Их рейс.
   – Ну, двинули, союзничек! – сказал американец.
   – Пошли, любитель американской порки, – ответил Нил.
* * *
   Белый «мерседес»-такси старомодной модели с «двухсотым» кузовом бодренько и без толчков вез его по холмам женевских предместий. «На холмах Грузии… – вспомнилось вдруг Нилу. – Да, Пушкин не бывал за границей, если, конечно, не считать Арзума…»
   Нил постарался все же не отвлекаться от главного – как вытащить Асурова из консульства? Ведь наверняка сидит там и не выходит. Или ему не велят выходить?
   Но мысли о Пушкине все же отвлекали.
   «Зато какая Пушкину досталась доля! Стрелялся. И не раз. А Асурова я стал бы вызывать на поединок? Как там было? „Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, подвластный им народ…“ Правда, это не Пушкин, а Лермонтов, но… Асуров – он хоть и не „голубой“, но мундир. А гэбиста, жандарма можно было вызвать? Из-за Анны Петровны Керн, „любимого Петра творенья“, например?.. Я же вот тоже из-за Анны сюда приехал…»
   – Приехали, – вывел его из оцепенения шофер.
   – «Виза» или кэш? – спросил Нил, не находя глазами в кабине аппарата для магнитных карт и припоминая, что как раз наличных швейцарских франков то он впопыхах как раз и не припас.
   Опытный шофер понимающе показал пальцем на банкомат от «Суисс Кредит», что дисплейным рылом своим осклабился на всех подъезжающих к гостинице…
   Секретарша в посольстве ответила, что господин Баренцев может, не заказывая пропуска, войти на территорию генерального консульства Российской Федерации по предъявлению паспорта гражданина Российской Федерации, если господин Баренцев таковым является.
   Господин Баренцев таковым не являлся.
   Пришлось выдумывать дело к консулу. Например, дело о возвращении утраченного гражданства. Нужно ведь подать заявление, проконсультироваться с юристом, специалистом по международному праву…
   Его записали на завтра, на одиннадцать.
   Ну что ж! Было время сходить в спортивный магазин и подготовиться к завтрашнему визиту.
   Таковой нашелся как раз на улочке с характерным названием рю де Шасс. Нил не удержался и спросил приказчика, отчего такое совпадение?
   На самом деле, оказалось, что никакого совпадения нет. Магазинчик охотничьих ружей и ножей был здесь на этом месте уже пятьсот лет. Отсюда, именно по магазинчику, и улочка получила свое охотничье название.
   Там Нил приобрел пневматический газобаллонный пистолет Вальтера, копию знаменитого «Р-38».
   – Отличное приобретение, мсье, – одобрил приказчик, – на десять метров две пивные бутылки шариком насквозь – в первой две дырки, а вторую попросту вдребезги, и лицензия не требуется, а на бандитов отличное психологическое действие.
   – Именно на бандитов, – подтвердил Нил, пряча пистолет в карман.
   Если в консульстве при входе есть рамка детектора металлоискателя, то он просто извинится и сдаст пневматический пугач охране. Никаких законов он не нарушит.
   Рамки при входе в российское посольство не было…
   Придумывать для Асурова и тех шавок, что его стерегли, нечто слишком сложное, Нил считал лишним и не стоящим килокалорий, затраченных на напряжение серого вещества. Он решил, что просто вызовет его в холл. Для беседы. И Асуров, будучи в полной уверенности, что, пока он в консульстве, ему ничего не грозит, – непременно выйдет к нему.
   – Моя фамилия Баренцев, Нил Баренцев, бизнесмен из Франции, постоянно проживающий в Греции, – по-русски представился Нил, показывая секретарю свой паспорт. – Я в Женеве проездом и хотел бы встретиться здесь с моим старым приятелем, господином Асуровым, так что будьте любезны, передайте ему от меня поклон и пожелания скорой встречи…
   Ему предложили присесть.
   Российские представительства повсюду огромны и расточительны в нерациональности своих пространств. Нил бывал в посольствах СССР в гэдээровском Берлине, в Париже, в Брюсселе, в консульствах, в торгпредствах. И повсюду в вестибюлях мрамор и габбро. И места достаточно для парада бронетанковой техники.
   Здесь же все было весьма умеренно, пристойно, вполне по-европейски, без анахронического имперского размаха.
   И все же здесь можно было спрятать не одного Асурова, а добрый десяток. Если бы кому-то вдруг понадобился десяток отборных мудаков…
   – Нил? – удивленно вскинув брови, Асуров робко и неуверенно протягивал руку для пожатия.
   – Не стареют душой ветераны парижских туалетов! – ответил Нил, пряча руку за спиной и под шлицей фалды пиджака, за ремнем, нащупывая рукоять пистолета.
   Присели за шахматный столик.
   – Нашел меня, надо же… – Асуров еще раз по пробовал начать разговор. – Если ты насчет долга, то я стараюсь, отрабатываю, как могу… К тому же, как я слышал, диадема нашлась, так что можно бы и списать…
   – Можно списать… – безучастно, как робот, повторил Нил и вновь замолчал.
   – Тогда что? У тебя ко мне дело?
   – Дело… – тем же тоном отозвался Нил, просунув руку под столом и упирая ствол в промежность своему визави. – Девятка. Девять миллиметров. Яйца враз оторвет, потом ни одна даже швейцарская клиника не пришьет, – начал он деловую часть с убеди тельного аргумента. – А меня потом мои адвокаты за мои-то деньги уже через два дня гарантированно под залог выпустят, потому как аффект, да ревность, да то да се, да права человека, да «кризис казуса беллис…». А ты навеки без яиц!
   – Чего надо? – прохрипел Асуров.
   – Выйдем, – совсем по-школьному ответил Нил, – выйдем отсюда, и ты поедешь со мной, у нас с тобой теперь есть одно общее дельце…
   Смелость города берет.
   «Смелость и нахальство», – добавил бы от себя Нил к этой суворовской поговорке. И не только города берет, но и Асуровых из консульств выводит….
   Они, как два неразлучных друга, обнявшись, дошли до поднанятого Нилом такси.
   Два друга. Тысячу лет не виделись.
   Вот теперь, нежно обнимая друга за талию, один ведет другого к такси, чтобы отвезти его в… Ну, наверное, в ресторан или пивную, чтобы за кружкой пива вспомнить школьные годы или студенческие проделки. А может, он отвезет друга в лес и там убьет? Что, разве не сюжет?
   Нил вывел Асурова из консульства, взяв за «фук», как берут дамку в простых шашках.
   Они уехали в лес.
   В горы.
   Всю дорогу молчали.
   А о чем говорить? Все сказано! Будешь кричать – убью на месте. Суда я не боюсь. Адвокаты меня отмажут по несознанке. И поеду к себе в Занаду, под опеку наследников.. А Асурова Кости на этом свете уже не будет!
   Поэтому – о чем говорить-то!
   На семьдесят шестой версте, на границе двух кантонов, такси отпустили.
   Поднялись в горку.
   Хвойный лес. Снежок на полянках. Ручей. Водопад.
   Прям картинка для швейцарского шоколада!
   Одно удовольствие в таком месте мерзавца подстрелить!
   – Вот здесь-то я тебя и расстреляю, – сказал Нил, когда они вплотную подошли к отвесной каменной стене, метров на сорок взметнувшейся по вертикали. Над ней зеленели совсем подмосковные елки, красиво при пушенные белым. А над елками – синело зимнее небо.
   – Стенка подходящая. Как там твои коллеги в «Матросской тишине» в таких случаях жертвам говорили? Пожалте бриться? Так что, пожалте бриться, Константин Сергеевич!
   Асуров вдруг заорал.
   Тупо и бессмысленно заорал. Широко раскрыв рот и на одной воющей ноте изрыгая гортанью первую гласную русского алфавита. И очень протяжно…
   Нил едва успел отступить в сторону, чтобы не быть сметенным неожиданным порывом Асурова.
   Протяжное «а-а-а» прервалось вместе со стуком упавшего тела.
   Нил осторожно заглянул с уступа вниз, туда, куда падал водопад. Метров двадцать будет! Шестой этаж сталинского дома! Мозги врассыпную!..
   Вот и закончен земной путь человека. Как говорится, sic transit gloria mundi.
   Однако через секунду Нил услышал слабый стон, доносящийся откуда-то снизу, но совсем рядом.
   Нил вытянул шею, заглядывая вниз.
   Видимо, тот дежурный ангел, что сегодня пас заблудшую овцу Костю Асурова, подбросил таки ему под задницу мягкий пучок соломки. А вернее сказать, устроил так, что Константин Сергеевич не слишком шибко разогнался в своем смертельном прыжке и упал не на самое дно самого глубокого ущелья, как птичка из знаменитого тоста, которую всем всегда жалко, а на каменный выступ, что был всего на два метра ниже той площадки, откуда начался полет.
   В общем, полет в бессмертие у Асурова не получился.
   Как не состоялась и вся его бестолковая жизнь!
   – Ты даже самоубийством покончить нормально не можешь, дурило, – прикрикнул Нил на стонущего Асурова.
   – Пушку убери, – попросил Асуров, садясь на камень и вытирая кровь с разбитого лица.
   – Ладно, думаешь, я тебя сейчас расстрелял бы? – спросил Нил, протягивая Асурову руку. – Вылезай давай, не фиг притворяться!
   – А ты меня не убьешь? – недоверчиво спросил Асуров, вылезая на площадку.
   – Если примешь мои условия, то не убью, – ответил Нил, – но кабы я хотел сделать себе душевный подарок на день рожденья, то лучше твоего скальпа я бы ничего не смог придумать. Однако пока ты мне нужен живым.
   – Значит, ты меня не расстреляешь? – спросил Асуров, заискивающе снизу вверх заглядывая Нилу в глаза.
   – Если мы договоримся, то не расстреляю, – ответил Нил. – Все зависит от тебя, как ты докажешь свое желание жить.
   – А чем я могу это доказать? – удивленно спросил Асуров.
   – Поможешь мне вытащить девчонку, – жестко ответил Нил.
   – Но как? – спросил Асуров.
   – У меня есть на этот счет некоторые соображения, – ответил Нил, – главное, ты должен понять и до конца уразуметь ту истину, что бояться тебе сейчас надо не Мамедова, не друзей-гэбистов, не «злых чеченов», а меня, Нила Баренцева, ибо именно я твоя реальная смерть, ты понял меня?
   Нил спокойно и властно смотрел Асурову в глаза. Тот не выдержал взгляда.
   – Ты понял, кто твой хозяин? Кто хозяин твоей вонючей жизни? – еще раз спросил Нил.
   – Да, – ответил Асуров тихо, – понял. Говори, что надо делать, я сделаю…
   Уже потом, в «люксе» отеля «Сплендид» с панорамным видом на Женевское озеро, потягивая входящее в стоимость номера шампанское «Тэттинжэр» и хихикая над некоторыми персонажами, Нил с Нюточкой припоминали все подробности их швейцарских приключений.
   Перво-наперво, вернувшись в Женеву, Нил позвонил на телевидение и в местное представительство информационного агентства «Ю-Пи-Ай».
   Уже через час пресс-конференция не просто состоялась, но шла полным ходом.
   Господин Асуров делал заявление для прессы.
   Это было воистину сенсационное заявление, каких давненько не видывали и не слыхивали здесь, в этой самой сытой и безмятежной стране в целом благополучной Европы.
   Пресс-конференция шла прямым эфиром по трем телеканалам, включая «Евроньюс». Альфред Крюгер, комиссар полиции кантона Женева, прискакал на это, касающееся его лично, событие лишь после того, как, сидя у себя в кабинете, услыхал по телевизору, что главный свидетель по самому их теперь громкому делу о терроризме делает сенсационные заявления, полностью дезавуирующие все, ранее сказанное и опубликованное.
   – Вопрос от радио «Франс-Интернасьонель». Скажите, господин Асуров, будучи бывшим офицером КГБ, вы завербовали Анну Бах для выполнения секретной акции по плану российских спецслужб?
   – Агентство Ю-Пи-Ай. Господин Асуров, при вербовке Анны Бах вы прибегали к запугиванию и шантажу?
   – Телевидение России, канал НТВ. Константин Сергеевич, ваши признания не вызваны давлением, оказанным на вас прокуратурой Швейцарии?
   – Газета «Либерасьон». Скажите, а как связана вся эта история с войной, развязанной Россией против независимой Чеченской республики?
   – Эн-Би-Си. Господин Асуров, Анна Бах совершенно невиновна?
   – Ти-Би-Эс. Господин Асуров, не собираетесь ли вы попросить политического убежища, как жертва гонения ваших бывших коллег из КГБ?
   Прибывшему к шапочному разбору комиссару Крюгеру тоже досталось.
   – Комиссар, значит ли все сказанное, что Анна Бах будет немедленно выпущена на свободу?
   – Господин Крюгер, будут ли выданы ордера на арест новых подозреваемых в связи с заявлением господина Асурова?
   Все произошло как то очень быстро.
   Асурова с пресс-конференции увезли в машине комиссара Крюгера.
   А Анна вышла из полицейского управления буквально через полтора часа.

(6)

   – А теперь куда? Домой, надеюсь? – спросил Нил, вновь наполняя ее бокал.
   – Не получится. Я уже Жилю моему пообещала, что на Рождество буду у них, в Ахене…
   – Значит, «моему Жилю»… Так-так…
   – Ну чего ты! Я уже несколько раз маме-Тане звонила, и с тетей Лизой разговаривала, и с Алешкой, только папу не застала… Я про Жиля им рассказала, а про тебя – нет, потому что тогда пришлось бы и про все остальное рассказывать, а ты же понимаешь…
   – Понимаю… А потом, после Рождества?
   – То есть?.. А, ну так обратно, конечно…
   – Куда это обратно? – не понял Нил. – В Женеву? Мало тебе приключений?
   – А что такое? Мне бояться некого. Асурова теперь надолго законопатят, да и не посмеет он. Юсуфа папаша поместил в элитную лечебницу для наркоманов, Аслану с его головорезами кто-то глотки перерезал в Барселоне, про это везде же писали, и по телеку показывали. Мамед-старший распорядился, не иначе… А здесь мой Жиль учится. На магистра! – гордо тараторила Нюта. – В Швейцарии, вообще-то, иностранцев на работу не очень берут, но Жиль говорит, что мне, как «природному носителю языка», могут сделать исключение. Буду детишек английскому обучать, хоть и не такой уж я «природный носитель», по правде-то… А не получится, буду просто так жить, денежки у меня есть, ты же знаешь…
   Нил с отеческой улыбкой слушал ее возбужденно-радостное щебетание, и лишь когда она замолкла, проговорил:
   – Только смотри, не влезь опять во что-нибудь этакое… А если что, мне звони, номера все знаешь… И если ничего – тоже звони, а время будет – заглядывай, с сынишкой познакомлю.
   – Ага! – сказала Нюта и совсем по-дочернему чмокнула Нила в щеку.

Глава четвертая. СВИДАНИЕ ВГЛУХУЮ
(ноябрь, 1996)

(1)

   Эд Макнамара настаивал на своем: интервью новому «Лайфу» давать необходимо, какими бы неприятными ни были вопросы. Таня Розен номинирована на Оскара, и теперь она уже не принадлежит себе, ее личная жизнь теперь является общественным достоянием, и поэтому отвечать на вопросы журналистов, копающихся в корзине с грязным бельем, теперь так же необходимо для ее кинокарьеры, как и сниматься на площадках «Мунлайт Пикчерз».
   А вопросы предстояли самого противного свойства. Татьяну заранее бросало в дрожь.
   Нет, не от боязни быть осмеянной миллионами читателей, но от омерзительного ощущения, когда самые низкие и недостойные уважения людишки вдруг готовы выразить тебе сочувствие, что уже ставит тебя даже ниже их… А корреспондент нового «Лайфа» бил именно на жалость. Это была коронка и фишка его материала.
   Постный с виду, с бесцветными глазами альбинос, судя по нездоровому цвету кожи, страдающий какими-то трудноизлечимыми болезнями, одетый в похоронный костюм, в каких разве что кладут в гроб, задавал вопросы исключительно о личной жизни номинантки.
   Кинематографические нюансы ее артистической жизни, казалось, почти не интересовали читателей того журнала, который представлял болезненный альбинос.
   – Вы второй раз замужем?
   – Эти двое мальчиков, они от второго брака?
   – Ваш муж сидит в тюрьме, осужденный за совращение малолетней?
   – Вы общаетесь с мужем?
   – Недавняя смерть вашего друга Григория Орловского-Опиум как раз совпала с окончанием съемок. Не повлияла ли она положительно на ваше эмоциональное состояние, не помогла ли она натуральнее сыграть потерю мужа, погибшего на корабле, в фильме «Красные рыцари Андреевского флага»?
   – И разлука с мужем, попавшим в тюрьму, помогла ли она сыграть потерю мужа в кинофильме?
   – А у вашего второго мужа были дети от его первого брака?
   – Вы встречаетесь с ними?
   Альбинос в похоронном костюме прекрасно подготовился к интервью. Ему не зря платят деньги…
   И молодчина Факноумо – если бы не его проработки ответов, ей бы пришлось несладко. А впрочем, осадок в душе после этого интервью остался самый противный.
   Татьяна поревела немного, запершись в спальне. Поревела, вспомнив еще раз и Пашку-ослика, Пашку-гадкого-сволочугу, что так привязал ее к себе, а сам… А сам сгинул в тартарары.
   После этого мерзкого интервью она решилась позвонить Колину. Поплакала-поплакала и позвонила:
   – У тебя есть влиятельные знакомые в Сенате, помоги устроить свидание с моим мужем…
   И Колин на другом конце условного провода на секунду задумался. И решил, что позвонит Петти-младшему, потому как тот в последнем разговоре отметил, что ему не безразлична судьба того фильма, в который вложены деньги его друга – лорда Морвена. И позвонит для верности самой вдове… У той тоже связи такие, что дух захватывает!
   – Я позвоню, Таня, ты только не плачь… Скоро ведь наш праздник, скоро церемония вручения «Оскаров»!
   Колин дозвонился и до Петти-младшего, и до вдовы лорда Морвена.
   Они обещали что-нибудь придумать, чтобы облегчить страдания бедной номинантки.
   А уже через день Татьяне позвонили из министерства юстиции. Оказывается, Павла перевели в тюрьму в штате Техас. И ей, Татьяне, теперь предлагалось отправиться в Даллас.
   Давали свидание. Настоящее свидание, не такое, как в Детеншн-Сентер или в Брикстон-Призон, где они говорили друг с дружкой по телефону, разделенные толстым стеклом, но свидание продолжительностью в сутки, свидание в отдельном специальном домике… И можно было привезти детей.
   Ах, Колин-Колин!
   Настоящий друг!

(2)

   – Паша! Скорее! Мальчики в лодке! Они же не справятся с рекой!
   Таня выскочила на улицу и побежала вниз к берегу. Павел обогнал ее и, не раздеваясь, бросился в воду. Лодку крутило течением, и мальчишки не могли справиться, мало того, Митя даже встал во весь свой маленький рост, но тут же упал.
   На берегу кричала Таня, но слов было не разобрать. А Павел все плыл и плыл, и казалось, что вот-вот еще немного, и останется только руку протянуть и зацепить борт, но невероятное даже для этой с детства знакомой речки течение подхватило неуправляемую лодку и понесло вниз.
   «Дальше по течению водопад, мальчики погибнут…» – вихрем пронеслось в голове Павла, и он изо всех сил рванул за удаляющейся лодкой.
   Перед самым краем лодка вдруг остановилась, как будто какое-то препятствие задержало суденышко перед падением, и Павел быстро догнал детей. Он уже видел испуганные мордашки притихших от страха сыновей. Рука коснулась края лодки, и в это мгновение лодка, как живая, вырвалась и полетела вниз на камни. Мальчиков, державшихся за руки, выбросило вверх как пушинки, и словно в замедленной съемке они полетели по струям водопада. Павел выбросил вперед свое сильное молодое тело, на лету в охапку схватил обоих и полетел вниз по ледяному потоку.
   «Конец, это конец, но хоть вместе, им будет не так страшно, не так страшно и больно…» – промелькнуло в голове. Последнее, что он услышал, – как страшно кричала Таня. И это был крик такой боли, такого отчаяния, такого нечеловеческого ужаса… Вспышка ослепила все вокруг. Павел открыл глаза на секунду и тут же зажмурился – яркое солнце обожгло светом.
   – А ты заспался, дорогой! – Клэр возилась со шторами, открывая ослепительному полуденному солнцу спальню.
   – Закрой, прошу тебя. – Павел повернулся на бок и закрылся с головой.
   – Нет, нет, так не пойдет. Поднимайся, лентяй, и в парк на пробежку. Потом бассейн с холодной водичкой. Учти, что сегодня последний день перед отчетом, так что надо быть в форме.
   Клэр потянула одеяло с Павла, но он вырвал с силой и снова закрылся с головой. Клэр, не ожидавшая такой грубости, упала на пол и больно ушибла локоть.
   – Уходи, прошу тебя, немедленно уходи… Клэр не узнала голос. Так жестко и страшно Павел не говорил с ней никогда.
   – Хорошо, я зайду попозже, ты что-то не в себе сегодня.
   – Нет! Никаких попозже! И я в себе! Как никогда в себе! – Павел вскочил с постели и, схватив Клэр за плечи, грубо толкнул в открытую дверь, которую с грохотом закрыл и даже повернул ключ.
   Он упал на кровать и опять закрылся с головой.
   «С четверга на пятницу сны сбываются. Таня так всегда говорила, сегодня как раз пятница… – Павлу нестерпимо захотелось услышать ее голос, услышать запах ее тела. – А как мальчишки? Сколько про шло дней и ночей без них! Бред какой-то! А если что с ними случится, то кто рядом, кто спасет? А может быть, этот сон – предвестник беды?..»
   Тревога обрушилась и накрыла его всего.
   В душе, под холодными колючими струями, Павел пришел в себя, но ночной кошмар не выходил из головы. Что делать дальше? Как выбраться из заточения?
   Павел лихорадочно искал ответы на свои вопросы, и если еще вчера работа его спасала от тоски как спасательный круг, то сегодня он начал тонуть, потому что понял, что самое страшное слово – «никогда» – не миф, а очевидная реальность. Никогда – это значит смерть, а быть живым и не жить – это страшнее смерти.
   На работу Павел так и не пошел, но дверь пришлось открыть и впустить «доктора Ватсона», так звали штатного психолога, настоящего его имени никто не знал, а прозвище к нему прилипло так давно, что никто и не интересовался его настоящим именем.
   Павел сразу сообразил, что это Клэр заботливо настучала на него. Как всегда «ради его же блага». Павел за секунду придумал план и повел игру в драмкружок со всей силой своего таланта.
   – Ну что, дружище? Нездоровится? Я тут вам пиццу принес – объеденье! Ставьте чайник. Для поднятия тонуса подкрепиться – это главное.
   Павел медленно, даже слишком медленно поплелся на кухню и долго возился с приготовлением к чаепитию. Ватсон внимательно следил за ним, постоянно приговаривая: «так-так, так-так». К пицце и чаю Павел так и не притронулся, чем окончательно расстроил доктора.
   – Вы разумный человек и должны понимать, что в вашем положении допускать депрессии просто пагубно. Если она начнется, то может надолго выбить вас из нормальной жизни, а восстановление – процесс сложный и долгий. Поэтому надо в самом зачаточном состоянии ликвидировать причину, чтобы не получить непоправимых последствий. – Ватсон говорил тихо и даже ласково, почти влюбленно смотря в глаза.
   Павел с деланным равнодушием молча слушал. Потом вдруг вскочил со стула и заорал прямо в лицо испуганному доктору:
   – Это что вы считаете нормальной жизнью? Что? Выжимание моих мозгов для чьей-то выгоды? Игра в идиотов! Подставное общение с родственниками?! Да я со второго раза понял, что это ваши ноу-хау шиты белыми нитками! Идите вы все! Я устал и ничего больше делать не намерен. Лучше пусть меня отправят туда, откуда взяли. И кончим на этом.
   Павел распахнул дверь, давая понять, что аудиенция закончена.
   – Так-так, так-так… – Ватсон, нисколько не смущенный, достойно вышел и заспешил к припаркованной у дома машине. А уже через полчаса он докладывал эпикриз руководству.
* * *
   Павел никогда не был христианином. Наоборот, в институте, а потом в геологических экспедициях, поднимаясь по ступеням советской карьеры, он был примерным марксистом-ленинцем. Он посещал партийные собрания и верил в победу коммунизма. И места для Бога в его вере не было. По природе своей Павел был однолюбом. И одновером.
   Но некоторым людям достается прожить не одну жизнь.
   И в его длинной-предлинной жизни, которой достало бы на троих ординарных обывателей, полюса в магнитике души могли и поменяться, как меняются они даже у старушки-Земли раз в миллион лет, северный на южный, южный на северный.
   В местную ред-роковскую церковь, более напоминающую железобетонный ангар с приляпанным к нему шпилем, Павел не пошел. Фазер Маккензи, прям как специально взятый из битловской песни про Элинор Ригби, не внушал Павлу никакого доверия. Глядя на фазера, похожего на охранника из нацистского концлагеря, Павел вздыхал, сетуя на то, что негодяи из американского агитпропа еще имели наглость что-то клепать на православную церковь, она, мол, в годы Хрущева и Брежнева сотрудничала с КГБ. «А этому фазеру Маккензи исповедуешься, – думал Павел, – и через час докладная записка уже на столе у главного администратора лежит!»
   Из какого-то иллюстрированного журнала, поместившего статью о выставке русской иконописи, Павел вырезал Николу-Чудотворца и Иверскую Богородицу. Вырезал, наклеил на кусочки плотного картона и повесил на стену в изголовье. Повесил и глядел на них долгими вечерами.
   Глядел… Потому что не умел молиться. Однако одну молитву он твердил. Каждый вечер:
   – Боже, если ты еще не забыл про меня и если моя судьба еще не безразлична тебе, сделай так, чтобы Татьяна вернулась ко мне. Татьяна и дети. И чтобы мы снова были вместе.
   Павел хотел кое-что добавить, но его религиозного самосознания хватало, чтобы понять: с Богом нельзя заключать бартерных сделок. И он не добавлял к своей молитве никаких «если»…

(3)

   Отправляясь в Даллас, Татьяна испытывала глубокое беспокойство. С Лизой решила даже и не советоваться… Нет, на первое свидание после столь долгой разлуки она детей не потащит!