Страница:
6. Истории неосуществлённых надежд
«Самое большое несчастье для талантливого человека — не осуществить до конца свой замысел, — думал Духов. — Годы напряжённого труда, бессонные ночи, надежды, радость победы, оказавшаяся иллюзорной… Настоящая трагедия».
К сожалению, история техники в России давала слишком много таких примеров. И Духов часто размышлял об этом, особенно о тех конструкторах, которые были ему ближе всего, — о конструкторах, создавших прообразы танков, мечтавших воплотить в жизнь идеи, опережавшие время.
Первым в мире танком, по справедливости, надо считать «Вездеход», построенный в начале 1915 года в Риге по проекту нашего соотечественника А.А. Пороховщикова. Шла уже первая мировая война. Талантливый и добрый человек Александр Пороховщиков так объяснил появление у него идеи изобретения:
«На поле шло учение новобранцев. Глядя на солдат перебегающих цепью, я подумал: невесёлая штука бежать в атаку под пулемётами врага. А что если послать на штурм окопов не людей, беззащитных против свинцового ливня, а машину, одетую в броню, вооруженную пулемётами?»
Простыми и очень гуманными были побуждения творца первого в мире танка. А вот начальник главного военно-технического управления царского военного министерства генерал-лейтенант Милеант не постеснялся заявить о «Вездеходе»: «Для чего он нам?» Новое и непривычное всегда кажется бюрократам ненужным и вредным. Какое дело милеантам до того, что кровь русских солдат, которых гнали на колючую проволоку под огонь немецких и австрийских пулемётов, лилась рекой.
«Вездеход» Пороховщикова был машиной, несомненно, хорошей конструкции: лёгкий (боевой вес до четырех тонн), быстроходный, простой в изготовлении. По дороге он мог двигаться на колёсах, а вне дорог — с помощью гибкой широкой гусеничной ленты, расположенной под днищем корпуса. Официальные его испытания состоялись 18 мая 1915 года — раньше, чем появились опытные образцы танков английского полковника Свентона и французского полковника Этьена, которые одновременно пришли к не очень оригинальной мысли — бронировать и вооружить американский полугусеничный трактор «Хольт», из-за чего и разгорелась потом международная склока по поводу приоритета. Испытания «Вездехода» дали положительные результаты. Как всякий опытный образец, «Вездеход» нуждался, конечно, в доработке. Однако царская казна денег на это не дала. Большие и маленькие бюрократы в чиновничьих мундирах сделали своё обычное дело: помешали талантливому человеку довести до конца его смелый замысел от осуществления которого так выиграла бы русская армия.
В 1916 году, когда в боях на Сомме прогремели на весь мир английские танки, А. А. Пороховщиков выступил в печати со статьёй «Сухопутный флот — русское изобретение», пытался бороться с бюрократами-милеантами через Государственную думу. Напрасный труд.
Неосуществлёнными остались предложения Н. Н. Лебеденко, А. И. Васильева, В. А. Казанского. А офицер Дмитрий Загряжский? Ещё в 1837 году он получил патент на изобретённый им гусеничный ход. Его проект «экипажа с подвижными колеями» был смелой, талантливой попыткой победить российское бездорожье: экипаж мог двигаться в любом направлении, как бы расстилая перед собой бесконечную металлическую дорогу… За свой патент Загряжский был вынужден уплатить большую пошлину, средств на доведение замысла до конца не нашлось…
Федор Абрамович Блинов. Простой русский крестьянин, а потом машинист одного из волжских пароходов, он в 1878 году получил патент на «особого устройства вагон с бесконечными рельсами для перевозки грузов по шоссейным и просёлочным дорогам». По существу, это был проект гусеничного трактора с двумя паровыми, машинами — с отдельным приводом на каждую гусеницу, что обеспечивало отличную его поворотливость. Талантливый энтузиаст так опередил своё время, что тоже встретил полное непонимание. В 1896 году на Нижегородской промышленной выставке, где демонстрировалась его машина, даже члены жюри спрашивали изобретателя: «Зачем этот паровоз?» Но конструктор верил в большую будущность своего изобретения. Незадолго до смерти он сказал своему ближайшему помощнику Я. В. Мамину: «Увидишь, Яков, какое громадное дело выполнят в России эти блиновские самоходы!» Он был, конечно, прав: современные гусеничные тракторы да и танки — прямые потомки самоходов Федора Блинова. Однако изобретателем гусеничного трактора считается американец Беттер, получивший патент в 1888 году (на десять лет позже Блинова).
Мастер Златоустовских заводов на Урале В. С. Пятов в 1856 году впервые в мире осуществил прокатку броневых листов между валками специального стана. Переход от ковки к прокату брони сулил большие выгоды. Морской учёный комитет, куда поступило изобретение Пятова, решил направить его… на консультацию в Англию. Отзывы поступили отрицательные. А через несколько лет тот же Морской комитет начал внедрять на Ижорском заводе прокат брони по способу английского заводчика Брауна. Как и следовало ожидать, способ Брауна ничем существенно не отличался от способа Пятова.
Морской офицер О. С. Костович изобрёл и построил в 1879–1881 годах двигатель внутреннего сгорания, работавший на бензине. Он предназначался для им же спроектированного дирижабля «Россия». Мотор имел карбюраторы, систему зажигания от искры и другие необходимые приборы. Через пять лет после того как описание двигателя Костовича было опубликовано в печати, Карл Бенц запатентовал в Германии искровое зажигание как своё изобретение. Патент на изобретение бензинового двигателя получил в Германии Даймлер в 1883 году.
Наряду с жалостью и сочувствием к русским изобретателям Духов испытывал и что-то вроде досады. Не слишком ли легко позволяли они обходить себя и даже обкрадывать? Почему часто останавливались на полпути к цели? Желая их оправдать, часто ссылаются на техническую отсталость России, явно её преувеличивая… Не такой уж она была отсталой. И богатством не обделена. Мешали такие, как Милеант? Да, засилье милеантов, конечно, не безделица. Бюрократ не уважает и не признаёт талант. С натугой он может признать особый дар разве лишь у того, кто смог забраться выше него по служебной лестнице. Остальные все — прожектёры, шарлатаны, шушера.
Бюрократ особенно не любит изобретателей. Изобретатель для милеантов — самый худший из возмутителей спокойствия. Талантливого изобретателя бюрократ спешит объявить чудаком или даже опасным маньяком. Ему в первую очередь он адресует плевок в виде священной для всех бюрократов «истины»: «Незаменимых людей нет»: Бюрократ ещё может согласиться, что написать хорошую поэму может только талантливый поэт, а сочинить превосходную симфонию — талантливый композитор. Но его никогда не убедишь, что создание хорошей машины, являющейся новым словом в технике, невозможно без выдающихся конструкторов. Он считает, что с этой задачей могут справиться и рядовые инженеры, объединённые в КБ. Как будто несколько плохих поэтов, объединившись, могут сотворить гениальную вещь, а десяток посредственных композиторов заменить Чайковского. Впрочем, милеантам обычно нет дела до поэм и симфоний.
Но всесильны ли милеанты? Нет, конечно. С ними можно и нужно бороться. Люди неумные и неталантливые, они сами по себе — ничто. Сила их — в слабости тех, кто смиряется с их дутыми авторитетами и нелепыми решениями. Милеантов надо разоблачать, тащить за шиворот к позорному столбу.
«Нет, надо в любых условиях, несмотря ни на что, стремиться довести начатое до завершения, — думал Духов. — Недаром ведь говорят: «Конец — делу венец!»
К сожалению, история техники в России давала слишком много таких примеров. И Духов часто размышлял об этом, особенно о тех конструкторах, которые были ему ближе всего, — о конструкторах, создавших прообразы танков, мечтавших воплотить в жизнь идеи, опережавшие время.
Первым в мире танком, по справедливости, надо считать «Вездеход», построенный в начале 1915 года в Риге по проекту нашего соотечественника А.А. Пороховщикова. Шла уже первая мировая война. Талантливый и добрый человек Александр Пороховщиков так объяснил появление у него идеи изобретения:
«На поле шло учение новобранцев. Глядя на солдат перебегающих цепью, я подумал: невесёлая штука бежать в атаку под пулемётами врага. А что если послать на штурм окопов не людей, беззащитных против свинцового ливня, а машину, одетую в броню, вооруженную пулемётами?»
Простыми и очень гуманными были побуждения творца первого в мире танка. А вот начальник главного военно-технического управления царского военного министерства генерал-лейтенант Милеант не постеснялся заявить о «Вездеходе»: «Для чего он нам?» Новое и непривычное всегда кажется бюрократам ненужным и вредным. Какое дело милеантам до того, что кровь русских солдат, которых гнали на колючую проволоку под огонь немецких и австрийских пулемётов, лилась рекой.
«Вездеход» Пороховщикова был машиной, несомненно, хорошей конструкции: лёгкий (боевой вес до четырех тонн), быстроходный, простой в изготовлении. По дороге он мог двигаться на колёсах, а вне дорог — с помощью гибкой широкой гусеничной ленты, расположенной под днищем корпуса. Официальные его испытания состоялись 18 мая 1915 года — раньше, чем появились опытные образцы танков английского полковника Свентона и французского полковника Этьена, которые одновременно пришли к не очень оригинальной мысли — бронировать и вооружить американский полугусеничный трактор «Хольт», из-за чего и разгорелась потом международная склока по поводу приоритета. Испытания «Вездехода» дали положительные результаты. Как всякий опытный образец, «Вездеход» нуждался, конечно, в доработке. Однако царская казна денег на это не дала. Большие и маленькие бюрократы в чиновничьих мундирах сделали своё обычное дело: помешали талантливому человеку довести до конца его смелый замысел от осуществления которого так выиграла бы русская армия.
В 1916 году, когда в боях на Сомме прогремели на весь мир английские танки, А. А. Пороховщиков выступил в печати со статьёй «Сухопутный флот — русское изобретение», пытался бороться с бюрократами-милеантами через Государственную думу. Напрасный труд.
Неосуществлёнными остались предложения Н. Н. Лебеденко, А. И. Васильева, В. А. Казанского. А офицер Дмитрий Загряжский? Ещё в 1837 году он получил патент на изобретённый им гусеничный ход. Его проект «экипажа с подвижными колеями» был смелой, талантливой попыткой победить российское бездорожье: экипаж мог двигаться в любом направлении, как бы расстилая перед собой бесконечную металлическую дорогу… За свой патент Загряжский был вынужден уплатить большую пошлину, средств на доведение замысла до конца не нашлось…
Федор Абрамович Блинов. Простой русский крестьянин, а потом машинист одного из волжских пароходов, он в 1878 году получил патент на «особого устройства вагон с бесконечными рельсами для перевозки грузов по шоссейным и просёлочным дорогам». По существу, это был проект гусеничного трактора с двумя паровыми, машинами — с отдельным приводом на каждую гусеницу, что обеспечивало отличную его поворотливость. Талантливый энтузиаст так опередил своё время, что тоже встретил полное непонимание. В 1896 году на Нижегородской промышленной выставке, где демонстрировалась его машина, даже члены жюри спрашивали изобретателя: «Зачем этот паровоз?» Но конструктор верил в большую будущность своего изобретения. Незадолго до смерти он сказал своему ближайшему помощнику Я. В. Мамину: «Увидишь, Яков, какое громадное дело выполнят в России эти блиновские самоходы!» Он был, конечно, прав: современные гусеничные тракторы да и танки — прямые потомки самоходов Федора Блинова. Однако изобретателем гусеничного трактора считается американец Беттер, получивший патент в 1888 году (на десять лет позже Блинова).
Мастер Златоустовских заводов на Урале В. С. Пятов в 1856 году впервые в мире осуществил прокатку броневых листов между валками специального стана. Переход от ковки к прокату брони сулил большие выгоды. Морской учёный комитет, куда поступило изобретение Пятова, решил направить его… на консультацию в Англию. Отзывы поступили отрицательные. А через несколько лет тот же Морской комитет начал внедрять на Ижорском заводе прокат брони по способу английского заводчика Брауна. Как и следовало ожидать, способ Брауна ничем существенно не отличался от способа Пятова.
Морской офицер О. С. Костович изобрёл и построил в 1879–1881 годах двигатель внутреннего сгорания, работавший на бензине. Он предназначался для им же спроектированного дирижабля «Россия». Мотор имел карбюраторы, систему зажигания от искры и другие необходимые приборы. Через пять лет после того как описание двигателя Костовича было опубликовано в печати, Карл Бенц запатентовал в Германии искровое зажигание как своё изобретение. Патент на изобретение бензинового двигателя получил в Германии Даймлер в 1883 году.
Наряду с жалостью и сочувствием к русским изобретателям Духов испытывал и что-то вроде досады. Не слишком ли легко позволяли они обходить себя и даже обкрадывать? Почему часто останавливались на полпути к цели? Желая их оправдать, часто ссылаются на техническую отсталость России, явно её преувеличивая… Не такой уж она была отсталой. И богатством не обделена. Мешали такие, как Милеант? Да, засилье милеантов, конечно, не безделица. Бюрократ не уважает и не признаёт талант. С натугой он может признать особый дар разве лишь у того, кто смог забраться выше него по служебной лестнице. Остальные все — прожектёры, шарлатаны, шушера.
Бюрократ особенно не любит изобретателей. Изобретатель для милеантов — самый худший из возмутителей спокойствия. Талантливого изобретателя бюрократ спешит объявить чудаком или даже опасным маньяком. Ему в первую очередь он адресует плевок в виде священной для всех бюрократов «истины»: «Незаменимых людей нет»: Бюрократ ещё может согласиться, что написать хорошую поэму может только талантливый поэт, а сочинить превосходную симфонию — талантливый композитор. Но его никогда не убедишь, что создание хорошей машины, являющейся новым словом в технике, невозможно без выдающихся конструкторов. Он считает, что с этой задачей могут справиться и рядовые инженеры, объединённые в КБ. Как будто несколько плохих поэтов, объединившись, могут сотворить гениальную вещь, а десяток посредственных композиторов заменить Чайковского. Впрочем, милеантам обычно нет дела до поэм и симфоний.
Но всесильны ли милеанты? Нет, конечно. С ними можно и нужно бороться. Люди неумные и неталантливые, они сами по себе — ничто. Сила их — в слабости тех, кто смиряется с их дутыми авторитетами и нелепыми решениями. Милеантов надо разоблачать, тащить за шиворот к позорному столбу.
«Нет, надо в любых условиях, несмотря ни на что, стремиться довести начатое до завершения, — думал Духов. — Недаром ведь говорят: «Конец — делу венец!»
7. Стреляющий стенд
За одной из загородок опытного цеха постепенно монтировался трёхбашенный СМК, а за другой Духов начал сооружать деревянный макет своего пока ещё безымянного танка. Там — броневые листы, стальные агрегаты, огни сварки. Здесь — доски и фанерные коробки, гвозди и клей. У самодельного верстака — горки стружек. Визжит пила, стучит молоток. Сооружение модели конструктор считает необходимым этапом проектирования. Оно помогает лучше увидеть пропорции, скорректировать отдельные размеры. Обычно ограничиваются макетом, уменьшенным в десятки раз. Но Духов строит деревянный танк в натуральную величину, чтобы было «всё по-настоящему».
Выполняет он эту работу сам, почти без помощников, если не считать практиканта. Изредка приглашает «для консультации» седоусого модельщика Ивана Петровича Коробова, бывшего путиловца. «Консультант» не скрывает удивления:
— Где это ты, товарищ Духов, столярничать наловчился?
— Не приходилось. Только учусь, Иван Петрович. И вот не могу сообразить — как этот шип выпилить?
— Да такие шипы не каждый мастер выпилит! Это в нашем деле вроде высшей математики.
И Коробов подробно объясняет и показывает, как это делается. Иногда пытается помочь не только советом, но Духов наотрез отказывается.
— Нет, нет, Иван Петрович, спасибо, Я уже как-нибудь сам справлюсь. Так интереснее.
— Хороший ты человек, товарищ Духов. Только вот не пойму — простой или очень уж хитрый.
— Хитрюга я, Иван Петрович, хитрюга, — смеётся Духов.
…А на торсионном стенде случилась серьёзная неприятность.
Работа подходила к концу. Удалось экспериментально определить зависимость угла закрутки от нагрузки для торсионов разного диаметра и из разных сталей; показать эффективность предварительной закрутки стержней; проверить упрощённую методику расчёта торсионных валов.
Но инженер Вейц решил пойти дальше — выяснить причину поразившего его разрушения торсионов на Т-28. В общем виде ответ был очевиден — нагрузки оказались слишком велики, угол закрутки торсионов вышел за пределы допустимых значений. Но каков этот предел? И как происходит разрушение стержня? Вопросы безусловно интересные, да и ответ на них на стенде получить несложно: достаточно, прикладывая соответствующую нагрузку, довести торсионы до предельной нагрузки. Иначе говоря — до разрушения. И посмотреть.
Так Вейц и сделал. Правда, не сам. Он, как всегда, лишь подал идею. Нагружали стенд с помощью чугунных чушек молодые слесари Пафнутьев и Веденеев. Ребята старались. Закрутили торсион так, что он будто бы даже поскрипывал. Но тут что-то хрястнуло и засвистело. Это полетели в разные стороны чушки грузового устройства. К счастью, никто не пострадал. Даже торсион оказался цел и невредим, следовательно, предел упругости ещё не был достигнут.
После этого Духов запретил Вейцу подходить к стенду ближе, чем на десять шагов. Слесарей Пафнутьев; и Веденеева поблагодарил — вышло за то, что случай но остались живы. Практиканту — он тоже находился у стенда — указал на недостаток бдительности. Вообще же, решил не давать этому делу официального хода посоветовав «героям» не очень хвастаться своим «подвигом» во избежание слишком широкой и нежелательной для них огласки.
Но слухи расползлись подобно тараканам по щелям устремляясь, по какому-то не выясненному пока закону преимущественно вверх. Через день-другой в комнат Духова неожиданно появился… директор завода. Приземистый, плотный, подвижный и упругий как мяч, он с чувством, ласково улыбаясь, пожал руку практиканту, потом, более сухо, Духову и задал вполне обычный вопрос:
— Ну, как дела, товарищи конструкторы? Над чем трудитесь?
Духов официальным тоном, подтянувшись — директор был человек на заводе новый, малознакомый — начал докладывать: группа заканчивает работы по модернизации танка Т-28; он лично, по решению начальника СКБ-2, и с участием практиканта, продолжает проработку варианта однобашенного тяжёлого танка с бронёй до семидесяти пяти миллиметров и массой около сорока тонн. Решены в основном вопросы общей компоновки, бронирования корпуса и башни, вооружения, двигателя и трансмиссии, ходовой части. Дорабатываются некоторые вопросы подвески, электрооборудования, средств связи, приборов наблюдения и приводов управления. Начато изготовление вспомогательного деревянного макета танка в натуральную величину.
Директор удивил Духова. Сначала на его крупном мясистом лице было обычное выражение любезного внимания. Потом промелькнуло что-то вроде удивления и даже изумления. А в конце доклада он весь был во власти неподдельного живейшего интереса к тому, что услышал.
— Где макет? — быстро спросил он. — Можно его посмотреть?
Макет, скрытый от лишних глаз в дальнем углу опытного цеха, имел уже не только корпус, но и башню, пока ещё без пушки.
Осмотрев его, директор пришёл в странное возбуждение, его лицо и шея покраснели от прилива крови. Кое-что прояснилось, когда он гневно бросил:
— Чёрт знает что! Почему же никто ни слова не сказал мне об этой работе? Я отвечаю не только за тракторы, но и танки. Об СМК докладывают каждый день, а об этом — ни слова. По меньшей мере странно!
— Это внеплановая работа, — желая смягчить его раздражение, сказал Духов. — Инициативный проект, официально никем не санкционированный…
— Вот это и есть форменное безобразие! — перебил его директор. — К чему на нашем заводе такая нелегальщина? Проект, как я вижу, интересный, перспективный. Надо оформить его разработку, как положено, через наркомат.
Походив ещё немного вокруг макета, директор успокоился и уже ровным голосом продолжал:
— Подготовьте, товарищ Духов, докладную в наркомат с обоснованием проекта. Покороче, по-деловому. Только самое основное. Будем просить о включении этой работы в план. Я подпишу.
— Я вас прошу этого не делать, товарищ директор, — сказал Духов.
— Почему?
— Заводу уже выдано официальное задание. Другое такое же получил Опытный завод. Третье не дадут. А это будет равносильно запрещению, и нам придётся тогда, безусловно, прекратить эту работу.
— Вот оно что — вы опасаетесь риска. Как страус, прячете голову под крыло и думаете, что всё обойдётся. Рассчитываете проползти ужом. А надо поднимать забрало и вступать в бой, пока не поздно!
Директор искоса посмотрел на практиканта, словно бы ожидая поддержки. Но сын наркома стоял с непроницаемым лицом, молчал, внимательно слушая разговор.
— Не только не поздно, а пока рано, преждевременно, — твёрдо сказал Духов.
— Почему вы так думаете?
— Проекты СМК и Т-100 пока в самом начале. Чем дальше они будут продвигаться, тем яснее выявится их органический недостаток: слишком большой вес из-за трёх башен при относительно слабой броне, малоподвижность. Вот тогда будет самое время предложить однобашенный вариант в проработанном почти уже готовом виде.
— Это Котин вам посоветовал? Или сами додумались?
Духов, нахмурившись, отвернулся. Директор снова посмотрел на практиканта, потом на Духова, видимо, что-то обдумывая, потом сказал:
— Ну что ж, товарищи, дело ваше. Решили подождать — ждите. Только не просчитайтесь. Недаром говорится: ждать да догонять — последнее дело. На мой характер — куй железо, пока горячо.
Взглянул на часы и, пожав им руки, торопливо пошёл к выходу из бокса. Но у двери внезапно остановился и, обернувшись, негромко сказал:
— Ах, да… у вас тут, товарищ Духов, где-то есть стенд, который, говорят, стреляет чугунными болванками. Это верно? Хотел на него взглянуть, да жаль, времени не осталось. Придётся отложить до другого раза.
И захлопнул дверь.
Выполняет он эту работу сам, почти без помощников, если не считать практиканта. Изредка приглашает «для консультации» седоусого модельщика Ивана Петровича Коробова, бывшего путиловца. «Консультант» не скрывает удивления:
— Где это ты, товарищ Духов, столярничать наловчился?
— Не приходилось. Только учусь, Иван Петрович. И вот не могу сообразить — как этот шип выпилить?
— Да такие шипы не каждый мастер выпилит! Это в нашем деле вроде высшей математики.
И Коробов подробно объясняет и показывает, как это делается. Иногда пытается помочь не только советом, но Духов наотрез отказывается.
— Нет, нет, Иван Петрович, спасибо, Я уже как-нибудь сам справлюсь. Так интереснее.
— Хороший ты человек, товарищ Духов. Только вот не пойму — простой или очень уж хитрый.
— Хитрюга я, Иван Петрович, хитрюга, — смеётся Духов.
…А на торсионном стенде случилась серьёзная неприятность.
Работа подходила к концу. Удалось экспериментально определить зависимость угла закрутки от нагрузки для торсионов разного диаметра и из разных сталей; показать эффективность предварительной закрутки стержней; проверить упрощённую методику расчёта торсионных валов.
Но инженер Вейц решил пойти дальше — выяснить причину поразившего его разрушения торсионов на Т-28. В общем виде ответ был очевиден — нагрузки оказались слишком велики, угол закрутки торсионов вышел за пределы допустимых значений. Но каков этот предел? И как происходит разрушение стержня? Вопросы безусловно интересные, да и ответ на них на стенде получить несложно: достаточно, прикладывая соответствующую нагрузку, довести торсионы до предельной нагрузки. Иначе говоря — до разрушения. И посмотреть.
Так Вейц и сделал. Правда, не сам. Он, как всегда, лишь подал идею. Нагружали стенд с помощью чугунных чушек молодые слесари Пафнутьев и Веденеев. Ребята старались. Закрутили торсион так, что он будто бы даже поскрипывал. Но тут что-то хрястнуло и засвистело. Это полетели в разные стороны чушки грузового устройства. К счастью, никто не пострадал. Даже торсион оказался цел и невредим, следовательно, предел упругости ещё не был достигнут.
После этого Духов запретил Вейцу подходить к стенду ближе, чем на десять шагов. Слесарей Пафнутьев; и Веденеева поблагодарил — вышло за то, что случай но остались живы. Практиканту — он тоже находился у стенда — указал на недостаток бдительности. Вообще же, решил не давать этому делу официального хода посоветовав «героям» не очень хвастаться своим «подвигом» во избежание слишком широкой и нежелательной для них огласки.
Но слухи расползлись подобно тараканам по щелям устремляясь, по какому-то не выясненному пока закону преимущественно вверх. Через день-другой в комнат Духова неожиданно появился… директор завода. Приземистый, плотный, подвижный и упругий как мяч, он с чувством, ласково улыбаясь, пожал руку практиканту, потом, более сухо, Духову и задал вполне обычный вопрос:
— Ну, как дела, товарищи конструкторы? Над чем трудитесь?
Духов официальным тоном, подтянувшись — директор был человек на заводе новый, малознакомый — начал докладывать: группа заканчивает работы по модернизации танка Т-28; он лично, по решению начальника СКБ-2, и с участием практиканта, продолжает проработку варианта однобашенного тяжёлого танка с бронёй до семидесяти пяти миллиметров и массой около сорока тонн. Решены в основном вопросы общей компоновки, бронирования корпуса и башни, вооружения, двигателя и трансмиссии, ходовой части. Дорабатываются некоторые вопросы подвески, электрооборудования, средств связи, приборов наблюдения и приводов управления. Начато изготовление вспомогательного деревянного макета танка в натуральную величину.
Директор удивил Духова. Сначала на его крупном мясистом лице было обычное выражение любезного внимания. Потом промелькнуло что-то вроде удивления и даже изумления. А в конце доклада он весь был во власти неподдельного живейшего интереса к тому, что услышал.
— Где макет? — быстро спросил он. — Можно его посмотреть?
Макет, скрытый от лишних глаз в дальнем углу опытного цеха, имел уже не только корпус, но и башню, пока ещё без пушки.
Осмотрев его, директор пришёл в странное возбуждение, его лицо и шея покраснели от прилива крови. Кое-что прояснилось, когда он гневно бросил:
— Чёрт знает что! Почему же никто ни слова не сказал мне об этой работе? Я отвечаю не только за тракторы, но и танки. Об СМК докладывают каждый день, а об этом — ни слова. По меньшей мере странно!
— Это внеплановая работа, — желая смягчить его раздражение, сказал Духов. — Инициативный проект, официально никем не санкционированный…
— Вот это и есть форменное безобразие! — перебил его директор. — К чему на нашем заводе такая нелегальщина? Проект, как я вижу, интересный, перспективный. Надо оформить его разработку, как положено, через наркомат.
Походив ещё немного вокруг макета, директор успокоился и уже ровным голосом продолжал:
— Подготовьте, товарищ Духов, докладную в наркомат с обоснованием проекта. Покороче, по-деловому. Только самое основное. Будем просить о включении этой работы в план. Я подпишу.
— Я вас прошу этого не делать, товарищ директор, — сказал Духов.
— Почему?
— Заводу уже выдано официальное задание. Другое такое же получил Опытный завод. Третье не дадут. А это будет равносильно запрещению, и нам придётся тогда, безусловно, прекратить эту работу.
— Вот оно что — вы опасаетесь риска. Как страус, прячете голову под крыло и думаете, что всё обойдётся. Рассчитываете проползти ужом. А надо поднимать забрало и вступать в бой, пока не поздно!
Директор искоса посмотрел на практиканта, словно бы ожидая поддержки. Но сын наркома стоял с непроницаемым лицом, молчал, внимательно слушая разговор.
— Не только не поздно, а пока рано, преждевременно, — твёрдо сказал Духов.
— Почему вы так думаете?
— Проекты СМК и Т-100 пока в самом начале. Чем дальше они будут продвигаться, тем яснее выявится их органический недостаток: слишком большой вес из-за трёх башен при относительно слабой броне, малоподвижность. Вот тогда будет самое время предложить однобашенный вариант в проработанном почти уже готовом виде.
— Это Котин вам посоветовал? Или сами додумались?
Духов, нахмурившись, отвернулся. Директор снова посмотрел на практиканта, потом на Духова, видимо, что-то обдумывая, потом сказал:
— Ну что ж, товарищи, дело ваше. Решили подождать — ждите. Только не просчитайтесь. Недаром говорится: ждать да догонять — последнее дело. На мой характер — куй железо, пока горячо.
Взглянул на часы и, пожав им руки, торопливо пошёл к выходу из бокса. Но у двери внезапно остановился и, обернувшись, негромко сказал:
— Ах, да… у вас тут, товарищ Духов, где-то есть стенд, который, говорят, стреляет чугунными болванками. Это верно? Хотел на него взглянуть, да жаль, времени не осталось. Придётся отложить до другого раза.
И захлопнул дверь.
8. «Сколько я снял!»
В начале декабря директор завода, начальник СКБ-2 и ведущий конструктор СМК были вызваны в Москву на заседание Комитета обороны для доклада о ходе работ по новому тяжёлому танку. Еремеев спешно заканчивал компоновочные чертежи. Внушительно выглядел отлично выполненный Коробовым макет трёхбашенного СМК — в одну десятую натуральной величины. Но Еремеев явно был не спокоен, нервничал.
— Не волнуйся, Афоня, — сказал ему Духов. — Проект у тебя почти готов, выполнен хорошо. А Котин доложит как следует, в грязь лицом не ударит.
— Боюсь, вес получился больше пятидесяти пяти тонн.
— Это не твоя вина. Такой трёхбашенный крейсер никто бы легче не сделал. Всё будет в порядке.
— Удивляюсь я тебе, Николай, — задумчиво сказал Еремеев. — Ты же, откровенно говоря, заинтересован в провале моего проекта. Это открыло бы дорогу твоему однобашенному. Объективно мы противники, а ты… Хитришь, наверное?
— Так то объективно, — засмеялся Духов. — А субъективно я от души желаю тебе успеха. Выше голову, Афоня! Ни пуха ни пера!
— Иди к чёрту, — добродушно проворчал Еремеев.
Выехали они в тот же вечер «Красной стрелой». Расположились в одном купе. За чаем директор завода, бывший одессит, рассказывал весёлые анекдоты, но смеялись мало и недружно. Котин лишь вежливо улыбался, думал о чём-то своём. Еремееву тоже было не до смеха. После чая он сразу же забрался на верхнюю полку, но заснуть долго не мог — мешал стук колёс, лязг сцепки, а главное, беспокойные мысли. Было жарко и душно. Только к утру ненадолго забылся тревожным сном. Директор и Котин выспались превосходно.
На вокзале их поджидала машина, представитель наркомата отвёз в гостиницу «Москва». Сообщил, что заседание Комитета обороны намечено на одиннадцать ноль-ноль. Оставалось время привести себя в порядок позавтракать, отдохнуть. За четверть часа до назначенного времени они были в Кремле.
Довольно просторный зал заседаний был уставлен квадратными столиками под зелёным сукном, накрытым толстым стеклом. За столиками уже сидели гражданские и военные лица (у военных в петлицах поблескивали солидные ромбы). А в глубине зала, ближе к председательскому столу и трибуне, стояли, разговаривая деятели, знакомые Еремееву по портретам. Кировцы заняли один из боковых столиков у стены, недалеко от президиума.
Но вот разговоры внезапно смолкли, все встали. В зал вошли И. В. Сталин, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Заседание открыл председатель Комитета обороны В. М. Молотов. Вначале обсуждался какой-то авиационный вопрос, докладывал нарком, а потом известный авиаконструктор. Еремеев не особенно вникал в суть вопроса, напряжённо ожидая, когда дойдёт очередь до обсуждения его проекта.
— Слово для доклада о проекте нового тяжёлой танка предоставляется…
Еремеев увидел, как Котин спокойно встал и быстро пошёл к трибуне — высокий, стройный, молодой — совсем недавно исполнилось тридцать. Впрочем, и он, Еремеев, и даже директор завода — ненамного старше. Не возрасте дело. На молодом красивом лице — уверенность, взгляд — внимательный, твёрдый. Еремеев, не сводивший с него глаз, невольно подумал, что не смог бы, вероятно, вот так искусно скрыть волнение, выступая перед такой аудиторией.
А Котин спокойно и деловито доложил тактико-технические характеристики СМК, основные компоновочные решения. Танк — трёхбашенный, броня лобовая и бортовая — шестьдесят миллиметров, вес — порядка пятидесяти пяти тонн, может быть, несколько больше. Коллектив конструкторов закончил разработку технического проекта, в опытном цехе начата сборка первого опытного образца.
Доклад окончен. Видно, что начальник СКБ-2 Кировского завода произвёл на присутствующих весьма благоприятное впечатление. Проект, кажется, будет сейчас утверждён!
Но тут Еремеев увидел, что к их столику, на котором стоял макет СМК, направляется И. В. Сталин. Невысокий, в полувоенном костюме и блестящих сапогах, с неизменной трубкой в руке.
— Товарищ Котин, — сказал он, рассматривая макет. — А почему у танка три башни?
— Мощное вооружение, товарищ Сталин, — быстро ответил Котин. — Одна семидесятишестимиллиметровая пушка, две сорокапятимиллиметровые и три пулемёта.
Сталин, посасывая трубку, левой рукой потрогал заднюю башню, потом осторожно приподнял её — башни у макета были съёмные.
— Сколько я снял?
— Две с половиной тонны, товарищ Сталин, — сказал Котин.
— Вот и надо оставить у танка две башни. Не следует делать его слишком тяжёлым.
Тут стоявший поблизости директор завода неожиданно выдвинулся вперёд.
— Товарищ Сталин, — громко сказал он. — На нашем заводе в инициативном порядке проработан вариант однобашенного тяжёлого танка. При лобовой броне до ста миллиметров вес машины получается всего сорок тонн.
— Вот видите? — довольно сказал Сталин. — Неплохо сделать танк и с одной башней. И посмотреть, какой из них — двухбашенный или однобашенный — будет лучше.
Так, в течение нескольких минут был решён один из самых сложных и спорных вопросов советского танкостроения — о числе пушек — а значит, и башен — у тяжёлого танка прорыва. Кировскому заводу поручалось изготовить в металле опытный образец СМК с двумя башнями и однобашенный тяжёлый танк, а затем представить их на сравнительные испытания.
Вернувшись из Москвы, начальник СКБ-2 пригласил к себе Духова и его помощника — практиканта. Коротко, без подробностей, сообщил о решении Комитета обороны. Сказал, что в составе СКБ-2 официально организуется специальная группа для проектирования однобашенного танка.
— Вы, Николай Леонидович, назначаетесь ведущим конструктором этого танка, — веско сказал он.
— Очень рад, — ответил Духов. — Постараюсь оправдать доверие, Жозеф Яковлевич!
— Когда сможете представить предложения по составу группы?
— Да хоть сейчас.
— Подумайте и доложите завтра. Технический проект надо бы дать ещё в этом году. Сможете?
— Меньше чем за месяц? — удивился Духов. — К чему такая спешка?
— Сроки крайне жёсткие. Мы должны представить этот танк на испытания одновременно с СМК — не позже. Иначе всё потеряет смысл. А мы и по СМК уже отстаём от графика. Нас предупредили — никаких отступлений от установленных сроков, никаких проволочек,
— Сначала теряем месяцы, а потом устраиваем гонку, навёрстываем дни и часы, — с горечью сказал Духов. — Создаём трудности, а потом героически их преодолеваем.
— Это бесполезно обсуждать, — холодно ответил Котин. — Вы имели возможность работать над проектом, у вас есть солидный задел. Положение трудное, но не безнадёжное.
— Конечно, не безнадёжное, — согласился Духов. — И, конечно, сделаем в срок. Кровь из носа, а сделаем.
— Ну вот и договорились, — удовлетворённо сказал Котин. — Уверен, что вы вскоре нагоните группу Еремеева. А теперь ещё один вопрос…
Он задумался, а потом негромко обратился к до сих пор молча сидевшему в кресле Петру Ворошилову:
— Есть предложение назвать наш новый танк в честь наркома обороны. КВ — Клим Ворошилов.
Котин выжидательно замолчал. Но сын наркома тоже молчал, а на лице его появилось выражение холодного безразличия. «Это меня не касается» — яснее ясного говорил его вид.
— А ваше мнение, Николай Леонидович?
— У меня нет возражений, — сказал Духов. — КВ — хорошее название.
— Ну значит, и этот вопрос будем считать решённым.
— Не волнуйся, Афоня, — сказал ему Духов. — Проект у тебя почти готов, выполнен хорошо. А Котин доложит как следует, в грязь лицом не ударит.
— Боюсь, вес получился больше пятидесяти пяти тонн.
— Это не твоя вина. Такой трёхбашенный крейсер никто бы легче не сделал. Всё будет в порядке.
— Удивляюсь я тебе, Николай, — задумчиво сказал Еремеев. — Ты же, откровенно говоря, заинтересован в провале моего проекта. Это открыло бы дорогу твоему однобашенному. Объективно мы противники, а ты… Хитришь, наверное?
— Так то объективно, — засмеялся Духов. — А субъективно я от души желаю тебе успеха. Выше голову, Афоня! Ни пуха ни пера!
— Иди к чёрту, — добродушно проворчал Еремеев.
Выехали они в тот же вечер «Красной стрелой». Расположились в одном купе. За чаем директор завода, бывший одессит, рассказывал весёлые анекдоты, но смеялись мало и недружно. Котин лишь вежливо улыбался, думал о чём-то своём. Еремееву тоже было не до смеха. После чая он сразу же забрался на верхнюю полку, но заснуть долго не мог — мешал стук колёс, лязг сцепки, а главное, беспокойные мысли. Было жарко и душно. Только к утру ненадолго забылся тревожным сном. Директор и Котин выспались превосходно.
На вокзале их поджидала машина, представитель наркомата отвёз в гостиницу «Москва». Сообщил, что заседание Комитета обороны намечено на одиннадцать ноль-ноль. Оставалось время привести себя в порядок позавтракать, отдохнуть. За четверть часа до назначенного времени они были в Кремле.
Довольно просторный зал заседаний был уставлен квадратными столиками под зелёным сукном, накрытым толстым стеклом. За столиками уже сидели гражданские и военные лица (у военных в петлицах поблескивали солидные ромбы). А в глубине зала, ближе к председательскому столу и трибуне, стояли, разговаривая деятели, знакомые Еремееву по портретам. Кировцы заняли один из боковых столиков у стены, недалеко от президиума.
Но вот разговоры внезапно смолкли, все встали. В зал вошли И. В. Сталин, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Заседание открыл председатель Комитета обороны В. М. Молотов. Вначале обсуждался какой-то авиационный вопрос, докладывал нарком, а потом известный авиаконструктор. Еремеев не особенно вникал в суть вопроса, напряжённо ожидая, когда дойдёт очередь до обсуждения его проекта.
— Слово для доклада о проекте нового тяжёлой танка предоставляется…
Еремеев увидел, как Котин спокойно встал и быстро пошёл к трибуне — высокий, стройный, молодой — совсем недавно исполнилось тридцать. Впрочем, и он, Еремеев, и даже директор завода — ненамного старше. Не возрасте дело. На молодом красивом лице — уверенность, взгляд — внимательный, твёрдый. Еремеев, не сводивший с него глаз, невольно подумал, что не смог бы, вероятно, вот так искусно скрыть волнение, выступая перед такой аудиторией.
А Котин спокойно и деловито доложил тактико-технические характеристики СМК, основные компоновочные решения. Танк — трёхбашенный, броня лобовая и бортовая — шестьдесят миллиметров, вес — порядка пятидесяти пяти тонн, может быть, несколько больше. Коллектив конструкторов закончил разработку технического проекта, в опытном цехе начата сборка первого опытного образца.
Доклад окончен. Видно, что начальник СКБ-2 Кировского завода произвёл на присутствующих весьма благоприятное впечатление. Проект, кажется, будет сейчас утверждён!
Но тут Еремеев увидел, что к их столику, на котором стоял макет СМК, направляется И. В. Сталин. Невысокий, в полувоенном костюме и блестящих сапогах, с неизменной трубкой в руке.
— Товарищ Котин, — сказал он, рассматривая макет. — А почему у танка три башни?
— Мощное вооружение, товарищ Сталин, — быстро ответил Котин. — Одна семидесятишестимиллиметровая пушка, две сорокапятимиллиметровые и три пулемёта.
Сталин, посасывая трубку, левой рукой потрогал заднюю башню, потом осторожно приподнял её — башни у макета были съёмные.
— Сколько я снял?
— Две с половиной тонны, товарищ Сталин, — сказал Котин.
— Вот и надо оставить у танка две башни. Не следует делать его слишком тяжёлым.
Тут стоявший поблизости директор завода неожиданно выдвинулся вперёд.
— Товарищ Сталин, — громко сказал он. — На нашем заводе в инициативном порядке проработан вариант однобашенного тяжёлого танка. При лобовой броне до ста миллиметров вес машины получается всего сорок тонн.
— Вот видите? — довольно сказал Сталин. — Неплохо сделать танк и с одной башней. И посмотреть, какой из них — двухбашенный или однобашенный — будет лучше.
Так, в течение нескольких минут был решён один из самых сложных и спорных вопросов советского танкостроения — о числе пушек — а значит, и башен — у тяжёлого танка прорыва. Кировскому заводу поручалось изготовить в металле опытный образец СМК с двумя башнями и однобашенный тяжёлый танк, а затем представить их на сравнительные испытания.
Вернувшись из Москвы, начальник СКБ-2 пригласил к себе Духова и его помощника — практиканта. Коротко, без подробностей, сообщил о решении Комитета обороны. Сказал, что в составе СКБ-2 официально организуется специальная группа для проектирования однобашенного танка.
— Вы, Николай Леонидович, назначаетесь ведущим конструктором этого танка, — веско сказал он.
— Очень рад, — ответил Духов. — Постараюсь оправдать доверие, Жозеф Яковлевич!
— Когда сможете представить предложения по составу группы?
— Да хоть сейчас.
— Подумайте и доложите завтра. Технический проект надо бы дать ещё в этом году. Сможете?
— Меньше чем за месяц? — удивился Духов. — К чему такая спешка?
— Сроки крайне жёсткие. Мы должны представить этот танк на испытания одновременно с СМК — не позже. Иначе всё потеряет смысл. А мы и по СМК уже отстаём от графика. Нас предупредили — никаких отступлений от установленных сроков, никаких проволочек,
— Сначала теряем месяцы, а потом устраиваем гонку, навёрстываем дни и часы, — с горечью сказал Духов. — Создаём трудности, а потом героически их преодолеваем.
— Это бесполезно обсуждать, — холодно ответил Котин. — Вы имели возможность работать над проектом, у вас есть солидный задел. Положение трудное, но не безнадёжное.
— Конечно, не безнадёжное, — согласился Духов. — И, конечно, сделаем в срок. Кровь из носа, а сделаем.
— Ну вот и договорились, — удовлетворённо сказал Котин. — Уверен, что вы вскоре нагоните группу Еремеева. А теперь ещё один вопрос…
Он задумался, а потом негромко обратился к до сих пор молча сидевшему в кресле Петру Ворошилову:
— Есть предложение назвать наш новый танк в честь наркома обороны. КВ — Клим Ворошилов.
Котин выжидательно замолчал. Но сын наркома тоже молчал, а на лице его появилось выражение холодного безразличия. «Это меня не касается» — яснее ясного говорил его вид.
— А ваше мнение, Николай Леонидович?
— У меня нет возражений, — сказал Духов. — КВ — хорошее название.
— Ну значит, и этот вопрос будем считать решённым.
9. Продлись, продлись, очарованье…
В вагоне «Красной стрелы» он отказался от чая, уклонился от знакомств и разговоров с соседями по купе и, забравшись на вторую полку, с удовольствием вытянулся, блаженно закрыв глаза. Он едет в Москву! Спасибо мамуле — это она позвонила и попросила приехать домой на новогодние праздники. Прекрасная мысль! Правда, отец, вероятно, не одобрит. Он за суровые спартанские порядки.
Подумав об отце, он вздохнул и нахмурился. Здесь, в Ленинграде, на заводе, он не мог не заметить — все, начиная с директора, и особенно Котин, от него чего-то ждут, на что-то рассчитывают. Все, кроме, пожалуй, Духова. С Духовым легко — он видит в нём не сына наркома, а обычного дипломника, относится просто, по-товарищески. Как это неприятно, когда в тебе видят только сына своего отца. Надоело светить ложным отражённым светом. Хочется что-то представлять самому по себе.
На вокзале в Москве машины не было. Звонить и выяснять не стал — спустился в метро в толпе простых смертных. И словно бы в награду — в вагоне блондинка, слегка загорелая (это в декабре-то!), с голубым пламенем из-под длинных ресниц! Мать-природа не лишена причуд: большинство homo sapiens она воспроизводит в облике, далёком от идеала, но иногда по неизвестным причинам, скорее всего случайно, сотворит вдруг загадочное, наделённое магией очаровывать с первого взгляда чудо, которое люди довольно-таки неточно называют красавицей. И очарованному становится грустно и кажется, что он будет несчастен, если это волшебное создание исчезнет в толпе, уйдёт навсегда и без следа из его жизни…
Почему-то считается, что знакомиться на улице неприлично. А почему, собственно? Они вместе вышли на станции «Библиотека имени Ленина». Номер её телефона, прозвучал как музыка. Постояли, поёживаясь от холода. При свете тусклого дня, под колючим ветерком красота её несколько поблёкла. Нет, она не в Ленинку. Она в Военторг, работает там продавщицей. И ей нельзя опаздывать.
— До свидания, я вам обязательно позвоню, Валя!
Мамуля встретила радостными объятиями. Отец уже уехал на работу. В просторной квартире — знакомое, родное тепло, привычный уют.
— Марш в ванную! — командовала мамуля. — Мыться с мылом и мочалкой. А потом будем пить чай.
Пили чай с вкусной домашней снедью. Мамуля смотрит ласково и чуть покровительственно.
— Ну, как там, в Ленинграде? Плохо одному? Скучал? Похудел, руки в царапинах. Ты что там, слесарем работал?
— Всё хорошо, мама. Работа интересная. Ленинград — прекрасный город. У меня там теперь много хороших друзей.
Подумав об отце, он вздохнул и нахмурился. Здесь, в Ленинграде, на заводе, он не мог не заметить — все, начиная с директора, и особенно Котин, от него чего-то ждут, на что-то рассчитывают. Все, кроме, пожалуй, Духова. С Духовым легко — он видит в нём не сына наркома, а обычного дипломника, относится просто, по-товарищески. Как это неприятно, когда в тебе видят только сына своего отца. Надоело светить ложным отражённым светом. Хочется что-то представлять самому по себе.
На вокзале в Москве машины не было. Звонить и выяснять не стал — спустился в метро в толпе простых смертных. И словно бы в награду — в вагоне блондинка, слегка загорелая (это в декабре-то!), с голубым пламенем из-под длинных ресниц! Мать-природа не лишена причуд: большинство homo sapiens она воспроизводит в облике, далёком от идеала, но иногда по неизвестным причинам, скорее всего случайно, сотворит вдруг загадочное, наделённое магией очаровывать с первого взгляда чудо, которое люди довольно-таки неточно называют красавицей. И очарованному становится грустно и кажется, что он будет несчастен, если это волшебное создание исчезнет в толпе, уйдёт навсегда и без следа из его жизни…
Почему-то считается, что знакомиться на улице неприлично. А почему, собственно? Они вместе вышли на станции «Библиотека имени Ленина». Номер её телефона, прозвучал как музыка. Постояли, поёживаясь от холода. При свете тусклого дня, под колючим ветерком красота её несколько поблёкла. Нет, она не в Ленинку. Она в Военторг, работает там продавщицей. И ей нельзя опаздывать.
— До свидания, я вам обязательно позвоню, Валя!
Мамуля встретила радостными объятиями. Отец уже уехал на работу. В просторной квартире — знакомое, родное тепло, привычный уют.
— Марш в ванную! — командовала мамуля. — Мыться с мылом и мочалкой. А потом будем пить чай.
Пили чай с вкусной домашней снедью. Мамуля смотрит ласково и чуть покровительственно.
— Ну, как там, в Ленинграде? Плохо одному? Скучал? Похудел, руки в царапинах. Ты что там, слесарем работал?
— Всё хорошо, мама. Работа интересная. Ленинград — прекрасный город. У меня там теперь много хороших друзей.