Страница:
Первый симптом соответствует синтаксической плотности и характерен для невербальных систем. Здесь самые тонкие различия в некоторых отношениях составляют различие между символами, например, неградуированный ртутный термометр в его сопоставлении с электронным инструментом с цифровым дисплеем.
Семантическая плотность отличает изобразительные системы. В этом случае символы относятся к вещам, определяющимися самыми тонкими различиями в некоторых отношениях, например, не только неградуированный термометр, но также и повседневный язык, хотя он и не является синтаксически плотным. Возможность говорить и возможность показывать связывается тут с многозначностью инструментов, используемых для этих целей – языка и вещей, способных быть отображёнными на плоскости.
Синтаксическая (относительная) насыщенность различает среди семантически насыщенных систем более изобразительные от более диаграмматических и более схематические от тех, что таковыми не являются. В этом случае символы характеризуют множество различных аспектов, или же уточняют и детализируют, в отличие от заданной функции подобного символа в ситуации, не относящейся к эстетической. Н.Гудмен приводит пример линии Хокусаи, который одним росчерком обозначает горы, пейзаж, линию горизонта, изгиб реки, в то время, как та же самая линия может показывать диаграммы банковских индексов. Этот симптом требует различения между аналогами, а два предыдущих свидетельствуют, что плотность есть результат многозначности и невозможности максимального определения и точности в анализе произведений искусства.
Таким образом, можно сделать выводы о том, что
– В своем анализе произведения искусства как символа, а референции как модели отношения, определяющего все уровни значения этого символа, Нельсон Гудмен находит возможности для приведения под единый знаменатель символизации столь, казалось бы, далекие области, как наука и искусство. Применив референцию, мы структурируем область искусства, заполняя ее новой классификацией и придав ей новые характеристики.
– Различие между наукой и искусством, по Н.Гудмену, – в характере символов, в преимущественно денотативном характере референции в символических системах научного дискурса, в то время, как произведение искусства отличает экземплификация – символы насыщенны и не прозрачны. Симптомы, выделяемые Н.Гудменом, не смогут выделить лучшие или худшие качества произведения. Они призваны указать на символы, относящиеся к миру искусства.
– Такой подход предполагает активное понимание влияния структуры языка на содержание текста (или произведения изобразительного искусства). Граница между артефактом и восприятием натуры очень подвижна. В активности процесса символизации заложена возможность как более широкого понимания текста, дискурса и искусства, так и возможность активно влиять на язык, структурируя с его помощью новые миры.
Именно идея о возможности построения человеком новых миров (или новых, искусственных культур), принадлежащая Гудмену, представляет собой новое увлечение современных западных философов, культурологов и лингвистов. Нельзя сказать, что данная идея гармонично прижилась в отечественной лингвокультурологии, но изучение искусственно созданных культур набирает обороты в российской культурологи. Не исключено, что данное направление вскоре придет и в лингвокультурологию.
Таким образом, независимо от разительных отличий во взглядах основателей лингвокультурологии на взаимодействие языка, культуры, общества и личности, в философских воззрениях современных лингвистов эти сущности неразрывно связаны, и рассмотрение их вне контекста друг друга уже становится практически невозможным.
Именно философские установки Гумбольдта, Потебни, де Куртене, де Соссюра, Щербы, Сепира, Уорфа, Гудмена во взглядах на язык, культуру, общество и личность послужили основой для формирования корпуса идей современной лингвокультурологии, идей, которые будут представлены в следующей части настоящего исследования.
1.2. Основные идеи лингвокультурологии
Семантическая плотность отличает изобразительные системы. В этом случае символы относятся к вещам, определяющимися самыми тонкими различиями в некоторых отношениях, например, не только неградуированный термометр, но также и повседневный язык, хотя он и не является синтаксически плотным. Возможность говорить и возможность показывать связывается тут с многозначностью инструментов, используемых для этих целей – языка и вещей, способных быть отображёнными на плоскости.
Синтаксическая (относительная) насыщенность различает среди семантически насыщенных систем более изобразительные от более диаграмматических и более схематические от тех, что таковыми не являются. В этом случае символы характеризуют множество различных аспектов, или же уточняют и детализируют, в отличие от заданной функции подобного символа в ситуации, не относящейся к эстетической. Н.Гудмен приводит пример линии Хокусаи, который одним росчерком обозначает горы, пейзаж, линию горизонта, изгиб реки, в то время, как та же самая линия может показывать диаграммы банковских индексов. Этот симптом требует различения между аналогами, а два предыдущих свидетельствуют, что плотность есть результат многозначности и невозможности максимального определения и точности в анализе произведений искусства.
Таким образом, можно сделать выводы о том, что
– В своем анализе произведения искусства как символа, а референции как модели отношения, определяющего все уровни значения этого символа, Нельсон Гудмен находит возможности для приведения под единый знаменатель символизации столь, казалось бы, далекие области, как наука и искусство. Применив референцию, мы структурируем область искусства, заполняя ее новой классификацией и придав ей новые характеристики.
– Различие между наукой и искусством, по Н.Гудмену, – в характере символов, в преимущественно денотативном характере референции в символических системах научного дискурса, в то время, как произведение искусства отличает экземплификация – символы насыщенны и не прозрачны. Симптомы, выделяемые Н.Гудменом, не смогут выделить лучшие или худшие качества произведения. Они призваны указать на символы, относящиеся к миру искусства.
– Такой подход предполагает активное понимание влияния структуры языка на содержание текста (или произведения изобразительного искусства). Граница между артефактом и восприятием натуры очень подвижна. В активности процесса символизации заложена возможность как более широкого понимания текста, дискурса и искусства, так и возможность активно влиять на язык, структурируя с его помощью новые миры.
Именно идея о возможности построения человеком новых миров (или новых, искусственных культур), принадлежащая Гудмену, представляет собой новое увлечение современных западных философов, культурологов и лингвистов. Нельзя сказать, что данная идея гармонично прижилась в отечественной лингвокультурологии, но изучение искусственно созданных культур набирает обороты в российской культурологи. Не исключено, что данное направление вскоре придет и в лингвокультурологию.
Таким образом, независимо от разительных отличий во взглядах основателей лингвокультурологии на взаимодействие языка, культуры, общества и личности, в философских воззрениях современных лингвистов эти сущности неразрывно связаны, и рассмотрение их вне контекста друг друга уже становится практически невозможным.
Именно философские установки Гумбольдта, Потебни, де Куртене, де Соссюра, Щербы, Сепира, Уорфа, Гудмена во взглядах на язык, культуру, общество и личность послужили основой для формирования корпуса идей современной лингвокультурологии, идей, которые будут представлены в следующей части настоящего исследования.
1.2. Основные идеи лингвокультурологии
Теоретическое обоснование идеи связи языка и культуры (теория В. фон Гумбольдта)
Как было отмечено в предыдущем параграфе, тесная связь между языком и явлениями культуры была замечена еще в глубокой древности. Вместе с тем теоретическое обоснование этой связи начало выстраиваться лишь в XIX веке.
Первым исследователем, попытавшимся теоретически обосновать связь языка и культуры стал немецкий исследователь В. фон Гумбольдт. При этом сочинения В. фон Гумбольдта собственно лингвокультурологией можно назвать лишь с большой степенью условности. Проблема в том, что В. фон Гумбольдт пользовался терминологией XIX века, которая, с точки зрения современной науки, может быть подвергнута интерпретации, т.е. фактическому переводу. Иными словами, современному исследователю необходимо уметь читать Гумбольдта.
Основными понятиями лингвокультурологии В. фон Гумбольдта стали «народ» («нация») и «язык». Под термином «народ» В. фон Гумбольдт, судя по его сочинениям, имел в виду некое синтетическое, нерасчлененное понятие «национальная культура – национальный язык – национальное общество». По нашему мнению, синтетизм гумбольдтовского термина «народ» делает его столь многозначным, что позволяет интерпретировать его и как «народ», «этнос», и как «язык», и как (и по преимуществу) «культура». Данный синтетизм термина «народ» сам Гумбольдт интерпретировал, называя «народ» «духовной формой человечества, имеющей языковую определенность»[119].
Не менее важным понятием сочинений Гумбольдта выступает «дух народа». Значение этого понятия проясняется в следующих словах Гумбольдта: «Не будет заколдованного круга, если языки считать продуктом силы народного духа и в то же время пытаться познать дух народа посредством построения самих языков: поскольку каждая специфическая духовная сила развивается посредством языка и только с опорой на него, то она не может иметь иной конструкции, кроме как языковой»[120]. Из приведенной цитаты можно сделать вывод, что под «духом народа» исследователь имеет в виду национальную культуру.
В понимании Гумбольдта, уровень развития языка прямо пропорционален уровню развития культуры. По Гумбольдту, влияние культуры распространяется на структуру языка и образование языковых форм.
Однако данное положение Гумбольдта нельзя понимать как первичность культуры по отношению к языку[121]. По Гумбольдту, языки, обладают силой, воздействующей на «дух», т.е. на культуру[122]. И это воздействие носит всесторонний и гармоничный характер. По образному выражению Гумбольдта, языки – это колеи, по которым деятельность духа совершает свое течение, или, при другом сравнении, – русло, по которому дух катит волны своей жизни.
Гумбольдт выдвинул идею о том, что разные языки – это не различные обозначения одних и тех же реалий, а различные их видения[123]. Речь здесь у Гумбольдта идет о специфике национальных лингвокультур, обуславливающих разные картины мира, разное понимание мира, разное поведение.
Согласно Гумбольдту, языком охватываются преимущественно объекты, входящие в круг потребностей и интересов человека, и отображаются не столько сугубо субстанциональные свойства внеязыкового мира, а, скорее, отношение человека к нему. Эти отношения в различных языках преломляются по-разному через свойственное каждому языку языковую организацию. Соответственно, в высказываниях о вещах и явлениях человек следует тем ориентирам, которые предначертаны этой языковой структурой[124].
Положения Гумбольдта о том, что язык определяет отношение человека к объективной действительности и его поведение, легли впоследствии в основу теории Э. Сепира – Б. Уорфа, согласно которой язык упорядочивает поток впечатлений, а также в основу неогумбольдтианской лингвистической теории Л. Вейсгебера, согласно которой язык превращает окружающий мир в идеи и «вербализует» его.
Таким образом, Гумбольдтом были сформулированы две основные идеи современной лингвокультурологии. Прежде всего это:
1. Идея о том, что любой национальный язык представляет собой продукт развития национальной культуры и общества.
2. Идея о том, что языковая организация оказывает влияние на национальную культуру, национальную картину мира и поведение этнически обусловленной личности.
Оценивая идеи Гумбольдта необходимо отметить, что немецкий исследователь в решении проблемы связи языка и культуры продвинулся ровно настолько, насколько продвинулась и современная лингвокудьтурология. По большому счету после Гумбольдта, несмотря на усложнение тем современной лингвокультурологии, не было выдвинуто ни одной масштабной идеи, равной идеям Гумбольдта.
При этом истинное научное величие Гумбольдта не отрицает критики его позиций. Так или иначе попытка Гумбольдта теоретизировать в принципе известное положение о связи языка и культуры закончилась у этого исследователя констатацией и некоторой конкретизацией этой связи. Конкретизация идеи связи языка и культуры у Гумбольдта проходила как попытка определить первичность языка над культурой или культуры над языком. Вообще идея первичности и вторичности была хорошо известна во времена Гумбольдта и использовалась главным образом философами в определении соотношения материи и сознания. Но и в этом случае ученый был весьма непоследователен: в одном случае у него культура определяет язык, в другом языковая структура – культуру.
Но самое главное, на чем остановился Гумбольдт, это то, что он не определил конкретных механизмов взаимодействия языка и культуры. Впрочем, именно на этом остановилась и современная лингвокультурология.
Тем не менее, в целом вписываясь в контекст науки своего времени, Гумбольдт повлиял будущее развития многих смежных наук: лингвистики, культурологи, социологии, ориенталистики.
Развитие идеи В. Фон Губольдта о связи языка и культуры в начале XX века
Теоретическое обоснование Гумбольдтом идеи о взаимовлиянии языка и национальной культуры так или иначе использовали ученые всего мира. Наиболее подробно разработкой идей исследователя занимались Э. Сепир, Б. Уорф и Я Вейсгербер.
«Язык становится все более ценным… в научном изучении той или иной культуры. …Переплетение культурных моделей данной цивилизации запечатлено в языке, который выражает эту цивилизацию,… когда-нибудь попытка уяснить первобытную культуру без помощи языка этого общества будет расцениваться как дилетантство…»[125]. В другой своей работе Э. Сепир пишет: «язык не существует вне культуры, то есть вне социально-унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни»[126].
Отношение к языку как к важнейшему элементу этнологического исследования дало направление антропологической лингвистики. Наиболее ярким представителем которой является Г. Хойер, он понимает ее как область лингвистического исследования, посвященную в основном синхронному или диахронному изучению языков, связь языка и среды понимается представителями антропологической лингвистики как отражение в языке условий жизни данного общества. Представители данного направления (прежде всего Г. Херцог) считают, что язык более чутко, чем другие отрасли культуры реагирует на культурные изменения; при этом лексика, по их мнению, в отличие от грамматики более чувствительна к подобным изменениям. Прямое заимствование, словопроизводство и расширение значений уже существующих слов – выделяются как способы, путем которых словарный состав языка приспосабливается к новым понятиям, предметам и явлениям[127].
В связи с этим был сделан вывод, что язык, располагающий многочисленными описательными выражениями и словообразовательными моделями, скорее передает новые идеи своими средствами, чем тот, в котором новые конструкции и грамматические приемы ограничены; в последнем случае (по мнению Г. Херцога) язык вынужден прибегать к заимствованиям[128].
В работах в области антропологической лингвистики (или этнолингвистики) большое внимание уделяется терминологии (где наиболее ощутима связь языка и материальной культуры), исследования в этом направлении наметили прорыв в лингвистике, рассматривая язык с точки зрения его этнической и ареальной отнесенности. Работы подобного типа зачастую содержат богатый материал для межпредметных исследований.
Исследования этнолингвистического характера, в то же время, проводились в рамках этнографической, а не собственно лингвистической теории (Н.Б. Малиновский и его школа). Другим недостатком вышеуказанных работ является нечеткое разграничение плана синхронии и диахронии, так как подвижный и исторически разнородный материал заставляет исследователя отступать от строго синхронного изложения, тогда как другая часть представителей данной школы, напротив, оперирует не отдельными фактами, а набором моделей[129].
Использование моделей в качестве объектов присуще и представителям других направлений так называемой внешней лингвистики. Так, С Клукхон, последователь Э. Сепира, приходит к выводу, что социокультурное поведение моделировано, то есть поведение индивида рассматривается не только с точки зрения его как биологической особи, но с точки зрения обобщенной манеры поведения, присущей обществу в целом. При этом модель – генерация (или образец для поведения) поведения, конфигурация – отвлечение от поведения[130].
Однако, по мнению Э. Сепира, культура не просто поведение, а «абстрагирование» от поведения. Понимание культуры как совокупности обобщенных форм, моделирующих типы поведения, и языка как систему знаков привело исследователей к идее изоморфности знаковых систем, отличающихся лишь различием в конфигурации составляющих их частей.
Б. Уорф разработал наиболее подробную теорию об изоморфности в моделировании языка, структуры мышления и общества, основанную на положениях, высказанных Э. Сепиром. «Языковые нормы общества», по мнению Э. Сепира, определяют воспринимаемую действительность и тем самым моделируют ее. Поскольку отдельные языки разнятся, то люди «находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества»[131].
Б. Уорф считает наличие влияния языка «на различные виды деятельности лбюдей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений»[132].
По мнению Б. Уорфа, «рассмотрение лингвистических формул, обозначающих данную ситуацию, может явиться ключом к объяснению тех или иных поступков людей и каким образом эти формулы могут анализироваться, классифицироваться и соотноситься в том мире, который бессознательно строится на основании языковых норм данной группы»[133]. Мы ведь всегда исходим из того, что язык лучше, чем это на самом деле имеет место, отражает действительность»[134].
Б. Уорф приходит к заключению, что язык как система слишком сложен и недостаточно чуток для немедленного отражения новшеств, «тогда как в сознании производящих изменение это происходит моментально»[135]. В связи с этим Б. Уорф решает, что «хотя язык и культура взаимообусловлены и развиваются параллельно, природа языка является тем фактором, который ограничивает его свободу и гибкость и направляет его развитие по строго определенному пути»[136].
Итак, был сделан основной вывод, до сих пор не потерявший актуальность: поскольку языковые нормы определенным образом отражают действительность, они тем самым «моделируют» ее. Б. Уорф и Э. Сепир выдвинули также и ряд уточнений: культурные нормы и языковые модели взаимосвязаны, хотя и не имеют прямых соответствий; язык отражает действительность недостаточно объективно; в отличие от сознания, языковая система (в силу своей сложности) не способна моментально реагировать на «новшества» и поэтому природа языка определяет его развитие по определенному пути и, наконец, влияние языка на деятельность людей имеет место и осуществляется в рамках постоянно действующих общеязыковых законов.
Дальнейшие исследования в этой области выявили и ряд неточностей в предложенной теории. Так, в противовес Сепиру – Уорфу утверждалось, что нормы языкового поведения способны оказывать обратное влияние на действительность, а не является причинами ее моделирования.
Исследователи также указывают на недостаточное разграничение между функционированием языка как системы и процессом формирования языка и некоторые другие неточности.
Дальнейшие исследования вылились в формирование культурной антропологии. Представителями этого направления язык относится к культуре как часть к целому, язык как и культура определяется этническим взглядом на мир, «национальным характером» народа.
Б. Малиновский рассматривает язык как одну из важнейших форм человеческого поведения и предлагает превратить лингвистику в часть общей теории культуры, в «эмпирическую науку о человеческом поведении».
У К.Фосслера, В.Шмидта, Н.Марра, напротив, сам язык определяется типом культуры[137].
Марксистская философия признает за языком и культурой вторичную функцию, оба явления объясняются материальной действительностью.
Российская научная традиция исследования соотношения языка и культуры начинается с трудов М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, продолжается в работах А.Н. Афанасьева, А.И. Потебни, А.А. Шахматова, Г.О. Винокура, В.В. Виноградова и др. вплоть до современных исследований.
Для большинства указанных ученых проблема «язык – культура» не является ведущим направлением исследований, она раскрывается в рамках вопросов поэтического языка, в ходе изучения русского литературного языка, в рамках общетеоретических концепций языкознания.
Уже в самих приводимых определениях языка заметна его культурная обусловленность. «… Язык есть одно из культурно-исторических условий, определяемых предшествующей традицией и современными отношениями»[138]. В этих исследованиях начала XX века предлагается как минимум два понимания языка: «действительно» языка, с его национальными, социальными и т.п. признаками и только некоторые необходимые и достаточные условия языка «как знака». Рассматривая язык как условие и продукт человеческой культуры делается вывод о том, что любое изучение языка неизбежно имеет своим предметом соответствующую культуру и в то же время, как явление «вписанное» в соответствующую национальную культуру. Г. Винокур, в частности, выделяет язык среди других явлений культуры, т.к. он (язык) составляет условие таких культурных образований как письменность, наука, искусство, мораль и т.д., но будучи формальной структурой он имеет и свою специфику.
Таким образом, произведенное Гумбольдтом теоретическое обоснование идеи связи языка и явлений культуры стало отправной точкой для развития новых направлений в целом ряде научных дисциплин. На основании теории Гумбольдта получили новое развитие этнолингвистика, социолингвистика, психолингвистика, языкознание.
Идея котлового (регионального) развития языков А.Шлейхера
Существенное влияние на развитие лингвокультурологии оказала идея котлового развития языков. Автором данной идеи принято считать немецкого исследователя – А. Шлейхера.
К своим идеям Шлейхер шел непростым путем. С его именем связано прежде всего формирование особого направления в лингвистике – лингвистического натурализма, в основе которого лежит метод изоморфизма, т.е. структурно-функционального подобия. Несмотря на то, что Шлейхер особенно ничего нового не открыл, его заслуга перед лингвокультурологией заключалась в том, что он применил метод изоморфизма к изучению языка, тем самым методологически расширил границы языкознания[139].
Основным понятием сочинений А. Шлейхера стали понятия «организма» и «органической природы языка». Термин «организм» в XIX в. употреблялся широко и обозначал целостный объект исследования. В языкознании того времени термин «органическая природа языка» истолковывалась различно, чаще всего как единство значения и отношения, выраженного в форме языка, его категориях и единицах.
Историки языкознания обычно рассматривают А. Шлейхера как создателя натуралистической концепции языка, ибо он относил язык к категории живых организмов. Об этом можно судить по таким его высказываниям: «Жизнь языка не отличается существенно от жизни всех других живых организмов – растений и животных. Как и эти последние, он имеет период роста от простейших структур к более сложным формам и период старения, в который языки все более и более отдаляются от достигнутой наивысшей степени развития и их формы терпят ущерб»[140]. Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по мнению Шлейхера, признание следующих постулатов:
1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить («Языки – это природные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и отмирают»[141]);
2) «жизнь языка», как и жизнь природы, есть развитие, а не история; поэтому рост был лишь в доисторический период, а подлинная жизнь языка проявляется в диалектах, тогда как исторический период характеризуется распадом форм, старением и отмиранием форм языка и самих языков (подобно тому, как выветриваются породы и разлагаются организмы в природе), а литературно-письменные формы являются искусственными образованиями;
3) лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования.
«У естествоиспытателей, – подчеркивал Шлейхер, – можно научиться осознанию того, что для науки имеет значение только факт, установленный при помощи надежного, строго объективного наблюдения, и основанный на таком факте правильный вывод»[142].
Вместе с тем Шлейхер признавал и существенные отличия между языком и природным организмом, когда писал: «Понятно, что только основные черты воззрений Дарвина имеют применение к языкам. Область языков слишком различна от царств растительного и животного, чтобы совокупность рассуждений Дарвина до малейших подробностей могла иметь для нее значение»[143].
Казалось бы, сравнение языков с биологическими организмами бессмысленно, однако дальнейший вывод Шлейхера сближает его позиции с современной наукой, в частности с выводами Л.Гумилева, который рассматривал жизненные циклы этносов и культур[144]: «Языки – это естественные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и умирают»[145].
Чрезвычайно интересна позиция Шлйхера, для которого «язык есть мышление, выраженное звуками»[146], «язык есть звуковое выражение мысли, проявляющийся в звуках процесс мышления»[147], «язык имеет своей задачей создать звуковой образ представлений, понятий и существующих между ними отношений, он воплощает в звуках процесс мышления. Язык посредством имеющихся в его распоряжении точных и подвижных звуков может с фотографической точностью отобразить тончайшие нюансы мыслительного процесса»[148]. В этих определениях Шлейхер стремится подчеркнуть материальную основу речевой деятельности и, что самое главное, – идет путем исследователей Пражской лингвистической школы.
Как было отмечено в предыдущем параграфе, тесная связь между языком и явлениями культуры была замечена еще в глубокой древности. Вместе с тем теоретическое обоснование этой связи начало выстраиваться лишь в XIX веке.
Первым исследователем, попытавшимся теоретически обосновать связь языка и культуры стал немецкий исследователь В. фон Гумбольдт. При этом сочинения В. фон Гумбольдта собственно лингвокультурологией можно назвать лишь с большой степенью условности. Проблема в том, что В. фон Гумбольдт пользовался терминологией XIX века, которая, с точки зрения современной науки, может быть подвергнута интерпретации, т.е. фактическому переводу. Иными словами, современному исследователю необходимо уметь читать Гумбольдта.
Основными понятиями лингвокультурологии В. фон Гумбольдта стали «народ» («нация») и «язык». Под термином «народ» В. фон Гумбольдт, судя по его сочинениям, имел в виду некое синтетическое, нерасчлененное понятие «национальная культура – национальный язык – национальное общество». По нашему мнению, синтетизм гумбольдтовского термина «народ» делает его столь многозначным, что позволяет интерпретировать его и как «народ», «этнос», и как «язык», и как (и по преимуществу) «культура». Данный синтетизм термина «народ» сам Гумбольдт интерпретировал, называя «народ» «духовной формой человечества, имеющей языковую определенность»[119].
Не менее важным понятием сочинений Гумбольдта выступает «дух народа». Значение этого понятия проясняется в следующих словах Гумбольдта: «Не будет заколдованного круга, если языки считать продуктом силы народного духа и в то же время пытаться познать дух народа посредством построения самих языков: поскольку каждая специфическая духовная сила развивается посредством языка и только с опорой на него, то она не может иметь иной конструкции, кроме как языковой»[120]. Из приведенной цитаты можно сделать вывод, что под «духом народа» исследователь имеет в виду национальную культуру.
В понимании Гумбольдта, уровень развития языка прямо пропорционален уровню развития культуры. По Гумбольдту, влияние культуры распространяется на структуру языка и образование языковых форм.
Однако данное положение Гумбольдта нельзя понимать как первичность культуры по отношению к языку[121]. По Гумбольдту, языки, обладают силой, воздействующей на «дух», т.е. на культуру[122]. И это воздействие носит всесторонний и гармоничный характер. По образному выражению Гумбольдта, языки – это колеи, по которым деятельность духа совершает свое течение, или, при другом сравнении, – русло, по которому дух катит волны своей жизни.
Гумбольдт выдвинул идею о том, что разные языки – это не различные обозначения одних и тех же реалий, а различные их видения[123]. Речь здесь у Гумбольдта идет о специфике национальных лингвокультур, обуславливающих разные картины мира, разное понимание мира, разное поведение.
Согласно Гумбольдту, языком охватываются преимущественно объекты, входящие в круг потребностей и интересов человека, и отображаются не столько сугубо субстанциональные свойства внеязыкового мира, а, скорее, отношение человека к нему. Эти отношения в различных языках преломляются по-разному через свойственное каждому языку языковую организацию. Соответственно, в высказываниях о вещах и явлениях человек следует тем ориентирам, которые предначертаны этой языковой структурой[124].
Положения Гумбольдта о том, что язык определяет отношение человека к объективной действительности и его поведение, легли впоследствии в основу теории Э. Сепира – Б. Уорфа, согласно которой язык упорядочивает поток впечатлений, а также в основу неогумбольдтианской лингвистической теории Л. Вейсгебера, согласно которой язык превращает окружающий мир в идеи и «вербализует» его.
Таким образом, Гумбольдтом были сформулированы две основные идеи современной лингвокультурологии. Прежде всего это:
1. Идея о том, что любой национальный язык представляет собой продукт развития национальной культуры и общества.
2. Идея о том, что языковая организация оказывает влияние на национальную культуру, национальную картину мира и поведение этнически обусловленной личности.
Оценивая идеи Гумбольдта необходимо отметить, что немецкий исследователь в решении проблемы связи языка и культуры продвинулся ровно настолько, насколько продвинулась и современная лингвокудьтурология. По большому счету после Гумбольдта, несмотря на усложнение тем современной лингвокультурологии, не было выдвинуто ни одной масштабной идеи, равной идеям Гумбольдта.
При этом истинное научное величие Гумбольдта не отрицает критики его позиций. Так или иначе попытка Гумбольдта теоретизировать в принципе известное положение о связи языка и культуры закончилась у этого исследователя констатацией и некоторой конкретизацией этой связи. Конкретизация идеи связи языка и культуры у Гумбольдта проходила как попытка определить первичность языка над культурой или культуры над языком. Вообще идея первичности и вторичности была хорошо известна во времена Гумбольдта и использовалась главным образом философами в определении соотношения материи и сознания. Но и в этом случае ученый был весьма непоследователен: в одном случае у него культура определяет язык, в другом языковая структура – культуру.
Но самое главное, на чем остановился Гумбольдт, это то, что он не определил конкретных механизмов взаимодействия языка и культуры. Впрочем, именно на этом остановилась и современная лингвокультурология.
Тем не менее, в целом вписываясь в контекст науки своего времени, Гумбольдт повлиял будущее развития многих смежных наук: лингвистики, культурологи, социологии, ориенталистики.
Развитие идеи В. Фон Губольдта о связи языка и культуры в начале XX века
Теоретическое обоснование Гумбольдтом идеи о взаимовлиянии языка и национальной культуры так или иначе использовали ученые всего мира. Наиболее подробно разработкой идей исследователя занимались Э. Сепир, Б. Уорф и Я Вейсгербер.
«Язык становится все более ценным… в научном изучении той или иной культуры. …Переплетение культурных моделей данной цивилизации запечатлено в языке, который выражает эту цивилизацию,… когда-нибудь попытка уяснить первобытную культуру без помощи языка этого общества будет расцениваться как дилетантство…»[125]. В другой своей работе Э. Сепир пишет: «язык не существует вне культуры, то есть вне социально-унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни»[126].
Отношение к языку как к важнейшему элементу этнологического исследования дало направление антропологической лингвистики. Наиболее ярким представителем которой является Г. Хойер, он понимает ее как область лингвистического исследования, посвященную в основном синхронному или диахронному изучению языков, связь языка и среды понимается представителями антропологической лингвистики как отражение в языке условий жизни данного общества. Представители данного направления (прежде всего Г. Херцог) считают, что язык более чутко, чем другие отрасли культуры реагирует на культурные изменения; при этом лексика, по их мнению, в отличие от грамматики более чувствительна к подобным изменениям. Прямое заимствование, словопроизводство и расширение значений уже существующих слов – выделяются как способы, путем которых словарный состав языка приспосабливается к новым понятиям, предметам и явлениям[127].
В связи с этим был сделан вывод, что язык, располагающий многочисленными описательными выражениями и словообразовательными моделями, скорее передает новые идеи своими средствами, чем тот, в котором новые конструкции и грамматические приемы ограничены; в последнем случае (по мнению Г. Херцога) язык вынужден прибегать к заимствованиям[128].
В работах в области антропологической лингвистики (или этнолингвистики) большое внимание уделяется терминологии (где наиболее ощутима связь языка и материальной культуры), исследования в этом направлении наметили прорыв в лингвистике, рассматривая язык с точки зрения его этнической и ареальной отнесенности. Работы подобного типа зачастую содержат богатый материал для межпредметных исследований.
Исследования этнолингвистического характера, в то же время, проводились в рамках этнографической, а не собственно лингвистической теории (Н.Б. Малиновский и его школа). Другим недостатком вышеуказанных работ является нечеткое разграничение плана синхронии и диахронии, так как подвижный и исторически разнородный материал заставляет исследователя отступать от строго синхронного изложения, тогда как другая часть представителей данной школы, напротив, оперирует не отдельными фактами, а набором моделей[129].
Использование моделей в качестве объектов присуще и представителям других направлений так называемой внешней лингвистики. Так, С Клукхон, последователь Э. Сепира, приходит к выводу, что социокультурное поведение моделировано, то есть поведение индивида рассматривается не только с точки зрения его как биологической особи, но с точки зрения обобщенной манеры поведения, присущей обществу в целом. При этом модель – генерация (или образец для поведения) поведения, конфигурация – отвлечение от поведения[130].
Однако, по мнению Э. Сепира, культура не просто поведение, а «абстрагирование» от поведения. Понимание культуры как совокупности обобщенных форм, моделирующих типы поведения, и языка как систему знаков привело исследователей к идее изоморфности знаковых систем, отличающихся лишь различием в конфигурации составляющих их частей.
Б. Уорф разработал наиболее подробную теорию об изоморфности в моделировании языка, структуры мышления и общества, основанную на положениях, высказанных Э. Сепиром. «Языковые нормы общества», по мнению Э. Сепира, определяют воспринимаемую действительность и тем самым моделируют ее. Поскольку отдельные языки разнятся, то люди «находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества»[131].
Б. Уорф считает наличие влияния языка «на различные виды деятельности лбюдей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений»[132].
По мнению Б. Уорфа, «рассмотрение лингвистических формул, обозначающих данную ситуацию, может явиться ключом к объяснению тех или иных поступков людей и каким образом эти формулы могут анализироваться, классифицироваться и соотноситься в том мире, который бессознательно строится на основании языковых норм данной группы»[133]. Мы ведь всегда исходим из того, что язык лучше, чем это на самом деле имеет место, отражает действительность»[134].
Б. Уорф приходит к заключению, что язык как система слишком сложен и недостаточно чуток для немедленного отражения новшеств, «тогда как в сознании производящих изменение это происходит моментально»[135]. В связи с этим Б. Уорф решает, что «хотя язык и культура взаимообусловлены и развиваются параллельно, природа языка является тем фактором, который ограничивает его свободу и гибкость и направляет его развитие по строго определенному пути»[136].
Итак, был сделан основной вывод, до сих пор не потерявший актуальность: поскольку языковые нормы определенным образом отражают действительность, они тем самым «моделируют» ее. Б. Уорф и Э. Сепир выдвинули также и ряд уточнений: культурные нормы и языковые модели взаимосвязаны, хотя и не имеют прямых соответствий; язык отражает действительность недостаточно объективно; в отличие от сознания, языковая система (в силу своей сложности) не способна моментально реагировать на «новшества» и поэтому природа языка определяет его развитие по определенному пути и, наконец, влияние языка на деятельность людей имеет место и осуществляется в рамках постоянно действующих общеязыковых законов.
Дальнейшие исследования в этой области выявили и ряд неточностей в предложенной теории. Так, в противовес Сепиру – Уорфу утверждалось, что нормы языкового поведения способны оказывать обратное влияние на действительность, а не является причинами ее моделирования.
Исследователи также указывают на недостаточное разграничение между функционированием языка как системы и процессом формирования языка и некоторые другие неточности.
Дальнейшие исследования вылились в формирование культурной антропологии. Представителями этого направления язык относится к культуре как часть к целому, язык как и культура определяется этническим взглядом на мир, «национальным характером» народа.
Б. Малиновский рассматривает язык как одну из важнейших форм человеческого поведения и предлагает превратить лингвистику в часть общей теории культуры, в «эмпирическую науку о человеческом поведении».
У К.Фосслера, В.Шмидта, Н.Марра, напротив, сам язык определяется типом культуры[137].
Марксистская философия признает за языком и культурой вторичную функцию, оба явления объясняются материальной действительностью.
Российская научная традиция исследования соотношения языка и культуры начинается с трудов М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, продолжается в работах А.Н. Афанасьева, А.И. Потебни, А.А. Шахматова, Г.О. Винокура, В.В. Виноградова и др. вплоть до современных исследований.
Для большинства указанных ученых проблема «язык – культура» не является ведущим направлением исследований, она раскрывается в рамках вопросов поэтического языка, в ходе изучения русского литературного языка, в рамках общетеоретических концепций языкознания.
Уже в самих приводимых определениях языка заметна его культурная обусловленность. «… Язык есть одно из культурно-исторических условий, определяемых предшествующей традицией и современными отношениями»[138]. В этих исследованиях начала XX века предлагается как минимум два понимания языка: «действительно» языка, с его национальными, социальными и т.п. признаками и только некоторые необходимые и достаточные условия языка «как знака». Рассматривая язык как условие и продукт человеческой культуры делается вывод о том, что любое изучение языка неизбежно имеет своим предметом соответствующую культуру и в то же время, как явление «вписанное» в соответствующую национальную культуру. Г. Винокур, в частности, выделяет язык среди других явлений культуры, т.к. он (язык) составляет условие таких культурных образований как письменность, наука, искусство, мораль и т.д., но будучи формальной структурой он имеет и свою специфику.
Таким образом, произведенное Гумбольдтом теоретическое обоснование идеи связи языка и явлений культуры стало отправной точкой для развития новых направлений в целом ряде научных дисциплин. На основании теории Гумбольдта получили новое развитие этнолингвистика, социолингвистика, психолингвистика, языкознание.
Идея котлового (регионального) развития языков А.Шлейхера
Существенное влияние на развитие лингвокультурологии оказала идея котлового развития языков. Автором данной идеи принято считать немецкого исследователя – А. Шлейхера.
К своим идеям Шлейхер шел непростым путем. С его именем связано прежде всего формирование особого направления в лингвистике – лингвистического натурализма, в основе которого лежит метод изоморфизма, т.е. структурно-функционального подобия. Несмотря на то, что Шлейхер особенно ничего нового не открыл, его заслуга перед лингвокультурологией заключалась в том, что он применил метод изоморфизма к изучению языка, тем самым методологически расширил границы языкознания[139].
Основным понятием сочинений А. Шлейхера стали понятия «организма» и «органической природы языка». Термин «организм» в XIX в. употреблялся широко и обозначал целостный объект исследования. В языкознании того времени термин «органическая природа языка» истолковывалась различно, чаще всего как единство значения и отношения, выраженного в форме языка, его категориях и единицах.
Историки языкознания обычно рассматривают А. Шлейхера как создателя натуралистической концепции языка, ибо он относил язык к категории живых организмов. Об этом можно судить по таким его высказываниям: «Жизнь языка не отличается существенно от жизни всех других живых организмов – растений и животных. Как и эти последние, он имеет период роста от простейших структур к более сложным формам и период старения, в который языки все более и более отдаляются от достигнутой наивысшей степени развития и их формы терпят ущерб»[140]. Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по мнению Шлейхера, признание следующих постулатов:
1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить («Языки – это природные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и отмирают»[141]);
2) «жизнь языка», как и жизнь природы, есть развитие, а не история; поэтому рост был лишь в доисторический период, а подлинная жизнь языка проявляется в диалектах, тогда как исторический период характеризуется распадом форм, старением и отмиранием форм языка и самих языков (подобно тому, как выветриваются породы и разлагаются организмы в природе), а литературно-письменные формы являются искусственными образованиями;
3) лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования.
«У естествоиспытателей, – подчеркивал Шлейхер, – можно научиться осознанию того, что для науки имеет значение только факт, установленный при помощи надежного, строго объективного наблюдения, и основанный на таком факте правильный вывод»[142].
Вместе с тем Шлейхер признавал и существенные отличия между языком и природным организмом, когда писал: «Понятно, что только основные черты воззрений Дарвина имеют применение к языкам. Область языков слишком различна от царств растительного и животного, чтобы совокупность рассуждений Дарвина до малейших подробностей могла иметь для нее значение»[143].
Казалось бы, сравнение языков с биологическими организмами бессмысленно, однако дальнейший вывод Шлейхера сближает его позиции с современной наукой, в частности с выводами Л.Гумилева, который рассматривал жизненные циклы этносов и культур[144]: «Языки – это естественные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и умирают»[145].
Чрезвычайно интересна позиция Шлйхера, для которого «язык есть мышление, выраженное звуками»[146], «язык есть звуковое выражение мысли, проявляющийся в звуках процесс мышления»[147], «язык имеет своей задачей создать звуковой образ представлений, понятий и существующих между ними отношений, он воплощает в звуках процесс мышления. Язык посредством имеющихся в его распоряжении точных и подвижных звуков может с фотографической точностью отобразить тончайшие нюансы мыслительного процесса»[148]. В этих определениях Шлейхер стремится подчеркнуть материальную основу речевой деятельности и, что самое главное, – идет путем исследователей Пражской лингвистической школы.