— Интересно, где она могла застрять? — произносит Валлоне.
— Возможно, ей не повезло с такси. Надо было мне послать ей машину из «Рюля». Какой я идиот, что не подумал об этом!
Гюстав говорит так, потому что не сомневается в Лоранс. После тех слов, какими они. обменялись утром, он знает, что она смирилась, что она любит его, и он радуется и ликует вдвойне, ибо заставил ее подчиниться его воле, как заставил Беллони, как завтра заставит Фридберга, и тем не менее сердце его сжимается от какого-то смутного сожаления, причину которого он в общем понимает, но старается не думать об этом, — ведь он и тут оказался сильнейшим, он победил то, что называет сейчас своей слабостью.
— Без семи!
Валлоне идет к выходу на улицу; Гюстав стоит у турникета, преграждающего доступ на взлетное поле. Валлоне возвращается.
— Ничего. Ни одной машины, которая шла бы в направлении аэродрома.
— Подождем еще, — говорит Гюстав.
Он стоит у прохода, ведущего на взлетное поле. Никто сегодня не просит его уступить билет. Да он бы и не уступил: хотя Фридберг и не ждет его, но он сейчас в Стокгольме или в Мальмё, и Гюстав должен встретиться с ним до того, как явится Джонсон. Нет, если бы кто-то попросил его уступить билет, даже стал бы умолять его продать, — пусть даже вопрос шел бы о жизни или смерти этого человека, он бы не уступил.
— Вы не проходите на посадку, мосье?
— Нет еще.
— У вас осталось четыре минуты…
Раздается рев моторов: должно быть, это самолет «Свисс-Эр» проверяет механизмы перед взлетом! В холле нет ни души. Во всяком случае, нет Лоранc. И все-таки в чем-то ему не повезло! Ах, как бы ему хотелось еще раз обнять ее!
— Мосье… пора…
Да, верно. Надо идти — без трех минут. Он решается.
— Валлоне! Дождись ее. Объясни ей все. И отвези назад в город. Побудь с ней. Можешь даже пригласить ее поужинать, — Гюстав сует ему деньги, — ей будет очень одиноко сегодня.
Он понимает это и все же оставляет ее, — может ли он поступить иначе?
— Ну, ладно!.. До свидания, Валлоне! И подумай о моем предложении.
— Я подумаю, мосье Гюстав. Во всяком случае, в отношении вашей дамы можете на меня положиться…
Последний взмах руки, — Гюстав Рабо исчез.
Лоранc бежит. Нет машин — ни единой. На секунду у нее мелькает мысль остановить какого-нибудь автомобилиста, сказать ему все, предложить денег, но машины скользят мимо быстро, быстро, и никто не останавливается в ответ на застенчивый взмах ее руки.
Аэродром — вот он, теперь уже близко: в темноте видны его огни, так как в это время года в этот час уже совсем темно. Лишь поблескивает море, а вокруг все словно окутано непроницаемой завесой, ватой, которую прорезают красные и рыжие огни, да еще мигают какие-то другие, похожие на лучи фар.
Лоранc бежит. При свете фонаря на бульваре она бросает взгляд на свои часы: уже почти пять! Со стороны аэродрома доносится монотонное урчание, нарастает гул моторов самолета, готовящегося к взлету, — это самолет Гюстава. Даже если побежать изо всех сил, Лоранc его уже не догонит. Все тело ее покрывается потом. Она распахивает пальто, но ветер надувает его и мешает идти. Нет, время уже истекло, она не увидит Гюстава.
И тем не менее она идет. Приближается к аэродрому, но уже без всякой надежды. На этот раз она смирилась, отказалась бороться, отдала себя во власть случая, судьбы.
Пять часов. Она у цели, но слишком поздно. Осталось еще пятьсот метров. Она больше не может идти, спотыкается. Даже если б она побежала, побежала сейчас, она все равно не успела бы вовремя.
Нет, это уже невозможно. Гул моторов, на секунду было умолкший, нарастает вновь, крепнет. Гюстав уже в самолете, и самолет выруливает на взлетную дорожку. Он улетает. Да, улетает, а вот и самолет. Он все еще держится берега. И летит очень низко, распластавшись над морем, отбрасывая на воду свою тень. На крыльях мигают красные и зеленые огни. Он летит по-прежнему низко, так, что, кажется, можно достать рукой.
И все время держится берега. Потом разворачивается. Делает круг в направлении городских предместий, полей и гор, через которые ему предстоит перевалить. Исчез. Теперь его только слышно, и мрачный голос моторов будто изменился, зазвучал тоном ниже. Но нет, вот он снова окреп, стал властным, пронзительным. Вдруг — страшный треск и грохот, грохот такой, словно наступил конец света, грохот катастрофы; Лоранc одна, в ночи — кричит.
Она кричит, потом умолкает. Она все поняла. Она стоит, застыв, в тишине, ибо тут сейчас тишина, тогда как там, вдали, рычит взметнувшееся вверх яркое пламя. Она смотрит на это пламя, озарившее склоны холма, глядит на него, не мигая, бессильная, смирившаяся, — она смирилась уже тогда, когда Гюстав, выскользнув из ее объятий, расстался с ней в три часа.
Кто-то бежит по дороге. Мужчина. Валлоне. Он выскочил из аэровокзала и, должно быть, ищет Лоранc, а она была всего в нескольких метрах от цели, когда все произошло. Он находит ее в темноте.
— Мадам Лоранc!.. Мадам Лоранc!..
Она не отвечает. Она только чувствует руки этого человека на своих плечах.
Гюстав мертв. Он ушел так же, как и возник, — канул в небытие. И страшное отчаяние охватывает Лоранc, поистине страшное, хоть она и смирилась: Гюстав умер — умер, не успев даже осознать, что умирает. Смерть взяла его, не дав ему передохнуть, — Лоранc ведь не знает, что у него была передышка и этой передышкой он обязан ей. Зато она знает, что не в силах была ничего изменить, что, несмотря на всю свою любовь, была безоружна. И Валлоне слышит, как она машинально шепчет:
— Теперь у меня будет много времени, слишком много времени, чтобы жить.
— Возможно, ей не повезло с такси. Надо было мне послать ей машину из «Рюля». Какой я идиот, что не подумал об этом!
Гюстав говорит так, потому что не сомневается в Лоранс. После тех слов, какими они. обменялись утром, он знает, что она смирилась, что она любит его, и он радуется и ликует вдвойне, ибо заставил ее подчиниться его воле, как заставил Беллони, как завтра заставит Фридберга, и тем не менее сердце его сжимается от какого-то смутного сожаления, причину которого он в общем понимает, но старается не думать об этом, — ведь он и тут оказался сильнейшим, он победил то, что называет сейчас своей слабостью.
— Без семи!
Валлоне идет к выходу на улицу; Гюстав стоит у турникета, преграждающего доступ на взлетное поле. Валлоне возвращается.
— Ничего. Ни одной машины, которая шла бы в направлении аэродрома.
— Подождем еще, — говорит Гюстав.
Он стоит у прохода, ведущего на взлетное поле. Никто сегодня не просит его уступить билет. Да он бы и не уступил: хотя Фридберг и не ждет его, но он сейчас в Стокгольме или в Мальмё, и Гюстав должен встретиться с ним до того, как явится Джонсон. Нет, если бы кто-то попросил его уступить билет, даже стал бы умолять его продать, — пусть даже вопрос шел бы о жизни или смерти этого человека, он бы не уступил.
— Вы не проходите на посадку, мосье?
— Нет еще.
— У вас осталось четыре минуты…
Раздается рев моторов: должно быть, это самолет «Свисс-Эр» проверяет механизмы перед взлетом! В холле нет ни души. Во всяком случае, нет Лоранc. И все-таки в чем-то ему не повезло! Ах, как бы ему хотелось еще раз обнять ее!
— Мосье… пора…
Да, верно. Надо идти — без трех минут. Он решается.
— Валлоне! Дождись ее. Объясни ей все. И отвези назад в город. Побудь с ней. Можешь даже пригласить ее поужинать, — Гюстав сует ему деньги, — ей будет очень одиноко сегодня.
Он понимает это и все же оставляет ее, — может ли он поступить иначе?
— Ну, ладно!.. До свидания, Валлоне! И подумай о моем предложении.
— Я подумаю, мосье Гюстав. Во всяком случае, в отношении вашей дамы можете на меня положиться…
Последний взмах руки, — Гюстав Рабо исчез.
Лоранc бежит. Нет машин — ни единой. На секунду у нее мелькает мысль остановить какого-нибудь автомобилиста, сказать ему все, предложить денег, но машины скользят мимо быстро, быстро, и никто не останавливается в ответ на застенчивый взмах ее руки.
Аэродром — вот он, теперь уже близко: в темноте видны его огни, так как в это время года в этот час уже совсем темно. Лишь поблескивает море, а вокруг все словно окутано непроницаемой завесой, ватой, которую прорезают красные и рыжие огни, да еще мигают какие-то другие, похожие на лучи фар.
Лоранc бежит. При свете фонаря на бульваре она бросает взгляд на свои часы: уже почти пять! Со стороны аэродрома доносится монотонное урчание, нарастает гул моторов самолета, готовящегося к взлету, — это самолет Гюстава. Даже если побежать изо всех сил, Лоранc его уже не догонит. Все тело ее покрывается потом. Она распахивает пальто, но ветер надувает его и мешает идти. Нет, время уже истекло, она не увидит Гюстава.
И тем не менее она идет. Приближается к аэродрому, но уже без всякой надежды. На этот раз она смирилась, отказалась бороться, отдала себя во власть случая, судьбы.
Пять часов. Она у цели, но слишком поздно. Осталось еще пятьсот метров. Она больше не может идти, спотыкается. Даже если б она побежала, побежала сейчас, она все равно не успела бы вовремя.
Нет, это уже невозможно. Гул моторов, на секунду было умолкший, нарастает вновь, крепнет. Гюстав уже в самолете, и самолет выруливает на взлетную дорожку. Он улетает. Да, улетает, а вот и самолет. Он все еще держится берега. И летит очень низко, распластавшись над морем, отбрасывая на воду свою тень. На крыльях мигают красные и зеленые огни. Он летит по-прежнему низко, так, что, кажется, можно достать рукой.
И все время держится берега. Потом разворачивается. Делает круг в направлении городских предместий, полей и гор, через которые ему предстоит перевалить. Исчез. Теперь его только слышно, и мрачный голос моторов будто изменился, зазвучал тоном ниже. Но нет, вот он снова окреп, стал властным, пронзительным. Вдруг — страшный треск и грохот, грохот такой, словно наступил конец света, грохот катастрофы; Лоранc одна, в ночи — кричит.
Она кричит, потом умолкает. Она все поняла. Она стоит, застыв, в тишине, ибо тут сейчас тишина, тогда как там, вдали, рычит взметнувшееся вверх яркое пламя. Она смотрит на это пламя, озарившее склоны холма, глядит на него, не мигая, бессильная, смирившаяся, — она смирилась уже тогда, когда Гюстав, выскользнув из ее объятий, расстался с ней в три часа.
Кто-то бежит по дороге. Мужчина. Валлоне. Он выскочил из аэровокзала и, должно быть, ищет Лоранc, а она была всего в нескольких метрах от цели, когда все произошло. Он находит ее в темноте.
— Мадам Лоранc!.. Мадам Лоранc!..
Она не отвечает. Она только чувствует руки этого человека на своих плечах.
Гюстав мертв. Он ушел так же, как и возник, — канул в небытие. И страшное отчаяние охватывает Лоранc, поистине страшное, хоть она и смирилась: Гюстав умер — умер, не успев даже осознать, что умирает. Смерть взяла его, не дав ему передохнуть, — Лоранc ведь не знает, что у него была передышка и этой передышкой он обязан ей. Зато она знает, что не в силах была ничего изменить, что, несмотря на всю свою любовь, была безоружна. И Валлоне слышит, как она машинально шепчет:
— Теперь у меня будет много времени, слишком много времени, чтобы жить.