Кроме дел, непосредственно связанных с наступлением на западе, ОКВ занималось также подготовкой директив по ведению боевых действий против торговых судов противника на море; эти директивы основывались исключительно на планах и предложениях ОКМ и ОКЛ. Усилия ОКВ были направлены главным образом на то, чтобы обеспечить эффективное сосредоточение ограниченных средств обоих видов вооруженных сил для поражения самых важных целей; однако эти усилия, как правило, никогда не шли вразрез ни с одним особым требованием ВВС и их главнокомандующего Геринга.
В этот период развертывания ставки все силы штаба оперативного руководства уходили на придание формы и выразительности пожеланиям Гитлера по поводу предстоящего наступления на западе. В результате штаб не мог заглядывать в военно-политическое и стратегическое будущее или анализировать вероятное развитие военных действий в перспективе и, таким образом, выработать основу «военного плана» хотя бы на потом. Это подтверждается тем фактом, что мы почти полностью упустили из виду Средиземноморский театр военных действий, и, когда кампания на западе уже через шесть недель подошла к успешному завершению, у верховной ставки не было планов дальнейших операций, и никакая подготовительная работа к ним не велась. Видя, как развиваются военные действия, и имея соответствующее указание начальника штаба оперативного руководства, высший штаб вермахта получил бы великолепную возможность вернуться к тем задачам, для которых он был задуман. Это позволило бы ему чего-то добиться и, соответственно, упрочило бы его положение; с военной точки зрения это составило бы весьма желательный противовес длительному использованию штаба не по назначению, а в качестве канцелярии Верховного главнокомандующего и, возможно, даже позволило бы ему оказывать определенное влияние на спорные решения фюрера; укрепилось бы и положение штаба по отношению к главнокомандованию трех видов вооруженных сил. А в действительности вышло так, что в результате постоянного вмешательства Гитлера в военные приготовления, а позднее в проведение боевых действий он продолжал терять всякое уважение. Наконец, если бы штаб использовали именно таким образом, то генерал Йодль неизбежно оказался бы в тесном контакте с начальниками штабов трех видов вооруженных сил, что в ходе войны полностью игнорировалось или, во всяком случае, не стало принятой нормой.
У противной стороны были руководящие органы, которые полностью доказали свою состоятельность: Комитет начальников штабов в Англии, Объединенный штаб вооруженных сил в Соединенных Штатах и Объединенный комитет начальников штабов обоих этих государств. Начальники штабов в Англии и главнокомандующие отдельными видами вооруженных сил в США встречались почти ежедневно и намечали главные направления стратегии во всех ее аспектах. Черчилль был таким же Верховным главнокомандующим, как и Гитлер, тем не менее при расхождении взглядов оценки и решения начальников штабов, как правило, имели преимущественную силу. Фактически рекомендация британских начальников штабов и американского объединенного штаба являлась решающим фактором в стратегии союзников. В Германии на аналогичном уровне командования существовал губительный вакуум.
Когда вспоминаешь все это, такая недальновидность кажется просто непостижимой. При сложившихся обстоятельствах штаб оперативного руководства, конечно, оказался не в лучшем, чем прежде, положении, чтобы выполнять более важную работу, не имея на то согласия или приказа Гитлера. Во-первых, имевшиеся в распоряжении отдела «Л» людские и материальные ресурсы были до сих пор строго ограничены, и он мало что мог сделать, кроме как высказать свое мнение; во-вторых, при существовавшей антипатии к ОКВ добровольного сотрудничества со стороны штабов отдельных видов вооруженных сил ждать не приходилось. Фактически Гитлер ничего не сделал для того, чтобы начать планирование. Более того, ряд намеков с его стороны, которые могли послужить, по крайней мере, отправными точками, просто игнорировались и зачастую даже не доходили до ушей начальника отдела «Л» или его подчиненных. Примерами могут служить некоторые высказывания Гитлера в его памятной записке от 9 октября 1939 года; в ней он отмечает, что победа над Францией откроет для нас огромные пространства Атлантического побережья, в результате чего можно будет довести эту войну до конца путем «массированного использования люфтваффе против сердца британского сопротивления». Эта идея была конкретизирована в нескольких вышедших зимой 1939/40 года директивах ОКВ относительно подготовительных мер по «захвату Англии»; однако в них не было тщательно проанализировано, какова вероятность успеха этой стратегии, вопрос вполне уместный ввиду нашей полнейшей неопытности в «стратегической войне в воздухе» и нехватки субмарин.
К тому же в течение этих месяцев в верховной ставке не помышляли о возможности вторжения на Британские острова. Йодль не предпринимал на этот счет никаких действий, хотя записи в его дневнике свидетельствуют, что еще в ноябре 1939 года он, но не его штаб, знал, что штаб ВМС изучает этот вопрос, а в начале декабря – что тем же занимается Генеральный штаб армии. Даже в мае и затем в июне 1940 года (здесь мы ненадолго забегаем вперед), когда главнокомандующий ВМФ докладывал Гитлеру результаты исследований, проведенных его штабом, Йодль не делал ничего, видимо, потому, что Гитлер в то время не проявил никакого интереса. Нередко звучала критика, что старшие офицеры, включая и самого Гитлера, находились в плену своих воспоминаний о Первой мировой войне и поэтому не рассчитывали на такой потрясающий успех наступления на западе. Возможно, так и было осенью 1939 года, но этого явно не было в начале 1940-го.
Что касается Италии, то весной 1940-го Верховный главнокомандующий много размышлял над тем, как заставить своего союзника по хваленому «Стальному пакту» послать двадцать – тридцать дивизий, чтобы атаковать линию Мажино с германской территории в направлении плато Лангр. Эта идея была предметом детальных исследований Генерального штаба армии. С другой стороны, как уже говорилось, никакие более серьезные стратегические проблемы, вытекающие из этого союза, не рассматривались. Например, проблемы и перспективы войны на Средиземном море при ведении ее во взаимодействии с Италией или своими силами. Правда, какое-то время военные стратеги занимались разработкой превентивных мер против угрозы, которую французская армия Вейгана в Сирии явно замышляла создать в районе Салоник и румынских нефтяных промыслов. То, что в отношении Средиземноморского региона ничего больше не делалось, наверняка объясняется тем, что Гитлер уже решил полностью оставить его итальянцам; к тому же Муссолини был того же мнения, а Генеральный штаб в Риме даже еще больше настаивал на этом.
Последний, но не менее важный, Восточный фронт должен был стать темой стратегических исследований самое позднее к весне 1940 года. Во время беседы в рейхсканцелярии 27 марта 1940 года Гитлер упомянул, что он «держит ситуацию на востоке под самым пристальным наблюдением». При этом присутствовали и Йодль, и начальник Генерального штаба армии; то, что это не явилось для обоих предупреждением о грядущих стратегических проблемах, более простительно Гальдеру, чем Йодлю. Хотя там было много такого, что указывало на возможные неприятности в будущем, например позиция России относительно демаркационной линии в Польше и нерешительность Гитлера относительно договора о военных поставках в Советскую Россию. Этого было вполне достаточно, чтобы побудить здравомыслящее военное командование, по крайней мере, начать исследования по данной проблеме, если не отправить войскам предупреждение в самой категорической форме.
В итоге следует признать, что штаб ОКВ очень плохо использовал время, имевшееся на создание высшей ставки (то есть до весны 1940 года), для того чтобы подготовить вермахт к возросшим требованиям, которые предъявляло к нему последующее ведение боевых действий. Это оказалось тем более серьезно, поскольку не было теперь фон Мольтке или фон Шлиффена, а следовательно, не велись и исследования, как в Генштабе мирного времени, просчитывавшие действия на шаг вперед непосредственной задачи обороны страны. Вместо этого штаб оперативного руководства ОКВ занимался в первую очередь «специальными операциями» Гитлера; у него появилась тенденция брать на себя ответственность Генерального штаба армии за подготовку и проведение операций или, как вскоре показал случай с Норвегией и Данией, даже совсем вытеснять армию и взваливать на себя ее работу. Это означало, что штаб отвлекли от его прямых обязанностей, и он оказался абсолютно не в состоянии шире изучать последствия происходящего.
Взаимоотношения с отдельными видами вооруженных сил
В этот период развертывания ставки все силы штаба оперативного руководства уходили на придание формы и выразительности пожеланиям Гитлера по поводу предстоящего наступления на западе. В результате штаб не мог заглядывать в военно-политическое и стратегическое будущее или анализировать вероятное развитие военных действий в перспективе и, таким образом, выработать основу «военного плана» хотя бы на потом. Это подтверждается тем фактом, что мы почти полностью упустили из виду Средиземноморский театр военных действий, и, когда кампания на западе уже через шесть недель подошла к успешному завершению, у верховной ставки не было планов дальнейших операций, и никакая подготовительная работа к ним не велась. Видя, как развиваются военные действия, и имея соответствующее указание начальника штаба оперативного руководства, высший штаб вермахта получил бы великолепную возможность вернуться к тем задачам, для которых он был задуман. Это позволило бы ему чего-то добиться и, соответственно, упрочило бы его положение; с военной точки зрения это составило бы весьма желательный противовес длительному использованию штаба не по назначению, а в качестве канцелярии Верховного главнокомандующего и, возможно, даже позволило бы ему оказывать определенное влияние на спорные решения фюрера; укрепилось бы и положение штаба по отношению к главнокомандованию трех видов вооруженных сил. А в действительности вышло так, что в результате постоянного вмешательства Гитлера в военные приготовления, а позднее в проведение боевых действий он продолжал терять всякое уважение. Наконец, если бы штаб использовали именно таким образом, то генерал Йодль неизбежно оказался бы в тесном контакте с начальниками штабов трех видов вооруженных сил, что в ходе войны полностью игнорировалось или, во всяком случае, не стало принятой нормой.
У противной стороны были руководящие органы, которые полностью доказали свою состоятельность: Комитет начальников штабов в Англии, Объединенный штаб вооруженных сил в Соединенных Штатах и Объединенный комитет начальников штабов обоих этих государств. Начальники штабов в Англии и главнокомандующие отдельными видами вооруженных сил в США встречались почти ежедневно и намечали главные направления стратегии во всех ее аспектах. Черчилль был таким же Верховным главнокомандующим, как и Гитлер, тем не менее при расхождении взглядов оценки и решения начальников штабов, как правило, имели преимущественную силу. Фактически рекомендация британских начальников штабов и американского объединенного штаба являлась решающим фактором в стратегии союзников. В Германии на аналогичном уровне командования существовал губительный вакуум.
Когда вспоминаешь все это, такая недальновидность кажется просто непостижимой. При сложившихся обстоятельствах штаб оперативного руководства, конечно, оказался не в лучшем, чем прежде, положении, чтобы выполнять более важную работу, не имея на то согласия или приказа Гитлера. Во-первых, имевшиеся в распоряжении отдела «Л» людские и материальные ресурсы были до сих пор строго ограничены, и он мало что мог сделать, кроме как высказать свое мнение; во-вторых, при существовавшей антипатии к ОКВ добровольного сотрудничества со стороны штабов отдельных видов вооруженных сил ждать не приходилось. Фактически Гитлер ничего не сделал для того, чтобы начать планирование. Более того, ряд намеков с его стороны, которые могли послужить, по крайней мере, отправными точками, просто игнорировались и зачастую даже не доходили до ушей начальника отдела «Л» или его подчиненных. Примерами могут служить некоторые высказывания Гитлера в его памятной записке от 9 октября 1939 года; в ней он отмечает, что победа над Францией откроет для нас огромные пространства Атлантического побережья, в результате чего можно будет довести эту войну до конца путем «массированного использования люфтваффе против сердца британского сопротивления». Эта идея была конкретизирована в нескольких вышедших зимой 1939/40 года директивах ОКВ относительно подготовительных мер по «захвату Англии»; однако в них не было тщательно проанализировано, какова вероятность успеха этой стратегии, вопрос вполне уместный ввиду нашей полнейшей неопытности в «стратегической войне в воздухе» и нехватки субмарин.
К тому же в течение этих месяцев в верховной ставке не помышляли о возможности вторжения на Британские острова. Йодль не предпринимал на этот счет никаких действий, хотя записи в его дневнике свидетельствуют, что еще в ноябре 1939 года он, но не его штаб, знал, что штаб ВМС изучает этот вопрос, а в начале декабря – что тем же занимается Генеральный штаб армии. Даже в мае и затем в июне 1940 года (здесь мы ненадолго забегаем вперед), когда главнокомандующий ВМФ докладывал Гитлеру результаты исследований, проведенных его штабом, Йодль не делал ничего, видимо, потому, что Гитлер в то время не проявил никакого интереса. Нередко звучала критика, что старшие офицеры, включая и самого Гитлера, находились в плену своих воспоминаний о Первой мировой войне и поэтому не рассчитывали на такой потрясающий успех наступления на западе. Возможно, так и было осенью 1939 года, но этого явно не было в начале 1940-го.
Что касается Италии, то весной 1940-го Верховный главнокомандующий много размышлял над тем, как заставить своего союзника по хваленому «Стальному пакту» послать двадцать – тридцать дивизий, чтобы атаковать линию Мажино с германской территории в направлении плато Лангр. Эта идея была предметом детальных исследований Генерального штаба армии. С другой стороны, как уже говорилось, никакие более серьезные стратегические проблемы, вытекающие из этого союза, не рассматривались. Например, проблемы и перспективы войны на Средиземном море при ведении ее во взаимодействии с Италией или своими силами. Правда, какое-то время военные стратеги занимались разработкой превентивных мер против угрозы, которую французская армия Вейгана в Сирии явно замышляла создать в районе Салоник и румынских нефтяных промыслов. То, что в отношении Средиземноморского региона ничего больше не делалось, наверняка объясняется тем, что Гитлер уже решил полностью оставить его итальянцам; к тому же Муссолини был того же мнения, а Генеральный штаб в Риме даже еще больше настаивал на этом.
Последний, но не менее важный, Восточный фронт должен был стать темой стратегических исследований самое позднее к весне 1940 года. Во время беседы в рейхсканцелярии 27 марта 1940 года Гитлер упомянул, что он «держит ситуацию на востоке под самым пристальным наблюдением». При этом присутствовали и Йодль, и начальник Генерального штаба армии; то, что это не явилось для обоих предупреждением о грядущих стратегических проблемах, более простительно Гальдеру, чем Йодлю. Хотя там было много такого, что указывало на возможные неприятности в будущем, например позиция России относительно демаркационной линии в Польше и нерешительность Гитлера относительно договора о военных поставках в Советскую Россию. Этого было вполне достаточно, чтобы побудить здравомыслящее военное командование, по крайней мере, начать исследования по данной проблеме, если не отправить войскам предупреждение в самой категорической форме.
В итоге следует признать, что штаб ОКВ очень плохо использовал время, имевшееся на создание высшей ставки (то есть до весны 1940 года), для того чтобы подготовить вермахт к возросшим требованиям, которые предъявляло к нему последующее ведение боевых действий. Это оказалось тем более серьезно, поскольку не было теперь фон Мольтке или фон Шлиффена, а следовательно, не велись и исследования, как в Генштабе мирного времени, просчитывавшие действия на шаг вперед непосредственной задачи обороны страны. Вместо этого штаб оперативного руководства ОКВ занимался в первую очередь «специальными операциями» Гитлера; у него появилась тенденция брать на себя ответственность Генерального штаба армии за подготовку и проведение операций или, как вскоре показал случай с Норвегией и Данией, даже совсем вытеснять армию и взваливать на себя ее работу. Это означало, что штаб отвлекли от его прямых обязанностей, и он оказался абсолютно не в состоянии шире изучать последствия происходящего.
Взаимоотношения с отдельными видами вооруженных сил
С конца осени 1938 года почти не было заметных сложностей в отношениях между ОКВ и отдельными видами вооруженных сил или – что самое главное – между ОКВ и ОКХ. Однако они сразу же возникли вновь 27 сентября 1939 года, когда Гитлер отдал приказ о наступлении на западе. Проблема армии была в том, чтобы не просто противодействовать «вмешательству ОКВ в оперативные дела», которое крайне возмущало и примеров которого было так много в недавних действиях Йодля. Теперь Гитлер принял решение вообще без участия армии и, как показано выше, включил в свое решение выбранные им самим генеральные направления операций; он утверждал не только «когда», но и «как». По сути, это могло означать ни больше ни меньше как то, что отныне Верховный главнокомандующий намеревался взять все командование сухопутными войсками на себя. Если у него действительно было такое намерение, он должен был одновременно взять на себя ОКХ или Генеральный штаб армии, как самую эффективную командную структуру в вермахте, и отстранить от этих дел ОКВ; это было бы, по крайней мере, оригинальным способом решения проблемы высшего командного органа; Генштаб стал бы наилучшим ядром для формирования верховной ставки, и это обеспечило бы ему то положение, которого он заслуживал. Процесс присвоения Гитлером прерогатив армии был прямо противоположным. Все, что его интересовало, – это утвердить свои позиции в военной да и во всех остальных сферах как единственного человека, обладающего командной властью; он не нуждался в надежном совете специалиста, так как этот совет, по крайней мере со стороны армии, мог подразумевать несогласие или предостережения, как это случалось в прошлом и наверняка повторялось бы в будущем. Вместо этого он постановил, что будет обладать «неоспоримой властью сверху донизу». Он решил, что в ходе предстоящей кампании главнокомандующий сухопутными войсками должен находиться рядом с местом расположения верховной ставки и в сопровождении только своего начальника штаба и ограниченного личного состава; истинным мотивом Гитлера было быстро и бесповоротно сосредоточить власть в собственных руках, опустить Генеральный штаб армии до уровня аппарата, исполняющего его решения и приказы, как штаб оперативного руководства ОКВ, но вместе с тем извлечь максимальную практическую выгоду из его командной структуры. Он понимал, что заменить ее не может, и признавал ее эффективность. Так осенью 1939 года сухопутная армия оказалась именно в той ситуации, против которой предостерегал генерал-полковник Фрич во времена давних споров о структуре высшего командования. «Невозможно ждать от главнокомандующего, что он выиграет сражение, – сказал Фрич, – если он действует по плану, с которым не согласен». В итоге принцип взаимоотношений между Верховным главнокомандующим и Генеральным штабом армии оказался таким, какой часто описывал Гитлер, приводя пример НКО и его отдел из восьми человек.
Генералы Кейтель и Йодль не принимали участия в подготовке решения Верховного главнокомандующего о начале наступательных действий на западе. Однако и в этом случае они твердо поддерживали его и поэтому опять оказались в состоянии конфликта с армией, как и во времена Судетского кризиса. То же, хотя и не в столь резкой форме, происходило и с их штабом. Сам Кейтель не без опасений относился к намерениям и действиям Гитлера, но при сложившихся обстоятельствах он проявлял максимум энергии, занимаясь посредничеством, конечно в одностороннем порядке, и старался примирить командование армии с требованиями диктатора с помощью красивых слов и потока заверений. Что касается Йодля, то он явно рассматривал происходящее как важный шаг вперед в осуществлении своего давнишнего желания поставить армейский штаб на место. Он не терял времени даром, стараясь закрепить дальнейшее разграничение обязанностей, но при этом, не колеблясь ни секунды, всячески использовал тот трамплин, который предоставил ему в тот момент Гитлер, и хватался за любую возможность втиснуться в командную цепочку сухопутных сил. Отныне двери для «безответственного закулисного влияния», о котором предупреждал Бек, оказались широко распахнутыми.
Главнокомандующий сухопутными войсками вместе со своим начальником штаба, разумеется, не уступали без борьбы требованиям Верховного главнокомандующего. Они могли бы заметить, что находятся на развилке двух дорог, ведущих в прямо противоположных направлениях: первое – это идеология, корнями уходящая в диктатуру национал-социалистического движения, вера в то, что можно подчинить германский народ, а на самом деле весь мир своей воле; второе базировалось на прусско-германской традиции понимания военного долга – не побояться даже военного переворота, если он поможет спасти нацию от катастрофы. Но в разгар осеннего кризиса 1938 года Браухич всего лишь, «хлопнув дверью», указал начальнику штаба ОКВ, в чем состоит его обязанность; так что теперь, несмотря на все крепкие слова в прошлом, он не мог заставить себя лично выступить против решения Гитлера о начале наступления на западе. Естественно, это еще больше ослабило право армии на решающий голос в военном планировании, и прямым следствием этого стало то, что армии пришлось составлять свои планы операций в соответствии с концепцией Гитлера и вопреки собственным убеждениям.
При таких обстоятельствах сухопутная армия ограничилась «пассивным сопротивлением», но вместе с новыми заявлениями Гальдера, требующего, по словам Йодля, предоставить ему «полную свободу действий»[46], это только укрепило Гитлера в его решении. Наконец, 5 ноября 1939 года (первый контрольный срок выхода приказа в окончательном виде) главнокомандующий сухопутными войсками, при единодушной поддержке старших командиров с Западного фронта, открыто выступил против начала наступления, а следовательно, против военного плана в целом. Но к тому времени все уже зашло так далеко, что Гитлер просто закончил совещание кратким приказом, не допускавшим никаких возражений. Была еще одна, в какой-то степени похожая, драматическая сцена 23 ноября, когда Гитлер вызвал всех армейских генералов и в присутствии равных по званию представителей двух других видов вооруженных сил упрекал их в трусости и выставлял как скептиков, которые вечно хватают его за рукав. Браухич тут же попросил об отставке, но это не произвело впечатления. Тем не менее с конца этого года создалось впечатление, что армия все больше и больше готова согласиться с идеями Гитлера, и, соответственно, напряженность на какое-то время ослабла. Истинной причиной этого, несомненно, стали более реальные шансы на успех, когда наступление отложили до весны 1940 года. Но это никак не повлияло на тот факт, что баланс власти между Гитлером и ОКВ с одной стороны и сухопутными силами – с другой сильно покачнулся не в сторону армии; позднее это ужасным образом подтвердилось.
Острые разногласия между ОКВ и ОКХ, вновь вспыхнувшие в период организации верховной ставки, возникли из-за разных точек зрения относительно Гитлера и его стратегии. Здесь еще раз следует подчеркнуть, что, вопреки широко распространенному во время войны мнению, существовавшему как в Германии, так и среди союзников, было бы неправильно и несправедливо полагать, что в этот конфликт оказались вовлечены все офицеры ОКВ и сухопутных войск. Как показано выше, раскол произошел именно в ОКВ, и, по крайней мере, начальники двух его отделов, адмирал Канарис и генерал Томас, вместе с большинством своих офицеров выступили на стороне армии. И наоборот, несколько преемников Гальдера на посту начальника штаба сухопутных войск явно были полны решимости, во всяком случае какое-то время, не дать себя обойти в ревностном служении Гитлеру и преданности его руководству. В 1942-м и 1944 годах генералы Зейцлер и Гудериан призывали Генеральный штаб армии представить доказательство их веры в национал-социалистическую доктрину, чего даже Йодль никогда не допускал в отношении своего штаба.
В этой связи генерал-полковник фон Рейхенау, которого во многом недооценили, представлял собой выдающийся пример человека, сохранившего интеллектуальную независимость. Никто не сомневался, что поначалу он был полностью готов примириться с национал-социализмом, и в период кризиса в январе – феврале 1938 года Гитлер оказал мощное давление, чтобы Рейхенау назначили преемником генерал-полковника фон Фрича. Однако даже Кейтель с Йодлем выступали против этого, считая, что такое решение окажется неприемлемым для большинства старших офицеров[47]. Еще накануне Польской кампании Рейхенау выражал серьезные сомнения по поводу гитлеровской военной политики, а осенью 1939 года наконец открыто выступил против идеи развязывания войны путем наступательных действий на западе[48]. Два года спустя ситуация оказалась полностью противоположной, и в декабре 1941 года Гитлер отверг его назначение на место Браухича, заявив, что «этот человек для меня слишком политизирован, а без кота мышам раздолье»[49].
В течение этих месяцев ОКМ и ОКЛ не претендовали на право решающего голоса в стратегических вопросах, во всяком случае в том, что касалось Западного фронта. 1 февраля 1940 года, а затем, в более подробной форме, 6 февраля[50]начальник штаба люфтваффе внес предложение оккупировать Голландию и Норвегию, создать на их территории базы для ведения воздушной войны против Англии, считая это единственным способом решительно положить конец войне, заручиться нейтралитетом Бельгии на время военных действий и занять оборону на линии Зигфрида для защиты от Франции. Это предложение не рассматривалось серьезно ни тогда, ни позднее. Вопросы, касавшиеся подготовки и руководства операциями, как правило, были полностью армейским делом, но главнокомандующие ОКМ и ОКЛ, во всяком случае, знали из своего предвоенного опыта, как не поддаться влиянию и давлению Гитлера или как сделать все по-своему, если возникнут разногласия. Гитлер с большим уважением относился к Герингу и Редеру, а это значило, что Йодль, который, естественно, не имел опыта в морских и воздушных делах, вел себя с ними очень осмотрительно. В отличие от сухопутных войск ОКМ и ОКЛ благодаря своей специфике и личным качествам своих главнокомандующих могли в значительной степени сохранять самостоятельность. Что касается флота, то, за исключением отдельных случаев, так продолжалось всю войну. Для ОКЛ трудности начались позднее, когда постоянные потери личного состава и неэффективное руководство Геринга потребовали личного вмешательства Гитлера.
До последнего этапа войны переписка между ОКМ и ОКЛ с одной стороны и Гитлером или ОКВ – с другой велась со всеми знаками уважения к их главнокомандующим, это касалось и формы посланий, и самой процедуры. Лишь изредка главнокомандующие должны были делать устные доклады по вопросам, касающимся их видов вооруженных сил, и они ухитрялись по-прежнему сохранять независимость, держась в стороне от военных чинов из окружения Гитлера, обязательно толпившихся вокруг армейских командиров, как только те появлялись в рейхсканцелярии. Редер оставил записи своих бесед с Гитлером, на которых присутствовали обычно один-два человека из его штаба, а то и никто. Когда входил Геринг, все двери закрывались, и на обычные короткие совещания-инструктажи он мог приходить и уходить когда вздумается. В очень редких случаях его мнение как-то явно и определенно влияло на стратегические решения, но есть множество свидетельств тому, что неофициальные отношения этой великой пары Третьего рейха привели к ряду катастрофических последствий. Если нужно было, Геринг шел в обход Йодля и посылал своего начальника штаба прямо к Гитлеру. Порядок, выбранный главнокомандующими ОКМ и ОКЛ, наносил вред еще и тем, что зачастую даже Йодль оставался в неведении относительно принятых Гитлером решений[51].
Но по отношению к сухопутным войскам даже форма приказов, используемая Гитлером и командой его генералов, казалось, намеренно была такой, чтобы демонстрировать полное пренебрежение к прерогативам их главнокомандующего; тот факт, что армия являлась решающим фактором в общей стратегии, не может быть единственным объяснением такого отношения.
Главнокомандующий и начальник Генерального штаба армии, как правило, появлялись у Гитлера лично, только когда их специально вызывали, и за те месяцы, когда формировалась ставка, такие случаи можно пересчитать по пальцам. До декабря 1939 года армейского представителя не было даже на совещаниях по метеоусловиям, на которых Гитлер принимал решения о начале или отсрочке наступления[52]. Такая скрытность в отношениях с армией появилась со времен занятой Гальдером позиции во время Польской кампании; едва ли стоит ей удивляться, учитывая полную противоположность методов Гитлера «цоссенскому складу ума»[53]. Браухич на всех своих прежних высоких постах демонстрировал выдающиеся способности и пользовался большим уважением, но общение с Гитлером, видимо, действовало на него физически, зачастую он выглядел просто парализованным. Гальдер был полностью единодушен со своим главнокомандующим, но явно менее чувствителен к окружающему и чувствовал себя уверенно, потому что в любом споре он был на голову выше всех советников Гитлера и благодаря совершенному владению предметом и неизменной ясности мысли всегда мог отмести любые возражения. Но когда, как упоминалось выше, Кейтелю поручили представить Гитлеру первый боевой приказ сухопутным войскам о начале наступления на западе, стало ясно, что, для того чтобы защитить интересы армии, пассивного сопротивления недостаточно.
Еще одним следствием постоянной напряженности в отношениях между ОКВ и сухопутными войсками было то, что устное общение с ОКХ Кейтель и Йодль вели не на своем уровне; Кейтель общался с Гальдером, а Йодль – с начальником оперативного отдела, в то время полковником фон Грейффенбергом. Именно Грейффенберга или начальника разведки подполковника Хойзингера Йодль обычно вызывал в канцелярию, когда надо было передать или, скорее, довести до сведения ОКХ новые «идеи» Гитлера[54]; так происходило даже в тех случаях, когда эти «идеи» грозили серьезными последствиями. Внешне Йодль всегда проявлял к Гальдеру все принятые в армии знаки уважения, тем не менее его дневник показывает, что в течение этих восьми или девяти месяцев он только однажды имел с ним продолжительную беседу. Так же и с главным подчиненным Гальдера генералом фон Штюльпнагелем Йодль совещался всего один раз, и это случилось после того, как Кейтель с Гальдером договорились об укреплении сотрудничества[55].
Таким образом, люди, которым это действительно было нужно, встречались недостаточно часто. Кроме того, точно так же, как и накануне вторжения в Австрию весной 1938 года, рейхсканцелярия имела обыкновение идти в обход главы ОКХ и общаться с отдельными генералами, которые по тем или иным причинам оказывались в данный момент в фаворе. Например, Гитлер обсуждал с генералом Бушем, в то время командующим 16-й армией, свой первоначальный план создания специального войскового соединения для прорыва в Арденнах; Кейтель тоже вызывал к себе генерала Гудериана по тому же поводу[56]. В этой связи интересно, что только 17 февраля 1940 года генерал фон Манштейн представил Гитлеру «после завтрака свои соображения по поводу операций группы армий «А»[57]. Другими словами, то был благоприятный случай, чтобы сделать первый реальный шаг к подготовке нового плана наступления на западе, который был успешно осуществлен в мае 1940-го. Генерал фон Манштейн не пользовался особой благосклонностью Гитлера, хотя это неправда, что он смог получить аудиенцию у Гитлера только путем хитростей со стороны адъютантов фюрера. Он был одним из вновь назначенных корпусных командиров, в отношении которых действовал приказ являться на доклад к Гитлеру, когда они находятся в Берлине.
Генералы Кейтель и Йодль не принимали участия в подготовке решения Верховного главнокомандующего о начале наступательных действий на западе. Однако и в этом случае они твердо поддерживали его и поэтому опять оказались в состоянии конфликта с армией, как и во времена Судетского кризиса. То же, хотя и не в столь резкой форме, происходило и с их штабом. Сам Кейтель не без опасений относился к намерениям и действиям Гитлера, но при сложившихся обстоятельствах он проявлял максимум энергии, занимаясь посредничеством, конечно в одностороннем порядке, и старался примирить командование армии с требованиями диктатора с помощью красивых слов и потока заверений. Что касается Йодля, то он явно рассматривал происходящее как важный шаг вперед в осуществлении своего давнишнего желания поставить армейский штаб на место. Он не терял времени даром, стараясь закрепить дальнейшее разграничение обязанностей, но при этом, не колеблясь ни секунды, всячески использовал тот трамплин, который предоставил ему в тот момент Гитлер, и хватался за любую возможность втиснуться в командную цепочку сухопутных сил. Отныне двери для «безответственного закулисного влияния», о котором предупреждал Бек, оказались широко распахнутыми.
Главнокомандующий сухопутными войсками вместе со своим начальником штаба, разумеется, не уступали без борьбы требованиям Верховного главнокомандующего. Они могли бы заметить, что находятся на развилке двух дорог, ведущих в прямо противоположных направлениях: первое – это идеология, корнями уходящая в диктатуру национал-социалистического движения, вера в то, что можно подчинить германский народ, а на самом деле весь мир своей воле; второе базировалось на прусско-германской традиции понимания военного долга – не побояться даже военного переворота, если он поможет спасти нацию от катастрофы. Но в разгар осеннего кризиса 1938 года Браухич всего лишь, «хлопнув дверью», указал начальнику штаба ОКВ, в чем состоит его обязанность; так что теперь, несмотря на все крепкие слова в прошлом, он не мог заставить себя лично выступить против решения Гитлера о начале наступления на западе. Естественно, это еще больше ослабило право армии на решающий голос в военном планировании, и прямым следствием этого стало то, что армии пришлось составлять свои планы операций в соответствии с концепцией Гитлера и вопреки собственным убеждениям.
При таких обстоятельствах сухопутная армия ограничилась «пассивным сопротивлением», но вместе с новыми заявлениями Гальдера, требующего, по словам Йодля, предоставить ему «полную свободу действий»[46], это только укрепило Гитлера в его решении. Наконец, 5 ноября 1939 года (первый контрольный срок выхода приказа в окончательном виде) главнокомандующий сухопутными войсками, при единодушной поддержке старших командиров с Западного фронта, открыто выступил против начала наступления, а следовательно, против военного плана в целом. Но к тому времени все уже зашло так далеко, что Гитлер просто закончил совещание кратким приказом, не допускавшим никаких возражений. Была еще одна, в какой-то степени похожая, драматическая сцена 23 ноября, когда Гитлер вызвал всех армейских генералов и в присутствии равных по званию представителей двух других видов вооруженных сил упрекал их в трусости и выставлял как скептиков, которые вечно хватают его за рукав. Браухич тут же попросил об отставке, но это не произвело впечатления. Тем не менее с конца этого года создалось впечатление, что армия все больше и больше готова согласиться с идеями Гитлера, и, соответственно, напряженность на какое-то время ослабла. Истинной причиной этого, несомненно, стали более реальные шансы на успех, когда наступление отложили до весны 1940 года. Но это никак не повлияло на тот факт, что баланс власти между Гитлером и ОКВ с одной стороны и сухопутными силами – с другой сильно покачнулся не в сторону армии; позднее это ужасным образом подтвердилось.
Острые разногласия между ОКВ и ОКХ, вновь вспыхнувшие в период организации верховной ставки, возникли из-за разных точек зрения относительно Гитлера и его стратегии. Здесь еще раз следует подчеркнуть, что, вопреки широко распространенному во время войны мнению, существовавшему как в Германии, так и среди союзников, было бы неправильно и несправедливо полагать, что в этот конфликт оказались вовлечены все офицеры ОКВ и сухопутных войск. Как показано выше, раскол произошел именно в ОКВ, и, по крайней мере, начальники двух его отделов, адмирал Канарис и генерал Томас, вместе с большинством своих офицеров выступили на стороне армии. И наоборот, несколько преемников Гальдера на посту начальника штаба сухопутных войск явно были полны решимости, во всяком случае какое-то время, не дать себя обойти в ревностном служении Гитлеру и преданности его руководству. В 1942-м и 1944 годах генералы Зейцлер и Гудериан призывали Генеральный штаб армии представить доказательство их веры в национал-социалистическую доктрину, чего даже Йодль никогда не допускал в отношении своего штаба.
В этой связи генерал-полковник фон Рейхенау, которого во многом недооценили, представлял собой выдающийся пример человека, сохранившего интеллектуальную независимость. Никто не сомневался, что поначалу он был полностью готов примириться с национал-социализмом, и в период кризиса в январе – феврале 1938 года Гитлер оказал мощное давление, чтобы Рейхенау назначили преемником генерал-полковника фон Фрича. Однако даже Кейтель с Йодлем выступали против этого, считая, что такое решение окажется неприемлемым для большинства старших офицеров[47]. Еще накануне Польской кампании Рейхенау выражал серьезные сомнения по поводу гитлеровской военной политики, а осенью 1939 года наконец открыто выступил против идеи развязывания войны путем наступательных действий на западе[48]. Два года спустя ситуация оказалась полностью противоположной, и в декабре 1941 года Гитлер отверг его назначение на место Браухича, заявив, что «этот человек для меня слишком политизирован, а без кота мышам раздолье»[49].
В течение этих месяцев ОКМ и ОКЛ не претендовали на право решающего голоса в стратегических вопросах, во всяком случае в том, что касалось Западного фронта. 1 февраля 1940 года, а затем, в более подробной форме, 6 февраля[50]начальник штаба люфтваффе внес предложение оккупировать Голландию и Норвегию, создать на их территории базы для ведения воздушной войны против Англии, считая это единственным способом решительно положить конец войне, заручиться нейтралитетом Бельгии на время военных действий и занять оборону на линии Зигфрида для защиты от Франции. Это предложение не рассматривалось серьезно ни тогда, ни позднее. Вопросы, касавшиеся подготовки и руководства операциями, как правило, были полностью армейским делом, но главнокомандующие ОКМ и ОКЛ, во всяком случае, знали из своего предвоенного опыта, как не поддаться влиянию и давлению Гитлера или как сделать все по-своему, если возникнут разногласия. Гитлер с большим уважением относился к Герингу и Редеру, а это значило, что Йодль, который, естественно, не имел опыта в морских и воздушных делах, вел себя с ними очень осмотрительно. В отличие от сухопутных войск ОКМ и ОКЛ благодаря своей специфике и личным качествам своих главнокомандующих могли в значительной степени сохранять самостоятельность. Что касается флота, то, за исключением отдельных случаев, так продолжалось всю войну. Для ОКЛ трудности начались позднее, когда постоянные потери личного состава и неэффективное руководство Геринга потребовали личного вмешательства Гитлера.
До последнего этапа войны переписка между ОКМ и ОКЛ с одной стороны и Гитлером или ОКВ – с другой велась со всеми знаками уважения к их главнокомандующим, это касалось и формы посланий, и самой процедуры. Лишь изредка главнокомандующие должны были делать устные доклады по вопросам, касающимся их видов вооруженных сил, и они ухитрялись по-прежнему сохранять независимость, держась в стороне от военных чинов из окружения Гитлера, обязательно толпившихся вокруг армейских командиров, как только те появлялись в рейхсканцелярии. Редер оставил записи своих бесед с Гитлером, на которых присутствовали обычно один-два человека из его штаба, а то и никто. Когда входил Геринг, все двери закрывались, и на обычные короткие совещания-инструктажи он мог приходить и уходить когда вздумается. В очень редких случаях его мнение как-то явно и определенно влияло на стратегические решения, но есть множество свидетельств тому, что неофициальные отношения этой великой пары Третьего рейха привели к ряду катастрофических последствий. Если нужно было, Геринг шел в обход Йодля и посылал своего начальника штаба прямо к Гитлеру. Порядок, выбранный главнокомандующими ОКМ и ОКЛ, наносил вред еще и тем, что зачастую даже Йодль оставался в неведении относительно принятых Гитлером решений[51].
Но по отношению к сухопутным войскам даже форма приказов, используемая Гитлером и командой его генералов, казалось, намеренно была такой, чтобы демонстрировать полное пренебрежение к прерогативам их главнокомандующего; тот факт, что армия являлась решающим фактором в общей стратегии, не может быть единственным объяснением такого отношения.
Главнокомандующий и начальник Генерального штаба армии, как правило, появлялись у Гитлера лично, только когда их специально вызывали, и за те месяцы, когда формировалась ставка, такие случаи можно пересчитать по пальцам. До декабря 1939 года армейского представителя не было даже на совещаниях по метеоусловиям, на которых Гитлер принимал решения о начале или отсрочке наступления[52]. Такая скрытность в отношениях с армией появилась со времен занятой Гальдером позиции во время Польской кампании; едва ли стоит ей удивляться, учитывая полную противоположность методов Гитлера «цоссенскому складу ума»[53]. Браухич на всех своих прежних высоких постах демонстрировал выдающиеся способности и пользовался большим уважением, но общение с Гитлером, видимо, действовало на него физически, зачастую он выглядел просто парализованным. Гальдер был полностью единодушен со своим главнокомандующим, но явно менее чувствителен к окружающему и чувствовал себя уверенно, потому что в любом споре он был на голову выше всех советников Гитлера и благодаря совершенному владению предметом и неизменной ясности мысли всегда мог отмести любые возражения. Но когда, как упоминалось выше, Кейтелю поручили представить Гитлеру первый боевой приказ сухопутным войскам о начале наступления на западе, стало ясно, что, для того чтобы защитить интересы армии, пассивного сопротивления недостаточно.
Еще одним следствием постоянной напряженности в отношениях между ОКВ и сухопутными войсками было то, что устное общение с ОКХ Кейтель и Йодль вели не на своем уровне; Кейтель общался с Гальдером, а Йодль – с начальником оперативного отдела, в то время полковником фон Грейффенбергом. Именно Грейффенберга или начальника разведки подполковника Хойзингера Йодль обычно вызывал в канцелярию, когда надо было передать или, скорее, довести до сведения ОКХ новые «идеи» Гитлера[54]; так происходило даже в тех случаях, когда эти «идеи» грозили серьезными последствиями. Внешне Йодль всегда проявлял к Гальдеру все принятые в армии знаки уважения, тем не менее его дневник показывает, что в течение этих восьми или девяти месяцев он только однажды имел с ним продолжительную беседу. Так же и с главным подчиненным Гальдера генералом фон Штюльпнагелем Йодль совещался всего один раз, и это случилось после того, как Кейтель с Гальдером договорились об укреплении сотрудничества[55].
Таким образом, люди, которым это действительно было нужно, встречались недостаточно часто. Кроме того, точно так же, как и накануне вторжения в Австрию весной 1938 года, рейхсканцелярия имела обыкновение идти в обход главы ОКХ и общаться с отдельными генералами, которые по тем или иным причинам оказывались в данный момент в фаворе. Например, Гитлер обсуждал с генералом Бушем, в то время командующим 16-й армией, свой первоначальный план создания специального войскового соединения для прорыва в Арденнах; Кейтель тоже вызывал к себе генерала Гудериана по тому же поводу[56]. В этой связи интересно, что только 17 февраля 1940 года генерал фон Манштейн представил Гитлеру «после завтрака свои соображения по поводу операций группы армий «А»[57]. Другими словами, то был благоприятный случай, чтобы сделать первый реальный шаг к подготовке нового плана наступления на западе, который был успешно осуществлен в мае 1940-го. Генерал фон Манштейн не пользовался особой благосклонностью Гитлера, хотя это неправда, что он смог получить аудиенцию у Гитлера только путем хитростей со стороны адъютантов фюрера. Он был одним из вновь назначенных корпусных командиров, в отношении которых действовал приказ являться на доклад к Гитлеру, когда они находятся в Берлине.