Страница:
Это я к тому, что разговоры взрослых о лагерях, о массовых арестах и жизни в КАРЛАГах и ГУЛАГах Ходорковский, будучи ребенком, конечно слышал. Уж слишком много отсидело дедовских знакомых и друзей… Впрочем, не сказать, что деды и бабки грузили этим Ходорковского специально, постоянно рассказывая и предостерегая, мол, «Помни, не забывай».
В общем, родители Ходорковского были очень разные. Она с молоком матери впитала хорошие манеры, с детства знала, какой прибор с какой стороны должен лежать на столе. Он, как можно догадаться, хорошими манерами не отличался. Правда, был не грубый, а веселый и немного чудной. Отслужил в армии. На фоне остальных ее кавалеров выделялся ненавязчивостью. Очень хорошо пел, что подметил даже живший с ними потом по соседству скрипач… Он ухаживал за ней два года. Отбил всех. Ходил по пятам. Стоял под окнами утром и вечером. Она отшучивалась. В какой-то момент ее мудрая мама скажет: «Или прогони, или выходи за него, что ж ты его мурыжишь!» Она уступила. Вскоре мама о сказанном пожалела – ну, хотя бы потому, что этот Боря даже в гостях не знал, какими приборами пользоваться, а пироги с картошкой почему-то запивал ананасовым соком…
Спустя 50 лет он будет называть ее ведьмой. Даже в гостях. При этом всегда поправляться: «Любя». Спустя 50 лет, приходя к сыну на суд, она будет держать себя подчеркнуто сдержанно, а «этот Боря» – вечно пропадать в разговорах с приходящей на процесс публикой, спорить и ругать власть.
…Итак, это была обычная семья инженеров, беспартийных и без связей. Советскую власть не любили. Но и диссидентами не были. Все в меру, без фанатизма. Сына – «будущую нагрузку для страны», как они теперь иногда шутят, – родили в 1963-м. Как деды и бабки, свое отношение к советской власти сыну не вдалбливали, всячески ограждая от своего влияния в этом вопросе. Считали: иначе испортят сыну жизнь. В их доме – сначала в коммуналке, а потом в кооперативе – при всем желании сын не мог найти на антресолях перепечатанные на машинке «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, или «1984» Оруэлла, или замятииское «Мы». И он их, соответственно, ни тайком со сверстниками, ни публично по вечерам с родителями дома не читал.
В общем, никакой диссидентской почвы родители Ходорковскому не создавали.
– У Миши над письменным столом висел барельеф Ленина и Красное знамя – все по его инициативе, – с некоторым укором на лице, переходящим в улыбку, говорит Марина Филипповна. – Что он читал? Все по школьной программе, плюс фантастику… Сами мы ему ничего диссидентского не впаривали. Мы с отцом, конечно, понимали, что порой он перегибает в сторону советской власти, но не вмешивались. Не агитировали против устоев, порядков, власти. Считали так: сам рано или поздно разберется. И он разобрался. Конечно, какие-то разговоры заводили, но ненавязчиво. Например, у нас часто бывала дома мама актера Евгения Весника. Ее муж, Яков Вестник, выходец из купеческой семьи, учился в Швейцарии, в Первую мировую вернулся, ушел в революцию, потом работал вице-президентом Амторга в Нью-Йорке и замом торгпреда СССР в Швеции, был главным инженером строительства нефтепровода в Баку, начальником прокатных цехов «Магнитостроя», основателем «Криворожстали», интеллектуал, умничка… В 30-х его арестовали и расстреляли, а жену на 10 лет сослали в лагеря[1]. И вот, вернувшись, она к нам часто приходила домой, рассказывала много… Миша все эти разговоры слышал, знал об этой жизни. Но пионерия для него в тот момент была важнее, – говорит Марина Филипповна и вспоминает такой случай.
Ему было 12. После школы – весь накрахмаленный, с выглаженным пионерским галстучком (форму эту обожал) – с двумя приятелями пошел гулять во двор. Недолго думая, все трое перепрыгнули через забор – за забором было кладбище. Там гулять-то, конечно, интересней.
– А у забора их встретила шпана какая-то взрослая, – рассказывает Марина Филипповна. – Ну, и давай приставать: мол, сняли свои вонючие пионерские галстучки, и засунули себе в рот, и жуйте. Мишка сказал: «Не буду!». Всем троим шпана накостыляла. Слава богу, не сильно. Пришла домой с работы – трое гавриков на диване в царапинах сидят. Рассказали все, повела их в милицию, весь вечер катались на милицейской машине по району – искали. Так и не нашли… Вот у Миши так всегда: «Я не буду!»
…Октябренок, пионер, комсомолец – вот его путь. Путь тысячи советских детей. Детей, которые не знали или смутно представляли себе, например, кто такие диссиденты. Есть только друзья и враги, уверены были эти дети. И отшатывались от другой, неизвестной жизни как от чего-то сложного, непонятного и бесперспективного…
Кстати, о перспективе. Ходорковский с детства хотел стать директором завода. «Родители всю жизнь работали на заводе, детский сад – заводской, пионерлагерь – заводской, директор завода – везде главный человек. Не космонавтом, не военным, а именно директором завода», – объяснял он Улицкой[2]. Эта мечта пройдет с ним школу и институт. А потом возьмет и исполнится. Конечно, не без усилий. Он будет директором завода, заводов, заводиков и огромного на всю страну завода – холдинга под названием «нефтяная компания ЮКОС»…
– Своим основным образованием считаю полученное в МХТИ. Замечу: учился я не на «химика», а на инженера-технолога оборонной отрасли, т. е. готовили стать управленцем на заводе. Изучал и химию, и сопромат, и экономику промышленности. Всего в дипломе около 70 дисциплин. Университет, – пишет он мне через адвокатов из тюрьмы.
«Один день Ивана Денисовича» читает, потрясен, Сталина – внимание! – ненавидит «как опорочившего дело Партии в интересах культа собственной личности». К Брежневу, Черненко относится с юмором и пренебрежением – геронтократы, вредят Партии. Андропова уважает, несмотря на «перегибы на местах»[3]…
Ему было 18. Наивен? Как говорят те, кто окружал его в тот момент, и да, и нет. Это была скорее не наивность, а склонность к идеализации кого бы то ни было.
– Он всегда, что в комсомоле, что потом в бизнесе, уже будучи главой ЮКОСа, несколько идеализировал людей. Мы все, допустим, знали, что с тем-то и тем-то дело иметь не надо. А он давал человеку шанс, – говорят его товарищи по комсомолу. – Не верил в то, что о нем говорят. И часто не ошибался. Его единственная серьезная ошибка – это, пожалуй, только Путин. То ли он его идеализировал, то ли всерьез поверил, что с этим человеком можно иметь дело…
Но до Путина, как и до ЮКОСа, в жизни Ходорковского пока «опять же» далеко. Пока комсомол. Его привлекла комсомольская работа. Да, привилегии, да, дополнительные возможности для материального заработка, да, социальный лифт, структура, обеспечивающая реальный карьерный рост. Но ему нравились не столько привилегии, сколько оргработа. Ему нравилось то, что несколько лет спустя, когда никаких ВЛКСМ и КПСС уже не будет, назовут менеджментом. Он ловил кайф от того, что можно управлять, руководить, решать, брать ответственность на себя за людей, за коллектив, применять свои организаторские способности, и притом успешно. Он не задумывался об идеологии, не воспринимал комсомол как свое политическое призвание. Нравилась именно возможность самореализации производственника, менеджера. Нравилось, черт возьми, потому что был результат.
А добиваться результата в любой деятельности, за которую бы ни взялся, – это одна из его главных черт.
И он мечтал стать «директором завода», успешно и первоклассно что-то производить, может, даже оружие для защиты Родины. И уже тогда он был «начинающим» лидером. Секретарь факультетского комитета комсомола, он спорил с ректором Ягодиным, не боялся высказать свою позицию, отстоять и даже сказать, что ректор не совсем прав по тому или иному вопросу. Так, отказывался исключать из комсомола отчисляемых из института – был убежден: не всякий комсомолец может быть способен к учебе. «А вот обратное, – писал он, – на оборонном факультете казалось абсолютно справедливым. Ведь мы должны при необходимости отдать жизнь за Родину даже в мирное время, а как это можно потребовать с некомсомольца или некоммуниста?» Ровно так и думал. И смело ругался с секретарем партбюро. Даже никаких опасений не ощущал.
Итак. В институте и комсомоле его принцип – никогда не изменять своей позиции под давлением силы – закреплялся. Закреплялась и такая черта, как договороспособность. Только с одним условием – говорить с ним не с позиции силы, а с позиции убеждения. Учителя в школе это понимали. Ягодин это понимал. А Ягодина Ходорковский обожал. Он был для него идеалом.
Окружавшие Ходорковского товарищи по комсомолу говорят мне, что его потрясало то, как Ягодин умел повести за собой молодежь, как читал лекции студентам, как разговаривал и общался с ними – на равных.
Кто знает, может, потому он так и любил ездить по регионам и читать лекции студентам, отвечать на их вопросы, говорить за жизнь? Может, он в какой-то степени хотел воплотить в себе черты Ягодина, передать другим то, что в свое время вложили в него? Желание что-то дать молодежи – может, это чистое влияние ректора Ягодина?
Неизвестно. Опять же – близко знающие Ходорковского люди говорят, что это действительно так. Его же враги считают, что в регионах он просто-напросто лоббировал свои интересы. В том числе и среди еще неокрепших юных умов…
Сам он говорит, что Ягодин действительно ему многое дал.
Глава 4
Глава 5
Разговоры взрослых о лагерях, о массовых арестах и жизни в КАРЛАГах и ГУЛАГах Ходорковский, будучи ребенком, конечно, слышал. Уж слишком много отсидело дедовских знакомых и друзей.Не сказать, что всему виной были и родители, что создали его такого, как оба сейчас в шутку говорят: «нагрузку для страны». Нет, они не создавали такой особой-разособой почвы, не вспахивали ее и не бросали туда зернышка, чтобы получить желаемый «продукт» в виде ребенка-вундеркинда, гениального химика, математика, нового Ландау, Эйнштейна или, на худой конец, диссидента. Это была обычная московская семья образца 60-х. Родители – обычные инженеры. Всю жизнь проработали на заводе «Калибр». Их история – это студенческий роман. Учились в одном техникуме – приборостроительном. Он – из бедной семьи. Отец погиб в 41-м где-то под Москвой. Могила не найдена. Мать осталась с двумя детьми одна. Работала всю жизнь на заводе. По две-три смены подряд. Неделями не бывала дома. Маленький Боря копался в помойках, побирался на вокзалах и в электричках, бродяжничал. Она – «из бывших», дед имел предпринимательскую жилку, имение под Харьковом. Мать работала в Большом театре в мастерских по декорациям. Отец… впрочем, про отца – начальника главка – мы уже рассказывали.
В общем, родители Ходорковского были очень разные. Она с молоком матери впитала хорошие манеры, с детства знала, какой прибор с какой стороны должен лежать на столе. Он, как можно догадаться, хорошими манерами не отличался. Правда, был не грубый, а веселый и немного чудной. Отслужил в армии. На фоне остальных ее кавалеров выделялся ненавязчивостью. Очень хорошо пел, что подметил даже живший с ними потом по соседству скрипач… Он ухаживал за ней два года. Отбил всех. Ходил по пятам. Стоял под окнами утром и вечером. Она отшучивалась. В какой-то момент ее мудрая мама скажет: «Или прогони, или выходи за него, что ж ты его мурыжишь!» Она уступила. Вскоре мама о сказанном пожалела – ну, хотя бы потому, что этот Боря даже в гостях не знал, какими приборами пользоваться, а пироги с картошкой почему-то запивал ананасовым соком…
Спустя 50 лет он будет называть ее ведьмой. Даже в гостях. При этом всегда поправляться: «Любя». Спустя 50 лет, приходя к сыну на суд, она будет держать себя подчеркнуто сдержанно, а «этот Боря» – вечно пропадать в разговорах с приходящей на процесс публикой, спорить и ругать власть.
…Итак, это была обычная семья инженеров, беспартийных и без связей. Советскую власть не любили. Но и диссидентами не были. Все в меру, без фанатизма. Сына – «будущую нагрузку для страны», как они теперь иногда шутят, – родили в 1963-м. Как деды и бабки, свое отношение к советской власти сыну не вдалбливали, всячески ограждая от своего влияния в этом вопросе. Считали: иначе испортят сыну жизнь. В их доме – сначала в коммуналке, а потом в кооперативе – при всем желании сын не мог найти на антресолях перепечатанные на машинке «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, или «1984» Оруэлла, или замятииское «Мы». И он их, соответственно, ни тайком со сверстниками, ни публично по вечерам с родителями дома не читал.
В общем, никакой диссидентской почвы родители Ходорковскому не создавали.
– У Миши над письменным столом висел барельеф Ленина и Красное знамя – все по его инициативе, – с некоторым укором на лице, переходящим в улыбку, говорит Марина Филипповна. – Что он читал? Все по школьной программе, плюс фантастику… Сами мы ему ничего диссидентского не впаривали. Мы с отцом, конечно, понимали, что порой он перегибает в сторону советской власти, но не вмешивались. Не агитировали против устоев, порядков, власти. Считали так: сам рано или поздно разберется. И он разобрался. Конечно, какие-то разговоры заводили, но ненавязчиво. Например, у нас часто бывала дома мама актера Евгения Весника. Ее муж, Яков Вестник, выходец из купеческой семьи, учился в Швейцарии, в Первую мировую вернулся, ушел в революцию, потом работал вице-президентом Амторга в Нью-Йорке и замом торгпреда СССР в Швеции, был главным инженером строительства нефтепровода в Баку, начальником прокатных цехов «Магнитостроя», основателем «Криворожстали», интеллектуал, умничка… В 30-х его арестовали и расстреляли, а жену на 10 лет сослали в лагеря[1]. И вот, вернувшись, она к нам часто приходила домой, рассказывала много… Миша все эти разговоры слышал, знал об этой жизни. Но пионерия для него в тот момент была важнее, – говорит Марина Филипповна и вспоминает такой случай.
Ему было 12. После школы – весь накрахмаленный, с выглаженным пионерским галстучком (форму эту обожал) – с двумя приятелями пошел гулять во двор. Недолго думая, все трое перепрыгнули через забор – за забором было кладбище. Там гулять-то, конечно, интересней.
– А у забора их встретила шпана какая-то взрослая, – рассказывает Марина Филипповна. – Ну, и давай приставать: мол, сняли свои вонючие пионерские галстучки, и засунули себе в рот, и жуйте. Мишка сказал: «Не буду!». Всем троим шпана накостыляла. Слава богу, не сильно. Пришла домой с работы – трое гавриков на диване в царапинах сидят. Рассказали все, повела их в милицию, весь вечер катались на милицейской машине по району – искали. Так и не нашли… Вот у Миши так всегда: «Я не буду!»
…Октябренок, пионер, комсомолец – вот его путь. Путь тысячи советских детей. Детей, которые не знали или смутно представляли себе, например, кто такие диссиденты. Есть только друзья и враги, уверены были эти дети. И отшатывались от другой, неизвестной жизни как от чего-то сложного, непонятного и бесперспективного…
Кстати, о перспективе. Ходорковский с детства хотел стать директором завода. «Родители всю жизнь работали на заводе, детский сад – заводской, пионерлагерь – заводской, директор завода – везде главный человек. Не космонавтом, не военным, а именно директором завода», – объяснял он Улицкой[2]. Эта мечта пройдет с ним школу и институт. А потом возьмет и исполнится. Конечно, не без усилий. Он будет директором завода, заводов, заводиков и огромного на всю страну завода – холдинга под названием «нефтяная компания ЮКОС»…
Ходорковский с детства хотел стать директором завода.Но до «главного завода» в его жизни еще далеко. Пока последние классы средней школы. Он готовится к поступлению в Менделеевку. А куда еще? Ему ведь прочат большую карьеру в химической области, да и сам в этой сфере чувствует себя в своей тарелке. Дальше – успешное (набрал даже больше баллов, чем требовалось) поступление в ту самую Менделеевку. Без блата, без связей. На оборонный факультет шел целенаправленно, ориентируясь не столько на химическое производство, сколько на самое, по его мнению, главное – защиту от «внешних врагов». Есть свои, а есть чужие, от которых родину надо защищать…
– Своим основным образованием считаю полученное в МХТИ. Замечу: учился я не на «химика», а на инженера-технолога оборонной отрасли, т. е. готовили стать управленцем на заводе. Изучал и химию, и сопромат, и экономику промышленности. Всего в дипломе около 70 дисциплин. Университет, – пишет он мне через адвокатов из тюрьмы.
«Один день Ивана Денисовича» читает, потрясен, Сталина – внимание! – ненавидит «как опорочившего дело Партии в интересах культа собственной личности». К Брежневу, Черненко относится с юмором и пренебрежением – геронтократы, вредят Партии. Андропова уважает, несмотря на «перегибы на местах»[3]…
Ему было 18. Наивен? Как говорят те, кто окружал его в тот момент, и да, и нет. Это была скорее не наивность, а склонность к идеализации кого бы то ни было.
– Он всегда, что в комсомоле, что потом в бизнесе, уже будучи главой ЮКОСа, несколько идеализировал людей. Мы все, допустим, знали, что с тем-то и тем-то дело иметь не надо. А он давал человеку шанс, – говорят его товарищи по комсомолу. – Не верил в то, что о нем говорят. И часто не ошибался. Его единственная серьезная ошибка – это, пожалуй, только Путин. То ли он его идеализировал, то ли всерьез поверил, что с этим человеком можно иметь дело…
Но до Путина, как и до ЮКОСа, в жизни Ходорковского пока «опять же» далеко. Пока комсомол. Его привлекла комсомольская работа. Да, привилегии, да, дополнительные возможности для материального заработка, да, социальный лифт, структура, обеспечивающая реальный карьерный рост. Но ему нравились не столько привилегии, сколько оргработа. Ему нравилось то, что несколько лет спустя, когда никаких ВЛКСМ и КПСС уже не будет, назовут менеджментом. Он ловил кайф от того, что можно управлять, руководить, решать, брать ответственность на себя за людей, за коллектив, применять свои организаторские способности, и притом успешно. Он не задумывался об идеологии, не воспринимал комсомол как свое политическое призвание. Нравилась именно возможность самореализации производственника, менеджера. Нравилось, черт возьми, потому что был результат.
А добиваться результата в любой деятельности, за которую бы ни взялся, – это одна из его главных черт.
Он не задумывался об идеологии, не воспринимал комсомол как свое политическое призвание. Нравилась возможность самореализации производственника, менеджера.Уже будучи в тюрьме, он объяснит Улицкой[4]: у него и таких, как он, – пусть их были единицы – в 80-е годы в комсомоле могла быть «позитивная» мотивация. Да, карьеристов там хватало, но ему нравилось не построение карьеры, а лидерство. Он не был педантичным комсоргом, подхалимом, докладывающим на собраниях. Его увлекало лидерство, потому что только лидер может стать директором завода. А карьерист – разве что замом, замом зама и т. д. На должности линейных руководителей карьеристов не ставят: они при всей своей щепетильности и гибкости валят дело. С делом могут справиться только лидеры и профессионалы. Не всегда удобные вышестоящему начальству…
И он мечтал стать «директором завода», успешно и первоклассно что-то производить, может, даже оружие для защиты Родины. И уже тогда он был «начинающим» лидером. Секретарь факультетского комитета комсомола, он спорил с ректором Ягодиным, не боялся высказать свою позицию, отстоять и даже сказать, что ректор не совсем прав по тому или иному вопросу. Так, отказывался исключать из комсомола отчисляемых из института – был убежден: не всякий комсомолец может быть способен к учебе. «А вот обратное, – писал он, – на оборонном факультете казалось абсолютно справедливым. Ведь мы должны при необходимости отдать жизнь за Родину даже в мирное время, а как это можно потребовать с некомсомольца или некоммуниста?» Ровно так и думал. И смело ругался с секретарем партбюро. Даже никаких опасений не ощущал.
В институте и комсомоле его принцип – никогда не изменять своей позиции под давлением силы – закреплялся. Закреплялась и такая черта, как договороспособность.Комитет комсомола голосовал за его решения – практически стопроцентно. Ягодин называл Ходорковского «мой самый непокорный секретарь». Но никогда не давил. А ведь мог сломать. «Но не делал этого, позволяя закалиться характеру», – отмечал Ходорковский.
Итак. В институте и комсомоле его принцип – никогда не изменять своей позиции под давлением силы – закреплялся. Закреплялась и такая черта, как договороспособность. Только с одним условием – говорить с ним не с позиции силы, а с позиции убеждения. Учителя в школе это понимали. Ягодин это понимал. А Ягодина Ходорковский обожал. Он был для него идеалом.
Окружавшие Ходорковского товарищи по комсомолу говорят мне, что его потрясало то, как Ягодин умел повести за собой молодежь, как читал лекции студентам, как разговаривал и общался с ними – на равных.
Кто знает, может, потому он так и любил ездить по регионам и читать лекции студентам, отвечать на их вопросы, говорить за жизнь? Может, он в какой-то степени хотел воплотить в себе черты Ягодина, передать другим то, что в свое время вложили в него? Желание что-то дать молодежи – может, это чистое влияние ректора Ягодина?
Неизвестно. Опять же – близко знающие Ходорковского люди говорят, что это действительно так. Его же враги считают, что в регионах он просто-напросто лоббировал свои интересы. В том числе и среди еще неокрепших юных умов…
Сам он говорит, что Ягодин действительно ему многое дал.
Глава 4
Влияние Ельцина
– Мне повезло и второй раз, – напишет позже Ходорковский. – Секретарем нашего Свердловского райкома партии была Кислова, а членом бюро – секретарь ЦК по вопросам строительства Б. Н. Ельцин. Я получил от них настоящий урок мужества, когда их «гнобили», а они не сдавались. Причем Кислова не сдала Ельцина.
В общем, еще одним идеалом для Ходорковского был Ельцин. Когда Михаил его увидел, ему было 23, только-только окончил Менделеевку… Ельцину на тот момент было за 50. Именно в конце 80-х, и началась карьера Ельцина как политика, а не номенклатурного выдвиженца, – когда на пленуме ЦК КПСС он выступил с критикой Горбачева, вскоре лишился поста секретаря московского горкома и был отправлен на работу в Госстрой, что равнозначно ссылке…
Ельцин в тот период в основном всем все доказывал и отбивался от обвинений…
Впрочем, на тот момент они с Ходорковским еще не общались. В Свердловском районном комитете ВЛКСМ Ходорковский был освобожденным заместителем секретаря, Ельцин – после Пленума – членом бюро.
Общаться они начнут гораздо позднее. Когда уже будет защита Белого дома, работа в правительстве, когда, наконец, Ельцин станет президентом…
И что самое важное в этом их общении – как и с Ягодиным, Ходорковский мог спорить с Ельциным и совершать поступки, может быть, вызывающие недовольство. Потому что знал: хоть и вызывает время от времени раздражение «царя», последствий не будет. Например, за то, что ты указываешь на ошибки этой власти…
Нет, недовольство Ельцина крайних мер никогда не вызывало. Он мог не соглашаться или, как Ягодин, говорить что-то в духе «мой самый непокорный секретарь». И, наконец, он, как и Ягодин, мог Ходорковского сломить, но не стал.
– Ягодин и Ельцин – это люди, которые оказали на меня огромное влияние, – пишет автору книги Ходорковский из тюрьмы. – Я никогда не собирался стать похожим на них, мы совершенно разные люди, но их образ мыслей, многие их этические нормы воспринял как свои. Стремлюсь «соответствовать». Смешно, но, например, всегда общаюсь с людьми только «на вы». Кроме самых близких. Это – внешнее. А внутреннее – «вольтерьянство». Готовность услышать любую иную точку зрения, в том числе и о себе. Признание важности и нужности «оппозиции». Независимой, а не кукольной. Откуда это у них, у продуктов тоталитарного режима? Не знаю. Возможно, просто величие души. Большие, могучие люди, по-рыцарски относящиеся к оппонентам. Драка? Да! «Добить» противника? Нет, скорее, подать руку. Наверное, так можно сформулировать главное, в чем они были и остаются для меня идеалом. Возможно, Ельцин – чуть в большей степени, так как его я знал чуть ближе и много лет работал рядом. Да и ситуации, в которых мы оказывались, были поострее. 1991, 1993, 1996…
– Я считаю, он по-дурацки попал в эту историю лишь по причине того, что недооценивал Путина как человека из КГБ, – говорит Марина Филипповна. – Надо уметь чувствовать. Наше поколение умело; мы знали, что это за люди. А они только читали и слышали об этом – не доходило. Люди из органов не умеют создавать, их учат разрушать. Если бы Миша это понимал так, как наше поколение, он бы вел себя по-другому. А Миша привык к Ельцину. При всех отрицательных качествах у Ельцина было одно положительное. Как говорил Миша, «мам, ему можно все сказать. Абсолютно. Он может соглашаться, может не соглашаться. С ним можно говорить как со старшим товарищем». Ему в голову не приходило, что Ельцин мог какие-то репрессивные меры предпринять. А вот когда со стороны Путина начался наезд, Миша уже понимал: репрессии будут, но рассчитывал, что только против него будут. Но что компанию раздавят, что Сечин по его следам пойдет, идеи украдет – и с обменом акций, и с «Восточным потоком». Это же все Мишкины идеи и задумки – нет, этого Миша даже не представлял…
Говорят, что у Ельцина и Ходорковского очень много схожего. У первого – «ссылка» в Госстрое, у второго – «ссылка» менее приятная и уж слишком затянувшаяся… Оба по-своему бодались с властью. Один из них это бодание продолжает. Для этого нужно иметь нерядовой характер. Оба – и Ельцин, и Ходорковский – люди ярко выраженных лидерских качеств, азартны, обаятельны, харизматичны, патологически любящие свою работу, жесткие, когда надо, щедрые, с размахом души, с большим жизненным багажом…
Леонид Невзлин, один из бывших руководителей и акционеров ЮКОСа, говорит, что эти черты в Ходорковском проступили довольно рано.
– Мише было 23 года, и уже тогда люди безошибочно понимали: он – лидер, разговаривать надо именно с ним. И происходило это не потому, что он обладал какими-то выдающимися внешними данными. Просто сила духа, сила интеллекта и чувство личной свободы в нем были буквально осязаемы, создавая ту особую ауру, которая и являлась отличительной чертой Ходорковского. Как-то так получалось, что он всегда был первым и далеко впереди всех.
– Когда я пришел к Ходорковскому на собеседование в «МЕНАТЕП», помню, мы беседовали о политике, экономике, о Советском Союзе, о развале страны… И меня поразила оригинальность и неординарность его мышления, какая-то не по годам мудрость, – говорит Алексей Кондауров, генерал-майор КГБ (ФСБ) в запасе, бывший глава информационно-аналитического управления банка «МЕНАТЕП», а затем ЮКОСа. – Мне тогда было 44, ему – 30. Четырнадцать лет – разница. Жизненный опыт разный. Я много чего повидал к тому времени… Но когда я с ним говорил, мне казалось, он старше меня и больше видел. Какая-то глубина не по возрасту чувствовалась в нем. Так что после собеседования с ним мне уже никуда не хотелось идти. А ведь после ухода из комитета безопасности у меня было несколько предложений в разные места. К Гусинскому, в том числе, звали… Остался у Ходорковского.
В общем, все эти качества Ходорковского, так напоминающие ельцинские, были присущи нашему герою и в 20 с лишним, и в 30, и в 40, и после 40…
Пожалуй, небольшое отличие между Ельциным и Ходорковским лишь в том, что первый был склонен к некоторому эпатажу, порою переходящему в крайности, в общении – косноязычен, прост и прямолинеен.
Сам Ходорковский говорит, что работа с Ельциным «не вызывала у него «внутреннего протеста». То есть не просто не будет что-то делать под давлением силы, а еще, если вдруг им овладеет внутренний протест, он тоже не будет ничего делать.
В общем, необычный человек. Если еще учесть, что вырос в «совке», где всем детям советовали свои внутренние протесты и переживания засовывать куда-нибудь подальше…
– А еще я очень уважаю Маргарет Тэтчер как великого государственного деятеля, управленца, который смог реально рационализировать экономику и бюрократический аппарат современного государства… – пишет мне Ходорковский из тюрьмы. Но это, видимо, уже совсем другая история…
В общем, еще одним идеалом для Ходорковского был Ельцин. Когда Михаил его увидел, ему было 23, только-только окончил Менделеевку… Ельцину на тот момент было за 50. Именно в конце 80-х, и началась карьера Ельцина как политика, а не номенклатурного выдвиженца, – когда на пленуме ЦК КПСС он выступил с критикой Горбачева, вскоре лишился поста секретаря московского горкома и был отправлен на работу в Госстрой, что равнозначно ссылке…
Ельцин в тот период в основном всем все доказывал и отбивался от обвинений…
Впрочем, на тот момент они с Ходорковским еще не общались. В Свердловском районном комитете ВЛКСМ Ходорковский был освобожденным заместителем секретаря, Ельцин – после Пленума – членом бюро.
Общаться они начнут гораздо позднее. Когда уже будет защита Белого дома, работа в правительстве, когда, наконец, Ельцин станет президентом…
И что самое важное в этом их общении – как и с Ягодиным, Ходорковский мог спорить с Ельциным и совершать поступки, может быть, вызывающие недовольство. Потому что знал: хоть и вызывает время от времени раздражение «царя», последствий не будет. Например, за то, что ты указываешь на ошибки этой власти…
Нет, недовольство Ельцина крайних мер никогда не вызывало. Он мог не соглашаться или, как Ягодин, говорить что-то в духе «мой самый непокорный секретарь». И, наконец, он, как и Ягодин, мог Ходорковского сломить, но не стал.
– Ягодин и Ельцин – это люди, которые оказали на меня огромное влияние, – пишет автору книги Ходорковский из тюрьмы. – Я никогда не собирался стать похожим на них, мы совершенно разные люди, но их образ мыслей, многие их этические нормы воспринял как свои. Стремлюсь «соответствовать». Смешно, но, например, всегда общаюсь с людьми только «на вы». Кроме самых близких. Это – внешнее. А внутреннее – «вольтерьянство». Готовность услышать любую иную точку зрения, в том числе и о себе. Признание важности и нужности «оппозиции». Независимой, а не кукольной. Откуда это у них, у продуктов тоталитарного режима? Не знаю. Возможно, просто величие души. Большие, могучие люди, по-рыцарски относящиеся к оппонентам. Драка? Да! «Добить» противника? Нет, скорее, подать руку. Наверное, так можно сформулировать главное, в чем они были и остаются для меня идеалом. Возможно, Ельцин – чуть в большей степени, так как его я знал чуть ближе и много лет работал рядом. Да и ситуации, в которых мы оказывались, были поострее. 1991, 1993, 1996…
Идеалом для Ходорковского был Ельцин.Ходорковский считал себя членом команды Ельцина. Именно потому, говорит, шел защищать в 91-м Белый дом, в 93-м – мэрию, а в 95-96-х вошел в неформальный предвыборный штаб. Именно из-за него, говорит, не выступал против Путина, хотя имел о нем свое мнение. Еще признает: говоря о Ельцине, не может быть беспристрастным, понимает все его недостатки, не забудет возвращение «товарищей из органов», чеченскую войну, штурм Белого дома… Но судить не возьмется. Говорит, не имеет права. Ельцин останется для него главным идеалом…
– Я считаю, он по-дурацки попал в эту историю лишь по причине того, что недооценивал Путина как человека из КГБ, – говорит Марина Филипповна. – Надо уметь чувствовать. Наше поколение умело; мы знали, что это за люди. А они только читали и слышали об этом – не доходило. Люди из органов не умеют создавать, их учат разрушать. Если бы Миша это понимал так, как наше поколение, он бы вел себя по-другому. А Миша привык к Ельцину. При всех отрицательных качествах у Ельцина было одно положительное. Как говорил Миша, «мам, ему можно все сказать. Абсолютно. Он может соглашаться, может не соглашаться. С ним можно говорить как со старшим товарищем». Ему в голову не приходило, что Ельцин мог какие-то репрессивные меры предпринять. А вот когда со стороны Путина начался наезд, Миша уже понимал: репрессии будут, но рассчитывал, что только против него будут. Но что компанию раздавят, что Сечин по его следам пойдет, идеи украдет – и с обменом акций, и с «Восточным потоком». Это же все Мишкины идеи и задумки – нет, этого Миша даже не представлял…
Говорят, что у Ельцина и Ходорковского очень много схожего. У первого – «ссылка» в Госстрое, у второго – «ссылка» менее приятная и уж слишком затянувшаяся… Оба по-своему бодались с властью. Один из них это бодание продолжает. Для этого нужно иметь нерядовой характер. Оба – и Ельцин, и Ходорковский – люди ярко выраженных лидерских качеств, азартны, обаятельны, харизматичны, патологически любящие свою работу, жесткие, когда надо, щедрые, с размахом души, с большим жизненным багажом…
Леонид Невзлин, один из бывших руководителей и акционеров ЮКОСа, говорит, что эти черты в Ходорковском проступили довольно рано.
– Мише было 23 года, и уже тогда люди безошибочно понимали: он – лидер, разговаривать надо именно с ним. И происходило это не потому, что он обладал какими-то выдающимися внешними данными. Просто сила духа, сила интеллекта и чувство личной свободы в нем были буквально осязаемы, создавая ту особую ауру, которая и являлась отличительной чертой Ходорковского. Как-то так получалось, что он всегда был первым и далеко впереди всех.
– Когда я пришел к Ходорковскому на собеседование в «МЕНАТЕП», помню, мы беседовали о политике, экономике, о Советском Союзе, о развале страны… И меня поразила оригинальность и неординарность его мышления, какая-то не по годам мудрость, – говорит Алексей Кондауров, генерал-майор КГБ (ФСБ) в запасе, бывший глава информационно-аналитического управления банка «МЕНАТЕП», а затем ЮКОСа. – Мне тогда было 44, ему – 30. Четырнадцать лет – разница. Жизненный опыт разный. Я много чего повидал к тому времени… Но когда я с ним говорил, мне казалось, он старше меня и больше видел. Какая-то глубина не по возрасту чувствовалась в нем. Так что после собеседования с ним мне уже никуда не хотелось идти. А ведь после ухода из комитета безопасности у меня было несколько предложений в разные места. К Гусинскому, в том числе, звали… Остался у Ходорковского.
В общем, все эти качества Ходорковского, так напоминающие ельцинские, были присущи нашему герою и в 20 с лишним, и в 30, и в 40, и после 40…
Пожалуй, небольшое отличие между Ельциным и Ходорковским лишь в том, что первый был склонен к некоторому эпатажу, порою переходящему в крайности, в общении – косноязычен, прост и прямолинеен.
Сам Ходорковский говорит, что работа с Ельциным «не вызывала у него «внутреннего протеста». То есть не просто не будет что-то делать под давлением силы, а еще, если вдруг им овладеет внутренний протест, он тоже не будет ничего делать.
В общем, необычный человек. Если еще учесть, что вырос в «совке», где всем детям советовали свои внутренние протесты и переживания засовывать куда-нибудь подальше…
– А еще я очень уважаю Маргарет Тэтчер как великого государственного деятеля, управленца, который смог реально рационализировать экономику и бюрократический аппарат современного государства… – пишет мне Ходорковский из тюрьмы. Но это, видимо, уже совсем другая история…
Глава 5
О чем умолчал Путин
А что еще не вызывало у Ходорковского внутреннего протеста? Видимо, Центры научно-технического творчества молодежи. Иначе как объяснить, что он даже не расстроился, когда после окончания Менделеевки ему не дали направления в научно-исследовательский институт, чьей тематикой он вроде бы интересовался…
1987 год. Он пробует создать свой ЦНТТМ. Ведь классно же! Именно сейчас могут быть востребованы инновационные проекты, многие из которых он видел пылящимися на полках в институте из-за неповоротливости бюрократической машины… Так что планов с головой окунуться в науку и посвятить ей, может быть, всю жизнь, у него к моменту окончания вуза не было. Просто так складывалась жизнь, что именно на период его молодости попала пора под названием «перестройка».
Постановление об образовании единой общегосударственной системы ЦНТТМ по всему СССР издает Горбачев. Это те самые ЦНТТМ, зарождавшиеся в недрах комсомола, те самые коммерческие предприятия, участие в которых Ходорковскому как бы невзначай, неофициально недруги поставят потом в вину. Да что ЦНТТМ, – даже комсомол в вину некоторые умудрятся поставить. Причем как бы «свои». Причем когда он уже в тюрьме сидеть будет…
Но до известных слов Олега Дерипаски о том, чего, мол, ждать от человека, который вышел из комсомола и не служил в армии, а также до тюрьмы в жизни Ходорковского еще далеко. А пока, пока он создает свой первый ЦНТТМ. Во Фрунзенском районе. Снимает маленькое помещение. Стол и два стула. Набирает несколько человек из Менделеевки. Начинают с компьютеров, как называет их его жена Инна, – «таких штуковин бешеных размеров». «Штуковины» привозят из-за рубежа, переустанавливают на них русскую клавиатуру, не без помощи друзей – «ботаников» из Менделеевки разрабатывают программное обеспечение и продают…
Года через два центр превратился в банк. В банк «МЕНАТЕП».
Ну, и, конечно, у Ходорковского не было «внутреннего протеста» к такой штуке, как приватизация. С той лишь оговоркой: приватизация для него означала не деньги, а скорее возможность исполнить ту самую детскую мечту – стать директором большого на всю страну завода. Начинает со следующего – приватизирует почти всю отрасль производства стройматериалов Москвы, ряд металлургических заводов и прочее-прочее-прочее… Затем, окрепнув и встав на ноги, переходит к крупным научно-промышленным комплексам. И в 1995–1996 годах становится директором очень большого, на полстраны, завода – ЮКОСа. Мечта осуществилась.
Тут остановлюсь. О законности или незаконности, справедливости или несправедливости приватизации – не рассуждаю. Скажу только одно. Наш герой считает ее несправедливой. Но – законной. И это единственное обвинение – несправедливость приватизации, – которое он признает. И признает публично – в прокуратуре, в судах и… На этом «и» тоже остановлюсь. Потому что это «и» как-то очень усиленно замалчивает премьер Путин, а именно то, что приватизация 90-х годов могла быть реабилитирована. Весной 2003 года Ходорковский пошел к тогдашнему премьеру Михаилу Касьянову и предложил компенсировать издержки приватизации. Обсудив все с руководителями РСПП и крупными бизнесменами, Ходорковский даже разработал соответствующий законопроект, который и передал в правительство. Суть проекта – обязать владельцев крупных предприятий, приватизированных в 90-е годы, выплатить в бюджет РФ около $20 млрд. Выплаченные деньги Ходорковский предлагал сконцентрировать в специальном национальном фонде для финансирования общегосударственных стратегических программ. Касьянов передал проект закона Путину. Путин… промолчал. Правда, совсем замолчать не удалось – об идее Ходорковского компенсировать издержки приватизации 90-х рассказал в Европейском суде, давая там показания, Касьянов. Аналогичные показания он дал и в небезызвестном Хамовническом суде. В последнем, правда, все показания свидетелей защиты проигнорировали или извратили. Точно так же, как Путин проигнорировал предложение Ходорковского…
Это я все к тому, что за свою мечту – ЮКОС – Ходорковский расплатиться все же хотел и даже способ придумал, как это сделать.
1987 год. Он пробует создать свой ЦНТТМ. Ведь классно же! Именно сейчас могут быть востребованы инновационные проекты, многие из которых он видел пылящимися на полках в институте из-за неповоротливости бюрократической машины… Так что планов с головой окунуться в науку и посвятить ей, может быть, всю жизнь, у него к моменту окончания вуза не было. Просто так складывалась жизнь, что именно на период его молодости попала пора под названием «перестройка».
Постановление об образовании единой общегосударственной системы ЦНТТМ по всему СССР издает Горбачев. Это те самые ЦНТТМ, зарождавшиеся в недрах комсомола, те самые коммерческие предприятия, участие в которых Ходорковскому как бы невзначай, неофициально недруги поставят потом в вину. Да что ЦНТТМ, – даже комсомол в вину некоторые умудрятся поставить. Причем как бы «свои». Причем когда он уже в тюрьме сидеть будет…
Но до известных слов Олега Дерипаски о том, чего, мол, ждать от человека, который вышел из комсомола и не служил в армии, а также до тюрьмы в жизни Ходорковского еще далеко. А пока, пока он создает свой первый ЦНТТМ. Во Фрунзенском районе. Снимает маленькое помещение. Стол и два стула. Набирает несколько человек из Менделеевки. Начинают с компьютеров, как называет их его жена Инна, – «таких штуковин бешеных размеров». «Штуковины» привозят из-за рубежа, переустанавливают на них русскую клавиатуру, не без помощи друзей – «ботаников» из Менделеевки разрабатывают программное обеспечение и продают…
У Ходорковского не было «внутреннего протеста» к такой штуке, как приватизация.В его центр тянутся люди. Он ведь все предусмотрел: и расклейку объявлений, и рекламу в газетах. В одной комнате уже тесновато… По объявлениям в центр заглядывают и остаются в нем Невзлин из «Зарубежгеологии» и Сурков – из Института культуры. Режиссерский Сурков так и не окончит. А жаль…
Года через два центр превратился в банк. В банк «МЕНАТЕП».
Ну, и, конечно, у Ходорковского не было «внутреннего протеста» к такой штуке, как приватизация. С той лишь оговоркой: приватизация для него означала не деньги, а скорее возможность исполнить ту самую детскую мечту – стать директором большого на всю страну завода. Начинает со следующего – приватизирует почти всю отрасль производства стройматериалов Москвы, ряд металлургических заводов и прочее-прочее-прочее… Затем, окрепнув и встав на ноги, переходит к крупным научно-промышленным комплексам. И в 1995–1996 годах становится директором очень большого, на полстраны, завода – ЮКОСа. Мечта осуществилась.
Тут остановлюсь. О законности или незаконности, справедливости или несправедливости приватизации – не рассуждаю. Скажу только одно. Наш герой считает ее несправедливой. Но – законной. И это единственное обвинение – несправедливость приватизации, – которое он признает. И признает публично – в прокуратуре, в судах и… На этом «и» тоже остановлюсь. Потому что это «и» как-то очень усиленно замалчивает премьер Путин, а именно то, что приватизация 90-х годов могла быть реабилитирована. Весной 2003 года Ходорковский пошел к тогдашнему премьеру Михаилу Касьянову и предложил компенсировать издержки приватизации. Обсудив все с руководителями РСПП и крупными бизнесменами, Ходорковский даже разработал соответствующий законопроект, который и передал в правительство. Суть проекта – обязать владельцев крупных предприятий, приватизированных в 90-е годы, выплатить в бюджет РФ около $20 млрд. Выплаченные деньги Ходорковский предлагал сконцентрировать в специальном национальном фонде для финансирования общегосударственных стратегических программ. Касьянов передал проект закона Путину. Путин… промолчал. Правда, совсем замолчать не удалось – об идее Ходорковского компенсировать издержки приватизации 90-х рассказал в Европейском суде, давая там показания, Касьянов. Аналогичные показания он дал и в небезызвестном Хамовническом суде. В последнем, правда, все показания свидетелей защиты проигнорировали или извратили. Точно так же, как Путин проигнорировал предложение Ходорковского…
Это я все к тому, что за свою мечту – ЮКОС – Ходорковский расплатиться все же хотел и даже способ придумал, как это сделать.
За свою мечту – ЮКОС – Ходорковский расплатиться все же хотел и даже способ придумал, как это сделать.А что касается «мечты», то она в 1995–1996 годах досталась ему вымирающей и вся в долгах. Он бросит все остальное, чтобы поставить на ноги ЮКОС. Бросит банк, распродаст и раздаст почти все ранее купленные предприятия. И будет вытаскивать ЮКОС из дерьма. Отныне все время проводя только на нем, на «заводе», к встрече с которым готовился всю предыдущую жизнь. Не вылезал из командировок, устраивался работать на месторождения в далеких регионах, в грязной спецовке вместе с работягами махал кувалдой…