Рогов всегда изумлялся совершенству природы, и теперь ему казалось, что он проводит заключительный эксперимент, наблюдая за тем, как освобождающаяся душа покидает тело. О том, что будет с душой дальше, он не знал и не хотел думать, но сам момент остановки всех жизненных функций на фоне продолжающейся работы мозга его поражал и увлекал. Он запоминал все до мельчайших подробностей, только мешала отдаться этому наблюдению до конца боль в сердце. Он отказывался верить в реальность того, что ощущал, но не мог и не верить в это. С его сознанием творилось что-то странное. Машина ехала очень мягко, но каждый толчок отдавался в измученном теле, и хотелось, чтобы его скорее оставили в покое. Все потонуло в мутно-желтой петербургской мгле, и не было города, а снова раскинулось вокруг болото, которое так и не смог осушить великий император и его несчастные рабы. Академик не почувствовал, как машина остановилась, чтобы подобрать бросившуюся под колеса девушку. Он был уже вне мира и знал, что до конца эту дорогу ему не осилить. Он оказался в потоке воды, что текла по трубе, и его несло так стремительно, как бывает, когда кружишься и закрываешь глаза или когда самолет в последний момент, перед тем как оторваться от земли, бежит по взлетной полосе. Он должен был вот-вот взлететь, но, когда ощутил рядом с собой присутствие другого человека, в нем что-то изменилось. Скорость упала, боль в сердце возобновилась, и оторвавшаяся было душа налилась мягкой тяжестью. Рогов стал судорожно хватать пальцами воздух. Находившийся возле него врач не понимал, что он хочет, тревожно наклонялся, щупал пульс, пытался понять шевеление роговских губ. Наконец он догадался и придвинул руку больного к девушке. Академик затих, и страдальческая гримаса на его лице расправилась. ... Рогов очнулся, услышав голоса. - Какого черта вы ее привезли? - Не бросать же было на улице. - Сами в районную повезете. - У нее едва пульс прощупывается. - Тут не богадельня. Больной открыл глаза и с усилием произнес: - Где девушка? - Какая девушка, Виктор Владимирович? - Где девушка, которая была в машине? - Не было никакой девушки. С чего вы взяли? - В машине была девушка, она меня вытащила,- сказал Рогов упрямо.- Позовите ее сюда. - Виктор Владимирович, вас вытащила медицина. И потом это ведомственная больница. Я не имею права держать в ней посторонних. - Положите ее в одну палату со мной. - Это невозможно. - Тогда, черт возьми, я уйду отсюда вместе с ней! Он попытался приподняться, на лице у него выступили капельки пота, и заведующая поморщилась, как морщатся родители, когда избалованный ребенок приносит домой драную кошку. - Хорошо, мы положим ее вместе с вами, но если завтра вы обнаружите у себя чесотку или вшей, то претензий нам не предъявляйте. Дыхание девушки было неровным и судорожным, веки вздрагивали - Рогов смотрел на нее не отрываясь. Что-то очень необычное в ней было. Тонкое лицо, спутанные волосы, длинные вздрагивающие ресницы и полуоткрытый детский рот с припухлыми губами - все это тронуло его необыкновенно, и академик ощутил нежность, какую он давно, а быть может, никогда ни к кому не испытывал. Бесшумно вошла медсестра, пожилая женщина, страдавшая нервным тиком и оттого казавшаяся недовольной, хотя на самом деле очень добрая и столь же болтливая. - Что с ней? - Двухсторонняя пневмония и страшное истощение. Вы только заведующей ничего, ради Бога, не говорите. - Что такое? - Если б вчера не привезли, опоздали б. На исходе была. А кто она вам, Виктор Владимирович? Знакомая какая? Рогов покачал головой. - В милицию сообщить надо. Сами посудите: документов при ней никаких, одета в одно платьице зимой - мало ли что? - Не надо в милицию,- сказал Рогов.- Считайте, что она моя родственница. Девушка очнулась в сумерках. Она долго лежала с открытыми глазами и прислушивалась к своему телу, точно не веря, что оно к ней вернулось. Постепенно стали различаться очертания предметов в комнате, и она долго не могла понять, почему они не совпадают с теми, к которым она привыкла. Зажегся свет, больная повернула голову, зажмурилась, снова открыла глаза. Веки отяжелели, и каждое из этих действий требовало от нее сил. - Есть хочешь? Она мотнула головой. - Пить? - Да,- шевельнулись бледные губы. Рогов налил воды и поднес к ее рту. - У тебя родные или знакомые есть? - Нет. - Хорошо, спи. Тебе надо набираться сил. Забудь обо всем. Когда выздоровеешь, станешь жить у меня.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОГНЕННОЕ КРЕЩЕНИЕ

Глава I. Оглашение

Однажды между Божественным Искупителем Борисом Филипповичем Люппо и самоуверенным молодым священником одного из недавно открывшихся приходов на Петроградской стороне состоялось нечто вроде диспута. На диспут пригласили сторонних наблюдателей и журналистов. Рыжий попик бойко наскакивал на Учителя, истерично выкрикивал о лжепророках и антихристе и угрожал погибелью души всем, кто за Искупителем следует. Автор Последнего Завета смотрелся намного предпочтительнее кликушествующего отца. Он держался с большим достоинством, проявил исключительную веротерпимость и мягкость и играючи отбил все наскоки, уличив оппонента в незнании Писания. Совершенно раздосадованный батюшка стал апеллировать к городовому, требовать закрытия секты и кричать, что наступившие времена во сто крат хуже коммунистических, чем полностью уронил себя в глазах наблюдавших за спором зрителей. Слава Церкви росла, проповеди Искупителя записывались от руки, на магнитофоны и видеокамеры и распространялись по всей стране. Община выпускала газету и журнал, печатала книги, занималась благотворительностью, устраивала бесплатные обеды для пенсионеров, посылала подарки в детские дома, и все это делалось нешумно и благородно. Их было уже несколько тысяч. Залы кинотеатров и домов культуры, которые они арендовали для проповедей, не вмещали всех желающих, и люди стояли на улицах. Приходили напуганные, одинокие, не нашедшие места в жизни, бездетные супружеские пары и многодетные матери-одиночки, вчерашние партийные работники и правозащитники, всегдашние правдоискатели и жулики, разочаровавшиеся в деньгах бизнесмены и потерявшие себя и свой талант артисты. Казалось, в ту пору, когда вокруг все сгущается и жизнь становится страшнее и непредсказуемее, Церковь Последнего Завета сделалась единственным прибежищем для всех измученных и усталых людей. Здесь никто не отталкивал неопытных и робких, как в казенных православных храмах, здесь любили и рады были каждому - сам воздух и лица были другими. Однако по мере того как Колдаев стал понемногу разбираться в сложной иерархии Церкви, она все меньше напоминала ему любителей провести в суровую эпоху время в теплом кругу. Точнее, то, что видел раньше он, и то, что видели эти тысячи неофитов, было лишь верхушкой уходящего под воду айсберга. Все последователи учения делились на два разряда: званых и избранных. Среди званых были послушники и оглашенные. Среди избранных - верные и апостолы. Покуда скульптор находился на самой низшей ступени, его допускали лишь на незначительную часть молитв, после чего он покидал богослужения вместе с другими послушниками, и ему оставалось только мечтать о том часе, когда его возвысят до ранга избранных. Избранные отличались от званых, как умудренные жизнью взрослые отличаются от беспечно играющих детей. Они хранили в себе знание некой тайны, которую скульптору надлежало узнать, но крохи этой тайны становились ведомы ему уже теперь. Так он узнал, что Учитель беседует с космосом и черпает оттуда силу, ему открыты будущее и судьба цивилизации. "Это гораздо ближе, чем вы думаете",- говорил он ученикам. Он говорил также о том, что скоро будет знамение и грядет его час объявить о своем пришествии миру. К ним придут миллионы, и он поставит верных управлять человеческим стадом. Тогда состоится массовое крещение человеков, но блажен тот, кто успеет до этого часа принять крещение. Божественный Искупитель выбирал счастливцев по одному ему ведомым причинам, и никогда нельзя было понять, почему один человек стремительно возвышался, а другой так и оставался никем. Продвижение Колдаева произошло, однако, довольно быстро. Полгода спустя после привода состоялось его оглашение. Скульптору велели разуться и босиком пройти в комнату, где находились только апостолы. Они были одеты в большие светлые балахоны, на Учителе одежда была темной. Одиннадцать пар глаз в упор глядели на Колдаева. - Ты выдержал испытательный срок,- произнес Искупитель негромко,- и готов к тому, чтобы постичь тайну моего завета. Не всякий сможет ее вместить, но лишь тот, кто в нее уверует, спасен будет. Знаешь ли ты, кто я есмь? - Искупитель. - Я есмь Господь Исус Христос, тайно пришедший на Землю, чтобы отделять пшеницу от плевел. Верующий в меня да не умрет, но унаследует жизнь вечную. Я пришел, чтобы взять с собою сто сорок четыре тысячи верных и предать остальных адской муке. Хочешь ли ты спастись? - Да. - Веруешь ли в то, что я есмь Христос, Сын Бога Живаго? - Да. - Согласен ли ты с тем, что пути назад у тебя не будет и, раз вступив в эту обитель, ты не сможешь ее покинуть? - Да. В спину скульптора кто-то подтолкнул или же он сам упал на колени и коснулся губами руки Искупителя - этого он не осознавал. Его накрыли краем одежды. Братия серьезно и молча смотрела на него, но оглашенный не видел вокруг ничего. С этого момента положение Колдаева в общине переменилось. Его еще не допускали на сокровенные агапы верных, но теперь он присутствовал при молитвах, трапезах и разговорах самых близких к Искупителю людей. Здесь все было иное, чем на первых ступенях восхождения,- более страшное, таинственное и обжигающее, словно он действительно поднимался на поднебесную гору, где в разреженном воздухе нечем было дышать. Все дни напролет Колдаев выполнял духовные упражнения и читал завет Искупителя. Он почти ничего не ел и мало пил, но при этом не испытывал голода. В его душе и теле все было подчинено одной цели - подняться еще на одну ступеньку, стать совершеннее и вместить в себя полноту учения. С ним много времени проводил личный духовник, кроткий и добрый человек, бывший в Церкви с самого дня ее основания. От него Колдаев узнал, что община возникла еще до Явления Учителя или же, вернее, что Явление Его было предсказано братией много лет назад. Иногда духовник хотел сказать что-то большее, но всякий раз обрывал себя и говорил лишь, что всю полноту истины Колдаев узнает, приняв крещение. Для поддержания сил его поили настоями тибетских трав, и он чувствовал себя ко всему восприимчивее, чем обычно. Вечерами он исповедовался перед духовником и получал наставления, после чего сразу засыпал. Но и во сне ему слышался мерный голос, призывавший отсечь все лишнее и сосредоточиться на главном.

Оглашенных было несколько человек. Как и Колдаев, под руководством апостолов и Божественного Искупителя они готовились к принятию таинства. Эта подготовка занимала несколько месяцев, во время которых оглашенные не общались ни с кем, кроме духовников. Однако был среди них один человек, непохожий на других кандидатов. Он делал как будто то же, что и остальные, но в его глазах скульптор иногда подмечал усмешку. Однажды после долгой медитации он заговорил с Колдаевым и сказал, что не верит ни в божественность Искупителя, ни в откровение завета, а проник в секту только с научными целями как психолог. Он называл Учителя грамотным гипнотизером, говорил, что тот пользуется психотропными средствами и методикой кодирования, и прибавлял, что за этими методами большое будущее. - Зачем ты мне об этом говоришь? - спросил Колдаев. - Я хочу уберечь тебя от ошибки. Не принимай так близко к сердцу все, что здесь происходит. Изменения в психике верующих необратимы. - Ты не боишься, что я скажу об этом Учителю? - Он все знает. - Но почему в таком случае не изгонит тебя? - Ему нужны сохранившие трезвость рассудка. Как иначе он сможет удержать в повиновении стольких людей, забрать их имущество, лишить свободы и превратить в рабов? - Ты говоришь, как наши враги. - О нет! Они его недооценивают. Божественный Искупитель не безумец, не глупец и не шарлатан, каким его пытаются изобразить. И уж тем более не дешевый кидала. Во всех его действиях присутствует куда более тонкий и далекий расчет. - Какой расчет? - возмутился Колдаев. - Человечество в скором времени неизбежно придет к тому, что многомиллионными массами будут управлять единицы. Будущее вовсе не за Америкой, Японией или Европой, как это принято думать, оно за Ираком или Северной Кореей. Экологическая катастрофа заставит людей себя обуздать и отказаться от привычного образа жизни. Мы живем сегодня не по средствам, вершина материального благосостояния человечеством пройдена, но кто с этим смирится? Попробуйте убедить разжиревшего обывателя добровольно отказаться от машин, самолетов, холодильников, компьютеров, телевизоров, доказать ему, что иначе цивилизация разорится и погибнет. Люди не поверят. Они привыкли к прогрессу и взбунтуются. Но другого выхода, чем самоограничение, завтра у нас не будет. И, чтобы быдло не зароптало, чтобы не было всеобщего бунта, потребуются новая идеология и новые вожди, подобные нашему Искупителю. Поверь мне, за этим человеком стоят громадные силы, с которыми и бороться-то бесполезно, но только тебя мне почему-то жалко. - Почему? - Мало того, что ограбил он тебя, загубишь ты ведь здесь свой талант и себя загубишь. - Я в твоих советах не нуждаюсь! Лучше о себе позаботься,- произнес скульптор оскорбленно. - За меня не беспокойся,- усмехнулся психолог.- На меня его штучки не действуют. Я вот только хочу еще посмотреть, что у них там во время крещения происходит. А потом все, хватит. А ты чем раньше отсюда уйдешь, тем лучше. Разговор этот не то чтобы посеял в душе скульптора сомнения, но немного омрачил то высокое состояние души, в котором бывший хозяин особняка пребывал последние месяцы. Колдаев гнал крамольные мысли прочь, но поделать с ними ничего не мог, слова психолога въелись в его мозги, точно и тот тоже умел кодировать. На исповеди он рассказал обо всем духовнику. - В Церковь приходят разные люди,- ответил наставник негромко.- Но конечных ее целей они не знают. Подождем, что этот человек скажет время спустя. Вскоре психолог исчез. Спрашивать о том, где находится тот или иной из братьев, было не принято, Колдаев решил, что он был изгнан или сам ушел из общины, и почувствовал облегчение. Однако некоторое время спустя в одном из новообъявленных верных он узнал лазутчика. "Неужели он и туда прокрался?" - подумал скульптор тоскливо. Но то, как изменился этот человек, Колдаева поразило и повергло в состояние мистического ужаса. Не было в Церкви ни одного человека, более преданного Учителю. Из тайного противника учения он стал его страстным поборником. Он покаялся перед братией в том, что был заслан в Церковь враждебными ей силами, отрекся от всего, что говорил раньше, и если бы скульптор не помнил насмешки в глазах психолога, то никогда не поверил бы, что этот человек вообще мог в чем-либо сомневаться. - Что с тобой случилось? - спросил он неуверенно психолога, когда они остались одни. - Все, что говорит Учитель,- правда,- ответил тот, прямо глядя Колдаеву в глаза.- Он на самом деле Христос, сын Бога Живаго.

Глава II. Кровавая сауна

Своего крещения скульптор ждал с той же нетерпеливостью, страхом и счастьем, с каким беременная женщина ждет рождения ребенка. Предстоящее таинство было для него тем, что он называл вдохновением гения: одиночество, ледок самопожертвования и самоотречения, который окутывает каждого подлинного художника. Он был убежден, что сможет вылепить задуманную скульптуру, но, когда заветный день был назначен, Колдаев ощутил неожиданное беспокойство. Это было похоже на то чувство, которое испытывает человек в последние часы перед долгой дорогой. Накануне его потянуло на волю. Покидать общину без благословения никому не разрешалось, но по праву бывшего домовладельца Колдаев пользовался некоторыми льготами. Он вышел на улицу уже в изрядно позабытый им город. Стояла осень, один из последних ее погожих деньков, какие бывают перед холодами. Он пошел наугад долгой дорогой по каналам, широким проспектам и глухим переулкам. Как же здесь все переменилось! Год назад, когда он уходил в заточение, еще вовсю бушевал спиртовой кризис, барыги на Кировском предлагали талоны на водку, теперь она продавалась на каждом шагу. Народ с любопытством рассматривал диковинные заморские товары, но покупать не решался, и немногие, приобретшие банку пива или шоколадку, чувствовали себя богачами и вызывали завистливые взгляды. Город сделался чужим. Другими были в нем люди, их лица, глаза, даже походка. Но Колдаева поразили не Ленинград и его перемены - гораздо сильнее переменился он сам. Он находился в состоянии необыкновенной раздвоенности, и странно было ему поверить, что это он идет по городу и может выбирать дорогу. Все сомнения давно улеглись в его душе, он знал, что завтра для него начнется иная жизнь, он будет спасен и никогда более никакой соблазн не проникнет в его сердце, но сейчас в эти последние часы грешной жизни Колдаев оттягивал и оттягивал момент возвращения. Все было как будто верно и решено, но он уходил все дальше в сторону центра, туда, где больше было толпы, сутолоки и разноязыкой речи. Вдруг кто-то его окликнул. Скульптор поворотился. - Не узнаешь? Рыжеволосая девица с чувственными губами вызывающе и дерзко смотрела на него. - Что ж в гости-то больше не зовешь? Колдаев вспомнил, как год назад эта девица сидела, развалившись в его кресле, так что были видны ее черные шелковые трусики, и пила водку. За год она стала еще распутнее. - Ты грязна,- произнес он с отвращением. - Скажите пожалуйста, чистый какой! А помнишь, ты просил меня найти ту девку с вокзала? Что-то забытое шевельнулось в его душе. - Ты знаешь, где она? - Знаю. Но скажу только у себя дома. Да не бойся ты меня. Малохольный какой-то. Судя по всему, девица не слишком бедствовала. Она снимала трехкомнатную квартиру на Большой Пушкарской, но выглядела квартира довольно странно. Вдоль стен стояли штативы, висели осветительные лампы, а в каждой комнате было по кровати. - Что у тебя здесь? Притон? - Студия,- сказала она коротко. На кровати валялось несколько фотографий. Они поразили его невероятной грубостью и бесстыдством. Совокупляющиеся пары, свальный грех, ласкающие друг друга женщины, целующиеся мужчины. По сравнению с этой продукцией то, что делал некогда гроссмейстер Ордена эротоманов, выглядело невинной забавой. Девица меж тем прикатила сервировочный столик с водкой и закусками и села напротив скульптора. Ее красивые, чуть раскосые глаза смотрели насмешливо и вызывающе, и некогда уверенный в себе, покоривший стольких женщин ваятель почувствовал себя растерянным и смущенным. Он боялся этой женщины подростковым страхом. Она угадывала его состояние, и робость скульптора забавляла и возбуждала ее. - Выпьем? - предложила девица, наливая ему вместительную рюмку, больше подошедшую бы для вина, чем для водки. - Мне нельзя,- произнес он неуверенно.- Где та девушка? - Выпьешь - скажу. То, что пить после стольких месяцев воздержания ему не следовало, он понял сразу же. Оглашенного накрыло горячей волной, и все поплыло у него перед глазами. - Где она? - повторил он, тяжело ворочая языком. - За богатого старичка замуж вышла. - Врешь! Девица порылась в ящике и протянула ему фотографию: его стыдливая натурщица стояла рядом с высоким бровастым стариком, чем-то похожим на сановника екатерининских времен. - Откуда это у тебя? - Хозяин в загсе подрабатывал, пока здесь дело не открыл. - Значит, с ней теперь все? - пробормотал скульптор тупо. - А я тебе ее не заменю? - усмехнулась рыжеволосая и подтолкнула своего безвольного гостя к кровати, служившей сценой для съемок.

Домой Колдаев вернулся поздней ночью. За несколько часов погода переменилась. Нанесло тучи, холодный и сильный северный ветер продувал прямые переулки, как аэродинамическую трубу. Скульптора мутило, била дрожь и мучило то же странное состояние душевного отравления, что испытал он, вернувшись от Бориса Филипповича в самый первый раз. Ему было страшно вспомнить о том, как он перечеркнул одним махом все, к чему шел целый год, и еще страшнее подумать, как он расскажет или, напротив, утаит случившееся от наставника и что ждет его теперь дальше: изгнание, проклятие, вечный позор или гибель? По дороге он купил на Кировском бутылку водки и у себя в келье открыл ее и жадно стал пить. Его уже не сшибало теперь, напротив, он как будто не пьянел, а трезвел. Из глубины затравленного сознания к нему стал возвращаться рассудок. Последние несколько месяцев жизни показались мутным сном, и чем больше он пил, тем нелепее и бессвязнее этот сон становился. Вдруг ему почудилось, что из сауны, которую Божественный Искупитель приспособил под крещальню, доносятся необычные звуки. Любопытство и хмель подхлестнули художника. Он спустился в подвал и приоткрыл окошко, через которое раньше фотографировал знаменитых женщин. В сауне находились одни лишь апостолы. В руках они держали свечи, и освещенные пламенем лица были видны необыкновенно отчетливо. Эти лица Колдаева испугали: обычно ко всему равнодушные и отрешенные, они выглядели восторженно и как будто сияли, но в их восторге и молитвенном экстазе ему почудилось что-то неприятное. Водка ли так странно на него подействовала, но он увидел в эту минуту все в ином свете, почти так же, как в самый первый вечер, когда пришел на Васильевский остров, только теперь происходившее показалось ему не дурной самодеятельностью, но веками отработанным профессионализмом. Тот дурман, в котором скульптор находился последние месяцы, рассеялся, и Колдаев испытал невыносимое омерзение. Кругом он чувствовал один только смрад, еще больший, чем в порнографической студии. Смрадными были лица людей в белых балахонах, смрадом была пропитана вся мастерская, его тело, руки, душа - только маленький участок сознания оказался нетронутым и чудом уцелел. Ввезли каталку. На ней лежал в беспамятстве обнаженный человек. Апостолы принялись его мыть и долго дочиста терли бесчувственное тело. Во всем, что они делали, в их лицах и движениях, в слаженности и отрепетированности их действий было что-то зловещее. Они словно собирались совершить черную мессу, ритуальное убийство или жертвоприношение. Когда человек был вымыт, Божественный Искупитель взял нож и поднес его к печке. Братия исступленно пела, лица сделались хмельными - нож передавали из рук в руки, он обошел круг и вернулся к Учителю. Фигуры в балахонах наклонились над лежащим человеком и заслонили его от Колдаева. Что они делали, он не видел, но, когда через несколько мгновений они выпрямились, увидел на белых одеждах кровь. Она фонтаном била из паха несчастного. Искупитель прижал к ране раскаленный нож. Вслед за тем апостолы начали кружиться по сауне, выкрикивая бессмысленные слова, глаза у них выпучились они прыгали, кричали, гомонили и пели высокими голосами. Скульптор не выдержал и бросился бежать. В келье он жадно приник к горлышку и стал пить водку, точно в ней одной было заключено спасение. В дверь постучали. Колдаев не откликнулся, но заворочался на диване, как бы потревоженный во время глубокого сна. - С ним нельзя дальше тянуть. Он неустойчив.- Он узнал голос психолога. - Ломай дверь. Я окрещу его сейчас же. Колдаев подошел к окну и дернул раму. Она поддалась, но так громко, что треск раздался по всему дому. На улице шел первый снег - мокрые и крупные хлопья ложились на крыши и мостовые, залепляли фонари и глаза редких прохожих. В соседних комнатах зажегся свет и зазвучали голоса. Скульптор перекинулся через подоконник и, цепляясь за водосточную трубу, стал спускаться. К нему подбежал Борис Филиппович и со всего маху ритуальным ножом ударил по пальцам. Колдаев заорал и полетел вниз. - Не давайте ему уйти! Было невыносимо больно, но он собрал все силы и, не оглядываясь, побежал по метельному городу. Фигуры в белых балахонах его преследовали, но сильный снег спас беглеца. Апостолы потеряли его в проходных дворах. Но Колдаев продолжал бежать. Жуткий звериный страх гнал его по городу, где всего несколько часов назад он ностальгически гулял и удивлялся случившимся переменам. Но теперь он не видел ничего. Он бежал и бежал, спрятав под куртку кровоточащие пальцы. Одному Богу ведомо, откуда было у него столько сил, чтобы миновать всю Петроградскую сторону, пересечь Неву и Невский проспект. Наконец, в глухом дворе в дальней части Грибоедовского канала он упал в сугроб и забылся.