Владимир Корвин-Пиотровский. Поздний гость: Стихотворения и поэмы

Дыханьем весла шевеля,
К нам бездна ластилась и льнула.

Ломая встречную волну,
Волна широкая дымилась,
Беззвучно по морскому дну
Звезда разбитая катилась.

И было весело качать
Ее текучее миганье
И сонной бури содроганье
Холодным сердцем отмечать.
 
   1936

* * *

 
Темнеет небо понемногу
Светлеет первая звезда,
Тень затуманила дорогу
День закатился навсегда.

Но ночь еще не наступила,
Природа кажет два лица, —
Что надвигается, что было, —
Еще не слито до конца.

На всем тревога раздвоенья,
Рассеянно томится дух, —
Земля взамен дневного зренья
Ночной приоткрывает слух.

И близкой ночи шорох важный,
И дальний шум дневных тревог, —
Все разрешается в протяжный,
Огромный и глубокий вздох.
 

   1943

* * *

 
Заря уже над кровлями взошла.
Пора. Пестрит узорами страница,
И синева усталости ложится
На влажный блеск оконного стекла.

Но жаль уснуть. Смущенная душа
Так непривычно вдруг помолодела,
Так просто рифма легкая задела
Медлительный клинок карандаша.

Я не творю. С улыбкой, в полусне,
Набрасываю на бумагу строки,
И свежий ветер трогает мне щеки
Сквозь занавес, раздутый на окне.

Как я люблю непрочный этот час
Полусознания, полудремоты, —
Как пуст мой дом. Как дружелюбно кто-то
Касается моих усталых глаз.

О, это ты, последняя отрада, —
В квадратном небе зреет синева,
Чуть-чуть шуршит незримая листва,
И никого, и никого не надо.
 

   1931

* * *

   Н.

 
Сколько грохота и грома,
Сколько оглушенных птиц!
Содрогаясь, стены дома
Ловят отблески зарниц.

Мчит разруху дождевую
Мутный выворот воды,
С шумом в темень огневую
Рвутся мокрые сады.

Ты, что песней огласила
Свой земной короткий путь,
Ты, что песен лишь просила,
Слышишь ли ты что-нибудь?

Иль гроза не досягает
За могильные врата?
Только влага набегает
На размытые уста.
 

   1937

* * *

 
Дождь, дождь и дождь. И ночь. В окно
Летит клоками пена с мола,
Все скрытое – обнажено,
И неустойчиво, и голо.

Все в мире ищет пустоты,
Стремится в мрак первоначальный,
На берег плоский и печальный
В такую ночь выходишь ты.

Глядишь сквозь струи дождевые
На черный горизонт, туда,
Где, словно тени огневые,
Проходят дальние суда.

Высокомерный от страданья,
Под бурным ветром ледяным
Ты ждешь прощанья иль свиданья
С забытым призраком ночным.

Ты счастья просишь иль измены,
Равно не веря ничему,
И ловишь клочья белой пены,
Летящей в северную тьму.
 

   1939

Трубачи

 
На летнем взморье трубачи
Зарю морскую провожали,
Ее прощальные лучи
На меди заревом дрожали.

В веселый ритм вовлечена,
Толпа купальщиков гудела,
И женщина влюбленно пела
В широком вырезе окна.

Но, не вступая в общий хор,
Отражена горой соседней,
Одна труба (иль эхо гор)
Звучала жалобой последней.

Нас тихо к берегу несло,
За нами тень влеклась несмело, —
Порой небрежное весло
В сухой уключине скрипело.

Крыло под ветром накреня,
Над нами чайка пролетала,
Как белый парус трепетала
На пляже чья-то простыня.

День уходил. Теплом и светом
Вступали сумерки в него,
И было ясно, – в мире этом
Мы не любили ничего.

Иль, может быть, в пустом просторе
Лишь сонных весел мерный стук,
Быть может, только эхо в море,
Горами отраженный звук.
 

   1931

Пена

 
Гляди на клочья легкой пены,
Но их напрасно не лови, —
Мы умираем от измены,
Мы умираем от любви.

Оставь душе ее свободу,
Но пламень сердца укроти, —
Случайный ветер тронет воду —
За легкой пеной не лети.

Пусть блеском солнечным упьется
Иль схлынет на морское дно,
Пускай о камень разобьется,
Слезой свернется – все равно.

Она была и перестала,
И быть иною не могла, —
Чужим движеньем трепетала,
В чужом паденьи умерла.
 

   1934

* * *

 
Чиновник на казенном стуле,
Усердствуя, протер дыру, —
Его начальственно ругнули,
И он постиг: не ко двору.

Стул очень быстро починили.
Чиновник умер. В феврале
Его семейно хоронили,
Прилично предали земле.

И кто-то отпечатал «В Бозе»
На ленте кремовой венка,
И снег на одинокой розе
Сверкал, похрустывал слегка.

И вдруг душа моя припала
К дешевым лентам и цветам, —
О, Боже мой! Как страшно мало
Ты нам оставил здесь и там.
 

   1944

Розы на снегу

 
Дымятся розы на снегу,
Их вьюга заметает пылью, —
Проворный попик на бегу
Трет белый нос епитрахилью.

Трескучий холод кости ест, —
Все разошлись мороза ради, —
И только – розы, снег и крест,
Приваленный к чужой ограде.

И двое пьяниц, – землю бьют,
Тяжелым заступом ломают,
Продрогнув, крепко водку пьют
И что-то грешное поют,
Отроковицу поминают.

И во хмелю своем, гордясь
Ее невинной красотою,
Уж не робея, не стыдясь,
От ветра лишь отворотясь,
Нечистой тешатся мечтою – —

Железная земля тяжка, —
Гроб гулко ахает и стонет,
Под грудой мерзлого песка
Никто не смеет и не тронет.

Она лежит, снегов бледней,
На смертном иль на брачном ложе,
И небо низкое над ней
На вечность мутную похоже.

Дымится куст, дымится твердь,
Земля во власти мглы летучей,
Безлюдье в темноте скрипучей, —
Лишь ночь и ночь. Лишь смерть и смерть.
 

   1944

* * *

 
Большие звезды недвижимы,
И прочен камень под ногой;
Лишь поздний ветер – мимо, мимо, —
Грозит рассыпаться пургой.

Без снега все оледенело,
Все стало твердым и звенит, —
Мороз и ночь целуют смело
Холодный воск твоих ланит.

Ты на постели белоснежной,
На ложе девственно-льняном, —
Так необычен профиль нежный
При слабом пламени свечном.

Но это ты, тебя я знаю, —
Твои уста, твоя рука, —
Я каждый шорох вспоминаю
И каждый жест издалека.

Былая страсть еще со мною,
Я жду ответного огня, —
Явись, явись, пускай иною,
Пускай другой, но для меня.

Могиле вечность только снится,
За гробом вечность не нужна,
Как снежный прах она дымится,
Как камень падает она.

Без наслажденья и без боли,
Лишь маска мерзлого лица,
Лишь краткий вопль в пустынном поле,
Который длится без конца.
 

   1945

* * *

 
Был музыкант – и больше нет, —
Бредет с поминок дьякон хмурый.
Ночь дует яростно в кларнет,
Не затрудняясь партитурой.

Труби, труби, жестокий рог, —
Быть может, кто-нибудь услышит, —
Клокочет вьюга вдоль дорог,
Сугробы снежные колышет.

Сквозь эту бестолочь и тьму,
Сквозь эту злобную тревогу
Стучатся ангелы к нему
В его морозную берлогу.

Трещит сосновая доска,
Но не поддастся, не обманет,
Работа плотничья крепка,
Никто для вечности не встанет.

Трубит до хрипа высота,
Но ни свиданья, ни прощанья, —
Так совершенна глухота
Среди нестройного звучанья.
 

   1946

* * *

 
Скрипят подошвы в тишине,
Кадильный дым легко синеет,
И роза в пышной белизне
На крышке гроба леденеет.

Но вот – опущен в землю гроб
Движеньем ловким и проворным,
И первый камень бросил поп,
За ним старуха в платье черном.

И я, смелея от стыда,
Взял мерзлой глины, как велели,
И долго целился туда,
Где розы хрупкие белели – —

Еще вздыхали здесь и там,
В сторонке говорились речи,
Но холод припадал к устам,
Покалывал тревожно плечи.

И в повседневной суете
Душа привычно опустела, —
Лишь остывающее тело
Рвалось к лазурной высоте.
 

   1944

* * *

 
О, Боже мой, какая синева!
О, Боже мой, беспомощность какая!
Вспорхнуть, лететь и щебетать, едва
Послушный воздух грудью рассекая – —

Все утеряло связанность и вес, —
Взлетают камни стаей журавлиной,
Развеялись озера над долиной
И к дальним звездам уплывает лес.

А я не знал до этого мгновенья,
Что грубый мускул окрылен давно,
Что столько трепета и дуновенья
В привычной косности заключено – —

Воздушный шар на шелковистой нити
В голубоглазом царстве детворы, —
Каких еще восторгов и открытий
Ждать от веселой и простой игры?

Мой первый день земной моей разлуки,
Мой первый путь к лазурным высотам!
Нет, ты не мне крестом сложила руки,
Ты не меня оплакиваешь там.
 

   1939

* * *

 
Опять со мной воспоминанья, —
Так в тлеющем черновике
Живут лишь знаки препинанья
На перечеркнутой строке.

Но от чернильницы к порогу,
Дом полунощный накреня,
В какую странную дорогу
Уводит прошлое меня!

Шумят слова пчелиным роем,
И, вслушиваясь в ночь и тьму
Я безучастно руки жму
Моим шекспировским героям,
Давно остывшим ко всему.

Быть иль не быть? Так страшно мало
В душе осталось узелков,
Что жизнь на память завязала, —
Так много новых башмаков
Душа за гробом истоптала.
 

   1949

Вальс

 
Он ловко палочкой взмахнул,
Дал знак таинственный гобою,
Лукаво флейте подмигнул, —
И, отшвырнув случайный стул,
Я в омут бросился с тобою.

Как море рокотала медь,
И хриплый ангел плакал слева
Холодными слезами гнева
О тех, кто не полюбит впредь.

И в некой глубине подводной,
Где в звездное окно, как в сон,
Стремила ночь полет свободный
И глухо ахал геликон, —

Корделия, твой голос страстный
Вдруг оборвался и затих, —
Корделия, твой труп безгласный
Растаял на руках моих.

И снова в нищенском уборе,
Скупую отерев слезу
Я заклинаю ночь и море,
Жестокий ветер и грозу.

Обычай древний соблюдая,
Со мной бредет мой шут, ворча,
Дорожным посохом стуча,
И борода его седая
Как плащ струится вдоль плеча.
 

   1944

Офелия

   Н. А. К.-П.

1

 
Ночь ломится в мое окно,
Расплющила о стекла губы, —
Во всех печах ревут давно
Морозом схваченные трубы.

В саду белесом вой и стон,
Снег ходит полотном трескучим,
Мой заколоченный балкон
Захлестнут пологом летучим.

Я к стеклам приникаю лбом,
Гляжу настойчиво наружу,
Я ненавидящим теплом
Дышу в клокочущую стужу – —

Где сучья черные свистят,
Над омутом реки широкой
По ветру волосы летят,
С прибрежной путаясь осокой.

И слезы поздние мои
От встречной бури холодеют, —
Офелия, твои ручьи
И розы мутные твои
В разрытом воздухе седеют.
 

2

 
На берегу туманный луг
Летучие виденья множит,
Настольной лампы тусклый круг
Не освещает, но тревожит.

В цветах, в слезах, шурша фатой,
Офелия скользит по дому
(Так ветер входит в дом пустой,
Так сон является больному).

И в мир теней вовлечена,
На стебель водяной похожа,
Ложится медленно она
На зыбкую прохладу ложа.

– Сожми колени, чтобы мог
Я головой на них склониться,
У этих непокорных ног
Давно привыкло сердце биться.

Я пальцы тонкие ловлю,
Я кудри мокрые ласкаю,
Дышу ей в сердце и люблю,
И в темный омут увлекаю.

Она глядит в мое лицо,
Почти размытое волною,
Она спешит свое кольцо
Поднять тревожно надо мною.

И, зародясь в белесой мгле,
Не заглушенный занавеской,
С коротким звоном, на столе
Луч (ослепительный и резкий)
В пустом ломается стекле.
 

3

 
Измятый куст в пыли тяжелой
К могильной клонится плите, —
День и засушливый и голый
Горит в огромной высоте.

Я мутной зелени не мну,
Роз перегретых не срываю,
На хрупкую их белизну
Скупой слезы не проливаю, —

Но в сумраке моей руки
Цветы становятся влажнее, —
За каплей капля шум реки
Все беспокойней и слышнее.

И, прорываясь меж камней,
В движеньи бурном и широком,
Вода вскипает у корней
Свинцово-облачным потоком.

И каждый стебель – как струя,
Весь куст клокочет белой пеной,
И вновь с любовью иль изменой
Над омутом склоняюсь я.

И вижу выплески льняные
Распущенных небрежно кос,
Песок и травы водяные
В туманном зареве волос.

И на лице ее дремотном
Пугливых рыб живая тень, —
Любовный сон в раю болотном,
В ночь ускользающий мой день.

Офелия, шаги дозора
К рассвету не нарушат сна,
Над дикой башней Эльсинора
Нависла тучей тишина.

Ночная буря отшумела,
И день зачах давным-давно.
В пустынных комнатах темно,
Лишь сучья дерева несмело
Царапают мое окно.
 

   1949

Заклинания, или стихи о России

* * *

 
Ночь, посвященная мечте,
Любви таинственной начало.
Без ритма сердце в темноте
Подковой сорванной стучало.

И, наклоняясь из седла,
Я вновь прислушивался к звуку, —
Ты каждым выстрелом звала
Иль обрекала на разлуку.

И капля первого дождя,
Стекая по щеке соленой,
Внезапно в ливень перейдя,
В плач безнадежный и влюбленный,

По вывихнутой мостовой
В напрасных жалобах бежала, —
Ты ль низкой тучей дождевой
Меня на запад провожала?

Ночь, посвященная борьбе,
Многоголосице обозной,
Распутице и вше тифозной,
Ночь, посвященная тебе.
 

* * *

 
Тебя еще как будто нет,
И я загадывать не смею
Лицо под молодостью лет
Любовь под нежностью твоею.
Предчувствие. Иль сон. Иль вздох, —
Почти печаль, почти страданье, —
Лишь имени начальный слог,
Любви назначивший свиданье.
Но вот уже, издалека,
Биенье сердца настигая,
Прощальной молнией смычка, —
О, дорогая, дорогая, —
Живой водой, ночной травой,
Разливом утреннего смеха, —
Во всех признаньях голос твой,
В ночь закатившееся эхо – —
 

   1960

* * *

 
Всю ночь, всю ночь, всю ночь мело,
Деревья гнулись и свистели,
Под окна листьев намело,
Как будто листья в дом хотели.

В пустынном мире тьма одна,
Нигде ни проблеска, ни слова, —
В такую ночь, когда волна
Все корабли топить готова,

Когда на мачте рваный флаг
Иль проще – старый плащ в тумане.
Иль проще – в мусоре бумаг
Плач, перечеркнутый заране – —

И все же, подойдя к окну,
Для верности глаза зажмуря, —
– Тебя одну, тебя одну! —
А там о стены бьется буря – —

Вот-вот, и выдавит окно,
Сломает раму выдвижную, —
Как будто счастье подошло
С той стороны совсем вплотную – —
 

* * *

 
Слепая лошадь без седла
Уже упала на колени, —
Ей снится голая скала
И скрежет дальних отступлений – —

Воспоминаний не хочу
(Бог знает, то ли это слово),
Я каждым именем молчу,
Но что с того? Душа готова.

И отворачивая прочь
Крыло, изъеденное молью,
Она идет в такую ночь,
С такой невыразимой болью,

Что, если протянуть струну
От сердца до калитки старой,
До тех кустов, где в старину
Ночь пела птицей иль гитарой, —

И, если пальцем лишь нажать, —
Что знаю я? Все шумы сада, – —
От струн иных не убежать,
Иных, быть может, и не надо.
Все ветки свесились ко мне,
Росу и звезды рассыпая – —
Что снится ей в тяжелом сне?
Зачем упала, засыпая?
 

* * *

 
Босыми быстрыми ногами
Зеленый приминая мох, —
Лес, наплывающий кругами,
И с каждым кругом – вздох и вздох.

В лесу железная дорога,
И гулкий свод над головой, —
Так было в этом детстве много,
Что ты теперь уже не твой.

Там эхо пряталось, играя
С певучим голосом твоим,
И, звук за звуком подбирая,
Слагало имя – Элоим.

Плач Иова в траве болотной —
Лишь узкая струя воды —
Дуб многошумный тенью плотной
Вливался в легкие следы.

Судьбы особые приметы
В слоистом мареве жары,
И меж густых стволов просветы
В почти библейские миры.

И четкий семафор над входом,
Над закругленной крутизной, —
Там, в Фастове, где год за годом
Душа, оставленная мной – —
 

* * *

 
He ожидая, на ходу,
Случайно, вдруг, – не ветка даже, —
Два-три листа в чужом саду,
Сочнее, может быть, и глаже,

Крупней, моложе, зеленей, —
Душа предчувствует, не зная, —
За ночью ночь, и столько дней,
Что ты теперь совсем иная – —

Но в памяти разлив реки,
Трава, забрызганная светом,
Кремней отточенных прыжки
По гладководью рикошетом – —

И вот уже летит, летит,
И ласточкой в лазури тонет, —
– – Пускай вернется, погостит,
– – Пусть кончиком крыла затронет!

Воздушным росчерком пера
По голубому задевая, —
Еще вчера, еще вчера,
Но столько лет не заживая – —
 

* * *

 
Во мгле сплошного снегопада
На белом фоне полотна
Движеньем многоствольным сада
Мне намечается она.

Морозной веткой без изъяна,
Фатой серебряной, и вот, —
Как бы из дальнего тумана
Она уже встает, встает —

И оглушительным потоком
В распахнутые настежь, вдруг, —
И рядом, в омуте глубоком,
Обозначая первый круг,

Без камня, без паденья тела,
Все шире расходясь волной,
Ударила и закипела
И ослепила белизной.

Лишь брызги утреннего смеха
Летят на чуткие кусты,
И листья отряхают эхо
На землю, где ступала ты —

Снег, снег. На островерхой крыше
Труба иль черная рука
Указывает выше, выше,
Где ночь сгустила облака.
 

* * *

   К. Вильчковскому

 
Забудь ее, – большим потоком
(Как синий воздух нарочит)
Она и Пушкиным и Блоком
Под веткой сломанной звучит.

И вырвавшись струной протяжной
С утеса на утес и вновь, —
Любви неверной и продажной,
Уже не верящей в любовь,

Бросает вызов пеной белой
И вырытым со дна песком —
Забудь ее, рукой умелой
Или намыленным шнурком, —

Или под горло, где живая
От нежной впадины звезда,
Как ветку сердце обрывая —
О, никогда, о, никогда!

Кипя, теченье труп уносит,
Стихами выгрызает грудь, —
Еще стихов и трупов просит, —
Забудь ее, забудь, забудь – —
 

* * *

 
О, понимаю, понимаю, —
Оставим, впрочем, до поры, —
Играя ложечкой, снимаю
Слой раскаленной кожуры.
Чуть рыжеватая, с загаром
От потускневших позолот,
Чуть красноватая, на старом
С сияньем изнутри, – и вот —
Осколки хрупкие фарфора
Подпрыгивают на полу,
Кофейной гущей по столу
Глаз расплывается, и скоро —
Лишь луч стремительный, стрела
(О, сердце на стволе древесном),
Теряя жало в мире тесном,
Пятном – не вытереть – легла —
Все вдребезги – уже не склеить, —
И только в роще голубой
В предсмертных сумерках лелеять
Мечту, рожденную тобой —
 

* * *

 
В таком же точно, горделивом,
Забавно выпуклом – В таком,
С голубоватым переливом
И золоченым ободком —
Фарфор с капризной паутинкой
Иль тонкой трещиной на дне, —
В таком – – Переводной картинкой
Мир появляется в окне —
И у зашибленной коленки
Лукаво назревает смех,
И пуля весело от стенки
Отскакивает, как орех – —
Разоблаченная примета,
Причин повторных полоса, —
Иль в теле каждого предмета
Есть жизни тайной полчаса, —
И он, в своих границах точных
Весь обозначен, напряжен,
Твоей судьбой вооружен,
Вдруг рвется из кругов порочных,
И ночью, в городе чужом
Пленяя обликом похожим,
Грозит растерянным прохожим
Воспоминаньем как ножом —
 

* * *

 
Корделия, – могла бы ты ползком
Иль на коленях вымерить дорогу,
Ведущую в вонючую берлогу,
Где твой король заночевал тайком?

Зарыть лицо в косматой седине
(Еще в лучах короны горделивой)
И гладить горб, наросший на спине
По-нищенски покорной и пугливой?

Принять, лаская, голову на грудь
И старческие слушать причитанья, —
Могла бы ты, Корделия, весь путь
Забыть для плача этого свиданья?

А за тобой – гуляка площадной,
Свистун-монах и фермер бородатый,
И мальчики, зовущие куда-то,
И голый холм, и ливень проливной – —

Корделия! Вот солнце без стыда
Над Англией твоей висит, пылая,
А ты ползешь неведомо куда —
О, если бы, о, если бы могла я!
 

* * *

 
И все же знал, – пускай не точно,
Но допускал наедине,
Что если даже не нарочно,
Что если даже на луне

Иль на иной планете, выше,
Иль дальше числовых примет,
На самом дне, на самой крыше
Того, чего уже и нет,

Что только мыслится тревожно
В болезни, в странном полусне,
Что в сне простом и невозможно,
Что больше и не снится мне, —

Но знал, предчувствовал вернее,
Всем уговорам вопреки,
Всем силам, – и не стал нежнее,
И навсегда, и ни руки, —

И в памяти ни отраженья,
Ни искаженья одного, —
О, ни разлуки, ни сближенья,
Ни смерти даже – Ничего.
 

* * *

 
В заносы, в бунт простоволосый,
Но поскорей, но поскорей, —
В разрытый щебень, под откосы,
Без тормозов, без фонарей,

По голым рельсам, отцепляясь
Иль прицепляясь на ходу,
А трехдюймовка, накаляясь,
Волчком, запущенным на льду,

А ночь, вытягивая шею,
По-вдовьи кутаясь в платок, —
И зарево, треща, над нею
С шестка летает на шесток – —

Офелия, о нимфа! Нежной
Болотно-сумрачной водой,
Фатой венчальной белоснежной
Под угасающей звездой —

Или седая, неживая
Или иная, не своя,
Забившись в уголок трамвая,
С корзиной старого белья, —

Десятилетьями без цели,
Лишь что-нибудь еще сказать, —
И так, в могиле иль в постели
Лежать и плакать и взывать,

И заклинать и, заклиная,
Не верить и молчать, – хоть раз,
Во сне, быть может, вспоминая,
Офелия! – Коснуться глаз – —
 

* * *

 
Над Росью, над моей рекой,
Где розовые скалы в воду
Как в зеркало, – еще такой —
С разгона головой в свободу, —

Веслом натруженным гребя,
В дырявой лодке плоскодонной,
В одну тебя, в одну тебя,