Страница:
Женщина утомила Адамберга своей нерешительностью, он оставил ее в покое и направился к голубю, а Вейренк тяжелым шагом пошел ему навстречу. Очень хорошо, пускай он ею займется, если, конечно, дело того стоит. Он отлично справится. Круглое лицо Вейренка располагало к доверию и становилось еще обаятельнее, когда его изредка освещала улыбка, изящно приподнимавшая губу с одной стороны. Это было явное преимущество, за которое Адамберг когда-то его возненавидел[2] и которое привело их к губительному противостоянию. Сейчас оба почти вытравили из памяти остатки былой вражды. Комиссар обхватил неподвижного голубя и приподнял, а в это время Вейренк размеренно шагал к нему: сзади шла маленькая, невесомая женщина, дыхание которой немного участилось. В сущности, она так старалась не привлекать к себе внимания, что Адамберг, пожалуй, и не заметил бы ее, если бы не цветастая блузка, обрисовывавшая ее фигуру. Быть может, без блузки она становилась невидимкой.
– Какой-то сукин сын связал ему лапы, – сказал комиссар, разглядывая перепачканную птицу.
– Вы и голубями занимаетесь? – без тени иронии спросила женщина. – Я тут видела стаю голубей, от них столько грязи.
– Но это не стая, – резко сказал Адамберг, – это просто голубь, один-единственный. Не совсем то же самое.
– Да, конечно, – согласилась женщина.
А она отзывчивая и в конечном счете сговорчивая. Может, он ошибся и ее не найдут с хлебным мякишем в горле. Может, она вовсе не патологическая склочница. Может, у нее и правда самые настоящие неприятности.
– Вы, значит, голубей любите? – спросила женщина.
Адамберг поднял на нее свои подернутые туманом глаза.
– Нет, – ответил он. – Но я не люблю сукиных детей, которые связывают им лапы.
– Да, конечно.
– Не знаю, есть ли эта игра в ваших краях, но здесь, в Париже, некоторые в нее играют. Поймать птицу и связать ей лапы тонкой веревочкой в три сантиметра длиной. После этого птица почти не может передвигаться, только крошечными шажками, и совсем не может взлететь. Она медленно умирает от голода и жажды. Вот такая вот игра. А я эту игру ненавижу, и я обязательно найду парня, который издевался над голубем.
Адамберг открыл широкую дверь и вошел в Контору, оставив женщину и Вейренка на улице. Женщина пристально разглядывала шевелюру лейтенанта, в которой среди темных, почти черных волос нагло сверкали рыжие пряди.
– Он правда будет возиться с этим голубем? – растерянно спросила женщина. – Но ведь его уже не спасти. У вашего комиссара на рукавах полно блох. Это признак, что у голубя уже нет сил ухаживать за собой.
Адамберг доверил голубя самой выдающейся личности в своей команде, лейтенанту Виолетте Ретанкур, не сомневаясь, что та сумеет выходить птицу. Если Ретанкур с этим не справится, значит не справился бы никто. Великанша недовольно поморщилась; это не предвещало ничего хорошего. Голубь был в ужасном состоянии; пытаясь освободиться от пут, он стер кожу на лапах, и теперь веревка врезалась в мясо. Организм истощен и обезвожен, ну ладно, посмотрим, что можно сделать, заключила Ретанкур. Адамберг покачал головой и на секунду сжал губы, как всякий раз, когда он сталкивался с жестокостью. А этот обрывок веревки был орудием жестокости.
Маленькая женщина вошла вслед за Вейренком и с инстинктивным почтением взглянула на громадную Ретанкур. А та ловко обернула птицу влажной тряпочкой. Чуть позже, сказала она Вейренку, надо будет заняться лапами, попробовать извлечь из них веревку. Оказавшись в широких ладонях Виолетты Ретанкур, голубь не шевелился. Он проявлял полную покорность, как сделал бы любой другой на его месте, проникнутый неясной тревогой и в то же время восхищением.
Женщина, немного успокоенная, зашла в кабинет Адамберга и села на стул. Она была такая хрупкая, что заняла только половину сиденья. Вейренк, усевшись в углу, разглядывал кабинет, который когда-то был ему так знаком. До принятия решения оставалось три с половиной часа. Впрочем, вопреки теории Адамберга, решение было уже принято, но он его еще не знал. Проходя через большую общую комнату, он поймал на себе враждебный взгляд Данглара, который рылся в бумагах. Данглар не любил не только его стихи, но и его самого.
III
Женщина наконец согласилась назвать свою фамилию, и Адамберг записал ее на первом попавшемся листке бумаги: эта небрежность посетительнице не понравилась. Похоже, комиссар вовсе не собирался заниматься ее делом.
– Валентина Вандермот, – повторил комиссар: он с трудом запоминал новые слова, особенно имена собственные. – И вы приехали из Ардебека.
– Из Ордебека. Это в департаменте Кальвадос.
– И у вас трое детей?
– Четверо. Три сына и дочь. Я вдова.
– Что случилось, мадам Вандермот?
Женщина опять открыла сумку и достала номер местной газеты. Слегка подрагивающими руками она развернула газету и положила на стол.
– С этим человеком беда случилась. Он исчез.
– Как его зовут?
– Мишель Эрбье.
– Это ваш друг? Или родственник?
– О нет. Совсем наоборот.
– Как это понять?
Адамберг терпеливо ждал ответа, для которого ей, очевидно, нелегко было подобрать слова.
– Я его ненавижу.
– А-а, очень хорошо, – сказал он и заглянул в газету.
Пока Адамберг вчитывался в коротенькую заметку, женщина бросала беспокойные взгляды, изучая стену то справа, то слева; никакой разумной причины для этого придирчивого осмотра Адамберг подыскать не мог. На женщину опять напал страх. Она боялась всего. Боялась города, боялась людей, боялась, что ее будут осуждать, боялась его. Адамберг все еще не понимал, почему она проделала такой долгий путь, чтобы поговорить с комиссаром полиции о Мишеле Эрбье, если она его ненавидела. Этот человек, пенсионер, страстный охотник, однажды уехал из дому на мопеде – и пропал. Через неделю после исчезновения жандармы решили осмотреть дом. Два морозильника, обычно набитые всевозможной дичью, были пусты, их содержимое валялось на полу. Больше там ничего не обнаружили.
– Я не могу в это вмешиваться, – извиняющимся тоном произнес Адамберг, отдавая ей газету. – Если этот человек исчез, его делом, как вы понимаете, должна заниматься местная жандармерия. И если вы что-то знаете, вам надо говорить с ними.
– Это невозможно, месье комиссар.
– У вас сложные отношения с местной жандармерией?
– То-то и оно. Вот почему викарий назвал мне вашу фамилию. Вот почему я решилась на эту поездку.
– А о чем вы, собственно, собирались мне рассказать, мадам Вандермот?
Женщина пригладила свою цветастую блузку, опустила голову. Когда на нее не смотрели, ей было легче говорить.
– О том, что с ним случилось. Или случится. Он либо уже умер, либо скоро умрет, если мы ничего не предпримем.
– По всей видимости, этот человек просто уехал, раз мопеда нет на месте. Не знаете, он взял с собой вещи?
– Ничего не взял, только одно ружье. У него их много.
– Ну, так он через какое-то время вернется, мадам Вандермот. Вы же знаете, мы не имеем права объявлять в розыск взрослого человека, если он не дает о себе знать всего несколько дней.
– Он не вернется. А если мопеда нет, это ничего не значит. Мопед нарочно забрали, чтобы его никто не искал.
– Вы говорите так потому, что ему угрожали?
– Да.
– У него есть враг?
– Матерь Божья, у него самый страшный враг, какой только может быть, комиссар.
– Вы знаете его имя?
– О господи, это имя, которое мы не должны произносить.
Адамберг вздохнул, не столько из жалости к себе, сколько из сочувствия к ней.
– По-вашему, Мишель Эрбье спасся бегством?
– Нет, он не в курсе. Но он наверняка уже мертв. Понимаете, его схватили.
Адамберг встал и, засунув руки в карманы, прошелся по кабинету.
– Мадам Вандермот, я твердо решил вас выслушать, я даже решил связаться с жандармерией в Ордебеке. Но я буду бессилен, если не пойму, в чем дело. Подождите секундочку.
Он зашел к Данглару, который был чернее тучи и все еще рылся в бумагах. Помимо миллиардов единиц прочей информации, в мозгу Данглара хранились фамилии почти всех начальников и заместителей начальников жандармерий и комиссариатов Франции.
– Данглар, вы не припомните, кто сейчас капитан жандармерии в Ордебеке?
– Это в департаменте Кальвадос?
– Да.
– Его зовут Эмери, Луи-Никола Эмери. Ему дали имя Луи-Никола в честь предка по материнской линии, Луи-Никола Даву, маршала Империи, командующего Третьим корпусом Великой армии Наполеона. Героя сражений под Ульмом, Аустерлицем, Эйлау, Ваграмом, герцога Ауэрштедтского и князя Экмюльского – по названию деревни Экмюль, возле которой он одержал одну из своих славных побед.
– Данглар, меня интересует наш современник, легавый из Ордебека.
– Я о нем и говорю. Его происхождение для него очень много значит, он постоянно всем об этом напоминает. А следовательно, он может быть высокомерным, горделивым, воинственным. Если не считать этого пунктика, он вполне симпатичный человек, проницательный и осторожный сыщик, пожалуй, даже чересчур осторожный. Ему лет сорок с небольшим. На прежнем месте службы – кажется, в пригороде Лиона – он ничем не выделялся. А в Ордебеке о нем вообще забыли. Это очень тихое место.
Адамберг вернулся в кабинет, где женщина опять сверлила взглядом стены.
– Конечно, комиссар, такое трудно понять. Потому что, знаете ли, об этом запрещено говорить. Иначе могут быть ужасные неприятности. Скажите, эти стеллажи у вас хотя бы привинчены к стенам? А то, я смотрю, вы положили тяжелые папки наверх, а легкие вниз. Стеллажи могут не выдержать, упасть на кого-нибудь. Тяжелое надо всегда класть вниз.
Она боится полицейских, боится, что обрушатся книжные полки.
– А почему вы ненавидите Мишеля Эрбье?
– Его все ненавидят, комиссар. Это мерзкая скотина, и он всегда был такой. С ним никто не разговаривает.
– Может быть, этим объясняется его бегство из Ордебека.
Адамберг снова взялся за газету.
– Он холостяк, – произнес комиссар, – он на пенсии, ему шестьдесят четыре года. Почему бы не попытаться начать новую жизнь в другом месте? У него где-нибудь есть родственники?
– Он когда-то был женат. Теперь вдовец.
– Когда овдовел?
– Давно. Больше пятнадцати лет назад.
– Вы его встречаете время от времени?
– Никогда. Он живет не в самом Ордебеке, а малость на отшибе, так что случайно его не встретишь. И это всех устраивает.
– Но ведь соседи забеспокоились, когда он исчез.
– Да, Эбрары. Это хорошие люди. Они видели, как он уехал примерно в шесть вечера. Они, знаете ли, живут по ту сторону дорожки. А его дом в пятидесяти метрах оттуда, в самой гуще Бигарского леса, недалеко от бывшей свалки. Там очень сыро.
– Почему они забеспокоились, если он уехал на мопеде?
– Потому что когда он уезжает, то всегда отдает им ключ от почтового ящика. А в этот раз нет. И они не слышали, как он вернулся. И ящик заполнен доверху, почта чуть не вываливается. Это значит, что Эрбье уезжал ненадолго, но что-то помешало ему вернуться. Жандармы говорят, что искали его по больницам, но его там нет.
– Когда они пришли осмотреть дом, содержимое морозильников было разбросано по всей комнате.
– Да.
– Зачем ему столько мяса? У него собаки?
– Он охотник и всю свою добычу кладет в морозильник. Он бьет много дичи и ни с кем не делится. – Женщина едва заметно вздрогнула. – Бригадир Блерио – он ко мне расположен, в отличие от капитана Эмери, – рассказал, что они там увидели. Это было ужасно, так он сказал. На полу валялась половина туши кабанихи с головой, а еще задние окорока олених, зайчихи, дикие поросята, молодые куропатки. И все это разбросано как попало. И к моменту, когда жандармы вошли туда, все это протухало уже несколько дней. При такой жаре от этой тухлятины может беда случиться.
Страх перед книжными полками и страх перед микробами. Адамберг взглянул на огромные оленьи рога, все еще лежавшие на полу кабинета и покрытые пылью. Кстати, этот великолепный дар он получил от одного нормандца.
– Зайчихи, оленихи. А он наблюдательный, ваш бригадир. Он что, сам охотник?
– Нет-нет. Мы сразу говорим «зайчиха» и «олениха», потому что знаем, какой он, этот Эрбье. Он безжалостный охотник, он просто изверг. Убивает только самок и детенышей, причем целыми выводками. Стреляет даже в беременных самок.
– Откуда вы знаете?
– Об этом все знают. Один раз Эрбье даже судили, когда он убил самку кабана с выводком совсем маленьких поросят. А еще он застрелил оленят. Вот ужас-то. Добычу он приволакивает только по ночам. И точно могу сказать: уже давно никто не охотится вместе с ним. От него отвернулись даже те, кто бьет зверя, чтобы прокормиться. Эрбье исключили из охотничьего союза Ордебека.
– Значит, у него десятки врагов, мадам Вандермот.
– Ну, во всяком случае, к нему никто не ходит.
– Думаете, охотники надумали его убить? Так? Или, может, противники охоты?
– О нет, комиссар. Это был кто-то другой.
После недолгой передышки у женщины начался новый приступ страха. Но боялась она уже не стеллажей с папками. Адамберга сейчас интересовал только этот необоримый ужас, въевшийся в ее душу, а дело Эрбье явно не стоило того, чтобы тащиться сюда из нормандской глуши.
– Если вы ничего не знаете, – устало проговорил он, – или вам запрещено об этом говорить, то я не смогу вам помочь.
В дверном проеме майор Данглар энергично жестикулировал, пытаясь привлечь его внимание. Есть новости о восьмилетней девочке, которая убежала в Версальский лес после того, как разбила бутылку с соком о голову брата своего дедушки. Тот успел добраться до телефона и только потом потерял сознание. Адамберг дал понять Данглару и женщине, что его рабочий день заканчивается. На носу летние каникулы, через три дня в Конторе останется всего треть сотрудников, надо было побыстрее закрывать текущие дела. Женщина поняла, что у нее осталось совсем мало времени. В Париже все надо делать по-быстрому, викарий ее предупреждал, и хотя маленький комиссар был с ней приветлив и терпелив, это ничего не меняет.
– Лина, моя дочь, – быстро проговорила она, – видела Эрбье. Она его видела за две недели и два дня до того, как он исчез. Она рассказала об этом хозяину, на которого работает, и в конце концов об этом узнал весь Ордебек.
Данглар опять разбирал папки с бумагами, на его высоком лбу обозначилась складка – знак недовольства. Майор видел Вейренка в кабинете у Адамберга. Какого черта он там делал? Он подпишет заявление? Вернется на службу? Решение надо было принять сегодня вечером. Данглар остановился у ксерокса и погладил огромного кота, разлегшегося на крышке, как будто прикосновение к мягкой шерсти могло его утешить. Причины его антипатии к Вейренку были постыдными. Какая-то глухая, неотступная, почти женская ревность, упорное нежелание подпускать этого человека к Адамбергу.
– Нам надо будет поторопиться, мадам Вандермот. Ваша дочь видела Эрбье и что-то навело ее на мысль, что он будет убит?
– Да. Он истошно вопил. И, кроме него, там было еще трое. И все это происходило ночью.
– Там была драка? Из-за олених и оленят? Во время какого-то собрания? Праздничного ужина охотников?
– О нет.
– Приходите завтра или послезавтра, – подвел итоги Адамберг, направляясь к двери. – Приходите, когда сможете говорить.
Хмурый Данглар ждал комиссара, сев на угол своего стола.
– Нашли девочку? – спросил Адамберг.
– Ребята обнаружили ее на дереве. Забралась на самую верхушку, как маленький ягуар. Держит в руках песчанку и ни за что не хочет отдавать. Песчанка выглядит отлично.
– Что такое песчанка, Данглар?
– Это такой маленький грызун вроде полевой мыши. Дети их обожают.
– А девочка? В каком она состоянии?
– Примерно в таком, как ваш голубь. Еле живая от голода, жажды и усталости. Сейчас она в больнице. Одна из сестер отказывается входить в палату из-за песчанки, которая юркнула под кровать.
– Девочка объяснила почему?
– Нет.
Данглар отвечал неохотно, думая о чем-то своем. День выдался неподходящий для болтовни.
– Она знает, что брат ее дедушки остался жив?
– Да. От этого известия она вроде бы испытала облегчение и одновременно разочарование. Они жили там вдвоем неизвестно с каких пор, и она ни разу не переступила порог школы. И мы теперь совсем не уверены, что он действительно брат ее дедушки.
– Ладно, отправим группу в Версаль для расследования. Скажите лейтенанту, который займется этим делом, чтобы он не убивал песчанку. Пускай ее посадят в клетку и кормят.
– Это так важно?
– Разумеется. Возможно, этот зверек – единственное, что у нее есть в жизни. Секундочку.
Адамберг торопливо направился в кабинет Ретанкур, которая как раз смачивала голубю лапы водой.
– Вы его продезинфицировали, Ретанкур?
– Не все сразу, – ответила Ретанкур. – Сначала надо было спасти его от обезвоживания.
– Отлично. Веревку не выбрасывайте, я хочу отдать ее в лабораторию. Жюстен уже договорился с экспертом, он сейчас придет.
– Он меня обкакал, – невозмутимо сообщила Ретанкур. – А что от вас нужно этой маленькой женщине? – спросила она, показывая на дверь кабинета.
– Ей нужно сказать мне нечто такое, чего она не хочет говорить. Это воплощенная нерешительность. Она уйдет сама либо ее выставят, когда будут закрывать помещение.
Ретанкур полупрезрительно пожала плечами: нерешительность была абсолютно чужда ее стилю поведения. Вот почему быстротой реакции она далеко превосходила всех остальных сотрудников Конторы, а их было двадцать семь человек.
– А Вейренк? Он тоже никак не может решиться?
– Вейренк решился уже давно. Легавый или учитель: что бы вы предпочли? Учительство – добродетель, которая нас озлобляет. Ловля преступников – порок, который вырабатывает в нас гордыню. А поскольку от добродетели отказаться легче, чем от порока, то выбора у нас нет. Я еду в Версаль, в больницу, пообщаться с так называемым братом дедушки.
– Что будем делать с голубем? Я не могу взять его домой, у моего брата аллергия на птиц.
– Брат живет у вас?
– Да, временно. Его выставили с работы, он украл в гараже ящик болтов и машинное масло.
– Сможете вечером принести его ко мне? В смысле, голубя?
– Смогу, – проворчала Ретанкур.
– Будьте осторожны, по саду бродят кошки.
Рука маленькой женщины робко легла ему на плечо. Адамберг обернулся.
– Той ночью, – медленно проговорила она, – Лина видела, как проехало Адское Воинство.
– Кто?
– Адское Воинство, – негромко повторила женщина. – И с ними был Эрбье. И он кричал. И трое остальных тоже.
– Это такое объединение? Организация, как-то связанная с охотой?
Мадам Вандермот недоверчиво взглянула на Адамберга.
– Адское Воинство, – произнесла она тихо-тихо. – Дикая Охота. Вы что, не слышали об этом?
– Нет, – сказал Адамберг, стойко выдерживая ее изумленный взгляд. – Зайдите в другой раз и объясните мне, что это такое.
– Неужели вы даже названия этого не слышали? «Свита Эллекена»? – прошептала она.
– Нет, к сожалению, – сказал Адамберг, входя вместе с ней в кабинет. – Вейренк, вы слышали про компанию ребят под названием «братское воинство»? – спросил он, засовывая в карманы ключи и телефон.
– Адское, – поправила женщина.
– Да. Дочь мадам Вандермот видела пропавшего в их компании.
– И не только его, – уточнила женщина. – Еще Жана Глайе и Мишеля Мортамбо. Там был и четвертый, но дочка его не узнала.
На лице Вейренка отразилось крайнее удивление, а затем его верхняя губа приподнялась в полуулыбке. Он был похож на человека, которому сделали нежданный подарок.
– Ваша дочь правда это видела?
– Конечно.
– Где именно?
– Там, где оно проезжает в наших краях. На Бонвальской дороге, в Аланском лесу. Оно всегда проезжает там.
– Это напротив дома вашей дочери?
– Нет, она живет в трех с лишним километрах оттуда.
– Она специально пошла туда посмотреть на них?
– Нет, что вы. Лина девушка здравомыслящая, рассудительная. Просто она оказалась там, вот и все.
– Ночью?
– Оно всегда появляется ночью.
Адамберг вывел маленькую женщину из кабинета, предложив ей зайти завтра или позвонить в другой раз, когда у нее оформится более четкое представление обо всем этом. Вейренк, покусывая ручку, остановил его.
– Жан-Батист, – спросил он, – неужели ты не никогда не слышал об этом? Об Адском Воинстве?
Адамберг покачал головой и быстро пригладил пальцами волосы.
– Тогда спроси у Данглара, – не отставал Вейренк. – Эта тема его очень заинтересует.
– Почему?
– Потому что, насколько я знаю, это предвещает какие-то потрясения. Может быть, даже великие потрясения.
На лице Вейренка снова возникла полуулыбка, и вдруг, словно вдохновленный вторжением Адского Воинства, он поставил свою подпись под заявлением.
– Валентина Вандермот, – повторил комиссар: он с трудом запоминал новые слова, особенно имена собственные. – И вы приехали из Ардебека.
– Из Ордебека. Это в департаменте Кальвадос.
– И у вас трое детей?
– Четверо. Три сына и дочь. Я вдова.
– Что случилось, мадам Вандермот?
Женщина опять открыла сумку и достала номер местной газеты. Слегка подрагивающими руками она развернула газету и положила на стол.
– С этим человеком беда случилась. Он исчез.
– Как его зовут?
– Мишель Эрбье.
– Это ваш друг? Или родственник?
– О нет. Совсем наоборот.
– Как это понять?
Адамберг терпеливо ждал ответа, для которого ей, очевидно, нелегко было подобрать слова.
– Я его ненавижу.
– А-а, очень хорошо, – сказал он и заглянул в газету.
Пока Адамберг вчитывался в коротенькую заметку, женщина бросала беспокойные взгляды, изучая стену то справа, то слева; никакой разумной причины для этого придирчивого осмотра Адамберг подыскать не мог. На женщину опять напал страх. Она боялась всего. Боялась города, боялась людей, боялась, что ее будут осуждать, боялась его. Адамберг все еще не понимал, почему она проделала такой долгий путь, чтобы поговорить с комиссаром полиции о Мишеле Эрбье, если она его ненавидела. Этот человек, пенсионер, страстный охотник, однажды уехал из дому на мопеде – и пропал. Через неделю после исчезновения жандармы решили осмотреть дом. Два морозильника, обычно набитые всевозможной дичью, были пусты, их содержимое валялось на полу. Больше там ничего не обнаружили.
– Я не могу в это вмешиваться, – извиняющимся тоном произнес Адамберг, отдавая ей газету. – Если этот человек исчез, его делом, как вы понимаете, должна заниматься местная жандармерия. И если вы что-то знаете, вам надо говорить с ними.
– Это невозможно, месье комиссар.
– У вас сложные отношения с местной жандармерией?
– То-то и оно. Вот почему викарий назвал мне вашу фамилию. Вот почему я решилась на эту поездку.
– А о чем вы, собственно, собирались мне рассказать, мадам Вандермот?
Женщина пригладила свою цветастую блузку, опустила голову. Когда на нее не смотрели, ей было легче говорить.
– О том, что с ним случилось. Или случится. Он либо уже умер, либо скоро умрет, если мы ничего не предпримем.
– По всей видимости, этот человек просто уехал, раз мопеда нет на месте. Не знаете, он взял с собой вещи?
– Ничего не взял, только одно ружье. У него их много.
– Ну, так он через какое-то время вернется, мадам Вандермот. Вы же знаете, мы не имеем права объявлять в розыск взрослого человека, если он не дает о себе знать всего несколько дней.
– Он не вернется. А если мопеда нет, это ничего не значит. Мопед нарочно забрали, чтобы его никто не искал.
– Вы говорите так потому, что ему угрожали?
– Да.
– У него есть враг?
– Матерь Божья, у него самый страшный враг, какой только может быть, комиссар.
– Вы знаете его имя?
– О господи, это имя, которое мы не должны произносить.
Адамберг вздохнул, не столько из жалости к себе, сколько из сочувствия к ней.
– По-вашему, Мишель Эрбье спасся бегством?
– Нет, он не в курсе. Но он наверняка уже мертв. Понимаете, его схватили.
Адамберг встал и, засунув руки в карманы, прошелся по кабинету.
– Мадам Вандермот, я твердо решил вас выслушать, я даже решил связаться с жандармерией в Ордебеке. Но я буду бессилен, если не пойму, в чем дело. Подождите секундочку.
Он зашел к Данглару, который был чернее тучи и все еще рылся в бумагах. Помимо миллиардов единиц прочей информации, в мозгу Данглара хранились фамилии почти всех начальников и заместителей начальников жандармерий и комиссариатов Франции.
– Данглар, вы не припомните, кто сейчас капитан жандармерии в Ордебеке?
– Это в департаменте Кальвадос?
– Да.
– Его зовут Эмери, Луи-Никола Эмери. Ему дали имя Луи-Никола в честь предка по материнской линии, Луи-Никола Даву, маршала Империи, командующего Третьим корпусом Великой армии Наполеона. Героя сражений под Ульмом, Аустерлицем, Эйлау, Ваграмом, герцога Ауэрштедтского и князя Экмюльского – по названию деревни Экмюль, возле которой он одержал одну из своих славных побед.
– Данглар, меня интересует наш современник, легавый из Ордебека.
– Я о нем и говорю. Его происхождение для него очень много значит, он постоянно всем об этом напоминает. А следовательно, он может быть высокомерным, горделивым, воинственным. Если не считать этого пунктика, он вполне симпатичный человек, проницательный и осторожный сыщик, пожалуй, даже чересчур осторожный. Ему лет сорок с небольшим. На прежнем месте службы – кажется, в пригороде Лиона – он ничем не выделялся. А в Ордебеке о нем вообще забыли. Это очень тихое место.
Адамберг вернулся в кабинет, где женщина опять сверлила взглядом стены.
– Конечно, комиссар, такое трудно понять. Потому что, знаете ли, об этом запрещено говорить. Иначе могут быть ужасные неприятности. Скажите, эти стеллажи у вас хотя бы привинчены к стенам? А то, я смотрю, вы положили тяжелые папки наверх, а легкие вниз. Стеллажи могут не выдержать, упасть на кого-нибудь. Тяжелое надо всегда класть вниз.
Она боится полицейских, боится, что обрушатся книжные полки.
– А почему вы ненавидите Мишеля Эрбье?
– Его все ненавидят, комиссар. Это мерзкая скотина, и он всегда был такой. С ним никто не разговаривает.
– Может быть, этим объясняется его бегство из Ордебека.
Адамберг снова взялся за газету.
– Он холостяк, – произнес комиссар, – он на пенсии, ему шестьдесят четыре года. Почему бы не попытаться начать новую жизнь в другом месте? У него где-нибудь есть родственники?
– Он когда-то был женат. Теперь вдовец.
– Когда овдовел?
– Давно. Больше пятнадцати лет назад.
– Вы его встречаете время от времени?
– Никогда. Он живет не в самом Ордебеке, а малость на отшибе, так что случайно его не встретишь. И это всех устраивает.
– Но ведь соседи забеспокоились, когда он исчез.
– Да, Эбрары. Это хорошие люди. Они видели, как он уехал примерно в шесть вечера. Они, знаете ли, живут по ту сторону дорожки. А его дом в пятидесяти метрах оттуда, в самой гуще Бигарского леса, недалеко от бывшей свалки. Там очень сыро.
– Почему они забеспокоились, если он уехал на мопеде?
– Потому что когда он уезжает, то всегда отдает им ключ от почтового ящика. А в этот раз нет. И они не слышали, как он вернулся. И ящик заполнен доверху, почта чуть не вываливается. Это значит, что Эрбье уезжал ненадолго, но что-то помешало ему вернуться. Жандармы говорят, что искали его по больницам, но его там нет.
– Когда они пришли осмотреть дом, содержимое морозильников было разбросано по всей комнате.
– Да.
– Зачем ему столько мяса? У него собаки?
– Он охотник и всю свою добычу кладет в морозильник. Он бьет много дичи и ни с кем не делится. – Женщина едва заметно вздрогнула. – Бригадир Блерио – он ко мне расположен, в отличие от капитана Эмери, – рассказал, что они там увидели. Это было ужасно, так он сказал. На полу валялась половина туши кабанихи с головой, а еще задние окорока олених, зайчихи, дикие поросята, молодые куропатки. И все это разбросано как попало. И к моменту, когда жандармы вошли туда, все это протухало уже несколько дней. При такой жаре от этой тухлятины может беда случиться.
Страх перед книжными полками и страх перед микробами. Адамберг взглянул на огромные оленьи рога, все еще лежавшие на полу кабинета и покрытые пылью. Кстати, этот великолепный дар он получил от одного нормандца.
– Зайчихи, оленихи. А он наблюдательный, ваш бригадир. Он что, сам охотник?
– Нет-нет. Мы сразу говорим «зайчиха» и «олениха», потому что знаем, какой он, этот Эрбье. Он безжалостный охотник, он просто изверг. Убивает только самок и детенышей, причем целыми выводками. Стреляет даже в беременных самок.
– Откуда вы знаете?
– Об этом все знают. Один раз Эрбье даже судили, когда он убил самку кабана с выводком совсем маленьких поросят. А еще он застрелил оленят. Вот ужас-то. Добычу он приволакивает только по ночам. И точно могу сказать: уже давно никто не охотится вместе с ним. От него отвернулись даже те, кто бьет зверя, чтобы прокормиться. Эрбье исключили из охотничьего союза Ордебека.
– Значит, у него десятки врагов, мадам Вандермот.
– Ну, во всяком случае, к нему никто не ходит.
– Думаете, охотники надумали его убить? Так? Или, может, противники охоты?
– О нет, комиссар. Это был кто-то другой.
После недолгой передышки у женщины начался новый приступ страха. Но боялась она уже не стеллажей с папками. Адамберга сейчас интересовал только этот необоримый ужас, въевшийся в ее душу, а дело Эрбье явно не стоило того, чтобы тащиться сюда из нормандской глуши.
– Если вы ничего не знаете, – устало проговорил он, – или вам запрещено об этом говорить, то я не смогу вам помочь.
В дверном проеме майор Данглар энергично жестикулировал, пытаясь привлечь его внимание. Есть новости о восьмилетней девочке, которая убежала в Версальский лес после того, как разбила бутылку с соком о голову брата своего дедушки. Тот успел добраться до телефона и только потом потерял сознание. Адамберг дал понять Данглару и женщине, что его рабочий день заканчивается. На носу летние каникулы, через три дня в Конторе останется всего треть сотрудников, надо было побыстрее закрывать текущие дела. Женщина поняла, что у нее осталось совсем мало времени. В Париже все надо делать по-быстрому, викарий ее предупреждал, и хотя маленький комиссар был с ней приветлив и терпелив, это ничего не меняет.
– Лина, моя дочь, – быстро проговорила она, – видела Эрбье. Она его видела за две недели и два дня до того, как он исчез. Она рассказала об этом хозяину, на которого работает, и в конце концов об этом узнал весь Ордебек.
Данглар опять разбирал папки с бумагами, на его высоком лбу обозначилась складка – знак недовольства. Майор видел Вейренка в кабинете у Адамберга. Какого черта он там делал? Он подпишет заявление? Вернется на службу? Решение надо было принять сегодня вечером. Данглар остановился у ксерокса и погладил огромного кота, разлегшегося на крышке, как будто прикосновение к мягкой шерсти могло его утешить. Причины его антипатии к Вейренку были постыдными. Какая-то глухая, неотступная, почти женская ревность, упорное нежелание подпускать этого человека к Адамбергу.
– Нам надо будет поторопиться, мадам Вандермот. Ваша дочь видела Эрбье и что-то навело ее на мысль, что он будет убит?
– Да. Он истошно вопил. И, кроме него, там было еще трое. И все это происходило ночью.
– Там была драка? Из-за олених и оленят? Во время какого-то собрания? Праздничного ужина охотников?
– О нет.
– Приходите завтра или послезавтра, – подвел итоги Адамберг, направляясь к двери. – Приходите, когда сможете говорить.
Хмурый Данглар ждал комиссара, сев на угол своего стола.
– Нашли девочку? – спросил Адамберг.
– Ребята обнаружили ее на дереве. Забралась на самую верхушку, как маленький ягуар. Держит в руках песчанку и ни за что не хочет отдавать. Песчанка выглядит отлично.
– Что такое песчанка, Данглар?
– Это такой маленький грызун вроде полевой мыши. Дети их обожают.
– А девочка? В каком она состоянии?
– Примерно в таком, как ваш голубь. Еле живая от голода, жажды и усталости. Сейчас она в больнице. Одна из сестер отказывается входить в палату из-за песчанки, которая юркнула под кровать.
– Девочка объяснила почему?
– Нет.
Данглар отвечал неохотно, думая о чем-то своем. День выдался неподходящий для болтовни.
– Она знает, что брат ее дедушки остался жив?
– Да. От этого известия она вроде бы испытала облегчение и одновременно разочарование. Они жили там вдвоем неизвестно с каких пор, и она ни разу не переступила порог школы. И мы теперь совсем не уверены, что он действительно брат ее дедушки.
– Ладно, отправим группу в Версаль для расследования. Скажите лейтенанту, который займется этим делом, чтобы он не убивал песчанку. Пускай ее посадят в клетку и кормят.
– Это так важно?
– Разумеется. Возможно, этот зверек – единственное, что у нее есть в жизни. Секундочку.
Адамберг торопливо направился в кабинет Ретанкур, которая как раз смачивала голубю лапы водой.
– Вы его продезинфицировали, Ретанкур?
– Не все сразу, – ответила Ретанкур. – Сначала надо было спасти его от обезвоживания.
– Отлично. Веревку не выбрасывайте, я хочу отдать ее в лабораторию. Жюстен уже договорился с экспертом, он сейчас придет.
– Он меня обкакал, – невозмутимо сообщила Ретанкур. – А что от вас нужно этой маленькой женщине? – спросила она, показывая на дверь кабинета.
– Ей нужно сказать мне нечто такое, чего она не хочет говорить. Это воплощенная нерешительность. Она уйдет сама либо ее выставят, когда будут закрывать помещение.
Ретанкур полупрезрительно пожала плечами: нерешительность была абсолютно чужда ее стилю поведения. Вот почему быстротой реакции она далеко превосходила всех остальных сотрудников Конторы, а их было двадцать семь человек.
– А Вейренк? Он тоже никак не может решиться?
– Вейренк решился уже давно. Легавый или учитель: что бы вы предпочли? Учительство – добродетель, которая нас озлобляет. Ловля преступников – порок, который вырабатывает в нас гордыню. А поскольку от добродетели отказаться легче, чем от порока, то выбора у нас нет. Я еду в Версаль, в больницу, пообщаться с так называемым братом дедушки.
– Что будем делать с голубем? Я не могу взять его домой, у моего брата аллергия на птиц.
– Брат живет у вас?
– Да, временно. Его выставили с работы, он украл в гараже ящик болтов и машинное масло.
– Сможете вечером принести его ко мне? В смысле, голубя?
– Смогу, – проворчала Ретанкур.
– Будьте осторожны, по саду бродят кошки.
Рука маленькой женщины робко легла ему на плечо. Адамберг обернулся.
– Той ночью, – медленно проговорила она, – Лина видела, как проехало Адское Воинство.
– Кто?
– Адское Воинство, – негромко повторила женщина. – И с ними был Эрбье. И он кричал. И трое остальных тоже.
– Это такое объединение? Организация, как-то связанная с охотой?
Мадам Вандермот недоверчиво взглянула на Адамберга.
– Адское Воинство, – произнесла она тихо-тихо. – Дикая Охота. Вы что, не слышали об этом?
– Нет, – сказал Адамберг, стойко выдерживая ее изумленный взгляд. – Зайдите в другой раз и объясните мне, что это такое.
– Неужели вы даже названия этого не слышали? «Свита Эллекена»? – прошептала она.
– Нет, к сожалению, – сказал Адамберг, входя вместе с ней в кабинет. – Вейренк, вы слышали про компанию ребят под названием «братское воинство»? – спросил он, засовывая в карманы ключи и телефон.
– Адское, – поправила женщина.
– Да. Дочь мадам Вандермот видела пропавшего в их компании.
– И не только его, – уточнила женщина. – Еще Жана Глайе и Мишеля Мортамбо. Там был и четвертый, но дочка его не узнала.
На лице Вейренка отразилось крайнее удивление, а затем его верхняя губа приподнялась в полуулыбке. Он был похож на человека, которому сделали нежданный подарок.
– Ваша дочь правда это видела?
– Конечно.
– Где именно?
– Там, где оно проезжает в наших краях. На Бонвальской дороге, в Аланском лесу. Оно всегда проезжает там.
– Это напротив дома вашей дочери?
– Нет, она живет в трех с лишним километрах оттуда.
– Она специально пошла туда посмотреть на них?
– Нет, что вы. Лина девушка здравомыслящая, рассудительная. Просто она оказалась там, вот и все.
– Ночью?
– Оно всегда появляется ночью.
Адамберг вывел маленькую женщину из кабинета, предложив ей зайти завтра или позвонить в другой раз, когда у нее оформится более четкое представление обо всем этом. Вейренк, покусывая ручку, остановил его.
– Жан-Батист, – спросил он, – неужели ты не никогда не слышал об этом? Об Адском Воинстве?
Адамберг покачал головой и быстро пригладил пальцами волосы.
– Тогда спроси у Данглара, – не отставал Вейренк. – Эта тема его очень заинтересует.
– Почему?
– Потому что, насколько я знаю, это предвещает какие-то потрясения. Может быть, даже великие потрясения.
На лице Вейренка снова возникла полуулыбка, и вдруг, словно вдохновленный вторжением Адского Воинства, он поставил свою подпись под заявлением.
IV
Душным вечером, когда Адамберг вернулся домой – позже, чем рассчитывал, потому что с братом дедушки пришлось повозиться, – его сосед, старый испанец Лусио, шумно мочился на дерево в маленьком саду.
– Привет, hombre, – сказал старик, не прерывая своего занятия. – Тебя дожидается один из твоих лейтенантов. Такая большая толстая тетка, высокая и широкая, как шкаф. Ее впустил твой мальчишка.
– Это не большая толстая тетка, Лусио, это многоликая богиня.
– Ах, так это она? – сказал Лусио, застегивая ширинку. – Та, о ком ты все время рассказываешь?
– Да, она богиня. Поэтому она и не может быть похожа на других. Скажи, ты не знаешь, что такое Адское Воинство? Слышал когда-нибудь это название?
– Нет, hombre.
Лейтенант Ретанкур и сын Адамберга, Кромс – его настоящее имя было Армель, но комиссар еще не привык его так называть, поскольку познакомился с ним всего полтора месяца назад, – сидели и курили на кухне, склонившись над выложенной ватой корзиной. Они не обернулись, когда вошел Адамберг.
– Ну что, усек? – без церемоний спросила у молодого человека Ретанкур. – Размачиваешь кусочки сухаря, но только маленькие кусочки, и осторожно закладываешь ему в клюв. Потом закапываешь пипеткой несколько капель воды, только не надо вначале давать слишком много. В воду добавишь одну каплю из этого пузырька. Это тонизирующее.
– Живой пока? – поинтересовался Адамберг: странным образом он чувствовал себя чужим на собственной кухне, где хозяйничали могучая женщина и его почти незнакомый двадцативосьмилетний сын.
Ретанкур выпрямилась, уперев руки в боки.
– Не гарантирую, что он переживет эту ночь. Я целый час вытаскивала веревку, которая врезалась ему в лапки до самых костей, наверно, он бился несколько дней, пытаясь освободиться. Но кости целы. Я продезинфицировала раны, повязку надо менять каждое утро. Бинт вот здесь, – сказала она, стукнув по маленькой коробочке, стоявшей на столе. – Я обработала его средством от блох, так что они его беспокоить не будут.
– Спасибо, Ретанкур. Веревка в лаборатории?
– Да. С этим были трудности, ведь экспертам не платят за исследование веревок, которыми связывали лапы голубям. Кстати, он самец. Это сказал Вуазне.
Лейтенант Вуазне мог бы стать видным зоологом, если бы не властный отец, который, не слушая его возражений, определил его в полицию. Вуазне лучше всего разбирался в рыбах, морских и в особенности речных, его стол был завален журналами по ихтиологии. Но он много знал и о других представителях фауны, от насекомых до летучих мышей, включая также антилоп гну, и научные интересы отчасти отвлекали его от исполнения служебных обязанностей. Дивизионный комиссар, обеспокоенный подобным нарушением устава, сделал ему замечание, так же как в свое время лейтенанту Меркаде, который постоянно спал на рабочем месте. А кто в Конторе без отклонений, спрашивал себя Адамберг. Разве что Ретанкур, но ее с такими способностями и энергией тоже нельзя было отнести к нормальным людям.
После ухода лейтенанта Ретанкур Кромс застыл, растерянно опустив руки и не сводя глаз с двери.
– Она произвела на тебя впечатление, верно? – спросил Адамберг. – Это бывает со всеми, кто видит ее в первый раз. И в другие разы тоже.
– Она очень красивая, – сказал Кромс.
Адамберг удивленно взглянул на сына: красота Виолетты Ретанкур явно не бросалась в глаза. Так же, как изящество, обаяние и любезность. Во всех отношениях она являла полную противоположность своему имени, которое в нашем представлении связано с чем-то чарующим, нежным и хрупким. Правда, черты лица у нее были тонкие, но все портили слишком пухлые щеки, мощная нижняя челюсть и бычья шея.
– Может, и красивая, – согласился Адамберг: он не хотел критиковать вкус молодого человека, которого знал так недавно.
Так недавно, что еще не задавался вопросом, умен ли он. А если да, то какой у него ум? Глубокий или поверхностный? Впрочем, было одно обстоятельство, которое успокаивало совесть комиссара. Он знал, что большинство людей и даже он сам редко когда задумываются о своем уме. Но если его не волнует собственный интеллектуальный уровень, надо ли волноваться насчет Кромса? Вейренк уверял Адамберга, что Кромс – способный молодой человек, но комиссар пока что не понял, какие именно у него способности.
– Привет, hombre, – сказал старик, не прерывая своего занятия. – Тебя дожидается один из твоих лейтенантов. Такая большая толстая тетка, высокая и широкая, как шкаф. Ее впустил твой мальчишка.
– Это не большая толстая тетка, Лусио, это многоликая богиня.
– Ах, так это она? – сказал Лусио, застегивая ширинку. – Та, о ком ты все время рассказываешь?
– Да, она богиня. Поэтому она и не может быть похожа на других. Скажи, ты не знаешь, что такое Адское Воинство? Слышал когда-нибудь это название?
– Нет, hombre.
Лейтенант Ретанкур и сын Адамберга, Кромс – его настоящее имя было Армель, но комиссар еще не привык его так называть, поскольку познакомился с ним всего полтора месяца назад, – сидели и курили на кухне, склонившись над выложенной ватой корзиной. Они не обернулись, когда вошел Адамберг.
– Ну что, усек? – без церемоний спросила у молодого человека Ретанкур. – Размачиваешь кусочки сухаря, но только маленькие кусочки, и осторожно закладываешь ему в клюв. Потом закапываешь пипеткой несколько капель воды, только не надо вначале давать слишком много. В воду добавишь одну каплю из этого пузырька. Это тонизирующее.
– Живой пока? – поинтересовался Адамберг: странным образом он чувствовал себя чужим на собственной кухне, где хозяйничали могучая женщина и его почти незнакомый двадцативосьмилетний сын.
Ретанкур выпрямилась, уперев руки в боки.
– Не гарантирую, что он переживет эту ночь. Я целый час вытаскивала веревку, которая врезалась ему в лапки до самых костей, наверно, он бился несколько дней, пытаясь освободиться. Но кости целы. Я продезинфицировала раны, повязку надо менять каждое утро. Бинт вот здесь, – сказала она, стукнув по маленькой коробочке, стоявшей на столе. – Я обработала его средством от блох, так что они его беспокоить не будут.
– Спасибо, Ретанкур. Веревка в лаборатории?
– Да. С этим были трудности, ведь экспертам не платят за исследование веревок, которыми связывали лапы голубям. Кстати, он самец. Это сказал Вуазне.
Лейтенант Вуазне мог бы стать видным зоологом, если бы не властный отец, который, не слушая его возражений, определил его в полицию. Вуазне лучше всего разбирался в рыбах, морских и в особенности речных, его стол был завален журналами по ихтиологии. Но он много знал и о других представителях фауны, от насекомых до летучих мышей, включая также антилоп гну, и научные интересы отчасти отвлекали его от исполнения служебных обязанностей. Дивизионный комиссар, обеспокоенный подобным нарушением устава, сделал ему замечание, так же как в свое время лейтенанту Меркаде, который постоянно спал на рабочем месте. А кто в Конторе без отклонений, спрашивал себя Адамберг. Разве что Ретанкур, но ее с такими способностями и энергией тоже нельзя было отнести к нормальным людям.
После ухода лейтенанта Ретанкур Кромс застыл, растерянно опустив руки и не сводя глаз с двери.
– Она произвела на тебя впечатление, верно? – спросил Адамберг. – Это бывает со всеми, кто видит ее в первый раз. И в другие разы тоже.
– Она очень красивая, – сказал Кромс.
Адамберг удивленно взглянул на сына: красота Виолетты Ретанкур явно не бросалась в глаза. Так же, как изящество, обаяние и любезность. Во всех отношениях она являла полную противоположность своему имени, которое в нашем представлении связано с чем-то чарующим, нежным и хрупким. Правда, черты лица у нее были тонкие, но все портили слишком пухлые щеки, мощная нижняя челюсть и бычья шея.
– Может, и красивая, – согласился Адамберг: он не хотел критиковать вкус молодого человека, которого знал так недавно.
Так недавно, что еще не задавался вопросом, умен ли он. А если да, то какой у него ум? Глубокий или поверхностный? Впрочем, было одно обстоятельство, которое успокаивало совесть комиссара. Он знал, что большинство людей и даже он сам редко когда задумываются о своем уме. Но если его не волнует собственный интеллектуальный уровень, надо ли волноваться насчет Кромса? Вейренк уверял Адамберга, что Кромс – способный молодой человек, но комиссар пока что не понял, какие именно у него способности.