Владимир Корвин-Пиотровский. Поздний гость: Стихотворения и поэмы

«Что ты здесь печалишься, грешная душа?
Выпей из моей чаши Утоления Печали», —
А я стану на колени и не приму ковша.

Посмотрит Владычица на меня с укором,
Засмутнеют жемчуги на вышивках ее риз;
Заплачу тихонько перед благостным взором,
Заплачу и укажу ей на землю, вниз.

Упрошу ее выглянуть за облачные подушки,
Покажу каменистый, поросший тернием край, —
А там, по бездорожью, бродит, шарит старушка,
Ищет ощупью двери в заповедный рай.

Для слепой не засветит Господнее солнце,
Не порадует старую Христова заря,
Так все и ходит от оконца к оконцу
Одна, без провожатого, без поводыря.

«Пресвятая Богородица, – проговорю я с плачем: —
Ты дозволь мне запреты Господние сломать,
Ты дозволь мне сбегать за кем-нибудь зрячим,
Чтоб проводил на небо мою убогую мать».

Затоскует тут Печальница и побежит шибко,
Повстречает, проводит странницу Москву…
А в небесных лугах заиграет лунная скрипка,
И серафим тихоокий преклонит главу.
 

* * *

 
Скучно смотреть, как дождь
Моет заржавленные крыши;
Хмурится в клетке дрозд,
За печкой скребутся мыши…

Забралась с куклой в угол;
Заплетает ей косичку,
Рассказывает про огородных пугал,
Про волка и про лисичку.

Заснула. У куклы глаза открыты, —
Не кукла, а такой ребенок…
Осенний дождик сеет, как сквозь сито,
Под желтым листом мокнет опенок.

Спит маленькая Божья Матерь
С розовой девочкой – Иисусом…
Вылез таракан на скатерть,
Подумал – и перекрестился усом.
 

* * *

 
Быть может, есть заветные границы,
Где скорби тень – чем гуще, тем светлей,
Где плевелы становятся пшеницей,
Где вал морской не топит кораблей.

Быть может, есть бездонные глубины,
Где радостью страданье расцветет,
Где все, что здесь, – лишь крылья голубины
Для тех, кто в ночь зовущую идет.
 

III

* * *

 
В поле водном месячный серп
Жнет и топит созвездий злаки;
В этот час печалится зверь
В недобитой душе собаки.

Мне не жаль крылатых потерь,
Я крылом не взмахну отныне —
Не орел, а раненый вепрь,
Я хочу умереть в долине.
 

Пути волчьи

 
Раздирает шаги гололедица;
Словно вымерла пушная тварь…
Помоги мне, святая Медведица,
Одолеть крутозубый январь.
Семь ночей моя серая молится
Богородице звездных полей, —
Допусти нас небесной околицей
К берегам, где шумит Водолей.
Волчьим ранам, скитаньям и голоду
На земле не наступит конца;
Пожалеешь ли алчущим смолоду
Златорунного мяса Тельца?
По степному уделу – обычаю,
Чтя великий закон вожака,
Мы попотчуем свежей добычею
И тебя, и святого щенка.
А натешившись вволю вечерею,
Соберем окровавленный мех
И распустим в метелицу серую
Для волчих, для волчат и для всех.
Чтобы видели все бездорожные
В дымном трепете утренних зорь,
Как идет на пути зарубежные
Искалеченный вьюгами вор.
 

Север

 
От мухоморов, от морошки
К реке плывет дурманный дух;
В рассветном небе гаснут плошки
И трепыхает злат-петух.
Спустила цепкую сорочку,
Примяла тяжко росный мох
И, дрогнув, вывернула кочку
Косым разметом крепких ног.
Сентябрь. Пора медвежьей свадьбы.
Проскачет вспугнутый олень.
О чем на счастье загадать бы,
Да чем прогнать тугую лень?
Вода боков не расхолодит,
Лишь смочит рыжую косу…
Сегодня, видно, Одурь бродит
В сторожко гукнувшем лесу.
 

Святогор-скит

[Святогор-скит]

 
Было то у Миколы-на-Проруби
В вечер синь, на сочельном посту;
Прилетели три белые голубя
И уселись рядком на мосту.

Говорит один: «слушайте, братие,
Наступает предсказанный час:
Ныне в ночь довершает зачатие,
Ныне в ночь дорождается Спас.

Не забудем же встретить желанного,
Принесем, заготовим дары:
Да возжгутся во имя избранного
По ярам, по дорогам костры;

Чтоб погрелися косточки битые
На веселом гудящем дыму,
Чтоб потешились, кровью облитые,
В костряном жаровом терему».

И другой говорит: «ты припомни-ка,
Не любил ли он трав и цветов?
Так поищем же, брат мой, терновника, —
Под снегами немало кустов.

Летом ало цвели тут репейники —
Расклюем, рассугробим снега;
Нам помогут святые келейники
Иль какой монастырский слуга».

И сказал тогда третий, вздыхаючи:
«Заготовим родному и крест —
Веселится он, казнь вспоминаючи,
Полетим да поищем окрест».
Улетели три белые голубя,
Говорят да поют на лету…
Было то у Миколы-на-Проруби
В вечер синь, на сочельном посту.
 

*

 
Шли, спешили дорогой прохожие
К той ли Проруби, в скит Святогор,
Два святые угодники Божие —
Сам Микола да воин Егор.

У Миколы сосульки всю бороду
Заковали в узор ледяной,
А Егорий, что яблоко с холода,
От мороза румяный, хмельной.

Из далекого странствия долгого,
Армяком заметая снега,
Исходили всю землю, от Волхова
До озер, где глядится тайга.

Порыбачили лето на севере,
Обновили сруба на Оке,
Погрозили сердитому деверю
На слободке в Великой Луке.

Исполняя заветы Господние,
Крыли тесом, строгали и жгли;
По Уфе, где река мелководнее,
С мужиком захмелевшим плыли.

Много сделали руки умелые,
Ворочаться пора в Святогор;
А навстречу им голуби белые
Пролетают, ведут разговор.

Как услышал Егорий воинственный —
Возгорелся в груди его гнев…
А над зорями вечер таинственный
Довершал многозвездный посев.

А под зорями, ризами снежными,
Как парчой голубой, убрана,
Источалась сияньями нежными
Неоглядная та сторона.

Да курился, кудрявее ладана,
На восковых сугробах закат,
Закровавив нежданно-негаданно
Вежи скитских трехъярусных врат.

«Да не быть по сему, неразумные!» —
Звонко воин Егор возопил,
И в ответ ему отклики шумные
С плачем встали из снежных могил.

«Для того ль мы ту землю лелеяли,
Распахали с трудом целину,
Чтоб Сыновние кости засеяли
Восприявшую Духа страну?

Для чего, по какому писанию
Вы тельца обрекаете вновь?
Для разбойного ли целования
Предаете Сыновнюю кровь?»

Отцветали на вежах цветения
Копьеносной вечерней зари;
И взыграли от вьюжного пения
На церквах голоса – звонари…
 

*

 
Отзывается с ласкою в голосе
Всех-Заступник, суровый с лица:
«Ой, Егор, не о каждом ли волосе
Попечение Духа-Отца?

Не греши: схорони же ненужное
Ты свое золотое копье…
Эк гульнуло смятение вьюжное,
Ни за что перемерзнет зверье!»

И повышли тут волки бездомные,
На слова те, из дебрей-лесов;
Собиралися рати огромные
Худошерстых заморенных псов.

С перебитыми лапами гнойными,
Без ушей, голося и скуля,
Выходили рядами нестройными
Из вертепов к скиту на поля.

Притащилась телушка безрогая,
Обомшелый невидящий кот,
Вол-печальник, овечка убогая —
Всякий Божий обиженный скот.

Загорелись зелеными свечками
В помутнелых просторах зрачки,
И двумя золотыми колечками
Над святыми сплелись светляки.

В тьму ночную, в метелицу серую,
По бокам, впереди, позади,
Покатилось: «о, Господи, верую,
Пожалей, отпусти и гряди!

Укажи нам дорогу спасения —
Что ни шаг, то тяжеле наш путь; В светлый час торжества воскресения
Не покинь свою тварь, не забудь.

И не бойся земного страдания:
В день великий венца и креста
Мы омоем слезами рыдания
Распаленные жаждой уста.

Мы повынем колючки терновые,
Чисто вылижем стрелы заноз
И могилы голгофские новые
Оплетем благовонием роз.

Выходи же – дождями кровавыми
Разгуляйся в засушные дни;
Стужу зимнюю, темень – забавами
Звонкогудых пожарищ пугни».

Приутихла тут вьюга-метелица;
Светел месяц окно прорубал,
Звезды по небу тропами стелются;
Божий воин Егор замолчал.

И неслышному зову внимаючи,
Примечая невидимый свет,
Отвечал им Микола, рыдаючи:
«Верьте, детушки, верьте: грядет!

Ибо нету такого моления,
Нет такого страданья и зла,
Для которых бы кровь искупления
Из Исусовых ран не текла».

И сказал, обращаясь к Воителю:
«Ой, сдается мне что-то, Егор,
Что мы рано взалкали обители, —
Не пора нам, сынок, в Святогор.

Нерадивые мы огородники:
Кто досмотрит без нас огород?»…
И свернули святые угодники,
Удалились от скитских ворот.

Воротились, гонимые вьюгою,
В те края, к тем ли Божьим углам,
Где поникли леса над Ветлугою,
Где в тумане почил Валаам.

В край, где хмурятся избы горелые,
Да вразброд голосят петухи,
Да летают три голубя белые,
Отпуская заране грехи.
 

Звездной тропой
Распятие, Воскресение, Вознесение

   Всякая жертва солью осолится.

Марк IX, 49

I

 
О, мои сестры,
Глядите,
Как оскалились остро
Холодные копья!
Идите, идите,
Заполняйте собою вертепы и площади…
Уже падают снежные хлопья
С раскаленного неба;
Затрепетала земля, не смея заплакать от боли
По тебе, Господи!
Никнут в поле
Колосья ненужного хлеба.
Сестры мои!
Идите в притоны,
Разбросайте свое целомудрие
По грязным канавам:
Разве можно принять
Те стоны?
Отдайтесь греховным забавам
И разврату,
Продавайте себя отцу и брату
Примите бремя кровосмешения
И навсегда позабудьте дорогу
К обетованному.
Разве посмеете вы покупать спасение
Смертью Бога?
Откажитесь же от воскресения,
От чуда,
И, чтоб не свершить горшего преступления,
Погрузитесь в зловоние блуда.
И чем страшнее будет ваша жертва,
Чем безутешнее будут ваши страдания, —
Тем скорее он встанет из мертвых,
Чтоб освятить ваши поругания,
Чтоб вознесть ваш добровольный отказ
К самому сердцу престола.
И скажет он:
«Се – Аз,
И се – мои раны,
Мой стон.
Возлюбили меня больше спасения, —
Как оставлю их в их печали?»
Братья мои!
Что предсмертные взоры его тревожите
Верою?
Воздайте ему тою же мерою:
Распинайтесь, как можете —
Сердцем, телом, душою и холодом стали.
Выньте свои мечи
И стрелы;
Разите своих детей,
Матерей,
Отыщите пределы
Последних страстей…
Уже меркнут лучи над его головою,
Глубже впиваются тернии;
Сгущаются тени вечерние,
И средь звериного воя
Опускается ночь…
Бойтесь, чтобы кресты не остались пустыми!
О, отчего среди вас
Посмел
Лишь один быть Иудой?
О, отчего из бесчисленных тел
Только одно приютила смоковница,
А прочие – ждут чуда?
Да! Исполнится!
Он воскреснет, придет для Фомы,
И принесет убоявшимся тьмы
Свет, —
И земля не ослепнет от горя, не станет немой от стыда,
Нет!
Вы пойдете за светлою тенью
Туда,
Где ни печали, ни тленья;
Вы обретете свой смех
И будете радостно петь, что души вашей грех не коснулся,
Ужас и грех!..
Тише!
Он, кажется, снова проснулся;
Он еще жив…
Тише… Он смотрит, как плачут в колосьях маленькие мыши…
Тише! Он слушает шорох вздыхающих нив…
Тише, о, тише! Он умер.
 

II

 
Мария, Мария,
Раскаявшаяся блудница,
Перестань рыдать, биться о камень головою.
Иди, возвести его мать,
Что в смертельной тоске томится,
Иди, возвести, что воскреснет Мессия.
Возвести,
Что от розовой кашки,
От колокольцев лиловых,
От смешливого хмеля и ласкового повоя
Заблагоухали пути,
Как райские тропы.
Распусти свои светлые косы
Вдоль белой рубашки;
Из молоденьких веток сосновых
Сплети
Вечно зеленый венок,
Что никогда не увянет.
Принеси полевые цветы
И травы
И сложи их у стареньких ног
Той, чей сын осужден за преступленье Варравы.
Отойди от могильной плиты,
Не мешай воскресенью.
И не предавай проклятию
Ты, неутешная,
Того, кто помог свершиться распятию,
А потому и воскресению, —
Разве можешь ты знать все пути к спасению
И все тайны безгрешного?
И не тебя ли,
Кого звали блудницей и прелестницей,
Кого человеческие похоти
Трижды распяли
На всех перекрестках,
Избрал он радостной вестницей?
И не ты ли,
В чье лоно стекалось потоком
Для непотребства и смерти
Семя, таящее плоти возможных святых и пророков,
Ныне – устами, закаленными в горниле пороков,
Целуешь края небесной тверди?
Не тебя ли омыли
Слезы его смертного плача?
А теперь ты стала его невестой,
Самой прекрасной
И девственной,
И им воскресла.
О, скольких мужей и любовников
Обнаженных
Качали твои голые чресла?
А он знал ложе только из терновников
И поцелуи
Одних прокаженных.
Приготовься петь аллилуйя,
Закажи колокольные звоны,
Заготовь песни,
Слова
И амвоны
И радость святого «воскресни!»
И никого не кляни
В эти
Миги,
Потому что они
Все его дети,
И нужны, да, нужны кресты и вериги.
И к чему
Девственность чистых,
Если ему
Не пожертвуют ею?
И к чему вся Галилея,
Если б он был не нужен?
Палач и жертва —
Два конца одного начертанья,
И как бы воскрес он из мертвых,
Если б не было
Самого умиранья
И смерти?
Не дерзай, не дерзай, о, Мария!
Быть свидетельницей
Чуда;
Пусть довершит один Мессия
То, что свершил Иуда
По его повеленью.
О, скорее, скорее!
Подымайся,
Не медли:
Уже светятся раны
Назорея,
И земля приготовилась крикнуть осанну.
Мария, Мария,
Раскаявшаяся блудница,
Разве ты не видишь,
Что готова раскрыться гробница,
Что развязались петли
На саване?
Вот уже светлые тени пришли,
Стали у входа;
Скоро все корабли
Соберутся в заветные гавани,
И небо закровавится кровью восхода,
И задрожат все складки земли.
Оботри же свое лицо,
Надень лучшие одежды,
Заготовь пасхальное яйцо,
Ибо готовы
Разомкнуться его вежды
И дать миру свет новый.
Иди же, скажи
Всем плачущим, скорбным и ждущим:
«Братья,
Верьте!»
И научи их точить ножи
Во имя грядущих.
Но поспеши, поспеши,
О, Мария, возлюбленная ученица!
Ибо вызрело солнце в тиши
Гробницы;
Довершилось зачатье,
И пора всем узнать и склониться.
 

III

 
Дети!
Скоро своими очами
Увидите сердце надзвездного света:
За то, что в смиреньи так долго
Были вы палачами,
Он удостоил вас жертвою стать.
Радуйся, мать!
Твой ребенок с тобой вознесется.
Красными пальцами жарко коснется
Огонь
Пятен позора
И засмеется в слезах просветленного взора.
Собирайте сухие поленья,
Пусть загудит красноперый костер,
Пусть разовьет свои звенья
В длинную цепь до небес…
Нож был остер,
Раны дрожали от боли, – он умер, он снова воскрес.
Ломайте заборы,
Собирайте солому,
Все, что горит;
Расставляйте дозоры,
Не подпускайте еще недостойных к заветному дому,
В этот огненный час!
Только теперь
Можно позволить запретное пение.
Все ли готовы принять вознесение?
Так разрешите сердца:
Во имя Духа, Сына, Отца —
Верь!
Кланяйся, кланяйся чаше,
Этой Господней ране!
Дети, омоемся в огненной бане,
Чтоб убедиться краше
Горних снегов,
Чтоб не заследить небесных лугов.
Звездной тропою войдем в золотые врата
И предстанем
Пред ликом Христа;
Принесем ему свои ножи,
Что проржавели от крови во имя его…
Там нас встретят святые мужи.
Станем,
Скажем,
Покажем,
И нам позавидуют серафимы
И херувимы,
И все бесплотные духи.
Потому что,
Братья,
Он приходил для распятья,
И Иуда предал его на муки,
А мы
Пригвоздили его руки.
Иуде
Любовь
Отдали;
Отреклись от того,
Кого
Так долго алкали.
Взяли
На себя
Самое тяжкое бремя:
Любя,
Убили, —
А теперь настало время.
Радуйтесь!
Не мы ли
Самую черную работу
Исполнили?
Дали кресту позолоту?
Господи, Господи!
Дали ранам его благовонный янтарь,
Шипы превратили в розы,
Освежили засохшие лозы,
Мы!
А теперь приемлем великую гарь!
Господи, Господи…
Не достойными дыханья чумы
Устами
Будем целовать его ноги;
Прикасаться к телу самого Бога!
О, Господи, Господи! За что благословил нас
убогих
Лучшими твоими крестами?
1921
 

Полынь-город

 
Через степи, от моря до моря,
Меж метелок сухих ковыля,
Разметалась, хмельная от горя,
Святорусская тая земля.

А над нею, до утра, зарницы,
Окликая поля да леса,
Полыхают, как вещие птицы,
Зазывают зарю в небеса.
 

*

 
Есть бревенчатый город, где княжит
Век за веком Червонный Петух;
Там куренья кадильные вяжет
Горь-полынный занозистый дух.

Городские замшелые вежи
Опрокинулись в речку Горынь;
А ведут к нему тропы медвежьи,
А зовется тот город – Полынь.

Лишь замесит к заутрени солнце
Золотистое тесто в деже,
Лишь опара созреет на донце, —
Красный Певень встает на меже.

Забирается выше и круче,
Бьет в зарю звонкогудым крылом,
Гасит кровью сполошные тучи,
Высылает окрест бурелом.

И взлетают тесовые крыши
Прокаленных дотла теремов,
И взмывает все круче и выше
Петушиный заливчатый зов.
 

*

 
Выбегает Звонарь на звонницу,
Бьет в набухший от меди набат:
«Кто там ловит Червонную Птицу
По верхам свеченосных палат?

Кто там рвет переметные звенья
На моих жаровых куполах?
– От того петушиного пенья
Разлегается по небу шлях.

От того петушиного крика
Мимо солнечной зыбкой дежи
Добегут до Господнего лика
Перевитые дымом межи.

Говорю вам: недаром так долго
Я пускал Петуха на зарю —
Я из пламени новую Волгу
В надзакатных полях сотворю.

Из пожарного звонкого злата
Отолью парома-корабли,
Чтоб на них вы еще до заката
К Святодуху причалить могли.

Не гасите же стона и гуда,
Говорю тебе: дочиста сгинь
И воскресни глашатаем чуда,
Мною избранный город Полынь!»

Закрутилась тут в пляске великой
Ненасыть седокосая Гарь;
И спустился, сошел огнеликий
Со звонницы на землю Звонарь.
 

*

 
На Полынь-город молния пала,
Запалила с востока врата,
И сбежались от стара до мала
Горожане на голос Христа.

Красный Певень играет и скачет,
Призывает к небесным тропам,
А Полынь-город стелется, плачет,
Припадает к Христовым стопам:

«Ты не жги наши белые вежи,
Золоты купола не круши, —
Не замрежить в червонные мрежи
Опоенной полынью души.

Опояшет ли звезды тугая
Опояска из речки Горынь?
Да и есть ли такая другая?
Пожалей, Иисусе, остынь.

Скинь прохлады студеные ризы
На того своего Петуха,
Что срывается, пламенно-сизый,
Острым клювом кровавить верха.

Мы и тут твои верные дети —
Сколько храмов тебе возвели, —
Не губи же палаты и клети
Святорусской убогой земли!»

И выходит Звонарь на звонницу,
Простирает в просторы ладонь;
Призывает Червонную Птицу
Заклевать красноперый огонь.

И опали крылатые цепи;
Певень облаком сгинул рудым;
Заревые ковыльные степи
Перевил, словно ладаном, дым.

Заблистали сквозь дым златоглавы,
Выгнал звездное стадо пастух…
– Возлюбившим страдания – слава;
Возлюбившим любовь – Святодух.
1922
 

Каменная любовь

   М. К.

* * *

 
He кровь моя, а древняя смола,
А черный мед, до боли вздувший жилы, —
Ты лучшего напитка не пила,
В тысячелетиях такого не любила.

И кто сказал, что пройдены пути,
И кто солгал, что сердце знает сроки?
Сквозь мускулы врастают до кости
Любовные тяжелые уроки.

И нам ли знать начала и концы,
Когда вино и желчь – одно и то же,
Как свежесть губ и терпкие рубцы
На выжженной любовным зноем коже.
 

Сердце Адама

 
Да, плоть Адама из рыжей глины,
Земли и крови глубокий вздох, —
Я лягу грудью на дно долины
Молчать и слушать, как зреет мох.

В тугом наплыве прижать ладони
К прогретой солнцем живой земле
И плавить сердце в крутом разгоне
От плеч до горла и до колен.

И взмоет радость сырого гнева,
Загнется дыбом немая кость, —
И рядом ляжет покорно Ева
Вместить всей плотью любовь и злость.

Когда же к новой весне в долину
Сойдутся звери на дым жилья —
Я покажу им со смехом сына,
С таким же рыжим лицом, как я.
 

* * *

 
Что делать мне с моей тяжелой кровью,
Чью плоть еще угрюмо раздавить?
Душа моя, в страданьи и любви
Ты с каждым днем все жестче и суровей.

Не сердца ход под выгнутым ребром —
Протяжный крик и мускулов разрывы, —
В сухой зрачок медлительно и криво
Скользит луна багровым топором.

В исходе ночь. Размеренней и глубже,
Как беглый зверь, туманами дышу, —
Ты на заре к степному шалашу
Придешь назвать меня покорно мужем.

Еще один нетронутый удел
Перепашу для горестного сева, —
И хлынет вспять, без радости и гнева,
Слепая кровь, тяжелая от дел.
 

* * *

   Борису Бродскому

 
Я вырезал его из дуба,
В широкий нос продел кольцо, —
И медленно, сырой и грубый,
Он повернул ко мне лицо.

Зеленой медью и железом,
При дымном свете фитиля,
Я приковал его над срезом
Передней части корабля.

Когда же по холодным тросам
Скользнула влажная заря, —
Я приказал моим матросам
Поднять в молчаньи якоря.

И за кормой, где след широкий
Белел над шаткой глубиной,
Все измерения и сроки
Распались выгнутой волной.

В немых столетьях неизменный,
Безмолвно идол с высоты
Глядел, как брызгами и пеной
Века дробились о борты.

Но в пору бурь, когда великий
Сбор смерть трубила в черный рог, —
Гремел цепями огнеликий,
Преображенной бурей, бог.
 

* * *

 
Ты рада горькому куску
Неповторимого обмана,
Но эту жесткую тоску
Я перекладывать не стану.

Не эти плечи понесут
Тяжелый груз звериной доли, —
Но хрупкий девичий сосуд
Уже мутнеет поневоле.

И разве можно пережить
Все эти отсветы и тени,
Когда от правды и от лжи
Мои сгибаются колени?

Когда дорожная клюка
Сама собой шаги торопит
И неглубокая река,
Как океан, следы затопит.
 

* * *

 
Песок и соль. В густых озерах
Дрожит ослепшая луна;
Каленые стальные шпоры —
В живое мясо скакуна.

Сухая пыль сверлит и режет
Перержавелые зрачки,
И сушит скулы острый скрежет,
Стегающий солончаки.

Но сердца стук и звон копыта,
И рядом скачущая тень —
Обломки взорванного быта,
Мифический вчерашний день.

Степной песок засеян смертью, —
Вдыхая запахи беды,
Веселый волк, горячей шерстью
Мету кровавые следы.

На конской гриве запотелой
Не дрогнет цепкая ладонь —
Пусть топчет гибнущее тело —
Тебя – рыжеголовый конь.
 

Крови закон

 
Пускай топор на черной плахе
Срубил мне голову долой,
Ты подними ее из праха
И скрой тихонько под полой.

Но если смерть не разделила
Единый узел наших дней,
Но если любишь, как любила, —
Не плачь в отчаяньи над ней.

Нет, обнажи в ночи с надеждой
Любовью взласканную грудь
И чутко слушай под одеждой
Мой жизнью озаренный путь.

И если радостью зальется
Душа смятенная твоя,
И если плоть моя забьется
Под сердцем в жажде бытия, —

Дай знать мне долгим поцелуем
О воскресении моем,
И до зари еще войду я
Поющей радугой в твой дом.
 

Из песни о короле

 
Ныряют в сугробах молча,
Любой – до кости король;
Веселые зубы волчьи —
Морозная злая соль.

Мы знаем их смех и голод,
И глаз голубой огонь;
Мы знаем, что нож и холод
Прожгут королю ладонь – —

Зажатый полярным кругом,
На лыжах бежит к реке,
И мутно белеет вьюга
На смуглой его щеке.

И каждый сухарь в котомке,
И каждый заряд в стволе —
Сто миль одичалой гонки,
Тревожный скупой ночлег – —

Оставлен привал короткий,
Смех, полюс, любовь и боль
В дырявой индейской лодке
Везет молодой король.

Но львиные кудри белы,
Морщинами скошен рот,
Рассеянный взгляд несмело
Скользит по замку ворот.

И дом обошел неловко,
И будто похож на нас – —
Пора, изготовь винтовку,
Бей прямо в ослепший глаз.
 

* * *

 
Для слепого – одна стезя,
На которой и днем – ни зги;
Ты сказала – меня нельзя,
Если можешь – люби других.

Для глухого слова́ – немы,
Как услышать тебя я мог?
У любви все пути прямы,
Все ведут на один порог.

Ты сказала – гляди, стара,
Разве можно любить старух?
Через год подрастет сестра,
Если хочешь – люби сестру.

Обнимала – последний раз —
Долго ржал по дорогам конь – —
Как уйти от любимых глаз,
Если нежность стучит в ладонь?
 

* * *

 
Мой круглый щит из дерева и кожи,
С решетчатым узором по краям, —
Сто золотых пластинок в светлой дрожи
Вокруг него подобны трем ручьям.

Для твердости – тугую сердцевину
Железная подкова облегла,
И кровь врага до верхней половины
Пред боем щит мой трижды обожгла.

Он вождь вождей. Оранжевый и синий,
Как глаз змеи, – ременным языком
В мой локоть врос, и темный жар пустыни
Струит в меня расплавленным песком.

И вот – гляди. За то, что ты сурова,
Смугла лицом, угрюма и хитра, —
Моим щитом от холода ночного
Я грудь твою накрою до утра.