Страница:
– Чуть больше месяца… Хм… И там больше никого не нашлось?
– Не понимаю, товарищ полковник. Кого не нашлось?
Болотин выдержал паузу, внушительно вздохнул и с досадой покачал головой:
– Ты вообще имеешь представление, что такое разведка?
– Какая разведка?
– Служба наружного наблюдения. Ты даже не знаешь, что наружка – это разведка? Мда-с, забавно. Ты знаешь, сколько стоит разведка в сутки? Это столько денег, что ты даже представить не можешь. – Казалось, что заместитель начальника МУРа был в замешательстве, не понимая, как разговаривать с таким несмышлёнышем. – И ты приходишь просить у меня наружку. Да-с… Ты знаешь, что нужно тебе для этого?.. Пока будет работать разведка, у тебя под боком круглые сутки должна находиться машина, дабы в том случае, если тебе позвонят разведчики и скажут, что наблюдаемый объект покупает наркоту, либо ломится в квартиру, либо совершает грабёж, ты должен прыгнуть в свою машину, состыковаться с ними, у вас должна быть установлена связь, потому что они работают на самостоятельной волне, и задержать преступника. Улавливаешь? Тебе придётся задерживать преступника, а не им! Они никого не задерживают, они не имеют права показать своих лиц, они засекречены. Понимаешь? Они никогда не задерживают, что бы ни происходило на их глазах. У них такая работа, сынок, особая… Так вот представь, что они тебя срочно вызывают и что тебе надо вовремя подъехать к ним, чтобы не упустить преступника. А у вас в отделении с машинами беда! У вас по пять литров бензина в день сейчас на машину, да и машины едва ползают. Вот как ты представляешь эту работу?.. Эх, братец, тебе для начала теорию освоить не мешало бы. Тебе для начала следует состыковаться с опером в МУРе, договориться с ним, затем договориться со своим начальником в районе, чтобы его ребята в случае чего тебя подстраховывали. Ты ведь один не справишься…
Он говорил ещё долго, и с каждой минутой Смелякову становилось всё тягостнее.
«Зачем он говорит всё это? Запугивает? Его слова звучат так, будто наружным наблюдением не надо заниматься вообще, потому что это очень сложно. Но ведь не я придумал такую службу… И почему он рассказывает, как плохо в районном отделении с машинами? Я уж и сам знаю. Только в его устах это звучит как упрёк, а меня упрекать-то не в чем, это не моя вина, что бензина нет. Для чего он говорит всё это? Ведь он – руководитель, да ещё какого уровня! Какого ж беса он не поможет решить нужные вопросы. Куда ни сунешься – всюду оно и то же талдычат: у вас с автомобилями полные кранты и людей совсем нет! А я тут при чём? У меня дело! У меня квартирная кража! Зачем они все говорят столько лишних слов? Отказываетесь подписать задание – так прямо и скажите…»
Виктор насупился, взглянул на полковника. Тот опять громко вздохнул и поставил на бумаге свою визу.
– Вот моя виза, а теперь иди к начальнику МУРа и подписывай у него.
Смеляков вышел за дверь совершенно смятый в душе.
«Что теперь? Какие ещё лекции? Какие новые открытия о работе? Чёрт возьми, тут на каждом шагу такое узнаёшь, что мурашки по телу. Каждый что-то рассказывает, лекции читает. И обязательно посылает выше. Теперь вот к начальнику МУРа. А после него куда? К министру, что ли? Тут ноги стоптать можно, пока к основной работе приступишь… Если вся моя работа будет состоять из бесконечных хождений по коридорам ради того, чтобы выбить разрешение на проведение тех или иных оперативных мероприятий, то лучше уж забыть обо всём. Пусть всё идёт своим чередом. Почему я должен с кровью вырывать то, что должно делаться само собой в силу того, что это – естественная составляющая моей работы? Почему я должен доказывать что-то? Разве я стараюсь для себя? Разве мы не общему делу служим?.. До чего же тоскливо, просто невыносимо тоскливо на душе…»
Начальником МУРа был генерал-майор Ёркин Олег Александрович, человек-легенда, один из самых уважаемых людей в системе сыска. Войдя в приёмную, Смеляков увидел нескольких посетителей и подумал: «Опять ждать». Секретарь, женщина лет пятидесяти пяти, мягко улыбнулась Виктору:
– Вы к Олегу Александровичу?
– Да, – кивнул Смеляков.
– Присаживайтесь. – И она продолжила рассказ, прерванный появлением Виктора, о работе МУРа в первые послевоенные годы, когда оперативникам приходилось ложиться спать только в пять-шесть утра, чтобы через пару часов снова взяться за работу. – Очень тяжело приходилось нашим товарищам, с ног валились. Время было трудное, но ведь если бы не работали с таким рвением, с таким энтузиазмом, то ничего бы мы сейчас не добились. И ведь что удивительно – не бросал никто этой работы, хотя не легче каторги была она. Мне всегда очень приятно вспоминать о тех годах, хотя голодно было и холодно, но от людей исходил такой дух… надёжности, что ли… Да, пожалуй, именно надёжность, убеждённость была во всех. А ведь условия были ужасные, да и на улице ужас что творилось. Сейчас мы просто в тепличных условиях по сравнению с тем, как после войны было…
Антонина Ивановна Ермошина попала в МУР сразу после войны, была бессменным секретарём, «пережила» пятерых или шестерых начальников МУРа, пользовалась всеобщим уважением и любовью. Она умела создать атмосферу доброжелательности, всегда предлагала чай, занимала посетителей беседой…
Когда Смеляков вошёл к Ёркину, на душе было спокойно – Антонина Ивановна сделала своё дело. Высокий мужчина с гладко зачёсанными назад седыми волосами стоял спиной к двери и убирал какую-то папку в шкаф.
– Здравия желаю, товарищ генерал… Ёркин закончил с бумагами и сел за стол.
– Добрый день, – сказал он.
Внимательным взглядом окинув Смелякова, он очень доброжелательно спросил:
– Что у вас?
Смеляков доложил. Ёркин взял бумагу, прочитал задание.
«Сейчас всё по новой пойдёт. Опять лекция о трудностях наружки», – мучительно подумал Виктор.
– Ты сколько работаешь в розыске? – поинтересовался генерал.
– Чуть больше месяца.
– Что ж, могу только порадоваться за твоё руководство… – И добавил, увидев удивлённый взгляд Смелякова: – Если тебе, оперу, проработавшему всего месяц, удалось пробить задание на наружное наблюдение, то я с большим удовольствием подписываю его тебе…
Хозяин чуть попятился, пропуская вошедших милиционеров, и махнул рукой в сторону комнаты.
– Там…
Смеляков шагнул следом за Сидоровым и оказался в тесном помещении, почти клетушке, где плотно друг к другу стояли шкаф-стенка, диван, детская кроватка и небольшой стол. К спинке дивана была прикреплена деревянная полка, служившая, судя по всему, ещё одним спальным местом. На этой доске лежал десятилетний мальчик, всё его худенькое тельце было покрыто яркими пунцовыми полосами – следами от ударов ремня, кое-где кожа вздулась и полопалась, застыв кровавой пеной. Сидоров протянул руку и пощупал пульс.
– Он умер! – раздался женский крик из кухни, затем послышались захлёбывающиеся рыдания.
– Вот так… – растерянно пробормотал хозяин квартиры.
– Пульса нет, – констатировал капитан и повернулся к хозяину: – Как вас величать?
– Николай. – У него было сухое лицо с впалыми щеками и жёсткой складкой губ. – Николай Трофимович Байков.
– Вот что, Николай Трофимович. Сын ваш скончался… Я вызываю понятых. Будем составлять протокол. Виктор, сходи к соседям.
Из кухни опять долетел жуткий вой.
– Жена… – объяснил Байков, глядя в пол.
Виктор вышел в коридор и увидел на кухне женщину.
Она сидела за столом, мокрая и красная от слёз, и крепко прижимала к груди маленького ребенка, будто кто-то хотел его у неё отобрать.
«Сумасшедший дом какой-то, – подумал Смеляков, чувствуя, как от невыносимого давления окружающей обстановки у него начала болеть голова. – И это наша жизнь?..»
Когда пришли понятые, Виктор сел за стол заполнять бумаги.
– Что произошло? – спросил Сидоров, накрывая мёртвого мальчика простынёй. – Давайте по порядку. Это ваших рук дело, гражданин Байков? Вы избили сына?
– Это сын моей жены. От первого брака, – глухо, словно стараясь спрятать голос поглубже в себя, ответил Николай. Его глаза приковались к исполосованному ремнём тельцу.
– Я задал вам вопрос: вы исхлестали мальчика?
– Да.
– Как это случилось?
– Я наказал его…
– Наказали? – не выдержал Смеляков. – Да вы до смерти запороли его!
– Меня так воспитывал мой отец, а его – мой дед. На Руси всегда всех пороли. И люди вырастали крепкими и понятливыми.
– Мальчик уже не вырастет, – бросил Виктор.
– Где вы работаете, гражданин Байков? – сухо спросил капитан.
– В метро, мастер участка. Жена сейчас не работает, сидит с дочкой, годик ей только что исполнился.
– Что сегодня произошло? Вы всегда так сильно били сына?
Байков пожал плечами:
– Мог всыпать ему, когда считал нужным. А сегодня я просто погорячился… Понимаете, пришёл я с работы и вижу, что дочка в кроватке плачет. Димка-то должен был приглядывать за нею, но он на кухне торчал, тарелки мыл, что ли… Ну вот…
– Значит, вы стали бить его за то, что он не успокоил сестрёнку?
– Да, – уже громче заговорил Байков. – Ему велено, чтобы ни на шаг не отлучался от неё, когда мать в магазине. Вот я наподдал ему. А тут Рая пришла из магазина, ну, жена то есть…
– И что?
– Я ей говорю: «Вот тебе ремень, вдарь-ка ему, чтоб запомнил, как себя вести надо…»
Сидоров привёл в комнату Раису Байкову и обратился к ней:
– Расскажите, как было дело? Верно ваш муж говорит?
– Да, – едва слышно прошептала несчастная женщина. – Он ремень мне в руку сунул и велел бить Димку. А я не могу, мне жалко… И я чуть-чуть… Ну, для виду только… И Коля рассвирепел… Вырвал у меня ремень: «Жалеешь сосунка своего? Слабо бьёшь!..» И давай его хлестать со всей силы… И меня тоже… Димка кричать стал, а потом затих… И вот…
– Так всё было? – Сидоров перевёл взгляд на хозяина квартиры.
– Вроде… Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась… А то цепляется за ремень… Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает…
– Не знаю, – ответил Сидоров. – У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении…
Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.
– Это принадлежности Димы?
– Да.
– Шкафчик сами смастерили?
– Я всё сам делаю, – не без гордости отозвался Николай Байков. – Мы всегда в стеснённых условиях жили.
Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…
– У вас ко всему строгий подход, – кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. – Что тут? Тетрадки? Учебники?
– Да.
– А это что? – Капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. – Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться…
Смеляков взял из рук капитана тетрадь и стал читать то, что было написано старательным детским почерком:
– «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»
Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.
– Это же дневник, Пётр Алексеевич, – сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. – Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого…»
– О-ох, – застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.
– Эх, ёлки-палки! – воскликнул капитан, подхватывая женщину. – Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.
– Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, – бубнил из-за спины Байков. – Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..
С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.
– Трудно тебе видеть такое? – спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.
Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение, и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.
«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв… – Виктор несколько раз мысленно повторил слово „мёртв“, будто пробуя его на вкус. – Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, ребёнка всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы – сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам… Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем… Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны…»
– Пойдём перекусим, – предложил Сидоров. – Выпьем чаю с пирожками.
– Перекусим? – Виктор не сразу понял, что сказал наставник. «Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт». Но вслух произнёс: – Ночь на дворе, всё закрыто.
– На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.
– Не хочу я, не могу… После всего этого… Нет, не могу…
– Тебе надо перестраиваться, Витя. – Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. – Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём.
– Как же можно равнодушным оставаться?
– Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства – одно, работа – другое. Холодная голова нам нужна.
– Неужели вас не трогает увиденное?
– Трогает, Витя, к моему величайшему сожалению, трогает. У меня пять язв уже, и виной тому – нервы.
– А говорите, чтобы я не пропускал через себя, – горько усмехнулся Смеляков. – Вижу, у вас это, Пётр Алексе-ич, не до конца получается.
– Не до конца. И всё же я держу себя в руках, подхожу разумно. И ты будь разумным, в противном случае придётся бросить работу…
Они разговаривали почти всю ночь, и Виктор понемногу успокаивался, проникаясь каким-то новым, незнакомым ему чувством – убеждённостью в собственной нужности.
Утром, когда выглянуло солнце, Смеляков словно увидел мир новыми глазами. «Вперёд, и только вперёд», – приказал он себе. Возникшее вдруг в памяти исполосованное ремнём тело мальчика пробудило в Викторе горячее желание броситься на защиту слабых. Опустошённость исчезла без следа. «Нет! Теперь уж я ни при каких обстоятельствах не уйду из розыска!»
Если и были раньше колебания и проявление малодушия с его стороны, то отныне он окончательно решил посвятить себя службе в уголовном розыске. Он готов был преодолевать любые трудности, выстаивать любые очереди, пробиваясь в кабинеты начальства, дежурить сутками – лишь бы ни одна мать не увидела своего сына забитым до смерти. Неведомая прежде сила наполнила сердце Виктора.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЯНВАРЬ 1980
– Не понимаю, товарищ полковник. Кого не нашлось?
Болотин выдержал паузу, внушительно вздохнул и с досадой покачал головой:
– Ты вообще имеешь представление, что такое разведка?
– Какая разведка?
– Служба наружного наблюдения. Ты даже не знаешь, что наружка – это разведка? Мда-с, забавно. Ты знаешь, сколько стоит разведка в сутки? Это столько денег, что ты даже представить не можешь. – Казалось, что заместитель начальника МУРа был в замешательстве, не понимая, как разговаривать с таким несмышлёнышем. – И ты приходишь просить у меня наружку. Да-с… Ты знаешь, что нужно тебе для этого?.. Пока будет работать разведка, у тебя под боком круглые сутки должна находиться машина, дабы в том случае, если тебе позвонят разведчики и скажут, что наблюдаемый объект покупает наркоту, либо ломится в квартиру, либо совершает грабёж, ты должен прыгнуть в свою машину, состыковаться с ними, у вас должна быть установлена связь, потому что они работают на самостоятельной волне, и задержать преступника. Улавливаешь? Тебе придётся задерживать преступника, а не им! Они никого не задерживают, они не имеют права показать своих лиц, они засекречены. Понимаешь? Они никогда не задерживают, что бы ни происходило на их глазах. У них такая работа, сынок, особая… Так вот представь, что они тебя срочно вызывают и что тебе надо вовремя подъехать к ним, чтобы не упустить преступника. А у вас в отделении с машинами беда! У вас по пять литров бензина в день сейчас на машину, да и машины едва ползают. Вот как ты представляешь эту работу?.. Эх, братец, тебе для начала теорию освоить не мешало бы. Тебе для начала следует состыковаться с опером в МУРе, договориться с ним, затем договориться со своим начальником в районе, чтобы его ребята в случае чего тебя подстраховывали. Ты ведь один не справишься…
Он говорил ещё долго, и с каждой минутой Смелякову становилось всё тягостнее.
«Зачем он говорит всё это? Запугивает? Его слова звучат так, будто наружным наблюдением не надо заниматься вообще, потому что это очень сложно. Но ведь не я придумал такую службу… И почему он рассказывает, как плохо в районном отделении с машинами? Я уж и сам знаю. Только в его устах это звучит как упрёк, а меня упрекать-то не в чем, это не моя вина, что бензина нет. Для чего он говорит всё это? Ведь он – руководитель, да ещё какого уровня! Какого ж беса он не поможет решить нужные вопросы. Куда ни сунешься – всюду оно и то же талдычат: у вас с автомобилями полные кранты и людей совсем нет! А я тут при чём? У меня дело! У меня квартирная кража! Зачем они все говорят столько лишних слов? Отказываетесь подписать задание – так прямо и скажите…»
Виктор насупился, взглянул на полковника. Тот опять громко вздохнул и поставил на бумаге свою визу.
– Вот моя виза, а теперь иди к начальнику МУРа и подписывай у него.
Смеляков вышел за дверь совершенно смятый в душе.
«Что теперь? Какие ещё лекции? Какие новые открытия о работе? Чёрт возьми, тут на каждом шагу такое узнаёшь, что мурашки по телу. Каждый что-то рассказывает, лекции читает. И обязательно посылает выше. Теперь вот к начальнику МУРа. А после него куда? К министру, что ли? Тут ноги стоптать можно, пока к основной работе приступишь… Если вся моя работа будет состоять из бесконечных хождений по коридорам ради того, чтобы выбить разрешение на проведение тех или иных оперативных мероприятий, то лучше уж забыть обо всём. Пусть всё идёт своим чередом. Почему я должен с кровью вырывать то, что должно делаться само собой в силу того, что это – естественная составляющая моей работы? Почему я должен доказывать что-то? Разве я стараюсь для себя? Разве мы не общему делу служим?.. До чего же тоскливо, просто невыносимо тоскливо на душе…»
Начальником МУРа был генерал-майор Ёркин Олег Александрович, человек-легенда, один из самых уважаемых людей в системе сыска. Войдя в приёмную, Смеляков увидел нескольких посетителей и подумал: «Опять ждать». Секретарь, женщина лет пятидесяти пяти, мягко улыбнулась Виктору:
– Вы к Олегу Александровичу?
– Да, – кивнул Смеляков.
– Присаживайтесь. – И она продолжила рассказ, прерванный появлением Виктора, о работе МУРа в первые послевоенные годы, когда оперативникам приходилось ложиться спать только в пять-шесть утра, чтобы через пару часов снова взяться за работу. – Очень тяжело приходилось нашим товарищам, с ног валились. Время было трудное, но ведь если бы не работали с таким рвением, с таким энтузиазмом, то ничего бы мы сейчас не добились. И ведь что удивительно – не бросал никто этой работы, хотя не легче каторги была она. Мне всегда очень приятно вспоминать о тех годах, хотя голодно было и холодно, но от людей исходил такой дух… надёжности, что ли… Да, пожалуй, именно надёжность, убеждённость была во всех. А ведь условия были ужасные, да и на улице ужас что творилось. Сейчас мы просто в тепличных условиях по сравнению с тем, как после войны было…
Антонина Ивановна Ермошина попала в МУР сразу после войны, была бессменным секретарём, «пережила» пятерых или шестерых начальников МУРа, пользовалась всеобщим уважением и любовью. Она умела создать атмосферу доброжелательности, всегда предлагала чай, занимала посетителей беседой…
Когда Смеляков вошёл к Ёркину, на душе было спокойно – Антонина Ивановна сделала своё дело. Высокий мужчина с гладко зачёсанными назад седыми волосами стоял спиной к двери и убирал какую-то папку в шкаф.
– Здравия желаю, товарищ генерал… Ёркин закончил с бумагами и сел за стол.
– Добрый день, – сказал он.
Внимательным взглядом окинув Смелякова, он очень доброжелательно спросил:
– Что у вас?
Смеляков доложил. Ёркин взял бумагу, прочитал задание.
«Сейчас всё по новой пойдёт. Опять лекция о трудностях наружки», – мучительно подумал Виктор.
– Ты сколько работаешь в розыске? – поинтересовался генерал.
– Чуть больше месяца.
– Что ж, могу только порадоваться за твоё руководство… – И добавил, увидев удивлённый взгляд Смелякова: – Если тебе, оперу, проработавшему всего месяц, удалось пробить задание на наружное наблюдение, то я с большим удовольствием подписываю его тебе…
* * *
– Здравствуйте, – сказал Сидоров, входя в квартиру, и показал своё удостоверение. Твёрдыми глазами ощупал стоявшего перед ним мужчину и спросил: – Рассказывайте, что у вас стряслось?Хозяин чуть попятился, пропуская вошедших милиционеров, и махнул рукой в сторону комнаты.
– Там…
Смеляков шагнул следом за Сидоровым и оказался в тесном помещении, почти клетушке, где плотно друг к другу стояли шкаф-стенка, диван, детская кроватка и небольшой стол. К спинке дивана была прикреплена деревянная полка, служившая, судя по всему, ещё одним спальным местом. На этой доске лежал десятилетний мальчик, всё его худенькое тельце было покрыто яркими пунцовыми полосами – следами от ударов ремня, кое-где кожа вздулась и полопалась, застыв кровавой пеной. Сидоров протянул руку и пощупал пульс.
– Он умер! – раздался женский крик из кухни, затем послышались захлёбывающиеся рыдания.
– Вот так… – растерянно пробормотал хозяин квартиры.
– Пульса нет, – констатировал капитан и повернулся к хозяину: – Как вас величать?
– Николай. – У него было сухое лицо с впалыми щеками и жёсткой складкой губ. – Николай Трофимович Байков.
– Вот что, Николай Трофимович. Сын ваш скончался… Я вызываю понятых. Будем составлять протокол. Виктор, сходи к соседям.
Из кухни опять долетел жуткий вой.
– Жена… – объяснил Байков, глядя в пол.
Виктор вышел в коридор и увидел на кухне женщину.
Она сидела за столом, мокрая и красная от слёз, и крепко прижимала к груди маленького ребенка, будто кто-то хотел его у неё отобрать.
«Сумасшедший дом какой-то, – подумал Смеляков, чувствуя, как от невыносимого давления окружающей обстановки у него начала болеть голова. – И это наша жизнь?..»
Когда пришли понятые, Виктор сел за стол заполнять бумаги.
– Что произошло? – спросил Сидоров, накрывая мёртвого мальчика простынёй. – Давайте по порядку. Это ваших рук дело, гражданин Байков? Вы избили сына?
– Это сын моей жены. От первого брака, – глухо, словно стараясь спрятать голос поглубже в себя, ответил Николай. Его глаза приковались к исполосованному ремнём тельцу.
– Я задал вам вопрос: вы исхлестали мальчика?
– Да.
– Как это случилось?
– Я наказал его…
– Наказали? – не выдержал Смеляков. – Да вы до смерти запороли его!
– Меня так воспитывал мой отец, а его – мой дед. На Руси всегда всех пороли. И люди вырастали крепкими и понятливыми.
– Мальчик уже не вырастет, – бросил Виктор.
– Где вы работаете, гражданин Байков? – сухо спросил капитан.
– В метро, мастер участка. Жена сейчас не работает, сидит с дочкой, годик ей только что исполнился.
– Что сегодня произошло? Вы всегда так сильно били сына?
Байков пожал плечами:
– Мог всыпать ему, когда считал нужным. А сегодня я просто погорячился… Понимаете, пришёл я с работы и вижу, что дочка в кроватке плачет. Димка-то должен был приглядывать за нею, но он на кухне торчал, тарелки мыл, что ли… Ну вот…
– Значит, вы стали бить его за то, что он не успокоил сестрёнку?
– Да, – уже громче заговорил Байков. – Ему велено, чтобы ни на шаг не отлучался от неё, когда мать в магазине. Вот я наподдал ему. А тут Рая пришла из магазина, ну, жена то есть…
– И что?
– Я ей говорю: «Вот тебе ремень, вдарь-ка ему, чтоб запомнил, как себя вести надо…»
Сидоров привёл в комнату Раису Байкову и обратился к ней:
– Расскажите, как было дело? Верно ваш муж говорит?
– Да, – едва слышно прошептала несчастная женщина. – Он ремень мне в руку сунул и велел бить Димку. А я не могу, мне жалко… И я чуть-чуть… Ну, для виду только… И Коля рассвирепел… Вырвал у меня ремень: «Жалеешь сосунка своего? Слабо бьёшь!..» И давай его хлестать со всей силы… И меня тоже… Димка кричать стал, а потом затих… И вот…
– Так всё было? – Сидоров перевёл взгляд на хозяина квартиры.
– Вроде… Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась… А то цепляется за ремень… Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает…
– Не знаю, – ответил Сидоров. – У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении…
Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.
– Это принадлежности Димы?
– Да.
– Шкафчик сами смастерили?
– Я всё сам делаю, – не без гордости отозвался Николай Байков. – Мы всегда в стеснённых условиях жили.
Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…
– У вас ко всему строгий подход, – кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. – Что тут? Тетрадки? Учебники?
– Да.
– А это что? – Капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. – Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться…
Смеляков взял из рук капитана тетрадь и стал читать то, что было написано старательным детским почерком:
– «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»
Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.
– Это же дневник, Пётр Алексеевич, – сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. – Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого…»
– О-ох, – застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.
– Эх, ёлки-палки! – воскликнул капитан, подхватывая женщину. – Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.
– Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, – бубнил из-за спины Байков. – Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..
С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.
– Трудно тебе видеть такое? – спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.
Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение, и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.
«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв… – Виктор несколько раз мысленно повторил слово „мёртв“, будто пробуя его на вкус. – Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, ребёнка всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы – сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам… Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем… Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны…»
– Пойдём перекусим, – предложил Сидоров. – Выпьем чаю с пирожками.
– Перекусим? – Виктор не сразу понял, что сказал наставник. «Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт». Но вслух произнёс: – Ночь на дворе, всё закрыто.
– На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.
– Не хочу я, не могу… После всего этого… Нет, не могу…
– Тебе надо перестраиваться, Витя. – Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. – Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём.
– Как же можно равнодушным оставаться?
– Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства – одно, работа – другое. Холодная голова нам нужна.
– Неужели вас не трогает увиденное?
– Трогает, Витя, к моему величайшему сожалению, трогает. У меня пять язв уже, и виной тому – нервы.
– А говорите, чтобы я не пропускал через себя, – горько усмехнулся Смеляков. – Вижу, у вас это, Пётр Алексе-ич, не до конца получается.
– Не до конца. И всё же я держу себя в руках, подхожу разумно. И ты будь разумным, в противном случае придётся бросить работу…
Они разговаривали почти всю ночь, и Виктор понемногу успокаивался, проникаясь каким-то новым, незнакомым ему чувством – убеждённостью в собственной нужности.
Утром, когда выглянуло солнце, Смеляков словно увидел мир новыми глазами. «Вперёд, и только вперёд», – приказал он себе. Возникшее вдруг в памяти исполосованное ремнём тело мальчика пробудило в Викторе горячее желание броситься на защиту слабых. Опустошённость исчезла без следа. «Нет! Теперь уж я ни при каких обстоятельствах не уйду из розыска!»
Если и были раньше колебания и проявление малодушия с его стороны, то отныне он окончательно решил посвятить себя службе в уголовном розыске. Он готов был преодолевать любые трудности, выстаивать любые очереди, пробиваясь в кабинеты начальства, дежурить сутками – лишь бы ни одна мать не увидела своего сына забитым до смерти. Неведомая прежде сила наполнила сердце Виктора.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЯНВАРЬ 1980
Утром 10 января позвонил старший бригады наружного наблюдения. Его звали Игорь Мартынов.
– Завтра приступаем, – сообщил он. – Я заеду к вам в отделение. Мне нужна рация, чтобы работать на вашей волне.
Виктор почувствовал себя окрылённым. «Наконец-то! Теперь мы их накроем!» Он чуть ли не бегом помчался по коридору искать Сидорова.
– Пётр Алексеич, только что звонили из наружки. Завтра начинают работать. Сейчас он подъедет к нам.
– Хорошо, – хмуро отозвался капитан, занятый своими мыслями, и Виктор даже обиделся немного на своего наставника. «Неужто его не радует начало дела? Ведь теперь мы этого Месхи обложим со всех сторон. Теперь-то всё решится!» Но в глазах капитана не промелькнуло ни единой искорки азарта. Он выпустил густое облако едкого табачного дыма и сказал, поморщившись, словно в предчувствии головной боли:
– Пошли к Болдыреву. Надо выбить у него ещё одного человека, чтобы у нас кто-нибудь постоянно на телефоне сидел. Теперь нам круглые сутки связь надо держать…
– А даст?
– Упираться будет, но я уломаю, – совсем буднично ответил Сидоров. – Возьмём Сытина Андрея, пусть возле телефона побездельничает…
В коридоре Смелякова остановил лейтенант Горбунов и чуть ли не повис у Виктора на руке.
– Смеляков, ты совсем обнаглел, что ли?
– Что такое, Толя?
– Когда на комсомольский учёт встанешь?
– Да некогда мне. Надо учётную карточку сначала забрать со старой работы.
– Так забери. Что ты как малый ребёнок. Почему вчера на комсомольское собрание не пришёл?
– Толя, давай позже, мне сейчас к руководству. – Виктор отстранился от Горбунова.
– Смеляков! Ты не увиливай! На учёт становись! Хватит резину тянуть!
– Затаились, – спокойно сказал Сидоров после очередного звонка Мартынова.
– Что же делать? Неужто всё зря? – нервничал Виктор. – Время же уходит.
– Потерпи. Сыщик должен уметь ждать. Терпение – один из наших главных помощников. Не научишься терпению – спугнёшь дичь.
Прошло четыре дня. На пятый около полудня позвонил Мартынов:
– Ребята, вылетайте. Надо брать девушку.
– Нану? – уточнил Смеляков.
– Её самую. Только быстрее давайте. У неё наркота при себе. Мы сейчас возле Черёмушкинского рынка, двигаем за ней в сторону Красикова…
У Виктора от волнения задрожали руки.
– Пётр Алексеич! Помчали! Они прыгнули в УАЗ, но машина долго не заводилась.
– Чёрт! – выругался Смеляков.
– Самое время в техобслуживание поиграть, – мрачно проговорил капитан, уставившись в спину водителя.
– Сейчас поедем, товарищ капитан, – заверил сидевший за рулём паренёк. – Я эту падлу знаю. Покочевряжится, как девочка, но уступит.
УАЗ натужно гудел и кашлял, сотрясаясь всем корпусом, но заводиться не желал.
– Мать твою! Упустим же! – закричал Смеляков.
– Значит, будем считать, что день сложился неудачно. – Сидоров закинул голову и выпустил облако пара в потолок.
– Может, частника поймаем? – предложил Смеляков.
И в эту минуту машина завелась.
– Я же говорил, что уступит! – победно воскликнул водитель.
– Теперь сделай так, чтобы она не заглохла по дороге, – попросил хрипло Сидоров.
– Всё будет в ажуре, товарищ капитан…
Группу наружного наблюдения, ехавшую в забрызганном «жигулёнке», они догнали возле станции метро «Академическая».
– Она взяла машину, – передал по рации Мартынов. – Притормозите на светофоре, я к вам перепрыгну…
Едва он оказался возле Смелякова, Виктор нетерпеливо вцепился ему в локоть.
– Ну что?
– Утром она вышла из квартиры Месхи и отправилась на Черёмушкинский рынок. Потолкалась там, нашла какого-то азербайджанца. По тому, как он вёл себя, мы сразу поняли, что он – сбытчик наркотиков. Вдвоём они ушли с рынка, остановили частника, попетляли по окрестным улицам, затем вышли из машины и отправились в подъезд одного из домов. Там он велел ей взять спрятанный на лестничной клетке пакетик.
– И вы всё видели? Как же вам удалось?
– Работа такая. Тут пройти незаметно, там постоять, поглядеть, послушать. Приходится быть почти невидимкой, – без всякой рисовки ответил Мартынов. – В общем, наркота у Наны в сумочке. Если сработаете умело, возьмёте её с поличным.
То и дело из его потрескивавшей и шипевшей рации доносился голос: «… выехали на Университетский… Поворачиваем на Вернадского… Едем по Комсомольскому… Подъезжаем к Пироговке…»
– Так, ребята, – сказал Мартынов, – похоже, она в институт направляется. Если так, то вам надо брать её прямо сейчас.
– Витя, – проурчал Сидоров, – на светофоре попробуем свинтить её.
Мартынов велел своей бригаде обогнать машину, в которой ехала Нана.
– Обойдите их перед Новодевичьим и подрежьте перед светофором, чтобы они не проскочили на жёлтый, – распорядился он и посмотрел на Смелякова. – Теперь твой выход, Виктор. Вот этот серый «жигуль». Девушка сидит сзади…
Ехавшие впереди автомобили затормозили. Зажёгся красный свет. По телу Смелякова пробежали мурашки. Он толкнул примёрзшую дверцу ногой и выскочил из УАЗа.
– За руки её держи, чтобы она не вышвырнула ничего! – крикнул вдогонку Сидоров, тяжело поднимаясь со своего сиденья.
Виктор преодолел расстояние до серого автомобиля с поцарапанным крылом, вцепился в ледяную ручку и рванул дверь на себя. Ни водитель, ни сидевшая позади него черноглазая девушка в белой пушистой вязаной шапочке не успели ничего сообразить и не произнесли ни звука, а Смеляков уже навалился всем телом на Нану и схватил её за запястья.
– Ай! – воскликнула девушка. – Вы что! Больно!
– Милиция! – почти торжественно выпалил Виктор.
В следующую секунду отворилась передняя дверца и в салон сунулось огромное тело, окутанное клубами пара.
– Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, – раздалось сквозь медленно расплывавшиеся клубы.
– Да что происходит-то? – перепугался водитель. – Чего вам надо, товарищи?
– От вас ничего, – повеселевшим голосом сказал капитан, – а вот пассажирка ваша очень нас интересует. Но вы всё-таки тоже уделите нам, пожалуйста, некоторое время. Давайте сейчас развернёмся и обратно поедем.
– Куда обратно-то?
– На Ленинский проспект. Дадите свидетельские показания…
В 96-е отделение Смеляков входил победителем. Внутри у него клокотало от восторга.
«Уж теперь-то никуда этим ворам не деться, – думал он, разглядывая Нану. – А ведь какая интересная, почти красивая. Встретишь такую и не подумаешь, что она из воровской компании».
– Давайте начинать, – предложил Сидоров, когда пришли понятые.
На стол высыпалась из сумочки Наны всякая мелочь: губная помада, ключи, небольшой расшитый бисером кошелёк, носовой платок, несколько леденцов и целлофановый шарик, перетянутый нитками.
– Это что? – спросил капитан, указывая пальцем на шарик.
– Не знаю, – подавленно ответила Нана. – Не моё…
– А отпечатки пальцев на нём твои, – сказал Сидоров. – Виктор, составляй протокол… Это, милая девонька, пакетик с анашой, то есть наркотик. Так что вляпалась ты, дорогая моя, по самое-самое… – Сидоров умело изобразил лицом глубочайшую печаль. – Вляпалась-то крупно…
Когда понятые подписали протокол и ушли, Сидоров достал «Беломор» и закурил.
– На каком курсе учишься? – спросил он, пристально глядя на девушку.
– На третьем.
– Давно наркотой балуешься?
– Да не балуюсь я, честно, не моё это! – почти заплакала она. – Даже не знаю, что это такое. Не понимаю, как оно у меня в сумочке оказалось. Клянусь вам!
– Зря ты так, девонька. Клятва – ноша тяжёлая… Вот сейчас мы привезём сюда человека, который продал тебе эту дрянь А пока мы будем ждать его, я могу сказать тебе прямо сейчас, где и как ты купила анашу. Интересно тебе? А дело было так…
Он принялся неторопливо рассказывать всё, что услышал от руководителя бригады наружного наблюдения. Чем дольше он говорил, тем бледнее делалась Нана.
– Ну что? – спросил Пётр Алексеевич.
Она была в шоке.
– Откуда вы всё знаете? Тот азербайджанец на вас работает?
– Сколько тебе лет?
– Двадцать два, – отозвалась девушка, потупив глаза.
– Жизни ты не знаешь… Связалась чёрт знает с кем. Кто у тебя родители?
– Папа профессор, мама не работает.
– Отец где работает?
– В институте акушерства и гинекологии.
– Значит, родители воспитывали тебя, воспитывали, а ты решила по кривой дорожке пойти. Так, девонька… Ну что? Может, поговорим серьёзно?
Она молча кивнула.
– Как ты познакомилась с семьёй Забазновских?
Нана вздрогнула и подняла растерянные глаза.
– Завтра приступаем, – сообщил он. – Я заеду к вам в отделение. Мне нужна рация, чтобы работать на вашей волне.
Виктор почувствовал себя окрылённым. «Наконец-то! Теперь мы их накроем!» Он чуть ли не бегом помчался по коридору искать Сидорова.
– Пётр Алексеич, только что звонили из наружки. Завтра начинают работать. Сейчас он подъедет к нам.
– Хорошо, – хмуро отозвался капитан, занятый своими мыслями, и Виктор даже обиделся немного на своего наставника. «Неужто его не радует начало дела? Ведь теперь мы этого Месхи обложим со всех сторон. Теперь-то всё решится!» Но в глазах капитана не промелькнуло ни единой искорки азарта. Он выпустил густое облако едкого табачного дыма и сказал, поморщившись, словно в предчувствии головной боли:
– Пошли к Болдыреву. Надо выбить у него ещё одного человека, чтобы у нас кто-нибудь постоянно на телефоне сидел. Теперь нам круглые сутки связь надо держать…
– А даст?
– Упираться будет, но я уломаю, – совсем буднично ответил Сидоров. – Возьмём Сытина Андрея, пусть возле телефона побездельничает…
В коридоре Смелякова остановил лейтенант Горбунов и чуть ли не повис у Виктора на руке.
– Смеляков, ты совсем обнаглел, что ли?
– Что такое, Толя?
– Когда на комсомольский учёт встанешь?
– Да некогда мне. Надо учётную карточку сначала забрать со старой работы.
– Так забери. Что ты как малый ребёнок. Почему вчера на комсомольское собрание не пришёл?
– Толя, давай позже, мне сейчас к руководству. – Виктор отстранился от Горбунова.
– Смеляков! Ты не увиливай! На учёт становись! Хватит резину тянуть!
* * *
Наружное наблюдение сразу же выявило все связи Месхи, однако ни он сам, ни Тимур, ни Нана, ни кто-либо из его друзей на квартиру к Забазновским больше не ходил.– Затаились, – спокойно сказал Сидоров после очередного звонка Мартынова.
– Что же делать? Неужто всё зря? – нервничал Виктор. – Время же уходит.
– Потерпи. Сыщик должен уметь ждать. Терпение – один из наших главных помощников. Не научишься терпению – спугнёшь дичь.
Прошло четыре дня. На пятый около полудня позвонил Мартынов:
– Ребята, вылетайте. Надо брать девушку.
– Нану? – уточнил Смеляков.
– Её самую. Только быстрее давайте. У неё наркота при себе. Мы сейчас возле Черёмушкинского рынка, двигаем за ней в сторону Красикова…
У Виктора от волнения задрожали руки.
– Пётр Алексеич! Помчали! Они прыгнули в УАЗ, но машина долго не заводилась.
– Чёрт! – выругался Смеляков.
– Самое время в техобслуживание поиграть, – мрачно проговорил капитан, уставившись в спину водителя.
– Сейчас поедем, товарищ капитан, – заверил сидевший за рулём паренёк. – Я эту падлу знаю. Покочевряжится, как девочка, но уступит.
УАЗ натужно гудел и кашлял, сотрясаясь всем корпусом, но заводиться не желал.
– Мать твою! Упустим же! – закричал Смеляков.
– Значит, будем считать, что день сложился неудачно. – Сидоров закинул голову и выпустил облако пара в потолок.
– Может, частника поймаем? – предложил Смеляков.
И в эту минуту машина завелась.
– Я же говорил, что уступит! – победно воскликнул водитель.
– Теперь сделай так, чтобы она не заглохла по дороге, – попросил хрипло Сидоров.
– Всё будет в ажуре, товарищ капитан…
Группу наружного наблюдения, ехавшую в забрызганном «жигулёнке», они догнали возле станции метро «Академическая».
– Она взяла машину, – передал по рации Мартынов. – Притормозите на светофоре, я к вам перепрыгну…
Едва он оказался возле Смелякова, Виктор нетерпеливо вцепился ему в локоть.
– Ну что?
– Утром она вышла из квартиры Месхи и отправилась на Черёмушкинский рынок. Потолкалась там, нашла какого-то азербайджанца. По тому, как он вёл себя, мы сразу поняли, что он – сбытчик наркотиков. Вдвоём они ушли с рынка, остановили частника, попетляли по окрестным улицам, затем вышли из машины и отправились в подъезд одного из домов. Там он велел ей взять спрятанный на лестничной клетке пакетик.
– И вы всё видели? Как же вам удалось?
– Работа такая. Тут пройти незаметно, там постоять, поглядеть, послушать. Приходится быть почти невидимкой, – без всякой рисовки ответил Мартынов. – В общем, наркота у Наны в сумочке. Если сработаете умело, возьмёте её с поличным.
То и дело из его потрескивавшей и шипевшей рации доносился голос: «… выехали на Университетский… Поворачиваем на Вернадского… Едем по Комсомольскому… Подъезжаем к Пироговке…»
– Так, ребята, – сказал Мартынов, – похоже, она в институт направляется. Если так, то вам надо брать её прямо сейчас.
– Витя, – проурчал Сидоров, – на светофоре попробуем свинтить её.
Мартынов велел своей бригаде обогнать машину, в которой ехала Нана.
– Обойдите их перед Новодевичьим и подрежьте перед светофором, чтобы они не проскочили на жёлтый, – распорядился он и посмотрел на Смелякова. – Теперь твой выход, Виктор. Вот этот серый «жигуль». Девушка сидит сзади…
Ехавшие впереди автомобили затормозили. Зажёгся красный свет. По телу Смелякова пробежали мурашки. Он толкнул примёрзшую дверцу ногой и выскочил из УАЗа.
– За руки её держи, чтобы она не вышвырнула ничего! – крикнул вдогонку Сидоров, тяжело поднимаясь со своего сиденья.
Виктор преодолел расстояние до серого автомобиля с поцарапанным крылом, вцепился в ледяную ручку и рванул дверь на себя. Ни водитель, ни сидевшая позади него черноглазая девушка в белой пушистой вязаной шапочке не успели ничего сообразить и не произнесли ни звука, а Смеляков уже навалился всем телом на Нану и схватил её за запястья.
– Ай! – воскликнула девушка. – Вы что! Больно!
– Милиция! – почти торжественно выпалил Виктор.
В следующую секунду отворилась передняя дверца и в салон сунулось огромное тело, окутанное клубами пара.
– Старший инспектор уголовного розыска капитан Сидоров, – раздалось сквозь медленно расплывавшиеся клубы.
– Да что происходит-то? – перепугался водитель. – Чего вам надо, товарищи?
– От вас ничего, – повеселевшим голосом сказал капитан, – а вот пассажирка ваша очень нас интересует. Но вы всё-таки тоже уделите нам, пожалуйста, некоторое время. Давайте сейчас развернёмся и обратно поедем.
– Куда обратно-то?
– На Ленинский проспект. Дадите свидетельские показания…
В 96-е отделение Смеляков входил победителем. Внутри у него клокотало от восторга.
«Уж теперь-то никуда этим ворам не деться, – думал он, разглядывая Нану. – А ведь какая интересная, почти красивая. Встретишь такую и не подумаешь, что она из воровской компании».
– Давайте начинать, – предложил Сидоров, когда пришли понятые.
На стол высыпалась из сумочки Наны всякая мелочь: губная помада, ключи, небольшой расшитый бисером кошелёк, носовой платок, несколько леденцов и целлофановый шарик, перетянутый нитками.
– Это что? – спросил капитан, указывая пальцем на шарик.
– Не знаю, – подавленно ответила Нана. – Не моё…
– А отпечатки пальцев на нём твои, – сказал Сидоров. – Виктор, составляй протокол… Это, милая девонька, пакетик с анашой, то есть наркотик. Так что вляпалась ты, дорогая моя, по самое-самое… – Сидоров умело изобразил лицом глубочайшую печаль. – Вляпалась-то крупно…
Когда понятые подписали протокол и ушли, Сидоров достал «Беломор» и закурил.
– На каком курсе учишься? – спросил он, пристально глядя на девушку.
– На третьем.
– Давно наркотой балуешься?
– Да не балуюсь я, честно, не моё это! – почти заплакала она. – Даже не знаю, что это такое. Не понимаю, как оно у меня в сумочке оказалось. Клянусь вам!
– Зря ты так, девонька. Клятва – ноша тяжёлая… Вот сейчас мы привезём сюда человека, который продал тебе эту дрянь А пока мы будем ждать его, я могу сказать тебе прямо сейчас, где и как ты купила анашу. Интересно тебе? А дело было так…
Он принялся неторопливо рассказывать всё, что услышал от руководителя бригады наружного наблюдения. Чем дольше он говорил, тем бледнее делалась Нана.
– Ну что? – спросил Пётр Алексеевич.
Она была в шоке.
– Откуда вы всё знаете? Тот азербайджанец на вас работает?
– Сколько тебе лет?
– Двадцать два, – отозвалась девушка, потупив глаза.
– Жизни ты не знаешь… Связалась чёрт знает с кем. Кто у тебя родители?
– Папа профессор, мама не работает.
– Отец где работает?
– В институте акушерства и гинекологии.
– Значит, родители воспитывали тебя, воспитывали, а ты решила по кривой дорожке пойти. Так, девонька… Ну что? Может, поговорим серьёзно?
Она молча кивнула.
– Как ты познакомилась с семьёй Забазновских?
Нана вздрогнула и подняла растерянные глаза.