– Казаки, Иллар предложил вместе в поход сходить. Я буду его правой рукой. Можно хорошую добычу взять. Кто желает с нами, выступаем послезавтра, в воскресенье, сразу, как заутреню отстоим. С собой иметь припасу на три дня, едем в одноконь, заводных не берем. Собрать все веревки и ремни, какие найдете. Иван, пошли пять-шесть казаков по соседним хуторам – охочих кликнуть, надо собрать сабель тридцать, еще тридцать Иллар соберет. А теперь, казаки, послушаем Иллара.
– Казаки, с тяжким сердцем ехал я сегодня к вам в гости, знал: нелегкий выйдет у нас разговор. Когда твоего товарища винят, с которым ты вместе в походы ходил, спину ему прикрывал, кусок хлеба на двоих ломал, не хочет сердце верить, что изменил твой товарищ закону казацкому, что завела его кривая дорожка в самое пекло.
– И я вчера не верил, когда призвал Богдан к ответу Оттара, что выйдет Богдан с круга живым. Все здесь знают, каким бойцом был Оттар, я ему каждую третью сшибку уступал. Но еще наши пращуры называли поединок: Божий суд. И глазом не успели мы моргнуть, как не стало Оттара, и вспомнилась мне, казаки, присказка моего деда, пуст ь земля ему будет пухом. Не раз любил он повторять: «Если на моей стороне Бог, то кого мне бояться? А если Бог против меня, то зачем мне жить?» Забыли про то Ахмет и Оттар, и зароем мы их завтра в сырую землю. А вас прошу, казаки, не держать на нас зла и выпить с нами мировую – послезавтра нам вместе в поход идти, спины друг другу прикрывать, – если что не так, сейчас говорите, не держите. В поход с камнем за пазухой не ходят.
– Богдан, неси бочонок, он к моему заводному приторочен, и кубок большой в сумке найди. – Под одобрительный шум и возгласы казаков я принес бочонок с вином и большой серебряный кубок. Иллар ловко выдернул плотно забитую деревянную затычку, продемонстрировав необычайную силу пальцев, и налил полный кубок: – Первый кубок – моему старому товарищу, с которым съели мы в походах не один пуд соли, атаману Непыйводе.
– Пью мировую с вами, соседи, чтобы больше не собирались мы как враги, чтобы больше не было между нами свар, а тебе, Богдан, отдельно скажу. Ты казак еще молодой, многого не знаешь, но сегодня ты не только Ахмета обидел – ты всему нашему кругу обиду нанес, поэтому хотим тебя мы послушать. – Георгий осушил кубок и протянул кубок Иллару, который наполнил его до половины и вручил его мне.
– Если я обидел чем вас, казаки, невольно, то прошу простить меня. Но не мог я ваш круг обидеть, атаман, потому что не был Ахмет в вашем товариществе. Вышел он из него, когда первую девку православную татарам продал, когда честь свою казацкую продал за тридцать сребреников. Вышел он давно из вашего круга – просто вы этого не знали. Не в вашего казака я сегодня плюнул, а в изменника, что казацкому закону изменил, и в запроданца, что душу свою черту продал. Пью мировую с вами, соседи, а что вел себя непотребно, так на вашей земле стою, в своем вы праве – наказывайте, как должно. Пусть слово скажет казак, который, как мой атаман, стал для меня сегодня той горой, на которую хочется залезть и стать там с ним рядом. – Мне самому, да и всем остальным смысл последней фразы был ясен не до конца, поэтому, быстро выпив кислое натуральное вино и наполнив у атамана кубок, вручил его Ивану Товстому.
– Что вам скажу, казаки: языком малец плетет лучше, чем наш поп. На какую он гору залезать хочет, я не понял, но на Лысую гору лучше не лезь – попадешь к ведьмам на шабаш, пропадешь ни за грош. Надо бы ему нагаек всыпать, но повинную голову меч не сечет, да и гость он, как-никак, пусть его Иллар учит. А казак с него выйдет добрый, если плеваться не будет.
Мировая продолжалась, Иллар, вручив бочонок Давиду, отошел с Иваном Товстым, и они обсуждали что-то, изредка поглядывая на меня. Стараясь определить, как натуральное вино действует на юный организм Богдана, продолжил готовиться в дорогу, пока руки и ноги еще продолжали слушаться.
Иллар, отозвав в сторону Ивана Товстого, спросил, задумчиво покусывая кончик своего черного уса, в котором заметно отсвечивала седина:
– Как тебе мой новый джура, Иван?
– Да что сказать, Иллар, будет с хлопца справный казак.
– Нет, ты мне все скажи, Иван, все, что заприметил, а что с него будет – то один Бог знает.
– Нет, Иллар, тогда давай ты мне скажи: что за хлопец, откуда взялся и как он Оттара одолел, а потом я говорить стану.
– Кузнеца сын он, пять лет, как к нам с Волыни перебрались, мать его гайдука убила, когда он ее снасильничать хотел. Тоже бывальщина занятная: как он согнул ее, задрал юбку и начал пристраиваться сзади, приметила у него нож-засапожник, согнулась тогда она еще ниже, выхватила нож из-за голенища и ударила снизу, промеж своих ног, прямо куда надо. Ну, он кровью и истек.
– Да, знатная баба – видно, в кого малец удался.
– Он у них маленько блаженный был: так ничего, но как крикнет на него кто или дети дразнятся, так он сразу в слезы, как дитя малое. Одна мать верила, что толк из него будет, все говорила: вырастет – первым казаком станет, не будет ему равных. Да и что сказать, стать у него отменная всегда была. И сила не детская, а быстрый – как стрела, да что толку, если с головой беда. Ну а третьего дня, когда он от Ахмета в лесу убегал, случилось с ним что-то – то ли головой о камень, то ли о дерево приложился, Мотря его яйцом откатывала. После того как подменили хлопца, вчера меня в лес вызвал, стрелу нашел, следы нашел, – я сразу смекнул, что Оттар с Загулей там были, даже связываться не хотел. Ну что ты докажешь: со стрелой в руках, без видаков, мальца ведь никто слушать не будет – все знают, что блаженный. Но, вижу, хлопец спуску не даст, начнет в селе крик, а у меня инородцев почитай двадцать семей в деревне, мне только вражды с казаками не хватает – и без того забот врагу не пожелаю. Да и Оттару, думаю, надо окорот дать: если привел своих подельщиков, то пусть за них ответ держит. Доказать, думаю, ничего не докажем, но хоть припугнем. Только начал я Оттара прижимать, малец слова просит, вышел в круг и давай Оттара винить, и ладно так лается, у меня так складно не выйдет… Ну, ты Оттара знал – тому много не надо было, он на морозе закипал. Ну и начал Оттар кричать: мол, порублю тебя на куски, а малец только этого и ждал – объявляй, говорит, атаман, поединок. А я возьми и объяви. Сам не верил, Иван, что поединок будет: у мальца-то и оружия не было, хотелось мне посмотреть, что Оттар делать будет. А Богдан выходит в круг с двумя палками в руках – еще в лесу он их вырубил, заточил и с собой таскал – и вызывает Оттара. Тот смеется: куда ты со своими тычками вылез, – а Богдан ему: я тебя, как трусливую собаку, буду палками гнать, если на бой не выйдешь. Тут закипел Оттар снова, выхватил саблю и бросился мальца срубить. Но Богдан ловко так одной палкой саблю отбил, а другой тут же Оттару руку разбил, саблю выбил, Оттар на него кинулся с голыми руками – ну и воткнул Богдан ему палку в горло. Всем сказывает, что святой Илья Громовержец ему является и советы дает. Вот такие у нас дела приключилась, Иван, потому тебя спрашиваю: что ты заприметил свежим оком?
– Многие, как по голове крепко получат, другими становятся, да ты и сам знаешь. Саблями биться не умеет, видно, что палками махал, потому и рану получил. Если бы Ахмет его не боялся, а тверже саблей рубил, кто знает, как бы сложилось. Бьет двумя руками, как кошка, и назад сразу отпрыгивает. У нас так никто не бьется, дед мой двумя руками рубился и меня учил, но совсем не так. Больше всего он мне гадюку напоминает: та тоже укусит – и отпрыгнет. И смотрит как гадюка – глаза пустые, сам холодный, как утопленник. Он глянь: все его сторонятся, и ему никто не нужен. Но казак будет справный – страха в нем нет совсем, и дури молодой тоже нет. Наоборот, если не уверен, не полезет, осторожный, как дед старый. Ты спросил – я сказал, Иллар, если чего не сподобилось, другой раз не спрашивай.
– Да нет, все сподобилось, Иван. Ты поглядывай на него – может, что еще приметишь. На гадюку, говоришь, похож? Ничего, и от гадюки польза бывает, говорят, старикам полезно кости их ядом тереть, так и мне уже годов немало. Пора свою гадюку заводить, а то застоялся я, Иван, как конь в стойле. Ну, бывай покуда, Иван, Бог даст, скоро свидимся, казаки уже выпили и закусили, пора нам в обратный путь.
– Погоди, Иллар, скажи мне еще одно: чего ты в это впутался? Не выйди я сегодня в круг, что бы ты делал? Уехал бы несолоно хлебавши?
– Так ты же вышел, Иван, ты у меня на глазах рос, знал я, что не мог ты в таком деле подельщиком быть. Сперва, как сказал мне Оттар, что ты с ними был, горько мне стало – всех, думаю, уже Загуля обкрутил, быть ему атаманом. Но как малец Оттара упокоил, то было как знак свыше. Если такая сопля на Оттара пошла, не испугалась, то мне ли Загули бояться? Не за себя радею – за товарищество душа болит.
– Ты, Иллар, таким святым да Божьим не выставляйся – знал ты добре, что не пойдет Загуля под твою руку, как Непыйвода идет.
– Эх, Иван, я сам бы под Загулину руку пошел, если б с того толк вышел, но ты сам видел его дела – это ли казацкое дело баб христианских нехристям продавать? Или ты хочешь, чтобы нас гречкосеи, где увидят, дубьем гоняли, как собак бешеных? Я такой доли казакам не желаю, а значит, должны мы таким делам окорот давать.
– Должны, Иллар, и будем давать, да только, думаешь, один Загуля такой? Таких, как он, как бурьяна в огородах. У себя прополешь, а к соседу в огород не полезешь.
– И соседу можно спрос учинить и на прополку отправить. И еще, Иван, будут казаки спрашивать, куда поход, говори, что толком не знаешь, но слыхал, что на ляхов пойдем.
– Добре, Иллар, на ляхов так на ляхов. Счастливого пути, даст Бог, скоро свидимся.
Глава 7
– Казаки, с тяжким сердцем ехал я сегодня к вам в гости, знал: нелегкий выйдет у нас разговор. Когда твоего товарища винят, с которым ты вместе в походы ходил, спину ему прикрывал, кусок хлеба на двоих ломал, не хочет сердце верить, что изменил твой товарищ закону казацкому, что завела его кривая дорожка в самое пекло.
– И я вчера не верил, когда призвал Богдан к ответу Оттара, что выйдет Богдан с круга живым. Все здесь знают, каким бойцом был Оттар, я ему каждую третью сшибку уступал. Но еще наши пращуры называли поединок: Божий суд. И глазом не успели мы моргнуть, как не стало Оттара, и вспомнилась мне, казаки, присказка моего деда, пуст ь земля ему будет пухом. Не раз любил он повторять: «Если на моей стороне Бог, то кого мне бояться? А если Бог против меня, то зачем мне жить?» Забыли про то Ахмет и Оттар, и зароем мы их завтра в сырую землю. А вас прошу, казаки, не держать на нас зла и выпить с нами мировую – послезавтра нам вместе в поход идти, спины друг другу прикрывать, – если что не так, сейчас говорите, не держите. В поход с камнем за пазухой не ходят.
– Богдан, неси бочонок, он к моему заводному приторочен, и кубок большой в сумке найди. – Под одобрительный шум и возгласы казаков я принес бочонок с вином и большой серебряный кубок. Иллар ловко выдернул плотно забитую деревянную затычку, продемонстрировав необычайную силу пальцев, и налил полный кубок: – Первый кубок – моему старому товарищу, с которым съели мы в походах не один пуд соли, атаману Непыйводе.
– Пью мировую с вами, соседи, чтобы больше не собирались мы как враги, чтобы больше не было между нами свар, а тебе, Богдан, отдельно скажу. Ты казак еще молодой, многого не знаешь, но сегодня ты не только Ахмета обидел – ты всему нашему кругу обиду нанес, поэтому хотим тебя мы послушать. – Георгий осушил кубок и протянул кубок Иллару, который наполнил его до половины и вручил его мне.
– Если я обидел чем вас, казаки, невольно, то прошу простить меня. Но не мог я ваш круг обидеть, атаман, потому что не был Ахмет в вашем товариществе. Вышел он из него, когда первую девку православную татарам продал, когда честь свою казацкую продал за тридцать сребреников. Вышел он давно из вашего круга – просто вы этого не знали. Не в вашего казака я сегодня плюнул, а в изменника, что казацкому закону изменил, и в запроданца, что душу свою черту продал. Пью мировую с вами, соседи, а что вел себя непотребно, так на вашей земле стою, в своем вы праве – наказывайте, как должно. Пусть слово скажет казак, который, как мой атаман, стал для меня сегодня той горой, на которую хочется залезть и стать там с ним рядом. – Мне самому, да и всем остальным смысл последней фразы был ясен не до конца, поэтому, быстро выпив кислое натуральное вино и наполнив у атамана кубок, вручил его Ивану Товстому.
– Что вам скажу, казаки: языком малец плетет лучше, чем наш поп. На какую он гору залезать хочет, я не понял, но на Лысую гору лучше не лезь – попадешь к ведьмам на шабаш, пропадешь ни за грош. Надо бы ему нагаек всыпать, но повинную голову меч не сечет, да и гость он, как-никак, пусть его Иллар учит. А казак с него выйдет добрый, если плеваться не будет.
Мировая продолжалась, Иллар, вручив бочонок Давиду, отошел с Иваном Товстым, и они обсуждали что-то, изредка поглядывая на меня. Стараясь определить, как натуральное вино действует на юный организм Богдана, продолжил готовиться в дорогу, пока руки и ноги еще продолжали слушаться.
Иллар, отозвав в сторону Ивана Товстого, спросил, задумчиво покусывая кончик своего черного уса, в котором заметно отсвечивала седина:
– Как тебе мой новый джура, Иван?
– Да что сказать, Иллар, будет с хлопца справный казак.
– Нет, ты мне все скажи, Иван, все, что заприметил, а что с него будет – то один Бог знает.
– Нет, Иллар, тогда давай ты мне скажи: что за хлопец, откуда взялся и как он Оттара одолел, а потом я говорить стану.
– Кузнеца сын он, пять лет, как к нам с Волыни перебрались, мать его гайдука убила, когда он ее снасильничать хотел. Тоже бывальщина занятная: как он согнул ее, задрал юбку и начал пристраиваться сзади, приметила у него нож-засапожник, согнулась тогда она еще ниже, выхватила нож из-за голенища и ударила снизу, промеж своих ног, прямо куда надо. Ну, он кровью и истек.
– Да, знатная баба – видно, в кого малец удался.
– Он у них маленько блаженный был: так ничего, но как крикнет на него кто или дети дразнятся, так он сразу в слезы, как дитя малое. Одна мать верила, что толк из него будет, все говорила: вырастет – первым казаком станет, не будет ему равных. Да и что сказать, стать у него отменная всегда была. И сила не детская, а быстрый – как стрела, да что толку, если с головой беда. Ну а третьего дня, когда он от Ахмета в лесу убегал, случилось с ним что-то – то ли головой о камень, то ли о дерево приложился, Мотря его яйцом откатывала. После того как подменили хлопца, вчера меня в лес вызвал, стрелу нашел, следы нашел, – я сразу смекнул, что Оттар с Загулей там были, даже связываться не хотел. Ну что ты докажешь: со стрелой в руках, без видаков, мальца ведь никто слушать не будет – все знают, что блаженный. Но, вижу, хлопец спуску не даст, начнет в селе крик, а у меня инородцев почитай двадцать семей в деревне, мне только вражды с казаками не хватает – и без того забот врагу не пожелаю. Да и Оттару, думаю, надо окорот дать: если привел своих подельщиков, то пусть за них ответ держит. Доказать, думаю, ничего не докажем, но хоть припугнем. Только начал я Оттара прижимать, малец слова просит, вышел в круг и давай Оттара винить, и ладно так лается, у меня так складно не выйдет… Ну, ты Оттара знал – тому много не надо было, он на морозе закипал. Ну и начал Оттар кричать: мол, порублю тебя на куски, а малец только этого и ждал – объявляй, говорит, атаман, поединок. А я возьми и объяви. Сам не верил, Иван, что поединок будет: у мальца-то и оружия не было, хотелось мне посмотреть, что Оттар делать будет. А Богдан выходит в круг с двумя палками в руках – еще в лесу он их вырубил, заточил и с собой таскал – и вызывает Оттара. Тот смеется: куда ты со своими тычками вылез, – а Богдан ему: я тебя, как трусливую собаку, буду палками гнать, если на бой не выйдешь. Тут закипел Оттар снова, выхватил саблю и бросился мальца срубить. Но Богдан ловко так одной палкой саблю отбил, а другой тут же Оттару руку разбил, саблю выбил, Оттар на него кинулся с голыми руками – ну и воткнул Богдан ему палку в горло. Всем сказывает, что святой Илья Громовержец ему является и советы дает. Вот такие у нас дела приключилась, Иван, потому тебя спрашиваю: что ты заприметил свежим оком?
– Многие, как по голове крепко получат, другими становятся, да ты и сам знаешь. Саблями биться не умеет, видно, что палками махал, потому и рану получил. Если бы Ахмет его не боялся, а тверже саблей рубил, кто знает, как бы сложилось. Бьет двумя руками, как кошка, и назад сразу отпрыгивает. У нас так никто не бьется, дед мой двумя руками рубился и меня учил, но совсем не так. Больше всего он мне гадюку напоминает: та тоже укусит – и отпрыгнет. И смотрит как гадюка – глаза пустые, сам холодный, как утопленник. Он глянь: все его сторонятся, и ему никто не нужен. Но казак будет справный – страха в нем нет совсем, и дури молодой тоже нет. Наоборот, если не уверен, не полезет, осторожный, как дед старый. Ты спросил – я сказал, Иллар, если чего не сподобилось, другой раз не спрашивай.
– Да нет, все сподобилось, Иван. Ты поглядывай на него – может, что еще приметишь. На гадюку, говоришь, похож? Ничего, и от гадюки польза бывает, говорят, старикам полезно кости их ядом тереть, так и мне уже годов немало. Пора свою гадюку заводить, а то застоялся я, Иван, как конь в стойле. Ну, бывай покуда, Иван, Бог даст, скоро свидимся, казаки уже выпили и закусили, пора нам в обратный путь.
– Погоди, Иллар, скажи мне еще одно: чего ты в это впутался? Не выйди я сегодня в круг, что бы ты делал? Уехал бы несолоно хлебавши?
– Так ты же вышел, Иван, ты у меня на глазах рос, знал я, что не мог ты в таком деле подельщиком быть. Сперва, как сказал мне Оттар, что ты с ними был, горько мне стало – всех, думаю, уже Загуля обкрутил, быть ему атаманом. Но как малец Оттара упокоил, то было как знак свыше. Если такая сопля на Оттара пошла, не испугалась, то мне ли Загули бояться? Не за себя радею – за товарищество душа болит.
– Ты, Иллар, таким святым да Божьим не выставляйся – знал ты добре, что не пойдет Загуля под твою руку, как Непыйвода идет.
– Эх, Иван, я сам бы под Загулину руку пошел, если б с того толк вышел, но ты сам видел его дела – это ли казацкое дело баб христианских нехристям продавать? Или ты хочешь, чтобы нас гречкосеи, где увидят, дубьем гоняли, как собак бешеных? Я такой доли казакам не желаю, а значит, должны мы таким делам окорот давать.
– Должны, Иллар, и будем давать, да только, думаешь, один Загуля такой? Таких, как он, как бурьяна в огородах. У себя прополешь, а к соседу в огород не полезешь.
– И соседу можно спрос учинить и на прополку отправить. И еще, Иван, будут казаки спрашивать, куда поход, говори, что толком не знаешь, но слыхал, что на ляхов пойдем.
– Добре, Иллар, на ляхов так на ляхов. Счастливого пути, даст Бог, скоро свидимся.
Глава 7
Производственные хлопоты
Мы возвращались домой, чередуя неторопливую рысь со спокойным шагом. Все были уставшие от шумного застолья, в которое плавно переросла мировая. Местное товарищество быстро вынесло на площадь столы, лавки и нехитрой закуски, каждый достал припасенную дома снедь, а Непыйвода прикатил бочонок пива, пахнущего бражкой, который встретили одобрительным гулом и дружно распили. Кружек было немного, они ходили по кругу, и не составляло большого труда в нужный момент выскочить с озабоченным видом из-за стола и пропустить свою очередь, не привлекая к этому особенного внимания. Никто засиживаться не стал: быстро перекусив и выпив бражку, Иван отобрал еще четверых казаков, распределил им хутора, в которые нужно было сообщить о походе, определить охочих и назначить место и время сбора. Иллар, обговорив с Непыйводой детали материального обеспечения похода, крикнул сбор, и мы, попрощавшись с казаками, направились в обратный путь. Когда выехали из села и проезжали мимо видневшегося на холме леса, меня начало преследовать чувство опасности, связанное с ним. Несколько раз мне казалось, что кто-то перемещается за деревьями. Вскоре это подтвердил Давид:
– Батьку, там кто-то за деревьями прячется. Поехать проверить?
– Не надо, Давид. Окромя Загули, там быть некому, а он пускай сидит. Не загоняй волка в угол, так он на тебя и не прыгнет. В нашем деле он уже не помеха, ему в дальнюю дорогу готовиться надо, так что он вечером домой вернется, а потом, как соберется, за пороги поедет, в низовья Днепра. Там у него и товарищи, и родственники есть. Как обстроится, так и семью заберет.
– Батьку, а как узнает он про поход, не выдаст ли нас татарам? – задал я мучивший меня вопрос.
– Так я всем говорил, что ляхов идем пощипать на Волынь. Про татар даже наши казаки пока не знают. Да и какой резон ему голову в пасть совать – у него других забот теперь хватит.
Богдан подарил нам этой ночью ряд живописных сцен, в которых Оттар с разорванным горлом и Ахмет, прихрамывающий на кровоточащую ногу, тянут ко мне свои руки с удлиняющимися пальцами, на которых вырастают чудовищные когти, и паника вкупе с оцепенением охватывают тело и сознание, не давая груди сделать вдох. Лишь какая-то часть сознания старалась вырваться из объятий мары, но ткань сна не желала поддаваться, и уже паника от охватывающего удушья пыталась подчинить сознание, лишь отголосок здравой мысли пронесся в возбужденном сознании: «Скатись с лавки». Мозг послал сигнал мышцам – проснувшись уже в полете, делая спасительный вдох, я ощутил, как судорога неохотно отпускает мышцы шеи и груди. Сидя на полу и пытаясь отдышаться, слушал, как воздух с сипением прорывается сквозь спазмированное горло, и раздумывал над сложившейся ситуацией.
«Вообще-то это, скорее всего, у Богданчика, какая-то астма психогенного происхождения. Если не лечить, то может прогрессировать, вплоть, как медики любят выражаться, до летального исхода. Приступ удушья провоцируется любой сильной эмоцией. Днем эмоции более-менее под контролем, зато ночью им полное раздолье. Ну а сновидения – это уже картинки, рождаемые сознанием, облекающие эмоции в зрительную форму. Насколько помнится, у людей, страдающих такого рода астмой, приступы, как правило, происходят ночью. В наше время назначает доктор на ночь что-то спазмолитическое – и все в порядке. Ну а тут надо какие-то травы пить, спазмолитики – это, как правило, растительные яды, красавка, дурман. Да, кажется, нужно не пить, а сжигать листья и дым вдыхать перед сном. Нужно к тетке Мотре на консультацию идти. Как-то она меня примет, интересно посмотреть. Но что-то нужно сейчас делать… Ага, есть. В огороде, сразу за калиткой, возле погреба растет болиголов, тоже ядовитое растение. Сорвать пару листов, свернуть самокруткой, уголь в печи – подгребем пару угольков к краю, и пару затяжек для профилактики».
Сказано – сделано. Нырнув в сапоги на босу ногу, тихонько вышел во двор, небо было ясное, поэтому никаких трудностей не возникло. Вернувшись в хату с листьями, из одного скрутил «козью ножку», убрав деревянную заслонку, подгреб пару угольков. Лист был сырой, дымил лишь при контакте с углем… Надышавшись дыму – не в затяжку, аж в голове закрутилось, – решил прекратить дальнейшие эксперименты. Как ни странно, остаток ночи прошел спокойно: видимо, угарный газ оказался тоже неплохим спазмолитиком, а может, просто отключил.
С утра начал реализовывать план по созданию двух новинок. Поскольку верхом вояка из меня плохой, то нужна экипировка для пешего пластуна, то бишь разведчика. В той, прошлой жизни было у нас веселое развлечение – страйкбол. Даже инструкторов по маскировке и незаметному передвижению на первых порах искали. Меня учил не кто-нибудь, а бывший снайпер армейской разведки. Так что базовые навыки скрытого передвижения и определения целей у меня были. Задумано было изготовить из подручных материалов самострел, то бишь арбалет, и маскировочный халат. Порывшись в своих трофеях, обнаружил в поясе Ахмета тайное отделение, в котором находились разнообразные монеты, в основном серебро, четыре золотых кругляша, причем трех различных модификаций, так что одинаковых монет было не больше двух. С серебром – аналогично: встречались монеты с латинскими буквами и цифрами, арабскими, греческими, кириллицей, разного веса и размера. Отобрав мелких серебряных и медных монет в небольшой мешочек, который привязал к поясу, первым делом отправился в мастерскую к дядьке Опанасу и Степану. Там углем на стене попытался изобразить в двух проекциях чертеж ложа арбалета с китайским спусковым механизмом в натуральную величину. Китайский спусковой механизм хорош тем, что в нем нет пружин и все детали можно изготовить из дерева. При этом у него очень мягкий спуск, и поскольку мной была также запроектирована пистолетная рукоятка с прикладом, то не составляло особого труда приспособить к нему предохранитель от случайного выстрела в виде вращающейся на деревянном шипе запорной планки между пистолетной рукояткой и спусковой ручкой. Разрисовав каждую деталь в отдельности и их совместную работу, оставил им в качестве аванса несколько медных монет, пообещав добавить, если все будет готово до обеда, и побежал дальше.
Еще вчера по дороге узнал у Степана, кто мастер делать луки, и шел к казаку Кериму. Керим вел свою родословную от половцев, которые после разгрома монголами частично осели в Крыму и около Крыма, частично переселились к бродникам в низовья Днепра, перешли к оседлой жизни и влились в разношерстную массу народа, именующего себя казаками. Хутору Керима не повезло. То ли татары вырезали разъезды, то ли их небольшой отряд сумел пробраться незамеченным, но когда Керим вернулся из лесу, где он собирал и заготавливал подходящий материал для луков, его встретила пустая хата, бегающая по двору скотина и несколько трупов стариков и младенцев.
Керим сосчитал следы и поскакал к соседям. Рассказав, что случилось, попросил собрать двадцать сабель и идти по его следу, взял заводного коня и ускакал догонять татар. Догнал он их на следующий день и решил немного задержать. Это была ошибка: нужно было идти следом и ждать подмоги, но кто сможет осуждать воина, решившего дать бой двадцати врагам ради того, чтобы спасти свою семью? У Керима был отличный лук, и лучник Керим не из последних. Добравшись на расстояние выстрела, он начал бить татар стрелами. Успел одного уложить, а второго ранить, как на него поскакали, укрывшись щитами, десять человек. Керим, отступая, заманивал их за собой, навстречу казакам, которые должны были идти по его следам. Но ему не повезло: у татар был опытный предводитель. Он сложил два плюс два и все понял. Раз человек нападает на два десятка противников, значит, бьется за свою семью, значит, знает, что подмога на подходе. Он оставил двоих отгонять Керима, зарубил всех, кого не мог взять на лошадей, самых ценных пленников усадил на заводных коней, оставил в засаде троих ждать либо Керима, либо своих товарищей и ускакал на место встречи с основным отрядом. Тем временем Керим, подбив лошадей у своих преследователей, вновь бросился в погоню, желая либо остановить татар, либо погибнуть. Но ему не удалось даже погибнуть. Засада, не рискуя, закидала с дальнего расстояния, по навесной, охотничьими срезнями[8] его лошадей, подранив обеих, и ускакала.
Когда подоспели казаки, они обнаружили трупы трех татар, двоих из них перед смертью жестоко пытали, и Керима, который саблей копал могилу своим родичам. С тех пор прошло десять лет, но до сего дня мечтает Керим отомстить предводителю татарского отряда, который разрушил его жизнь. Все, что казак знал о нем, – это имя, к какому роду относится его семья и где кочевало его стойбище десять лет тому назад. Степан настойчиво советовал мне не появляться у Керима, по крайней мере сегодня, в день похорон Оттара. Дело в том, что тот приходился Кериму каким-то дальним родственником, поэтому Керим и перебрался к нам в село. В этих местах проходил основной путь, которым шли татарские отряды в набег на подольские и волынские густонаселенные районы. Тут же в основном формировались казачьи отряды, которые нападали на татар, что являлось смыслом жизни Керима. Весь год он готовился к этим походам, живя замкнуто, ни с кем особо не общаясь и не принимая участия в жизни товарищества.
Нашелся он у себя в сарае, где сортировал многочисленные заготовки для луков.
– Добрый день тебе, дядьку Керим, разговор у меня к тебе есть.
– Выйди с моего двора и больше здесь не появляйся.
– Добре, дядьку Керим, только задам тебе один вопрос. Хочешь ли ты свидеться в поединке с тем татарином, что ваш хутор разорил?
– Убирайся, сопляк, пока цел, не доводи до греха!
Развернувшись, вышел со двора и пошел обратно к Степану – в конце концов, найти ровную сухую ясеневую ветку нужной толщины можно и без Керима: все равно время есть только на самый простой вариант – выстругать лук для арбалета из сплошной деревяшки.
– Эй, парубок! А ну стой!
Остановившись, развернулся навстречу Кериму, решительно приближающемуся ко мне.
– Говори, чего надо. – Керим сверлил меня угрюмыми, недобрыми глазами.
– Мне лук нужен для самострела на крупного зверя, чтобы мне по пояс был, и тугой такой, что двумя руками натягивать нужно.
– Есть у меня такой самострел, дальше говори. – Глаза Керима начали светиться холодным бешенством.
«Видно, что родственники с Оттаром: этот тоже заводной, как электровеник. Сдержи он себя в руках – и кто знает, может, и по-другому тогда бы все в степи сложилось. Уже седой весь, а темперамент как у молодого».
– Мы завтра после заутрени в поход на татар идем – может, тебе еще не сказали, дядьку Керим, так ты собирайся. Так может случиться, что мы в том походе богатого и знатного татарина в полон возьмем. Будет разговор, какой он выкуп за себя даст, так окромя выкупа требуй, чтобы он твоего татарина на поединок привел, иначе выкупа не возьмем и его замордуем. Если ты от своей доли откажешься, думаю, за тебя многие скажут, я тоже за тебя скажу и свою долю добычи на то положу.
– Дурная у тебя задумка, парубок, ничего из того не выйдет, а если ты так за смерть родича моего откупиться хочешь, так даже не старайся – я того тебе никогда не прощу.
– Ладно, дядьку Керим, я сказал, ты послушал, на том бывай здоров. Люди говорят, седина мудрости добавляет, так ты не верь, дядьку Керим, брешут люди.
Попытался развернуться, чтобы продолжить свое движение к Степану, но тяжелая рука, легшая на плечо, довольно бесцеремонно прервала мое движение:
– Постой, парубок, мы еще не договорили… – Глаза Керима от начала нашего разговора добрее не стали, да и спокойствия в них не добавилось – скорее, наоборот.
Спокойно глядя ему в глаза и не делая попыток освободиться от руки, думал о том, как трудно найти друзей и как легко находятся враги и недоброжелатели. Можно ли этот факт рассматривать как частный случай закона возрастания энтропии? Ведь наличие друзей у человека можно расценить как создание вокруг него упорядоченной структуры, уменьшающей общую энтропию, в то время как враги и недоброжелатели своими деструктивными действиями ее увеличивают.
– Язык у тебя длинный, парубок, может, тебе его укоротить?
– Дядьку Керим, завтра в поход, мне еще много дел делать нужно. Если ты со мной биться решил – идем к атаману, но только даром ноги топтать будем, он на то позволения не даст. Если другой разговор ко мне, то говори прямо, а то я не пойму, чего мы с тобой еще не договорили.
Выслушав все это, Керим презрительно хмыкнул:
– Биться с тобой, сопляк, – больно ты высоко нос дерешь, чести для тебя много будет. Задницу тебе нагайкой надрать – это другое дело, на то мне никакого позволения не надо.
Он замолк, ожидая моей реакции, не дождавшись и поиграв со мной в гляделки, неожиданно спросил:
– Тебе самострел для похода нужен?
– Да.
– Идем покажу.
Мы молча направились в его двор, под разочарованными взглядами соседок, что уже успели повыскакивать, ожидая бесплатного представления. Керим вошел в дом за самострелом, я остался ждать во дворе. Из летней кухни вышла нестарая еще, небрежно одетая женщина с деревянным ведром, в котором исходила паром приготовленная для поросят мешанина. Не отвечая на мое приветствие и не глядя на меня, она прошла в сарай. Как рассказывал Степан, женщину с другими полонянами отбили у татар несколько лет назад, во время одного из походов. Мужа ее убили татары, ее саму всю дорогу насиловали, и рассудок женщины не выдержал. Она перестала говорить, и когда не была занята домашней работой, садилась на лавку и тихонько пела колыбельную. Сын с невесткой остались живы, они и еще несколько уцелевших семей остались жить в нашем селе, а Софию взял к себе Керим. Так они и жили – каждый в себе и в своем горе.
Керим вынес самострел. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что это то, что мне нужно. Лук был около метра длиной, двухслойный ясень-дуб, основательное дубовое ложе длиной сантиметров семьдесят, было отлично обработано и натерто воском, канавка под стрелу была ровненькой и отшлифованной мелким камнем. Фактически к нему нужно будет прикрепить приклад с пистолетной рукояткой, стремя для натяжки тетивы, выдолбить нишу под китайский спусковой механизм и прокрутить две дырки под деревянные шипы. На одном будут независимо проворачиваться спусковая ручка и запирающий замок с зацепами для тетивы, на втором – шептало. Тетива была спущена, поэтому, уперев задний конец ложа себе в живот, ухватившись руками за крылья лука, попробовал их на изгиб. Они едва заметно прогибались в моих руках. Это было то, что нужно: при наличии стремени, зацепив тетиву двойным крюком на поясе, мышцами ног, спины, а ведь можно еще помогать себе руками, упершись в приклад, натянуть тетиву будет возможно. Сила натяжения никак не меньше семидесяти – восьмидесяти килограммов.
– Знатный самострел, дядьку Керим, ей-богу, знатный. Что за него просишь?
– Ответь мне сначала на один вопрос, Богдан. Только правду говори. Ты зачем разговор про того татарина начал?
– Понимаешь, дядьку Керим, собрался я к тебе за луком идти, а Степан меня отговаривает – не ходи, говорит, сами сделаем, не будет с того толку. Оттар, говорит, родич твой, ну, слово за слово и рассказал мне, как ты к нам попал и что кровника своего уже десять лет по степи ищешь. Ну и придумалось мне: чем самому искать – пусть родичи того татарина знатного ищут, которого мы в полон возьмем. Ну и пошел тебе рассказать.
– То я уже слышал. Ты мне другое скажи. Какое тебе до того дело, Богдан?
Ну, вот как объяснить, что нравится мне людям помогать? Человек скорее поверит в какую-то немыслимую гадость, чем в самое простое дружеское участие.
– Батьку, там кто-то за деревьями прячется. Поехать проверить?
– Не надо, Давид. Окромя Загули, там быть некому, а он пускай сидит. Не загоняй волка в угол, так он на тебя и не прыгнет. В нашем деле он уже не помеха, ему в дальнюю дорогу готовиться надо, так что он вечером домой вернется, а потом, как соберется, за пороги поедет, в низовья Днепра. Там у него и товарищи, и родственники есть. Как обстроится, так и семью заберет.
– Батьку, а как узнает он про поход, не выдаст ли нас татарам? – задал я мучивший меня вопрос.
– Так я всем говорил, что ляхов идем пощипать на Волынь. Про татар даже наши казаки пока не знают. Да и какой резон ему голову в пасть совать – у него других забот теперь хватит.
* * *
Осенний день короток: пока добрались до дома, уже стемнело. Расседлав коней и сложив мою добычу в сенях, повечеряв, все улеглись спать.Богдан подарил нам этой ночью ряд живописных сцен, в которых Оттар с разорванным горлом и Ахмет, прихрамывающий на кровоточащую ногу, тянут ко мне свои руки с удлиняющимися пальцами, на которых вырастают чудовищные когти, и паника вкупе с оцепенением охватывают тело и сознание, не давая груди сделать вдох. Лишь какая-то часть сознания старалась вырваться из объятий мары, но ткань сна не желала поддаваться, и уже паника от охватывающего удушья пыталась подчинить сознание, лишь отголосок здравой мысли пронесся в возбужденном сознании: «Скатись с лавки». Мозг послал сигнал мышцам – проснувшись уже в полете, делая спасительный вдох, я ощутил, как судорога неохотно отпускает мышцы шеи и груди. Сидя на полу и пытаясь отдышаться, слушал, как воздух с сипением прорывается сквозь спазмированное горло, и раздумывал над сложившейся ситуацией.
«Вообще-то это, скорее всего, у Богданчика, какая-то астма психогенного происхождения. Если не лечить, то может прогрессировать, вплоть, как медики любят выражаться, до летального исхода. Приступ удушья провоцируется любой сильной эмоцией. Днем эмоции более-менее под контролем, зато ночью им полное раздолье. Ну а сновидения – это уже картинки, рождаемые сознанием, облекающие эмоции в зрительную форму. Насколько помнится, у людей, страдающих такого рода астмой, приступы, как правило, происходят ночью. В наше время назначает доктор на ночь что-то спазмолитическое – и все в порядке. Ну а тут надо какие-то травы пить, спазмолитики – это, как правило, растительные яды, красавка, дурман. Да, кажется, нужно не пить, а сжигать листья и дым вдыхать перед сном. Нужно к тетке Мотре на консультацию идти. Как-то она меня примет, интересно посмотреть. Но что-то нужно сейчас делать… Ага, есть. В огороде, сразу за калиткой, возле погреба растет болиголов, тоже ядовитое растение. Сорвать пару листов, свернуть самокруткой, уголь в печи – подгребем пару угольков к краю, и пару затяжек для профилактики».
Сказано – сделано. Нырнув в сапоги на босу ногу, тихонько вышел во двор, небо было ясное, поэтому никаких трудностей не возникло. Вернувшись в хату с листьями, из одного скрутил «козью ножку», убрав деревянную заслонку, подгреб пару угольков. Лист был сырой, дымил лишь при контакте с углем… Надышавшись дыму – не в затяжку, аж в голове закрутилось, – решил прекратить дальнейшие эксперименты. Как ни странно, остаток ночи прошел спокойно: видимо, угарный газ оказался тоже неплохим спазмолитиком, а может, просто отключил.
С утра начал реализовывать план по созданию двух новинок. Поскольку верхом вояка из меня плохой, то нужна экипировка для пешего пластуна, то бишь разведчика. В той, прошлой жизни было у нас веселое развлечение – страйкбол. Даже инструкторов по маскировке и незаметному передвижению на первых порах искали. Меня учил не кто-нибудь, а бывший снайпер армейской разведки. Так что базовые навыки скрытого передвижения и определения целей у меня были. Задумано было изготовить из подручных материалов самострел, то бишь арбалет, и маскировочный халат. Порывшись в своих трофеях, обнаружил в поясе Ахмета тайное отделение, в котором находились разнообразные монеты, в основном серебро, четыре золотых кругляша, причем трех различных модификаций, так что одинаковых монет было не больше двух. С серебром – аналогично: встречались монеты с латинскими буквами и цифрами, арабскими, греческими, кириллицей, разного веса и размера. Отобрав мелких серебряных и медных монет в небольшой мешочек, который привязал к поясу, первым делом отправился в мастерскую к дядьке Опанасу и Степану. Там углем на стене попытался изобразить в двух проекциях чертеж ложа арбалета с китайским спусковым механизмом в натуральную величину. Китайский спусковой механизм хорош тем, что в нем нет пружин и все детали можно изготовить из дерева. При этом у него очень мягкий спуск, и поскольку мной была также запроектирована пистолетная рукоятка с прикладом, то не составляло особого труда приспособить к нему предохранитель от случайного выстрела в виде вращающейся на деревянном шипе запорной планки между пистолетной рукояткой и спусковой ручкой. Разрисовав каждую деталь в отдельности и их совместную работу, оставил им в качестве аванса несколько медных монет, пообещав добавить, если все будет готово до обеда, и побежал дальше.
Еще вчера по дороге узнал у Степана, кто мастер делать луки, и шел к казаку Кериму. Керим вел свою родословную от половцев, которые после разгрома монголами частично осели в Крыму и около Крыма, частично переселились к бродникам в низовья Днепра, перешли к оседлой жизни и влились в разношерстную массу народа, именующего себя казаками. Хутору Керима не повезло. То ли татары вырезали разъезды, то ли их небольшой отряд сумел пробраться незамеченным, но когда Керим вернулся из лесу, где он собирал и заготавливал подходящий материал для луков, его встретила пустая хата, бегающая по двору скотина и несколько трупов стариков и младенцев.
Керим сосчитал следы и поскакал к соседям. Рассказав, что случилось, попросил собрать двадцать сабель и идти по его следу, взял заводного коня и ускакал догонять татар. Догнал он их на следующий день и решил немного задержать. Это была ошибка: нужно было идти следом и ждать подмоги, но кто сможет осуждать воина, решившего дать бой двадцати врагам ради того, чтобы спасти свою семью? У Керима был отличный лук, и лучник Керим не из последних. Добравшись на расстояние выстрела, он начал бить татар стрелами. Успел одного уложить, а второго ранить, как на него поскакали, укрывшись щитами, десять человек. Керим, отступая, заманивал их за собой, навстречу казакам, которые должны были идти по его следам. Но ему не повезло: у татар был опытный предводитель. Он сложил два плюс два и все понял. Раз человек нападает на два десятка противников, значит, бьется за свою семью, значит, знает, что подмога на подходе. Он оставил двоих отгонять Керима, зарубил всех, кого не мог взять на лошадей, самых ценных пленников усадил на заводных коней, оставил в засаде троих ждать либо Керима, либо своих товарищей и ускакал на место встречи с основным отрядом. Тем временем Керим, подбив лошадей у своих преследователей, вновь бросился в погоню, желая либо остановить татар, либо погибнуть. Но ему не удалось даже погибнуть. Засада, не рискуя, закидала с дальнего расстояния, по навесной, охотничьими срезнями[8] его лошадей, подранив обеих, и ускакала.
Когда подоспели казаки, они обнаружили трупы трех татар, двоих из них перед смертью жестоко пытали, и Керима, который саблей копал могилу своим родичам. С тех пор прошло десять лет, но до сего дня мечтает Керим отомстить предводителю татарского отряда, который разрушил его жизнь. Все, что казак знал о нем, – это имя, к какому роду относится его семья и где кочевало его стойбище десять лет тому назад. Степан настойчиво советовал мне не появляться у Керима, по крайней мере сегодня, в день похорон Оттара. Дело в том, что тот приходился Кериму каким-то дальним родственником, поэтому Керим и перебрался к нам в село. В этих местах проходил основной путь, которым шли татарские отряды в набег на подольские и волынские густонаселенные районы. Тут же в основном формировались казачьи отряды, которые нападали на татар, что являлось смыслом жизни Керима. Весь год он готовился к этим походам, живя замкнуто, ни с кем особо не общаясь и не принимая участия в жизни товарищества.
Нашелся он у себя в сарае, где сортировал многочисленные заготовки для луков.
– Добрый день тебе, дядьку Керим, разговор у меня к тебе есть.
– Выйди с моего двора и больше здесь не появляйся.
– Добре, дядьку Керим, только задам тебе один вопрос. Хочешь ли ты свидеться в поединке с тем татарином, что ваш хутор разорил?
– Убирайся, сопляк, пока цел, не доводи до греха!
Развернувшись, вышел со двора и пошел обратно к Степану – в конце концов, найти ровную сухую ясеневую ветку нужной толщины можно и без Керима: все равно время есть только на самый простой вариант – выстругать лук для арбалета из сплошной деревяшки.
– Эй, парубок! А ну стой!
Остановившись, развернулся навстречу Кериму, решительно приближающемуся ко мне.
– Говори, чего надо. – Керим сверлил меня угрюмыми, недобрыми глазами.
– Мне лук нужен для самострела на крупного зверя, чтобы мне по пояс был, и тугой такой, что двумя руками натягивать нужно.
– Есть у меня такой самострел, дальше говори. – Глаза Керима начали светиться холодным бешенством.
«Видно, что родственники с Оттаром: этот тоже заводной, как электровеник. Сдержи он себя в руках – и кто знает, может, и по-другому тогда бы все в степи сложилось. Уже седой весь, а темперамент как у молодого».
– Мы завтра после заутрени в поход на татар идем – может, тебе еще не сказали, дядьку Керим, так ты собирайся. Так может случиться, что мы в том походе богатого и знатного татарина в полон возьмем. Будет разговор, какой он выкуп за себя даст, так окромя выкупа требуй, чтобы он твоего татарина на поединок привел, иначе выкупа не возьмем и его замордуем. Если ты от своей доли откажешься, думаю, за тебя многие скажут, я тоже за тебя скажу и свою долю добычи на то положу.
– Дурная у тебя задумка, парубок, ничего из того не выйдет, а если ты так за смерть родича моего откупиться хочешь, так даже не старайся – я того тебе никогда не прощу.
– Ладно, дядьку Керим, я сказал, ты послушал, на том бывай здоров. Люди говорят, седина мудрости добавляет, так ты не верь, дядьку Керим, брешут люди.
Попытался развернуться, чтобы продолжить свое движение к Степану, но тяжелая рука, легшая на плечо, довольно бесцеремонно прервала мое движение:
– Постой, парубок, мы еще не договорили… – Глаза Керима от начала нашего разговора добрее не стали, да и спокойствия в них не добавилось – скорее, наоборот.
Спокойно глядя ему в глаза и не делая попыток освободиться от руки, думал о том, как трудно найти друзей и как легко находятся враги и недоброжелатели. Можно ли этот факт рассматривать как частный случай закона возрастания энтропии? Ведь наличие друзей у человека можно расценить как создание вокруг него упорядоченной структуры, уменьшающей общую энтропию, в то время как враги и недоброжелатели своими деструктивными действиями ее увеличивают.
– Язык у тебя длинный, парубок, может, тебе его укоротить?
– Дядьку Керим, завтра в поход, мне еще много дел делать нужно. Если ты со мной биться решил – идем к атаману, но только даром ноги топтать будем, он на то позволения не даст. Если другой разговор ко мне, то говори прямо, а то я не пойму, чего мы с тобой еще не договорили.
Выслушав все это, Керим презрительно хмыкнул:
– Биться с тобой, сопляк, – больно ты высоко нос дерешь, чести для тебя много будет. Задницу тебе нагайкой надрать – это другое дело, на то мне никакого позволения не надо.
Он замолк, ожидая моей реакции, не дождавшись и поиграв со мной в гляделки, неожиданно спросил:
– Тебе самострел для похода нужен?
– Да.
– Идем покажу.
Мы молча направились в его двор, под разочарованными взглядами соседок, что уже успели повыскакивать, ожидая бесплатного представления. Керим вошел в дом за самострелом, я остался ждать во дворе. Из летней кухни вышла нестарая еще, небрежно одетая женщина с деревянным ведром, в котором исходила паром приготовленная для поросят мешанина. Не отвечая на мое приветствие и не глядя на меня, она прошла в сарай. Как рассказывал Степан, женщину с другими полонянами отбили у татар несколько лет назад, во время одного из походов. Мужа ее убили татары, ее саму всю дорогу насиловали, и рассудок женщины не выдержал. Она перестала говорить, и когда не была занята домашней работой, садилась на лавку и тихонько пела колыбельную. Сын с невесткой остались живы, они и еще несколько уцелевших семей остались жить в нашем селе, а Софию взял к себе Керим. Так они и жили – каждый в себе и в своем горе.
Керим вынес самострел. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что это то, что мне нужно. Лук был около метра длиной, двухслойный ясень-дуб, основательное дубовое ложе длиной сантиметров семьдесят, было отлично обработано и натерто воском, канавка под стрелу была ровненькой и отшлифованной мелким камнем. Фактически к нему нужно будет прикрепить приклад с пистолетной рукояткой, стремя для натяжки тетивы, выдолбить нишу под китайский спусковой механизм и прокрутить две дырки под деревянные шипы. На одном будут независимо проворачиваться спусковая ручка и запирающий замок с зацепами для тетивы, на втором – шептало. Тетива была спущена, поэтому, уперев задний конец ложа себе в живот, ухватившись руками за крылья лука, попробовал их на изгиб. Они едва заметно прогибались в моих руках. Это было то, что нужно: при наличии стремени, зацепив тетиву двойным крюком на поясе, мышцами ног, спины, а ведь можно еще помогать себе руками, упершись в приклад, натянуть тетиву будет возможно. Сила натяжения никак не меньше семидесяти – восьмидесяти килограммов.
– Знатный самострел, дядьку Керим, ей-богу, знатный. Что за него просишь?
– Ответь мне сначала на один вопрос, Богдан. Только правду говори. Ты зачем разговор про того татарина начал?
– Понимаешь, дядьку Керим, собрался я к тебе за луком идти, а Степан меня отговаривает – не ходи, говорит, сами сделаем, не будет с того толку. Оттар, говорит, родич твой, ну, слово за слово и рассказал мне, как ты к нам попал и что кровника своего уже десять лет по степи ищешь. Ну и придумалось мне: чем самому искать – пусть родичи того татарина знатного ищут, которого мы в полон возьмем. Ну и пошел тебе рассказать.
– То я уже слышал. Ты мне другое скажи. Какое тебе до того дело, Богдан?
Ну, вот как объяснить, что нравится мне людям помогать? Человек скорее поверит в какую-то немыслимую гадость, чем в самое простое дружеское участие.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента