Вейр Тереза. Вся ночь впереди

   Содрогнувшись всем телом, Остин с шумом втянул в себя воздух.
   Прости меня, Молли!
 
   Молли вздрогнула и распахнула глаза, не понимая сама, что ее разбудило.
   Какой-то шум? Звук? Или, быть может, всему виной привидевшийся ей сон?
   Некоторое время она лежала, вслушиваясь в звуки сонного дома, но ничего, кроме тиканья висевших на стене часов, ей услышать не удалось. Она стала успокаиваться, и постепенно ею вновь овладела дремота.
   Но вот звук послышался снова.
   Скрип половиц. Сдавленный стон.
   Кто это? Остин?
   Ей не хотелось его видеть. И разговаривать с ним тоже не хотелось. Неужели она струсила? Да, струсила, но трусость иной раз помогает сберечь душевный покой…
   Если бы только не этот скрип…
   Отбросив покрывало, Молли вскочила с кровати, вышла из комнаты и босиком пробежала по коридору до ванной комнаты.
   Распахнула дверь, зажгла свет. Никого.
   Снова какие-то звуки.
   Уже внизу, в гостиной.
   Теперь уже не скрип, а какой-то стук.
   Ну так как? Хочется ей еще раз встретиться с Остином лицом к лицу?
   Не хочется.
   С другой стороны, она всегда может от него убежать. Главное, не подпускать его к себе слишком близко.
   Она спустится – и будь что будет.
   Молли осторожно спустилась по лестнице в гостиную. По счастью, ступени покрывал ковер, приглушавший звук ее шагов.
   Стук неожиданно прекратился.
   Она прокралась на кухню и заметила темный силуэт Остина в голубеющем проеме открытой двери.
   Остановившись у него за спиной на безопасном расстоянии, Молли тихо окликнула мужа:
   – Остин?
   Он мгновенно повернулся в ее сторону. Даже в рассеянном свете утра его лицо казалось неестественно белым, словно обсыпанным мукой.
   – Молли?..
   – С тобой все в порядке? – спросила она, пытаясь и не умея скрыть свою озабоченность.
   Вместо ответа он сделал шаг ей навстречу.
   Ее захлестнула паника.
   – Не смей ко мне подходить! Стой, где стоишь!
   Он остановился.
   – Молли, я…
   – Если я побегу, ты меня не догонишь.
   Он стоял против света, и Молли не видела выражения его лица. Зато она слышала, как Остин издал гортанный звук, напоминавший смешок. Потом послышался другой звук – какой-то сдавленный, в котором уже ничего от смеха не было.
   Это что же – рыдание? Не может быть!
   Остин в жизни слезинки не пролил. Сам как-то раз ей об этом говорил.
   Неожиданно Остин повернулся и рванулся к двери. Выскакивая из дома, он задел больным плечом о дверной косяк.
   В глазах у него полыхнуло пламя. Пришла боль.
   С тех пор, как с ним случился удар, боль приобрела в его сознании цвет. Она могла быть белой, желтой, даже красной. Красная боль хуже всего. Но и черная тоже не подарок…
   Такие мысли навещали его сознание, пока перед его глазами подобно фейерверку вспыхивали разноцветные сполохи.
   Согнувшись и сжимая правой рукой ушибленной плечо, он оперся спиной о стену дома. Он вслушивался в свой организм, пытаясь проследить, как боль, зародившись в плече, спускалась волной по его больной руке и искрами расходилась по пальцам.
   Боль.
   Впервые он приветствовал ее приход. Ему хотелось задрапироваться в нее, как в тогу. Почему? Потому что там, в доме, он дал слабину. Он заплакал.
   То есть чуть не заплакал.
   Как это она сказала? «Ты меня не догонишь»?
   И голос у нее при этом дрожал. Он поселил у нее в душе страх. Боже, как и когда это случилось?
   Боль постепенно стала его отпускать. Ему стало легче. Настолько, что Остин смог отлепиться от стены дома и выпрямиться.
   Сделав несколько неровных шагов, он рухнул на зеленую траву лужайки.
   Господи, сделай так, чтобы она ушла, чтобы не видела его в таком состоянии. Пусть отправляется к себе в спальню и ложится в постель. Все равно она ему не поможет. Ему никто не в силах помочь.
   Усталость овладела им до такой степени, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а перед глазами у него все расплывалось: двоилось, троилось, таяло в синем предутреннем воздухе…
   А потом на него стал наваливаться сон – обволакивал его своими мягкими лапами, лишал слуха, зрения, воли…
   – Остин?
   Он приоткрыл тяжелые, будто отлитые из свинца веки.
   Над ним стояла Молли, а у нее над головой виднелось синее, с начинавшими блекнуть звездами небо.
   – Уй-ди…
   Он хотел сказать «убирайся», но это слово было длинным-предлинным, почти бесконечным, а когда ты вымотался до крайности, говорить очень тяжело. Почти невозможно…
   Неожиданно его губы зашевелились, и Остин произнес слова, которых никак от себя не ожидал:
   – Прости меня…
   Эти два коротких слова словно повисли в предрассветном воздухе.
   «Прости меня, прости меня, прости меня…»
   – Что ты сказал? – спросила Молли, будто отказываясь верить своим ушам.
   – Ничего.
   Остин чувствовал, как она колебалась: верить, не верить…
   – Ничего, – повторил он. – Я ничего не говорил.
   Он не мог смотреть ей в глаза.
   – Уходи, а… – попросил ее Остин хриплым, надломленным голосом. – Уходи… очень тебя прошу.
   Она еще с минуту над ним стояла.
   О чем она думает? Осуждает ли его? Ненавидит? Эти вопросы даже сейчас не давали ему покоя. Все-таки болезнь сделала его сентиментальным. Даже слишком.
   А потом Молли повернулась, чтобы уйти. Пока что в дом, а потом, поутру, – из его жизни.
   Он знал, что если она уйдет, то уйдет навсегда, и его сознание всячески этому противилось. В душе у него рождался вопль: «Останься, не уходи!»
   Неожиданно пришло ясное, как день, осознание происходящего: она его победила.

Глава 20

   Совершенно обнаженная – за исключением крохотной алой полоски материи, прикрывавшей промежность, и алых же туфельках на высоких каблуках, – Габриэль сладострастно извивалась вокруг никелированного столба, торчавшего, как гвоздь, в центре эстрады. Когда застучал барабан, она стала ритмично, в такт с его ударами вилять бедрами.
   В зале было душно и воняло пролитым на пол пивом. Обычно запах табака Габриэль не беспокоил, но в этот вечер сломался вентилятор, и висевший в воздухе сигаретный дым напоминал облако густого уличного смога. Другими словами, окружающая обстановка в тот вечер достала даже такую непробиваемую женщину, как Габриэль, и у нее ужасно разболелась голова.
   Это был ее последний выход, и она с нетерпением ждала, когда закончится номер. Тем более что любоваться на ее прелести было особенно некому. Все мало-мальски симпатичные парни уже ушли, и на нее глазела только жалкая кучка алкоголиков и чрезвычайно странных типов, которые выбираются из своих нор только под покровом ночи.
   Один из таких странных парней гипнотизировал ее взглядом все четыре выхода подряд, и от этого стеклянного, остановившегося взора у нее по коже ползли мурашки. В настоящий момент этот тип созерцал ее промежность, которая притягивала его взгляд, словно магнитом.
   Не сводя с Габриэль глаз, парень поднес ко рту бутылку с пивом и, прежде чем сделать глоток, провел кончиком языка по своим коричневым, словно запекшимся губам.
   Вот урод-то, подумала Габриэль и решила, что обычная нормальная работа в дневное время имеет ряд преимуществ перед ее ремеслом. Не всегда, конечно, но в такие вечера, как этот, уж точно.
   Наконец музыка умолкла и прожекторы на эстраде стали один за другим гаснуть.
   – Заведение закрывается через десять минут, – объявил Джино. Он был занят тем, что загружал в холодильник запасы спиртного, предназначавшегося для завтрашнего праздника жизни.
   Габриэль с облегчением вздохнула, собрала разбросанные по полу детали своего легкомысленного сценического костюма и отправилась в комнату для переодевания.
   Глянув на себя в огромное – во всю стену – зеркало, Габриэль при свете слепящих флюоресцентных ламп сбросила туфли и надела короткие, обтягивающие трикотажные шорты и белый топ. Потом она водрузила на голову бейсболку и завершила переодевание, набросив на плечи джинсовую куртку и всунув ноги в мягкие кожаные мокасины. Когда она уже собиралась выйти, в дверь гримерной постучали. Габриэль, испугавшись, что это, возможно, тот самый придурок, что непрерывно глазел на нее на протяжении всего вечера, встала у двери, намереваясь выскользнуть из комнаты в ту самую минуту, как неприятный тип войдет внутрь.
   Но это был совершенно другой человек.
   В дверном проеме стоял мужчина, одетый в дорогие бежевые брюки и ручной вязки свитер. Все в нем говорило о деньгах – стильная стрижка, ухоженные, с маникюром, руки, запах дорогого одеколона. Он был совсем еще молод – лет двадцать пять, не больше, и хорош собой. На взгляд Габриэль, даже слишком хорош. Она любила парней с более мужественной внешностью. Она неожиданно подумала о Марке. Милый, добрый старина Марк, где ты?
   Посетитель одарил ее галантной улыбкой профессионального плейбоя.
   – Извините, что вламываюсь к вам без приглашения. Но у меня есть оправдание: я боялся, что вы уйдете, – сказал он глубоким, с вкрадчивыми модуляциями голосом. – Между тем, мне хотелось выразить вам свое восхищение. То, как вы танцевали, – это грандиозно. Хочу вам без лести заметить, что вы превратили стриптиз в настоящее искусство.
   – Спасибо за комплимент.
   Она уже это слышала. Миллион раз. Стриптизершам всегда так говорят. Это так же банально, как сказать начинающей киноактрисе: «Милашка, будь моя воля, я бы взял тебя на главную роль».
   – Мне бы хотелось угостить вас выпивкой.
   – Опоздали. Слышали, что сказал Джино? Заведение закрывается.
   – А как вы смотрите на то, чтобы сходить в другое место?
   – Все подобные заведения закрываются примерно в это же время, – возразила Габриэль.
   – Но ведь нам не обязательно идти в бар, верно? Мы можем просто выпить по чашке кофе. Должны же быть поблизости кафе, которые работают круглосуточно?
   Габриэль знала три таких кафе, но идти туда ей совсем не хотелось. Она хорошо представляла себе, что будет дальше. Он купит ей кофе или какой-нибудь слабенький коктейль, а потом потребует расплаты. Некоторые парни предпочитают заниматься сексом на заднем сиденье машины, а другим подавай кровать и чистые простыни. Этот парень – чистоплюй и наверняка захочет понежиться на постели.
   Возможно, виной тому была головная боль, возможно, усталость, но предложение посетителя ее нисколько не заинтересовало. К тому же он был, что называется, не ее тип. Богатенький, избалованный мальчик. Наверняка эгоист. Такие любят получать, а отдавать не научились. Заниматься с ним сексом – зря терять время.
   – Я бы не прочь, – солгала она, – но мне пора домой.
   – Значит, отказываетесь? – Он нахмурился, и самоуверенная улыбка у него на губах увяла.
   – Отказываюсь.
   – Тогда, быть может, в другой раз? – Молодой человек уже больше не улыбался. Казалось, своим отказом Габриэль основательно подпортила ему настроение. – Завтра, к примеру?
   Его настойчивость стала утомлять Габриэль, и она мысленно пожелала ему провалиться сквозь землю.
   – Послушайте, – сказала она со вздохом. – Вы, наверное, милый парень и все такое, но, увы, не в моем вкусе. Я ясно выразила свою мысль?
   Глаза красавчика злобно блеснули.
   – Ты, стало быть, меня прогоняешь? – спросил он, недоверчиво хмыкнув.
   – Именно.
   В эту минуту Габриэль ужасно хотелось расхохотаться – до того у него был глупый вид. Хотя ей и удалось сдержать себя, уголки ее рта предательски подергивались.
   Посетитель покраснел, как рак.
   – Значит, ты меня отвергаешь? Ты – жалкая стриптизерша, дешевая шлюха, которой грош цена?
   Инстинкт не подвел Габриэль. Парень оказался негодяем.
   – Не понимаю, к чему было расточать мне комплименты и улыбаться? Спросили бы сразу, сколько я беру за ночь, – и все дела! Все вы, богатенькие ублюдки, одного хотите.
   Сдерживая ярость, он сделал шаг в ее сторону.
   – Я так и поступлю. Ну, сколько ты обычно берешь? Сразу предупреждаю, что готов заплатить вдвое!
   На этот раз Габриэль не выдержала и расхохоталась. Прямо ему в лицо. Отсмеявшись, она сказала:
   – Сходи в ванную и поиграй со своей пипкой!
   С этими словами она вышла из комнаты и захлопнула дверь.
   На улице было темно и душно. Габриэль оставила свой «Гремлин» на противоположной стороне улицы, в узком тупичке. Свет с улицы туда почти не попадал, и Габриэль едва могла различить силуэты двух стоявших там машин – своей и Джино.
   Добравшись до своего «Гремлина», Габриэль провела рукой по дверце, отыскивая на ощупь замок.
   У нее за спиной хлопнула дверь.
   Кто это там? Джино?
   Габриэль нащупала наконец круглую металлическую пуговку замка.
   – Хорошо, что ты еще не уехал, – сказала она через плечо, доставая ключ и прилаживая к замочной скважине. – Только что один придурок пытался меня снять.
   Не успела она вставить ключ в замок, как чьи-то грубые, сильные руки схватили ее за плечи.
   Это не Джино!
   Прежде чем она успела повернуться и взглянуть на того, кто стоял у нее за спиной, ее с такой силой толкнули вперед, что она влепилась лицом в стекло дверцы машины. Потом ее схватили за волосы, а в следующее мгновение Габриэль почувствовала у себя на горле чьи-то цепкие пальцы.
   – Шлюха!
   Голос был мужской, но неестественно высокий. Казалось, его обладатель от ярости давал петуха.
   – Тупая, глупая шлюха! – Пальцы стали сжиматься на ее горле.
   Потом неизвестный с такой силой ее встряхнул, что у нее лязгнули зубы.
   Она бы сейчас заорала – и как! – если бы не лежавшая у нее на горле рука, не дававшая ей вздохнуть.
   Габриэль, извернувшись, просунула руку за спину и впилась ногтями в лицо насильника.
   Тот вскрикнул от ярости и боли, но хватки не ослабил, горла не отпустил и, оторвав ее от машины, потащил в темную аллею. Потом, изменив, по-видимому, свое первоначальное намерение, он прислонил Габриэль к контейнеру для мусора и стал с силой бить ее головой о металлическую крышку.
   «Еще немного – и мне конец», – отстраненно подумала Габриэль. В голове у нее шумело, а грудь разрывала острая, непереносимая боль. Поначалу перед глазами у нее вспыхивали искры, но потом они начали блекнуть, гаснуть и растворяться в нахлынувшей на нее вдруг темноте.
   Но откуда этот звук? Кто-то кричит? Или это топот ног бегущего по аллее человека? Или это отдается у нее в ушах биение ее собственного сердца?
   Пальцы, сжимавшие горло, ослабили хватку, но в этом ей было мало пользы, поскольку теперь она не смогла бы вдохнуть, даже если бы и захотела.
   Того, что она падает, Габриэль не почувствовала; просто в какой-то момент обнаружила, что лежит на асфальте. Он был влажный, прохладный и холодил ей щеку. Она приникла всем телом к его надежной тверди и… потеряла сознание.
 
   Дзы-ынь. Дзы-ынь.
   Марк Эллиот, не открывая глаз, нащупал стоявший на столике будильник и нажал на кнопку.
   Дзы-ы-ы-ынь!
   Марк открыл глаза и в полной темноте снова надавил на кнопочку – уже с большей силой и куда агрессивней.
   Дзы-ы-ы-ы-ынь!
   Не будильник, значит, наконец догадался он и, стряхнув с себя остатки сна, потянулся к тому месту на столике, где стоял телефон.
   На электронном табло часов высвечивались в темноте три алые цифры: 3.00.
   «Вот гады, – подумал он, – не дали поспать», – и снял трубку.
   – Алло?
   – Говорит лейтенант полиции Джон Кларк.
   С кем-то случилось несчастье, кто-то попал в беду, механически отметил про себя Марк и, присев на постели, сосредоточил все свое внимание на вибрировавшем в трубке голосе. Его сознание услужливо предоставило ему список родственников, друзей и знакомых, из-за которых ему могли бы звонить, поставив на первое место до боли знакомое ему имя – Молли.
   – Я нахожусь в медицинском центре «Спринг Грин». Сюда доставили с улицы одну женщину…
   Молли, точно.
   Остин все-таки до нее добрался. Избил или, не дай бог, убил…
   – …по имени Габриэль Беннет.
   Габриэль? Ну и дела…
   – Ее основательно избили, но сейчас она находится в удовлетворительном состоянии. Назвала ваше имя и адрес, дала номер телефона и попросила вам позвонить. Я, видите ли, должен заполнить протокол, но она пока что отказывается выдвигать обвинения.
   – Немедленно выезжаю, – пообещал окончательно проснувшийся Марк.
 
   Марк никогда не был в медицинском центре «Спринг Грин», тем не менее нашел это место без труда. Когда он вошел в приемное отделение, на часах было только самое начало пятого.
   Сидевшая за столиком медсестра сообщила Марку, что Габриэль отвезли на обследование. Он отправился ее искать и обнаружил в палате интенсивной терапии.
   Ему в силу профессии приходилось бывать в больницах и видеть женщин, избитых своими мужьями или любовниками. Но вид Габриэль его поразил.
   Она лежала на кровати, вытянув руки вдоль тела, как если бы малейшее движение причиняло ей боль. Правый глаз у нее полностью заплыл, а под ним красовался огромный кровоподтек. Лицо было сплошь исцарапано и покрыто ссадинами, а нижняя губа распухла и кровоточила.
   Подойдя к изголовью ее кровати, он очень медленно и осторожно отвел волосы у нее со лба. Она молча за ним наблюдала. Марк, наверное, впервые в жизни не нашелся, что сказать.
   – Боже мой, – пробормотал он и застыл, как громом пораженный.
   У Габриэль задрожали губы, и она повернусь к стене, будто застыдившись его присутствия. И тогда он увидел ее шею. Она выглядела еще хуже, чем лицо. Он в жизни не видел подобных кровоподтеков. Они были почти черными и в целом представляли собой четкий отпечаток чьей-то руки.
   – Боже мой! – сглотнув, повторил он и погладил Габриэль по голове.
   Габриэль издала стон и попыталась оттолкнуть его руку: она уже начала сожалеть, что назвала полицейскому имя Марка и дала его номер телефона. Правда, лейтенант слишком на нее давил, требуя вызвать кого-нибудь из ее знакомых или близких, и кандидатура Марка показалась ей самой подходящей. Теперь, правда, она так уже не думала. Марк смотрел на нее с таким испугом и изумлением, будто она получила первый приз на конкурсе уродов.
   – Хочешь, чтобы я кому-нибудь позвонил? – спросил он, обретая наконец дар речи. – Может быть, твоему брату?
   – Нет! – крикнула она и болезненно поморщилась: уж кричать-то ей точно не следовало. Горло у нее болело так сильно, что можно было подумать, будто она наглоталась колючей проволоки. Но Габриэль вовсе не хотела, чтобы Остин знал, в какую переделку она попала. Случись такое, он бы заодно узнал, чем она зарабатывает себе на жизнь, а это для нее было все равно, что нож острый. У них с Остином только-только начали налаживаться отношения, и такого рода новость могла все испортить.
   – Ладно, забудем об Остине, – сказал Марк и коснулся другой, куда более важной темы. – Я слышал, что ты отказываешься выдвигать обвинение. – От возмущения Марк взмахнул руками, как делал всегда, когда приходил в сильное возбуждение. – Надеюсь, впрочем, что это не так. Ведь не хочешь же ты, чтобы этот тип остался безнаказанным после того, что он с тобой сделал?
   Между тем Габриэль уже пришла к выводу, что всему виной – она сама. Даже не столько она, сколько ее работа и образ жизни. Вряд ли солдат на фронте может всерьез рассчитывать на то, что в разгар сражения пройдет по полю боя, не получив ни единой царапины. Что и говорить, до сегодняшнего вечера ей чертовски везло. Теперь придется быть более осторожной.
   Ну и, кроме того, дело не только в ней. Есть еще и Джино. Если она предъявит обвинение, его тоже начнут таскать по судам – как свидетеля. Возможно, он единственный, кто видел насильника. Но Джино нельзя попадать в поле зрения полиции, поскольку у него самого рыльце в пушку. Он замешан в азартных играх, незаконной торговле спиртным после установленного часа, наконец, у него в баре работает брат, у которого нет вида на жительство. Нет, она не может подвести Джино – особенно учитывая то обстоятельство, что он спас ей жизнь.
   Марк, как всегда, был чертовски упрям.
   – Ты не можешь позволить этому типу выйти сухим из воды.
   В который уже раз Габриэль задала себе вопрос: что, собственно, так привлекает ее в Марке? Он родился и вырос в благополучной и обеспеченной семье, ни черта не смыслит в той жизни, которую она ведет, и вечно уповает на закон. Другими словами, они с ним разного поля ягоды и он никогда не сможет ее понять…
   Чтобы оградить себя от дальнейших расспросов, она сказала ему, что не знает, кто на нее напал.
   Это вовсе не было ложью. Она и вправду не знала, кто хотел ее придушить. По ее мнению, это мог быть тот богатенький парень, что заходил к ней после выступления. С другой стороны, насильником с равным успехом мог оказаться и придурок со стеклянным взглядом, который пускал слюни, пялясь на нее. В принципе, это мог быть кто угодно – любой дебил из бара или с улицы.
   – Я не знаю, кто это был, – повторила Габриэль, чувствуя, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Потом от боли в горле она раскашлялась.
   – Хорошо, хорошо. Не знаешь – и ладно. Только не волнуйся. И не говори слишком много. Тебе вредно разговаривать.
   Оглянувшись по сторонам, Марк увидел на столике бутылку с минеральной водой и несколько стаканчиков. Наполнив один из них прозрачной жидкостью из бутыли, он поднес его к распухшим губам Габриэль. Она сделала маленький глоток и благодарно посмотрела на Марка. Вода смочила горло и приглушила боль. Кашель прекратился.
   – Я больше не буду подвергать тебя допросу третьей степени, – пообещал Марк. Он видел, что ей немного полегчало, и ободряюще ей улыбнулся.
   Она ответила ему слабой улыбкой и снова с благодарностью на него посмотрела.
 
   Через пару часов заглянул врач, сказал, что рентгеновские снимки хорошие.
   – Переломов нет, серьезных внутренних повреждений – тоже. Можете отправляться домой. В том, разумеется, случае, если у вас есть человек, который присмотрит за вами пару дней.
   Такого человека у Габриэль, разумеется, не было.
   Марк посмотрел на врача, потом на Габриэль, потом снова на врача.
   У Габриэль возникло странное чувство, что она – приблудный щенок, который готов увязаться за первым же приласкавшим его человеком. Человек этот – Марк – тоже колебался, смотрел на нее задумчивым взглядом, словно спрашивая себя, брать или не брать. Будь у нее хоть капля гордости, она отказалась бы от его благодеяний. Сказала бы, что у нее есть соседи, которые за ней присмотрят. Но она этого не сказала. Прежде всего потому, что была сильно напугана.
   – Она может поехать ко мне, – сказал Марк. – Я о ней позабочусь.
 
   Восходящее солнце уже окрасило розовым край небес на востоке, когда Марк остановился у своего дома. Он помог Габриэль выйти из машины, а потом внес в дом ее вещи, которые они захватили по дороге.
   Неожиданно он понял, что ему небезразлично, как выглядит его жилье в глазах этой женщины. Когда он сюда въехал, квартира была уже обставлена и декорирована. Правда, Марк тоже внес свою лепту в устройство интерьера. Поставил массивный книжный шкаф, повесил новые шторы, на стенах – несколько картин. За порядком в квартире следила миссис Девенпорт, которой шел уже восемьдесят первый год.
   Огромный диван в гостиной был накрыт колючим зеленым пледом, который раздражал кожу и оставлял на ней красные пятна. Слева стояло таких же устрашающих размеров кресло, накрытое чехлом из аналогичной колючей материи. Рядом с креслом высился торшер с желтым абажуром.
   Габриэль подошла к главному украшению комнаты, так называемой «лава лэмп», в которой причудливо переливались, переплетаясь друг с другом, окрашенные в разные цвета струи расплавленного воска.
   Марк включил светильник в сеть.
   – Подожди немного. Нужно, чтобы нагрелось.
   Габриэль кивнула и, продолжая осмотр квартиры, прошла на кухню. Это было самое любимое помещение Марка. И не только потому, что здесь готовилась пища – Марк таки любил поесть, – но еще и по той причине, что это было единственное место в доме, куда в течение дня заглядывало солнце.
   Окинув взглядом кухню, Габриэль вернулась в гостиную.
   – У тебя очень мило, – пробормотала она, подходя к Марку.
   Марк, признаться, был несколько удивлен, что ей пришлись по вкусу его голые, без обоев, расписанные всеми цветами радуги стены и лимонно-желтые шторы, и на всякий случай сказал:
   – Весь дизайн продуман хозяйкой дома миссис Девенпорт. Она живет этажом выше, поддерживает здесь порядок и иногда меня подкармливает: угощает фрикадельками под соусом, пирогами с фруктовой начинкой и всевозможными пирожными. Ей уже стукнуло восемьдесят. Славная леди.
   Он хотел уже было напомнить Габриэль, что это миссис Девенпорт сунула ему букет белых маргариток, которые он потом подарил ей, но передумал. Скорее всего, Габриэль про эти цветы давно забыла, так что не стоило об этом и говорить.
   Марк заговорил на другие темы и разболтался: нес всякую милую чепуху, не имея силы остановиться. Все-таки недаром в школе его прозвали «болтунишкой». Ну а кроме того, женщины посещали его квартиру крайне редко: до этой стадии общения с представительницами прекрасного пола он почти никогда не доходил.
   Всласть наговорившись, Марк вдруг вспомнил, что Габриэль не совсем здорова, выругал себя за эгоизм и предложил ей пройти в спальню.
   – Прошу прощения, но постель я сегодня убрать не успел, – сказал он, стараясь не замечать сбившихся в беспорядке простыней и скомканного одеяла. Соврал, конечно. Он и вчера постель не убирал, и позавчера…