Страница:
В формировании решений Паулюса сыграла, видимо, свою роль и память о некоторых событиях последних месяцев, например опыт сражения под Харьковом. Ведь тогда тоже в катастрофической ситуации было необходимо выиграть время, и главное командование сухопутных сил сумело отстоять свою правильную оперативную концепцию, против которой выступали командиры фронтовых соединений и частей. Возможно, на мышлении Паулюса сказывалось также устрашающее воздействие тех случаев, когда Гитлер репрессировал и смещал с постов отдельных проявивших непослушание генералов. Наконец, свое влияние – что можно понять с психологической точки зрения – оказывала, очевидно, и вера в собственные силы и военное превосходство, благодаря которым до сих пор всегда удавалось преодолевать внезапно возникавшие кризисы и находить выход из положения, каким бы трудным оно ни было.
Как бы ошибочно ни было упрощенно квалифицировать действия Паулюса лишь как бездумное и тупое повиновение приказу, его решения так же мало учитывали всю чудовищность создавшегося положения и ту ответственность, которая ложилась на него в связи с этим, как и его трудно постижимая вера в обещанное верховным командованием избавление. В самом деле, неужели приказ Гитлера мог одним махом перечеркнуть все хорошо взвешенные доводы, побуждавшие Паулюса незадолго до этого добиваться необходимой, по его убеждению, свободы действий? Неужели пережитых разочарований было недостаточно, чтобы заронить в его душу глубокие сомнения? Ведь о трудностях снабжения в зимних условиях он знал и в связи с докладной запиской главного квартирмейстера группы армий генерала Вайнкнехта, который еще в октябре предлагал отвести 6-ю армию на спрямленную линию обороны по рекам Дон и Донец{142}. За свои скептические настроения (он считал все возможности и резервы исчерпанными) Вайнкнехт был смещен со своего поста. Так же поступил Гитлер и с командиром IV корпуса генералом фон Шведлером, который недвусмысленно высказывался против оставления 6-й армии на угрожаемых позициях в Сталинграде. Паулюс не мог не знать и подлинных причин отставки генерал-полковника Гальдера, начальника генерального штаба сухопутных сил, с которым он прежде непосредственно работал. Безрезультатность всех его предостережений, представлений и просьб в адрес вышестоящих инстанций, как и тот факт, что ему так и не были предоставлены резервы, должны были бы еще более усилить его скептицизм. Что касается снабжения окруженной группировки, то он знал, с каким обоснованным пессимизмом относились к этому авиационные генералы. Ведь он сам присутствовал при одном разговоре, в ходе которого генерал Фибиг заявил начальнику штаба Шмидту: «Снабжать целую армию по воздуху? Не получится! Наши транспортные самолеты слишком заняты в Африке и на других фронтах. Я не советую чрезмерно полагаться на нас!»
Вальтер Герлиц, стремящийся под углом зрения оперативной перспективы, какой она представлялась тогда штабу армии, оправдать решения командования армии в окруженном Сталинграде, утверждает, будто Паулюс не мог себе представить, что верховный главнокомандующий способен давать безответственные указания, и будто Паулюс тогда якобы чувствовал себя «полностью застрахованным за спиной у Гитлера». Справедливость такого утверждения представляется весьма сомнительной хотя бы уже ввиду вышеупомянутых обстоятельств, которые должны были заставить бдительного генерала, по меньшей мере, призадуматься. К тому же Паулюс в самом начале похода в Россию и сам был свидетелем поразительного легкомыслия Гитлера. Когда он однажды стал докладывать Гитлеру о трудностях снабжения войск в зимних условиях, тот пришел в неистовство: «Эту болтовню… я не намерен больше слушать. Никакой зимней кампании не будет. В этом отношении вы можете положиться на мое дипломатическое искусство. Нашей армии нужно только нанести русским несколько хороших ударов… Тогда выяснится, что русский колосс стоит на глиняных ногах. Я категорически запрещаю говорить при мне о зимней кампании!»
Трудно представить себе, чтобы Паулюс, который, как-никак, долгое время являлся преподавателем военной истории и тактики, не был способен видеть всю катастрофичность и безнадежность стратегического положения, в которое попала его армия по вине столь же дилетантского, сколь и безответственного верховного руководства. Паулюс должен был знать, на какой чудовищный риск он идет, мирясь с приказом, который вопреки азбучным принципам стратегии отнимал у 250-тысячной армии оперативную инициативу и свободу маневра. То, чего требовал Гитлер, грозило толкнуть 6-ю армию со связанными руками под русский топор. По опыту зимы 1941 года Паулюс знал гитлеровскую концепцию ведения войны на Востоке, вершина мудрости которой сводилась к тому, чтобы любой ценой упрямо удерживать занятые позиции. По мнению Манштейна, генералу Паулюсу следовало в первые же дни окружения самостоятельно принять решение о прорыве из Сталинграда. «Стало быть, единственная возможность могла заключаться в том, – пишет он, – чтобы поставить Гитлера перед свершившимся фактом отхода армии из Сталинграда, тем более что верховное командование в течение первых 36 часов вообще не подавало о себе никаких признаков жизни». Это было как раз то, что понял и чего с такой настойчивостью требовал генерал фон Зейдлиц. Последний был к тому же убежден, что такого рода самовольные действия, повелительно диктуемые изменившейся обстановкой и имеющие своей целью продолжение борьбы, в начальной стадии битвы в окружении отнюдь не обязательно выглядели бы как неповиновение приказу. Меморандум Зейдлица содержал даже обоснование, с помощью которого можно было бы затем сообщить о свершившемся: «Для внешнего мира отступление из Сталинграда можно изобразить таким образом, чтобы это предотвратило тяжелый моральный ущерб. Например: после полного разрушения советского военно-промышленного центра Сталинграда армия, разгромившая вражескую группировку, была отведена от Волги»{143}.
О том, что действия вопреки вышестоящим приказам вовсе не обязательно должны быть загодя чем-то порочным и обреченным на неудачу, Паулюс мог знать, по меньшей мере, на одном примере. Ведь был же случай, когда его бывший главнокомандующий фельдмаршал фон Рейхенау в декабре 1941 года по стратегическим соображениям отвел войска только что переданной под его командование Южной группы армий из Ростова на линию реки Миус, несмотря на то, что Гитлер строжайше запрещал делать это. Донося об осуществленном отходе, он просто-напросто заявил, что, как он считает, это мероприятие было проведено «в духе указаний фюрера».
6-я армия, входившая в группу армий, естественно, не могла действовать в одиночку. Решение пойти на прорыв вопреки категорическому приказу высших инстанций было необходимо – как справедливо подчеркивает генерал Рерихт{144} – согласовать с командованием группы армий, с тем чтобы эта операция была поддержана также и с внешнего фронта окружения. О том, что такая инициатива не была бы лишена шансов на успех, свидетельствует решительность, с которой командование группы армий поддерживало первоначальные оперативные планы 6-й армии. В телеграмме, направленной генерал-полковником бароном фон Вейхсом 23 ноября в адрес главного командования сухопутных сил, говорилось: «В результате прорыва 6-й армии в юго-западном направлении я ожидаю общей разрядки обстановки на фронте. Эта армия является единственной боевой силой, которая после полного выхода из строя 3-й румынской армии еще способна нанести урон противнику… Наконец, сохранившие еще боеспособность части 6-й армии представят собой незаменимое подкрепление для заново созданного оборонительного фронта и для подготовки контрнаступления».
Внутри Сталинградского «котла», в совершенно небывалой доселе обстановке, предстояло принять чрезвычайно серьезные решения. И решения эти входили не только в компетенцию главного командования сухопутных сил, но и – что нередко упускают из виду – в сферу ответственности командования группы армий, в которую входила 6-я армия. Дилемму, перед которой оказался Паулюс, нельзя не принимать во внимание. Надо помнить о ее благих намерениях и давившем на него чувстве долга; Паулюс был в гораздо более трудном положении, чем его подчиненные и критики, не несшие на себе непосредственной ответственности за судьбу армии. И все же в этой связи приходится спросить, не должно ли было командование армии проявить тогда гораздо более тонкое понимание обстановки и более глубокое, выходящее за рамки чисто военного и стратегического мышления сознание своей ответственности. Такая постановка вопроса оправдывается также наблюдаемым у них разрывом между теоретически правильным ходом мышления и практическими делами до и после получения директивы Гитлера, предписывавшей беспрекословно держать оборону. Явно соглашаясь с точкой зрения начальника штаба 6-й армии Шмидта, Герлиц не согласен с тем, что тогда было нужно найти другие решения. Говорить так, утверждает Герлиц, – это все равно что «после драки размахивать кулаками». Он считает, что действия вопреки приказу есть следствие определенной акции политического сопротивления. Опровержению подобного антиисторического взгляда посвящена специальная глава этой книги{145}.
Последний шанс
Второй кризисный период в судьбе 6-й армии пришелся на дни непосредственно перед рождественскими праздниками 1942 года, когда передовые подразделения LVII танкового корпуса в ходе начавшейся операции по деблокировке приблизились к окруженной группировке на расстояние около 50 километров. 6-я армия еще раз получила шанс на прорыв из окружения и на спасение. Перед Паулюсом вновь встал вопрос о самостоятельных решениях и о свободе действий. Обе встречные операции – операция по деблокированию, которая носила кодовое название «Зимняя гроза» и предусматривала создание при активном содействии 6-й армии коммуникационного коридора для снабжения окруженной группировки, предполагая удержание позиций на Волге, и операция «Удар грома», имевшая своей целью постепенную эвакуацию «котла» и оставление Сталинграда, – были подробно описаны в главе, посвященной Манштейну. Теперь же нам важно подробнее рассмотреть факторы, повлиявшие на характер решений командующего и обусловившие пассивность окруженной армии.
Было совершенно очевидно, что войска немецкой группировки, уже пожиравшие лошадей, катастрофически утратили боеспособность, главным образом из-за совершенно недостаточного снабжения. Транспортные самолеты были в состоянии обеспечивать лишь одну десятую потребности армии. Потери личного состава в результате тяжелых оборонительных боев не восполнялись, не хватало боеприпасов и горючего. Короче говоря, армия роковым образом уже утратила маневренность, и ее ударная сила в ужасающей степени ослабла. Несмотря на это, готовился прорыв на южном участке «котла». С этой целью под командованием генерала Хубе создавалась ударная группа прорыва. В ее состав было включено около 80 уцелевших танков, которые, правда, имели горючего всего лишь, как говорили, на какие-нибудь 20-30 километров и поэтому в случае нужды были способны лишь на короткий рывок. После того как шедшие на выручку части в результате ожесточенных боев вышли на рубеж реки Мышковой, Манштейн отдал 6-й армии приказ как можно скорее начать наступление по плану «Зимняя гроза» и в случае необходимости прорываться на соединение с продвигающимися навстречу частями, с тем чтобы «протолкнуть» через вражеское кольцо шедшие за ними колонны автомашин с боеприпасами, горючим и продовольствием. Вторая часть операции «Удар грома» должна была последовать непосредственно за этим. Однако для того, чтобы начать ее, требовался еще один «особый приказ»{146}. Гитлер, думавший лишь о создании своего рода шланга для перекачки в «котел» боеснабжения и преисполненный фанатичной решимости оставить армию в Сталинграде, противился оперативным замыслам Манштейна, который в свою очередь не хотел самовольно отдавать ожидаемого Паулюсом приказа о прорыве. Командование 6-й армии не считало возможным начать частичный прорыв в соответствии с планом «Зимняя гроза» до тех пор, пока оставался в силе приказ удерживать фронт на Волге. Оно выдвинуло целый ряд условий, потребовав, в частности, предварительно подбросить в Сталинград подкрепление в живой силе и пополнить запасы горючего, а также предоставить ему шестидневный срок для подготовки операции. Паулюс и Шмидт были убеждены, что те силы, которые необходимы для создания и удержания задуманного командованием предмостного укрепления, могут быть сняты армией с других участков ее фронта лишь в том случае, если рывок в направлении этого коридора повлечет за собой в скором времени эвакуацию всего «котла». Поэтому Паулюс настаивал на быстрейшем осуществлении всеобщего прорыва, то есть операции «Удар грома». Однако Манштейн в разговоре по радио 23 декабря – кстати, в тот момент, когда уже было решено приостановить операцию по прорыву к Сталинграду извне, – заявил Паулюсу: «Санкционировать операцию сегодня не могу. Надеюсь, решение последует завтра». Однако эта санкция так никогда и не была дана. Тем самым Манштейн поставил подчиненного ему командующего армией в чрезвычайно тяжелое положение.
Паулюс стоял перед необычайно трудным решением. Оперативные возможности его армии были ограничены. Она в значительной степени утратила свою маневренность и к тому же из-за непрекращающихся вражеских атак практически была лишена возможности отвести с передовой ударные части, предназначенные для осуществления прорыва. Тем самым запланированная операция по прорыву окружения и соединению с деблокирующими войсками была связана с огромным риском. Ввиду скудности информации, поступавшей из штаба группы армий, и неясных указаний Манштейна командование 6-й армии в эти решающие дни было в значительной мере сковано в своих действиях. Во всяком случае, оно считало возможным перейти в наступление лишь в тот момент, когда шедшая на выручку группа армий Гота приблизится к «котлу» на расстояние 30 километров. Явно недооценив нависшую над армией смертельную угрозу и не сумев преодолеть бесконечные колебания и сомнения, Паулюс и Шмидт оказались не в состоянии решиться на прорыв. Их страшил громадный риск, так как при попытке прорваться – что было бы в любом случае почти актом отчаяния – армия, очутившись в зимней степи и со всех сторон атакованная превосходящими силами противника, могла бы погибнуть. Несомненно, тщательно взвесив ограниченные технические возможности и весьма малые шансы на успех операции по прорыву, Паулюс пришел к выводу, что он не может взять на себя такую ответственность. При этом вопреки утверждению Манштейна боязливая оглядка на приказы Гитлера во что бы то ни стало удерживать позиции, очевидно, не играла решающей роли. Вернее, Паулюс целиком и полностью полагался на командование группы армий «Дон» и на своего обожаемого главнокомандующего фельдмаршала фон Манштейна. От него он ждал решающего приказа об окончательной сдаче Сталинграда. По всей видимости, Паулюс даже не помышлял действовать без указаний Манштейна или наперекор ему.
В последние годы своей жизни Паулюс горько сетовал на то, что Манштейн в своих мемуарах задним числом упрекал его в слепом послушании Гитлеру и взвалил на него главную ответственность за неудачу всей операции по деблокировке. В беседах со своим сыном он то и дело возвращался к этому вопросу. Он указывал, что Манштейн неизменно «без каких-либо оговорок» препровождал ему приказы главного командования сухопутных сил и что у него не было ни малейшего повода думать, что эти приказы не встречают одобрения у командования группы армий. Паулюс подчеркивал, что ему никогда, ни на какой стадии битвы не давалось разрешения и тем более прямого указания идти на прорыв. И Манштейн никогда не подавал ему и намека, что он не одобряет или осуждает приказы Гитлера. «Тот, кто тогда не считал возможным дать мне приказ или разрешение осуществить прорыв, не имеет права писать сегодня, что он желал от меня подобных действий и одобрил бы их…»{147}
О том, что происходило в те роковые дни между 19 и 23 декабря, Паулюс вспоминает лишь в самых общих и туманных выражениях. Некоторые моменты тактического и стратегического характера, а также существовавшие тогда возможности пока что остаются невыясненными. Доступные источники также еще не позволяют с уверенностью сказать, сколько танков и какие резервы горючего армия тогда действительно имела в своем распоряжении для осуществления прорыва. Хотя этой трагической фазе сражения сопутствовали многие, не поддающиеся учету, обстоятельства, историки все же вправе надеяться, что разобраться в этом поможет последующая публикация официальных документов, дневников боевых действий и не в последнюю очередь заметок начальника штаба армии. По-видимому, именно на них в значительной степени опирается в своих исследованиях Герлиц, перечисляя отрицательные и тормозящие факторы, влиявшие тогда на решения командующего армией и его штаба: неясность указаний командования группы армий, низкая боеспособность частей, сложность проведения перегруппировки в условиях окружения, слишком большое расстояние между окруженной группировкой и войсками деблокирующей группы, противодействие противника и, наконец, неведение относительно обстановки на фронте.
Учитывая тревоги и сомнения, вокруг которых целиком вертелись мысли командования армии, следует все же спросить, осознавало ли оно вообще с достаточной отчетливостью стоявшую тогда грозную альтернативу. Вопрос стоял так: последняя попытка спастись, идя на прорыв, либо же неотвратимая гибель. Прекращение снабжения по воздуху и невозможность удерживать далее «крепость на Волге» давали столь же мало оснований сомневаться в катастрофичности создавшегося положения, как и то, о чем говорилось в сообщениях штаба группы армий, направившего 19 декабря в расположение 6-й армии своего представителя майора Эйсмана для изучения обстановки на месте. Имеется достаточно свидетельств, подтверждающих, что проходившая большей частью в обстановке секретности материальная и моральная подготовка армии к прорыву велась без необходимой целеустремленности и решительности. Характеризуя позицию командования армии в те дни, когда решался вопрос о жизни и смерти армии, Манштейн воспроизводит отрывки из разговора, состоявшегося 21 декабря между начальником его штаба и генералом Шмидтом. Вот запись этого разговора: «Командующий армией, считающий предпосылкой прорыва переброску воздушным путем подкрепления в живой силе (что было неосуществимо), заявил, что если это подкрепление обеспечено не будет, то следует воздержаться от прорыва. Необходимо перебросить по воздуху такое количество продовольствия и снаряжения, чтобы окруженная группировка вновь обрела боеспособность и получила достаточное количество боеприпасов для того, чтобы удерживать оборону. Надеемся, что сможем определенное время продержаться и без пополнения. В общем мы придерживаемся мнения, что операция „Удар грома“ является аварийной мерой, которой в случае возможности следует избежать»{148}.
Автору исторического исследования придется все время возвращаться к вопросу, не должен ли был Паулюс в те кризисные дни, невзирая на все чинившиеся сверху помехи и одолевавшие его сомнения, проявить решительность в своих действиях. Тот факт, что прорыв так и не состоялся, вызвал тяжелое разочарование не только у солдат и офицеров окруженной группировки, но и в деблокирующих частях и в штабе группы армий «Дон». Генерал-полковник Гот, командовавший 4-й танковой армией и руководивший операцией по деблокировке, недоумевал, почему 6-я армия не нанесла встречного удара, когда деблокирующие войска вышли на рубеж реки Мышковой. «Важно было не то, как далеко ей удалось бы продвинуться, а сам факт прорыва окружения». То обстоятельство, что LVII танковый корпус сковал значительные силы противника, могло бы иметь при этом благотворные последствия. Появилась бы также возможность в результате своевременного рывка изнутри кольца снова привести в движение части деблокирующей группировки, увязшие в тяжелых боях на реке Мышковой. Так же и Манштейн считает, что без большого риска нельзя было рассчитывать на спасение 6-й армии. «Нужно было довольствоваться тем, что удастся собрать, то есть наносить удар наличными силами и теми запасами горючего, которые удалось перебросить по воздуху в дни подготовки армии к наступлению»{149}. Манштейн никоим образом не исключал риска. «И все же надежда снова обрести свободу, спастись от смерти или плена, видимо, помогла бы частям армии осуществить то, что казалось невозможным»{150}. Можно с уверенностью предполагать, что прорыв из окружения высвободил бы последние остатки духовной энергии у солдат, сознававших роковую серьезность обстановки. Во всяком случае, русские боялись тогда оказаться меж двух огней, после того как они до начала наступления своей 2-й гвардейской армии уже были вынуждены под ударом деблокирующих немецких войск потихоньку оттягивать свои силы с внутреннего фронта окружения»{151}.
Движимая мужеством отчаяния, людская масса – около двадцати дивизий, сосредоточивших свою мощь на участке прорыва, по-видимому, смогла бы большей частью спастись от уничтожения. Эти активные действия наверняка облегчили бы положение частей Гота, и возможно, что в минуту крайней нужды в частях окруженной группировки выявились бы скрываемые дотоле запасы горючего и боеприпасов, которые могли бы весьма пригодиться. Конечно, рассчитывать на успех без очень больших жертв ни в коем случае не приходилось, тем более что и наступление деблокирующей группировки, осуществляемое недостаточными силами, грозило захлебнуться. Армии наверняка пришлось бы бросить большую часть своего тяжелого вооружения, технических и транспортных средств, а также раненых и больных.
Если Паулюс не смог решиться на эту отчаянную попытку, то причиной тому было, очевидно, не слепое повиновение Гитлеру. Отказ от последнего шанса на спасение своей армии, который, как бы то ни было, таился в этом огромном риске, объяснялся – в этом ему можно верить – пониманием огромной ответственности. И от этой ответственности его никто не мог избавить. Полководец типа Блюхера, Рейхенау или Роммеля, надо полагать, не стал бы в такой обстановке слишком долго раздумывать и колебаться, а действовал бы по собственному усмотрению и без оглядки.
Самопожертвование и гибель по приказу начальства
Заключительная фаза Сталинградской битвы, ознаменовавшаяся неописуемыми страданиями и массовой гибелью обреченных солдат 6-й армии, всесторонне освещена в соответствующих главах настоящей книги. В мемуарах Паулюс старается объяснить свои тогдашние действия, характерной чертой которых было присущее командующему армией железное упорство в осуществлении однажды принятого решения, родившегося в муках тяжких раздумий. После того как в рождественские дни 1942 года исчезла всякая перспектива на скорое высвобождение из неумолимо сжимавшихся тисков, он видел свою главную задачу в том, чтобы любой ценой удерживать занимаемые позиции. Такое решение было связано со смутной, но непрерывно подогреваемой в высших штабах надеждой, что последует новая деблокировка и ее предпримут со всех направлений при поддержке мощных танковых сил. Новогодняя радиограмма Гитлера призывала 6-ю армию «непоколебимо верить», что «фюрер не оставит в беде сражающихся на Волге героев». Та обнадеживающая информация о намерениях верховного главнокомандования, которую привез с собой после встречи с Гитлером генерал Хубе, как подчеркивает Паулюс, наряду с поступавшими приказами сыграла решающую роль при отклонении русского предложения о капитуляции 8 января 1943 года. Как было тогда обещано, снабжение по воздуху будет реорганизовано на новой расширенной основе и для осуществления операции по деблокировке подбросят танковый корпус «СС». Во второй половине февраля должно было развернуться контрнаступление, в результате которого, как тогда утверждали, удастся «превратить Сталинград в великую победу». Предпосылкой этого должна была стать стабилизация южного крыла Восточного фронта и отвод армий с Кавказа. Но действительно ли генерал-полковник Паулюс, хорошо знавший катастрофически ухудшавшееся состояние своих войск и обстановку на месте, еще верил тогда в возможность своевременного избавления? Этот вопрос он обходит. Однако несомненно, что Паулюс был убежден в необходимости, по стратегическим соображениям, во что бы то ни стало продолжать борьбу и в интересах всей кампании удерживать занимаемые позиции. И высшие штабы неизменно укрепляли в нем эту уверенность. «Сообщения генерала Хубе, – пишет Паулюс, – как и аналогичные высказывания командующего группой армий, обязывали меня любой ценой удерживать фронт, если я не хотел взять на себя ответственность за развал южного крыла и тем самым всего Восточного фронта не только перед верховным командованием, но и перед всем немецким народом».
Как бы ошибочно ни было упрощенно квалифицировать действия Паулюса лишь как бездумное и тупое повиновение приказу, его решения так же мало учитывали всю чудовищность создавшегося положения и ту ответственность, которая ложилась на него в связи с этим, как и его трудно постижимая вера в обещанное верховным командованием избавление. В самом деле, неужели приказ Гитлера мог одним махом перечеркнуть все хорошо взвешенные доводы, побуждавшие Паулюса незадолго до этого добиваться необходимой, по его убеждению, свободы действий? Неужели пережитых разочарований было недостаточно, чтобы заронить в его душу глубокие сомнения? Ведь о трудностях снабжения в зимних условиях он знал и в связи с докладной запиской главного квартирмейстера группы армий генерала Вайнкнехта, который еще в октябре предлагал отвести 6-ю армию на спрямленную линию обороны по рекам Дон и Донец{142}. За свои скептические настроения (он считал все возможности и резервы исчерпанными) Вайнкнехт был смещен со своего поста. Так же поступил Гитлер и с командиром IV корпуса генералом фон Шведлером, который недвусмысленно высказывался против оставления 6-й армии на угрожаемых позициях в Сталинграде. Паулюс не мог не знать и подлинных причин отставки генерал-полковника Гальдера, начальника генерального штаба сухопутных сил, с которым он прежде непосредственно работал. Безрезультатность всех его предостережений, представлений и просьб в адрес вышестоящих инстанций, как и тот факт, что ему так и не были предоставлены резервы, должны были бы еще более усилить его скептицизм. Что касается снабжения окруженной группировки, то он знал, с каким обоснованным пессимизмом относились к этому авиационные генералы. Ведь он сам присутствовал при одном разговоре, в ходе которого генерал Фибиг заявил начальнику штаба Шмидту: «Снабжать целую армию по воздуху? Не получится! Наши транспортные самолеты слишком заняты в Африке и на других фронтах. Я не советую чрезмерно полагаться на нас!»
Вальтер Герлиц, стремящийся под углом зрения оперативной перспективы, какой она представлялась тогда штабу армии, оправдать решения командования армии в окруженном Сталинграде, утверждает, будто Паулюс не мог себе представить, что верховный главнокомандующий способен давать безответственные указания, и будто Паулюс тогда якобы чувствовал себя «полностью застрахованным за спиной у Гитлера». Справедливость такого утверждения представляется весьма сомнительной хотя бы уже ввиду вышеупомянутых обстоятельств, которые должны были заставить бдительного генерала, по меньшей мере, призадуматься. К тому же Паулюс в самом начале похода в Россию и сам был свидетелем поразительного легкомыслия Гитлера. Когда он однажды стал докладывать Гитлеру о трудностях снабжения войск в зимних условиях, тот пришел в неистовство: «Эту болтовню… я не намерен больше слушать. Никакой зимней кампании не будет. В этом отношении вы можете положиться на мое дипломатическое искусство. Нашей армии нужно только нанести русским несколько хороших ударов… Тогда выяснится, что русский колосс стоит на глиняных ногах. Я категорически запрещаю говорить при мне о зимней кампании!»
Трудно представить себе, чтобы Паулюс, который, как-никак, долгое время являлся преподавателем военной истории и тактики, не был способен видеть всю катастрофичность и безнадежность стратегического положения, в которое попала его армия по вине столь же дилетантского, сколь и безответственного верховного руководства. Паулюс должен был знать, на какой чудовищный риск он идет, мирясь с приказом, который вопреки азбучным принципам стратегии отнимал у 250-тысячной армии оперативную инициативу и свободу маневра. То, чего требовал Гитлер, грозило толкнуть 6-ю армию со связанными руками под русский топор. По опыту зимы 1941 года Паулюс знал гитлеровскую концепцию ведения войны на Востоке, вершина мудрости которой сводилась к тому, чтобы любой ценой упрямо удерживать занятые позиции. По мнению Манштейна, генералу Паулюсу следовало в первые же дни окружения самостоятельно принять решение о прорыве из Сталинграда. «Стало быть, единственная возможность могла заключаться в том, – пишет он, – чтобы поставить Гитлера перед свершившимся фактом отхода армии из Сталинграда, тем более что верховное командование в течение первых 36 часов вообще не подавало о себе никаких признаков жизни». Это было как раз то, что понял и чего с такой настойчивостью требовал генерал фон Зейдлиц. Последний был к тому же убежден, что такого рода самовольные действия, повелительно диктуемые изменившейся обстановкой и имеющие своей целью продолжение борьбы, в начальной стадии битвы в окружении отнюдь не обязательно выглядели бы как неповиновение приказу. Меморандум Зейдлица содержал даже обоснование, с помощью которого можно было бы затем сообщить о свершившемся: «Для внешнего мира отступление из Сталинграда можно изобразить таким образом, чтобы это предотвратило тяжелый моральный ущерб. Например: после полного разрушения советского военно-промышленного центра Сталинграда армия, разгромившая вражескую группировку, была отведена от Волги»{143}.
О том, что действия вопреки вышестоящим приказам вовсе не обязательно должны быть загодя чем-то порочным и обреченным на неудачу, Паулюс мог знать, по меньшей мере, на одном примере. Ведь был же случай, когда его бывший главнокомандующий фельдмаршал фон Рейхенау в декабре 1941 года по стратегическим соображениям отвел войска только что переданной под его командование Южной группы армий из Ростова на линию реки Миус, несмотря на то, что Гитлер строжайше запрещал делать это. Донося об осуществленном отходе, он просто-напросто заявил, что, как он считает, это мероприятие было проведено «в духе указаний фюрера».
6-я армия, входившая в группу армий, естественно, не могла действовать в одиночку. Решение пойти на прорыв вопреки категорическому приказу высших инстанций было необходимо – как справедливо подчеркивает генерал Рерихт{144} – согласовать с командованием группы армий, с тем чтобы эта операция была поддержана также и с внешнего фронта окружения. О том, что такая инициатива не была бы лишена шансов на успех, свидетельствует решительность, с которой командование группы армий поддерживало первоначальные оперативные планы 6-й армии. В телеграмме, направленной генерал-полковником бароном фон Вейхсом 23 ноября в адрес главного командования сухопутных сил, говорилось: «В результате прорыва 6-й армии в юго-западном направлении я ожидаю общей разрядки обстановки на фронте. Эта армия является единственной боевой силой, которая после полного выхода из строя 3-й румынской армии еще способна нанести урон противнику… Наконец, сохранившие еще боеспособность части 6-й армии представят собой незаменимое подкрепление для заново созданного оборонительного фронта и для подготовки контрнаступления».
Внутри Сталинградского «котла», в совершенно небывалой доселе обстановке, предстояло принять чрезвычайно серьезные решения. И решения эти входили не только в компетенцию главного командования сухопутных сил, но и – что нередко упускают из виду – в сферу ответственности командования группы армий, в которую входила 6-я армия. Дилемму, перед которой оказался Паулюс, нельзя не принимать во внимание. Надо помнить о ее благих намерениях и давившем на него чувстве долга; Паулюс был в гораздо более трудном положении, чем его подчиненные и критики, не несшие на себе непосредственной ответственности за судьбу армии. И все же в этой связи приходится спросить, не должно ли было командование армии проявить тогда гораздо более тонкое понимание обстановки и более глубокое, выходящее за рамки чисто военного и стратегического мышления сознание своей ответственности. Такая постановка вопроса оправдывается также наблюдаемым у них разрывом между теоретически правильным ходом мышления и практическими делами до и после получения директивы Гитлера, предписывавшей беспрекословно держать оборону. Явно соглашаясь с точкой зрения начальника штаба 6-й армии Шмидта, Герлиц не согласен с тем, что тогда было нужно найти другие решения. Говорить так, утверждает Герлиц, – это все равно что «после драки размахивать кулаками». Он считает, что действия вопреки приказу есть следствие определенной акции политического сопротивления. Опровержению подобного антиисторического взгляда посвящена специальная глава этой книги{145}.
Последний шанс
Второй кризисный период в судьбе 6-й армии пришелся на дни непосредственно перед рождественскими праздниками 1942 года, когда передовые подразделения LVII танкового корпуса в ходе начавшейся операции по деблокировке приблизились к окруженной группировке на расстояние около 50 километров. 6-я армия еще раз получила шанс на прорыв из окружения и на спасение. Перед Паулюсом вновь встал вопрос о самостоятельных решениях и о свободе действий. Обе встречные операции – операция по деблокированию, которая носила кодовое название «Зимняя гроза» и предусматривала создание при активном содействии 6-й армии коммуникационного коридора для снабжения окруженной группировки, предполагая удержание позиций на Волге, и операция «Удар грома», имевшая своей целью постепенную эвакуацию «котла» и оставление Сталинграда, – были подробно описаны в главе, посвященной Манштейну. Теперь же нам важно подробнее рассмотреть факторы, повлиявшие на характер решений командующего и обусловившие пассивность окруженной армии.
Было совершенно очевидно, что войска немецкой группировки, уже пожиравшие лошадей, катастрофически утратили боеспособность, главным образом из-за совершенно недостаточного снабжения. Транспортные самолеты были в состоянии обеспечивать лишь одну десятую потребности армии. Потери личного состава в результате тяжелых оборонительных боев не восполнялись, не хватало боеприпасов и горючего. Короче говоря, армия роковым образом уже утратила маневренность, и ее ударная сила в ужасающей степени ослабла. Несмотря на это, готовился прорыв на южном участке «котла». С этой целью под командованием генерала Хубе создавалась ударная группа прорыва. В ее состав было включено около 80 уцелевших танков, которые, правда, имели горючего всего лишь, как говорили, на какие-нибудь 20-30 километров и поэтому в случае нужды были способны лишь на короткий рывок. После того как шедшие на выручку части в результате ожесточенных боев вышли на рубеж реки Мышковой, Манштейн отдал 6-й армии приказ как можно скорее начать наступление по плану «Зимняя гроза» и в случае необходимости прорываться на соединение с продвигающимися навстречу частями, с тем чтобы «протолкнуть» через вражеское кольцо шедшие за ними колонны автомашин с боеприпасами, горючим и продовольствием. Вторая часть операции «Удар грома» должна была последовать непосредственно за этим. Однако для того, чтобы начать ее, требовался еще один «особый приказ»{146}. Гитлер, думавший лишь о создании своего рода шланга для перекачки в «котел» боеснабжения и преисполненный фанатичной решимости оставить армию в Сталинграде, противился оперативным замыслам Манштейна, который в свою очередь не хотел самовольно отдавать ожидаемого Паулюсом приказа о прорыве. Командование 6-й армии не считало возможным начать частичный прорыв в соответствии с планом «Зимняя гроза» до тех пор, пока оставался в силе приказ удерживать фронт на Волге. Оно выдвинуло целый ряд условий, потребовав, в частности, предварительно подбросить в Сталинград подкрепление в живой силе и пополнить запасы горючего, а также предоставить ему шестидневный срок для подготовки операции. Паулюс и Шмидт были убеждены, что те силы, которые необходимы для создания и удержания задуманного командованием предмостного укрепления, могут быть сняты армией с других участков ее фронта лишь в том случае, если рывок в направлении этого коридора повлечет за собой в скором времени эвакуацию всего «котла». Поэтому Паулюс настаивал на быстрейшем осуществлении всеобщего прорыва, то есть операции «Удар грома». Однако Манштейн в разговоре по радио 23 декабря – кстати, в тот момент, когда уже было решено приостановить операцию по прорыву к Сталинграду извне, – заявил Паулюсу: «Санкционировать операцию сегодня не могу. Надеюсь, решение последует завтра». Однако эта санкция так никогда и не была дана. Тем самым Манштейн поставил подчиненного ему командующего армией в чрезвычайно тяжелое положение.
Паулюс стоял перед необычайно трудным решением. Оперативные возможности его армии были ограничены. Она в значительной степени утратила свою маневренность и к тому же из-за непрекращающихся вражеских атак практически была лишена возможности отвести с передовой ударные части, предназначенные для осуществления прорыва. Тем самым запланированная операция по прорыву окружения и соединению с деблокирующими войсками была связана с огромным риском. Ввиду скудности информации, поступавшей из штаба группы армий, и неясных указаний Манштейна командование 6-й армии в эти решающие дни было в значительной мере сковано в своих действиях. Во всяком случае, оно считало возможным перейти в наступление лишь в тот момент, когда шедшая на выручку группа армий Гота приблизится к «котлу» на расстояние 30 километров. Явно недооценив нависшую над армией смертельную угрозу и не сумев преодолеть бесконечные колебания и сомнения, Паулюс и Шмидт оказались не в состоянии решиться на прорыв. Их страшил громадный риск, так как при попытке прорваться – что было бы в любом случае почти актом отчаяния – армия, очутившись в зимней степи и со всех сторон атакованная превосходящими силами противника, могла бы погибнуть. Несомненно, тщательно взвесив ограниченные технические возможности и весьма малые шансы на успех операции по прорыву, Паулюс пришел к выводу, что он не может взять на себя такую ответственность. При этом вопреки утверждению Манштейна боязливая оглядка на приказы Гитлера во что бы то ни стало удерживать позиции, очевидно, не играла решающей роли. Вернее, Паулюс целиком и полностью полагался на командование группы армий «Дон» и на своего обожаемого главнокомандующего фельдмаршала фон Манштейна. От него он ждал решающего приказа об окончательной сдаче Сталинграда. По всей видимости, Паулюс даже не помышлял действовать без указаний Манштейна или наперекор ему.
В последние годы своей жизни Паулюс горько сетовал на то, что Манштейн в своих мемуарах задним числом упрекал его в слепом послушании Гитлеру и взвалил на него главную ответственность за неудачу всей операции по деблокировке. В беседах со своим сыном он то и дело возвращался к этому вопросу. Он указывал, что Манштейн неизменно «без каких-либо оговорок» препровождал ему приказы главного командования сухопутных сил и что у него не было ни малейшего повода думать, что эти приказы не встречают одобрения у командования группы армий. Паулюс подчеркивал, что ему никогда, ни на какой стадии битвы не давалось разрешения и тем более прямого указания идти на прорыв. И Манштейн никогда не подавал ему и намека, что он не одобряет или осуждает приказы Гитлера. «Тот, кто тогда не считал возможным дать мне приказ или разрешение осуществить прорыв, не имеет права писать сегодня, что он желал от меня подобных действий и одобрил бы их…»{147}
О том, что происходило в те роковые дни между 19 и 23 декабря, Паулюс вспоминает лишь в самых общих и туманных выражениях. Некоторые моменты тактического и стратегического характера, а также существовавшие тогда возможности пока что остаются невыясненными. Доступные источники также еще не позволяют с уверенностью сказать, сколько танков и какие резервы горючего армия тогда действительно имела в своем распоряжении для осуществления прорыва. Хотя этой трагической фазе сражения сопутствовали многие, не поддающиеся учету, обстоятельства, историки все же вправе надеяться, что разобраться в этом поможет последующая публикация официальных документов, дневников боевых действий и не в последнюю очередь заметок начальника штаба армии. По-видимому, именно на них в значительной степени опирается в своих исследованиях Герлиц, перечисляя отрицательные и тормозящие факторы, влиявшие тогда на решения командующего армией и его штаба: неясность указаний командования группы армий, низкая боеспособность частей, сложность проведения перегруппировки в условиях окружения, слишком большое расстояние между окруженной группировкой и войсками деблокирующей группы, противодействие противника и, наконец, неведение относительно обстановки на фронте.
Учитывая тревоги и сомнения, вокруг которых целиком вертелись мысли командования армии, следует все же спросить, осознавало ли оно вообще с достаточной отчетливостью стоявшую тогда грозную альтернативу. Вопрос стоял так: последняя попытка спастись, идя на прорыв, либо же неотвратимая гибель. Прекращение снабжения по воздуху и невозможность удерживать далее «крепость на Волге» давали столь же мало оснований сомневаться в катастрофичности создавшегося положения, как и то, о чем говорилось в сообщениях штаба группы армий, направившего 19 декабря в расположение 6-й армии своего представителя майора Эйсмана для изучения обстановки на месте. Имеется достаточно свидетельств, подтверждающих, что проходившая большей частью в обстановке секретности материальная и моральная подготовка армии к прорыву велась без необходимой целеустремленности и решительности. Характеризуя позицию командования армии в те дни, когда решался вопрос о жизни и смерти армии, Манштейн воспроизводит отрывки из разговора, состоявшегося 21 декабря между начальником его штаба и генералом Шмидтом. Вот запись этого разговора: «Командующий армией, считающий предпосылкой прорыва переброску воздушным путем подкрепления в живой силе (что было неосуществимо), заявил, что если это подкрепление обеспечено не будет, то следует воздержаться от прорыва. Необходимо перебросить по воздуху такое количество продовольствия и снаряжения, чтобы окруженная группировка вновь обрела боеспособность и получила достаточное количество боеприпасов для того, чтобы удерживать оборону. Надеемся, что сможем определенное время продержаться и без пополнения. В общем мы придерживаемся мнения, что операция „Удар грома“ является аварийной мерой, которой в случае возможности следует избежать»{148}.
Автору исторического исследования придется все время возвращаться к вопросу, не должен ли был Паулюс в те кризисные дни, невзирая на все чинившиеся сверху помехи и одолевавшие его сомнения, проявить решительность в своих действиях. Тот факт, что прорыв так и не состоялся, вызвал тяжелое разочарование не только у солдат и офицеров окруженной группировки, но и в деблокирующих частях и в штабе группы армий «Дон». Генерал-полковник Гот, командовавший 4-й танковой армией и руководивший операцией по деблокировке, недоумевал, почему 6-я армия не нанесла встречного удара, когда деблокирующие войска вышли на рубеж реки Мышковой. «Важно было не то, как далеко ей удалось бы продвинуться, а сам факт прорыва окружения». То обстоятельство, что LVII танковый корпус сковал значительные силы противника, могло бы иметь при этом благотворные последствия. Появилась бы также возможность в результате своевременного рывка изнутри кольца снова привести в движение части деблокирующей группировки, увязшие в тяжелых боях на реке Мышковой. Так же и Манштейн считает, что без большого риска нельзя было рассчитывать на спасение 6-й армии. «Нужно было довольствоваться тем, что удастся собрать, то есть наносить удар наличными силами и теми запасами горючего, которые удалось перебросить по воздуху в дни подготовки армии к наступлению»{149}. Манштейн никоим образом не исключал риска. «И все же надежда снова обрести свободу, спастись от смерти или плена, видимо, помогла бы частям армии осуществить то, что казалось невозможным»{150}. Можно с уверенностью предполагать, что прорыв из окружения высвободил бы последние остатки духовной энергии у солдат, сознававших роковую серьезность обстановки. Во всяком случае, русские боялись тогда оказаться меж двух огней, после того как они до начала наступления своей 2-й гвардейской армии уже были вынуждены под ударом деблокирующих немецких войск потихоньку оттягивать свои силы с внутреннего фронта окружения»{151}.
Движимая мужеством отчаяния, людская масса – около двадцати дивизий, сосредоточивших свою мощь на участке прорыва, по-видимому, смогла бы большей частью спастись от уничтожения. Эти активные действия наверняка облегчили бы положение частей Гота, и возможно, что в минуту крайней нужды в частях окруженной группировки выявились бы скрываемые дотоле запасы горючего и боеприпасов, которые могли бы весьма пригодиться. Конечно, рассчитывать на успех без очень больших жертв ни в коем случае не приходилось, тем более что и наступление деблокирующей группировки, осуществляемое недостаточными силами, грозило захлебнуться. Армии наверняка пришлось бы бросить большую часть своего тяжелого вооружения, технических и транспортных средств, а также раненых и больных.
Если Паулюс не смог решиться на эту отчаянную попытку, то причиной тому было, очевидно, не слепое повиновение Гитлеру. Отказ от последнего шанса на спасение своей армии, который, как бы то ни было, таился в этом огромном риске, объяснялся – в этом ему можно верить – пониманием огромной ответственности. И от этой ответственности его никто не мог избавить. Полководец типа Блюхера, Рейхенау или Роммеля, надо полагать, не стал бы в такой обстановке слишком долго раздумывать и колебаться, а действовал бы по собственному усмотрению и без оглядки.
Самопожертвование и гибель по приказу начальства
Заключительная фаза Сталинградской битвы, ознаменовавшаяся неописуемыми страданиями и массовой гибелью обреченных солдат 6-й армии, всесторонне освещена в соответствующих главах настоящей книги. В мемуарах Паулюс старается объяснить свои тогдашние действия, характерной чертой которых было присущее командующему армией железное упорство в осуществлении однажды принятого решения, родившегося в муках тяжких раздумий. После того как в рождественские дни 1942 года исчезла всякая перспектива на скорое высвобождение из неумолимо сжимавшихся тисков, он видел свою главную задачу в том, чтобы любой ценой удерживать занимаемые позиции. Такое решение было связано со смутной, но непрерывно подогреваемой в высших штабах надеждой, что последует новая деблокировка и ее предпримут со всех направлений при поддержке мощных танковых сил. Новогодняя радиограмма Гитлера призывала 6-ю армию «непоколебимо верить», что «фюрер не оставит в беде сражающихся на Волге героев». Та обнадеживающая информация о намерениях верховного главнокомандования, которую привез с собой после встречи с Гитлером генерал Хубе, как подчеркивает Паулюс, наряду с поступавшими приказами сыграла решающую роль при отклонении русского предложения о капитуляции 8 января 1943 года. Как было тогда обещано, снабжение по воздуху будет реорганизовано на новой расширенной основе и для осуществления операции по деблокировке подбросят танковый корпус «СС». Во второй половине февраля должно было развернуться контрнаступление, в результате которого, как тогда утверждали, удастся «превратить Сталинград в великую победу». Предпосылкой этого должна была стать стабилизация южного крыла Восточного фронта и отвод армий с Кавказа. Но действительно ли генерал-полковник Паулюс, хорошо знавший катастрофически ухудшавшееся состояние своих войск и обстановку на месте, еще верил тогда в возможность своевременного избавления? Этот вопрос он обходит. Однако несомненно, что Паулюс был убежден в необходимости, по стратегическим соображениям, во что бы то ни стало продолжать борьбу и в интересах всей кампании удерживать занимаемые позиции. И высшие штабы неизменно укрепляли в нем эту уверенность. «Сообщения генерала Хубе, – пишет Паулюс, – как и аналогичные высказывания командующего группой армий, обязывали меня любой ценой удерживать фронт, если я не хотел взять на себя ответственность за развал южного крыла и тем самым всего Восточного фронта не только перед верховным командованием, но и перед всем немецким народом».