Витковский Алексей. Выбор воина (Витязь - 2)

   Сашка сообразил, что совершенно гол и сидит на корточках, рядом со своим ложем, выставив вперед изогнутый луч клинка. И что его этак потряхивает. Без лязга зубов, но все же ощутимо. А пол холодный, и босые пятки уже замерзли. Савинов сделал над собой усилие и опустил меч.
   - Прости, княже, и вправду помстилось... Тьма... Она... Будто живая...
   - Живая и есть. - Ольбард почесал голый бок. - Я ж говорю, после грибов бывает...
   Сашка поднялся, убрал меч в ножны и плюхнулся на постель. Спать расхотелось совершенно. Он скосил глаза в сторону и увидел, что князь все еще сидит и разглядывает его, словно хочет удостовериться, отпустило ли больную головушку. Подумав малость, Сашка снова сел.
   - А что, княже, все так скачут после этих грибов? И ты? - Савинов скорее угадал, чем увидел, что князь улыбнулся.
   - Нет, я не скачу. Мне это питье без надобности... Хотя, когда Ререх учил меня воинской науке, пить пришлось... Один раз.
   - И что? - Сашка аж подобрался, приготовившись выслушать целую историю. Но князь сказал только:
   - Очнулся в речке. Ререх сунул меня туда, чтобы охолонул. Холодная вода, она дурман хорошо уносит...
   Сашка вспомнил речку, в которой полоскался после битвы с весинами, смывая угар "медвежьего" безумия. И вода тогда была словно ртуть, густая и медленная.
   - Да, я помню, - согласился он. - С тех пор как берсерком побыл, помню. И не забуду, это точно.
   - Нет, Александр, - Ольбард покачал головой, - не был ты берсерком...
   - Это как?.. - Сашка оторопело уставился на князя.
   - А вот так. Потому что нет бывших берсерков. Бывают те, кто укротил своего зверя, взял за ноздри! Но и тогда все может случиться, потому что и собака иной раз кидается на хозяина. Вот хоть на Хагена посмотри...
   Савинов промолчал, задумчиво скребя бритую голову. "Перспектива, надо сказать, печальная. Ведь всю жизнь придется самому над собой на стреме стоять! И чуть что - тащить за уши... Хаген вот сам меня учил, как с Духом Зверя бороться... и побеждать. Знает, умеет, но ведь не уберегся. Поймался на сильной эмоции..." А заруби тогда Хаген Сигурни - жить бы не стал.
   "Ну ты и дурак, Сашка, - сказал он сам себе, - кто же о таких вещах думает? Сплюнь!"
   Он представил себя на месте друга. И что Сигурни - это Яринка... Его снова затрясло. "Да я же просто бомба с часовым механизмом! Я же опасен! Тоже дурень, думал все позади... А на тебе хрен! Выкуси!.." Он зло сжал зубы, пальцы впились в меховое одеяло. "Бедная ты моя радость, Ярина, свет Богдановна! Угораздило тебя замуж за урода выйти..." И тут Сашка вспомнил, что ему снилось...
   Яринка и снилась. Сон был какой-то сумбурный. Все в нем менялось внезапными рывками... Сначала крутилось что-то на военную тему. Самолеты, танки, гаубичная батарея, ведущая огонь... Шла в атаку наша пехота, и тускло блестели на солнце примкнутые штыки. А пулемет все бил и бил с сопки, и атака захлебнулась... А он, Сашка, почему-то лежал в цепи вместе с пехотой, и рука сжимала цевье карабина. Пули с мерзким посвистом взбивали фонтанчики пыли у самого лица. Голову было не поднять... Потом из кустов с ревом выползла "тридцатьчетверка"43, развернулась, чадя сизым солярным дымом. Хобот пушки пошевелился, примериваясь, и плюнул огнем. На сопке жахнуло, ухнуло, и в воздух взлетели какие-то клочья. Пулемет заткнулся. Впереди тут же заорал ротный. В атаку, мол... Все поднялись и побежали. А Сашка почему-то никак не мог отклеиться от земли. Наверное, потому, что последняя пулеметная очередь прошлась прямо по нему... Были в этом сне еще всякие выверты, вроде отсека подводной лодки, в котором тускло горела "аварийка" и соленая ледяная вода стояла по грудь. И надо выходить через торпедный аппарат... Еще - ясный солнечный день, аэродром. И он сам на УТИ-1644 выруливал на взлет, а в передней кабине сидела Яринка, оборачивалась к нему, улыбалась и махала рукой. И летный шлем ей был необычайно к лицу... А потом сразу они оказались уже в Белоозере, и Ярина, смеясь, протягивала Сашке расписную деревянную ложку. На девушке было богатое платье с вышивкой и свободными, широкими рукавами. На высокой груди лежало ожерелье, на голове надета смешная двурогая кика - убор замужней женщины. Савинов сидел за столом, а перед ним стоял большой горшок с кашей вперемешку с ломтиками куриного мяса. И пахло так, что просто хоть язык глотай... Сашка вместо языка стал заглатывать кашу, быстро орудуя ложкой, а Ярина присела напротив и смотрела, как он ест. А потом сказала:
   - Возвращайся поскорее! Мне грустно без тебя...
   Сашка удивленно поднял на нее глаза и хотел сказать: "Я же здесь" - и тут вспомнил, что это сон. Тогда он бросил ложку и накрыл маленькую ручку Ярины своей ладонью. И почудилось ему - и вправду коснулся!
   - Я вернусь! Обязательно, ты только не печалься... Ведь мы всегда вместе, где бы ни находились... А еще - я люблю тебя больше жизни. И значит, ничто меня не остановит. Я вернусь!..
   Она печально улыбнулась: "Я знаю..." Сашка потянулся через стол, чтобы поцеловать ее... и проснулся.
   Сашка посидел еще немного на ложе и встал. Натянул портки и сапожки, накинул рубаху и стал пробираться к выходу. Настроение, как ни странно, поправилось. Он шел по проходу, слушал дыхание спящих и думал: "Не-ет! Черта с два я позволю своему "мишутке" причинить зло Ярине! Удушу, порву пополам, - тоже мне Дух Медведя! Да хоть мамонта! Плевать я хотел... Значит, буду стоять у себя над душой и следить. Если Хаген не смог удержаться, еще не значит, что и я не смогу..."
   Он вглядывался в спящих, проверяя на всякий случай, не шевельнется ли еще какой "рогатый". Не расцветают ли у кого на ушах розовые кусты... Однако галлюцинации и миражи куда-то попрятались, мышиные легионы отступили, и все было путем. "Вот и хорошо. Вот и ладно... Не надо мне таких приключений. Мне другие нужны. Например, ковш с водицей и свежий воздух..."
   - Малыши-карандаши, - тихонько пропел Сашка, отворяя дверь, - лопали грибочки, чтоб у папеньки на брюхе расцвели цветочки! А мухоморы кислые на носу повислые!
   Снаружи занимался рассвет...
   Глава 3
   Исход
   Солнце свирепое, солнце грозящее,
   Бога, в пространствах идущего,
   Лицо сумасшедшее,
   Солнце, сожги настоящее
   Во имя грядущего,
   Но помилуй прошедшее!
   Николай Гумилев
   Решено было, что бонды на новое место перебираться по осени станут. После сбора урожая. Олав сказал: не бросать же будущий урожай! Вот по осени соберем и придем. Хаген пообещал прислать к тому времени два драккара. Для охраны. А Олав отпустил с ним двух сыновей с семьями, чтобы отстраивались пока. Рабочих рук у него и здесь хватит. Еще Хаген решил оставить в борге одну полусотню. Так, на всякий случай. И три кнорра для Олава. Трех должно хватить. Часть скотины и пожиток отвезут сейчас сыновья, остальное - потом.
   Корабли, изрядно нагруженные, стояли у пристани. На них по широким сходням сводили коров и лошадей. Люди сновали туда-сюда, между боргом и кораблями, несли кули, свертки и мешки. Против переселения никто не возражал. Конечно, бросать обжитое место не хотелось, однако набег халогаландцев враз перевернул налаженную жизнь. И стены борга больше не казались надежной защитой. Хаген понимал, что крепость вряд ли долго станет пустовать. Он уже послал известие своим родичам в Стейнхьер. Скоро здесь появятся новые хозяева. Место удобное, земля родит хорошо. Заселят...
   Почему-то его совершенно не волновало, что ждет впереди. Не то чтобы Хаген успокоился, увидев ответы Рун на свои вопросы. Он знал, что Руны не предсказывают будущего. Они дают совет и говорят о том, что будет, если совет выполнить. Выполнил - получи желаемое. Не выполнил - ничего не получишь. Силы не работают за человека и поле за него пахать не станут. Хочешь удачи - пролей пот, а то и кровь. Заслужи!
   Он стоял и смотрел на свой фьорд, который не был уже родным. На стены борга и зеленеющие поля, на лес за полями, карабкающийся на холмы. Смотрел на встающие позади леса, окутанные туманной дымкой горы. На пик Оссколтен, вздымающий снеговой шлем к самому небу, и на реку, впадающую в воды фьорда. Все, что он видел, оставалось в прошлом. Прошлое - Урхр. И только корабли, полные людей, только палуба под ногами и ветер, что тихонько поет в снастях, - все это Сейчас. А из Сейчас - Вертханди - начинается Будущее Скульд45. Три имени Норн, богинь Судьбы, прядущих свою вечную пряжу, всегда сходятся для человека в едином миге. И только этот миг и живет человек на самом-то деле... "Здесь и сейчас, Хаген, здесь и сейчас!" Он отвернулся от борга и подал знак Дайну: "Отплываем!"
   Затопали по палубе ноги. Концы заскрипели, палуба качнулась, причал медленно отодвинулся. Весла легли на воду, и "Мунин" плавно направился к выходу из фьорда. За ним потянулись остальные корабли. Русы запели. До Хагена долетели слова: "Прощай, любимый город! Уходим завтра в море..." Улыбка тронула губы хевдинга. Песня была из тех, что часто пел Александр. "Надо же, переняли!" Сигурни подошла и встала рядом. Ее рука коснулась плеча Хагена. Девушка улыбалась, слушая песню, и так тепло вдруг стало на сердце, что Хаген рассмеялся.
   - А ну-ка, Греттир, - крикнул он скальду, - ответь им чем-нибудь!
   Больше всего Савинова поражало то, насколько легко эти, казалось бы, совершенно оседлые люди в несколько дней собрались, бросив привычное место, налаженное хозяйство, могилы предков (!), и подались куда-то к черту на рога. Туда, где никто из них не был и где неизвестно, что ждет: то ли спокойное, безопасное житье, то ли мечи врагов. Новых врагов, взамен старых. Да, собрали свой тинг - народное собрание, да, покричали, поспорили, но как только решение было принято, сообща взялись за дело. Может, оседлость их была кажущейся, а может, он, Савинов, чего-то не понимал. Но ведь видно невооруженным глазом: народ-то патриархальный. Консервативный, можно сказать. А вот сорвались с насиженных мест. И поплыли по синему морю.
   "Не удивительно, - думал Сашка, - что эти ребята заселили Исландию, добрались до Шпицбергена и Гренландии. Не только добрались - жили там! А еще точнее - живут. А надо будет - отправятся дальше, в Америку например. Если только уже не отправились!"46 Он бы ничуть не удивился, если бы узнал о чем-то подобном, после того, что видел перед собой. Это ведь не какой-нибудь одинокий искатель приключений. Целый городок, по здешним меркам - не самый маленький, снялся в одночасье и - вперед, навстречу ветру! Почти тысяча человек - воины, женщины, дети, старики, со всем скарбом, домашней живностью и добром... Савинов понимал теперь, как проходило Великое Переселение Народов. Не почему, а именно КАК... Ему все больше нравился этот храбрый, предприимчивый и жизнелюбивый народ, словно находящийся в вечном поиске. Народ-первопроходец. Как называет его Диармайд - Лохланнах, народ Лохланна, страны Озер. Норвегии то есть...
   Сашка стоял у борта и смотрел, как бойко подпрыгивают на волнах пузатые кнорры, распустив по ветру крылья парусов. И слушал, как несется над морем песня.
   Корабли прошли вдоль побережья Норвегии курсом на юго-запад, временами приставая к берегу. Пополняли запасы, отдыхали и шли дальше. Местные жители относились к ним спокойно. Идут - ну и пусть их, главное, чтобы скотину не угнали да безобразничать не принялись. Несколько раз эскадра встречала в виду берегов драккары местных конунгов и ярлов. Те в драку не лезли. Слишком крепким орешком им казалась эскадра в два десятка кораблей, больше половины которых - боевые...
   Так прошло несколько дней, пока на траверзе47 горы Галлхепигген эскадра не повернула направо, в открытое море, и взяла курс на Шетландские острова. Сашка плохо помнил здешнюю географию. Кажется, южнее Шетландских лежали Оркнейские острова. Оттуда рукой подать до побережья Шотландии. Потом Гебридские острова, и вот он, проход в Ирландское море... По непонятному капризу природы погода во все время плавания стояла свежая и ясная. Волнение моря, что называется, умеренное. Только у мыса Рат, что на северном побережье Шотландии, корабли попали в полосу густого, непроницаемого тумана.
   Савинов впервые так долго находился в морском походе. Ему чудилось, что море, покрытое пенными валами, не просто очень большое количество воды, собранной вместе. Нет, море было живым, и по ночам он слышал странную песню, которую ветер исполнял на пару с волнами. Море дышало и звало, манило тайной. Оно не казалось равнодушным, наоборот, было ощущение, что оно эдак благосклонно наблюдает за усилиями людей, пересекающих его просторы. И ему нравятся именно эти люди, а значит, они благополучно достигнут цели... И дул ветер, а вода изумрудным буруном уходила за корму. И сияли восходы, когда неясным казалось, где кончается небо и начинается море. И пламенели закаты, будто бы сошедшие с картин Айвазовского, который еще не родился... И кричали в синеве чайки, провожая корабли, кричали и садились на воду... Кто-то из воинов посмотрел и сказал: "К ведру..." - к хорошей погоде то есть. Примета не обманула... А Сашка все смотрел и смотрел на море, понимая уже, что влюбился в эту стихию не меньше, чем в небо.
   Глава 4
   Эрин
   ...Дороги мне те, что скачут
   По голубым берегам Войн,
   Горд королевский их облик,
   Не случалось бежать им от битвы и схватки...
   Из ирландской саги
   "...И вот стояла прекрасная Грайне в своем чертоге, что у Ангуса в Бруге на Бойне, и смотрела на море, а сын ее, Доннхад, играл в саду со своим воспитателем, Конаном, сыном Лиатлуахра. И синела безбрежная даль моря, за которой лежала земля Шотландии. А Грайне ждала своего любимого.
   Тогда подошел к ней воспитатель Диармайда, Ангус, великий мудрец и провидец, и сказала ему Грайне:
   - Отчего-то сегодня неистово бьется сердце в груди моей. Быть может, скоро увижу я Диармайда, сына Дуйвне, прекраснейшего из мужей.
   Промолчал великий Ангус. И воспарил духом своим к небесам, чтобы узнать, - долго ли ждать еще прекрасной Грайне своего мужа. Увидел он за мысом множество кораблей, идущих к устью реки Бойне. Тогда возвратился назад Ангус, и спросила его Грайне:
   - Что видел ты, о мудрый?
   И ответил он:
   - Видел я множество кораблей, идущих сюда.
   - А кто в тех кораблях, что идут сюда?
   - Нетрудно сказать! На тринадцати кораблях идут к нам сыны Лохланна с воинами, и женщинами, и детьми, и старцами, и скотом своим, и другими богатствами. А ведет их великий воин, с глазами, как лед горных вершин, по имени Хаген, сын Стурлауга, прозываемый Молниеносный Меч.
   - Не тот ли это Хаген, сын Стурлауга, что отправился когда-то с мужем моим, прекрасным Диармайдом, в страну Скоттов? - спросила Ангуса Грайне.
   - Да, это он, - отвечал мудрец. Тогда женщина вновь взглянула на море и узрела в нем множество парусов. И были те паруса искусно украшены разными знаменами и гербами.
   - А кто эти воины, - спросила она Ангуса, - что идут сюда под невиданными парусами?
   - Нетрудно сказать, - ответствовал Ангус. - Это народ рек, зовущийся русами, ибо река по-ихнему - Рось. А еще их зовут вендами, и варягами, и ругами, - всякий сосед по-своему. А землю их в Лохланне зовут Гардарикой, что значит Земля городов. Ибо силен этот народ и много в земле своей крепких городов имеет. И ведет их могучий воин, король Ольбард Синий Ус, с ним шесть вождей и пять сотен отважных воинов. На семи кораблях идут они прямо сюда, к Бругу на Бойне.
   Тогда прекрасная Грайне снова спросила Ангуса:
   - Скажи, о мудрый, зачем идут сюда все эти вожди с воинами, и женами, и детьми, и скотом, и со всяким иным богатством? Зачем идут они к Бругу на Бойне?
   - Нетрудно сказать, - ответил Ангус. - Хаген, сын Стурлауга, идет, чтобы поселиться здесь, в земле Ирландии, и построить город, и распахать поля, и пасти скот, чтобы дети его детей жили в довольстве и счастье. Ибо муж твой, Диармайд О'Дуйвне, позвал сюда Хагена и нарек его при этом своим сыном. А сделал он так оттого, что Стурлауг, отец Хагена, и Эорвис, мать Хагена, погибли в битве и нет теперь у него родителей. А король русов идет сюда, чтобы вернуть под родимый кров мужа твоего, могучего Диармайда. Ибо друзья они и побратимы!
   Тогда заплакала прекрасная Грайне от счастья и побежала в свои покои, чтобы надеть свои лучшие одежды и украшения, ибо была она женщиной и хотела предстать перед любимым мужем во всей своей красоте.
   Мудрый же Ангус печально покачал головой, ибо предвидел он еще многие несчастья, предстоящие влюбленным. А корабли тем временем входили в устье реки Бойне..."
   Копье Диармайда имело собственное имя - Га-Буйде. Что это значило, Сашка не знал, но частенько видел, как ирландец лелеет свое оружие, чистит и смазывает, украшает ясеневое древко искусной резьбой и время от времени дает копью "поиграть". В такие мгновения оно выглядело как змея со стальной головой, молниеносно вырастающая из рук воина, гибкая, словно резиновый шланг. Воин, играющий копьем, казался оплетенным сетью из полос и ярких бликов, настолько велика была скорость движений. И еще копье пело. Не так, как мечи. Те звенят и свистят в воздухе, копье же ревело рассерженным тигром, только изредка позволяя себе мелодичную трель, когда им наносили колющий или секущий удар. Савинов пытался научиться владеть копьем, но за год, конечно, к такому результату даже приблизиться невозможно. Хотя для боя в строю Сашкиного умения вполне хватало. Но о том, чтобы проделать что-то подобное Диармайдову "ревущему копью" пока речи не шло. Ирландец своему искусству учился с детства... Но все-таки Сашка полагал, что он, по крайней мере, в курсе всех более или менее эффективных способов обращения с копьем. Как выяснилось, он ошибался...
   "Змиулан" подошел к пристани примерно на длину весла. От крепости, возвышавшейся на холме неподалеку, быстро пылила навстречу прибывающим кораблям богатая колесница, запряженная парой ослепительно белых лошадей. Экипаж сопровождал десяток всадников. На колеснице стояли двое - мужчина и светловолосая женщина в богатых одеждах. "Хозяева встречают", - подумал Сашка. Его "Медведь" шел следом за "Змиуланом"... И тут Диармайд передал кормило Ольбарду и взял свое копье. Следующие секунды растянулись и в то же время сжались до предела. Савинов видел, как ирландец быстро шагнул к борту, оттолкнулся древком... А потом единым мощным движением метнул свое тело вверх!
   В Сашкиных глазах, как на фотопленке, запечатлелся краткий миг, в котором Диармайд, вытянувшись струной и опираясь одними руками на древко своего копья, завис в воздухе вниз головой. А сверкающее холодное железо наконечника было в ладони от лица ирландца... Потом время бросилось вскачь. "Змиулан" качнуло. Диармайд пронесся над водой, описав красивую дугу. Га-Буйде перевернулось в его пальцах... В следующий миг черноволосый ирландец мягко приземлился на дощатый настил пристани и замер, раскинув руки, прямой как свеча... С грохотом подлетела колесница. Кони встали на дыбы. Молодая красивая женщина бросилась с колесничной площадки прямо в объятья Диармайда. Их волосы на мгновение сплелись - черные с золотыми...
   Это было здорово! Конечно, Савинов знал, чисто теоретически, что возможны подобные фокусы. В конце концов, есть же соревнования по прыжкам с шестом... Но такое! Нет, давно ясно, что Диармайд очень сильный воин, у которого все эти смертоубийственные штучки, типа: "поднять щит - удар ребром - коли копьем - прикройся", уже переросли в ранг высокого искусства. Но что он может такое!..
   Савинов поймал себя на том, что стоит разинув рот. Пришлось быстренько его захлопнуть. "Раскрыл пасть, раззява... И все же, ну до чего силен ирландец!" Сашка покосился на Ратимира. Тот одобрительно усмехался в усы, глядя на пристань. Потом крякнул, перекладывая кормило, и, мельком глянув на Савинова, сказал:
   - Каков, а? Прием называется "стойка на острие копья". Говорят, вальх как-то раз убил им пятьдесят воинов.
   - Не понял. - Сашка тоже посмотрел на пристань. - Это же прыжок. Как им можно убить, да еще пятьдесят человек?
   - То-то и оно! - Ратимир довольно усмехнулся. - Врагов было слишком много. Вот он и вызвал их на соревнование в ловкости. Все, кто пытался повторить, наткнулись на копье... Сказывают, оно заговоренное.
   Савинов рассеянно кивнул.
   В это время статный седой мужчина, что приехал с женщиной, величественно спустился с колесницы. Диармайд ему поклонился.
   - А это еще кто?
   - Воспитатель Диармайда, Ангус. - Ратимир нахмурился. - Говорят, колдун... - Кормчий помолчал, а потом добавил: - Очень большой силы колдун.
   "Интересно". Сашка внимательно рассматривал Ангуса. Тот напоминал манерами какого-нибудь римского сенатора. По крайней мере, Савинов их себе такими и представлял. Ангус был величествен. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, кто тут главный.
   "И все-таки непонятно, - подумал Сашка, - они же тут все давно уже христиане. Или я ошибаюсь? И как же тогда церковь смотрит на всяких там колдунов? Хотя... может, у них это дело считается в порядке вещей. Этакий симбиоз..."
   Лодья мягко ткнулась бортом в бревна причала. Молодшие из дружины проворно завели швартовые концы на специальные столбики. Ангус царственно повернул голову навстречу вновь прибывшим и, встретившись с Савиновым глазами, медленно наклонил голову. Сашка кивнул в ответ. Глаза у колдуна были черными.
   "Здорово, дядько", - мысленно поприветствовал его Савинов и шагнул на причал...
   Глава 5
   Символы
   Эскимосские танки входят в города
   Глыбами льда.
   На дымящихся башнях
   Белый медведь и стальная звезда...
   Из песни группы "Наутилус Помпилиус"
   Как человек, большую часть жизни проживший в городе, Сашка совершенно искренне считал, что нигде так хорошо не отдыхается, как на свежем воздухе. А уж с похмелюги тем более. Пир вчера был такой, что ушатало даже Сашку, даром что он привык к более крепким напиткам, чем местное население. В ушах гнусно шумело. Живот бурчал и всячески проявлял недовольство. "Сколько же я выпил? - изумленно подумал Савинов. - А съел? Нет, так жить нельзя. Берегите здоровье смолоду!" Помнится, когда он, Сашка, еще учился в фабрично-заводском училище, был у них старый слесарь Потапыч. Золотые, как говорится, руки. Но пил Потапыч безбожно. И всякий раз поутру, доковыляв до работы, он, мучаясь с похмелюги, плачущим голосом проникновенно произносил: "Не пей, Сашка! Не пей никогда!"
   Савинов поднялся на пологий холм, возле которого вновь прибывшие разбили палаточный лагерь, и уселся прямо в траву. Ноги как-то расхотели идти дальше. "Прав, прав был Потапыч... Пить вредно".
   Пейзаж вокруг был замечательный. Зеленые холмы, поросшие клевером, медленная красивая река, море, в этот час очень спокойное и тихое. Поодаль рощи раскидистых деревьев. Птички поют, ветерок эдак мягко играет травой. Мимо соседнего холма с мычанием двигалось стадо пятнистых коров. Здоровенная мохнатая псина, совершенно зверовидного облика, состоявшая, похоже, на должности главного пастуха, завидев Сашку, подбежала поближе, чтобы оценить его намерения. Принюхалась, потом шумно задышала и умчалась тяжелым скоком. Документы у Савинова, по всей видимости, были в порядке. Мальчик-подпасок что-то крикнул. Сашка на всякий случай помахал ему рукой. Было немножко зябко, и предусмотрительно прихваченный с собой толстый шерстяной плед в зеленую клетку оказался нелишним. Савинов укутался в него и, потихоньку согреваясь, стал вспоминать, что же было вчера...
   В Бруге, как выяснилось, их уже ждали. Хозяин, самый что ни на есть настоящий друид, знал о прибытии кораблей задолго до их появления на горизонте. И отдал соответствующие распоряжения. А слуги постарались на славу. Пир вышел такой, что Савинов, считавший себя после года, проведенного в этом мире, так сказать, видавшим виды, понял: все допрежь Бруга на Бойне это так, баловство. Ну выпили, ну закусили. А здесь ка-ак ВЫПИЛИ! А потом ка-ак ЗАКУСИЛИ! Страсть, жуть, мрак, как говаривала Эллочка Людоедка. А волынки! "Нет, - подумал Сашка, - если человек не слышал ирландской волынки, считай, что и не жил вовсе..." А джига! Эти ирландцы танцевали так, что дух захватывало. С грохотом, дробью, гиканьем и смехом они выделывали такие коленца, что любой чечеточник помер бы от зависти. Громадный зал сотрясался. С потолочных балок летела пыль...
   Савинов решил: "Я не я буду, а научусь не хуже!" И, конечно, Диармайд танцевал лучше всех. И румянец у него был аж во всю щеку. А потом местная молодежь показала, что такое чувство локтя. Они сплясали ту же джигу, только абсолютно синхронно, по ходу танца совершая сложные перестроения. Слитные удары нескольких десятков подошв гремели громом, казалось, потолок вот-вот рухнет на головы танцующих. Это смотрелось настолько воинственно, что кровь вскипала в жилах и горячая волна взбегала по спине, ударяя в голову...
   В голову ударяли не только танцы. В основном этим занимались пиво, эль и - о чудо! - настоящее виноградное вино. Правда, Савинов так и не понял из объяснений - то ли лоза привезена из Греции, то ли все-таки сам напиток... А потом Диармайд и Грайне, чем-то с виду напоминавшая Сигурни (может, тем, что такая же золотоволосая), пошептались и под шумок испарились с торжества... И Хаген с женой тоже последовали их примеру. А воины полезли тискать девок. И те были очень даже не против. Какая-то очень симпатичная хохотушка пыталась напялить на Сашку венок из полевых цветов... Но ему почему-то вдруг стало тоскливо и в то же время как-то светло, что ли... В общем, Савинов аккуратно спровадил красотку Храбру, а сам вышел на двор. И сказал звездному небу, нависшему над Бругом: "Ярина! Слышишь? Я люблю тебя! И кроме тебя мне никто не нужен..." И еще, кажется, он сочинил стихи, а потом... Потом было уже форменное безобразие. Почти на автопилоте Сашка добрался до своей комнаты и рухнул в постель. У него, правда, все же хватило сил раздеться перед этим. И сон был невероятно ярким, живым. Снилась, конечно, ОНА. Обнаженное тело Ярины сияло солнечным светом. У Савинова захватило дух от нежности и неистового желания. Он касался ее груди губами. Руки скользили по бархатистым бедрам, обнимали, ласкали. Жар сжигал его изнутри. Казалось, Сашка вот-вот взорвется, лопнет, как перетянутая струна. Водоворот страсти подхватил его и помчал, поднимая на волнах безумия. Тела влюбленных сплетались, будто стремились проникнуть друг в друга и слиться навсегда, чтобы уже никогда, никогда не разлучаться... Но в какой-то момент сквозь сияющую пелену сна стало проступать что-то иное. Не будучи ни опасным, ни неприятным оно каким-то образом заставило Савинова напрячься и рвануться из объятий любимой. Он с сожалением выскользнул из сна... И даже не сразу понял, что происходит. Может, каким-то чудесным образом его, Сашку, забросило за тысячи километров обратно в Белоозеро? И он дома, рядом с Яриной... Но нет! Жаркое тело женщины под боком никуда не исчезло. И это... Савинов узнал бы любимую, даже если бы ослеп, оглох и потерял обоняние... Это - не она!