Вергасов Илья. В горах Таврии

   - Могу, только сильно зашибся. Эх, лучше бы на грудь упал, а то на батареи, - горюет паренек.
   - Лучше бы ты совсем не падал, растяпа, - распекает его Маркин.
   Идут дальше. Чем выше поднимаются, тем глубже снег и свежее. Вокруг на вершинах красуются белые исполинские шапки, окаймленные черными линиями лесов.
   Идут по снежной целине, рассветает. Радист выбивается из сил. Привал.
   - Нам надо переждать до полудня, а потом на яйлу подниматься, - там перекрещиваются все партизанские тропы, - предлагает Якунин.
   С полудня поднимаются на яйлу, попеременно помогают радисту, который оказался слабым ходоком.
   К закату выбрались на западный участок яйлы. Якунин уходит на разведку, а Маркин поит обессилевшего радиста горячей водой.
   Вскоре Якунин возвращается.
   - Напал на тропу... Пойдемте к Чайному домику.
   Тропа все круче. Вот она вьется по кромке обрывистой скалы. Радист бледнеет, руками хватается за снег. Неожиданно он вскрикивает и падает.
   - Д-е-р-ж-и-с-ь! - Маркин бежит на помощь, но поздно. Радист проваливается, как в пучину.
   Маркин и Якунин стоят над бездной, молчат.
   - Э... э... э!.. - кричит Якунин.
   В ответ ни звука...
   Через час Якунин и Маркин находят радиста... Он без дыхания лежит на глыбе диорита... Рация и батареи разбиты.
   - Эх, и везет, черт возьми! - кричит Маркин и закрывает руками лицо.
   - Рация у партизан есть, - успокаивает его Якунин и тянет за рукав. Надо двигаться...
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Вечерние сумерки... Журчит хрустально-чистый родник. По ущелью стелется морозная дымка.
   Отчетливо слышно дыхание Севастопольского фронта. Внизу, в долине облако густого дыма над станцией Сюрень. Это бьют из города наши дальние морские батареи.
   Рядом со мной прохаживается комиссар. Разговор не клеится.
   - Ты, кажется, что-то надумал? - спрашиваю я Домнина.
   - Вот я и надумал, чтобы сняли Красникова и прислали тебя.
   - Вот, оказывается, кому я обязан назначением. Ничего себе, удружил, - невольно улыбнулся я.
   Мне было трудно. Я вспоминал наши первые партизанские бои, вспоминал Македонского, Кривошту. Как бы они поступили, будучи на моем месте? Во всяком случае руки бы не опустили.
   - А получилось не плохо! - серьезно сказал Домнин. - Так вот, мне кажется, нам нужно решить три задачи: накормить людей, установить связь с Севастополем, перейти в Заповедник. Командующий нам разрешает.
   - А основная наша задача: бить фашистов, помогать Севастополю. Только боюсь, способны ли сейчас на это партизаны? - спросил я.
   - По-моему, способны. Я приглядывался, беседовал - люди хорошие, много коммунистов. Когда я пришел к ним, они выглядели лучше. Но нам не повезло. На второй же день после моего прихода напали каратели. Люди измотались. Продукты кончились. Красников совсем растерялся. Сначала партизаны ждали, что Иваненко принесет продукты с базы. Но в последние дни все, да и сам Красников, уже перестали надеяться. Я вчера провел партийное собрание, - продолжал комиссар. - И был у меня с народом откровенный разговор. Все коммунисты согласны сейчас же выйти на операцию. Главное добиться того, чтобы люди поверили в себя. А этой веры уже не было и у командования. Подумай, что за бойцы у нас! Ведь они уже больше трех месяцев живут в кромешном аду. Фронт рядом, под боком дивизионные тылы врага, масса гарнизонов, недалеко от нас немецкие дальнобойные батареи.
   Я слушал комиссара и хорошо понимал, что пятый район находится в чрезвычайно сложном положении по сравнению с другими партизанскими районами Крыма.
   - Мы частенько сравниваем наших людей с разведчиками, - продолжал Домнин. - Но когда командир посылает во вражеский тыл своих подчиненных, хотя бы на три дня, вся часть заботится о них. Если они, выполнив задание, возвращаются к своим, - это считается большим подвигом. Их радостно встречают, кормят, отводят в теплые землянки, о них говорят, их награждают. А у нас? Кругом враги, а награда - товарищеское спасибо. Мы сами себе врачи, сами и интенданты... Вот уже более ста дней в тылу врага, почти рядом с фронтом, без связи с Севастополем. Это разве не подвиг? Подвиг, и трудно повторимый. Только советским людям он под силу.
   Домнин замолчал. Потом, как бы извиняясь, добавил:
   - Я, кажется, тебя агитирую?!
   - Это хороший разговор...
   - Правильно, нужный. Ты молодой коммунист, в больших партизанских начальниках не ходил, да и не комиссарил. Нам сразу надо найти веру друг в друга. Найдем, командир?
   - Найдем, комиссар...
   Поднимаясь по крутой тропе, мы с комиссаром встретили деда Кравца. Он, размахивая руками, бежал к нам. Что там случилось?
   - Товариши начальныкы, связь из Севастополя! Ей-богу! Прийшлы военный и гражданський, наш Якунин, той самый, шо фрицив на Чайном домике богато с пулемета положив, - выпалил одним духом старик.
   Мы бросились бегом. У входа в землянку столкнулись с Калашниковым. Он кого-то ругал:
   - Прислали людей, а радио нет!
   - Не может быть?!
   В землянке негде было повернуться.
   Военный без петлиц с трудом сделал шаг в нашу сторону.
   - Вы начальник района? Разрешите доложить: прибыла связь из Севастополя. Высадились в Голубом заливе с катера-охотника. Прошу, протянул он мне два синих, запечатанных сургучом пакета: шифр и расписание работы радиостанции.
   - А где же станция? Как вас зовут?
   - Старший лейтенант Маркин, а рация... Погиб радист, погубил все, товарищ начальник. Нам сказали, у вас есть рация.
   - Кто говорил? Где рация, батареи? - разволновался я. - Эх, какая была возможность установить связь с Севастополем!
   Маркин с виноватым видом смотрел на нас.
   - Как думаете возвращаться обратно и когда?
   - Как и когда прикажете.
   - А вы знаете, что линию фронта пройти невозможно?
   - Пошлете, пойду и перейду, - твердо ответил Маркин.
   Я поинтересовался, откуда у него такая уверенность.
   - Мне не привыкать. Я уже трижды переходил.
   Атмосфера немного разрядилась. Мы наперебой стали расспрашивать Маркина о Севастополе.
   - Ну, как город? Все такой же крепкий?
   - А как же! Правда, туговато пришлось нам в конце декабря. Очень уж враг нажимал. Но штурм с 17 декабря по 1 января мы выдержали, а потом сами ударили и даже отогнали гитлеровцев. Говорят, у них ранеными и убитыми более сорока тысяч... Ну, а теперь жизнь налаживается, - продолжал Маркин. - Сам читал объявления: "Жилуправлению требуются дворники". Трамвай ходит. Дома ремонтируют, все как полагается. Недавно московские артисты приезжали.
   - А детей-то эвакуировали? Там мои ребятишки с женой остались, встревоженно спросил радист Иванов.
   Видно, вести из Севастополя его сильно волновали.
   - Многих эвакуировали, но много еще и осталось. Недавно я с секретарем Крымского обкома зашел к полковнику, командиру морской бригады, а он пригласил нас на утренник в детский сад. Детишек там много, песни пели, хороводы водили, угощали нас. Одна беда - вода была плохая, чай грязноватый, да и суп с песочком... Немцы разрушили водопровод. Один малыш, лет пяти, подходит к полковнику: "Дядя, а дядя, ты самый большой начальник? Мне воды чистенькой хочется, такой, как мамка давала". Полковник поднял мальчика и долго смотрел ему в глаза... И дети все-таки дождались воды, чистой, свежей, горной.
   Партизаны ловили каждое слово Маркина. Дед Кравец, пробившись поближе к столу, растроганно поддакивал.
   - Как же воды достали? - спросил кто-то.
   Оказывается, полковник собрал своих моряков и рассказал им о просьбе мальчика: "Ребятушки, из-за проклятых фашистов детишки помои пьют". На участке морской бригады, на передней линии фронта протекает горная речка Черная. Поздней ночью три матроса прикатили с речки бочку с водой почти на глазах у немцев. Конечно, началась перестрелка. Но все-таки моряки доставили воду в детский сад. Долго возились с ребятишками. Когда уходили, сказали:
   - Пейте, ребята, это вода хорошая. Это очень дорогая вода, за нее много заплачено.
   Наступило молчание...
   - Вот видите, товарищи, какие люди защищают Севастополь! Их воля тверже самых современных оборонительных сооружений! - вырвалось у Виктора Домнина.
   Каких только вопросов не задавали партизаны! Каждый справлялся даже о своих родных, как будто Маркин мог всех их знать.
   Я познакомился со спутником Маркина.
   - Разрешите представиться, Якунин, бывший командир группы Севастопольского отряда. Я в декабре месяце оторвался от своих и перешел линию фронта. Теперь - опять к вам.
   - Тот самый, которого после боя у Чайного домика считали убитым? протянул ему руку Домнин. - Секретарь Корабельного райкома партии?
   - Он самый.
   - Так это вы тогда из пулемета уложили столько фашистов? - вспомнил я рассказ деда Кравца об этом бое.
   - Да, мы с товарищами.
   - Что же думаете делать сейчас?
   - Я в вашем распоряжении.
   Деду Кравцу Маркин, видимо, очень понравился. Он слушал его внимательно, то и дело поддакивал и всячески старался чем-нибудь услужить.
   Кравец искренно наслаждался постоянным общением с людьми. Возможно, прожив свыше тридцати лет в лесу, где ему приходилось больше иметь знакомство с деревьями, дед сейчас наверстывал упущенное.
   Весь вечер Кравец не отходил от Маркина. Они даже спать улеглись вместе. Но дед очень хотел, чтобы все видели, как он близок с Маркиным. Стоило Маркину отойти, как дед кричал:
   - Товарищ Маркин, ты нэ курнэш самосадку? Добрый табачок!
   Новая землянка для штаба была готова. Домнин, Красников - теперь уже казначей района - и Иваненко поселились вместе. Маркин так и не расстался с дедом Кравцом.
   Комиссар Виктор Домнин мне очень пришелся по душе. Он прост, всегда спокоен, рассудителен, поразительно скромен. Для него существуют только интересы дела.
   Иваненко показался мне неприятной личностью. Я узнал, что до войны он был финансовым работником. Иваненко очень аккуратен. Готовясь ко сну, он медленно, какими-то канцелярскими движениями слишком белых для лесного жителя рук отстегивает командирский ремень с портупеями и, аккуратно сложив, кладет его рядом, стараясь никому не мешать. Спать ложится подальше от всех и долго лежит, бесцельно устремив куда-то взгляд. Лицо его ничего не выражает. Никогда не поймешь, как он воспринял ваши слова, ваш совет или приказ, доволен или нет, согласен или протестует.
   В лесной жизни такое поведение даже раздражает. В делах штаба у него царит хаос: нет списка личного состава, неизвестны потери. Странно не вязалась у Иваненко эта личная аккуратность с небрежностью в делах. В отрядах пятого района не существовало паролей. Были случаи, когда полицаи, называя себя партизанами, свободно проходили по партизанским тропам. Начальнику штаба нельзя было отказать в военной подготовке: когда мы предложили ему написать приказ о вступлении в командование, о паролях и некоторых других неотложных делах, Иваненко представил на подпись написанный по всем правилам приказ.
   Я долго говорил с Домниным о начальнике штаба. Веских причин для отстранения его у нас не было.
   Обсудив положение в районе, мы решили созвать командиров отрядов, посоветоваться с ними и получить от них более точные сведения о людях, их боеспособности.
   Вечером в нашей землянке сосновой шишке негде было упасть. Горело несколько свечек, неизвестно откуда добытых пограничниками. Столбом стоял дым от самокруток. Многие партизаны, разувшись, залезли на лежанки.
   Шел оживленный разговор о необходимых мероприятиях. Я слушал и разглядывал лица партизан.
   Ак-мечетцы выглядели нормально, следов особой усталости не было. До моего назначения отряд подчинялся четвертому району и был выдвинут в авангард, ближе к Севастополю.
   Кроме Калашникова, в нашей землянке присутствовали и другие командиры этого отряда, например, от пограничников лейтенант Зинченко Митрофан Никитович - высокий, светло-русый, лобастый, с волевыми плотными губами. Попал он в отряд во время отступления наших войск, в декабрьских боях лично задушил командира карательного отряда, с десятью бойцами пробился через кольцо противника, привлек на себя силы врага и тем самым облегчил положение всего отряда.
   Напротив меня сидел командир Балаклавского отряда Терлецкий, тоже из военных. Высокого роста, худой, подтянутый, чисто выбритый, в полной командирской форме, правда, довольно потрепанной и местами обгоревшей.
   Александр Степанович Терлецкий десять лет служил в Крыму. Прибыл туда молодым красноармейцем, стал младшим командиром. Потом учился и, закончив учение, опять вернулся на Черноморское побережье. Хорошо знает Крым, особенно район Байдары - Севастополь. Исходил эти места вдоль и поперек, охраняя прибрежную границу.
   Оказывается, он не сразу стал командиром отряда. Был рядовым партизаном, пока боевыми делами не доказал, что может руководить людьми в самых сложных условиях.
   Пограничники Черников, Терлецкий, младший сержант Кучеров - сапер пограничной группы - и другие кадровые командиры выделялись своим аккуратным внешним видом.
   У всех присутствующих, я это ясно понял, было одно желание действовать. Это чувствовалось в каждом движении. Мы перебрали всех партизан - ходячих и больных..
   Я сообщил присутствующим о мероприятиях, намеченных штабом района.
   - Севастопольское командование ставит нас в известность о перегруппировке вражеских войск. Мы должны всеми силами этому мешать. Необходимо, во-первых, немедленно послать пять боевых групп на дороги для ударов по врагу. По некоторым данным нашей разведки, немцы не считая в настоящее время партизан боеспособными, ведут себя неосторожно, и этим следовало воспользоваться.
   - Для операций харч нужен, где его брать? - спросил кто-то.
   - Продукты Ак-Мечетского отряда предназначаются партизанам, идущим на боевые операции. Так решено нами...
   - Решено? - забушевал Калашников, перебивая.
   - Принимать продукты будет комиссар района, - сказал я.
   Калашников отвернулся.
   - Добыть продовольствие у врага, - продолжал я, - мы поручим комиссарам отрядов. Уточняю: уничтожение живой силы и техники врага, захват продовольствия, установление связи с Севастополем, - вот наши ближайшие задачи.
   - Обращаю серьезное внимание на бдительность, - сказал Домнин. - Кто, куда, когда, в каком составе пойдет на операции, будете узнавать с глазу на глаз. В лагере устанавливается единый пароль, который будет меняться ежедневно. Ни один человек не должен без специального разрешения покидать лес. Всем комиссарам отрядов провести партийные собрания, обсудить вопрос о революционной бдительности.
   Разошлись далеко за полночь, оживленные, бодро настроенные. Чувствовалось, что люди стали ближе друг другу.
   Когда все разошлись, я вышел из накуренной землянки подышать свежим воздухом. На востоке поднималась заря. В воздухе пахло пожухлой листвой, завядшим чебрецом. Ко мне подошел комиссар.
   - Ничего, народ хороший, горячится, волнуется. Таким людям надо верить, командир.
   Связной для отправки в Севастополь был подготовлен.
   Район перехода мы наметили у Итальянского кладбища. Простились с Маркиным. Партизаны за это время успели его полюбить. Ничего не скажешь, севастопольцы прислали достойного связного. Прощаясь, мы еще раз уточняли координаты для посадки самолета.
   - Мы будем ждать. Главное - рация с батареями. Расскажи в городе обо всем, что видел своими глазами. Передай обкому партии - людей мы поднимем и будем бить врага под Севастополем. Прощай, - Домнин обнял связного.
   - Прощайте, товарищи. Севастополь всегда будет помнить о вас...
   - До побачення. Ни пуха ни пэра, доходьтэ до севастопольского двора, - сказал Кравец.
   Маркин и два проводника скрылись в тумане.
   Наши первые боевые группы ушли на дороги.
   Лагерь опустел.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Враг спешно готовил переброску пехотной дивизии с Севастопольского участка фронта на Керченское направление. Наши разведчики даже установили путь движения этой дивизии: Байдары - Ялта - Симферополь - Феодосия.
   Необходимо было любыми средствами помешать врагу перебрасывать части, выполнить приказ Севастополя. Решили предупредить четвертый и третий районы, чтобы они смогли тоже ударить по этой дивизии во время ее передвижения. Всего по пути дивизии действовало двадцать два партизанских отряда, так что мы могли рассчитывать на успех. Но первый удар собирался нанести наш район, так как мы находились ближе всего к Севастополю. Этой операцией мы должны были доказать свою боеспособность, вселить уверенность в каждого партизана. Вот почему мы особенно тщательно готовили первую диверсионную группу.
   Задержать гитлеровцев мог только взрыв дороги или важного моста. Эту трудную, опасную и почетную задачу штаб возложил на пограничников, на командира группы лейтенанта Зинченко. Это была самая боевая группа отряда.
   - Ну что ж с того, что ухлопаем несколько фашистов или разобьем машину? Вот толу бы побольше, да ударить так, чтобы толк для Севастополя был, - мечтал сапер Кучеров.
   Нашли для него тол и пожелали доброго пути.
   Через четыре дня они вернулись: мрачные, тихие. Дед Кравец, обросший, угрюмый, тихо говорил:
   - Эх, хлопцы, хлопцы, таких командырив бильшэ нэма на билому свити... Да шо там балакать... Один Кучеров... - дед горестно махнул рукой.
   Случилось вот что.
   При сильном февральском морозе группа партизан пересекла высокогорную яйлу с севера на юг. От Кастрополя до Байдарских ворот вдоль шоссе тянутся отвесные скалы. Партизаны, измученные горной дорогой, долго искали путей к единственному здесь спуску "Чертова лестница". Глубокой ночью они нашли этот спуск и преодолели его, карабкаясь по обледенелым скалам.
   На шоссе было тихо. Изредка проносились мотоциклисты - патрули. Партизаны шли по дороге. Впереди Кравец и проводник Малий.
   - Хлопцы, нимци! - предупреждал дед.
   Партизаны перепрыгивали в кювет и быстро ложились на заснеженную землю.
   Шли они долго, а подходящего объекта для нападения все не было. Партизаны начали ругать деда, обещавшего быстро привести к "стоящему-мосту".
   - Ось тутэчкы, за поворотом, и мост. Чуетэ, журчыть вода, успокаивал дед.
   Приближался рассвет. Зинченко с Кравцом пошли к мосту. Освещенные луной, маячили фигуры часовых.
   Время позднее. Вот-вот начнет светать. Куда деваться? Подняться наверх? Для чего тогда спускались?
   Зинченко уже ругал и деда и себя за то, что согласился искать этот "стоящий мост".
   - А якщо мы сховаемося на день в сарайчику, - предложил дед.
   - Где сарай? Веди.
   Недалеко от дороги, за небольшим холмом, нашли сарай. Он был пуст, под ногами шуршали сухие листья.
   Сарай был удачно расположен в густом кустарнике. Командир колебался. Кравец ждал, и, кажется, ему не хотелось слышать слово "остаемся". Однако это слово было сказано, и через полчаса партизаны разместились в сарае.
   Рассветало, шоссе ожило. Захлопали выстрелы перекликающихся патрулей.
   Партизаны огляделись. Шоссе было от них в каких-нибудь ста метрах. Мелькали машины. Моста не было видно. Слышался только шум реки.
   Дед побледнел. Кто-то заметил, как он трижды перекрестился. Некоторые особенно уставшие партизаны спокойно похрапывали. Сержант Кучеров, сапер группы, деловито перекладывал тол. Дед смотрел на это косо и тихо ругался:
   - Тут черт-те шо, а ты щэ свои цацкы выставыв!
   Зинченко внимательно наблюдал за дорогой, присматривался к проходившим немцам.
   Вдруг он потребовал;
   - Дед, а ну снимай пиджачок! Малий, давай брюки, шапку.
   - Зачем, зачем? - забеспокоились партизаны.
   - Ну, снимай, снимай, - настойчиво приказал командир.
   Дед и Малий разделись. Зинченко примерил одежду, взял мешочек, положил кусочки сахара, соли, табачок. Партизаны догадались...
   - Товарищ командир, зачем? Разрешите, я... я... - послышались голоса.
   - Тише, слушай мой приказ: я переоденусь, пойду по шоссе. Ты, Малий, - старший. Следить за мной, и в случае стрельбы - на помощь.
   - Слухайтэ, я старый чоловик, мэни з рукы! - умолял Кравец, забыв даже свой страх.
   Но командир уже оделся, взял палочку, сгорбился и на глазах у товарищей преобразился.
   - Ну, как?
   - Здорово, - ответили партизаны.
   Зинченко скрылся. Партизаны насторожились, ждали.
   - Присмотревшись к дороге, я заметил, что гражданские проходили свободно. Прошло несколько женщин, старик какой-то, - рассказывал потом своим товарищам командир. - Вот и решил выйти на дорогу, посмотреть мост, чтобы уже ночью взорвать его. На шоссе вышел из кустов со стороны Симеиза. Присматриваюсь. Подбодрился, хотя страх еще не преодолел. На мосту часовые в черной форме. Дохожу. Они машут руками, скорее, мол. Я тороплюсь, а сам не спускаю глаз с моста. Все хорошо, прикинул план диверсии. Надо к мосту речкой подходить, со стороны гор. Часовые меня пропустили, за спиной почему-то смеялись. Пошел к спуску. Прошел десять, двадцать, пятьдесят шагов, навстречу автоматчики.
   - Хальт!
   Иду по-прежнему, не оглядываясь.
   - Русс, хальт, хальт, стой!!
   Пришлось остановиться.
   - Аус вайз, паспорт... битте!
   Отвечаю:
   - Нет, господа, нет, я... в Форос, санаторий...
   Один из них пристально смотрит на меня и ломаным русским языком говорит: "Паспорт!", а другой дергает за вещевой мешок.
   - Стойте, стойте, есть паспорт... есть, в кармане!.. - говорю им. Опускаю руку в правый карман и долго вожусь.
   Выхватил свой пистолет да в упор одного, другого. Тут пошла свалка. Немцы с моста ко мне, ну, а партизаны уже рядом...
   ...Партизаны, следя за командиром, страшно волновались. При первом же выстреле они пулей вылетели из сарая, очередями отогнали бегущих гитлеровцев и - к командиру.
   Собрали трофеи: оружие, документы. Все делалось с исключительной быстротой и точностью.
   Фашисты преследовали партизан, но подняться в горы, наверно, побоялись. Сотни пуль со всех сторон бесцельно летели вслед партизанам.
   - Товарищ командир, а як же с мостом? - спрашивал дед. Он был в полном восторге.
   - Так же, как с фашистами, - уничтожим.
   - Я сам пойду к мосту, - храбрился Кравец.
   Стрельба долго не смолкала. Напуганные и удивленные фашисты до поздней ночи шныряли по шоссе.
   Партизаны выжидали, стуча зубами от холода.
   Выяснилось, что второпях забыли тол.
   - Разрешите? - спросил сапер Кучеров командира, желая исправить свое упущение.
   - Иди, да пусть дед с тобой пойдет. Кравец, ты хотел к мосту, вот иди за толом, - усмехнулся командир.
   - Есть! - сверх ожидания бодро ответил дед.
   Самое трудное в опасных условиях - ждать. Холод пронизывал насквозь, одежда казалась ледяной коркой. Партизаны дрожали, ругали Кучерова и деда. Командир, твердо решил с мостом разделаться и без успеха в лес не возвращаться.
   Немцы на шоссе притихли. Все реже нарушали тишину автоматные очереди.
   Уже за полночь партизаны услыхали скрип снега.
   - Кто?
   - Я, - отозвался Кучеров.
   - Где дед?
   - Он там у дороги, на фашиста приглядывается.
   - Малий, Кучеров, за мной! Остальным ждать, - приказал командир. Шли по холодной воде. Падали на скользких камнях. Через полчаса, наконец, нашли деда.
   - Что на мосту?
   - Часовые. Надо ричкой пидходить, шум воды в пользу буде, рекомендовал дед.
   Командир взял с собой Малия и приказал:
   - Кучеров, давай с дедом под мост, а мы, в случае чего, часовых уберем.
   Трудно пересказать все далее случившееся. Да и сами партизаны участники операции вспоминают все, как сон. Знали точно одно - нужно мост взорвать!
   Часовые постукивали коваными сапогами по мосту - грелись. Зинченко и Малий вползли чуть ли не на мост и, следя за каждым часовым, ждали сигнала "готово".
   В шуме журчащей воды вдруг раздался резкий окрик немца:
   - Хальт, хальт! - щелкнул затвор, но командир короткой очередью скосил часового.
   - Скорее, скорее!!
   Откуда-то взялись еще немцы, началась стрельба.
   - Готово! - кричал дед. Он бежал от моста, сжав руками голову.
   Раздался взрыв, партизаны бросились на землю.
   Начали отходить, Кучерова не было.
   - Дед, дед, где сапер? - спросил Зинченко.
   Стуча зубами, Кравец едва вымолвил:
   - Там...
   Опять поползли к мосту и за одной каменной глыбой подобрали тяжело раненного Кучерова.
   - Ванек, дружище, жив?
   Через час партизаны поднимались в горы, неся на руках товарища. Фашисты на дороге все еще палили в белый свет. Рассветало.
   Сменяя друг друга, партизаны несли умирающего сапера.
   Высоко на снежном плато сержант Кучеров попрощался с товарищами.
   - Карточку... достаньте... партбилет...
   Из его кармана достали партийный билет, фотографию молоденькой женщины с беловолосым малышом на руках.
   - Прощайте... - последним усилием выговорил Кучеров.
   Партизаны хоронили его, забыв усталость, свои успехи, взорванный мост.
   Мы часто не замечаем великое в сердцах окружающих нас людей. И только когда подвиг совершен, когда он дошел до твоего сознания, тогда начинаешь понимать, какой человек жил рядом с тобой, какие люди окружают тебя. Тогда начинаешь понимать, что нет трудностей, которых нельзя преодолеть. Ведь рядовой коммунист Кучеров не побоялся пойти на смерть. Его героический подвиг звал к борьбе.
   Да разве только Кучеров! В тяжелейшие дни войны здесь, в Крыму, как и на всех фронтах Отечественной войны, первое, самое смелое, самое решительное слово принадлежало коммунистам.
   Крымский областной комитет партии направил в партизанские отряды две тысячи коммунистов. Они пришли с заводов, фабрик, колхозов и совхозов и встали на самые трудные и ответственные участки борьбы с врагом. Из числа коммунистов вышли многие талантливые руководители партизанских отрядов тот же Михаил Македонский, организатор внезапных налетов партизан на вражеские гарнизоны, или Николай Кривошта, быстро поднявший на ноги Ялтинский отряд.