Страница:
– Штурмовать эту развалюху? – с недоумением спросил начальник штаба генерал Шнитников.
Но Криденер не терпел возражений, коли решение им уже было принято. Зная его упрямство, Шнитников спорить не стал, тем паче, что взятие турецкой крепости обещало ордена и одобрение свыше. Лишь прикомандированный к Западному отряду представитель ставки нервно сопротивлялся:
– Осмелюсь напомнить, Николай Павлович, что вы получили приказ сдерживать противника. Сдерживать, не давая ему возможности прорваться к нашим переправам на Дунае.
– Наступление – лучший способ держать неприятеля в напряжении, генерал. Не учите пирожника печь пироги.
– Однако, Николай Павлович, не следует при этом…
– Вы прибыли за орденом? После падения Никополя я предоставлю вам такую возможность. Но в самом деле вы не будете принимать участия, ибо генерал, не верящий в целесообразность операции, во сто крат опаснее врага.
Сам Никополь штурмовать не пришлось: турецкий гарнизон капитулировал после непродолжительной артиллерийской бомбардировки. Представитель ставки в сражении не участвовал, переживая это как личное оскорбление. Пока Криденер торжествовал победу, писал реляции и приводил в порядок войска, он одному ему ведомыми путями узнал то, чего так опасался.
– Турки перебрасывают войска в наш тыл, Николай Павлович. Я настоятельно прошу незамедлительно занять Плевну.
Отправить часть войск в Плевну означало для Криденера ослабить собственный отряд. Пойти на это он не мог: ему все ещё мерещился победоносный марш на Софию.
– Я обещал вам, генерал, предоставить возможность отличиться. Так будьте добры сопроводить в Главную квартиру коменданта Никополя Гассана-пашу.
Выведенный из равновесия упрямством Криденера представитель ставки загнал коней на пути к Главной квартире. Конвойные казаки угрюмо ругали сумасшедшего генерала, сам он еле держался на ногах, и только комендант Никополя весело скалил зубы в чёрную бороду. Эта улыбка неприятно поразила императора; он велел увести пленного и стал расспрашивать о подробностях взятия Никополя.
– Ваше Величество, это авантюра. Из Виддина в наш тыл перебрасываются свежие таборы. Знаю об этом достоверно.
– Ты, видимо, устал, – с неудовольствием сказал уже начавший привыкать к победам Александр II. – Это блестящая победа нашего оружия.
– Я умоляю вас, Ваше Величество, умоляю. Велите немедля занять Плевну.
– Отдохни и выезжай в Россию. Здесь ты мне больше не понадобишься.
2
Глава четвёртая
1
2
3
Но Криденер не терпел возражений, коли решение им уже было принято. Зная его упрямство, Шнитников спорить не стал, тем паче, что взятие турецкой крепости обещало ордена и одобрение свыше. Лишь прикомандированный к Западному отряду представитель ставки нервно сопротивлялся:
– Осмелюсь напомнить, Николай Павлович, что вы получили приказ сдерживать противника. Сдерживать, не давая ему возможности прорваться к нашим переправам на Дунае.
– Наступление – лучший способ держать неприятеля в напряжении, генерал. Не учите пирожника печь пироги.
– Однако, Николай Павлович, не следует при этом…
– Вы прибыли за орденом? После падения Никополя я предоставлю вам такую возможность. Но в самом деле вы не будете принимать участия, ибо генерал, не верящий в целесообразность операции, во сто крат опаснее врага.
Сам Никополь штурмовать не пришлось: турецкий гарнизон капитулировал после непродолжительной артиллерийской бомбардировки. Представитель ставки в сражении не участвовал, переживая это как личное оскорбление. Пока Криденер торжествовал победу, писал реляции и приводил в порядок войска, он одному ему ведомыми путями узнал то, чего так опасался.
– Турки перебрасывают войска в наш тыл, Николай Павлович. Я настоятельно прошу незамедлительно занять Плевну.
Отправить часть войск в Плевну означало для Криденера ослабить собственный отряд. Пойти на это он не мог: ему все ещё мерещился победоносный марш на Софию.
– Я обещал вам, генерал, предоставить возможность отличиться. Так будьте добры сопроводить в Главную квартиру коменданта Никополя Гассана-пашу.
Выведенный из равновесия упрямством Криденера представитель ставки загнал коней на пути к Главной квартире. Конвойные казаки угрюмо ругали сумасшедшего генерала, сам он еле держался на ногах, и только комендант Никополя весело скалил зубы в чёрную бороду. Эта улыбка неприятно поразила императора; он велел увести пленного и стал расспрашивать о подробностях взятия Никополя.
– Ваше Величество, это авантюра. Из Виддина в наш тыл перебрасываются свежие таборы. Знаю об этом достоверно.
– Ты, видимо, устал, – с неудовольствием сказал уже начавший привыкать к победам Александр II. – Это блестящая победа нашего оружия.
– Я умоляю вас, Ваше Величество, умоляю. Велите немедля занять Плевну.
– Отдохни и выезжай в Россию. Здесь ты мне больше не понадобишься.
2
Генерал за ненадобностью отбыл в Россию, а барон Криденер получил орден святого Георгия 3-й степени. Однако вместе с поздравлениями от Непокойчицкого пришло и телеграфное предписание серьёзно озаботиться городишком Плевной. Это ещё не звучало приказом, но Криденер умел читать между строк и скрепя сердце выслал к досадной плевненской занозе отряд генерал-лейтенанта Шильдер-Шульднера числом в семь тысяч штыков и чуть более полутора тысяч сабель при сорока шести орудиях.
– Стереть плевок сей с лица земли.
Отряд шёл, как на усмирение, не утруждая себя ни разведкой, ни дозорами. Уже на подходе к городишку Плевне, о гарнизоне которого командир отряда имел весьма смутное представление, в деревеньке Буковлек навстречу русским вышел пожилой болгарин. Закричал, крестом раскинув руки:
– Турки в Плевне, братушки! Много пашей, много таборов, много черкесов!
– Вот мы и пришли их бить, – сказал командир архангелогородцев полковник Розенбом. – Скажи братушкам, пусть завтра в Плевну побольше мяса везут: победу праздновать будем.
Мяса в Плевне хватило: в семь утра Розенбом, ворвавшийся-таки во главе своих солдат в Плевну, был убит у первых домов. Но это случилось на шестнадцать часов позднее встречи с болгарином, а тогда и турок-то никаких ещё не было видно, и усталость уже покачивала солдат. И потому на предостережение никто не обратил внимания. Передовые части миновали деревушку Буковлек, а когда стали спускаться в низину, с Опанецких высот громыхнул первый залп.
Костромской полк тоже обстреляли, но осторожный его командир полковник Клейнгауз выслал вперёд кубанцев. Привычные к таким делам казаки тенями скользнули по балочкам и через полтора часа доложили, что за высотами расположен большой турецкий лагерь. Полковник прикрылся разъездами, приказал отдыхать без костров, отправил донесение по команде и стал терпеливо дожидаться рассвета, завернувшись в шинель подобно своим солдатам. Однако вздремнуть ему не удалось: прискакал командир Донского полка Нагибин. Принимать гостя было не ко времени; выпили коньяку, а затем Нагибин взял Клейнгауза под руку и повёл в сторону от солдатского храпа и офицерского говора. Сказал приглушённо:
– Игнатий Михайлович, прощения прошу, что от дремоты оторвал. Мои казаки самостоятельно поиск произвели. По их донесениям противника – колонн восемь, если не больше. С полковыми котлами, артиллерией и бунчуками[44].
– Моих, Нагибин, добавьте, что кубанцы обнаружили, – озабоченно вздохнул Клейнгауз.
– А мы-то считали, что в Плевне от силы четыре табора. А тут получается…
– Получается, что нужно уходить. Уходить немедля, безо всякого боя.
– Затем и прискакал, Игнатий Михайлович. Надо бы Шильдеру доложить. Ну, это на себя возьму. А вы Криденера уведомите, что Плевна не плевок, как он говорил, а – орешек.
Отправить докладные записки полковники не успели: от Шильдер-Шульднера прибыл нарочный с приказом атаковать Плевну концентрическими ударами. Нагибин, нахлёстывая коня, помчался к себе, а Клейнгауз, сыграв тревогу, приказал оставить ранцы, шинели и обоз и бегом поспешать туда, где полагалось быть полку к началу «концентрического наступления».
Время рассчитали из рук вон плохо: рокот барабанов, играющих атаку, раздался лишь в половине шестого. Офицеры вырвали из ножен сабли, солдаты привычно сбросили на левые руки полированные ложа винтовок, и полки без выстрела пошли в атаку. Шли молча, смыкая шеренги над убитыми и ранеными, копя силу и ярость. И взорвались вдруг хриплым, одинаково страшным как для просвещённой Европы, так и для дикой Азии знаменитым русским «ура».
Костромичам предстояло пройти длинным, пологим скатом к Гривицким высотам, и они прошли, усеяв поле белыми рубахами павших. Здесь перед полком открылись три линии окопов; перестраиваться не было времени, и полк бросился в атаку с ходу. Две линии костромичи взломали единым порывом, когда смертельно раненным пал командир полка. А впереди била в упор третья линия турок, и полк затоптался, теряя порыв и время.
Сражение, вошедшее в историю под названием Первой Плевны, было проиграно изначально, ещё до сигнала атаки, ещё в голове командира. Шильдер-Шульднер потерял ранеными и убитыми более трети своего отряда, и «Вечная память» надолго приглушила звонкую медь полковых оркестров.
Торжествовали в Плевне, с восточной пышностью поздравляя Османа-Нури-пашу. Но Осман-паша не спешил улыбаться.
– Если среди убитых в белых рубахах вы найдёте хотя бы одного сражённого в спину, я возрадуюсь вместе с вами. Укрепляйте высоты. День и ночь укрепляйте высоты и зарывайтесь поглубже. Русских может сдержать только земля.
– Стереть плевок сей с лица земли.
Отряд шёл, как на усмирение, не утруждая себя ни разведкой, ни дозорами. Уже на подходе к городишку Плевне, о гарнизоне которого командир отряда имел весьма смутное представление, в деревеньке Буковлек навстречу русским вышел пожилой болгарин. Закричал, крестом раскинув руки:
– Турки в Плевне, братушки! Много пашей, много таборов, много черкесов!
– Вот мы и пришли их бить, – сказал командир архангелогородцев полковник Розенбом. – Скажи братушкам, пусть завтра в Плевну побольше мяса везут: победу праздновать будем.
Мяса в Плевне хватило: в семь утра Розенбом, ворвавшийся-таки во главе своих солдат в Плевну, был убит у первых домов. Но это случилось на шестнадцать часов позднее встречи с болгарином, а тогда и турок-то никаких ещё не было видно, и усталость уже покачивала солдат. И потому на предостережение никто не обратил внимания. Передовые части миновали деревушку Буковлек, а когда стали спускаться в низину, с Опанецких высот громыхнул первый залп.
Костромской полк тоже обстреляли, но осторожный его командир полковник Клейнгауз выслал вперёд кубанцев. Привычные к таким делам казаки тенями скользнули по балочкам и через полтора часа доложили, что за высотами расположен большой турецкий лагерь. Полковник прикрылся разъездами, приказал отдыхать без костров, отправил донесение по команде и стал терпеливо дожидаться рассвета, завернувшись в шинель подобно своим солдатам. Однако вздремнуть ему не удалось: прискакал командир Донского полка Нагибин. Принимать гостя было не ко времени; выпили коньяку, а затем Нагибин взял Клейнгауза под руку и повёл в сторону от солдатского храпа и офицерского говора. Сказал приглушённо:
– Игнатий Михайлович, прощения прошу, что от дремоты оторвал. Мои казаки самостоятельно поиск произвели. По их донесениям противника – колонн восемь, если не больше. С полковыми котлами, артиллерией и бунчуками[44].
– Моих, Нагибин, добавьте, что кубанцы обнаружили, – озабоченно вздохнул Клейнгауз.
– А мы-то считали, что в Плевне от силы четыре табора. А тут получается…
– Получается, что нужно уходить. Уходить немедля, безо всякого боя.
– Затем и прискакал, Игнатий Михайлович. Надо бы Шильдеру доложить. Ну, это на себя возьму. А вы Криденера уведомите, что Плевна не плевок, как он говорил, а – орешек.
Отправить докладные записки полковники не успели: от Шильдер-Шульднера прибыл нарочный с приказом атаковать Плевну концентрическими ударами. Нагибин, нахлёстывая коня, помчался к себе, а Клейнгауз, сыграв тревогу, приказал оставить ранцы, шинели и обоз и бегом поспешать туда, где полагалось быть полку к началу «концентрического наступления».
Время рассчитали из рук вон плохо: рокот барабанов, играющих атаку, раздался лишь в половине шестого. Офицеры вырвали из ножен сабли, солдаты привычно сбросили на левые руки полированные ложа винтовок, и полки без выстрела пошли в атаку. Шли молча, смыкая шеренги над убитыми и ранеными, копя силу и ярость. И взорвались вдруг хриплым, одинаково страшным как для просвещённой Европы, так и для дикой Азии знаменитым русским «ура».
Костромичам предстояло пройти длинным, пологим скатом к Гривицким высотам, и они прошли, усеяв поле белыми рубахами павших. Здесь перед полком открылись три линии окопов; перестраиваться не было времени, и полк бросился в атаку с ходу. Две линии костромичи взломали единым порывом, когда смертельно раненным пал командир полка. А впереди била в упор третья линия турок, и полк затоптался, теряя порыв и время.
Сражение, вошедшее в историю под названием Первой Плевны, было проиграно изначально, ещё до сигнала атаки, ещё в голове командира. Шильдер-Шульднер потерял ранеными и убитыми более трети своего отряда, и «Вечная память» надолго приглушила звонкую медь полковых оркестров.
Торжествовали в Плевне, с восточной пышностью поздравляя Османа-Нури-пашу. Но Осман-паша не спешил улыбаться.
– Если среди убитых в белых рубахах вы найдёте хотя бы одного сражённого в спину, я возрадуюсь вместе с вами. Укрепляйте высоты. День и ночь укрепляйте высоты и зарывайтесь поглубже. Русских может сдержать только земля.
Глава четвёртая
1
Известие о жестоком разгроме Шильдер-Шульднера было для барона Криденера не только болезненным уколом самолюбию, но и окончательным крушением всех стратегических замыслов. Тут уж стало не до броска на Софию, когда вдруг появившиеся в его тылу турецкие войска, воодушевлённые победой, могли ринуться всей мощью на Свиштов, сокрушить прикрывавший его Воронежский полк и напрочь отрезать от баз снабжения, резервов и самой родной державы далеко прорвавшиеся в Болгарию разбросанные по расходящимся направлениям русские войска.
– Корреспондентов вон, – объявил Криденер ранее всех военных распоряжений.
– Это не совсем удобно, – осторожно начал Шнитников. – Они допущены разрешением…
– Всех – вон! – жёстко повторил барон.
Несмотря на высылку, корреспонденты узнали все, что хотели узнать. Русская пресса поведала о поражении сдержанно, больше упирая на героизм солдат и офицеров, но английская, не говоря уже о турецкой, живописала разгром с ехидством, а какая-то из второстепенных немецких газеток из номера в номер начала печатать неведомо кому принадлежащие записки о походе Наполеона в Россию. При этом англичане утверждали, что турок было вдвое меньше, чем русских, русская печать – что на каждый русский штык приходилось пять турецких, а турецкая загадочно помалкивала, чаще упоминая о воле Аллаха, чем о соотношении сторон.
Узнав о конфузе под Плевной, Николай Николаевич минут пять топал ногами и ругался, как пьяный ломовой извозчик. Непокойчицкий невозмутимо ждал, пока он угомонится, а генерал Левицкий – в последнее время великий князь стал в пику старику все чаще привлекать его помощника – нервно суетился, перекладывая бумаги и все время пытаясь что-то сказать.
– Что он топчется? – заорал главнокомандующий. – Что он тут топчется?
– Осмелюсь обратить внимание Вашего Высочества на цифры, – рука Левицкого чуть дрожала, когда он протянул бумагу. – У турок не менее пятидесяти тысяч, тогда как в отряде Шильдер-Шульднера по донесению барона Криденера…
– Врёт Шульднер, и Криденер твой врёт! – Великий князь бешено выкатил белесые глаза. – Без освещения местности прут, без разведки атакуют, все на авось, на авось! – Он вдруг поворотился к Непокойчицкому:
– Что молчишь? На сколько соврал Криденер?
– Возможно, что Николай Павлович и не соврал, – задумчиво сказал Артур Адамович. – Осман-паша собирает в Плевне всех, кого может, да и по Софийскому шоссе к нему все время идут подкрепления. Коли все принять в расчёт, то можно допустить, что у Османа-паши около сорока таборов низама, несколько эскадронов сувари[45] и не поддающееся учёту число черкесов и башибузуков.
– А пушек? Пушек сколько?
– Вероятно, около шестидесяти. Следует иметь в виду, Ваше Высочество, что неприятель занимает весьма выгодную позицию, которую беспрестанно укрепляет.
Тихий голос Непокойчицкого всегда действовал на великого князя успокаивающе. Посопев ещё немного, Николай Николаевич наконец-таки сел к столу и потребовал карту. Пока Непокойчицкий неторопливо разворачивал её, Левицкий счёл возможным сказать то, о чем его лично просил Криденер.
– Генерал Криденер умоляет Ваше Высочество доверить ему полный разгром Османа-паши. Он дал слово чести смести эту сволочь с лица земли.
Артур Адамович недовольно поморщился: он очень не любил ругани, громких слов и генеральской божбы. Он любил точно обозначенные на картах войсковые соединения и безукоризненное исполнение приказов. Великий князь главнокомандующий заметил его неудовольствие и вдруг повеселел:
– Коли сметёт, так вопрос лишь в помощи да быстроте. Кого можем подчинить Криденеру для уничтожения этого Османки?
– На подходе корпус князя Шаховского, Ваше Высочество, – начал докладывать Левицкий.
– Отряд полковника Бакланова вышиблен турками из Ловчи, – вдруг прервал Непокойчицкий.
– Ну и что? Где Ловча, а где Плевна…
– Рядом, – весомо сказал Артур Адамович и, оттеснив Левицкого, показал на карте опасную близость этих городов. – Если Осман-паша соединится с турками в Ловче…
– Так не дайте ему соединиться! – резко перебил великий князь. – Перебросьте туда кавалерию.
– Туда можно направить Кавказскую бригаду Тутолмина, – сказал Непокойчицкий. – И поставить перед Ловче-Плевненским отрядом активную задачу.
Главнокомандующий молчал, задумчиво барабаня пальцами по карте. Потом спросил неожиданно:
– Сколько у нас пушек?
– Пушек? – Левицкий лихорадочно рылся в бумагах. – Думаю… Около полутора сотен.
– В два раза больше, чем у Османки? Огонь, сокрушительный огонь – вот что мы противопоставим его таборам и черкесам. Отдайте бригаду этому… – Великий князь вдруг расстроился, поскольку всегда гордился своей памятью на имена, а тут вдруг – забыл. – Кого из Ловчи вышибли?
– Подполковника Бакланова, – подсказал Левицкий.
– Вот ему отряд и подчините. Он битый, значит злой.
– Позвольте возразить Вашему Высочеству, – осторожно сказал Непокойчицкий. – Бакланов битый, но не злой, а нерешительный, почему и отдал Ловчу. А нужен решительный: задача сложная, сил мало. И есть только один командир, способный эту задачу выполнить. Генерал Скобелев-второй.
Его Высочество недовольно засопел. Левицкий, очень не любивший Скобелева, позволил себе негромко заметить:
– Ваш протеже – шалопай, Артур Адамович. Его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к этой войне.
– Скобелев – генерал свиты моего брата, – вдруг надуто сказал главнокомандующий. – Не забывайся, Левицкий.
– Прошу простить. Ваше Высочество, – растерялся не ожидавший такого афронта Левицкий. – Мне думалось… Я полагал…
– Лучше Скобелева командира для этого дела у нас нет, – с не присущей ему твёрдостью повторил Непокойчицкий. – Да, он – дерзок, самовлюблен, даже безнравственен, но отважен и упрям. Именно эти качества…
– Решено, – оборвал великий князь. – Пусть докажет, на что способен в европейской войне. Пишите приказ на передислокацию. Но коли уж провалится…
И, неожиданно захохотав, с удовольствием потёр ладони.
– Корреспондентов вон, – объявил Криденер ранее всех военных распоряжений.
– Это не совсем удобно, – осторожно начал Шнитников. – Они допущены разрешением…
– Всех – вон! – жёстко повторил барон.
Несмотря на высылку, корреспонденты узнали все, что хотели узнать. Русская пресса поведала о поражении сдержанно, больше упирая на героизм солдат и офицеров, но английская, не говоря уже о турецкой, живописала разгром с ехидством, а какая-то из второстепенных немецких газеток из номера в номер начала печатать неведомо кому принадлежащие записки о походе Наполеона в Россию. При этом англичане утверждали, что турок было вдвое меньше, чем русских, русская печать – что на каждый русский штык приходилось пять турецких, а турецкая загадочно помалкивала, чаще упоминая о воле Аллаха, чем о соотношении сторон.
Узнав о конфузе под Плевной, Николай Николаевич минут пять топал ногами и ругался, как пьяный ломовой извозчик. Непокойчицкий невозмутимо ждал, пока он угомонится, а генерал Левицкий – в последнее время великий князь стал в пику старику все чаще привлекать его помощника – нервно суетился, перекладывая бумаги и все время пытаясь что-то сказать.
– Что он топчется? – заорал главнокомандующий. – Что он тут топчется?
– Осмелюсь обратить внимание Вашего Высочества на цифры, – рука Левицкого чуть дрожала, когда он протянул бумагу. – У турок не менее пятидесяти тысяч, тогда как в отряде Шильдер-Шульднера по донесению барона Криденера…
– Врёт Шульднер, и Криденер твой врёт! – Великий князь бешено выкатил белесые глаза. – Без освещения местности прут, без разведки атакуют, все на авось, на авось! – Он вдруг поворотился к Непокойчицкому:
– Что молчишь? На сколько соврал Криденер?
– Возможно, что Николай Павлович и не соврал, – задумчиво сказал Артур Адамович. – Осман-паша собирает в Плевне всех, кого может, да и по Софийскому шоссе к нему все время идут подкрепления. Коли все принять в расчёт, то можно допустить, что у Османа-паши около сорока таборов низама, несколько эскадронов сувари[45] и не поддающееся учёту число черкесов и башибузуков.
– А пушек? Пушек сколько?
– Вероятно, около шестидесяти. Следует иметь в виду, Ваше Высочество, что неприятель занимает весьма выгодную позицию, которую беспрестанно укрепляет.
Тихий голос Непокойчицкого всегда действовал на великого князя успокаивающе. Посопев ещё немного, Николай Николаевич наконец-таки сел к столу и потребовал карту. Пока Непокойчицкий неторопливо разворачивал её, Левицкий счёл возможным сказать то, о чем его лично просил Криденер.
– Генерал Криденер умоляет Ваше Высочество доверить ему полный разгром Османа-паши. Он дал слово чести смести эту сволочь с лица земли.
Артур Адамович недовольно поморщился: он очень не любил ругани, громких слов и генеральской божбы. Он любил точно обозначенные на картах войсковые соединения и безукоризненное исполнение приказов. Великий князь главнокомандующий заметил его неудовольствие и вдруг повеселел:
– Коли сметёт, так вопрос лишь в помощи да быстроте. Кого можем подчинить Криденеру для уничтожения этого Османки?
– На подходе корпус князя Шаховского, Ваше Высочество, – начал докладывать Левицкий.
– Отряд полковника Бакланова вышиблен турками из Ловчи, – вдруг прервал Непокойчицкий.
– Ну и что? Где Ловча, а где Плевна…
– Рядом, – весомо сказал Артур Адамович и, оттеснив Левицкого, показал на карте опасную близость этих городов. – Если Осман-паша соединится с турками в Ловче…
– Так не дайте ему соединиться! – резко перебил великий князь. – Перебросьте туда кавалерию.
– Туда можно направить Кавказскую бригаду Тутолмина, – сказал Непокойчицкий. – И поставить перед Ловче-Плевненским отрядом активную задачу.
Главнокомандующий молчал, задумчиво барабаня пальцами по карте. Потом спросил неожиданно:
– Сколько у нас пушек?
– Пушек? – Левицкий лихорадочно рылся в бумагах. – Думаю… Около полутора сотен.
– В два раза больше, чем у Османки? Огонь, сокрушительный огонь – вот что мы противопоставим его таборам и черкесам. Отдайте бригаду этому… – Великий князь вдруг расстроился, поскольку всегда гордился своей памятью на имена, а тут вдруг – забыл. – Кого из Ловчи вышибли?
– Подполковника Бакланова, – подсказал Левицкий.
– Вот ему отряд и подчините. Он битый, значит злой.
– Позвольте возразить Вашему Высочеству, – осторожно сказал Непокойчицкий. – Бакланов битый, но не злой, а нерешительный, почему и отдал Ловчу. А нужен решительный: задача сложная, сил мало. И есть только один командир, способный эту задачу выполнить. Генерал Скобелев-второй.
Его Высочество недовольно засопел. Левицкий, очень не любивший Скобелева, позволил себе негромко заметить:
– Ваш протеже – шалопай, Артур Адамович. Его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к этой войне.
– Скобелев – генерал свиты моего брата, – вдруг надуто сказал главнокомандующий. – Не забывайся, Левицкий.
– Прошу простить. Ваше Высочество, – растерялся не ожидавший такого афронта Левицкий. – Мне думалось… Я полагал…
– Лучше Скобелева командира для этого дела у нас нет, – с не присущей ему твёрдостью повторил Непокойчицкий. – Да, он – дерзок, самовлюблен, даже безнравственен, но отважен и упрям. Именно эти качества…
– Решено, – оборвал великий князь. – Пусть докажет, на что способен в европейской войне. Пишите приказ на передислокацию. Но коли уж провалится…
И, неожиданно захохотав, с удовольствием потёр ладони.
2
Князь Алексей Иванович Шаховской получил приказ о подчинении Криденеру на марше. Будучи старым воякой, он делил генералов на боевых и «протяжных», объединяя в последнем определении как протежирование свыше, так и протаскивание в чины вопреки воинскому таланту, заслугам и логике. Криденер был «протяжным» в чистом, так сказать, виде, но князь чтил дисциплину. Тут же вызвав Бискупского, прикинул с ним, как проще повернуть войска с марша кратчайшим путём, но задержал начальника штаба.
– Плевна, Плевна, Плевночка, – бормотал старик, разглядывая карту. – Слушай, Константин Ксаверьевич, у тебя найдётся пара толковых штабных офицеров?
– Найду, Алексей Иванович.
– Мне нужна разведка Плевны с востока и юго-востока. Пока перестраиваться будем, пусть постараются.
На сей раз и Западный отряд готовился к предстоящему штурму тщательно. Никто уже не заикался об усмирении, и даже Криденер перестал именовать Плевну «плевком»: урок был суров, а ставка слишком высока. И когда Шнитников осторожно намекнул относительно разведки, барон, обычно считавший разведку ниже достоинства русского генерала, ухватился за этот намёк.
– Да, да, и непременно.
Только после разведки генерал Криденер решился на военный совет. Он состоялся 14 июля, и на него барон пригласил вновь назначенного личного представителя Главной квартиры светлейшего князя генерала Имеретинского.
– Что-то Скобелева не вижу, – отметил Шаховской, оглядываясь перед тем, как усесться на место.
– Не знаю, почему он не явился, – сказал Шнитников. – Приглашение было послано своевременно.
– Приглашение или приказ? – колюче взъерошил седые брови Алексей Иванович.
– Это не важно, – холодно заметил Криденер. – Скобелев выполняет задачи охранения, не более того.
– Простите, не вполне понял вас, – негромко сказал Имеретинский. – Одно дело – приказ, дающий генералу право решающего голоса в совете, а иное – приглашение послушать, что будут говорить остальные. Так в каком же роде вы желали здесь видеть генерала Скобелева, Николай Павлович?
– Я не нуждаюсь в советах Скобелева-второго, – сухо поджал губы Криденер. – Если ваша светлость не возражает, я хотел бы начать совещание.
– Я всего лишь гость, генерал. Распоряжайтесь.
Обстановку докладывал Шнитников. Обстоятельно разобрав причины неудачи первого штурма, обрисовал расположение войск и перешёл к данным о противнике.
– По нашим сведениям неприятель располагает сейчас шестьюдесятью-семьюдесятью тысячами активных штыков.
– Вопрос, – Бискупский встал. – Откуда эти сведения?
– Мне бы не хотелось называть источник…
– Среди нас есть турецкие шпионы? – громко прервал Шнитникова Шаховской. – Так гоните их отсюда в шею, барон!
В комнате возник шум. Командующий артиллерией генерал Пахитонов громко рассмеялся.
– Спокойно, господа, – сказал Криденер. – Если представитель Его Величества полагает…
– Я полагаю, что следует уважать военных вождей, – негромко сказал князь Имеретинский.
– Сведения сообщил дьякон Евфимий, бежавший из Плевны, – неохотно сказал Шнитников.
– С каких это пор русская армия основывает свои решения на поповских подсчётах? – зарокотал Шаховской. – Известно, что у беглеца всегда глаза на заднице.
– Главный штаб и Его Высочество согласны с этой цифрой, – надуто заметил Криденер.
– Тогда вообще ерунда какая-то. Их семьдесят тысяч, и они – в укрытии. А нас еле-еле двадцать шесть тысяч, и мы пошлём их в чисто поле под пули и картечь. – Шаховской грузно повернулся к Имеретинскому. – Вас устраивает такая арифметика, князь?
– Сил мало, ничтожно мало, Алексей Иванович, – вздохнул светлейший князь. – Но большего у нас нет, а ждать, покуда из России подойдут резервы, невозможно.
– Бойня, – хмуро констатировал Шаховской. – Хорошо кровушкой умоемся, господа командиры.
После длительных прений, уточнений, предположений и непримиримого ворчанья Шаховского, совещание выработало основной план штурма Плевны. Наступление было решено вести с двух направлений при постоянной поддержке артиллерии.
– Ну, артиллерия, вывезешь? – спросил Шаховской Пахитонова, прощаясь.
– Бог не выдаст, свинья не съест, Алексей Иванович. Только у Османа-паши, между прочим, стальные орудия Круппа.
– Лихо, – усмехнулся в усы Шаховской. – Не даст Его Высочество согласия, нет, не даст. Это же с ума сойти, какой конфуз возможен. С ума сойти!
Через три дня нарочный доставил Криденеру личную записку Непокойчицкого, подтверждающую согласие главнокомандующего. Рекомендуя широко и маневренно использовать конницу, дабы рассредоточить внимание противника, Артур Адамович в конце писал: «Великий князь особое внимание обращает на то, что вы имеете до ста пятидесяти орудий. Не спешите с атакой, барон, прошу вас. Громите их огнём, ибо только в этом вижу я ключ к победе…»
– Все в стратеги лезут, – сказал Криденер, отбросив записку. – Даже недобитые полячишки и те на советы горазды.
Участь второго штурма Плевны была решена.
– Плевна, Плевна, Плевночка, – бормотал старик, разглядывая карту. – Слушай, Константин Ксаверьевич, у тебя найдётся пара толковых штабных офицеров?
– Найду, Алексей Иванович.
– Мне нужна разведка Плевны с востока и юго-востока. Пока перестраиваться будем, пусть постараются.
На сей раз и Западный отряд готовился к предстоящему штурму тщательно. Никто уже не заикался об усмирении, и даже Криденер перестал именовать Плевну «плевком»: урок был суров, а ставка слишком высока. И когда Шнитников осторожно намекнул относительно разведки, барон, обычно считавший разведку ниже достоинства русского генерала, ухватился за этот намёк.
– Да, да, и непременно.
Только после разведки генерал Криденер решился на военный совет. Он состоялся 14 июля, и на него барон пригласил вновь назначенного личного представителя Главной квартиры светлейшего князя генерала Имеретинского.
– Что-то Скобелева не вижу, – отметил Шаховской, оглядываясь перед тем, как усесться на место.
– Не знаю, почему он не явился, – сказал Шнитников. – Приглашение было послано своевременно.
– Приглашение или приказ? – колюче взъерошил седые брови Алексей Иванович.
– Это не важно, – холодно заметил Криденер. – Скобелев выполняет задачи охранения, не более того.
– Простите, не вполне понял вас, – негромко сказал Имеретинский. – Одно дело – приказ, дающий генералу право решающего голоса в совете, а иное – приглашение послушать, что будут говорить остальные. Так в каком же роде вы желали здесь видеть генерала Скобелева, Николай Павлович?
– Я не нуждаюсь в советах Скобелева-второго, – сухо поджал губы Криденер. – Если ваша светлость не возражает, я хотел бы начать совещание.
– Я всего лишь гость, генерал. Распоряжайтесь.
Обстановку докладывал Шнитников. Обстоятельно разобрав причины неудачи первого штурма, обрисовал расположение войск и перешёл к данным о противнике.
– По нашим сведениям неприятель располагает сейчас шестьюдесятью-семьюдесятью тысячами активных штыков.
– Вопрос, – Бискупский встал. – Откуда эти сведения?
– Мне бы не хотелось называть источник…
– Среди нас есть турецкие шпионы? – громко прервал Шнитникова Шаховской. – Так гоните их отсюда в шею, барон!
В комнате возник шум. Командующий артиллерией генерал Пахитонов громко рассмеялся.
– Спокойно, господа, – сказал Криденер. – Если представитель Его Величества полагает…
– Я полагаю, что следует уважать военных вождей, – негромко сказал князь Имеретинский.
– Сведения сообщил дьякон Евфимий, бежавший из Плевны, – неохотно сказал Шнитников.
– С каких это пор русская армия основывает свои решения на поповских подсчётах? – зарокотал Шаховской. – Известно, что у беглеца всегда глаза на заднице.
– Главный штаб и Его Высочество согласны с этой цифрой, – надуто заметил Криденер.
– Тогда вообще ерунда какая-то. Их семьдесят тысяч, и они – в укрытии. А нас еле-еле двадцать шесть тысяч, и мы пошлём их в чисто поле под пули и картечь. – Шаховской грузно повернулся к Имеретинскому. – Вас устраивает такая арифметика, князь?
– Сил мало, ничтожно мало, Алексей Иванович, – вздохнул светлейший князь. – Но большего у нас нет, а ждать, покуда из России подойдут резервы, невозможно.
– Бойня, – хмуро констатировал Шаховской. – Хорошо кровушкой умоемся, господа командиры.
После длительных прений, уточнений, предположений и непримиримого ворчанья Шаховского, совещание выработало основной план штурма Плевны. Наступление было решено вести с двух направлений при постоянной поддержке артиллерии.
– Ну, артиллерия, вывезешь? – спросил Шаховской Пахитонова, прощаясь.
– Бог не выдаст, свинья не съест, Алексей Иванович. Только у Османа-паши, между прочим, стальные орудия Круппа.
– Лихо, – усмехнулся в усы Шаховской. – Не даст Его Высочество согласия, нет, не даст. Это же с ума сойти, какой конфуз возможен. С ума сойти!
Через три дня нарочный доставил Криденеру личную записку Непокойчицкого, подтверждающую согласие главнокомандующего. Рекомендуя широко и маневренно использовать конницу, дабы рассредоточить внимание противника, Артур Адамович в конце писал: «Великий князь особое внимание обращает на то, что вы имеете до ста пятидесяти орудий. Не спешите с атакой, барон, прошу вас. Громите их огнём, ибо только в этом вижу я ключ к победе…»
– Все в стратеги лезут, – сказал Криденер, отбросив записку. – Даже недобитые полячишки и те на советы горазды.
Участь второго штурма Плевны была решена.
3
– Все правильно, – невесело вздохнул Скобелев, узнав подробности разгрома Шильдер-Шульднера, и выругался заковыристой казачьей матерщиной.
Все ещё числясь в резерве, Михаил Дмитриевич собирал сведения о противнике, где только мог. Он перечитал все газеты, доставленные ему Макгаханом, хотя не любил их читать, потому что не выносил разухабистой газетной лжи. Цифры, сообщённые англичанами, равно как и русскими, ни в чем его не убедили.
– Сложите все вместе и поделите пополам, – посоветовал Макгахан. – Тогда, возможно, получите что-то похожее на истину.
– Сложите все вместе и суньте в печку, – буркнул Скобелев. – Мне нужна истина, а не нечто на неё похожее.
Накупив у маркитантов табаку, орехов, пряников и конфет, он выехал в ближайший лазарет, где лежали костромичи. Генерал щедро оделил всех подарками, терпеливо выслушивая большей частью бессвязные рассказы, как шли под огнём, как атаковали, как погиб Клейнгауз. Каждый говорил о своём, но Скобелев упорно задавал вопросы, вызывая раненых на нужный ему разговор.
– …я, стало быть, замахнулся – ан, а колоть-то некого!
– Значит, боится турка русского штыка, братец?
– Не выдерживает он, ваше превосходительство, жила не та. Ну, поначалу, конечно, машет, а потом скучать начинает. Ежели, скажем, соседа его положили, так он на месте не останется.
– А стреляют как?
– Стреляют почаще нашего, много почаще. И патронов не жалеют, и ружья у них подалее наших бьют.
– Только вот… – Белобрысый паренёк с перебинтованным плечом засмущался, вскочил вдруг, вытянулся:
– Виноват, ваше превосходительство, разрешите доложить!
– А ты не скачи, парень, не скачи, – улыбнулся Скобелев. – У нас по душам беседа, а не строй, и ты есть раненный в бою воин. Говори спокойно.
– Да он, турка-то, хоть и много палит, а без толку, ваше превосходительство. Он нас очень уж боится, и целить ему недосуг. Руки у него дрожат, что ли, так он ружьё на бруствер кладёт и палит, не глядя совершенно.
– Верно Стёпка говорит, правильно, – заговорили раненые. – На испуг берет басурманин со своего испугу.
– Ну, не совсем так, – сказал молодой человек с перевязанной головой. – Их винтовки дальнобойнее наших, Михаил Дмитриевич. Вы позволите так обратиться?
– Позволил уже. Вольноопределяющийся?
– Так точно, вольноопределяющийся Федор Мокроусов, недоучившийся студент. Так вот, Михаил Дмитриевич, они это качество неплохо используют при нашей атаке. Сплошной веер пуль встречает ещё издалека, на подходе, ещё чуть ли не за тысячу шагов. Но Степан прав, целиться они не стремятся. Поэтому пулевой веер этот идёт как бы в одной плоскости, понимаете? И если, допустим, пригнуться, то он пройдёт над головами.
– Не снижают прицел? – заинтересованно спросил Скобелев.
– Практически нет. Судите сами, у нас тут куда больше ранений от холодного оружия, чем от пуль, верно, ребята? А вот для офицеров – наоборот.
– Отчего же так?
– Видимо, в офицеров они все же целятся. Может быть, далеко не все, а лишь специально отобранные хорошие стрелки. У офицеров и форма заметнее солдатской, и идут они впереди – их легко издалека определить.
– Следует ли отсюда, что для офицеров куда опаснее сближение, нежели сама рукопашная?
– Пожалуй, так, – подумав, сказал вольноопределяющийся. – Конечно, я впервые в бою, рано выводы делать.
– Впервые был, а видел много. – Скобелев встал. – Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам Бог здоровья и скорейшего домой возвращения.
Всю дорогу до дома разговоры в госпитале не оставляли Михаила Дмитриевича. А вернувшись, он сразу же записал выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют не прицельно и, как правило, с бруствера, что создаёт одну полосу поражения; сближение с противником порою опаснее самого боя. Он писал, тщательно обдумывая каждый пункт, вспоминая оживлённые, открытые лица раненых. За окном густились короткие южные сумерки, Скобелев все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внёс зажжённые свечи.
– Вот, пишу, – Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. – А зачем пишу, черт его знает. Для истории разве?
– Полковник Нагибин прибыл, – сказал капитан.
– Нагибин в том бою был, вот удача! – Скобелев захлопнул бювар[46]. – Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой». Слышишь, Млынов?
– На всех с собаками не напасёшься.
Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось – он умудрялся тратить своё генеральское жалованье в считанные дни, – капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.
– Поздравляю! – ещё с порога крикнул Нагибин. – Поздравляю, дорогой вы наш Михаил Дмитриевич!
– Да с чем поздравлять-то? – Сердце Скобелева вдруг защемило от предчувствия. – С чем же, полковник?
– Отдельный отряд вам дают, Непокойчицкий уж и приказ готовит. Просился я к вам, умолял – отказали.
– Водки! – закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. – Млынов, чёртов сын, где ты там?
– Вы же коньяку желали, – откликнулся Млынов. – С собакой причём.
– Коньяк пусть Криденер жрёт вместе с собаками, а мы по-русски гулять будем. По-русски, казаче!
Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного да распахивал сюртук. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата – этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, – он дотошно расспрашивал Нагибина. Полковник изложил все, что знал, видел и понял, в подробностях рассказав о последнем свидании с командиром костромичей.
– А Игнатий Михайлович говорит: веером, мол, дамским наступаем. Веером на турка замахиваемся, а не кулаком. Вот и сгинул, бедолага, ни за понюх…
Все ещё числясь в резерве, Михаил Дмитриевич собирал сведения о противнике, где только мог. Он перечитал все газеты, доставленные ему Макгаханом, хотя не любил их читать, потому что не выносил разухабистой газетной лжи. Цифры, сообщённые англичанами, равно как и русскими, ни в чем его не убедили.
– Сложите все вместе и поделите пополам, – посоветовал Макгахан. – Тогда, возможно, получите что-то похожее на истину.
– Сложите все вместе и суньте в печку, – буркнул Скобелев. – Мне нужна истина, а не нечто на неё похожее.
Накупив у маркитантов табаку, орехов, пряников и конфет, он выехал в ближайший лазарет, где лежали костромичи. Генерал щедро оделил всех подарками, терпеливо выслушивая большей частью бессвязные рассказы, как шли под огнём, как атаковали, как погиб Клейнгауз. Каждый говорил о своём, но Скобелев упорно задавал вопросы, вызывая раненых на нужный ему разговор.
– …я, стало быть, замахнулся – ан, а колоть-то некого!
– Значит, боится турка русского штыка, братец?
– Не выдерживает он, ваше превосходительство, жила не та. Ну, поначалу, конечно, машет, а потом скучать начинает. Ежели, скажем, соседа его положили, так он на месте не останется.
– А стреляют как?
– Стреляют почаще нашего, много почаще. И патронов не жалеют, и ружья у них подалее наших бьют.
– Только вот… – Белобрысый паренёк с перебинтованным плечом засмущался, вскочил вдруг, вытянулся:
– Виноват, ваше превосходительство, разрешите доложить!
– А ты не скачи, парень, не скачи, – улыбнулся Скобелев. – У нас по душам беседа, а не строй, и ты есть раненный в бою воин. Говори спокойно.
– Да он, турка-то, хоть и много палит, а без толку, ваше превосходительство. Он нас очень уж боится, и целить ему недосуг. Руки у него дрожат, что ли, так он ружьё на бруствер кладёт и палит, не глядя совершенно.
– Верно Стёпка говорит, правильно, – заговорили раненые. – На испуг берет басурманин со своего испугу.
– Ну, не совсем так, – сказал молодой человек с перевязанной головой. – Их винтовки дальнобойнее наших, Михаил Дмитриевич. Вы позволите так обратиться?
– Позволил уже. Вольноопределяющийся?
– Так точно, вольноопределяющийся Федор Мокроусов, недоучившийся студент. Так вот, Михаил Дмитриевич, они это качество неплохо используют при нашей атаке. Сплошной веер пуль встречает ещё издалека, на подходе, ещё чуть ли не за тысячу шагов. Но Степан прав, целиться они не стремятся. Поэтому пулевой веер этот идёт как бы в одной плоскости, понимаете? И если, допустим, пригнуться, то он пройдёт над головами.
– Не снижают прицел? – заинтересованно спросил Скобелев.
– Практически нет. Судите сами, у нас тут куда больше ранений от холодного оружия, чем от пуль, верно, ребята? А вот для офицеров – наоборот.
– Отчего же так?
– Видимо, в офицеров они все же целятся. Может быть, далеко не все, а лишь специально отобранные хорошие стрелки. У офицеров и форма заметнее солдатской, и идут они впереди – их легко издалека определить.
– Следует ли отсюда, что для офицеров куда опаснее сближение, нежели сама рукопашная?
– Пожалуй, так, – подумав, сказал вольноопределяющийся. – Конечно, я впервые в бою, рано выводы делать.
– Впервые был, а видел много. – Скобелев встал. – Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам Бог здоровья и скорейшего домой возвращения.
Всю дорогу до дома разговоры в госпитале не оставляли Михаила Дмитриевича. А вернувшись, он сразу же записал выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют не прицельно и, как правило, с бруствера, что создаёт одну полосу поражения; сближение с противником порою опаснее самого боя. Он писал, тщательно обдумывая каждый пункт, вспоминая оживлённые, открытые лица раненых. За окном густились короткие южные сумерки, Скобелев все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внёс зажжённые свечи.
– Вот, пишу, – Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. – А зачем пишу, черт его знает. Для истории разве?
– Полковник Нагибин прибыл, – сказал капитан.
– Нагибин в том бою был, вот удача! – Скобелев захлопнул бювар[46]. – Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой». Слышишь, Млынов?
– На всех с собаками не напасёшься.
Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось – он умудрялся тратить своё генеральское жалованье в считанные дни, – капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.
– Поздравляю! – ещё с порога крикнул Нагибин. – Поздравляю, дорогой вы наш Михаил Дмитриевич!
– Да с чем поздравлять-то? – Сердце Скобелева вдруг защемило от предчувствия. – С чем же, полковник?
– Отдельный отряд вам дают, Непокойчицкий уж и приказ готовит. Просился я к вам, умолял – отказали.
– Водки! – закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. – Млынов, чёртов сын, где ты там?
– Вы же коньяку желали, – откликнулся Млынов. – С собакой причём.
– Коньяк пусть Криденер жрёт вместе с собаками, а мы по-русски гулять будем. По-русски, казаче!
Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного да распахивал сюртук. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата – этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, – он дотошно расспрашивал Нагибина. Полковник изложил все, что знал, видел и понял, в подробностях рассказав о последнем свидании с командиром костромичей.
– А Игнатий Михайлович говорит: веером, мол, дамским наступаем. Веером на турка замахиваемся, а не кулаком. Вот и сгинул, бедолага, ни за понюх…