Васильева Ксения. Любовник из провинции

   С ней останавливались, заговаривали, она необычно радостно заводила разговоры, а время шло!
   Она вернулась в комнату, решительно взяла трубку и набрала номер. И совсем не удивилась, когда услышала как бы всегда летящий навстречу чудесам его голос: да?
   И не справившись с собой, забыв придуманную элегантную фразу, она просто, до тупости, сказала: это я.
   Митя тут же вскрикнул: Вера? Как странно, я только что вспоминал вас, клянусь!
   И начался какой-то беспредметный сумбурный разговор, который Вере хотелось прервать тяжелым и тупым: я хочу вас видеть, Митя.
   Но Митя не был бы Митей, если бы не понял все и сразу. И потому на половине какой-то незначащей фразы он спросил: мы увидимся? Сегодня вы можете?
   Вера увидела свою побелевшую от напряжения руку на телефонной трубке и в полной тишине сказала: если вы меня хотите видеть, я
   - свободна.
   Митя ощутил некую тяжесть этого ответа.
   Конечно, заверил он, он хочет ее видеть и именно сегодня.
   Они договорились встретиться через час.
   Вера откинулась на стуле и закурила, а Митя, тоже закурив, посмотрел через балкон на бесцветное от жара небо, купы зелени... и пошел в ванную. Он был свободен как пташка. Нэля и Митенька уехали на Украину вместе с тестем, а он должен был улететь послезавтра, наконец-то, к маме. Но два дня его!
   Вера сразу увидела Митю.
   Он стоял ровно под часами. Его тонкая небольшая фигурка заслонялась прохожими. Вера рассматривала, чтобы как-то привыкнуть к тому, что к ней на свидание пришел не призрак, а - живой, настоящий Митя, которого она так и не смогла забыть за три года.
   Он был в светлых велюровых джинсах и тонком более светлом пуловере. Рукава пуловера, поддернутые до локтя, обнажали тонкие загорелые руки подростка, гармонирующие с золотистой гаммой одежды и волос.
   Вера вжалась в кирпичную стену здания и подумала, что Митя вполне может разочароваться, и что она, почувствовав это, должна
   будет сразу принимать решение. Она понимала так же, что тут, на
   углу, ее может увидеть каждый, - и удивится: высокомерная Вера?
   как соплюха пятнадцати лет смотрит из укрытия на незначительного
   мальчонку у табачного киоска.
   Увидев, что Митя сверяет свои часы с городскими, поспешно вышла: нехватало, чтобы он ушел! Он - ее судьба, и этим все ска
   зано.
   Он скоро увидел ее - она приближалась к тротуару...
   Митя не бросился к ней, а продолжал стоять у киоска, улыбаясь.
   Глаза их вперились друг в друга, но если Вера уже видела Митю и смогла хоть как-то к нему присмотреться, то он видел ее впервые за долгие годы.
   Она вдохновила его: еще более красивая, с загадочным взглядом из-под притемненных очков, уверенная, крупная, и вместе с тем - изящная, - она являла собой тип современной самодостаточной женщины, которую нужно завоевывать... А может случиться, что и не завоюешь.
   Митя вспыхнул эмоционально, однако стараясь, чтобы это было не слишком заметно, - таким женщинам нельзя давать в руки ни одной "улики"!..
   Они шли по Пушкинской и говорил Митя. Он восхищался. Ею.
   Но нашел такую меру восторгов, которая сама по себе быв как бы признанием в любви, вместе с тем походила на комплименты, то есть на восторги более низкого класса... - так нужно с такой женщиной, считал Митя.
   Вера молчала. Она верила ему, но естественно, не безоговорочно.
   Митя вдруг остановился посередине тротуара и, взяв ее руки в свои, прохожие безмолвно обтекали их - сказал, проникая глубже и глубже в ее глаза, будоража и вспенивая ее чувства.
   - Вера, я так взволнован, что даже не спросил, голодны ли вы, хотите ли выпить, устали? Куда мы пойдем, - говорите, чтобы мы могли в прохладном зальчике сесть напротив друг друга и я мог смотреть на вас без помех...
   Она стоял и думала: вот теперь НАЧАЛО их отношений.
   Они долго решали, куда пойти и наконец сошлись на ресторанчике -пароходике, пришвартованном недалеко от Дома на Набережной.
   - Там наверное, прохладнее, - сказала Вера, вспоминая какие-то слухи о пароходике, не решаясь предложить что-то более приличное в центре: Митя женатый дипломат и этим все сказано.
   Кстати, как-то уж очень свободно он себя ведет...
   Они поехали туда на троллейбусе, - настояла на том Вера. Она боялась такси, боялась так скоро очутиться с Митей в замкнутом пространстве машины, где все проще и ближе, а она к этому готова еще не была.
   Митя это понял и подумал, что не зря именно его выбирают женщины из множества мужских особей - гораздо более совершенных, чем он: Митя представал таким, каким хотели его видеть женщины, и откликался на их причуды и загадки своей несколько женственной, родственной душой.
   А вот и пароходик - задрипаный и облупившийся. Они взобрались по серым дощатым ступенькам и вошли в "главное зало". Пароходик покачивался на грязных серочерных волнах, где покачивались и пачки из-под сигарет, консервные банки, бутылки...
   В зале было душно, - первое разочарование... И слишком весело...
   Краснолицые потные музыканты наяривали нечто невообразимое, а посередине зала плясала толпа, взявшись за плечи, - все они, - посетители и обслуга уже стали одной большой пьяноватой семьей.
   Митя и Вера гляделись здесь нежелательными иностранцами. Окна-иллюминаторы были задраены и табачному дыму было некуда
   деваться, - он вольно плавал над пляшущими, выше, ниже, но не исчезал никуда.
   В первую минуту Вера хотела повернуться и бежать, но во вторую рассудила здраво: посмотрим.
   Официант, более-менее соображающий, провел их в закуток, который назвал пышно - кабинет. Закуток-кабинет задергивался бе
   лой больничной шторкой и находился в их собственном распоряжении.
   Там стоял стол, два узких клеенчатых диванчика с твердейшими сиденьями и прямыми деревянными спинками.
   ... Надо было сразу везти ее к себе, с досадой подумал Митя,
   Но! Но, во-первых, слишком рано, швейцарка, знавшая всю их семью и вообще весь дом и гостей всего дома, могла натворить беды...
   Во-вторых, Вера бы не поехала... Сразу тащит домой!?. - Фи!
   - Я негодяй и болван, - сказал он, морщась, - привести вас в такое место! Но я как-то подзабыл наши совдеповские реалии... Простите, Вера, хотите - уйдем?
   Ей было приятно видеть, что он расстроился, и уже не хотелось никуда двигаться. Он тонок и добр, подумала она и ответила, улыбнувшись: какая чепуха! Здесь даже забавно! Клянусь вам, мне нравится на этом пиратском судне.
   И Митя подумал о ней так же, как она минуту назад о нем: тонка и добра. Они остались довольны друг другом.
   И вдруг им стало хорошо: смешило все, что должно было смешить, волновало то, что должно волновать. Митя, вглядевшись в затемненные очками глаза, уловил в них нежность, и позволял себе легко касаться пальцами ее руки, говоря что-то...
   Пьяноватый, довольно-таки пожилой официант, похожий на старый шкаф с рассыхающимися ножками, - усатый и с челочкой,- показался им почти настоящим Чарли Чаплином, а когда он, представившись Георгием Ивановичем, разрешил называть его Жоржем, - они оба расхохотались.
   Теперь все объединяло их: и Жорж, и поганенький закуток, и цыганские песни, несущиея из главного зала.
   Жорж, понимая, что они отличаются от тех, кто выплясывает и поет, лихо маханул скатерть на обратную сторону, но там она оказалась уж вовсе неприличной, тогда Митя сунул Жоржу в карман пятерку и тот, просекши, что давать будут, тут же прошкандыбал на своих рассыхающихся ножках и принес достаточно чистую, - во всяком случае стираную, - простыню, то бишь скатерть и даже стаканчик с нарезанными маленькими бумажными уголками,салфетками.
   - У вас, что, благотворители - больница? - Спросил Митя, скашивая веселый глаз на Веру, она прыснула, а Жорж ничего не понял, но на всякий случай ответил: конечно.
   Заказ принес быстро, потому как кроме шашлыка и салата здесь ничего не изготавливалось, а когда еще одна пятерка перекочевала в его карман, появился армянский коньяк.
   Глядя на Митю непроницаемыми ночными глазами Жоржик тихо сообщил, что есть рыбка-с...
   - Какая? - спросил Митя.
   И Жоржик, видимо опившийся до сумасшествия, ответил: ерш-с. Они, хихикая, все же отказались от "ершса" и когда Жоржик
   ушел, захохотали. Они еще ни о чем не говорили, только устраивались, вживались в обстановку, в жизнь на пароходике, в их закутке, - будто предстояло им тут долго пробыть или вовсе - прожить...
   Впрочем, почему - нет? Те часы, которые пройдут здесь - в грохоте, воплях, Жоржике, зыбком качании палубы и всем другом - были ничем иным, как самой жизнью, - долгой, чреватой неожиданностями и предвкушениями, полнящейся значительными и незначительными моментами и чувствами...
   Митя разлил по рюмкам коньяк и сказал, что, если Вера не возражает,то у него сегодня будет только один тост: за нее.
   Вера ласково улыбнулась ему как избалованному ребенку и кивнула, хорошо, они будут пить за нее.
   Так они выпили три рюмки подряд и Митю стало лихорадить: у него похолодели руки и ему было неловко касаться ее своими ле
   дышками.
   Но ничего не мог сделать - лихоманка не проходила даже от коньяка.
   Вера попробовала салат и тут же снова расхохоталась: он был ледяным прямо из морозилки. А шашлык на глазах потемнел и ску
   кожился - видно не раз и не два собирали его по частям.
   - Я сейчас протрясу этого Жоржика, - рассердился Митя.
   Вера остановила его: не надо, Митя, не трогайте его, он свалится...
   Митя невесело рассмеялся.
   ... Ах, если бы они сейчас были в Нью-Йорке! Сколько бы он показал Вере! Как прелестно бы они поужинали... И вдруг подумал, что, пожалуй, ни разу не вспомнил ее там. И Вера удивилась тени, проскользнувшей по его лицу, - неужели это из-за какого-то шашлыка?
   - Как вы жили? - Вдруг неожиданно даже для себя задал Митя вопрос, один из самых неловких, и к тому же на который, в принципе, нет ответа.
   - Нормально, - ответила Вера, как и должна была ответить. Но тут произошел сбой, потому что Вера была неординарна, да и ее отношение к Мите - тоже, она добавила: пожалуй, я жила бы плохо, если бы так не любила вас.
   Она увидела, что Митя принял это лишь как великолепное светскую браваду и хочет ответить столь же великолепно....
   Но этого ей не было нужно.
   Она-то сказала не для минутного восторга. Она любила его и хитро, тяжко, трудно, завоевывала этот зыбкий остров, остров - вне ее материка...
   И не дав ему ответить, она продолжила.
   - Я любила вас все эти годы, Митя. Наверное, это болезнь и я представляю определенный интерес для медицины, - тяжеловесно пошутила она. - Знаете... ведь я ходила на почтамт. Через день. Мне казалось, что вы хоть однажды меня вспомните или вам станет тоскливо и вы захотите кому-то написать и этим кем-то буду я... Глупо, конечно, но вот так. Меня уже узнавали девушки из международного окошка и говорили с сожалением: пока вам ничего нет. Пишут. Конечно, я понимала, что ничего не будет, но сходив на почтамт один раз, я уже стала ходить из-за какой-то странно возникшей между нами связи... Пока я шла, я придумывала, что бы вы могли мне написать и и письма у меня получались разные...
   Девчонки хорошо относились ко мне и, видимо, обо мне и о вас судачили. Они конечно придумывали, какой вы, - я думаю, вы были высоким брюнетом с синими глазами Алена Делона. А я уходила от почтамта и радовалась тому, что послезавтра я снова приду... Мне казалось, что когда я стою у окошка международной корреспонденции, вы думаете обо мне, и в эти моменты я вас так любила!..
   - А сейчас? - Механически откликнулся на последнее слово ошеломленный Митя,
   - И сейчас, - ответила Вера, прямо глядя ему в глаза.
   Он тоже смотрел на нее, молча, потому что понимал, что ничего достойного этой потрясающей простоты, он не скажет. И только через некоторое время он прошептал: вы - необыкновенны, Вера. Я не достоин вас.
   Это Митя сказал совершенно искренне.
   Он вглядывался в эту в сущности малознакомую женщину и чувствовал себя подавленно, - мелким и ничтожным. И необоримо захотелось уйти и больше никогда не видеть ее.
   Но Митя не был бы Митей, если бы среди свистящих пуль на баррикадах, не вдел в петлицу цветок и на встал во весь рост.
   Он пригласил Веру танцевать и вопреки ее зажатому ожиданию, вел себя в танце, как на официальном балу.
   Они танцевали, находясь на расстоянии друг от друга и мешали стиснутым парочкам заниматься откровенным танцевальным флиртом.
   Митя не шел банальными путями.
   Когда они возвращались в свой закуток, Митя еще раз подумал, что ему было бы легче и спокойнее без этой любви...
   Она поняла это, - умница-разумница, бабка ежка - костяная ножка, что раздавила маленькую быструю бедняжку-букашку своим
   каменным домком.
   И сказала, усаживаясь на безумный диванчик: Митя, только не считайте себя обязанным ответить мне. Ушло-проехало.
   Но он-то знал, что не проехало и не ушло, но она уже задавала ему вопросы,- как он жил там, каков сам Город - Большое Яблоко и вообще пусть порассказывет ей, туземке, про ТУ жизнь...
   Этим она закрывала тему любви: продолжать ее, - было бы бестактным.
   Митя стал забавно и красочно рассказывать о В.В., парнях, их женах ( вспомнив еще одну "любовь"- риточкину, - и ухаясь внутренее от этого воспоминания), - рассказал даже о стриптизерке Анне Шимон, о которой теперь мог говорить и вспоминать вполне спокойно.
   Митя увлекся, а так как был артистичен, то действительно забавно рассказал и про костюм тореро, долго выплясывая в шуточках вокруг своего роста и вообще внешности - дескать, какой торе
   ро!.. Это только старик - грек сослепу мог...
   Вера оживилась, хорошо смеялась и сейчас не выглядела Фудзиямой, закрывающей солнце.
   Митя с радостью отметил это.
   Снова стало легко и свободно.
   Наконец буйный кораблик захотел спать.
   Замолк оркестр, пошатывающиеся пары потянулись по протертой ковровой дорожке к "трапу", а Жорж снял с них за изысканный ужин приличную сумму, но Митя не огорчился: он был не жаден и ему очень хотелось тратить деньги на Веру, тем более, что было их у него немало.
   В такси она сразу села вперед, чем порадовала Митю, который не знал, что и как начинать, или не начинать вовсе?..
   Все же опыт-то у него был небольшой
   Вера быстро выскочила из машины у своего дома и, махнув Мите рукой, побежала к подъезду, каблучки ее четко постукивали по асфальту.
   Митя мгновенно расплатился с шофером и окликнул ее, но она сделал вид, что не услышала и вбежала в подъезд. Митя увидел ее силуэт на лестнице, сквозь окно, и вздохнув пошел прочь.
   Пусть так.
   Задолго до своего дома он вышел из машины и прошел пешком всю улицу, поднимающуюся круто вверх, мимо разрушенной заколоченной церкви, мимо тихих, еле шелестящих листвой деревьев, и искал эквивалент иксу, который встал перед ним во весь рост: что это было? И как - дальше?.. И у него остается один день, потому что он уже позвонил маме и сказал, когда прилетает... Как неистово любит его Вера! Если все, что она сказала правда, а он чувствовал, что - правда. За что? Как человека - Вера его не знала, как мужчину - тоже... а внешне, он скорее не мужчина, а подросток. И вдруг он испугался, что потеряет эту любовь из-за своего легкомыслия, легковесности.
   Он лег на кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть, но это не получалось, - тогда он встал, выпил джина, и вдруг до спазмов захотел, чтобы она уже была здесь, рядом с ним, в этой квартире.
   И если бы кто-то могущественный спросил его, хочет ли он, чтобы сюда перенесена была Анна Шимон, или парижаночка, или черная Джоан?...
   Он честно бы ответил: нет. Я хочу Веру.
   А Вера думала о нем, и была благодарна, что он не испортил концовки вечера.
   Она готовила себя к завтра... Не только морально. Выбрала лучшее свое белье: французское, синее, с белой пеной кружев. Волосы решила закрутить в узел на затылке и не надевать очки...
   А вместо серенького платьица наденет джинсы, которые привез ей брат из своих полетов и цветастый, в лиловую гамму, батник...
   На этом решении она заснула в кресле и проснулась в пять утра.
   Встала разбитая, поблекшая, с так и не согревшимися за ночь руками. Залезла под горячий душ и долго, будто мстя себе за что-то, стояла почти под кипящей струей.
   Митя больше не позвонит ей, и она - тоже. Зачем ему, светскому легкому человек такая тяжеловесная дура?
   На работе она пребывала в двойном мире: одна Вера делала четко и быстро свою работу, а другая маялась от одиночества и бездействия.
   Теперь даже на почтамт не пойдешь, хотя при ее идиотизме можно и сходить.
   Скоро и просто зазвонил телефон и Вера услышала митин волшебный голос.
   - Вера, - сказал он еще более звеняще, чем всегда, - я должен вас видеть. Когда? У меня нет сил ждать...
   У нее закружилась голова и она ничего не ответила.
   Это молчание взволновало его больше, чем любые слова.
   - Когда? - Спросил снова он и так как не услышав ответа, сказал сам: в пять на том же месте?
   Она ответила: да.
   Митя бешено прибирал в квартире, хотя времени было навалом. Но надо все было предусмотреть.
   Подальше запихнуть нэлины и митенькины вещи. Не забыть парфюмерию и косметику в ванной и на трюмо. Собрать игрушки из всех углов, тапочки и все прочее, могущее наглядно напомнить, что он
   женат и у него шестилетний сын.
   Теперь, после уборки, квартира выглядела чисто мужской.
   Примерно он уже мог предсказать, как все будет, но это ничуть не умаляло его вдохновения и ожидания.
   Как прекрасно чувство влюбленности! И как давно он его не испытывал!
   И наконец настал тот час, когда он встретил ее у табачного киоска. Они оба чуть смутились, ловя быстрыми взглядами измене
   ния лица другого.
   Митя крепко взял Веру под локоть и повел к себе, сегодня наплевав на бдительность швейцарки, - как-нибудь он обойдет старушку!
   Вера понимала, куда они идут и не задала вопроса даже ради приличия. Когда они стали подходить к его дому, он быстро объяснил ей, что квартира на шестом этаже направо, - дверь будет полуоткрыта...
   Если спросит швейцарка, сказать, что на девятый к Казакову: холостяк, что с него взять, женщины к нему ходят часто.
   Митя исчез в подъезде.
   Она выждала немного и пошла, на ватных от нервности и страха ногах. Швейцарка ничего ее не спросила, - так уверенно и быстро Вера прошла к лифту.
   Пот градом лил со лба.
   ... Господи! как же, оказалось, она боится!
   Дверь в квартиру была полуоткрыта и Вера вскользнула туда. Митя ждал ее в темноте прихожей и она почти упала ему в ру
   ки...
   И здесь, в темноте холла, у вешалки, прижав Веру к пальто и плащам, Митя стал неистово целовать ее, а рука его уже дернула зиппер на ее джинсах...
   Вера ощутила его пальцы и ахнула, как деревенская девка на сеновале, а он молча пробивался в нее.
   Она собрала все силы, - в голове мелькнуло: нельзя! Так сразу, здесь! Невозможно!
   И, с силой оторвав его руку, прошептала, задыхаясь: нельзя, Митя! Не надо... здесь...
   Митя опомнился, хотя глаза его в темноте горели, но он уже был почти таким, как вчера и говорил легко, но еще задыхаясь: прости, Вера, прости, я - сумасшедший, но я так ждал тебя!..
   Так он перешел на - ты.
   Теперь они чинно прошли в гостиную, хотя трепетали оба и были не в себе.
   Приготовлена гостиная была совсем для другой встречи: стояли на столе фрукты заморские и знакомые, какие-то шикарные закуски и красивые бутылки. Тихо звучала музыка...
   А "встреча" произошла у вешалки, на чьих-то пальто...
   Надо было все исправлять и вести светскую беседу, на которую ни у нее, ни у него сил не было.
   Митя, побледневший и встрепанный, кинулся в кресло и закурил.
   Спохватился, налил в бокалы какого-то спиртного из квадратной бутылки. Предложил аперитив.
   Вера все еще ощущала его сильные настойчивые пальцы... И сразу же выпила и закурила.
   Они молчали
   Вера вдруг наткнулась взглядом на митину фотографию, пришпиленную к стене кнопкой: на ней он, в строгом официальном костюме, с ровнейшим пробором, Митя подает папку с документами какому-то чину.
   И неожиданно этот чужой официальный Митя на фото вызвал у нее мысль о том, что он и так - чужой. Чужой муж, чужой мужчина с совершенно неизвестной ей жизнью... И он никогда не будет - ее, верин. Она находится в чужой квартире, принадлежащей другой женщине. Она здесь так бесправна, что ее может выкинуть даже швейцарка...
   ... Как это? ... На чужом празднике жизни. С такой как она, так
   и надо, - в прихожей!..
   Какие нежности при нашей бедности!
   Она вспомнила вчерашнего Митю, его "Вы", его тонкость, понимание, духовность... А сегодня... А что ты хотела? Уважения и коленопреклоненности? Откуда они появятся? Сама вязалась? Сама.
   Вот и бери, что есть.
   Невольно слезы потекли из глаз, хотя Вера не была плаксой, но тут как-то все сошлось. И очков как на зло нет!
   Она постаралась незаметно вытащить платок из сумки, но Митя все же не был свиньей, ( когда не обуревали его страсти ), - он чуял движения женской души, особенно той женщины, которая на данную минуту была его Королевой.
   - Вера, - сказал он искренне огорченно, - не плачьте, дорогая...
   Я виноват. У меня затмился разум... Простите, ради Бога, я чувствую себя почти убийцей. Ну, хотите - ударьте меня, дайте мне по роже!
   Это был вчерашний Митя.
   Но ее убивала мысль о своей чужеродности, чужести в его жизни, к которой она не приблизится ни на миллиметр, хоть стань
   она сто раз его любовницей!..
   Достав наконец платок, она промокнула глаза, собрала слезы и прошептала: ничего страшного, Митя... Ничего, все пройдет, ничего страшного, правда.
   Но он чувствовал всей своей чуткой шкуркой, что страшное как раз есть, что кроме его грубости, тут что-то еще, и ему сегодня предстоят сложности, которых вроде бы не предвиделось, - как
   говорится, в свете ее вчерашних признаний.
   Он очень хотел ее, но уже знал, что неприкрытое желание таких женщин, как она, не возбуждает, а отталкивает - он уже примерно понимал ее характер.
   Он встал, подошел к ней, легко положил на плечи руки и уловил еле заметный вздрог... Она тоже хочет его, но что-то... Надо сейчас же прервать это "что-то", пока оно не разрослось до размеров непреодолимых.
   И Митя вдруг легко поднял ее с кресла, - под колени и плечи,
   - и легко, себе удивляясь, понес ее в спальню.
   ... Там две кровати, с досадой вспомнил еще он, но не нести же
   ее в кабинет или в детскую... Он бережно донес ее до спальни и
   опустил на свою постель.
   Глаза ее были закрыты и тело напряжено.
   Она не отвечала на его поцелуи, но и не сопротивлялась его рукам, которые постепенно, не суетливо раздевали ее. Когда она почувствовала, что обнажена совсем и рядом с ней он, Митя, его тело, которое оказалось более нежным и слабым, чем она представляла, Вера ощутила сумасшедшее желание, но никак не выразила
   его, а Митя, гладя ее лицо, шептал слова, какие шепчут на всех
   языках и на всех континентах в такие вот минуты.
   Она будто не слышала, лежала, все так же вытянувшись.
   Ее тело было прекрасно белым, как у рыжих, и груди вздымались двумя холмами с торчащими нежнорозовыми сосками, а треугольник волос внизу живота был еще более рыжим, чем ее апельсиновые волосы, убранные сегодня в косу.
   Она была похожа на статую, картину, слепок, куклу... но не на живую, любящую женщину.
   Митя почувствовал, что его напряжение упадает и он начинает ощущать опустошенность. Он закурил и сел на постели, злясь на себя, на нее, на всю эту Совдепию, где живут такие женщины! Она не только не помогает ему, но как нарочно охлаждает его пыл!
   ... Может быть, она мстит за его взрыв?.. Но она добра, и умна,
   она не может не знать, что делается с мужиком, когда он ждет и
   хочет!..
   Он посмотрел на Веру и встретил ее взгляд, - она с ужасом смотрела на его сигарету! Да она совсем чокнутая? Нельзя курить
   в постели? Или что это?..
   И Митя пошел на новый приступ: Верочка, радость моя, дорогая... шептал он, прижимаясь всем телом к ее бедру, руке, волосам, но чувствовал, что и слова какие-то затертые и нет горячности в его действиях.
   Она его леденила, как Снежная Королева.
   Тело ее было прохладным и она вздрагивала каждый раз, как только он прикасался к ее груди или гладил треугольничек волос...
   И вдруг в Мите стала пробиваться какая-то мысль... Вера сейчас так напоминала ему Нэлю в первую их ночь!.. Но этого не может быть! Почему? спросил он себя, почему не может быть? В этой стране могут быть любые чудеса, и он шепнул ей на ухо: ты - невинна?
   Она, закрыв глаза, еле видимо кивнула.
   ... Та-ак. Хорошенький сюрприз. Надо одеваться и быстренько
   спроваживать ее домой. Нехватало ему девственницы! Расхлебывать
   эту историю до конца дней... Как бы это сделать потактичнее?..
   Но вдруг услышал ее шепот: Митя, мне все равно... Нет! Я хочу, чтобы это был ты. Не бойся меня, я никогда... Не обращай ни на что внимания... Я хочу быть с тобой...
   Этот полудетский шепот взрослой женщины сначала привел его в шоковое состояние, потом вдруг страшно возбудил, как будто и сам он невинен и сейчас впервые познает женщину... Его подхватила волна вдохновения и он бросился к Вере, целовал ее прекрасные пышные нежные груди и уже не мог сдержать себя, - вошел в нее, не соблюдая осторожности, как хотел.
   Она широко раскрыла глаза и вскрикнула, и этот крик отдался в нем бурей страсти, которая затопила его с головой, а бедная жертва корчилась под ним от боли и разочарования, но любила его самого еще больше.