов знаем дорогу в Англию? Все зло идет оттуда — так всегда говорили, и это уж точно. Туда мы и отправимся: сам дьявол тащит нас на юг!
— Мы поедем через пустошь по следу лошадей Эрнсклифа! — воскликнул один из Элиотов.
— Я отыщу его следы на любом лугу и болоте, даже если накануне там была бы ярмарка, — заявил Хью, кузнец из Ринглберна, — недаром я всегда сам подковываю его коня.
— Пустите по следу собак! — крикнул еще кто-то. — Где собаки?
— Что ты, старина, солнце-то когда еще взошло, роса испарилась, и след давно простыл.
Между тем Хобби уже свистнул своим гончим, которые бродили по пожарищу, оглашая воздух жалобным воем.
— А ну, Громобой, — заговорил он, — покажи сегодня свое искусство!
И вдруг его будто осенило, и он добавил:
— Постой-ка! Да ведь этот богомерзкий карлик что-то такое говорил мне:! Да, да, он знает больше, чем все мы, но от кого: от земных лиходеев или от чертей из преисподней? Да, я вырву из него правду, хотя бы мне пришлось для этого вспороть его поганую утробу ножом!
И он принялся поспешно отдавать приказания товарищам.
— Саймон, бери еще четверых и скачите прямо к Грэмскому ущелью. Если грабители были из англичан, они отправятся обратно этой дорогой. Остальные по двое и по трое объездите да осмотрите всю округу и ждите меня у Тристинг-пула, Повстречаете моих братьев, скажите им, чтобы ехали туда же. Бедняги: каково-то им будет! Пожалуй, не легче, чем мне… Не думают и не гадают, что их тут ждет! Сам я отправлюсь на Маклстоунскую пустошь.
— Будь я на твоем месте, — сказал Дик Дингл, — я бы поговорил с Мудрым Элши добром. Он-то знает, что делается в наших краях, и сможет все рассказать тебе, если захочет.
— Будь покоен — захочет, — заявил Хобби, осматривая свое оружие, — выложит, как, миленький, всю правду. Иначе я все равно узнаю, что за причина заставляет его молчать.
— Ты с ним полегче, Хобби, полегче, голубчик: колдунов лучше не дразнить: они все водятся-с разными привидениями и духами и сами делаются злыми» как черти.
— Ничего, я с ним управлюсь, — ответил Хобби, — сегодня у меня на душе творится такое, что все колдуны на свете и все черти в аду мне нипочем.
К этому времени все приготовления были закончены; Элиот вскочил в седло и, пришпорив коня, пустился во весь опор вверх по склону холма.
Он быстро добрался до его вершины, столь же стремительно съехал вниз по другому склону, пересек небольшой лесок, затем узкую долину и очутился на Маклстоунской пустоши. Ему пришлось, однако, постепенно умерить прыть своего коня, зная, что тому предстоит дальняя дорога; поэтому у него оказалось достаточно времени, чтобы тщательно обдумать, в каком тоне разговаривать с карликом, дабы выведать у него побольше сведений о виновниках постигшего его несчастья. Он был уверен, что карлик о них что-то знает. Хотя, как и большинство его соотечественников, Хобби был грубоват, а иногда резок и вспыльчив, ему отнюдь нельзя было отказать в той доле хитрости, которая также присуща характеру шотландца. Из всего. что он видел в ту памятную ночь, когда впервые встретился с карликом, и из дальнейшего поведения этого загадочного существа он заключил, что с помощью угроз и насилия наверняка ничего от него не добьется и только испортит дело.
— Буду с ним поласковей, — сказал он самому себе, — старый Дик — он правильно советует. — Хоть и говорят, что он стакнулся с самим сатаной, но не мог он стать таким воплощенным дьяволом, чтобы Не откликнуться на мое горе. Опять же, говорят, что он порой добрые дела совершает, помогает людям.
Постараюсь сдержаться, буду гладить его по шерстке, ну а в крайнем случае, может, и придется взять его за горло.
С твердым решением во что бы то ни стало подладиться к отшельнику, Хобби подъехал К его хижине.
Старика не было видно ни на камне, где он обычно встречал посетителей, ни за оградой в садике.
— Забрался в свою берлогу, — пробормотал Хобби, — не хочет никого видеть. Ну, да я обрушу его лачугу ему на голову, если он не выйдет добром!
Потешив себя такими рассуждениями, он стал взывать к Элши, стараясь говорить как можно смиреннее, хотя в его состоянии крайнего возбуждения ему это удавалось с трудом.
— Элши, друг Элши!
Ответа не последовало.
— Мудрый отец Элши!
Карлик молчал.
— Чтоб тебе пусто было, уродина ты этакая! — пробормотал горец сквозь зубы и затем продолжал вслух тем же смиренным тоном:
— Папаша Элши, к тебе за советом пришел несчастнейший из смертных!
— Поделом! — отвечал карлик резким и скрипучим голосом из похожего на бойницу окна, которое было проделано рядом с дверью и откуда он мог видеть любого, кто подходил к его жилищу, сам оставаясь невидимым.
— Поделом! — повторил Хобби с ноткой раздражения в голосе. — Но почему же, Элши? Разве ты не слышишь, что я говорю тебе: я самый несчастный человек на свете.
— А разве ты не слышишь, что говорю я: поделом тебе! Разве я не предупреждал тебя сегодня утром, когда ты считал себя счастливцем, что еще до вечера у тебя будет горе?
— Верно, предупреждал, — отвечал Хобби, — потому-то я и пришел к тебе сейчас за советом: тот, кто предвидит беду, знает, как помочь человеку выбраться из нее.
— Я не знаю, как помогать тем, кто в беде, — возразил карлик. — А если бы даже и знал, зачем стану я помогать другим, когда никто никогда не хотел помочь мне? Разве я не лишился богатства, которого бы хватило, чтобы сотни раз купить и перекупить все твои бесплодные земли; лишился положения, которое не сравнится с твоим, как твое не сравнится со званием простого крестьянина; разве я не изгнан из общества, где люди пленяют своим обхождением и блеском ума? Недаром я потерял все это. Недаром я прозябаю здесь пасынком на безлюдных и мерзких задворках природы и сам являю собой зрелище еще более мерзкое, чем все то, что меня окружает? И почему другие черви жалуются тогда, когда по ним проедет колесница судьбы, когда я сам корчусь, уже раздавленный ею!
— Ты мог все это потерять, — отвечал Хобби с горечью, — землю и друзей, добро и деньги, — ты мог потерять все, но все же ты не терял Грейс Армстронг, и горю твоему не сравниться с моим. А у меня даже надежды никакой не осталось, не видеть мне больше моей Грейс!
Глубоко взволнованный, Хобби замолчал; нахлынувшие на него чувства вытеснили весь гнев и раздражение из его сердца. Но прежде чем он снова обратился к отшельнику, тот просунул в узкое оконце костлявую руку: длинные пальцы, обхватывавшие большой кожаный кошель, разжались, и кошель, звякнув, упал на землю. Снова послышался резкий голос отшельника:
— Вот! Вот тебе лучшее средство от всех земных несчастий — по крайней мере так думают все жалкие людишки. Убирайся! Теперь ты в два раза богаче, чем был до вчерашнего дня. И не терзай меня больше своими вопросами, жалобами и изъявлениями благодарности. Все они в равной мере мне ненавистны.
— Батюшки! Да это же деньги, — воскликнул Элиот, взглянув на содержимое мешка. Затем он снова повернулся к отшельнику.
— Спасибо тебе за доброту. Я бы охотно взял отсюда часть серебра и дал тебе расписку или закладную на свои земли. Но вот в чем загвоздка, дорогой Элши; я не решусь воспользоваться этими деньгами, пока не буду твердо знать, что они добыты честным путем. Неровен час, превратятся они в черепки, и я обману какого-нибудь бедняка.
— Невежественный олух! — воскликнул карлик. — Эта ядовитая погань изготовлена из обычного презренного металла, добытого из недр земных. Бери, трать их, авось ты преуспеешь с ними, как и я!
— Но я же тебе говорю, — сказал Элиот, — что пришел к тебе не плакаться о потерянном добре, — правда, потерял я ни много, ни мало тридцать голов скота — такого, что лучше не сыщешь по эту сторону границы, и все же бог с ним, со скотом. Вот если ты хоть намекнешь мне, что сталось с бедной Грейс, я буду вечным твоим рабом — не требуй лишь в заклад мою душу! Ну скажи, Элши, скажи же мне что-нибудь.
— Ладно, — сказал карлик, как бы желая отвязаться от назойливого просителя, — раз тебе мало своего собственного горя и ты непременно хочешь взвалить на себя горе другого человека, ищи ту, которую потерял, на западе.
— На западе! Но это слово можно понять по-разному.
— Больше я не намерен ничего говорить, — заявил карлик и захлопнул ставень, предоставив Хобби самому сделать все нужные выводы из брошенного ему намека.
— На западе, на западе, — размышлял Элиот, — но в тех местах все спокойно. Может быть, это Джок из Тодхоулса. Но нет, он слишком стар для такого дела. На западе… Ба, да это, должно быть, Уэстбернфлет! Элши, скажи мне только одно слово: ведь я прав, а? Это Уэстбернфлет? Ну, скажи мне, если я ошибаюсь. Мне не хотелось бы причинять зло соседу, который ни в чем не виноват… Молчит. Да, да, это наверняка Рыжий Разбойник. Вот уж не думал, что он осмелится напасть на меня, зная, что нас так много. Он, наверное, заручился еще чьей-нибудь помощью посильнее своих камберлендских друзей. Прощай Элши, большое тебе спасибо. Некогда мне сейчас возиться с твоим серебром: мне надо скорее встретиться с друзьями у Тристинг-пула. Коли не хочешь открыть окно сейчас, подберешь свои деньги, когда я уеду.
Ответа по-прежнему не последовало.
— Он оглох или совсем рехнулся, а может, то и другое вместе. Все равно, некогда мне стоять здесь и болтать.
И Хобби Элиот поскакал к месту свидания, которое он назначил своим друзьям. У Тристинг-пула уже собралось четверо всадников. Они стояли кружком, оживленно разговаривая, в то время как их лошади щипали траву под тополями, росшими по берегу спокойного озерка. К югу можно было заметить более многочисленную группу всадников, приближавшихся к озеру. Когда они подъехали, оказалось, что это был Эрнсклиф со своим отрядом. По следам угнанного стада он доехал до самой английской границы, но повернул обратно, узнав, что в том районе собрались значительные силы под предводительством нескольких дворян из якобитов и что уже началось восстание во многих других частях Шотландии. По всей видимости, ночное происшествие, в котором сначала видели проявление личной вражды и склонности к разбойничьим набегам, на самом деле было вызвано другими причинами, и Эрнсклиф склонен был рассматривать его как один из признаков начинавшейся гражданской войны. Молодой дворянин поздоровался с Хобби тоном, выражавшим самое дружеское расположение, и ознакомил его с полученными новостями.
— Не сойти мне с этого места, — сказал Элиот, — если старик Эллисло не подстроил всю эту гнусную историю! Он давно уже стакнулся с католиками из Камберленда. Теперь понятно, почему Элши намекал на Уэстбернфлета: ведь Эллисло всегда покровительствовал ему. И, уж конечно, Рыжий Разбойник решил Жалость пограбить в своей округе, прежде чем начнется мятеж.
Тут кто-то вспомнил, как бандиты из шайки говорили, будто они выполняют приказ самого Иакова VIII и что им поручено разоружить всех мятежников. Другие слышали, как Уэстбернфлет хвалился на попойках, что Эллисло скоро выступит с оружием в руках на стороне якобитов, что сам он будет командовать одним из его отрядов и что уж тогда-то они непременно рассчитаются с молодым Эрнсклифом и всеми остальными, кто станет защищать теперешнее правительство. В конце концов все пришли к убеждению, что Уэстбернфлет возглавил шайку по приказу самого Эллисло, и решили отправиться к дому главаря бандитов и постараться его схватить. Тем временем подошло подкрепление из тех, кто объезжал пустошь, и отряд насчитывал теперь свыше двадцати всадников. У всех были отличные кони, и все они были довольно прилично вооружены — кто во что горазд.
Речушка, вытекавшая из узкой горной долины около Уэстбернфлета, пересекала открытую заболоченную равнину, простиравшуюся на полмили по обе ее стороны. По имени равнины и назвали это место.
Облик реки здесь менялся: из стремительного горного потока она превращалась в медленную голубую ленту, извивавшуюся по болоту наподобие распухшего тела дохлой змеи. На берегу реки, почти в самом центре равнины, высилась башня крепости Уэстбернфлета — одного из тех немногих сохранившихся укреплений, которые в былые времена были столь многочисленными на границе. Клочок земли ярдов в сто шириной, на котором она стояла, слегка возвышался над окружающим болотом, образуя площадку несколько большего размера, чем сама башня, а сразу за ее пределами начиналась непроходимая, страшная трясина.
Только сам владелец башни и другие ее обитатели знали, как проехать к себе домой по извилистым и еле заметным тропкам, проходившим по твердым участкам почвы.
Однако в отряде, собравшемся под командой Эрнсклифа, было несколько человек, которым эти тропинки были известны. Ибо, несмотря на то, что характер и привычки владельца Уэстбернфлета были всем хорошо известны, свобода взглядов в отношении кражи чужого добра приводила к тому, что никто не смотрел на бандита с отвращением, которое он внушал бы людям в более цивилизованной стране. Более мирные соседи относились к нему примерно так же, как в наше время относятся к игроку, завсегдатаю петушиных боев или жокею. Его образ жизни, разумеется, осуждали, его общества чурались, и тем не менее он не пользовался славой человека окончательно отпетого, как это было бы в обществе, где почитают законы. И в данном случае он возбудил негодование у сторонников Элиота не столько беззаконностью своего поступка вообще — разве можно было ожидать от этого грабителя чего-нибудь другого? — сколько тем, что пострадавшим лицом явился человек, не сделавший бандиту ничего дурного, — их друг, который к тому же носил фамилию Элиот, а большинство принадлежало именно к этому клану. Не удивительно поэтому, что среди них нашлось несколько человек, довольно хорошо знакомых с теми местами и без труда отыскавших тайные тропинки в болоте, так что отряд вскоре появился на открытой площадке перед замком Уэстбернфлета.
Башня, перед которой стоял теперь отряд, представляла собой небольшое квадратное строение самого мрачного вида Стены у нее были необычайной толщины, а окна — вернее, щели в стенах, служившие здесь окнами, — предназначались скорее для того, чтобы дать защитникам возможность стрелять во врага, нежели для того, чтобы пропускать свет и воздух во внутренние помещения. Со всех сторон над стенами выступал зубчатый парапет, также служивший целям обороны и окружавший крутую, выложенную большими серыми плитами крышу. На одном из ее углов над зубчатой стеной возвышалась башенка, в которой помещалась винтовая лестница с выходом на крышу через массивную дверь, сплошь покрытую шляпками вбитых в нее гвоздей. Подъехавшим показалось, что кто-то, спрятавшись в башне, следит за ними. Это подозрение превратилось в уверенность, когда в узкую бойницу просунулась женская рука; она махала платком, как бы подавая им сигнал. Хобби чуть не лишился чувств от радости и нетерпения.
— Это Грейс, — заявил он, — клянусь, я узнаю ее руку среди тысячи других! Другой такой не сыщешь по эту, сторону Лоуденов. Вызволим ее, друзья, пусть хоть для этого нам пришлось бы разобрать по камешку всю крепость Уэстбернфлета!
Эрнсклиф сомневался, что руку любимой можно узнать на таком расстоянии; однако он ничего не сказал, дабы не отнимать у своего друга зародившейся в нем надежды. Тут же было решено вступить «в переговоры с гарнизоном крепости. Все принялись кричать, а один или двое затрубили в рог, но прошло немало времени, прежде чем в бойнице, находившейся подле входной двери, появилось сморщенное лицо старухи.
— Это мать Разбойника, — пояснил один из Элиотов, — она в десять раз хуже его самого и виновата во многих лихих делах, которые он натворил в наших краях.
— Кто вы такие? Что вам здесь нужно? — вопрошала почтенная родительница.
— Мы ищем Уильяма Грэма Уэстбернфлета, — отвечал Эрнсклиф.
— Его нет дома, — заявила старуха.
— Когда он уехал? — продолжал Эрнсклиф.
— Не могу сказать, — ответствовала привратница.
— А когда он вернется? — вмешался Хобби Элиот.
— Ничего я об этом не знаю, — откликнулась непреклонная хранительница башни.
— Есть кто-нибудь вместе с тобой в крепости? — снова спросил Эрнсклиф.
— Ни одной живой души, кроме меня самой и кошек, — сказала старуха.
— Тогда отопри дверь и впусти нас, — предложил Эрнсклиф. — Я мировой судья и ищу улики преступления.
— Да пусть у того отсохнут руки, кто снимет перед тобой засовы! — отвечала она. — Позор на ваши головы! Приехать сюда целым отрядом — у всех мечи, копья и стальные шлемы — и все это, чтобы напугать одинокую вдову!
— У нас точные сведения, — возразил Эрнсклиф, — мы ищем здесь похищенное добро.
— И молодую женщину, которую увезли силой, — она дороже всякого добра.
— Предупреждаю тебя, — продолжал Эрнсклиф, — единственное, чем ты можешь доказать непричастность твоего сына ко всей этой истории, — это впустить нас добром и дать нам обыскать дом.
— А ежели я не подумаю бросить вам ключи, и засовы не отодвину, и ворота не открою такому сброду? Что тогда вы станете делать? — язвительно осведомилась старуха.
— Обойдемся без ключей! Вломимся Именем короля и свернем шею всем, кого найдем в доме. Лучше пусти нас добром! — гневно пригрозил разъяренный Хобби.
— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — сказала старуха с прежней иронией. — Но сначала справьтесь-ка вон с той железной решеткой: она выдерживала натиск и не таких, как вы!
Она со смехом произнесла последние слова и отошла от амбразуры, через которую вела переговоры с отрядом. Осаждающие серьезно призадумались над тем, что предпринять. Огромной толщины стены с крохотными окнами могли бы некоторое время Противостоять даже пушечным выстрелам. Вход защищала массивная решетчатая дверь из кованого железа, настолько прочная на вид, что, казалось, не было силы, которая могла бы ее преодолеть.
— С ломом и молотом здесь делать нечего, — заявил Хью, кузнец из Ринглберна, — толку от них не больше, чем от тростинки.
По другую сторону прохода, длина которого равнялась толщине стены и составляла девять футов, находилась другая, дубовая дверь, которую вдоль и поперек пересекали толстые полосы железа и испещряли широкие шляпки болтов и гвоздей. К тому же вряд ли можно было верить старухе, что она одна составляет весь гарнизон крепости. Более опытные из членов отряда заметили следы копыт на тропинке, когда подъезжали к башне, и это свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь в том же направлении проехало несколько человек.
Ко всем этим трудностям добавлялось отсутствие средств для штурма крепости. Не было никакой надежды раздобыть лестницы, достаточно длинные для того, чтобы добраться по ним до верха стены, а окна были слишком узки и к тому же забраны железными решетками. Поэтому нечего было и думать проникнуть в крепость таким путем; еще безнадежнее было пытаться взорвать стену, поскольку для этого не было ни подходящих инструментов, ни пороха. Не было также у осаждающих ни провианта, ни убежища, ни прочих условий, которые дали бы им возможность предпринять длительную осаду; и, наоборот, в этом случае они рисковали бы тем, что сообщники грабителя придут ему на помощь и атакуют их самих.
Он знает, сколько угнали скота и сколько добра разграблено у Хобби. Мы сегодня же к ночи заполним его конюшню и хлев скотинкой. А что до его дома, то пусть мы и не сможем его сразу отстроить, зато мы спалим дом какого-нибудь англичанина, как спалили Хейфут. И это будет только справедливо — никто в мире не сможет этого отрицать.
Предложение было встречено криками одобрения со стороны молодежи. В этот момент собравшихся облетела весть, которую передавали шепотом друг другу:
— Идет сам бедняга Хобби. Он поведет нас!
Несчастный герой дня спустился с холма и стал проталкиваться через толпу. Обуревавшие его чувства не давали ему говорить, и он лишь молча пожимал протянутые ему со всех сторон руки друзей. Этим жестом соседи и родные выражали ему сочувствие в постигшем его горе. Когда он пожимал руку Саймону Хэкберну, он наконец заговорил:
— Спасибо тебе, Саймон, спасибо, друзья. Я понимаю все, что вам хочется сказать мне. Но где сейчас находятся мои?.. Где?..
Он замолчал, как бы не решаясь назвать имена тех, о ком хотел спросить. Друзья, разделявшие его чувства, молча указали ему на домик Эннепл, и Хобби устремился к нему с такой поспешностью и отчаянием, будто решил разом узнать все самое худшее. Отовсюду послышались громкие сочувственные возгласы:
— Бедняга.., бедный Хобби!..
— Сейчас он все узнает!
— Но ведь должен же Эрнсклиф разведать что-нибудь о бедной девушке!
Этими возгласами пока и ограничилось дело. У собравшихся не было опытного предводителя, который мог бы повести их за собой, и они остались ждать возвращения Хобби, готовые повиноваться его приказаниям.
Встреча Хобби с семьей была в высшей степени трогательной. Сестры бросились ему на шею и чуть не задушили его в своих объятиях, будто задумали лишить его возможности оглянуться вокруг и заметить отсутствие той, которая была ему дороже всех на свете.
— Да храни тебя господь, сынок. Только он один может помочь, когда, подобно хрупкой тростинке, сломлены все земные надежды.
Этими словами старая дама приветствовала своего несчастного внука. А тот беспокойно оглядывался вокруг, в то время как две сестры держали его руки, а третья повисла у него на шее.
— Я не всех вижу.., дайте сосчитать: бабушка, Лилия, Джин и Эннот, но где же…
Он вдруг замолчал и потом, как бы пересилив себя, продолжал:
— Где Грейс? Не может же она прятаться от меня в такой момент! Теперь не время для шуток.
«О братец!», «Наша бедная Грейс!» — эти восклицания были единственным ответом на его вопрос, пока не поднялась старушка. Осторожно отстранив от внука плачущих девушек, она усадила его на стул.
Затем со спокойствием, порождаемым лишь искреннею набожностью, которое, разливаясь, как масло по воде, умеряет разбушевавшиеся чувства, она сказала:
— Сынок, когда твоего деда убили на войне и я осталась с шестью сиротами без крова и без куска хлеба, я нашла в себе силу все претерпеть, и эту силу мне ниспослал господь. Я говорила себе: «Да свершится воля господня». Сынок, в наш мирный дом вчера вечером ворвались грабители, вооруженные, я масках. Они все разграбили и уничтожили и увезли с собой нашу Грейс. Молись, чтобы господь дал тебе силы, и повторяй: «Да свершится воля господня!»
— Матушка, матушка! Не принуждай меня.., я не могу.., только не сейчас… Ну, грешный я, грубый человек… Вооруженные, в масках… Увезли Грейс! Дай мне мой меч и походную сумку отца. Я буду мстить, даже если бы мне пришлось отправиться в ад, чтобы найти их!
— Сынок, сынок! Смирись под карающей лозою.
Кто знает, когда он отведет от нас свою длань? Юный Эрнсклиф — да благословит его господь! — отправился в погоню вместе с Дэви из Стенхауза и другими молодцами, которые подоспели первыми. Я крикнула им, чтобы они не тушили пожар, а лучше погнались за грабителями и отняли у них Грейс. Так что не прошло и трех часов, после набега, как Эрнсклиф и его друзья были уже в пути. Господи благослови его! Он делает честь имени Эрнсклифов. Он сын своего отца и по-настоящему преданный друг.
— Преданный друг, вот уж верно! Благослови его господи! — воскликнул Хобби. — А теперь на коней и вперед! Присоединимся к погоне!
— О сын мой, прежде чем ты отправишься в опасный путь, повтори вместе со мною: «Да свершится воля господня!»
— Не принуждай меня, матушка, только не сейчас.
Он уже был на пороге, когда, оглянувшись, заметил горестное выражение на лице старушки. Тогда он поспешно вернулся, бросился в ее объятия и сказал:
— Да, матушка, конечно я скажу: «Да свершится воля твоя, господи», раз это послужит тебе утешением.
— Да не оставит он тебя, дорогой сыночек, чтобы по возвращении ты мог сказать: «Да будет благословенно имя твое, господи!»
— Прощайте, матушка.., прощайте, дорогие сестры! — крикнул Элиот, стремглав бросаясь к выходу.
Глава VIII
Коня, коня! — воскликнул лэрд. -
Скорей — копье мне и коня!
Кто за Телфером вслед не скачет со мной,
Пусть другом своим не зовет меня!
Пограничная баллада
— Коня! Коня и копье! — крикнул Хобби своим друзьям. Все только этого и ждали, многие были уже в седлах, и пока Элиот поспешно собирал боевое снаряжение (что было далеко не легким делом в такой сумятице), в долине звенели одобрительные возгласы молодых людей.
— Правильно! — воскликнул Саймон Хэкберн. — Давно бы так. Хобби. Пусть бабы сидят дома да льют слезы, а мужчины должны помнить: . «Око за око, зуб за зуб», как сказано в писании.
— Попридержи-ка язык, приятель, — осуждающе заметил кто-то из старших, — не поминай святого слова всуе. Ты сам не ведаешь, что говоришь.
— Что ты узнал, Хобби? Есть какие-нибудь новости? Ребятки, только не поступайте опрометчиво, — увещевал молодежь старый Дик Дингл..
— Ну, что ты нам читаешь проповеди! — сказал Саймон. — Коли сам не можешь ничего сделать, по крайней мере не удерживай других!
— Не кипятись! Скажи-ка лучше, кому ты мстить-то собрался?
— А ты думаешь, мы хуже наших отцов знаем дорогу в Англию? Все зло идет оттуда — так всегда говорили, и это уж точно. Туда мы и отправимся: сам дьявол тащит нас на юг!
— Мы поедем через пустошь по следу лошадей Эрнсклифа! — воскликнул один из Элиотов.
— Я отыщу его следы на любом лугу и болоте, даже если накануне там была бы ярмарка, — заявил Хью, кузнец из Ринглберна, — недаром я всегда сам подковываю его коня.
— Пустите по следу собак! — крикнул еще кто-то. — Где собаки?
— Что ты, старина, солнце-то когда еще взошло, роса испарилась, и след давно простыл.
Между тем Хобби уже свистнул своим гончим, которые бродили по пожарищу, оглашая воздух жалобным воем.
— А ну, Громобой, — заговорил он, — покажи сегодня свое искусство!
И вдруг его будто осенило, и он добавил:
— Постой-ка! Да ведь этот богомерзкий карлик что-то такое говорил мне:! Да, да, он знает больше, чем все мы, но от кого: от земных лиходеев или от чертей из преисподней? Да, я вырву из него правду, хотя бы мне пришлось для этого вспороть его поганую утробу ножом!
И он принялся поспешно отдавать приказания товарищам.
— Саймон, бери еще четверых и скачите прямо к Грэмскому ущелью. Если грабители были из англичан, они отправятся обратно этой дорогой. Остальные по двое и по трое объездите да осмотрите всю округу и ждите меня у Тристинг-пула, Повстречаете моих братьев, скажите им, чтобы ехали туда же. Бедняги: каково-то им будет! Пожалуй, не легче, чем мне… Не думают и не гадают, что их тут ждет! Сам я отправлюсь на Маклстоунскую пустошь.
— Будь я на твоем месте, — сказал Дик Дингл, — я бы поговорил с Мудрым Элши добром. Он-то знает, что делается в наших краях, и сможет все рассказать тебе, если захочет.
— Будь покоен — захочет, — заявил Хобби, осматривая свое оружие, — выложит, как, миленький, всю правду. Иначе я все равно узнаю, что за причина заставляет его молчать.
— Ты с ним полегче, Хобби, полегче, голубчик: колдунов лучше не дразнить: они все водятся-с разными привидениями и духами и сами делаются злыми» как черти.
— Ничего, я с ним управлюсь, — ответил Хобби, — сегодня у меня на душе творится такое, что все колдуны на свете и все черти в аду мне нипочем.
К этому времени все приготовления были закончены; Элиот вскочил в седло и, пришпорив коня, пустился во весь опор вверх по склону холма.
Он быстро добрался до его вершины, столь же стремительно съехал вниз по другому склону, пересек небольшой лесок, затем узкую долину и очутился на Маклстоунской пустоши. Ему пришлось, однако, постепенно умерить прыть своего коня, зная, что тому предстоит дальняя дорога; поэтому у него оказалось достаточно времени, чтобы тщательно обдумать, в каком тоне разговаривать с карликом, дабы выведать у него побольше сведений о виновниках постигшего его несчастья. Он был уверен, что карлик о них что-то знает. Хотя, как и большинство его соотечественников, Хобби был грубоват, а иногда резок и вспыльчив, ему отнюдь нельзя было отказать в той доле хитрости, которая также присуща характеру шотландца. Из всего. что он видел в ту памятную ночь, когда впервые встретился с карликом, и из дальнейшего поведения этого загадочного существа он заключил, что с помощью угроз и насилия наверняка ничего от него не добьется и только испортит дело.
— Буду с ним поласковей, — сказал он самому себе, — старый Дик — он правильно советует. — Хоть и говорят, что он стакнулся с самим сатаной, но не мог он стать таким воплощенным дьяволом, чтобы Не откликнуться на мое горе. Опять же, говорят, что он порой добрые дела совершает, помогает людям.
Постараюсь сдержаться, буду гладить его по шерстке, ну а в крайнем случае, может, и придется взять его за горло.
С твердым решением во что бы то ни стало подладиться к отшельнику, Хобби подъехал К его хижине.
Старика не было видно ни на камне, где он обычно встречал посетителей, ни за оградой в садике.
— Забрался в свою берлогу, — пробормотал Хобби, — не хочет никого видеть. Ну, да я обрушу его лачугу ему на голову, если он не выйдет добром!
Потешив себя такими рассуждениями, он стал взывать к Элши, стараясь говорить как можно смиреннее, хотя в его состоянии крайнего возбуждения ему это удавалось с трудом.
— Элши, друг Элши!
Ответа не последовало.
— Мудрый отец Элши!
Карлик молчал.
— Чтоб тебе пусто было, уродина ты этакая! — пробормотал горец сквозь зубы и затем продолжал вслух тем же смиренным тоном:
— Папаша Элши, к тебе за советом пришел несчастнейший из смертных!
— Поделом! — отвечал карлик резким и скрипучим голосом из похожего на бойницу окна, которое было проделано рядом с дверью и откуда он мог видеть любого, кто подходил к его жилищу, сам оставаясь невидимым.
— Поделом! — повторил Хобби с ноткой раздражения в голосе. — Но почему же, Элши? Разве ты не слышишь, что я говорю тебе: я самый несчастный человек на свете.
— А разве ты не слышишь, что говорю я: поделом тебе! Разве я не предупреждал тебя сегодня утром, когда ты считал себя счастливцем, что еще до вечера у тебя будет горе?
— Верно, предупреждал, — отвечал Хобби, — потому-то я и пришел к тебе сейчас за советом: тот, кто предвидит беду, знает, как помочь человеку выбраться из нее.
— Я не знаю, как помогать тем, кто в беде, — возразил карлик. — А если бы даже и знал, зачем стану я помогать другим, когда никто никогда не хотел помочь мне? Разве я не лишился богатства, которого бы хватило, чтобы сотни раз купить и перекупить все твои бесплодные земли; лишился положения, которое не сравнится с твоим, как твое не сравнится со званием простого крестьянина; разве я не изгнан из общества, где люди пленяют своим обхождением и блеском ума? Недаром я потерял все это. Недаром я прозябаю здесь пасынком на безлюдных и мерзких задворках природы и сам являю собой зрелище еще более мерзкое, чем все то, что меня окружает? И почему другие черви жалуются тогда, когда по ним проедет колесница судьбы, когда я сам корчусь, уже раздавленный ею!
— Ты мог все это потерять, — отвечал Хобби с горечью, — землю и друзей, добро и деньги, — ты мог потерять все, но все же ты не терял Грейс Армстронг, и горю твоему не сравниться с моим. А у меня даже надежды никакой не осталось, не видеть мне больше моей Грейс!
Глубоко взволнованный, Хобби замолчал; нахлынувшие на него чувства вытеснили весь гнев и раздражение из его сердца. Но прежде чем он снова обратился к отшельнику, тот просунул в узкое оконце костлявую руку: длинные пальцы, обхватывавшие большой кожаный кошель, разжались, и кошель, звякнув, упал на землю. Снова послышался резкий голос отшельника:
— Вот! Вот тебе лучшее средство от всех земных несчастий — по крайней мере так думают все жалкие людишки. Убирайся! Теперь ты в два раза богаче, чем был до вчерашнего дня. И не терзай меня больше своими вопросами, жалобами и изъявлениями благодарности. Все они в равной мере мне ненавистны.
— Батюшки! Да это же деньги, — воскликнул Элиот, взглянув на содержимое мешка. Затем он снова повернулся к отшельнику.
— Спасибо тебе за доброту. Я бы охотно взял отсюда часть серебра и дал тебе расписку или закладную на свои земли. Но вот в чем загвоздка, дорогой Элши; я не решусь воспользоваться этими деньгами, пока не буду твердо знать, что они добыты честным путем. Неровен час, превратятся они в черепки, и я обману какого-нибудь бедняка.
— Невежественный олух! — воскликнул карлик. — Эта ядовитая погань изготовлена из обычного презренного металла, добытого из недр земных. Бери, трать их, авось ты преуспеешь с ними, как и я!
— Но я же тебе говорю, — сказал Элиот, — что пришел к тебе не плакаться о потерянном добре, — правда, потерял я ни много, ни мало тридцать голов скота — такого, что лучше не сыщешь по эту сторону границы, и все же бог с ним, со скотом. Вот если ты хоть намекнешь мне, что сталось с бедной Грейс, я буду вечным твоим рабом — не требуй лишь в заклад мою душу! Ну скажи, Элши, скажи же мне что-нибудь.
— Ладно, — сказал карлик, как бы желая отвязаться от назойливого просителя, — раз тебе мало своего собственного горя и ты непременно хочешь взвалить на себя горе другого человека, ищи ту, которую потерял, на западе.
— На западе! Но это слово можно понять по-разному.
— Больше я не намерен ничего говорить, — заявил карлик и захлопнул ставень, предоставив Хобби самому сделать все нужные выводы из брошенного ему намека.
— На западе, на западе, — размышлял Элиот, — но в тех местах все спокойно. Может быть, это Джок из Тодхоулса. Но нет, он слишком стар для такого дела. На западе… Ба, да это, должно быть, Уэстбернфлет! Элши, скажи мне только одно слово: ведь я прав, а? Это Уэстбернфлет? Ну, скажи мне, если я ошибаюсь. Мне не хотелось бы причинять зло соседу, который ни в чем не виноват… Молчит. Да, да, это наверняка Рыжий Разбойник. Вот уж не думал, что он осмелится напасть на меня, зная, что нас так много. Он, наверное, заручился еще чьей-нибудь помощью посильнее своих камберлендских друзей. Прощай Элши, большое тебе спасибо. Некогда мне сейчас возиться с твоим серебром: мне надо скорее встретиться с друзьями у Тристинг-пула. Коли не хочешь открыть окно сейчас, подберешь свои деньги, когда я уеду.
Ответа по-прежнему не последовало.
— Он оглох или совсем рехнулся, а может, то и другое вместе. Все равно, некогда мне стоять здесь и болтать.
И Хобби Элиот поскакал к месту свидания, которое он назначил своим друзьям. У Тристинг-пула уже собралось четверо всадников. Они стояли кружком, оживленно разговаривая, в то время как их лошади щипали траву под тополями, росшими по берегу спокойного озерка. К югу можно было заметить более многочисленную группу всадников, приближавшихся к озеру. Когда они подъехали, оказалось, что это был Эрнсклиф со своим отрядом. По следам угнанного стада он доехал до самой английской границы, но повернул обратно, узнав, что в том районе собрались значительные силы под предводительством нескольких дворян из якобитов и что уже началось восстание во многих других частях Шотландии. По всей видимости, ночное происшествие, в котором сначала видели проявление личной вражды и склонности к разбойничьим набегам, на самом деле было вызвано другими причинами, и Эрнсклиф склонен был рассматривать его как один из признаков начинавшейся гражданской войны. Молодой дворянин поздоровался с Хобби тоном, выражавшим самое дружеское расположение, и ознакомил его с полученными новостями.
— Не сойти мне с этого места, — сказал Элиот, — если старик Эллисло не подстроил всю эту гнусную историю! Он давно уже стакнулся с католиками из Камберленда. Теперь понятно, почему Элши намекал на Уэстбернфлета: ведь Эллисло всегда покровительствовал ему. И, уж конечно, Рыжий Разбойник решил Жалость пограбить в своей округе, прежде чем начнется мятеж.
Тут кто-то вспомнил, как бандиты из шайки говорили, будто они выполняют приказ самого Иакова VIII и что им поручено разоружить всех мятежников. Другие слышали, как Уэстбернфлет хвалился на попойках, что Эллисло скоро выступит с оружием в руках на стороне якобитов, что сам он будет командовать одним из его отрядов и что уж тогда-то они непременно рассчитаются с молодым Эрнсклифом и всеми остальными, кто станет защищать теперешнее правительство. В конце концов все пришли к убеждению, что Уэстбернфлет возглавил шайку по приказу самого Эллисло, и решили отправиться к дому главаря бандитов и постараться его схватить. Тем временем подошло подкрепление из тех, кто объезжал пустошь, и отряд насчитывал теперь свыше двадцати всадников. У всех были отличные кони, и все они были довольно прилично вооружены — кто во что горазд.
Речушка, вытекавшая из узкой горной долины около Уэстбернфлета, пересекала открытую заболоченную равнину, простиравшуюся на полмили по обе ее стороны. По имени равнины и назвали это место.
Облик реки здесь менялся: из стремительного горного потока она превращалась в медленную голубую ленту, извивавшуюся по болоту наподобие распухшего тела дохлой змеи. На берегу реки, почти в самом центре равнины, высилась башня крепости Уэстбернфлета — одного из тех немногих сохранившихся укреплений, которые в былые времена были столь многочисленными на границе. Клочок земли ярдов в сто шириной, на котором она стояла, слегка возвышался над окружающим болотом, образуя площадку несколько большего размера, чем сама башня, а сразу за ее пределами начиналась непроходимая, страшная трясина.
Только сам владелец башни и другие ее обитатели знали, как проехать к себе домой по извилистым и еле заметным тропкам, проходившим по твердым участкам почвы.
Однако в отряде, собравшемся под командой Эрнсклифа, было несколько человек, которым эти тропинки были известны. Ибо, несмотря на то, что характер и привычки владельца Уэстбернфлета были всем хорошо известны, свобода взглядов в отношении кражи чужого добра приводила к тому, что никто не смотрел на бандита с отвращением, которое он внушал бы людям в более цивилизованной стране. Более мирные соседи относились к нему примерно так же, как в наше время относятся к игроку, завсегдатаю петушиных боев или жокею. Его образ жизни, разумеется, осуждали, его общества чурались, и тем не менее он не пользовался славой человека окончательно отпетого, как это было бы в обществе, где почитают законы. И в данном случае он возбудил негодование у сторонников Элиота не столько беззаконностью своего поступка вообще — разве можно было ожидать от этого грабителя чего-нибудь другого? — сколько тем, что пострадавшим лицом явился человек, не сделавший бандиту ничего дурного, — их друг, который к тому же носил фамилию Элиот, а большинство принадлежало именно к этому клану. Не удивительно поэтому, что среди них нашлось несколько человек, довольно хорошо знакомых с теми местами и без труда отыскавших тайные тропинки в болоте, так что отряд вскоре появился на открытой площадке перед замком Уэстбернфлета.
Глава IX
Так забирай ее с собой, -
Сказал гигант. — Идти на бой
За девичьи красоты
За рот, что свежестью манит,
За блеск очей, за жар ланит, -
Нет у меня охоты!
«Гочан о Соколе»
Башня, перед которой стоял теперь отряд, представляла собой небольшое квадратное строение самого мрачного вида Стены у нее были необычайной толщины, а окна — вернее, щели в стенах, служившие здесь окнами, — предназначались скорее для того, чтобы дать защитникам возможность стрелять во врага, нежели для того, чтобы пропускать свет и воздух во внутренние помещения. Со всех сторон над стенами выступал зубчатый парапет, также служивший целям обороны и окружавший крутую, выложенную большими серыми плитами крышу. На одном из ее углов над зубчатой стеной возвышалась башенка, в которой помещалась винтовая лестница с выходом на крышу через массивную дверь, сплошь покрытую шляпками вбитых в нее гвоздей. Подъехавшим показалось, что кто-то, спрятавшись в башне, следит за ними. Это подозрение превратилось в уверенность, когда в узкую бойницу просунулась женская рука; она махала платком, как бы подавая им сигнал. Хобби чуть не лишился чувств от радости и нетерпения.
— Это Грейс, — заявил он, — клянусь, я узнаю ее руку среди тысячи других! Другой такой не сыщешь по эту, сторону Лоуденов. Вызволим ее, друзья, пусть хоть для этого нам пришлось бы разобрать по камешку всю крепость Уэстбернфлета!
Эрнсклиф сомневался, что руку любимой можно узнать на таком расстоянии; однако он ничего не сказал, дабы не отнимать у своего друга зародившейся в нем надежды. Тут же было решено вступить «в переговоры с гарнизоном крепости. Все принялись кричать, а один или двое затрубили в рог, но прошло немало времени, прежде чем в бойнице, находившейся подле входной двери, появилось сморщенное лицо старухи.
— Это мать Разбойника, — пояснил один из Элиотов, — она в десять раз хуже его самого и виновата во многих лихих делах, которые он натворил в наших краях.
— Кто вы такие? Что вам здесь нужно? — вопрошала почтенная родительница.
— Мы ищем Уильяма Грэма Уэстбернфлета, — отвечал Эрнсклиф.
— Его нет дома, — заявила старуха.
— Когда он уехал? — продолжал Эрнсклиф.
— Не могу сказать, — ответствовала привратница.
— А когда он вернется? — вмешался Хобби Элиот.
— Ничего я об этом не знаю, — откликнулась непреклонная хранительница башни.
— Есть кто-нибудь вместе с тобой в крепости? — снова спросил Эрнсклиф.
— Ни одной живой души, кроме меня самой и кошек, — сказала старуха.
— Тогда отопри дверь и впусти нас, — предложил Эрнсклиф. — Я мировой судья и ищу улики преступления.
— Да пусть у того отсохнут руки, кто снимет перед тобой засовы! — отвечала она. — Позор на ваши головы! Приехать сюда целым отрядом — у всех мечи, копья и стальные шлемы — и все это, чтобы напугать одинокую вдову!
— У нас точные сведения, — возразил Эрнсклиф, — мы ищем здесь похищенное добро.
— И молодую женщину, которую увезли силой, — она дороже всякого добра.
— Предупреждаю тебя, — продолжал Эрнсклиф, — единственное, чем ты можешь доказать непричастность твоего сына ко всей этой истории, — это впустить нас добром и дать нам обыскать дом.
— А ежели я не подумаю бросить вам ключи, и засовы не отодвину, и ворота не открою такому сброду? Что тогда вы станете делать? — язвительно осведомилась старуха.
— Обойдемся без ключей! Вломимся Именем короля и свернем шею всем, кого найдем в доме. Лучше пусти нас добром! — гневно пригрозил разъяренный Хобби.
— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — сказала старуха с прежней иронией. — Но сначала справьтесь-ка вон с той железной решеткой: она выдерживала натиск и не таких, как вы!
Она со смехом произнесла последние слова и отошла от амбразуры, через которую вела переговоры с отрядом. Осаждающие серьезно призадумались над тем, что предпринять. Огромной толщины стены с крохотными окнами могли бы некоторое время Противостоять даже пушечным выстрелам. Вход защищала массивная решетчатая дверь из кованого железа, настолько прочная на вид, что, казалось, не было силы, которая могла бы ее преодолеть.
— С ломом и молотом здесь делать нечего, — заявил Хью, кузнец из Ринглберна, — толку от них не больше, чем от тростинки.
По другую сторону прохода, длина которого равнялась толщине стены и составляла девять футов, находилась другая, дубовая дверь, которую вдоль и поперек пересекали толстые полосы железа и испещряли широкие шляпки болтов и гвоздей. К тому же вряд ли можно было верить старухе, что она одна составляет весь гарнизон крепости. Более опытные из членов отряда заметили следы копыт на тропинке, когда подъезжали к башне, и это свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь в том же направлении проехало несколько человек.
Ко всем этим трудностям добавлялось отсутствие средств для штурма крепости. Не было никакой надежды раздобыть лестницы, достаточно длинные для того, чтобы добраться по ним до верха стены, а окна были слишком узки и к тому же забраны железными решетками. Поэтому нечего было и думать проникнуть в крепость таким путем; еще безнадежнее было пытаться взорвать стену, поскольку для этого не было ни подходящих инструментов, ни пороха. Не было также у осаждающих ни провианта, ни убежища, ни прочих условий, которые дали бы им возможность предпринять длительную осаду; и, наоборот, в этом случае они рисковали бы тем, что сообщники грабителя придут ему на помощь и атакуют их самих.