Страница:
– Как же, сэр. Я изжарю вам куропатку, которую Джон Хедерблаттер принес нынче утром; и, видите, бедный Дэви печет в золе яйца от черной курицы. Вы, верно, и не знали, мистер Уэверли, что в замке все яйца, которые бывали так вкусно приготовлены к ужину, пек наш Дэви? Никто не умеет, как он, копаться пальцами в горячей торфяной золе и печь яйца.
В самом деле, Дэви лежал на полу, уткнувшись в огонь почти самым носом, что-то вынюхивая, болтал ногами, бормотал про себя и переворачивал яйца в горячей золе, как бы в опровержение пословицы: «Без ума и яйца не спечешь», и в оправдание похвал, расточаемых бедной Дженнет ему, Любимому сыночку-дурачку.
– Дэви не такой уж дурачок, как люди думают, мистер Уэверли, он бы вас сюда не привел, если бы не знал, что вы друг его милости. Даже собаки – и те вас признали, мистер Уэверли, вы ведь всегда и скотов и людей миловали. Я могу вам кое-что рассказать о Дэви, с разрешения его милости. Видите ли, его милость, к сожалению, вынужден был в эти грустные времена скрываться. Целый день, а то и целую ночь случалось ему пролежать в пещере Черной ведьмы. Место-то оно уютное, старик хозяин Корс-Клефа постлал там чуть не сорок снопов соломы, а все-таки, когда кругом спокойно, а ночь очень холодная, его милости иной раз случалось вылезать оттуда, чтобы погреться здесь у камелька и поспать под одеялом. На рассвете он уходил обратно. И вот однажды утром и натерпелись же мы страху! Как на горе, два красных мундира ходили, верно, бить ночью лососей острогой или что-нибудь такое делать, – они всегда готовы нашкодить, – и как раз увидели, как его милость вышел в лес, и пальнули в него из ружья. А я как наброшусь на них соколом: «Что это вы в юродивого стреляете, в сына честной женщины?» И ругаю их и говорю, что это мой сын; а они меня к черту посылают и клянутся, что это старый бунтовщик, как эти злодеи зовут его милость; а Дэви был в лесу, и слышал перебранку, и из своей головы выдумал накинуть на себя старый плащ, который его милость сбросил, чтобы быстрее идти, и вышел из того самого места, куда они стреляли, да и ступает так важно, совсем как его милость… Начисто обманул их – они подумали, что и впрямь палили по моему дурачку Сашке note 465, как они его называют. И они дали мне шестипенсовик и двух лососей, чтобы я только никому не жаловалась. Нет, нет, Дэви, правда, не такой, как другие, бедняга, но он не так уж глуп, как о нем говорят. Но посудите сами, как мы можем отплатить его милости за все его добро, когда все мы и отцы наши живем на его землях двести лет, и он содержал моего бедного Джейми и в школе и в университете, да и в замке он у него жил, пока в лучший мир не отправился. А меня таки просто спас, когда меня хотели отправить как ведьму в Перт – прости, господи, тем, кто наговорил на меня, глупую старуху! А бедного моего Дэви кормил и поил почти всю жизнь!
Уэверли удалось наконец прервать рассказ Дженнет и спросить о мисс Брэдуордин.
– Слава богу, жива и здорова, – ответил барон, – она в Духране. Тамошний лэрд состоит в дальнем родстве со мной, а в более близком – с мистером Рубриком, и хотя по взглядам он виг, однако в такие времена старой дружбы не забывает. Приказчик делает все, что может, чтобы спасти кое-какие крохи для Розы, но боюсь, очень боюсь, что мне никогда больше не удастся с ней увидеться. Придется мне, видно, сложить свои кости где-нибудь в далекой земле.
– Что вы, ваша милость, – сказала старая Дженнет, – в пятнадцатом году ведь то же было, а земли-то и все свое добро вы обратно получили. Ну вот, яйца готовы и куропатка поджарилась. И есть тарелка на каждого, и соль, и остатки белого хлеба, что принесли от приказчика, а в глиняном кувшине от Люки Мак-Лири сколько угодно водки. Не хуже принцев, пожалуй, поужинаете.
– Я желал бы, чтобы по крайней мере одному принцу, нам с вами знакомому, жилось сейчас не хуже нашего, – сказал барон Уэверли, и они оба от всей души пожелали благополучия несчастному Карлу Эдуарду.
После этого разговор коснулся планов на будущее. У барона они были весьма несложны: бежать во Францию, где, при содействии старых друзей, он рассчитывал попасть на какую-нибудь военную должность, на которую он все еще считал себя способным. Он пригласил Уэверли поехать с ним, на что тот дал согласие, в случае если хлопоты полковника Толбота о его помиловании не увенчаются успехом. Втайне он надеялся, что барон не будет возражать против его намерения просить руки Розы и даст ему таким образом право поддерживать его в изгнании. Но он не хотел затрагивать эту тему до тех пор, пока не решится его собственная участь. Затем он заговорил о Гленнакуойхе, судьба которого внушала барону большие опасения, хотя, как он заметил, он был прямо как Ахилл у Горация Флакка note 466:
Impiger, iracundus, inexorabilis, acer, что, – продолжал он, – было передано на шотландском языке Струаном Робертсоном:
Становилось поздно. Старая Дженнет забралась в какую-то собачью конуру за перегородкой. Дэви уже давно спал и похрапывал между Бэном и Баскаром. Эти собаки последовали за ним после разорения усадьбы и так и остались в хижине его матери. Слава об их свирепости вместе с молвой о том, что старуха причастна к колдовству, немало способствовала тому, что посторонние держались вдали от этой лощины. Благодаря этому Мак-Уибл украдкой снабжал Дженнет мукой для их пропитания, а также кое-какими мелочами, которые в теперешнем положении барона были для него роскошью; но для этого нужна была большая осторожность. Пожелав друг другу покойной ночи, барон и Уэверли легли спать – барон на своем обычном ложе, а Уэверли на ободранном бархатном кресле, украшавшем некогда парадную спальню в Тулли-Веолане (мебель из замка была теперь рассеяна по всем окрестным коттеджам), и уснул так же крепко, как если бы он покоился на перине.
В самом деле, Дэви лежал на полу, уткнувшись в огонь почти самым носом, что-то вынюхивая, болтал ногами, бормотал про себя и переворачивал яйца в горячей золе, как бы в опровержение пословицы: «Без ума и яйца не спечешь», и в оправдание похвал, расточаемых бедной Дженнет ему, Любимому сыночку-дурачку.
– Дэви не такой уж дурачок, как люди думают, мистер Уэверли, он бы вас сюда не привел, если бы не знал, что вы друг его милости. Даже собаки – и те вас признали, мистер Уэверли, вы ведь всегда и скотов и людей миловали. Я могу вам кое-что рассказать о Дэви, с разрешения его милости. Видите ли, его милость, к сожалению, вынужден был в эти грустные времена скрываться. Целый день, а то и целую ночь случалось ему пролежать в пещере Черной ведьмы. Место-то оно уютное, старик хозяин Корс-Клефа постлал там чуть не сорок снопов соломы, а все-таки, когда кругом спокойно, а ночь очень холодная, его милости иной раз случалось вылезать оттуда, чтобы погреться здесь у камелька и поспать под одеялом. На рассвете он уходил обратно. И вот однажды утром и натерпелись же мы страху! Как на горе, два красных мундира ходили, верно, бить ночью лососей острогой или что-нибудь такое делать, – они всегда готовы нашкодить, – и как раз увидели, как его милость вышел в лес, и пальнули в него из ружья. А я как наброшусь на них соколом: «Что это вы в юродивого стреляете, в сына честной женщины?» И ругаю их и говорю, что это мой сын; а они меня к черту посылают и клянутся, что это старый бунтовщик, как эти злодеи зовут его милость; а Дэви был в лесу, и слышал перебранку, и из своей головы выдумал накинуть на себя старый плащ, который его милость сбросил, чтобы быстрее идти, и вышел из того самого места, куда они стреляли, да и ступает так важно, совсем как его милость… Начисто обманул их – они подумали, что и впрямь палили по моему дурачку Сашке note 465, как они его называют. И они дали мне шестипенсовик и двух лососей, чтобы я только никому не жаловалась. Нет, нет, Дэви, правда, не такой, как другие, бедняга, но он не так уж глуп, как о нем говорят. Но посудите сами, как мы можем отплатить его милости за все его добро, когда все мы и отцы наши живем на его землях двести лет, и он содержал моего бедного Джейми и в школе и в университете, да и в замке он у него жил, пока в лучший мир не отправился. А меня таки просто спас, когда меня хотели отправить как ведьму в Перт – прости, господи, тем, кто наговорил на меня, глупую старуху! А бедного моего Дэви кормил и поил почти всю жизнь!
Уэверли удалось наконец прервать рассказ Дженнет и спросить о мисс Брэдуордин.
– Слава богу, жива и здорова, – ответил барон, – она в Духране. Тамошний лэрд состоит в дальнем родстве со мной, а в более близком – с мистером Рубриком, и хотя по взглядам он виг, однако в такие времена старой дружбы не забывает. Приказчик делает все, что может, чтобы спасти кое-какие крохи для Розы, но боюсь, очень боюсь, что мне никогда больше не удастся с ней увидеться. Придется мне, видно, сложить свои кости где-нибудь в далекой земле.
– Что вы, ваша милость, – сказала старая Дженнет, – в пятнадцатом году ведь то же было, а земли-то и все свое добро вы обратно получили. Ну вот, яйца готовы и куропатка поджарилась. И есть тарелка на каждого, и соль, и остатки белого хлеба, что принесли от приказчика, а в глиняном кувшине от Люки Мак-Лири сколько угодно водки. Не хуже принцев, пожалуй, поужинаете.
– Я желал бы, чтобы по крайней мере одному принцу, нам с вами знакомому, жилось сейчас не хуже нашего, – сказал барон Уэверли, и они оба от всей души пожелали благополучия несчастному Карлу Эдуарду.
После этого разговор коснулся планов на будущее. У барона они были весьма несложны: бежать во Францию, где, при содействии старых друзей, он рассчитывал попасть на какую-нибудь военную должность, на которую он все еще считал себя способным. Он пригласил Уэверли поехать с ним, на что тот дал согласие, в случае если хлопоты полковника Толбота о его помиловании не увенчаются успехом. Втайне он надеялся, что барон не будет возражать против его намерения просить руки Розы и даст ему таким образом право поддерживать его в изгнании. Но он не хотел затрагивать эту тему до тех пор, пока не решится его собственная участь. Затем он заговорил о Гленнакуойхе, судьба которого внушала барону большие опасения, хотя, как он заметил, он был прямо как Ахилл у Горация Флакка note 466:
Impiger, iracundus, inexorabilis, acer, что, – продолжал он, – было передано на шотландском языке Струаном Робертсоном:
Вспомнили и Флору, и добрый старик отозвался о ней с безграничным сочувствием.
Язвителен, капризен, горд,
Горяч и, как железо, тверд.
Становилось поздно. Старая Дженнет забралась в какую-то собачью конуру за перегородкой. Дэви уже давно спал и похрапывал между Бэном и Баскаром. Эти собаки последовали за ним после разорения усадьбы и так и остались в хижине его матери. Слава об их свирепости вместе с молвой о том, что старуха причастна к колдовству, немало способствовала тому, что посторонние держались вдали от этой лощины. Благодаря этому Мак-Уибл украдкой снабжал Дженнет мукой для их пропитания, а также кое-какими мелочами, которые в теперешнем положении барона были для него роскошью; но для этого нужна была большая осторожность. Пожелав друг другу покойной ночи, барон и Уэверли легли спать – барон на своем обычном ложе, а Уэверли на ободранном бархатном кресле, украшавшем некогда парадную спальню в Тулли-Веолане (мебель из замка была теперь рассеяна по всем окрестным коттеджам), и уснул так же крепко, как если бы он покоился на перине.
Глава 65. Дальнейшие разъяснения
Едва забрезжило утро, как старая Дженнет принялась возиться в хижине, чтобы разбудить барона, который обычно спал крепким и тяжелым сном.
– Мне нужно возвращаться в пещеру, – сказал он Уэверли, – не хотите ли пройтись со мною по лощине?
Они вышли вместе и направились по узкой полузаросшей тропинке, протоптанной рыболовами и дровосеками по берегу речки. Дорогой барон объяснил Уэверли, что остаться на день или два в Тулли-Веолане не представляет для него никакой опасности, даже если увидят, как он разгуливает по поместью. Для этого ему нужно было принять только одну меру предосторожности, а именно: выдать себя за агента или землемера, высланного каким-нибудь английским джентльменом, собирающимся приобрести имение. Он посоветовал ему с этой целью навестить Мак-Уибла, который по-прежнему проживал в четырех милях от деревни, в домике Малый Веолан, хотя на следующий год ему предстояло переехать в другое место. Офицеру, командующему военным отрядом, можно было предъявить пропуск Стэнли, а если бы Уэверли повстречался кто-либо из крестьян и узнал его, он мог быть уверен, что никто из них его не выдаст.
– Я уверен, что половина народа на моих землях знает, что их бедный старый лэрд скрывается где-то здесь. Я заметил, что они не пускают сюда ни одного мальчишку разорять гнезда, а раньше, когда я располагал еще своей баронской властью, мне никогда не удавалось этого полностью добиться. Мало того – я то и дело наталкиваюсь на разные вещи, которые эти добрые люди, дай им бог здоровья, подкладывают мне, думая, что я могу в них нуждаться. Я надеюсь, что им попадется такой же добрый хозяин, только помудрее меня.
Последние слова, естественно, вызвали у барона глубокий вздох. Но спокойствие и терпение, с которым он выносил свои невзгоды, имели в себе что-то необыкновенно благородное и даже возвышенное. Не слышалось от него бесплодных жалоб, не было в нем угрюмой меланхолии. Участь свою со всеми ее тяготами он переносил с благодушным, хоть и серьезным самообладанием и не осыпал бранью торжествующих врагов.
– Я сделал то, что считал своим долгом, – говорил добрый старик, – и, без сомнения, они тоже считают, что выполнили свой. Иной раз меня берет тоска при виде почерневших стен жилища моих предков, но, без сомнения, не всегда офицерам удается удержать солдат от грабежа и разрушений, и даже сам Густав Адольф note 467 нередко допускал их, как вы можете убедиться, прочитав реляцию Манро note 468 , который участвовал в его кампаниях в рядах шотландского отряда, называвшегося Мак-Кеевым полком. Я и сам бывал свидетелем не менее печальных картин, чем та, что представляет собой сейчас Тулли-Веолан, когда служил под началом маршала герцога Берикского. Да, мы можем, подобно Вергилию Марону, воскликнуть: «Fuimus Troes!» note 469 – и наша песенка спета. Но и дома, и целые роды, и люди могут сказать, что они довольно пожили, если им довелось погибнуть с честью. А теперь я нашел себе убежище, весьма похожее на domus ultima note 470.
В эту минуту они подошли к подножию крутой скалы.
– Мы, несчастные якобиты, похожи на кроликов в священном писании (которых великий путешественник Покок note 471 называет jerboa), мы – слабые существа, ютящиеся в скалах. Итак, всего лучшего, мой добрый друг, вечером мы встретимся у Дженнет, ибо я должен забраться в мой Патмос note 472, а это нелегкое дело для моих старых костей.
С этими словами он начал карабкаться на скалу, перебираясь с помощью рук от одной неверной опоры до другой, пока не добрался до половины, где два-три куста заслоняли вход в пещеру, напоминавший отверстие в печи. Барон просунул в него сначала голову и плечи, а затем постепенно и все свое длинное тело. Последними исчезли ноги, и он скрылся в пещере, подобно змее, вползающей в нору, или длинному родословному списку, который с трудом втискивают в узкую клетку старинного шкафа. Уэверли из любопытства тоже полез взглянуть, как выглядит это логово, ибо это было наиболее подходящим названием для баронова убежища. В общем, оно до известной степени смахивало на остроумную игрушку, именуемую катушка в бутылке, неизменно приводящую в восторг всех детей (да и кое-кого из взрослых, меня в том числе), потому что никак нельзя понять, каким таинственным образом она туда попала и как ее можно оттуда извлечь. Пещера была очень узкая, слишком низкая, чтобы барон мог в ней выпрямиться и, собственно, даже сидеть, хотя он и предпринимал некоторые неловкие попытки принять это положение. Единственным развлечением было чтение его старого друга Тита Ливия. Для разнообразия он иногда выцарапывал на стенах и потолке своей крепости (это был мягкий песчаник) различные латинские изречения и тексты из священного писания.
– Пещера не сырая и выстлана чистой соломой и сухим папоротником, так что представляет весьма сносное gite note 473 для старого солдата, – сказал барон, уютно сворачиваясь калачиком, с видом человека, вполне довольного своей судьбой, что было достаточно странно, если принять во внимание окружающую обстановку, – если только ветер не дует прямо с севера. Кроме того, у меня нет недостатка ни в часовых, ни в дозорных. Дэви и его мать постоянно начеку. Они замечают и устраняют малейшую опасность. Прямо удивляешься, какую хитрость внушает этому бедному юродивому его привязанность ко мне!
Теперь Эдуард постарался свидеться с Дженнет с глазу на глаз. Он с первого взгляда узнал в ней ту самую старуху, которая ухаживала за ним во время болезни, когда его вырвали из рук Одаренного Гилфиллана. Хижина, хотя ее немножко починили и получше обставили, была, несомненно, то самое место, где он тогда содержался. Кроме этого, он узнал на общинном выгоне в Тулли-Веолане большое высохшее дерево, называемое деревом сходок, которое, он уже теперь не сомневался, послужило местом встречи для горцев в ту памятную ночь. Все эти обстоятельства он уже накануне сопоставил в уме; но причины, вероятно достаточно очевидные для читателя, помешали ему расспрашивать старуху в присутствии барона.
Теперь он занялся этим делом со всей обстоятельностью и первым долгом спросил, кто была молодая особа, навещавшая его во время болезни. Дженнет на мгновение задумалась, а потом сказала, что соблюдать тайну теперь уже нет смысла: это не принесет никому ни добра, ни зла.
– Это была леди, равной которой нет во всем мире, – мисс Роза Брэдуордин.
– Тогда, вероятно, мисс Розе я обязан и своим спасением, – заключил Уэверли, чрезвычайно довольный, что догадки, основанные на совпадении места, подтвердились.
– Ну конечно, мистер Уэверли, а то кому же? Но, сэр, как бы она рассердилась, бедняжка, если бы подумала, что вы когда-нибудь узнаете хоть слово обо всем этом деле. Она заставляла меня все время говорить по-гэльски, когда вы могли меня услышать, и все для того, чтобы вы думали, что вы еще в горах. А я порядочно говорю на этом языке, моя мать из тех мест.
Еще несколько вопросов – и полностью разъяснилась вся тайна, связанная с освобождением Уэверли из рук конвоиров на пути из Кернврекана в Стерлинг. Никогда еще музыка не ласкала так слуха пламенного ее любителя, как ласкала слух Уэверли сонная, полная повторений речь старой Дженнет, во всех подробностях изложившей ему обстоятельства дела. Но читатель мой – не влюбленный, и я должен щадить его терпение. Поэтому я постараюсь сократить до разумных пределов рассказ, который старуха ухитрилась растянуть почти на два часа.
Читатель помнит, что Роза Брэдуордин послала нашему герою через Дэвида Геллатли письмо, в котором сообщала, что Тулли-Веолан занят небольшим отрядом солдат. Корда Уэверли показал его Фергюсу, тот обратил особое внимание на это обстоятельство, которое запомнилось этому деятельному и предприимчивому человеку. Он решил послать кое-кого из своих людей в Тулли-Веолан, чтобы прогнать оттуда красные мундиры и вывезти Розу. Он хотел уменьшить количество постов противника, помешав ему расположиться в его соседстве гарнизоном, и оказать услугу барону, так как у него начинала мелькать мысль о женитьбе на Розе. Но не успел он приказать Эвану выступить в Тулли-Веолан с небольшим отрядом, как пришло известие, что Коуп двинулся в Верхнюю Шотландию с целью дать бой силам принца и рассеять их, прежде чем они успеют сосредоточиться, и Фергюсу пришлось со всем кланом стать под знамена Карла Эдуарда.
Он послал человека к Доналду Бину с приказом присоединиться к его отряду, но осторожный разбойник, прекрасно понимая, как выгодно ему действовать самостоятельно, вместо того чтобы идти на соединение с Мак-Иворами, медлил, ссылаясь на ряд причин, которые Фергюс под давлением обстоятельств вынужден был признать уважительными, хотя про себя решил отомстить за это промедление, как только позволит время и обстановка. Однако, поскольку он не мог изменить положение вещей, он приказал Доналду спуститься в Нижнюю Шотландию и, ничего не трогая в замке барона, расположиться где-нибудь поблизости для защиты его дочери и домочадцев, одновременно всячески донимая вооруженных добровольцев и небольшие военные отряды, которые могли оказаться в окрестностях.
Поскольку это поручение придавало его шайке до известной степени характер партизанского отряда, Доналд решил истолковать его наиболее выгодным для себя образом. Теперь он был избавлен от страха перед Фергюсом, рассчитывая, что его прежние тайные заслуги обеспечат ему некоторое заступничество перед принцем, и решил ковать железо, пока горячо. Он без особого труда очистил Тулли-Веолан от солдат и, хотя не решился тревожить обитателей замка и беспокоить мисс Розу из боязни нажить себе сильного врага в армии принца, так как он прекрасно знал, Что в гневе беспощаден был барон, начал взимать контрибуции, пустился на всякие вымогательства у арендаторов и вообще принялся использовать войну в свою пользу. Тем временем он нацепил белого кокарду и явился к Розе, изъявляя всяческую преданность делу, которому служил ее отец, и рассыпаясь в извинениях за действия, которые вынужден предпринимать для того, чтобы поддерживать свой отряд. Как раз в это время молва донесла до Розы со всевозможными преувеличениями слух, что Уэверли убил в Кернврекане кузнеца, когда тот пытался его арестовать, засажен там в тюрьму по приказу майора Мелвила и через трое суток будет казнен по приговору военно-полевого суда. Потрясенная до глубины души этими известиями, Роза предложила Бин Лину попытаться освободить арестованного. Как раз такого рода поручение он готов был охотнее всего принять, так как считал, что заслуга в подобном деле сможет загладить все его провинности в округе. Однако у него хватило хитрости долгое время не соглашаться, ссылаясь на долг службы и дисциплину, пока несчастная Роза, дойдя до последних пределов отчаяния, не обещала ему некоторые драгоценности, принадлежавшие ее матери.
Доналд Бин служил в свое время во Франции и знал, а может быть, преувеличивал ценность этих безделушек. Но он также догадался, что Роза боится, как бы не открылось, что она рассталась с ними ради того, чтобы освободить Уэверли. Разбойник, опасаясь лишиться вожделенного сокровища, по собственному почину заявил, что готов поклясться никому не говорить о ее участии в этом деле. Видя, что ему прямой расчет сдержать эту клятву, а нарушение ее никакой выгоды не принесет, он принял это обязательство (для того, как он объяснил своему помощнику, чтобы поступить вполне добросовестно в отношении молодой особы) и той единственной форме, которую, по мысленному соглашению с самим собой, он считал нерушимой, а именно, поклялся хранить молчание на собственном кинжале. К этому благородному поступку его побудило, в частности, и внимание, проявленное мисс Брэдуордин к его дочери Алисе, – оно завоевало сердце горной девы и весьма польстило ее отцу. Алиса тем временем научилась немного говорить по-английски и отплачивала Розе за ее доброе отношение большой откровенностью. Она охотно передала ей все бумаги, относившиеся к интриге в полку Гардинера, которые ей поручено было хранить, и столь же охотно согласилась по ее настоянию вручить их Уэверли без ведома ее отца.
– Это будет приятно милой барышне и красивому молодому барину, – рассуждала она, – а какая польза отцу от каких-то исписанных клочков бумаги?
Читатель помнит, что она выполнила это поручение, воспользовавшись последним вечером пребывания Уэверли в лощине.
Читателю также известно, что Доналд успешно справился со своей задачей. Но изгнание военного отряда из Тулли-Веолана встревожило военные власти. В то время как Бин Лин ожидал в засаде Гилфиллана, в Тулли-Веолан был направлен значительный отряд, с которым он не имел никакого желания померяться силами. Этому отряду было поручено вытеснить мятежников, стать лагерем в Тулли-Веолане и охранять край от дальнейших посягательств разбойника. Командир его, человек порядочный и строгий блюститель дисциплины, понимая беззащитное положение мисс Брэдуордин, не беспокоил ее своим обществом и не позволял солдатам ни малейшей вольности. Он раскинул небольшой лагерь на возвышенности, неподалеку от замка, и расставил посты по всем окрестным горным проходам. Эти неприятные известия дошли до Доналда Бин Лина на обратном пути в Тулли-Веолан. Решившись, однако, во что бы то ни стало получить за свои труды ожидаемое вознаграждение, он счел наиболее разумным, поскольку путь к замку был для него отрезан, оставить пленника в хижине Дженнет. О существовании этого убежища не подозревали даже те, кто давно уже жил в этих местах, добраться до него без проводника было невозможно, и Уэверли о нем ничего не знал. Выполнив свою задачу, Доналд явился за вознаграждением и получил его. Болезнь Уэверли, однако, расстроила все его планы Доналд был вынужден покинуть край со всеми своими людьми, чтобы в иных местах искать более свободного поприща для своей деятельности. По настоянию Розы, он все же оставил при Уэверли старика, который собирал лекарственные травы и считался немного сведущим в медицине, чтобы ухаживать за ним во время его болезни.
Тем временем у Розы зародились новые и страшные опасения. Навела ее на эти мысли старуха Дженнет. Она утверждала, что, поскольку за поимку Уэверли назначено большое вознаграждение, а личные вещи его представляют значительную ценность, нельзя поручиться, что Доналд не поддастся соблазну и не выдаст Уэверли. Терзаемая отчаянием и страхом, Роза приняла смелое решение написать лично принцу и сообщить ему об опасности, угрожавшей мистеру Уэверли, считая, что Карл Эдуард как дальновидный политик и благородный и сострадательный человек не допустит того, чтобы он попал в руки противника. Сначала она хотела послать письмо анонимно, но потом испугалась, что в этом случае ему могут не поверить. Поэтому она с великой неохотой и трепетом подписалась под ним и поручила отвезти его одному юноше, который бросил свою ферму, чтобы вступить в армию принца. Молодой человек, в свою очередь, упросил ее походатайствовать за него перед претендентом, от которого он надеялся получить таким образом офицерский патент.
Письмо попало в руки принца в то время, когда он покинул горы и начал спускаться в Нижнюю Шотландию. Он прекрасно понимал, как важно создать впечатление, что он находится в сношениях с английскими якобитами. Поэтому он самым решительным образом приказал Доналду Бин Лину доставить Уэверли со всем его имуществом целым и невредимым в распоряжение коменданта крепости Дун. Разбойник не посмел ослушаться, так как армия принца находилась слишком близко, чтобы неподчинение осталось безнаказанным. Кроме того, он был не только разбойником, но и политиком и не пожелал испортить репутацию, добытую прежними тайными услугами, уклонившись от выполнения этого поручения. Комендант Дуна получил, в свою очередь, приказ переправить нашего героя в Эдинбург под конвоем. Принц опасался, что Уэверли, если его освободить, снова пожелает вернуться в Англию, не дав ему возможности с ним лично повидаться. К этой мере он склонился по совету вождя Гленнакуойха, с которым, как припомнит читатель, принц совещался о том, как использовать Эдуарда, хоть и не сообщил Мак-Ивору, как он узнал место, где содержался наш герой.
Это принц считал женской тайной; ибо, хотя письмо Розы и было написано в самых общих и осторожных выражениях и единственной причиной, побудившей написать его, выставлялись соображения человеколюбия и усердия к делу принца, однако она выражала такое сильное желание, чтобы ее вмешательство в это дело осталось неизвестным, что принц догадался о весьма глубоком характере интереса, который Роза испытывает к судьбе Уэверли. Это предположение, будучи вполне правильной посылкой, привело, однако, к ошибочному выводу. Волнение, изобразившееся на лице Уэверли, когда он подошел к Флоре и Розе на балу в Холируде, принц отнес за счет Розы и заключил, что преградой для их взаимной склонности служат взгляды барона на судьбу его наследства или какое-нибудь другое препятс! вие. Правда, молва прочила Уэверли в женихи мисс Мак-Ивор, но принц прекрасно знал, что молва бывает весьма расточительна на подобные дары, и, внимательно понаблюдав за поведением обеих девушек, пришел к убеждению, что у Флоры молодой человек успехом не пользуется, а Роза Брэдуордин его любит. Желая крепче привязать Уэверли к себе и оказать ему вместе с тем дружескую услугу, он стал убеждать барона перевести права наследования на дочь и добился его согласия. После этого Фергюс немедленно стал добиваться двойной цели: руки мисс Брэдуордин и графского титула, на что принц, как мы уже раньше видели, ответил отказом. Карл Эдуард, постоянно занятый самыми различными делами, все не находил возможности объясниться по этому поводу с Уэверли, хотя не раз собирался с ним поговорить. Но после того как Фергюс заявил свои претензии, он счел необходимым не принимать стороны ни одного из соперников, в тайной надежде, что это дело, чреватое семенами раздора, будет отложено до окончания экспедиции. Когда во время перехода в Дарби принц спросил Фергюса, почему в их отношениях с Уэверли появилась холодность, Мак-Ивор ответил, что Эдуард хочет взять назад предложение, сделанное его сестре. Тогда принц прямо объявил ему, что лично наблюдал за обращением мисс Мак-Ивор с его другом и уверен, что Фергюс заблуждается относительно истинной причины поведения Уэверли, так как он имеет все основания считать его уже помолвленным с мисс Брэдуордин. Ссора, происшедшая затем между Эдуардом и вождем Мак-Иворов, надеюсь, еще сохранилась в памяти читателя. Эти обстоятельства объясняют те части нашего повествования, которые мы, по обычаю романистов, сочли нужным ocтaвить неразгаданными, чтобы усилить любопытство читателя.
– Мне нужно возвращаться в пещеру, – сказал он Уэверли, – не хотите ли пройтись со мною по лощине?
Они вышли вместе и направились по узкой полузаросшей тропинке, протоптанной рыболовами и дровосеками по берегу речки. Дорогой барон объяснил Уэверли, что остаться на день или два в Тулли-Веолане не представляет для него никакой опасности, даже если увидят, как он разгуливает по поместью. Для этого ему нужно было принять только одну меру предосторожности, а именно: выдать себя за агента или землемера, высланного каким-нибудь английским джентльменом, собирающимся приобрести имение. Он посоветовал ему с этой целью навестить Мак-Уибла, который по-прежнему проживал в четырех милях от деревни, в домике Малый Веолан, хотя на следующий год ему предстояло переехать в другое место. Офицеру, командующему военным отрядом, можно было предъявить пропуск Стэнли, а если бы Уэверли повстречался кто-либо из крестьян и узнал его, он мог быть уверен, что никто из них его не выдаст.
– Я уверен, что половина народа на моих землях знает, что их бедный старый лэрд скрывается где-то здесь. Я заметил, что они не пускают сюда ни одного мальчишку разорять гнезда, а раньше, когда я располагал еще своей баронской властью, мне никогда не удавалось этого полностью добиться. Мало того – я то и дело наталкиваюсь на разные вещи, которые эти добрые люди, дай им бог здоровья, подкладывают мне, думая, что я могу в них нуждаться. Я надеюсь, что им попадется такой же добрый хозяин, только помудрее меня.
Последние слова, естественно, вызвали у барона глубокий вздох. Но спокойствие и терпение, с которым он выносил свои невзгоды, имели в себе что-то необыкновенно благородное и даже возвышенное. Не слышалось от него бесплодных жалоб, не было в нем угрюмой меланхолии. Участь свою со всеми ее тяготами он переносил с благодушным, хоть и серьезным самообладанием и не осыпал бранью торжествующих врагов.
– Я сделал то, что считал своим долгом, – говорил добрый старик, – и, без сомнения, они тоже считают, что выполнили свой. Иной раз меня берет тоска при виде почерневших стен жилища моих предков, но, без сомнения, не всегда офицерам удается удержать солдат от грабежа и разрушений, и даже сам Густав Адольф note 467 нередко допускал их, как вы можете убедиться, прочитав реляцию Манро note 468 , который участвовал в его кампаниях в рядах шотландского отряда, называвшегося Мак-Кеевым полком. Я и сам бывал свидетелем не менее печальных картин, чем та, что представляет собой сейчас Тулли-Веолан, когда служил под началом маршала герцога Берикского. Да, мы можем, подобно Вергилию Марону, воскликнуть: «Fuimus Troes!» note 469 – и наша песенка спета. Но и дома, и целые роды, и люди могут сказать, что они довольно пожили, если им довелось погибнуть с честью. А теперь я нашел себе убежище, весьма похожее на domus ultima note 470.
В эту минуту они подошли к подножию крутой скалы.
– Мы, несчастные якобиты, похожи на кроликов в священном писании (которых великий путешественник Покок note 471 называет jerboa), мы – слабые существа, ютящиеся в скалах. Итак, всего лучшего, мой добрый друг, вечером мы встретимся у Дженнет, ибо я должен забраться в мой Патмос note 472, а это нелегкое дело для моих старых костей.
С этими словами он начал карабкаться на скалу, перебираясь с помощью рук от одной неверной опоры до другой, пока не добрался до половины, где два-три куста заслоняли вход в пещеру, напоминавший отверстие в печи. Барон просунул в него сначала голову и плечи, а затем постепенно и все свое длинное тело. Последними исчезли ноги, и он скрылся в пещере, подобно змее, вползающей в нору, или длинному родословному списку, который с трудом втискивают в узкую клетку старинного шкафа. Уэверли из любопытства тоже полез взглянуть, как выглядит это логово, ибо это было наиболее подходящим названием для баронова убежища. В общем, оно до известной степени смахивало на остроумную игрушку, именуемую катушка в бутылке, неизменно приводящую в восторг всех детей (да и кое-кого из взрослых, меня в том числе), потому что никак нельзя понять, каким таинственным образом она туда попала и как ее можно оттуда извлечь. Пещера была очень узкая, слишком низкая, чтобы барон мог в ней выпрямиться и, собственно, даже сидеть, хотя он и предпринимал некоторые неловкие попытки принять это положение. Единственным развлечением было чтение его старого друга Тита Ливия. Для разнообразия он иногда выцарапывал на стенах и потолке своей крепости (это был мягкий песчаник) различные латинские изречения и тексты из священного писания.
– Пещера не сырая и выстлана чистой соломой и сухим папоротником, так что представляет весьма сносное gite note 473 для старого солдата, – сказал барон, уютно сворачиваясь калачиком, с видом человека, вполне довольного своей судьбой, что было достаточно странно, если принять во внимание окружающую обстановку, – если только ветер не дует прямо с севера. Кроме того, у меня нет недостатка ни в часовых, ни в дозорных. Дэви и его мать постоянно начеку. Они замечают и устраняют малейшую опасность. Прямо удивляешься, какую хитрость внушает этому бедному юродивому его привязанность ко мне!
Теперь Эдуард постарался свидеться с Дженнет с глазу на глаз. Он с первого взгляда узнал в ней ту самую старуху, которая ухаживала за ним во время болезни, когда его вырвали из рук Одаренного Гилфиллана. Хижина, хотя ее немножко починили и получше обставили, была, несомненно, то самое место, где он тогда содержался. Кроме этого, он узнал на общинном выгоне в Тулли-Веолане большое высохшее дерево, называемое деревом сходок, которое, он уже теперь не сомневался, послужило местом встречи для горцев в ту памятную ночь. Все эти обстоятельства он уже накануне сопоставил в уме; но причины, вероятно достаточно очевидные для читателя, помешали ему расспрашивать старуху в присутствии барона.
Теперь он занялся этим делом со всей обстоятельностью и первым долгом спросил, кто была молодая особа, навещавшая его во время болезни. Дженнет на мгновение задумалась, а потом сказала, что соблюдать тайну теперь уже нет смысла: это не принесет никому ни добра, ни зла.
– Это была леди, равной которой нет во всем мире, – мисс Роза Брэдуордин.
– Тогда, вероятно, мисс Розе я обязан и своим спасением, – заключил Уэверли, чрезвычайно довольный, что догадки, основанные на совпадении места, подтвердились.
– Ну конечно, мистер Уэверли, а то кому же? Но, сэр, как бы она рассердилась, бедняжка, если бы подумала, что вы когда-нибудь узнаете хоть слово обо всем этом деле. Она заставляла меня все время говорить по-гэльски, когда вы могли меня услышать, и все для того, чтобы вы думали, что вы еще в горах. А я порядочно говорю на этом языке, моя мать из тех мест.
Еще несколько вопросов – и полностью разъяснилась вся тайна, связанная с освобождением Уэверли из рук конвоиров на пути из Кернврекана в Стерлинг. Никогда еще музыка не ласкала так слуха пламенного ее любителя, как ласкала слух Уэверли сонная, полная повторений речь старой Дженнет, во всех подробностях изложившей ему обстоятельства дела. Но читатель мой – не влюбленный, и я должен щадить его терпение. Поэтому я постараюсь сократить до разумных пределов рассказ, который старуха ухитрилась растянуть почти на два часа.
Читатель помнит, что Роза Брэдуордин послала нашему герою через Дэвида Геллатли письмо, в котором сообщала, что Тулли-Веолан занят небольшим отрядом солдат. Корда Уэверли показал его Фергюсу, тот обратил особое внимание на это обстоятельство, которое запомнилось этому деятельному и предприимчивому человеку. Он решил послать кое-кого из своих людей в Тулли-Веолан, чтобы прогнать оттуда красные мундиры и вывезти Розу. Он хотел уменьшить количество постов противника, помешав ему расположиться в его соседстве гарнизоном, и оказать услугу барону, так как у него начинала мелькать мысль о женитьбе на Розе. Но не успел он приказать Эвану выступить в Тулли-Веолан с небольшим отрядом, как пришло известие, что Коуп двинулся в Верхнюю Шотландию с целью дать бой силам принца и рассеять их, прежде чем они успеют сосредоточиться, и Фергюсу пришлось со всем кланом стать под знамена Карла Эдуарда.
Он послал человека к Доналду Бину с приказом присоединиться к его отряду, но осторожный разбойник, прекрасно понимая, как выгодно ему действовать самостоятельно, вместо того чтобы идти на соединение с Мак-Иворами, медлил, ссылаясь на ряд причин, которые Фергюс под давлением обстоятельств вынужден был признать уважительными, хотя про себя решил отомстить за это промедление, как только позволит время и обстановка. Однако, поскольку он не мог изменить положение вещей, он приказал Доналду спуститься в Нижнюю Шотландию и, ничего не трогая в замке барона, расположиться где-нибудь поблизости для защиты его дочери и домочадцев, одновременно всячески донимая вооруженных добровольцев и небольшие военные отряды, которые могли оказаться в окрестностях.
Поскольку это поручение придавало его шайке до известной степени характер партизанского отряда, Доналд решил истолковать его наиболее выгодным для себя образом. Теперь он был избавлен от страха перед Фергюсом, рассчитывая, что его прежние тайные заслуги обеспечат ему некоторое заступничество перед принцем, и решил ковать железо, пока горячо. Он без особого труда очистил Тулли-Веолан от солдат и, хотя не решился тревожить обитателей замка и беспокоить мисс Розу из боязни нажить себе сильного врага в армии принца, так как он прекрасно знал, Что в гневе беспощаден был барон, начал взимать контрибуции, пустился на всякие вымогательства у арендаторов и вообще принялся использовать войну в свою пользу. Тем временем он нацепил белого кокарду и явился к Розе, изъявляя всяческую преданность делу, которому служил ее отец, и рассыпаясь в извинениях за действия, которые вынужден предпринимать для того, чтобы поддерживать свой отряд. Как раз в это время молва донесла до Розы со всевозможными преувеличениями слух, что Уэверли убил в Кернврекане кузнеца, когда тот пытался его арестовать, засажен там в тюрьму по приказу майора Мелвила и через трое суток будет казнен по приговору военно-полевого суда. Потрясенная до глубины души этими известиями, Роза предложила Бин Лину попытаться освободить арестованного. Как раз такого рода поручение он готов был охотнее всего принять, так как считал, что заслуга в подобном деле сможет загладить все его провинности в округе. Однако у него хватило хитрости долгое время не соглашаться, ссылаясь на долг службы и дисциплину, пока несчастная Роза, дойдя до последних пределов отчаяния, не обещала ему некоторые драгоценности, принадлежавшие ее матери.
Доналд Бин служил в свое время во Франции и знал, а может быть, преувеличивал ценность этих безделушек. Но он также догадался, что Роза боится, как бы не открылось, что она рассталась с ними ради того, чтобы освободить Уэверли. Разбойник, опасаясь лишиться вожделенного сокровища, по собственному почину заявил, что готов поклясться никому не говорить о ее участии в этом деле. Видя, что ему прямой расчет сдержать эту клятву, а нарушение ее никакой выгоды не принесет, он принял это обязательство (для того, как он объяснил своему помощнику, чтобы поступить вполне добросовестно в отношении молодой особы) и той единственной форме, которую, по мысленному соглашению с самим собой, он считал нерушимой, а именно, поклялся хранить молчание на собственном кинжале. К этому благородному поступку его побудило, в частности, и внимание, проявленное мисс Брэдуордин к его дочери Алисе, – оно завоевало сердце горной девы и весьма польстило ее отцу. Алиса тем временем научилась немного говорить по-английски и отплачивала Розе за ее доброе отношение большой откровенностью. Она охотно передала ей все бумаги, относившиеся к интриге в полку Гардинера, которые ей поручено было хранить, и столь же охотно согласилась по ее настоянию вручить их Уэверли без ведома ее отца.
– Это будет приятно милой барышне и красивому молодому барину, – рассуждала она, – а какая польза отцу от каких-то исписанных клочков бумаги?
Читатель помнит, что она выполнила это поручение, воспользовавшись последним вечером пребывания Уэверли в лощине.
Читателю также известно, что Доналд успешно справился со своей задачей. Но изгнание военного отряда из Тулли-Веолана встревожило военные власти. В то время как Бин Лин ожидал в засаде Гилфиллана, в Тулли-Веолан был направлен значительный отряд, с которым он не имел никакого желания померяться силами. Этому отряду было поручено вытеснить мятежников, стать лагерем в Тулли-Веолане и охранять край от дальнейших посягательств разбойника. Командир его, человек порядочный и строгий блюститель дисциплины, понимая беззащитное положение мисс Брэдуордин, не беспокоил ее своим обществом и не позволял солдатам ни малейшей вольности. Он раскинул небольшой лагерь на возвышенности, неподалеку от замка, и расставил посты по всем окрестным горным проходам. Эти неприятные известия дошли до Доналда Бин Лина на обратном пути в Тулли-Веолан. Решившись, однако, во что бы то ни стало получить за свои труды ожидаемое вознаграждение, он счел наиболее разумным, поскольку путь к замку был для него отрезан, оставить пленника в хижине Дженнет. О существовании этого убежища не подозревали даже те, кто давно уже жил в этих местах, добраться до него без проводника было невозможно, и Уэверли о нем ничего не знал. Выполнив свою задачу, Доналд явился за вознаграждением и получил его. Болезнь Уэверли, однако, расстроила все его планы Доналд был вынужден покинуть край со всеми своими людьми, чтобы в иных местах искать более свободного поприща для своей деятельности. По настоянию Розы, он все же оставил при Уэверли старика, который собирал лекарственные травы и считался немного сведущим в медицине, чтобы ухаживать за ним во время его болезни.
Тем временем у Розы зародились новые и страшные опасения. Навела ее на эти мысли старуха Дженнет. Она утверждала, что, поскольку за поимку Уэверли назначено большое вознаграждение, а личные вещи его представляют значительную ценность, нельзя поручиться, что Доналд не поддастся соблазну и не выдаст Уэверли. Терзаемая отчаянием и страхом, Роза приняла смелое решение написать лично принцу и сообщить ему об опасности, угрожавшей мистеру Уэверли, считая, что Карл Эдуард как дальновидный политик и благородный и сострадательный человек не допустит того, чтобы он попал в руки противника. Сначала она хотела послать письмо анонимно, но потом испугалась, что в этом случае ему могут не поверить. Поэтому она с великой неохотой и трепетом подписалась под ним и поручила отвезти его одному юноше, который бросил свою ферму, чтобы вступить в армию принца. Молодой человек, в свою очередь, упросил ее походатайствовать за него перед претендентом, от которого он надеялся получить таким образом офицерский патент.
Письмо попало в руки принца в то время, когда он покинул горы и начал спускаться в Нижнюю Шотландию. Он прекрасно понимал, как важно создать впечатление, что он находится в сношениях с английскими якобитами. Поэтому он самым решительным образом приказал Доналду Бин Лину доставить Уэверли со всем его имуществом целым и невредимым в распоряжение коменданта крепости Дун. Разбойник не посмел ослушаться, так как армия принца находилась слишком близко, чтобы неподчинение осталось безнаказанным. Кроме того, он был не только разбойником, но и политиком и не пожелал испортить репутацию, добытую прежними тайными услугами, уклонившись от выполнения этого поручения. Комендант Дуна получил, в свою очередь, приказ переправить нашего героя в Эдинбург под конвоем. Принц опасался, что Уэверли, если его освободить, снова пожелает вернуться в Англию, не дав ему возможности с ним лично повидаться. К этой мере он склонился по совету вождя Гленнакуойха, с которым, как припомнит читатель, принц совещался о том, как использовать Эдуарда, хоть и не сообщил Мак-Ивору, как он узнал место, где содержался наш герой.
Это принц считал женской тайной; ибо, хотя письмо Розы и было написано в самых общих и осторожных выражениях и единственной причиной, побудившей написать его, выставлялись соображения человеколюбия и усердия к делу принца, однако она выражала такое сильное желание, чтобы ее вмешательство в это дело осталось неизвестным, что принц догадался о весьма глубоком характере интереса, который Роза испытывает к судьбе Уэверли. Это предположение, будучи вполне правильной посылкой, привело, однако, к ошибочному выводу. Волнение, изобразившееся на лице Уэверли, когда он подошел к Флоре и Розе на балу в Холируде, принц отнес за счет Розы и заключил, что преградой для их взаимной склонности служат взгляды барона на судьбу его наследства или какое-нибудь другое препятс! вие. Правда, молва прочила Уэверли в женихи мисс Мак-Ивор, но принц прекрасно знал, что молва бывает весьма расточительна на подобные дары, и, внимательно понаблюдав за поведением обеих девушек, пришел к убеждению, что у Флоры молодой человек успехом не пользуется, а Роза Брэдуордин его любит. Желая крепче привязать Уэверли к себе и оказать ему вместе с тем дружескую услугу, он стал убеждать барона перевести права наследования на дочь и добился его согласия. После этого Фергюс немедленно стал добиваться двойной цели: руки мисс Брэдуордин и графского титула, на что принц, как мы уже раньше видели, ответил отказом. Карл Эдуард, постоянно занятый самыми различными делами, все не находил возможности объясниться по этому поводу с Уэверли, хотя не раз собирался с ним поговорить. Но после того как Фергюс заявил свои претензии, он счел необходимым не принимать стороны ни одного из соперников, в тайной надежде, что это дело, чреватое семенами раздора, будет отложено до окончания экспедиции. Когда во время перехода в Дарби принц спросил Фергюса, почему в их отношениях с Уэверли появилась холодность, Мак-Ивор ответил, что Эдуард хочет взять назад предложение, сделанное его сестре. Тогда принц прямо объявил ему, что лично наблюдал за обращением мисс Мак-Ивор с его другом и уверен, что Фергюс заблуждается относительно истинной причины поведения Уэверли, так как он имеет все основания считать его уже помолвленным с мисс Брэдуордин. Ссора, происшедшая затем между Эдуардом и вождем Мак-Иворов, надеюсь, еще сохранилась в памяти читателя. Эти обстоятельства объясняют те части нашего повествования, которые мы, по обычаю романистов, сочли нужным ocтaвить неразгаданными, чтобы усилить любопытство читателя.