Седов гонялся за фашистами, а те - за Седовым. Карусель вертелась минут двадцать. От напряжения взмокла спина даже у тех, кто с земли следил за этой схваткой в небе. Каково же было Михаилу, ежесекундно подвергавшемуся смертельной опасности! Он, казалось, чудом уходил от огненных трасс. Но вот бой закончился. Семеро немцев не смогли справиться с одним русским богатырем и вслед за подбитым "мессером" повернули на запад.
Седов сумел сесть на своем аэродроме, несмотря на то что его самолет был основательно поклеван вражескими снарядами. Когда "миг" зарулил на стоянку, к нему бросились техники и летчики. Однополчане поздравляли друга с победой, но Михаил был явно чем-то недоволен. "Есть же такие люди, скажи на милость! - невольно подумал я. - Его чествуют, а он хмурится..."
Красноармейцы батальона аэродромного обслуживания приступили к восстановлению взлетно-посадочной полосы: заваливали воронки землей и гравием, утрамбовывали, укатывали. А наши механики и техники начали ремонтировать самолеты, поврежденные осколками снарядов.
- Вишняков, на командный пункт! - позвал меня командир эскадрильи.
На КП уже собрались Маресьев, Демидов, Саломатин, Федоров и Костыгов. Пригласив летчиков сесть, командир полка поставил задачу:
- Приказано выслать на Хортицу шесть самолетов. Нужно нанести удар по живой силе и технике противника. Кроме того, надо вызвать огонь зенитной артиллерии на себя и подавить его штурмовыми действиями. Ведущим группы назначаю Александра Костыгова.
Мы сразу же в деталях обсудили варианты внезапного подхода к цели, определили направление атак и порядок взаимодействия между самолетами и звеньями.
До острова, занятого гитлеровцами, было рукой подать. Шестерка истребителей подошла к нему на бреющем полете и, набрав высоту, атаковала противника. Маневр и удар были настолько неожиданными, что немцы не успели сделать по нашим самолетам ни одного выстрела.
"Повторяем атаку!" - покачиванием крыльев просигналил командир группы. И шестерка И-16 снова вошла в пике.
На этот раз Хортица, словно гигантский ерш, ощетинилась огненными колючками. Каждый из нас уже знал, что такое противозенитный маневр, и умело пользовался им. Делаем третий заход, четвертый... Буйство зенитного огня постепенно сникало. Наконец не стала стрелять ни одна вражеская зенитка, будто были перебиты все орудийные расчеты.
И как раз в это время с левого берега Днепра показалась группа бомбардировщиков. На их бортах алели звезды. Наши! Именно они должны были прилететь и обрушить на врага смертоносный груз. Вслед за бомбардировщиками над Хортицей появились штурмовики, которые тоже нанесли по противнику мощный удар. Внизу бушевало море огня и дыма. Мы вшестером барражировали над островом, ожидая появления немецких истребителей.
Закончив работу, бомбардировщики и штурмовики повернули на восток, а командир нашей группы Александр Костыгов решил ударить по уцелевшим целям. Во время этой атаки шальной снаряд попал в мотор моего самолета. Удар, треск. И... тишина Винт остановился. Трудно управлять самолетом, если не работает двигатель. Что делать? На правом берегу Днепра враги, до левого вряд ли удастся дотянуть. И все же я кое-как повернул "ишачка" на восток и направился к ближайшим плавням.
Скорость и высота катастрофически падали. Только бы не плюхнуться в воду... Вот уже до берега метров сто. Самолет, коснувшись воды, скользит, словно крылатая лодка. Слева и справа зашуршали камыши, внизу что-то зачавкало. Машина проползла на фюзеляже еще несколько метров и остановилась на кочках, поросших жиденькой травой.
Демидов и Саломатин, следившие за моей посадкой, сделали надо мной два круга и ушли. Я вылез из кабины на центроплан и осмотрелся. Вокруг... ни души. Сухой берег находился метрах в тридцати. Надо как-то выбираться из этой трясины. Ступив ногой на ближайшую кочку, я вроде бы почувствовал опору и сделал первый шаг. Но вторая кочка, словно поплавок, утонула в рыжеватой жиже и противно чавкнула. Нога увязла до самого колена. Ого, твердь-то обманчивая... Пришлось ползти по-пластунски.
Мокро, липко, грязно. Барахтаюсь, словно бегемот, в этом вонючем болоте. Сигнал бедствия, что ли, подать? Достаю из кобуры пистолет и делаю несколько выстрелов. В ответ только заквакали лягушки.
- Сволочи! - плюнул я в сторону болотных обитателей.
- Гады, - вдруг подтвердил кто-то человеческим голосом.
Я поднял голову и увидел невдалеке рыжебородого деда. Как потом выяснилось, он пас на берегу коровенку. Услышав выстрелы, решил полюбопытствовать, кто без надобности стреляет.
- Выручайте, - попросил я старика.
Он кинул мне конец веревки, но я не поймал. Второй раз получилось удачнее. Когда подтянулся до сухого места и поднялся, увидел, что одного сапога у меня нет. Лезть обратно в трясину было рискованно...
- Далеко ли дорога на Запорожье? - спросил я у своего спасителя.
- Рядом, парень. Пойдем, покажу.
Хотя я мало-мальски привел себя в порядок, вид у меня остался все-таки невзрачный. Представьте себе верзилу сто девяносто сантиметров ростом, всего измазанного грязью и с одной обутой ногой. И он к тому же голосует, просит остановить машину. Ни один шофер, конечно, не притормозил. Пришлось действовать более решительно...
На аэродром я прибыл как раз в тот момент, когда командир полка майор Баранов объявлял от имени полковника В. А. Судеца благодарность всем участникам налета на остров Хортица. Заслужить поощрение от командира 4-го авиационного корпуса дальнебомбардировочной авиации резерва Главного Командования было большой честью. Имя Судеца уже в первые месяцы войны стало известно многим авиаторам. Владимир Александрович - человек с богатейшей биографией. Службу в ВВС он начал рядовым механиком, затем стал техником самолета, а позже переучился на летчика. Был поочередно командиром экипажа, звена, отряда, командовал эскадрильей, бригадой, дивизией, принимал участие в войне против японских захватчиков и в боях на Карельском перешейке. За образцовое выполнение заданий командования правительство наградило его орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени. Одним словом, это был перспективный авиационный командир.
Опережая события, скажу, что с марта 1943 года и до конца войны генерал В. А. Судец командовал 17-й воздушной армией, летчики которой отличились в сражении на Орловско-Курской дуге, яростно громили танковые и моторизованные части немцев в Донбассе, в Запорожье, Днепропетровске, Кривом Роге и других городах, которые нам пришлось оставить летом 1941 года... "По окончании войны, - шутил Толбухин, - этому летучему командарму нужно поставить золотой памятник и обязательно в комбинации с "кукурузником"{3}.
Впоследствии В. А. Судец стал Героем Советского Союза, Маршалом авиации, Народным Героем Югославии, почетным летчиком МНР и Югославии, почетным гражданином Тирасполя, кавалером тридцати советских и иностранных орденов и медалей.
Впрочем, тогда... тогда я не думал ни о блестящей перспективе комкора Судца, ни тем более об изменчивой кривой своей собственной судьбы. Словно бога умолил техника, чтобы он вместе с товарищами ухитрился вытащить из трясины мой самолет. Летчиков, не имевших машин, называли сиротливо-обидным словом "безлошадник". Представьте себе такую форму приветствия:
- Здорово, безлошадник!
Или насмешливо-снисходительный тон человека, только что возвратившегося с задания:
- Ну, как делишки, безлошадник?
Благо недолго пришлось носить мне это потешно-уничижительное звание. Самолет мой вытащили, а полковые умельцы отремонтировали его и подготовили к новым полетам. Надо сказать, что техники, механики, мотористы, пармовцы работали самоотверженно. Из битых-перебитых машин они каким-то образом собирали более или менее боеспособный "ястребок", и один из бедолаг-безлошадников снова поднимался в небо.
И все же в полку, как и в соседних частях, не хватало самолетов. Чтобы летчики не дисквалифицировались, приходилось порой к одной машине прикреплять двух-трех человек. Один сел - другой полетел. "Миги" и "ишаки" работали, что называется, на износ.
Нелегкое это было время: фронт поглощал и требовал значительно больше боевой техники, чем могла дать страна. В течение двух месяцев невозможно было смонтировать на новом месте эвакуированные авиационные предприятия, а тем более построить новые.
Известно, что в июле - ноябре 1941 года было эвакуировано и размещено на Урале, в Сибири, Поволжье и Казахстане 1523 предприятия, в том числе 1360 крупных, преимущественно военных. На примере эвакуации "Запорожстали", свидетелем которой мне довелось быть, знаю, как это трудно. Почти весь правый берег Днепра занимал неприятель. Демонтаж заводского оборудования, погрузка его на платформы и отправка на восток производились под ударами вражеской артиллерии и авиации. Чтобы ослабить воздействие немецких бомбардировщиков, нам приходилось патрулировать над "Запорожсталью" и железнодорожной станцией, где самоотверженно трудились тысячи рабочих завода и добровольцев Донбасса. Уникальный прокатный стан и около восьми тысяч вагонов вывезенного на Урал черного металла сослужили добрую службу нашей Красной Армии.
Сообщения печати по поводу развертывания военно-промышленного потенциала страны радовали и обнадеживали фронтовиков. С большим подъемом встретили мы, например, известие о том, что Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников знакомых нам заводов Народного комиссариата авиационной промышленности за образцовое выполнение заданий правительства по выпуску авиамоторов и боевых самолетов.
В ответ на титанические усилия тружеников тыла, на их заботу о нуждах авиаторов воздушные бойцы творили чудеса героизма. Во всех соединениях и частях ВВС стало известно имя летчика 74-го штурмового авиационного полка лейтенанта С. И. Колыбина. Во время штурмовки вражеской переправы через Десну в районе Корниловской Гужи (60 км севернее Киева) его самолет был подбит зенитным снарядом. Жертвуя своей жизнью, патриот направил объятую огнем машину в скопление немецкой техники. Землю потряс мощный взрыв. Очаги пожара вызвали панику среди гитлеровцев, большие потери. Лейтенант Колыбин, выброшенный из кабины взрывной волной, остался жив.
Горящий бомбардировщик нацелил на немецкую переправу через Днепр и летчик 81-го авиаполка дальнего действия младший лейтенант И. Т. Вдовенко. Командир и члены его экипажа погибли, но задачу, поставленную командованием, выполнили: мост был разбит.
Об этих и других подвигах авиаторов сообщало Советское информационное бюро, писали армейские, фронтовые и центральные газеты. Они стали достоянием всех воинов, всего народа.
...Из Запорожья мы перелетели в Большой Токмак, расположенный в пятидесяти километрах северо-восточнее Мелитополя. С этого аэродрома полк (вернее, 10-12 экипажей, имевшихся в наличии) летал на правый, а иногда и на левый берег Днепра. В частности, мы штурмовали вражеские войска, пытавшиеся сбить арьергарды наших наземных войск в районе Каховки.
- Ну как там? - кивая на багряное зарево, тревожно спрашивал кто-нибудь из техников.
Летчики бодрились:
- Заправляйте самолет, маршрут прежний - на Каховку.
А что там, на этом плацдарме? Не о нем ли говорят по радио: "Большие потери понесли немцы при попытке переправиться через реку Днепр на одном из участков фронта юго-западного направления... За три дня бойцы майора Седельникова уничтожили свыше 600 немецких солдат, много различного инженерного имущества, сбили два самолета и разгромили противотанковую батарею немцев"{4}. Не там ли сражаются артиллеристы, о которых сообщается: "Батарея лейтенанта Петруничева, обороняя левый берег Днепра, за последние три дня сорвала четыре попытки немцев навести переправы. Огнем батареи уничтожено до 500 солдат и офицеров, 45 автомашин, три зенитные пулеметные установки, несколько танков и большое количество саперного инвентаря"{5}.
Днепр велик; на всем протяжении его от Херсона до Киева и выше кипят бои не на жизнь, а на смерть. Летишь над рекой и видишь: чего только нет в ней. Несут могучие воды к днепровскому лиману, к Черному морю полузатопленные, обгоревшие и во многих местах пробитые свинцом лодки, баркасы и другие судна, обуглившиеся бревна плотов, мостовых ферм и настилов, скелеты самолетов, разбитые повозки, разные принадлежности убитых солдат и трупы людей, принявших правую и неправую смерть...
В нашем полку все больше и больше безлошадников. Настал день, когда по тревоге взлетело всего шесть самолетов. На аэродроме остался один неисправный И-16 и несколько других покалеченных машин соседних полков. Шестерка взяла курс в район Кочкаровки, чтобы нанести штурмовой удар по скоплению вражеских войск. Остальные летчики, в том числе и я, с хорошей завистью смотрели на удаляющиеся самолеты, мысленно желали друзьям благополучного возвращения, чтобы самим сесть в еще не остывшие кабины и лететь в бой.
С запада появились три тяжелых трехмоторных бомбардировщика типа "Фокке-Вульф", шедших в сопровождении шести истребителей Ме-109. Куда и зачем они летят? Высыпать фугасные бомбы на наш аэродром? А может быть, пойдут дальше, на восток, чтобы разбомбить мост через реку Молочная, или железнодорожную станцию Старый Крым, или пристань в Мариуполе... К нашему счастью, фашисты напоролись на огонь какой-то зенитной части. Один "фоккер" развалился в воздухе, остальные, довернув южнее, стали разворачиваться в нашу сторону.
- Э-эй, - услышали мы чей-то крик, долетавший от неисправного И-16.
Обернувшись, увидели механика, призывно махавшего рукой. А техник уже запустил мотор и проверял его работу на всех режимах. Быстрее всех сообразил, в чем дело, Михаил Круглов. Он рванулся к самолету и через минуту уже сидел в кабине. Оказывается, машину только что отремонтировали.
Вскоре Круглов взмыл в воздух и пошел навстречу группе немецких самолетов. Не обращая внимания на шестерку "мессершмиттов", Михаил с ходу атаковал трехмоторные гиганты. Сманеврировав, сделал второй заход, потом третий. Все, кто находился на аэродроме, с восхищением следили за действиями мастера воздушного боя. Не уступавший в силе богатырю Седову, Круглов на земле был нетороплив и степенен. А теперь вот, гляди, каким резвым оказался. Акробатом крутится среди восьми вражеских самолетов.
Опасаясь быть сбитыми, "фокке-вульфы" беспорядочно сбросили бомбы и повернули на запад. Тем временем три Ме-109 несколько отошли и со стороны солнца бросились на И-16. Однако Михаил не растерялся, умело вышел из-под вражеского удара и, оказавшись в хвосте у "мессера", открыл по нему огонь. Задымив, немецкий истребитель со снижением пошел к Днепру. Круглое устремился в погоню, чтобы добить его, и тут допустил ошибку: забыл об осмотрительности. Один из фашистов не преминул воспользоваться ею и длинной пушечной очередью поджег "ишачок". Каждый из нас тяжело вздохнул. Предупредить товарища об опасности мы не могли: на И-16 не было радиоаппаратуры.
Михаил выпрыгнул с парашютом, но второй "мессер" открыл по нему огонь и перебил вытяжной трос. Так и упал на землю наш герой, держа в правой руке скобу с обрывком троса...
За три месяца мы сбили в воздушных боях 17 вражеских самолетов, а сами недосчитались четырех. Соотношение потерь свидетельствует о мужестве и мастерстве наших летчиков, об их моральном и физическом превосходстве над фашистскими выкормышами. Однако никакая убыль в стане противника не могла нас утешить. Больно терять товарищей, боевых побратимов, ибо, как сказал поэт, "богатство мое составляют друзья".
Уже наступала осень, когда стало известно, что наш полк отправляют в тыл для переучивания. Это известие и радовало, и огорчало. Радовало потому, что получим самые совершенные машины и с новыми силами будем драться против ненавистного врага. Огорчало сознание того, что теперь, когда мы стали обстрелянными бойцами, именно нас, а не других летчиков, направляют в тыл.
Населенный пункт, куда мы прибыли, находился на берегу Волги. Здесь расквартировались и приступили к изучению новой материальной части. Было два типа истребителей - Як-1 и МиГ-3. Мне пришлось овладевать "мигом". Этот истребитель поступил на вооружение в 1941 году. Он имел мотор водяного охлаждения мощностью 1200 лошадиных сил, развивал скорость свыше 620 км/час. Потолок его составлял двенадцать тысяч метров, дальность до тысячи километров. Вооружен он был двумя пулеметами ШКАС и одним крупнокалиберным системы Березина. Бомбовая нагрузка достигала 200 килограммов.
Семья летчиков-фронтовиков пополнялась выпускниками школ - сержантами. Кое-кого из "стариков" переводили в другие части с повышением: командир экипажа получал звено, а из звена уходили в отряды или эскадрильи. Совершенно неожиданно меня тоже вырвали из родного полка - вручили предписание убыть в отдельную авиационную эскадрилью ПВО...
Ох, как тяжело было расставаться с однополчанами, с которыми вместе начал воевать, облетел десятки фронтовых аэродромов, не раз ходил на боевые задания, радовался победам и горевал над могилами друзей!.. Борис Еремин, Алексей Маресьев, Николай Демидов, Владимир Балашов, Михаил Седов, Алексей Саломатин и Александр Костыгов снова улетали на фронт с майором Барановым. А меня оставляли в тылу, на волжском берегу.
- За что, - спрашиваю у командира полка, - отправляют в обоз?
- Какой обоз? - удивился Николай Иванович. - Разве охрана стратегического моста через крупнейшую водную магистраль мира - это обоз? А знаете ли вы, какие там есть другие объекты государственной важности? Нет? Тогда нечего хныкать. У меня попросили лучшего командира звена с перспективой повысить его в должности, мастера стрельбы по воздушным и наземным целям, отличного навигатора и... и, - Баранов даже начал заикаться от волнения. - Уж не ошибся ли я?
Своими сомнениями майор ошеломил меня. "Или в самом деле ненадежный человек?" - подумал о себе. От такой мысли стало жарко. И зачем затевал разговор? Вот оставят здесь и радуйся. Никакие заверения в патриотизме не помогут...
Заметив мое смущение, Николай Иванович чуть поубавил гнев и сказал на прощание:
- Там, на Волге, воздушный пост не менее важен, чем на Левобережной Украине. Тыл и фронт доверяют вам ключи от серединного неба Родины. Берегите его как зеницу ока.
Наши пути разошлись. Полк улетел на запад, я - на восток.
Глава третья.
Новые друзья
На площадке, расположенной на волжском берегу, стояло девять истребителей и примерно столько же учебных самолетов. Это были машины Отдельной эскадрильи, в которую меня назначили командиром звена. Делая круг, заметил на старте нескольких человек. Они, видимо, пристально наблюдали за мной: что, мол, за новичок пожаловал к нам... Постарался оставить о себе хорошее впечатление: расчет и посадку произвел с предельной четкостью. Внимательно следил за пробегом и рулением, чтобы не было никаких отклонений.
Едва успел выбраться из кабины, как увидел слева группу людей. Ни одного знакомого лица. Кому докладывать? Смотрю, впереди стоит летчик в кожанке. На каждой петлице по три "кубаря" - так в просторечии называли знаки отличия командиров. Докладываю:
- Товарищ старший лейтенант, согласно предписанию младший лейтенант Вишняков прибыл для дальнейшего прохождения службы!
- Здравствуйте. Заместитель командира эскадрильи Стоянов, - назвал себя человек в реглане с коричневым цигейковым воротником. - Как долетели?
- Нормально. Волга - отличный ориентир.
- По посадке заметно, что вы были инструктором в летной школе. Не так ли? - полюбопытствовал Стоянов.
- Да, в Батайской.
- Значит, нашего полку прибыло, - весело произнес лейтенант, находившийся рядом со Стояновым.
- Соболев. Тоже в прошлом инструктор, - кивнул в сторону лейтенанта заместитель командира эскадрильи. - Знакомьтесь.
- Костя, - шагнул тот навстречу. Затем добавил: - Командир звена.
Кажется, сразу же познакомился со всеми людьми эскадрильи. Молоденький сержант, судя по всему - механик, спросил:
- А вы на фронте были?
- Пришлось повоевать.
Слово "повоевать" как магнит стянуло вокруг меня новых друзей. Видимо, никто из них еще не видел войны.
- Фронтовик!
- Воевал!
- Дрался с фашистами, - зашептали люди.
- Расскажите, - снова подал голос сержант, - как вы там...
В разговор вступил Стоянов:
- Я думаю, успеем еще побеседовать. Пусть отдохнет человек после полета, осмотрится, обвыкнет немного.
Все согласились с ним. Вероятно, старший лейтенант пользовался уважением и авторитетом.
- Идемте в штаб, - сказал мне Стоянов, - там же рядом и общежитие летчиков.
Личный состав эскадрильи размещался в трех небольших домиках, прилепившихся к волжскому обрывистому берегу. В течение двадцати минут, пока шли туда, старший лейтенант рассказал кое-что о себе и сослуживцах, о задаче, которую выполняет часть, ибо эскадрилья была Отдельной.
Звали Стоянова Александром. Он сразу же производил впечатление простодушного и даже веселого человека. Ростом был невысок, головой едва доставал до моего плеча, но жилист и крепок, словно дубок. Позже узнал, что он любил аккуратно одеваться, ежедневно брился, регулярно подшивал свежие подворотнички.
- Поблажку дашь себе - привыкнешь к небрежности. А от нее до нерадения один шаг, - говорил Стоянов. - Можно ли от людей требовать дисциплины и порядка, если сам в этом не тверд!
Так он преподал мне урок требовательности. Для чего? Видимо, опасался, как бы фронтовой "дух вольности" не повлиял на эскадрилью, летчики которой мечтали о боевой работе. Сам Стоянов успел побывать в боях еще раньше меня дрался с японскими самураями два года тому назад. Затем по какой-то причине уволился в запас, а с началом этой войны вновь был призван в армию.
Я постарался развеять опасения замкомэска: инструкторская работа до войны и фронтовой опыт давали мне право на это.
- Извини, обижать не хотел, - ответил Александр, незаметно - перейдя на "ты", - но лучше упредить нежелательные последствия, нежели потом упрекать себя за них.
Он посмотрел на меня снизу вверх и как-то виновато улыбнулся. Улыбка, хотя и добрая, почему-то не шла к его курносому лицу.
Может быть, поэтому, как я позже узнал, Стоянов улыбался редко.
В штабе, куда мы пришли, никого не было, кроме писаря. Встав из-за стола, красноармеец козырнул нам и хотел было выключить радио.
- Не надо, - остановил его старший лейтенант. - Послушаем.
Сели, распахнулись, сняли головные уборы. В штабе было довольно тепло и относительно уютно.
- Ну, что там? - Стоянов посмотрел на черный круг динамика.
- Ростовское, клинское, волоколамское и тульское направления, - с готовностью ответил красноармеец, снова поднявшийся из-за стола. - А сейчас...
Стоянов махнул рукой, и писарь умолк, сел на табуретку. О чем сообщалось сейчас, мы услышали сами:
"Из оккупированных районов Орловской области поступают сведения о чудовищных злодеяниях фашистских извергов. В районе реки Сож немецкий патруль задержал семь колхозников. У одного из них оказалась справка о том, что он является членом колхоза "Красный партизан". Слово "партизан" привело фашистов в ярость. Все семь колхозников были расстреляны на месте. Гитлеровцы разграбили и сожгли деревни Ольговка и Калиновка только за то, что крестьяне этих деревень пытались воспрепятствовать грабежам. В селе Рогово, Почепского сельсовета, группа фашистов изнасиловала Прудникову, председателя колхоза имени Кирова. Надругавшись над женщиной, гитлеровские людоеды повесили ее..."
Красноармеец вырвал вилку радиошнура из розетки.
- Что так? - вскинул брови Стоянов.
- Мои места, - вздохнул парень и опустил повлажневшие глаза.
Стоянов посуровел, сочувственно покачал головой и тихо, раздельно произнес:
- Вот беда-то какая...
Под его рукой хрустнуло пресс-папье из искусственного стекла. Нервничает. Думает, пожалуй, о том же, о чем и я: на фронт бы сейчас, чтобы лично отомстить врагу за лихо, причиненное орловчанам. Да только ли им? Много нашей земли захватили оккупанты, много натворили черных дел... и будут сеять смерть до тех пор, пока не прогоним их восвояси. Такова натура любого захватчика, а фашистских головорезов - в особенности.
- Ладно, - Стоянов отодвинул в сторону сломанное пресс-папье, - за все с ними сочтемся... А пока, Петр, - назвал он красноармейца по имени, поставь на все виды довольствия командира звена Вишнякова.
Уладив с документами, пошли в общежитие. Оно оказалось тесноватым, но чистым.
- Вот здесь будешь отдыхать, - указал Стоянов на одну из десяти железных коек, - рядом со мной.
На столе, стоявшем на середине комнаты, лежала газета недельной давности. Свежие, должно быть, унесли на аэродром. В этой старой газете кто-то подчеркнул красным карандашом: "Гитлеровские бандиты установили в Орле, в центре города, виселицу... Учитель тов. Варламов говорит: "На многих улицах Орла лежат неубранные трупы невинно замученных и казненных людей. Фашистские негодяи останавливают прохожих, срывают с них теплую одежду, обувь, забирают деньги и ценные вещи. При малейшем протесте тут же расстреливают ограбленных..."
Седов сумел сесть на своем аэродроме, несмотря на то что его самолет был основательно поклеван вражескими снарядами. Когда "миг" зарулил на стоянку, к нему бросились техники и летчики. Однополчане поздравляли друга с победой, но Михаил был явно чем-то недоволен. "Есть же такие люди, скажи на милость! - невольно подумал я. - Его чествуют, а он хмурится..."
Красноармейцы батальона аэродромного обслуживания приступили к восстановлению взлетно-посадочной полосы: заваливали воронки землей и гравием, утрамбовывали, укатывали. А наши механики и техники начали ремонтировать самолеты, поврежденные осколками снарядов.
- Вишняков, на командный пункт! - позвал меня командир эскадрильи.
На КП уже собрались Маресьев, Демидов, Саломатин, Федоров и Костыгов. Пригласив летчиков сесть, командир полка поставил задачу:
- Приказано выслать на Хортицу шесть самолетов. Нужно нанести удар по живой силе и технике противника. Кроме того, надо вызвать огонь зенитной артиллерии на себя и подавить его штурмовыми действиями. Ведущим группы назначаю Александра Костыгова.
Мы сразу же в деталях обсудили варианты внезапного подхода к цели, определили направление атак и порядок взаимодействия между самолетами и звеньями.
До острова, занятого гитлеровцами, было рукой подать. Шестерка истребителей подошла к нему на бреющем полете и, набрав высоту, атаковала противника. Маневр и удар были настолько неожиданными, что немцы не успели сделать по нашим самолетам ни одного выстрела.
"Повторяем атаку!" - покачиванием крыльев просигналил командир группы. И шестерка И-16 снова вошла в пике.
На этот раз Хортица, словно гигантский ерш, ощетинилась огненными колючками. Каждый из нас уже знал, что такое противозенитный маневр, и умело пользовался им. Делаем третий заход, четвертый... Буйство зенитного огня постепенно сникало. Наконец не стала стрелять ни одна вражеская зенитка, будто были перебиты все орудийные расчеты.
И как раз в это время с левого берега Днепра показалась группа бомбардировщиков. На их бортах алели звезды. Наши! Именно они должны были прилететь и обрушить на врага смертоносный груз. Вслед за бомбардировщиками над Хортицей появились штурмовики, которые тоже нанесли по противнику мощный удар. Внизу бушевало море огня и дыма. Мы вшестером барражировали над островом, ожидая появления немецких истребителей.
Закончив работу, бомбардировщики и штурмовики повернули на восток, а командир нашей группы Александр Костыгов решил ударить по уцелевшим целям. Во время этой атаки шальной снаряд попал в мотор моего самолета. Удар, треск. И... тишина Винт остановился. Трудно управлять самолетом, если не работает двигатель. Что делать? На правом берегу Днепра враги, до левого вряд ли удастся дотянуть. И все же я кое-как повернул "ишачка" на восток и направился к ближайшим плавням.
Скорость и высота катастрофически падали. Только бы не плюхнуться в воду... Вот уже до берега метров сто. Самолет, коснувшись воды, скользит, словно крылатая лодка. Слева и справа зашуршали камыши, внизу что-то зачавкало. Машина проползла на фюзеляже еще несколько метров и остановилась на кочках, поросших жиденькой травой.
Демидов и Саломатин, следившие за моей посадкой, сделали надо мной два круга и ушли. Я вылез из кабины на центроплан и осмотрелся. Вокруг... ни души. Сухой берег находился метрах в тридцати. Надо как-то выбираться из этой трясины. Ступив ногой на ближайшую кочку, я вроде бы почувствовал опору и сделал первый шаг. Но вторая кочка, словно поплавок, утонула в рыжеватой жиже и противно чавкнула. Нога увязла до самого колена. Ого, твердь-то обманчивая... Пришлось ползти по-пластунски.
Мокро, липко, грязно. Барахтаюсь, словно бегемот, в этом вонючем болоте. Сигнал бедствия, что ли, подать? Достаю из кобуры пистолет и делаю несколько выстрелов. В ответ только заквакали лягушки.
- Сволочи! - плюнул я в сторону болотных обитателей.
- Гады, - вдруг подтвердил кто-то человеческим голосом.
Я поднял голову и увидел невдалеке рыжебородого деда. Как потом выяснилось, он пас на берегу коровенку. Услышав выстрелы, решил полюбопытствовать, кто без надобности стреляет.
- Выручайте, - попросил я старика.
Он кинул мне конец веревки, но я не поймал. Второй раз получилось удачнее. Когда подтянулся до сухого места и поднялся, увидел, что одного сапога у меня нет. Лезть обратно в трясину было рискованно...
- Далеко ли дорога на Запорожье? - спросил я у своего спасителя.
- Рядом, парень. Пойдем, покажу.
Хотя я мало-мальски привел себя в порядок, вид у меня остался все-таки невзрачный. Представьте себе верзилу сто девяносто сантиметров ростом, всего измазанного грязью и с одной обутой ногой. И он к тому же голосует, просит остановить машину. Ни один шофер, конечно, не притормозил. Пришлось действовать более решительно...
На аэродром я прибыл как раз в тот момент, когда командир полка майор Баранов объявлял от имени полковника В. А. Судеца благодарность всем участникам налета на остров Хортица. Заслужить поощрение от командира 4-го авиационного корпуса дальнебомбардировочной авиации резерва Главного Командования было большой честью. Имя Судеца уже в первые месяцы войны стало известно многим авиаторам. Владимир Александрович - человек с богатейшей биографией. Службу в ВВС он начал рядовым механиком, затем стал техником самолета, а позже переучился на летчика. Был поочередно командиром экипажа, звена, отряда, командовал эскадрильей, бригадой, дивизией, принимал участие в войне против японских захватчиков и в боях на Карельском перешейке. За образцовое выполнение заданий командования правительство наградило его орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени. Одним словом, это был перспективный авиационный командир.
Опережая события, скажу, что с марта 1943 года и до конца войны генерал В. А. Судец командовал 17-й воздушной армией, летчики которой отличились в сражении на Орловско-Курской дуге, яростно громили танковые и моторизованные части немцев в Донбассе, в Запорожье, Днепропетровске, Кривом Роге и других городах, которые нам пришлось оставить летом 1941 года... "По окончании войны, - шутил Толбухин, - этому летучему командарму нужно поставить золотой памятник и обязательно в комбинации с "кукурузником"{3}.
Впоследствии В. А. Судец стал Героем Советского Союза, Маршалом авиации, Народным Героем Югославии, почетным летчиком МНР и Югославии, почетным гражданином Тирасполя, кавалером тридцати советских и иностранных орденов и медалей.
Впрочем, тогда... тогда я не думал ни о блестящей перспективе комкора Судца, ни тем более об изменчивой кривой своей собственной судьбы. Словно бога умолил техника, чтобы он вместе с товарищами ухитрился вытащить из трясины мой самолет. Летчиков, не имевших машин, называли сиротливо-обидным словом "безлошадник". Представьте себе такую форму приветствия:
- Здорово, безлошадник!
Или насмешливо-снисходительный тон человека, только что возвратившегося с задания:
- Ну, как делишки, безлошадник?
Благо недолго пришлось носить мне это потешно-уничижительное звание. Самолет мой вытащили, а полковые умельцы отремонтировали его и подготовили к новым полетам. Надо сказать, что техники, механики, мотористы, пармовцы работали самоотверженно. Из битых-перебитых машин они каким-то образом собирали более или менее боеспособный "ястребок", и один из бедолаг-безлошадников снова поднимался в небо.
И все же в полку, как и в соседних частях, не хватало самолетов. Чтобы летчики не дисквалифицировались, приходилось порой к одной машине прикреплять двух-трех человек. Один сел - другой полетел. "Миги" и "ишаки" работали, что называется, на износ.
Нелегкое это было время: фронт поглощал и требовал значительно больше боевой техники, чем могла дать страна. В течение двух месяцев невозможно было смонтировать на новом месте эвакуированные авиационные предприятия, а тем более построить новые.
Известно, что в июле - ноябре 1941 года было эвакуировано и размещено на Урале, в Сибири, Поволжье и Казахстане 1523 предприятия, в том числе 1360 крупных, преимущественно военных. На примере эвакуации "Запорожстали", свидетелем которой мне довелось быть, знаю, как это трудно. Почти весь правый берег Днепра занимал неприятель. Демонтаж заводского оборудования, погрузка его на платформы и отправка на восток производились под ударами вражеской артиллерии и авиации. Чтобы ослабить воздействие немецких бомбардировщиков, нам приходилось патрулировать над "Запорожсталью" и железнодорожной станцией, где самоотверженно трудились тысячи рабочих завода и добровольцев Донбасса. Уникальный прокатный стан и около восьми тысяч вагонов вывезенного на Урал черного металла сослужили добрую службу нашей Красной Армии.
Сообщения печати по поводу развертывания военно-промышленного потенциала страны радовали и обнадеживали фронтовиков. С большим подъемом встретили мы, например, известие о том, что Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников знакомых нам заводов Народного комиссариата авиационной промышленности за образцовое выполнение заданий правительства по выпуску авиамоторов и боевых самолетов.
В ответ на титанические усилия тружеников тыла, на их заботу о нуждах авиаторов воздушные бойцы творили чудеса героизма. Во всех соединениях и частях ВВС стало известно имя летчика 74-го штурмового авиационного полка лейтенанта С. И. Колыбина. Во время штурмовки вражеской переправы через Десну в районе Корниловской Гужи (60 км севернее Киева) его самолет был подбит зенитным снарядом. Жертвуя своей жизнью, патриот направил объятую огнем машину в скопление немецкой техники. Землю потряс мощный взрыв. Очаги пожара вызвали панику среди гитлеровцев, большие потери. Лейтенант Колыбин, выброшенный из кабины взрывной волной, остался жив.
Горящий бомбардировщик нацелил на немецкую переправу через Днепр и летчик 81-го авиаполка дальнего действия младший лейтенант И. Т. Вдовенко. Командир и члены его экипажа погибли, но задачу, поставленную командованием, выполнили: мост был разбит.
Об этих и других подвигах авиаторов сообщало Советское информационное бюро, писали армейские, фронтовые и центральные газеты. Они стали достоянием всех воинов, всего народа.
...Из Запорожья мы перелетели в Большой Токмак, расположенный в пятидесяти километрах северо-восточнее Мелитополя. С этого аэродрома полк (вернее, 10-12 экипажей, имевшихся в наличии) летал на правый, а иногда и на левый берег Днепра. В частности, мы штурмовали вражеские войска, пытавшиеся сбить арьергарды наших наземных войск в районе Каховки.
- Ну как там? - кивая на багряное зарево, тревожно спрашивал кто-нибудь из техников.
Летчики бодрились:
- Заправляйте самолет, маршрут прежний - на Каховку.
А что там, на этом плацдарме? Не о нем ли говорят по радио: "Большие потери понесли немцы при попытке переправиться через реку Днепр на одном из участков фронта юго-западного направления... За три дня бойцы майора Седельникова уничтожили свыше 600 немецких солдат, много различного инженерного имущества, сбили два самолета и разгромили противотанковую батарею немцев"{4}. Не там ли сражаются артиллеристы, о которых сообщается: "Батарея лейтенанта Петруничева, обороняя левый берег Днепра, за последние три дня сорвала четыре попытки немцев навести переправы. Огнем батареи уничтожено до 500 солдат и офицеров, 45 автомашин, три зенитные пулеметные установки, несколько танков и большое количество саперного инвентаря"{5}.
Днепр велик; на всем протяжении его от Херсона до Киева и выше кипят бои не на жизнь, а на смерть. Летишь над рекой и видишь: чего только нет в ней. Несут могучие воды к днепровскому лиману, к Черному морю полузатопленные, обгоревшие и во многих местах пробитые свинцом лодки, баркасы и другие судна, обуглившиеся бревна плотов, мостовых ферм и настилов, скелеты самолетов, разбитые повозки, разные принадлежности убитых солдат и трупы людей, принявших правую и неправую смерть...
В нашем полку все больше и больше безлошадников. Настал день, когда по тревоге взлетело всего шесть самолетов. На аэродроме остался один неисправный И-16 и несколько других покалеченных машин соседних полков. Шестерка взяла курс в район Кочкаровки, чтобы нанести штурмовой удар по скоплению вражеских войск. Остальные летчики, в том числе и я, с хорошей завистью смотрели на удаляющиеся самолеты, мысленно желали друзьям благополучного возвращения, чтобы самим сесть в еще не остывшие кабины и лететь в бой.
С запада появились три тяжелых трехмоторных бомбардировщика типа "Фокке-Вульф", шедших в сопровождении шести истребителей Ме-109. Куда и зачем они летят? Высыпать фугасные бомбы на наш аэродром? А может быть, пойдут дальше, на восток, чтобы разбомбить мост через реку Молочная, или железнодорожную станцию Старый Крым, или пристань в Мариуполе... К нашему счастью, фашисты напоролись на огонь какой-то зенитной части. Один "фоккер" развалился в воздухе, остальные, довернув южнее, стали разворачиваться в нашу сторону.
- Э-эй, - услышали мы чей-то крик, долетавший от неисправного И-16.
Обернувшись, увидели механика, призывно махавшего рукой. А техник уже запустил мотор и проверял его работу на всех режимах. Быстрее всех сообразил, в чем дело, Михаил Круглов. Он рванулся к самолету и через минуту уже сидел в кабине. Оказывается, машину только что отремонтировали.
Вскоре Круглов взмыл в воздух и пошел навстречу группе немецких самолетов. Не обращая внимания на шестерку "мессершмиттов", Михаил с ходу атаковал трехмоторные гиганты. Сманеврировав, сделал второй заход, потом третий. Все, кто находился на аэродроме, с восхищением следили за действиями мастера воздушного боя. Не уступавший в силе богатырю Седову, Круглов на земле был нетороплив и степенен. А теперь вот, гляди, каким резвым оказался. Акробатом крутится среди восьми вражеских самолетов.
Опасаясь быть сбитыми, "фокке-вульфы" беспорядочно сбросили бомбы и повернули на запад. Тем временем три Ме-109 несколько отошли и со стороны солнца бросились на И-16. Однако Михаил не растерялся, умело вышел из-под вражеского удара и, оказавшись в хвосте у "мессера", открыл по нему огонь. Задымив, немецкий истребитель со снижением пошел к Днепру. Круглое устремился в погоню, чтобы добить его, и тут допустил ошибку: забыл об осмотрительности. Один из фашистов не преминул воспользоваться ею и длинной пушечной очередью поджег "ишачок". Каждый из нас тяжело вздохнул. Предупредить товарища об опасности мы не могли: на И-16 не было радиоаппаратуры.
Михаил выпрыгнул с парашютом, но второй "мессер" открыл по нему огонь и перебил вытяжной трос. Так и упал на землю наш герой, держа в правой руке скобу с обрывком троса...
За три месяца мы сбили в воздушных боях 17 вражеских самолетов, а сами недосчитались четырех. Соотношение потерь свидетельствует о мужестве и мастерстве наших летчиков, об их моральном и физическом превосходстве над фашистскими выкормышами. Однако никакая убыль в стане противника не могла нас утешить. Больно терять товарищей, боевых побратимов, ибо, как сказал поэт, "богатство мое составляют друзья".
Уже наступала осень, когда стало известно, что наш полк отправляют в тыл для переучивания. Это известие и радовало, и огорчало. Радовало потому, что получим самые совершенные машины и с новыми силами будем драться против ненавистного врага. Огорчало сознание того, что теперь, когда мы стали обстрелянными бойцами, именно нас, а не других летчиков, направляют в тыл.
Населенный пункт, куда мы прибыли, находился на берегу Волги. Здесь расквартировались и приступили к изучению новой материальной части. Было два типа истребителей - Як-1 и МиГ-3. Мне пришлось овладевать "мигом". Этот истребитель поступил на вооружение в 1941 году. Он имел мотор водяного охлаждения мощностью 1200 лошадиных сил, развивал скорость свыше 620 км/час. Потолок его составлял двенадцать тысяч метров, дальность до тысячи километров. Вооружен он был двумя пулеметами ШКАС и одним крупнокалиберным системы Березина. Бомбовая нагрузка достигала 200 килограммов.
Семья летчиков-фронтовиков пополнялась выпускниками школ - сержантами. Кое-кого из "стариков" переводили в другие части с повышением: командир экипажа получал звено, а из звена уходили в отряды или эскадрильи. Совершенно неожиданно меня тоже вырвали из родного полка - вручили предписание убыть в отдельную авиационную эскадрилью ПВО...
Ох, как тяжело было расставаться с однополчанами, с которыми вместе начал воевать, облетел десятки фронтовых аэродромов, не раз ходил на боевые задания, радовался победам и горевал над могилами друзей!.. Борис Еремин, Алексей Маресьев, Николай Демидов, Владимир Балашов, Михаил Седов, Алексей Саломатин и Александр Костыгов снова улетали на фронт с майором Барановым. А меня оставляли в тылу, на волжском берегу.
- За что, - спрашиваю у командира полка, - отправляют в обоз?
- Какой обоз? - удивился Николай Иванович. - Разве охрана стратегического моста через крупнейшую водную магистраль мира - это обоз? А знаете ли вы, какие там есть другие объекты государственной важности? Нет? Тогда нечего хныкать. У меня попросили лучшего командира звена с перспективой повысить его в должности, мастера стрельбы по воздушным и наземным целям, отличного навигатора и... и, - Баранов даже начал заикаться от волнения. - Уж не ошибся ли я?
Своими сомнениями майор ошеломил меня. "Или в самом деле ненадежный человек?" - подумал о себе. От такой мысли стало жарко. И зачем затевал разговор? Вот оставят здесь и радуйся. Никакие заверения в патриотизме не помогут...
Заметив мое смущение, Николай Иванович чуть поубавил гнев и сказал на прощание:
- Там, на Волге, воздушный пост не менее важен, чем на Левобережной Украине. Тыл и фронт доверяют вам ключи от серединного неба Родины. Берегите его как зеницу ока.
Наши пути разошлись. Полк улетел на запад, я - на восток.
Глава третья.
Новые друзья
На площадке, расположенной на волжском берегу, стояло девять истребителей и примерно столько же учебных самолетов. Это были машины Отдельной эскадрильи, в которую меня назначили командиром звена. Делая круг, заметил на старте нескольких человек. Они, видимо, пристально наблюдали за мной: что, мол, за новичок пожаловал к нам... Постарался оставить о себе хорошее впечатление: расчет и посадку произвел с предельной четкостью. Внимательно следил за пробегом и рулением, чтобы не было никаких отклонений.
Едва успел выбраться из кабины, как увидел слева группу людей. Ни одного знакомого лица. Кому докладывать? Смотрю, впереди стоит летчик в кожанке. На каждой петлице по три "кубаря" - так в просторечии называли знаки отличия командиров. Докладываю:
- Товарищ старший лейтенант, согласно предписанию младший лейтенант Вишняков прибыл для дальнейшего прохождения службы!
- Здравствуйте. Заместитель командира эскадрильи Стоянов, - назвал себя человек в реглане с коричневым цигейковым воротником. - Как долетели?
- Нормально. Волга - отличный ориентир.
- По посадке заметно, что вы были инструктором в летной школе. Не так ли? - полюбопытствовал Стоянов.
- Да, в Батайской.
- Значит, нашего полку прибыло, - весело произнес лейтенант, находившийся рядом со Стояновым.
- Соболев. Тоже в прошлом инструктор, - кивнул в сторону лейтенанта заместитель командира эскадрильи. - Знакомьтесь.
- Костя, - шагнул тот навстречу. Затем добавил: - Командир звена.
Кажется, сразу же познакомился со всеми людьми эскадрильи. Молоденький сержант, судя по всему - механик, спросил:
- А вы на фронте были?
- Пришлось повоевать.
Слово "повоевать" как магнит стянуло вокруг меня новых друзей. Видимо, никто из них еще не видел войны.
- Фронтовик!
- Воевал!
- Дрался с фашистами, - зашептали люди.
- Расскажите, - снова подал голос сержант, - как вы там...
В разговор вступил Стоянов:
- Я думаю, успеем еще побеседовать. Пусть отдохнет человек после полета, осмотрится, обвыкнет немного.
Все согласились с ним. Вероятно, старший лейтенант пользовался уважением и авторитетом.
- Идемте в штаб, - сказал мне Стоянов, - там же рядом и общежитие летчиков.
Личный состав эскадрильи размещался в трех небольших домиках, прилепившихся к волжскому обрывистому берегу. В течение двадцати минут, пока шли туда, старший лейтенант рассказал кое-что о себе и сослуживцах, о задаче, которую выполняет часть, ибо эскадрилья была Отдельной.
Звали Стоянова Александром. Он сразу же производил впечатление простодушного и даже веселого человека. Ростом был невысок, головой едва доставал до моего плеча, но жилист и крепок, словно дубок. Позже узнал, что он любил аккуратно одеваться, ежедневно брился, регулярно подшивал свежие подворотнички.
- Поблажку дашь себе - привыкнешь к небрежности. А от нее до нерадения один шаг, - говорил Стоянов. - Можно ли от людей требовать дисциплины и порядка, если сам в этом не тверд!
Так он преподал мне урок требовательности. Для чего? Видимо, опасался, как бы фронтовой "дух вольности" не повлиял на эскадрилью, летчики которой мечтали о боевой работе. Сам Стоянов успел побывать в боях еще раньше меня дрался с японскими самураями два года тому назад. Затем по какой-то причине уволился в запас, а с началом этой войны вновь был призван в армию.
Я постарался развеять опасения замкомэска: инструкторская работа до войны и фронтовой опыт давали мне право на это.
- Извини, обижать не хотел, - ответил Александр, незаметно - перейдя на "ты", - но лучше упредить нежелательные последствия, нежели потом упрекать себя за них.
Он посмотрел на меня снизу вверх и как-то виновато улыбнулся. Улыбка, хотя и добрая, почему-то не шла к его курносому лицу.
Может быть, поэтому, как я позже узнал, Стоянов улыбался редко.
В штабе, куда мы пришли, никого не было, кроме писаря. Встав из-за стола, красноармеец козырнул нам и хотел было выключить радио.
- Не надо, - остановил его старший лейтенант. - Послушаем.
Сели, распахнулись, сняли головные уборы. В штабе было довольно тепло и относительно уютно.
- Ну, что там? - Стоянов посмотрел на черный круг динамика.
- Ростовское, клинское, волоколамское и тульское направления, - с готовностью ответил красноармеец, снова поднявшийся из-за стола. - А сейчас...
Стоянов махнул рукой, и писарь умолк, сел на табуретку. О чем сообщалось сейчас, мы услышали сами:
"Из оккупированных районов Орловской области поступают сведения о чудовищных злодеяниях фашистских извергов. В районе реки Сож немецкий патруль задержал семь колхозников. У одного из них оказалась справка о том, что он является членом колхоза "Красный партизан". Слово "партизан" привело фашистов в ярость. Все семь колхозников были расстреляны на месте. Гитлеровцы разграбили и сожгли деревни Ольговка и Калиновка только за то, что крестьяне этих деревень пытались воспрепятствовать грабежам. В селе Рогово, Почепского сельсовета, группа фашистов изнасиловала Прудникову, председателя колхоза имени Кирова. Надругавшись над женщиной, гитлеровские людоеды повесили ее..."
Красноармеец вырвал вилку радиошнура из розетки.
- Что так? - вскинул брови Стоянов.
- Мои места, - вздохнул парень и опустил повлажневшие глаза.
Стоянов посуровел, сочувственно покачал головой и тихо, раздельно произнес:
- Вот беда-то какая...
Под его рукой хрустнуло пресс-папье из искусственного стекла. Нервничает. Думает, пожалуй, о том же, о чем и я: на фронт бы сейчас, чтобы лично отомстить врагу за лихо, причиненное орловчанам. Да только ли им? Много нашей земли захватили оккупанты, много натворили черных дел... и будут сеять смерть до тех пор, пока не прогоним их восвояси. Такова натура любого захватчика, а фашистских головорезов - в особенности.
- Ладно, - Стоянов отодвинул в сторону сломанное пресс-папье, - за все с ними сочтемся... А пока, Петр, - назвал он красноармейца по имени, поставь на все виды довольствия командира звена Вишнякова.
Уладив с документами, пошли в общежитие. Оно оказалось тесноватым, но чистым.
- Вот здесь будешь отдыхать, - указал Стоянов на одну из десяти железных коек, - рядом со мной.
На столе, стоявшем на середине комнаты, лежала газета недельной давности. Свежие, должно быть, унесли на аэродром. В этой старой газете кто-то подчеркнул красным карандашом: "Гитлеровские бандиты установили в Орле, в центре города, виселицу... Учитель тов. Варламов говорит: "На многих улицах Орла лежат неубранные трупы невинно замученных и казненных людей. Фашистские негодяи останавливают прохожих, срывают с них теплую одежду, обувь, забирают деньги и ценные вещи. При малейшем протесте тут же расстреливают ограбленных..."