Страница:
Едва Андрей сел за столик в дальнем тенистом углу, к нему подсел Леша, хозяин заведения, плотный, немногословный, добродушный крепыш, слегка лысоватый, что, впрочем, нисколько его не портило.
– Привет, – протянул он плотную, сильную ладонь. – Когда приехал?
– Утром. Жара тут у вас.
– Июль, – ответил Леша. – В июле ты редко бываешь… Пивка?
– Холодного?
Вместо ответа Леша поднял руку с двумя растопыренными пальцами, и не прошло минуты, как перед ними на столе стояли две запотевшие кружки пива и блюдечко с фисташками.
– Ждешь кого?
– Свету.
– Она частенько у нас бывает. Предпочитает мясо.
– Хищник потому что, – ответил Андрей.
– Даже не знаю, что тебе сказать и о чем спросить, – проговорил Леша, отпив полкружки пива. – Ты же, наверно, все уже знаешь?
– Почти. Кто убил, не знаю. Вроде ее приятель.
– Я могу говорить? Не обидишься?
– Валяй, Леша.
– У нее этих приятелей… Видимо-невидимо.
– Значит, двое-трое наберутся? – усмехнулся Андрей.
– Примерно так… Но из тех, кого я видел… На такое никто не пойдет. Наши ребята, местные… Они и сейчас все на виду.
– Я его найду, – сказал Андрей и, положив на стол два кулака, в упор, исподлобья, посмотрел на Лешу. – Я его найду. Сука буду, найду. – Несмотря на суровость слов, которые произнес Андрей несколько раз, голос его дрогнул, и, не выдержав, он отвернулся, а потом вовсе поднялся и вышел на улицу. Все эти несколько часов, которые он провел в Коктебеле, до него словно бы не доходил смысл случившегося, все как-то тонуло в подробностях, встречах, тостах, и только вот теперь, слушая неторопливый голос Леши, который ничего не рассказывал и ни о чем не спрашивал, Андрей почувствовал, что выдержка ему изменяет.
Через несколько минут Леша вышел вслед за ним, подошел сзади, легонько похлопал по плечу.
– Пошли, Андрюша… Пиво нагревается, это нехорошо… Надо бы нам его прикончить… Пошли.
И Андрей, благодарный Леше за такое вот участие, послушно вернулся на свое место. Взяв салфетку, он промокнул глаза, виновато посмотрел на Лешу.
– А я тебе вот что скажу, – Леша положил плотную свою ладонь Андрею на руку. – Слабые не плачут. Плачут сильные. Слабые кричат, клянутся, топают ногами… А слезы… Слезы не могут быть в укор. Ни женщине, ни мужчине. Согласен?
Андрей молча кивнул.
– Пока Света не пришла, я вот еще что тебе скажу… Странно она себя ведет. Непонятно. Заглядывает перекусить, я иногда подсаживаюсь к ней, что-то говорю, она отвечает… И сдается мне, после наших с ней бесед, сдается мне, что догадывается она, кто это совершил. Ты, конечно, меня прости, но вот такие глупые мысли посещают меня…
– Меня тоже, – сказал Андрей.
– Неужели после всего, что он натворил с ее дочкой, не хочет она его сдать?
– Там другое.
– Ладно, не моего ума дело. И еще одно… «Ветерок» – хорошее местечко, на перекрестке всех дорог… Даже если кто и не хочет заглянуть, мимо не пройдет. Тот поздороваться, тот перекусить, у нас же вход без дверей – кто-то знакомых внутри увидит, зайдет, подсядет к столу, его угостят, он угостит… Все они у меня на виду. Я вот к чему… Если будет какая зацепка – скажи. Заметано? А вот и Света.
Света вошла быстро, порывисто, сразу увидела Андрей с Лешей, подошла, села, проскрежетав ножками стула по асфальту, взглянула на каждого, на пустые кружки.
– Пивуете?
– Балуемся, – ответил Леша.
– Мне косточки перемываете?
– А как догадалась?
– На улице жара, а у меня озноб по телу. Я, конечно, сразу поняла, в чем дело. Пивком угостите?
– И отбивнушка не помешает?
– Только во благо! – рассмеялась Света.
Леша снова поднял руку, уже с тремя растопыренными пальцами, указал взглядом на Свету. Официантка, молоденькая девчушка, видимо, подрабатывала на школьных каникулах, сразу все поняла. Пиво принесла сразу, отбивную – минут через пять.
– Шустрая девочка, – отметил Андрей.
– Моя школа, племянница.
– Как вам погода? – нарушила Света молчание. – Прошлое лето было не такое жаркое, – продолжала она, прихлебывая пиво. – А это прямо-таки… нестерпимое. Люблю жару. И дождь люблю. И туман. Какой здесь бывает туман в декабре, да, Андрей? И ни единой души на набережной, ни единой души во всем Коктебле… Твоя, Леша, забегаловка закрыта, листья осыпались, она зимой совершенно прозрачная… Только проволочный каркас, ветер и мы с Андреем. Андрей, помнишь, как мы тут в декабре гудели? Красное каберне и отбивная из «Камелота»… Зимой только «Камелот» работает…
– Давно это было, – пробормотал Андрей, не зная, что ответить на эти воспоминания.
– Давно, – согласилась Света. – Лены еще не было. Лена появилась через девять месяцев. Потом тебя не было несколько лет, потом я Лене набавила пару годков, чтобы ты чувствовал себя здесь спокойно и… Как бы это выразиться поточнее… Неуязвимее. Ты до сих пор чувствуешь себя неуязвимо?
– Уже нет.
– Я, пожалуй, пойду, – поднялся Леша. – Работа, конечно, не волк, но внимания требует. Вообще жизнь требует к себе серьезного отношения, да, Андрей? Согласен?
Леша прощально потряс в воздухе кулаком, дескать, держитесь, ребята, и скрылся в подсобном помещении. Оттуда тут же послышался его напористый и гневный голос – видимо, уловил какую-то недоработку в своем хозяйстве.
Андрей хорошо помнил тот давний туманный декабрь в Коктебеле. Его днепропетровский друг предложил ему поселиться у него в гостинице, занять любой приглянувшийся номер, поскольку они все равно пустовали, и жить там хоть до весны. В этой гостинице они со Светой и обосновались – ее квартира не отапливалась, продувалась всеми ветрами гор, морей и степей, к тому же и вода случалась далеко не всегда, а горячей не было вообще. И тогда действительно можно было посмотреть в один конец набережной, в другой конец набережной и не увидеть ни единого человечка. Или иначе: от могилы Волошина на холме до профиля Волошина на Карадаге – никого. Было у них в ходу тогда еще одно обозначение декабрьского безлюдья – ни одного голого мужика, ни одной голой бабы от восточного нудистского лежбища до западного нудистского лежбища…
Они тогда часто прогуливались вдоль беснующегося моря, и Андрей простыл. Кашель, температура, озноб, и он, не выдержав, чтобы не истязать своей болезнью Свету, решил уехать. Она должна была его провожать к поезду в Симферополь, но в последний момент куда-то запропала. На ожидание времени не оставалось. И Андрей, бросив сумку в машину, сел рядом с водителем, все с тем же Сашей – поехали. Но что-то его дернуло, он попросил остановить машину напротив центрального входа в парк. Вот когда безлюдье выручило – в самом конце аллеи, в туманной дымке, он рассмотрел маленькую фигурку Светы. В развевающемся пальтишке, потеряв по дороге косынку, она бежала к главной улице, стараясь успеть до его отъезда. Ей в голову пришла сумасбродная мысль – подарить ему на дорогу громадную коробку с каберне. Трехлитровый пакет она нашла в том же «Камелоте» – в ту зиму вино продавали в таких пакетах.
Наверно, это была их самая счастливая поездка – по пустынной зимней дороге, в Симферополь, к московскому поезду. Они явно опаздывали, Саша гнал машину на предельной скорости, а они, расположившись на заднем сиденье, пили из громадного пакета красное каберне и закусывали захваченными в дорогу холодными котлетами все из того же «Камелота». И, не сговариваясь, словно по заранее задуманной уловке, тянули время, останавливались у каких-то магазинчиков, делали вид, что им необходимо купить нечто важное, совершенно необходимое в дороге, а, войдя в магазинчик, сквозь стекло весело смотрели на нервно прохаживающегося у машины водителя.
– Опаздываем, ребята, – стонал Саша. – Опаздываем!
– Успеем, – благодушно отвечали они в легком уже хмелю от красного сухого вина каберне, которое в тот декабрь продавали в Коктебеле в красивых упругих пакетах с маленькими краниками возле самого дна. И когда один из них держал пакет на весу, второй, приникнув к кранику, всасывал в себя тоненькую струйку красного сухого вина каберне.
И когда машина вылетела на вокзальную площадь города Симферополя, когда они увидели, что состав стоит на первой платформе и уже с вещами бросились к вагонам, Света вдруг вспомнила, что забыла в машине кошелек.
– Да на кой черт тебе этот кошелек, если мы сейчас с тобой едем в обратную сторону! – заорал Саша.
– Там же билет на поезд! – соврала она с такой искренней убежденностью, что Саша просто вынужден был вернуться, открыть машину, и Света нашла там наконец свой кошелек. А когда они догнали Андрея, тот вдруг хлопнул себя по лбу…
– Боже! Я же забыл тормозок!
И он вернулся, и Саша снова открывал машину, они впопыхах искали кулек с камелотовскими котлетами и, конечно же, не нашли.
– Вы же все съели по дороге, – чуть слышно простонал Саша.
– Действительно, – фальшивым голосом согласился Андрей и побрел, подневольно побрел к платформе. А поезд в это время, а поезд в это время, а поезд в это время – о, счастье! – медленно-медленно тронулся в сторону Москвы. И проводники захлопывали двери, провожающие суматошно махали руками, а отъезжающие, раздавив о немытые стекла зареванные свои морды, пытались что-то там важное втолковать им напоследок.
– Беги! Успеешь впрыгнуть! – закричал Саша и, схватив сумку, бросился к раскрытой еще двери проплывающего мимо вагона. Но Андрей оказался на пути, и Саша, наткнувшись на него, наконец-то все понял.
– Ну, вы, ребята, даете, – пробормотал он, обессиленно сев на сумку Андрея.
А ребята его не слышали.
А ребята, изо всех сил обхватив друг друга, тыкались друг в друга мокрыми счастливыми лицами.
Надо же, в этой бестолковой, глупой, влюбленной поездке Андрей и выздоровел. Как ничего и не было. Может, вино помогло, а может, все остальное.
И декабрь продолжался.
– Как протекает вживание в Коктебель? – спросила Света, прихлебывая пиво, которым их угостил хозяин этого прекрасного заведения.
– Успешно.
– Всех повидал? Всем показался? Со всеми выпил?
– Жора остался.
– Он звонил. Обещал сюда подойти.
Мимо проносились невидимые за листвой машины, за перегородкой грохотал голос Леши, звякала посудой племянница хозяина, а Андрей и Света сидели в темном углу павильона и наблюдали за протекающей мимо жизнью.
– О чем задумался, Андрюша? – спросила Света.
В разговоре с Андреем у нее установился снисходительный тон, словно переживания, выпавшие на нее этой весной, этим летом, давали ей какое-то преимущество. А Андрей, ничего не переживший, ничего не испытавший, уже этим как бы провинился и потому не мог рассчитывать на равенство.
– А знаешь, о декабре… О том самом, первом нашем декабре.
– Ничего был декабрь… Туманный, правда, ветреный, как мне помнится.
– Тебе больше ничего не помнится?
– А, кроме погоды, было еще что-то? – Света удивленно вскинула брови – о чем это он?
– Да ладно дурака валять… Мне кажется, что в тот декабрь я мог бы поступить и получше.
– Нет, Андрюшенька, – Света с силой раздавила в блюдце окурок. Она продолжала называть его Андрюшенькой, уже этим как бы показывая свое превосходство. – В тот декабрь ты вел себя настолько хорошо, что лучше вести просто невозможно.
– Даже так?
– Лучше ты мог бы вести себя позже. В феврале, марте, апреле, мае… Но и за эти месяцы упрекнуть тебя не в чем. Нормальный мужик… Ты ничего не обещал, я ни о чем не просила… Ты не совершил ничего плохого, недостойного… Просто сделал шаг в сторону. Вот и все. Перешел на параллельные рельсы. До этого мы с тобой шли как бы по одним рельсам, а после декабря пошли по разным… Которые с каждым днем все более друг от дружки удалялись. Ты уехал в многолюдную свою Москву, я осталась в безлюдном, туманном, холодном Коктебеле. После твоего отъезда перебралась из гостиницы в свою квартиру на пятом этаже… Боже, какая же она была холодная. Не только в температурном смысле слова…
– А в каком еще?
– Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы было понятно…
– Да напрягись уж как-нибудь, – с легким раздражением ответил Андрей.
– Не злись, Андрюшенька… Если ты все эти годы не злился, то теперь-то совсем ни к чему… Да и я уже за пределами добра и зла, я теперь неприкосновенная и потому могу быть вредной, капризной, стервозной… А в каком смысле было холодно… ты и сам знаешь, но если уж захотелось услышать это от меня, скажу… В душевном смысле, в духовном, в нравственном… Понимаешь? Слов много, но это все приблизительные слова, не окончательные…
– А Лене, говоришь, было восемь лет?
– Девятый ей шел… В августе будет девять.
– Значит, все-таки декабрь.
– Ну, а что же ты хочешь, Андрюшенька… Для нас с тобой это был крутой декабрь… Мы тогда потеряли всякую осторожность. Особенно ты.
– Почему особенно я?
– Потому – ты обязан был думать об осторожности. Я, конечно, могла кое-что предпринять потом… Спустя какое-то время… Но ты позванивал иногда, слова всякие рисковые произносил, неосторожные слова, этот злополучный декабрь поминал добрым словом… И я размечталась. И получила свое.
– Значит, говоришь, сделал шаг в сторону…
Света его не услышала.
– Но я не жалею. Тогда не жалела и сейчас тоже.
– Напрасно ты мне не сказала с самого начала, напрасно.
– Надо было брать тебя за горло?
– Могла бы взять и за другое место… Кстати, а чего это ты все время называешь меня Андрюшенькой?
– А как же тебя еще называть? Очень подходящее для тебя имя. Ласковое, можно сказать. Стоит только произнести его, и сразу становится ясно, о ком идет речь. И все остальное становится понятным – о чем можно говорить с этим человеком, о чем говорить с ним нет никакого смысла, произнесешь это имя, и виден допустимый уровень откровенности, серьезности, доверительности…
Андрей долго молчал, глядя в зеленый просвет на проносящиеся мимо машины и не видя их. Заходили посетители, заказывали пиво, вяленую рыбу, фисташки, сушеных кальмаров. За зеленой стеной стояла все та же полуденная жара, но здесь, в тени, о ней как-то не думалось.
– Скажи мне, Света… Кто этот человек? – проговорил наконец Андрей.
– И что ты с ним сделаешь?
– Я его убью.
– И все? – разочарованно протянула Света. – Ты его убьешь, и все?!
– А что ты хочешь?
– Я хочу божьей кары.
– Это как?
– Я хочу, чтобы он умирал годами. И чтобы все эти годы он знал, что умирает. И это будет. Это точно будет. Я знаю! – уже шепотом произнесла Света. Взглянув ей в глаза, Андрей готов был отшатнуться – столько в них было решимости.
– И кто это сделает?
– Ты. Ты, Андрей.
– Думаешь, смогу?
– Помнишь тот декабрь? У меня ничего не было в жизни стоящего, кроме того декабря. Понял?! У меня ничего не было в жизни, кроме того декабря! Хочешь откровенно? У тебя ведь тоже ничего лучше не было. Иначе ты не приезжал бы сюда каждый год в надежде, что декабрь повторится. Ничего не повторяется дважды. Ничего, понял?! – Света говорила все громче, но, заметив, что на них обращают внимание, перешла на шепот. – Я не верю, Андрюшенька, что ты ничего не знал про Лену. Не верю. Весь Коктебель знал, а ты не знал?! И никто тебе за все эти годы ничего не сказал, не объяснил, не намекнул? Не верю. Да, я тебе не говорила, я не возникала. И ты продолжал пребывать в счастливом неведении. Другими словами, дураком притворялся. Ты притворялся дураком, а я тебе это позволяла. В память о том декабре. Я и сейчас еще там. Я до сих пор несусь с тобой в той разболтанной машине в Симферополь, к поезду, который отошел от перрона на наших глазах. Я до сих пор пью с тобой каберне из краника в картонной коробке – нам же хватило вина на всю обратную дорогу, помнишь?
– Помню.
– Вот и хорошо. Молодец. – Света устало откинулась на спинку стула и вынула из пачки новую сигарету.
– Ты много куришь, – сказал Андрей.
– И много пью. Поброди по Коктебелю – тебе припомнят много других моих недостатков.
– Ты изменилась, Света.
– Ничуть. Человек вообще не меняется. Просто с переменой обстоятельств проявляются те или иные его качества, которые раньше никак о себе не заявляли, поскольку не было в них надобности. Сейчас из меня полезло это… Я сделалась бесцеремонной, может быть, даже наглой… Эти черты были во мне всегда, но в спящем состоянии. Потом, когда условия моей жизни опять изменятся, они исчезнут и вылезут такие, о которых я сейчас и не догадываюсь. Думаешь, из тебя ничего новенького не показалось?
– Что же из меня вылезло?
– Ты был отчаянный и безрассудный. Это ушло. В тебе была хорошая такая, светлая дерзость… Она тоже исчезла, может быть, растворилась в новых твоих качествах, которые для жизни более необходимы.
– Например?
– Осторожность… Разумеется, в хорошем смысле слова. Практичность. Достойная такая практичность взрослого человека.
– В чем же она проявляется?
– Сегодня утром ты пришел с коньяком… Три звездочки. Раньше ты бы вывернул все карманы, но коньяк взял бы семилетний, одиннадцатилетний… Это не жлобство, не обижайся… Это практичность – чего деньги на ветер бросать… Ты же знаешь, что и тот и другой я выпью одинаково охотно. Мы не виделись год, а ты прошел мимо цветочного базара, и тебе в голову даже не пришло, что неплохо бы цветочек купить захудалый, занюханный какой-нибудь… Были времена, когда ты брал цветы, лучшие из всех имеющихся на прилавке… Помнишь, когда однажды я к тебе в Москву в декабре нагрянула… Ты, конечно, обалдел, но быстро справился с собой и вел себя вполне достойно, хотя у тебя были со мной сложности… Второго декабря не получилось, но… Его и не могло получиться. А вот и Жора пришел… Давай сюда, Жора! Не робей! Давно тебя ждем!
– Друзья мои! Я вас приветствую в этот солнечный день! – с подъемом произнес Жора, подтаскивая стул от соседнего столика. – Как протекает жизнь?
– Вот Света говорит, что она в основном вытекает, – вяло ответил Андрей.
– Что так?
– Размазывает меня по столу, как манную кашу.
– Это она умеет, да, Света? Но ты не переживай – она размажет, она же тебя и в кучку соберет, и форму тебе приличную придаст, и в щечку поцелует. Да, Света?
– Как получится, Жора, как получится.
Жора привычно затиснулся в угол, поставил у ног неизменную свою сумку и, подперев кулаком подбородок, посмотрел на Свету, потом на Андрея.
– Вот вы сидите здесь, беседуете о жизни, как я понимаю…
– О личной жизни, – поправила Света.
– А другой и не бывает, – Жора, кажется, даже удивился ее словам. – Все, что выходит за пределы личной жизни, называется иначе – это уже работа, деятельность. В худшем варианте – прозябание. Есть еще и подыхание, но это тоже личная жизнь.
– А когда личной жизни нет? – спросила Света.
– А вот тогда только и начинается настоящая личная жизнь, – у Жоры была необычная манера говорить – он начинал говорить громко и напористо, а потом переходил на шепот, как бы подчеркивая этим важность заключительных слов и в то же время давая понять, что не для всех предназначены главные его слова. – Когда однажды тебе покажется… с похмелья ли, или еще после каких-либо счастливых потрясений… Так вот, когда тебе покажется, что у тебя нет никакой личной жизни, это означает только одно – твоя личная жизнь слишком напряжена, слишком многозначна или, прости, многоцелевая. И тебе просто хочется покоя.
– Что нового на поэтическом фронте? – Света, кажется, своевременно прервала разоблачительные слова Жоры.
– Захотелось стихов? Их есть у меня…
– Да, милая девушка… Да! У меня очень плохо с личной жизнью… Но не потому, что мне надоели бесконечные выяснения отношений, ссоры, истерики, ночные телефонные звонки, панические телеграммы, судорожные поездки, все эти аэропорты, вокзалы, причалы… А потому что всего этого мне смертельно не хватает. Открою вам нечто важное… Настоящая личная жизнь наступает, когда с ней не все в порядке. А заканчивается… После тридцати-сорока лет счастливого, безоблачного брака.
– Слава богу, нам это не грозит, – проговорила Света с каким-то нервным смешком.
– Как знать, – произнес Андрей странноватые слова.
Света быстро взглянула на него, кажется, даже легкий испуг промелькнул в ее глазах, и она тут же опустила голову.
– Друзья мои… – Жора помолчал. – Должен сообщить вам печальную новость… Сегодня утром на Кара-даге, недалеко от Чертова Пальца, обнаружен труп девочки. Примерно девяти-десяти лет.
– Боже! – Света прикрыла рот рукой. – И что?
Жора с удивлением посмотрел на нее и молча развел руками.
– Она… Убита? Ножом?
– Не знаю, Света. Знакомый мент только что рассказал. Олег, ты знаешь его. Увезли в Феодосию. Что сказать… Как она ночью оказалась у Чертова Пальца? Девочки наши южные рано начинают чувствовать стремление к личной жизни, о которой мы только что говорили. Может, от экскурсии отбилась… Это случается. Ну что, друзья мои… – Жора поднялся. – Рад был вас повидать… Я убедился, что вы в добром здравии. Некоторые ваши слова меня даже порадовали… Не буду их повторять, чтобы не вспугнуть. Хорошие слова пугливые, как юные красавицы. С ними надо быть осторожнее, не выпускать в пространство без толку… И без присмотра не оставлять. Ни на минуту. Андрей, мы еще увидимся. Я на телефоне, ты тоже. Пока, ребята! – И, подхватив черную свою сумку, которая всегда чуть перекашивала его не слишком могучую фигуру, Жора направился к выходу. Постояв некоторое время, привыкнув к слепящему солнцу, он решительно шагнул на дорогу.
– Уходим? – спросил Андрей.
– Да, пора, – чуть поспешнее, чем нужно, засобиралась Света.
– Не так же быстро! – Дождавшись, когда в зале покажется Леша, Андрей помахал ему рукой – дескать, запиши на меня сколько положено. Тот сделал успокаивающий жест – не переживай, все в порядке.
– Ты согласен с тем, что я тебе сказала? – спросила Света.
– О нашем счастливом декабре? Да… Но кое-что происходило иначе.
– Что именно?
– Знаешь, давай остановимся… Нельзя же все точки расставить за одной кружкой пива, – усмехнулся Андрей. – У тебя сохранились эти воспоминания, у меня… Не только эти. Договорим чуть позже. Походи несколько дней с чувством правоты, ладно?
– Как скажешь. – Света поднялась. – Ты сейчас куда?
– К тебе.
– Да? У меня другие планы. Мы с тобой не договаривались…
– Договоримся. – Андрей взял Свету под локоток, перевел через дорогу. – У тебя дома есть инструменты? Обычные – молоток, плоскогубцы, отвертка? Есть?
– Что-то есть… А зачем тебе?
– Увидишь. – В первом же хозяйственном киоске, рядом с рынком, Андрей купил два дверных замка – внутренний, который вставлялся в дверь, и накладной. Старался выбрать подороже, с причудливыми ключами, которые обеспечивали бы полную надежность замков. Поднявшись на пятый этаж, он, не раздумывая и ничего не объясняя, свинтил со Светиной двери оба замка и вместо них установил новые. Один вставил внутрь двери, второй привинтил к двери со стороны квартиры. После этого попробовал, как закрывается дверь, как срабатывают ключи.
Все действовало четко.
Света все это время молча покуривала на кухне.
– И как это все понимать? – спросила она, когда Андрей закончил работу и положил перед ней ключи.
– А вот так и понимай. Здесь четыре комплекта. Один оставляю тебе, три беру себе.
– Не многовато? Тебе-то зачем три?
– Чтобы ты не вздумала кому-нибудь подарить. Есть у тебя такая привычка. Душа больно широкая. У подружек твои ключи, у друзей… назовем их друзьями, я только сегодня приехал, а у меня в кармане уже твои ключи позвякивают.
– Что же в этом плохого?
– Ты не догадываешься, что по ножу ходишь? Ты думаешь, этот маньяк спокойно спит в своей вонючей кровати только потому, что ты ждешь для него божьей кары? А вдруг ты передумаешь? А вдруг я уговорю тебя показать мне его поганую физиономию? А вдруг милиция докопается и ты как свидетель дашь показания?
– Какой ты умный, Андрюшенька!
– И вот еще что… Давай заканчивать с Андрюшенькой. Нет у тебя повода для этого куража. Нет.
– Ты уверен?
– Да. – Андрей свинтил с колец по одному ключу и положил перед Светой. – Мы еще поговорим о нашем декабре.
– О прошлом декабре?
– Как знать, может, и о будущем язык повернется.
– Думаешь, он будет?
– Обязательно. С нами или без нас, но наступит. Будь осторожна, Света… Я чую шкурой – этот придурок вертится где-то рядом. Пока мы ходили по Коктебелю, он не мелькал в отдалении?
– Почему же в отдалении? – спросила Света, вскинув подбородок, словно подставляя лицо под пощечины. – Он на минутку заглянул к Леше в «Ветерок».
– И видел, как мы покупали замки?
– К тому времени он слинял.
– Привет, – протянул он плотную, сильную ладонь. – Когда приехал?
– Утром. Жара тут у вас.
– Июль, – ответил Леша. – В июле ты редко бываешь… Пивка?
– Холодного?
Вместо ответа Леша поднял руку с двумя растопыренными пальцами, и не прошло минуты, как перед ними на столе стояли две запотевшие кружки пива и блюдечко с фисташками.
– Ждешь кого?
– Свету.
– Она частенько у нас бывает. Предпочитает мясо.
– Хищник потому что, – ответил Андрей.
– Даже не знаю, что тебе сказать и о чем спросить, – проговорил Леша, отпив полкружки пива. – Ты же, наверно, все уже знаешь?
– Почти. Кто убил, не знаю. Вроде ее приятель.
– Я могу говорить? Не обидишься?
– Валяй, Леша.
– У нее этих приятелей… Видимо-невидимо.
– Значит, двое-трое наберутся? – усмехнулся Андрей.
– Примерно так… Но из тех, кого я видел… На такое никто не пойдет. Наши ребята, местные… Они и сейчас все на виду.
– Я его найду, – сказал Андрей и, положив на стол два кулака, в упор, исподлобья, посмотрел на Лешу. – Я его найду. Сука буду, найду. – Несмотря на суровость слов, которые произнес Андрей несколько раз, голос его дрогнул, и, не выдержав, он отвернулся, а потом вовсе поднялся и вышел на улицу. Все эти несколько часов, которые он провел в Коктебеле, до него словно бы не доходил смысл случившегося, все как-то тонуло в подробностях, встречах, тостах, и только вот теперь, слушая неторопливый голос Леши, который ничего не рассказывал и ни о чем не спрашивал, Андрей почувствовал, что выдержка ему изменяет.
Через несколько минут Леша вышел вслед за ним, подошел сзади, легонько похлопал по плечу.
– Пошли, Андрюша… Пиво нагревается, это нехорошо… Надо бы нам его прикончить… Пошли.
И Андрей, благодарный Леше за такое вот участие, послушно вернулся на свое место. Взяв салфетку, он промокнул глаза, виновато посмотрел на Лешу.
– А я тебе вот что скажу, – Леша положил плотную свою ладонь Андрею на руку. – Слабые не плачут. Плачут сильные. Слабые кричат, клянутся, топают ногами… А слезы… Слезы не могут быть в укор. Ни женщине, ни мужчине. Согласен?
Андрей молча кивнул.
– Пока Света не пришла, я вот еще что тебе скажу… Странно она себя ведет. Непонятно. Заглядывает перекусить, я иногда подсаживаюсь к ней, что-то говорю, она отвечает… И сдается мне, после наших с ней бесед, сдается мне, что догадывается она, кто это совершил. Ты, конечно, меня прости, но вот такие глупые мысли посещают меня…
– Меня тоже, – сказал Андрей.
– Неужели после всего, что он натворил с ее дочкой, не хочет она его сдать?
– Там другое.
– Ладно, не моего ума дело. И еще одно… «Ветерок» – хорошее местечко, на перекрестке всех дорог… Даже если кто и не хочет заглянуть, мимо не пройдет. Тот поздороваться, тот перекусить, у нас же вход без дверей – кто-то знакомых внутри увидит, зайдет, подсядет к столу, его угостят, он угостит… Все они у меня на виду. Я вот к чему… Если будет какая зацепка – скажи. Заметано? А вот и Света.
Света вошла быстро, порывисто, сразу увидела Андрей с Лешей, подошла, села, проскрежетав ножками стула по асфальту, взглянула на каждого, на пустые кружки.
– Пивуете?
– Балуемся, – ответил Леша.
– Мне косточки перемываете?
– А как догадалась?
– На улице жара, а у меня озноб по телу. Я, конечно, сразу поняла, в чем дело. Пивком угостите?
– И отбивнушка не помешает?
– Только во благо! – рассмеялась Света.
Леша снова поднял руку, уже с тремя растопыренными пальцами, указал взглядом на Свету. Официантка, молоденькая девчушка, видимо, подрабатывала на школьных каникулах, сразу все поняла. Пиво принесла сразу, отбивную – минут через пять.
– Шустрая девочка, – отметил Андрей.
– Моя школа, племянница.
– Как вам погода? – нарушила Света молчание. – Прошлое лето было не такое жаркое, – продолжала она, прихлебывая пиво. – А это прямо-таки… нестерпимое. Люблю жару. И дождь люблю. И туман. Какой здесь бывает туман в декабре, да, Андрей? И ни единой души на набережной, ни единой души во всем Коктебле… Твоя, Леша, забегаловка закрыта, листья осыпались, она зимой совершенно прозрачная… Только проволочный каркас, ветер и мы с Андреем. Андрей, помнишь, как мы тут в декабре гудели? Красное каберне и отбивная из «Камелота»… Зимой только «Камелот» работает…
– Давно это было, – пробормотал Андрей, не зная, что ответить на эти воспоминания.
– Давно, – согласилась Света. – Лены еще не было. Лена появилась через девять месяцев. Потом тебя не было несколько лет, потом я Лене набавила пару годков, чтобы ты чувствовал себя здесь спокойно и… Как бы это выразиться поточнее… Неуязвимее. Ты до сих пор чувствуешь себя неуязвимо?
– Уже нет.
– Я, пожалуй, пойду, – поднялся Леша. – Работа, конечно, не волк, но внимания требует. Вообще жизнь требует к себе серьезного отношения, да, Андрей? Согласен?
Леша прощально потряс в воздухе кулаком, дескать, держитесь, ребята, и скрылся в подсобном помещении. Оттуда тут же послышался его напористый и гневный голос – видимо, уловил какую-то недоработку в своем хозяйстве.
Андрей хорошо помнил тот давний туманный декабрь в Коктебеле. Его днепропетровский друг предложил ему поселиться у него в гостинице, занять любой приглянувшийся номер, поскольку они все равно пустовали, и жить там хоть до весны. В этой гостинице они со Светой и обосновались – ее квартира не отапливалась, продувалась всеми ветрами гор, морей и степей, к тому же и вода случалась далеко не всегда, а горячей не было вообще. И тогда действительно можно было посмотреть в один конец набережной, в другой конец набережной и не увидеть ни единого человечка. Или иначе: от могилы Волошина на холме до профиля Волошина на Карадаге – никого. Было у них в ходу тогда еще одно обозначение декабрьского безлюдья – ни одного голого мужика, ни одной голой бабы от восточного нудистского лежбища до западного нудистского лежбища…
Они тогда часто прогуливались вдоль беснующегося моря, и Андрей простыл. Кашель, температура, озноб, и он, не выдержав, чтобы не истязать своей болезнью Свету, решил уехать. Она должна была его провожать к поезду в Симферополь, но в последний момент куда-то запропала. На ожидание времени не оставалось. И Андрей, бросив сумку в машину, сел рядом с водителем, все с тем же Сашей – поехали. Но что-то его дернуло, он попросил остановить машину напротив центрального входа в парк. Вот когда безлюдье выручило – в самом конце аллеи, в туманной дымке, он рассмотрел маленькую фигурку Светы. В развевающемся пальтишке, потеряв по дороге косынку, она бежала к главной улице, стараясь успеть до его отъезда. Ей в голову пришла сумасбродная мысль – подарить ему на дорогу громадную коробку с каберне. Трехлитровый пакет она нашла в том же «Камелоте» – в ту зиму вино продавали в таких пакетах.
Наверно, это была их самая счастливая поездка – по пустынной зимней дороге, в Симферополь, к московскому поезду. Они явно опаздывали, Саша гнал машину на предельной скорости, а они, расположившись на заднем сиденье, пили из громадного пакета красное каберне и закусывали захваченными в дорогу холодными котлетами все из того же «Камелота». И, не сговариваясь, словно по заранее задуманной уловке, тянули время, останавливались у каких-то магазинчиков, делали вид, что им необходимо купить нечто важное, совершенно необходимое в дороге, а, войдя в магазинчик, сквозь стекло весело смотрели на нервно прохаживающегося у машины водителя.
– Опаздываем, ребята, – стонал Саша. – Опаздываем!
– Успеем, – благодушно отвечали они в легком уже хмелю от красного сухого вина каберне, которое в тот декабрь продавали в Коктебеле в красивых упругих пакетах с маленькими краниками возле самого дна. И когда один из них держал пакет на весу, второй, приникнув к кранику, всасывал в себя тоненькую струйку красного сухого вина каберне.
И когда машина вылетела на вокзальную площадь города Симферополя, когда они увидели, что состав стоит на первой платформе и уже с вещами бросились к вагонам, Света вдруг вспомнила, что забыла в машине кошелек.
– Да на кой черт тебе этот кошелек, если мы сейчас с тобой едем в обратную сторону! – заорал Саша.
– Там же билет на поезд! – соврала она с такой искренней убежденностью, что Саша просто вынужден был вернуться, открыть машину, и Света нашла там наконец свой кошелек. А когда они догнали Андрея, тот вдруг хлопнул себя по лбу…
– Боже! Я же забыл тормозок!
И он вернулся, и Саша снова открывал машину, они впопыхах искали кулек с камелотовскими котлетами и, конечно же, не нашли.
– Вы же все съели по дороге, – чуть слышно простонал Саша.
– Действительно, – фальшивым голосом согласился Андрей и побрел, подневольно побрел к платформе. А поезд в это время, а поезд в это время, а поезд в это время – о, счастье! – медленно-медленно тронулся в сторону Москвы. И проводники захлопывали двери, провожающие суматошно махали руками, а отъезжающие, раздавив о немытые стекла зареванные свои морды, пытались что-то там важное втолковать им напоследок.
– Беги! Успеешь впрыгнуть! – закричал Саша и, схватив сумку, бросился к раскрытой еще двери проплывающего мимо вагона. Но Андрей оказался на пути, и Саша, наткнувшись на него, наконец-то все понял.
– Ну, вы, ребята, даете, – пробормотал он, обессиленно сев на сумку Андрея.
А ребята его не слышали.
А ребята, изо всех сил обхватив друг друга, тыкались друг в друга мокрыми счастливыми лицами.
Надо же, в этой бестолковой, глупой, влюбленной поездке Андрей и выздоровел. Как ничего и не было. Может, вино помогло, а может, все остальное.
И декабрь продолжался.
– Как протекает вживание в Коктебель? – спросила Света, прихлебывая пиво, которым их угостил хозяин этого прекрасного заведения.
– Успешно.
– Всех повидал? Всем показался? Со всеми выпил?
– Жора остался.
– Он звонил. Обещал сюда подойти.
Мимо проносились невидимые за листвой машины, за перегородкой грохотал голос Леши, звякала посудой племянница хозяина, а Андрей и Света сидели в темном углу павильона и наблюдали за протекающей мимо жизнью.
– О чем задумался, Андрюша? – спросила Света.
В разговоре с Андреем у нее установился снисходительный тон, словно переживания, выпавшие на нее этой весной, этим летом, давали ей какое-то преимущество. А Андрей, ничего не переживший, ничего не испытавший, уже этим как бы провинился и потому не мог рассчитывать на равенство.
– А знаешь, о декабре… О том самом, первом нашем декабре.
– Ничего был декабрь… Туманный, правда, ветреный, как мне помнится.
– Тебе больше ничего не помнится?
– А, кроме погоды, было еще что-то? – Света удивленно вскинула брови – о чем это он?
– Да ладно дурака валять… Мне кажется, что в тот декабрь я мог бы поступить и получше.
– Нет, Андрюшенька, – Света с силой раздавила в блюдце окурок. Она продолжала называть его Андрюшенькой, уже этим как бы показывая свое превосходство. – В тот декабрь ты вел себя настолько хорошо, что лучше вести просто невозможно.
– Даже так?
– Лучше ты мог бы вести себя позже. В феврале, марте, апреле, мае… Но и за эти месяцы упрекнуть тебя не в чем. Нормальный мужик… Ты ничего не обещал, я ни о чем не просила… Ты не совершил ничего плохого, недостойного… Просто сделал шаг в сторону. Вот и все. Перешел на параллельные рельсы. До этого мы с тобой шли как бы по одним рельсам, а после декабря пошли по разным… Которые с каждым днем все более друг от дружки удалялись. Ты уехал в многолюдную свою Москву, я осталась в безлюдном, туманном, холодном Коктебеле. После твоего отъезда перебралась из гостиницы в свою квартиру на пятом этаже… Боже, какая же она была холодная. Не только в температурном смысле слова…
– А в каком еще?
– Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы было понятно…
– Да напрягись уж как-нибудь, – с легким раздражением ответил Андрей.
– Не злись, Андрюшенька… Если ты все эти годы не злился, то теперь-то совсем ни к чему… Да и я уже за пределами добра и зла, я теперь неприкосновенная и потому могу быть вредной, капризной, стервозной… А в каком смысле было холодно… ты и сам знаешь, но если уж захотелось услышать это от меня, скажу… В душевном смысле, в духовном, в нравственном… Понимаешь? Слов много, но это все приблизительные слова, не окончательные…
– А Лене, говоришь, было восемь лет?
– Девятый ей шел… В августе будет девять.
– Значит, все-таки декабрь.
– Ну, а что же ты хочешь, Андрюшенька… Для нас с тобой это был крутой декабрь… Мы тогда потеряли всякую осторожность. Особенно ты.
– Почему особенно я?
– Потому – ты обязан был думать об осторожности. Я, конечно, могла кое-что предпринять потом… Спустя какое-то время… Но ты позванивал иногда, слова всякие рисковые произносил, неосторожные слова, этот злополучный декабрь поминал добрым словом… И я размечталась. И получила свое.
– Значит, говоришь, сделал шаг в сторону…
Света его не услышала.
– Но я не жалею. Тогда не жалела и сейчас тоже.
– Напрасно ты мне не сказала с самого начала, напрасно.
– Надо было брать тебя за горло?
– Могла бы взять и за другое место… Кстати, а чего это ты все время называешь меня Андрюшенькой?
– А как же тебя еще называть? Очень подходящее для тебя имя. Ласковое, можно сказать. Стоит только произнести его, и сразу становится ясно, о ком идет речь. И все остальное становится понятным – о чем можно говорить с этим человеком, о чем говорить с ним нет никакого смысла, произнесешь это имя, и виден допустимый уровень откровенности, серьезности, доверительности…
Андрей долго молчал, глядя в зеленый просвет на проносящиеся мимо машины и не видя их. Заходили посетители, заказывали пиво, вяленую рыбу, фисташки, сушеных кальмаров. За зеленой стеной стояла все та же полуденная жара, но здесь, в тени, о ней как-то не думалось.
– Скажи мне, Света… Кто этот человек? – проговорил наконец Андрей.
– И что ты с ним сделаешь?
– Я его убью.
– И все? – разочарованно протянула Света. – Ты его убьешь, и все?!
– А что ты хочешь?
– Я хочу божьей кары.
– Это как?
– Я хочу, чтобы он умирал годами. И чтобы все эти годы он знал, что умирает. И это будет. Это точно будет. Я знаю! – уже шепотом произнесла Света. Взглянув ей в глаза, Андрей готов был отшатнуться – столько в них было решимости.
– И кто это сделает?
– Ты. Ты, Андрей.
– Думаешь, смогу?
– Помнишь тот декабрь? У меня ничего не было в жизни стоящего, кроме того декабря. Понял?! У меня ничего не было в жизни, кроме того декабря! Хочешь откровенно? У тебя ведь тоже ничего лучше не было. Иначе ты не приезжал бы сюда каждый год в надежде, что декабрь повторится. Ничего не повторяется дважды. Ничего, понял?! – Света говорила все громче, но, заметив, что на них обращают внимание, перешла на шепот. – Я не верю, Андрюшенька, что ты ничего не знал про Лену. Не верю. Весь Коктебель знал, а ты не знал?! И никто тебе за все эти годы ничего не сказал, не объяснил, не намекнул? Не верю. Да, я тебе не говорила, я не возникала. И ты продолжал пребывать в счастливом неведении. Другими словами, дураком притворялся. Ты притворялся дураком, а я тебе это позволяла. В память о том декабре. Я и сейчас еще там. Я до сих пор несусь с тобой в той разболтанной машине в Симферополь, к поезду, который отошел от перрона на наших глазах. Я до сих пор пью с тобой каберне из краника в картонной коробке – нам же хватило вина на всю обратную дорогу, помнишь?
– Помню.
– Вот и хорошо. Молодец. – Света устало откинулась на спинку стула и вынула из пачки новую сигарету.
– Ты много куришь, – сказал Андрей.
– И много пью. Поброди по Коктебелю – тебе припомнят много других моих недостатков.
– Ты изменилась, Света.
– Ничуть. Человек вообще не меняется. Просто с переменой обстоятельств проявляются те или иные его качества, которые раньше никак о себе не заявляли, поскольку не было в них надобности. Сейчас из меня полезло это… Я сделалась бесцеремонной, может быть, даже наглой… Эти черты были во мне всегда, но в спящем состоянии. Потом, когда условия моей жизни опять изменятся, они исчезнут и вылезут такие, о которых я сейчас и не догадываюсь. Думаешь, из тебя ничего новенького не показалось?
– Что же из меня вылезло?
– Ты был отчаянный и безрассудный. Это ушло. В тебе была хорошая такая, светлая дерзость… Она тоже исчезла, может быть, растворилась в новых твоих качествах, которые для жизни более необходимы.
– Например?
– Осторожность… Разумеется, в хорошем смысле слова. Практичность. Достойная такая практичность взрослого человека.
– В чем же она проявляется?
– Сегодня утром ты пришел с коньяком… Три звездочки. Раньше ты бы вывернул все карманы, но коньяк взял бы семилетний, одиннадцатилетний… Это не жлобство, не обижайся… Это практичность – чего деньги на ветер бросать… Ты же знаешь, что и тот и другой я выпью одинаково охотно. Мы не виделись год, а ты прошел мимо цветочного базара, и тебе в голову даже не пришло, что неплохо бы цветочек купить захудалый, занюханный какой-нибудь… Были времена, когда ты брал цветы, лучшие из всех имеющихся на прилавке… Помнишь, когда однажды я к тебе в Москву в декабре нагрянула… Ты, конечно, обалдел, но быстро справился с собой и вел себя вполне достойно, хотя у тебя были со мной сложности… Второго декабря не получилось, но… Его и не могло получиться. А вот и Жора пришел… Давай сюда, Жора! Не робей! Давно тебя ждем!
– Друзья мои! Я вас приветствую в этот солнечный день! – с подъемом произнес Жора, подтаскивая стул от соседнего столика. – Как протекает жизнь?
– Вот Света говорит, что она в основном вытекает, – вяло ответил Андрей.
– Что так?
– Размазывает меня по столу, как манную кашу.
– Это она умеет, да, Света? Но ты не переживай – она размажет, она же тебя и в кучку соберет, и форму тебе приличную придаст, и в щечку поцелует. Да, Света?
– Как получится, Жора, как получится.
Жора привычно затиснулся в угол, поставил у ног неизменную свою сумку и, подперев кулаком подбородок, посмотрел на Свету, потом на Андрея.
– Вот вы сидите здесь, беседуете о жизни, как я понимаю…
– О личной жизни, – поправила Света.
– А другой и не бывает, – Жора, кажется, даже удивился ее словам. – Все, что выходит за пределы личной жизни, называется иначе – это уже работа, деятельность. В худшем варианте – прозябание. Есть еще и подыхание, но это тоже личная жизнь.
– А когда личной жизни нет? – спросила Света.
– А вот тогда только и начинается настоящая личная жизнь, – у Жоры была необычная манера говорить – он начинал говорить громко и напористо, а потом переходил на шепот, как бы подчеркивая этим важность заключительных слов и в то же время давая понять, что не для всех предназначены главные его слова. – Когда однажды тебе покажется… с похмелья ли, или еще после каких-либо счастливых потрясений… Так вот, когда тебе покажется, что у тебя нет никакой личной жизни, это означает только одно – твоя личная жизнь слишком напряжена, слишком многозначна или, прости, многоцелевая. И тебе просто хочется покоя.
– Что нового на поэтическом фронте? – Света, кажется, своевременно прервала разоблачительные слова Жоры.
– Захотелось стихов? Их есть у меня…
– Есть и продолжение? – спросил Андрей.
Прощай, мой Коктебель, ты мне не по карману,
В иных краях теперь хмельные песни петь.
Прощай, мой Коктебель, я опасаюсь спьяну,
Вдали от милых мест проститься не успеть…
– Я вижу, Жора, что с личной жизнью у тебя тоже не все в порядке? – спросила Света.
Прощай, мой Карадаг, свободный от охраны,
Очерченных границ, чинов, моральных пут,
Где до сих пор нас ждут граненые стаканы
И тайну прошлых встреч надежно берегут.
– Да, милая девушка… Да! У меня очень плохо с личной жизнью… Но не потому, что мне надоели бесконечные выяснения отношений, ссоры, истерики, ночные телефонные звонки, панические телеграммы, судорожные поездки, все эти аэропорты, вокзалы, причалы… А потому что всего этого мне смертельно не хватает. Открою вам нечто важное… Настоящая личная жизнь наступает, когда с ней не все в порядке. А заканчивается… После тридцати-сорока лет счастливого, безоблачного брака.
– Слава богу, нам это не грозит, – проговорила Света с каким-то нервным смешком.
– Как знать, – произнес Андрей странноватые слова.
Света быстро взглянула на него, кажется, даже легкий испуг промелькнул в ее глазах, и она тут же опустила голову.
– Друзья мои… – Жора помолчал. – Должен сообщить вам печальную новость… Сегодня утром на Кара-даге, недалеко от Чертова Пальца, обнаружен труп девочки. Примерно девяти-десяти лет.
– Боже! – Света прикрыла рот рукой. – И что?
Жора с удивлением посмотрел на нее и молча развел руками.
– Она… Убита? Ножом?
– Не знаю, Света. Знакомый мент только что рассказал. Олег, ты знаешь его. Увезли в Феодосию. Что сказать… Как она ночью оказалась у Чертова Пальца? Девочки наши южные рано начинают чувствовать стремление к личной жизни, о которой мы только что говорили. Может, от экскурсии отбилась… Это случается. Ну что, друзья мои… – Жора поднялся. – Рад был вас повидать… Я убедился, что вы в добром здравии. Некоторые ваши слова меня даже порадовали… Не буду их повторять, чтобы не вспугнуть. Хорошие слова пугливые, как юные красавицы. С ними надо быть осторожнее, не выпускать в пространство без толку… И без присмотра не оставлять. Ни на минуту. Андрей, мы еще увидимся. Я на телефоне, ты тоже. Пока, ребята! – И, подхватив черную свою сумку, которая всегда чуть перекашивала его не слишком могучую фигуру, Жора направился к выходу. Постояв некоторое время, привыкнув к слепящему солнцу, он решительно шагнул на дорогу.
– Уходим? – спросил Андрей.
– Да, пора, – чуть поспешнее, чем нужно, засобиралась Света.
– Не так же быстро! – Дождавшись, когда в зале покажется Леша, Андрей помахал ему рукой – дескать, запиши на меня сколько положено. Тот сделал успокаивающий жест – не переживай, все в порядке.
– Ты согласен с тем, что я тебе сказала? – спросила Света.
– О нашем счастливом декабре? Да… Но кое-что происходило иначе.
– Что именно?
– Знаешь, давай остановимся… Нельзя же все точки расставить за одной кружкой пива, – усмехнулся Андрей. – У тебя сохранились эти воспоминания, у меня… Не только эти. Договорим чуть позже. Походи несколько дней с чувством правоты, ладно?
– Как скажешь. – Света поднялась. – Ты сейчас куда?
– К тебе.
– Да? У меня другие планы. Мы с тобой не договаривались…
– Договоримся. – Андрей взял Свету под локоток, перевел через дорогу. – У тебя дома есть инструменты? Обычные – молоток, плоскогубцы, отвертка? Есть?
– Что-то есть… А зачем тебе?
– Увидишь. – В первом же хозяйственном киоске, рядом с рынком, Андрей купил два дверных замка – внутренний, который вставлялся в дверь, и накладной. Старался выбрать подороже, с причудливыми ключами, которые обеспечивали бы полную надежность замков. Поднявшись на пятый этаж, он, не раздумывая и ничего не объясняя, свинтил со Светиной двери оба замка и вместо них установил новые. Один вставил внутрь двери, второй привинтил к двери со стороны квартиры. После этого попробовал, как закрывается дверь, как срабатывают ключи.
Все действовало четко.
Света все это время молча покуривала на кухне.
– И как это все понимать? – спросила она, когда Андрей закончил работу и положил перед ней ключи.
– А вот так и понимай. Здесь четыре комплекта. Один оставляю тебе, три беру себе.
– Не многовато? Тебе-то зачем три?
– Чтобы ты не вздумала кому-нибудь подарить. Есть у тебя такая привычка. Душа больно широкая. У подружек твои ключи, у друзей… назовем их друзьями, я только сегодня приехал, а у меня в кармане уже твои ключи позвякивают.
– Что же в этом плохого?
– Ты не догадываешься, что по ножу ходишь? Ты думаешь, этот маньяк спокойно спит в своей вонючей кровати только потому, что ты ждешь для него божьей кары? А вдруг ты передумаешь? А вдруг я уговорю тебя показать мне его поганую физиономию? А вдруг милиция докопается и ты как свидетель дашь показания?
– Какой ты умный, Андрюшенька!
– И вот еще что… Давай заканчивать с Андрюшенькой. Нет у тебя повода для этого куража. Нет.
– Ты уверен?
– Да. – Андрей свинтил с колец по одному ключу и положил перед Светой. – Мы еще поговорим о нашем декабре.
– О прошлом декабре?
– Как знать, может, и о будущем язык повернется.
– Думаешь, он будет?
– Обязательно. С нами или без нас, но наступит. Будь осторожна, Света… Я чую шкурой – этот придурок вертится где-то рядом. Пока мы ходили по Коктебелю, он не мелькал в отдалении?
– Почему же в отдалении? – спросила Света, вскинув подбородок, словно подставляя лицо под пощечины. – Он на минутку заглянул к Леше в «Ветерок».
– И видел, как мы покупали замки?
– К тому времени он слинял.