Страница:
— Подожди, — прервал я описание драки, — а мужа не Никодимом зовут?
— А ты откуда знаешь? — удивился Серёга.
— Да так, — сказал я и ощутил холод в груди, как будто там рассасывалась мятная конфетка.
Прошли годы. Я время не засекал, но пять лет точно прошло. И однажды в магазине я её встретил. Она меня, конечно, не узнала, хотя в силу ряда экономических причин на мне была та же одежда, что и в тот вечер, пять лет назад. Я же её узнал сразу, хотя она и сильно раздобрела. Из худенькой, угловатой девушки она превратилась в толстую кругловатую бабу. Библиотекарша стояла в очереди в бакалею, а рядом с нею тёрся и держался за подол небольшой ребёнок мужского пола. Я зашёл с другой стороны и поглядел ему в лицо. Мальчонка был довольно страшненький и худосочный, совсем как я на детских фотографиях. И такое же беспомощное выражения лица. В ушах у меня зазвенело. Странно, как другие не слышали этого звона. Мальчонка тем временем отпустил мамкину юбку, уверенно прошлёпал сандаликами к отделу игрушек и стал разглядывать гоночные машинки. Повинуясь какому — то порыву, я приблизился к нему, погладил по нежной белобрысой голове и, пока он не успел испугаться моего вида, сказал ему на ухо:
— Всё равно ты самый красивый, сынок.
Погладил его ещё раз и вышел.
Больная тема
Убить старушку
Курослепов
Деловой человек
— А ты откуда знаешь? — удивился Серёга.
— Да так, — сказал я и ощутил холод в груди, как будто там рассасывалась мятная конфетка.
Прошли годы. Я время не засекал, но пять лет точно прошло. И однажды в магазине я её встретил. Она меня, конечно, не узнала, хотя в силу ряда экономических причин на мне была та же одежда, что и в тот вечер, пять лет назад. Я же её узнал сразу, хотя она и сильно раздобрела. Из худенькой, угловатой девушки она превратилась в толстую кругловатую бабу. Библиотекарша стояла в очереди в бакалею, а рядом с нею тёрся и держался за подол небольшой ребёнок мужского пола. Я зашёл с другой стороны и поглядел ему в лицо. Мальчонка был довольно страшненький и худосочный, совсем как я на детских фотографиях. И такое же беспомощное выражения лица. В ушах у меня зазвенело. Странно, как другие не слышали этого звона. Мальчонка тем временем отпустил мамкину юбку, уверенно прошлёпал сандаликами к отделу игрушек и стал разглядывать гоночные машинки. Повинуясь какому — то порыву, я приблизился к нему, погладил по нежной белобрысой голове и, пока он не успел испугаться моего вида, сказал ему на ухо:
— Всё равно ты самый красивый, сынок.
Погладил его ещё раз и вышел.
Больная тема
Я плохо переношу боль. Низкий болевой порог, знаете. Где-то в области отрицательных значений. Всем хорошо, а мне почему — то больно. А может причина — полнейшее отсутствие мужественности. Не знаю. А тут у меня от прожитых лет начали портиться и разрушаться зубы и их нужно было как — то лечить и реставрировать, а то улыбка уже стала неприличной и вызывала у людей оторопь и грусть.
Ходил я к стоматологу Паше — молодому симпатичному специалисту. Парень он в целом был очень неплохой, если не принимать во внимание профессию. Мы с ним даже слегка подружились и часто болтали о том, о сём. Но ремесло незримо разрушало его личность.
— A-а, пришёл, — говорил он на правах друга и потирал руки — Ну садись, садись — продолжал он таким тоном, как будто приглашал за праздничный стол.
Я сердечным содроганием усаживался в кресло и мысленно прощался со своей глупой жизнью. Везучие умирают под ножом хирурга, а я умру под сверлом дантиста.
— В туалет сходил? — с суровостью спрашивал Паша — он всё боялся, что я обоссу ему зубоврачебное кресло.
— Сходил. И по маленькому и по большому. — уныло докладывал я.
— Завещание написал? — уже в шутку продолжал он — Сейчас мы из тебя Павку Корчагина будем лепить. Будем тебя учить разговаривать по — китайски. Ну клади голову.
Я клал свою пропащую голову на приспособление на спинке кресла — слегка модернизированную плаху.
Паша начинал бренчать своими орудиями пыток, наконец выбирал самого зловещего вида инструмент и вертел им перед моим взопревшим носом.
— Сейчас я тебя кончать буду. — предвкушая, говорил он — Вот этой штучкой. Как засуну глубоко- глубоко.
Ему нравилось пугать меня и забавляться моим страхом. Чтобы не огорчать человека, я делал вид, что верил. Вернее наоборот. Я ему безусловно верил, но делал вид, что принимаю его слова за мягкий юмор.
Он начинал что-то сверлить во мне. Мои мозги дребезжали. Потом с надеждой спрашивал:
— Ну как, больно?
— Пока нет, — говорил я.
— Да? — удивлялся он и удваивал усилия.
Наконец становилось больно. Я начинал покрикивать. У Паши улучшалось настроение и он вполголоса напевал песню про какую-то Кончиту.
— Да, плохие у тебя зубы — иногда сообщал он мне.
— Отчего же они плохие? — спрашивал я.
— Не ухаживаешь. Не чистишь.
— Не, я каждый день зубы чищу — обижался я.
— Люди чище жопу вытирают, чем ты зубы чистишь, — неодобрительно говорил Паша и приказывал — Клади голову.
Я клал и пытка продолжалась. Пока я сидел в застенках кабинета, очередь в коридоре, слыша мои тарзаньи вопли, потихоньку рассасывалась в пространстве. Только однажды остался один старичок.
Я удивился, мне прямо захотелось пожать его мужественную руку.
— Вы смелый человек — сказал я ему, шепелявя после наркоза.
— Ась? — спросил старичок, приставив ладошку к безжизненному уху.
Я только сплюнул кровью.
Фронт работ между тем ширился. Паша трудился, как стахановец. Он дёргал, удалял нервы, потом снова дергал, снова удалял нервы. Одним словом, развил в моём рту бешенную деятельность. Я здорово мучался, так как анестезия меня почти не брала. Зубы изымались один за одним и мне уже становилось трудно мельчить ими пищу. И конца и края этому не было видно. А я ведь зашёл сюда просто поставить пломбу! Но как говорится — стоит коготку попасть, то и всей птичке пропасть. Я презирал себя за своё малодушие и трусость и уходил от Паши, чувствуя себя выродком и говном рода человеческого. Но всё равно мне было очень больно. Другие пациенты боль как-то не чувствовали. Для них основной проблемой являлось то, что после зубного два часа нельзя было есть. А я чувствовал, а может не умел терпеть. Меня очень угнетало, что я так отличаюсь от других людей. Я даже начал немного сомневаться в себе.
— А если завтра война? А если в партизаны? Ведь всех поголовно выдашь — с горечью говорил мне Паша.
— Конечно, — уверенно отвечал я и мне почему-то не было стыдно. Ну выдам и выдам. Да и в партизанах мне делать нечего.
В перерывах мы с ним разговаривали о жизни, то есть о женщинах. Либидо у Паши было довольно вычурное. Ему нравились исключительно зеленоглазые шатенки и ещё условие, чтобы на заднице не было прыщей. Если хоть один прыщик, то всё — у него ничего не получалось. На блондинок у него вообще не стоял. С большими оговорками он допускал секс и с брюнетками. И главная оговорка, чтобы брюнетка была покрашена под шатенку. Я не удивился, когда понял, что с такими причудливыми запросами трахался он по большим праздникам.
Романтизм, особенно в сексе, никогда до добра не доводит. Сам же я старался помалкивать. У меня либидо было примитивное до убогости и более адаптированное к случайным и неслучайным связям. То есть, кто давал, тому и спасибо. В жизни я очень неприхотлив, особенно в сексе. Не разбалован, как некоторые.
Тем не менее мы с ним пару раз ходили на блядки. Но как-то неудачно.
В первый раз девки не пришли. Во второй раз вместо двух пришла одна, но с чирием на жопе. Паша был очень расстроен.
Зная моё отношение к боли, он всё пытался познакомить меня со знакомой садомазохисткой, которая приходила на свидания с плёткой. Я вежливо отказывался. Паша огорчался и говорил:
— Зря, зря. Она бы из тебя дурь выбила.
А лечение всё продолжалось. Особенно туго мне пришлось, когда Паша обтачивал зубы под коронки. Появилась мудрая мысль — бежать. Попроситься на перекур и бежать, но многоопытный Паша позвонил на проходную завода, обрисовал меня и сказал: «Не выпускать». Я корчился в кресле и извивался как червяк и им же себя чувствовал.
Наконец в один прекрасный день всё закончилось. После трёх примерок и обтачиваний Паша поставил мне в рот ядовито-жёлтые коронки. Четыре месяца ада остались за кормой. Хотя ещё пару недель зубы под коронками у меня немыслимо болели от горяче-холодной пищи. Но это уже мелочь. У меня было такое ощущение, что я сделал главное дело всей жизни, после которого можно умереть. Но, конечно, умирать я не собирался, иначе вся эта затея с мостами и коронками теряла малейшие проблески смысла.
С такими зубами я мог идти по жизни, если не смеясь, то хотя бы улыбаясь другим.
И ещё. Теперь я не верю ни в Зой Космодемьянских, ни в Олегов Кошевых, ни в других героев застенков. Я даже не верю, что эти люди существовали. Это мифы. Не рассчитан нормальный человек на такое. Толковые пытки выдержать невозможно.
Представьте, что в зад вам вставили электрический паяльник, включили 220 и он стал у вас там что-то паять и лудить. Представили? Взахлёб расскажете и расположение пулемётов и где деньги лежат. И всё что вас не спросят. Человек ведь не железный. Человек ведь.
Ходил я к стоматологу Паше — молодому симпатичному специалисту. Парень он в целом был очень неплохой, если не принимать во внимание профессию. Мы с ним даже слегка подружились и часто болтали о том, о сём. Но ремесло незримо разрушало его личность.
— A-а, пришёл, — говорил он на правах друга и потирал руки — Ну садись, садись — продолжал он таким тоном, как будто приглашал за праздничный стол.
Я сердечным содроганием усаживался в кресло и мысленно прощался со своей глупой жизнью. Везучие умирают под ножом хирурга, а я умру под сверлом дантиста.
— В туалет сходил? — с суровостью спрашивал Паша — он всё боялся, что я обоссу ему зубоврачебное кресло.
— Сходил. И по маленькому и по большому. — уныло докладывал я.
— Завещание написал? — уже в шутку продолжал он — Сейчас мы из тебя Павку Корчагина будем лепить. Будем тебя учить разговаривать по — китайски. Ну клади голову.
Я клал свою пропащую голову на приспособление на спинке кресла — слегка модернизированную плаху.
Паша начинал бренчать своими орудиями пыток, наконец выбирал самого зловещего вида инструмент и вертел им перед моим взопревшим носом.
— Сейчас я тебя кончать буду. — предвкушая, говорил он — Вот этой штучкой. Как засуну глубоко- глубоко.
Ему нравилось пугать меня и забавляться моим страхом. Чтобы не огорчать человека, я делал вид, что верил. Вернее наоборот. Я ему безусловно верил, но делал вид, что принимаю его слова за мягкий юмор.
Он начинал что-то сверлить во мне. Мои мозги дребезжали. Потом с надеждой спрашивал:
— Ну как, больно?
— Пока нет, — говорил я.
— Да? — удивлялся он и удваивал усилия.
Наконец становилось больно. Я начинал покрикивать. У Паши улучшалось настроение и он вполголоса напевал песню про какую-то Кончиту.
— Да, плохие у тебя зубы — иногда сообщал он мне.
— Отчего же они плохие? — спрашивал я.
— Не ухаживаешь. Не чистишь.
— Не, я каждый день зубы чищу — обижался я.
— Люди чище жопу вытирают, чем ты зубы чистишь, — неодобрительно говорил Паша и приказывал — Клади голову.
Я клал и пытка продолжалась. Пока я сидел в застенках кабинета, очередь в коридоре, слыша мои тарзаньи вопли, потихоньку рассасывалась в пространстве. Только однажды остался один старичок.
Я удивился, мне прямо захотелось пожать его мужественную руку.
— Вы смелый человек — сказал я ему, шепелявя после наркоза.
— Ась? — спросил старичок, приставив ладошку к безжизненному уху.
Я только сплюнул кровью.
Фронт работ между тем ширился. Паша трудился, как стахановец. Он дёргал, удалял нервы, потом снова дергал, снова удалял нервы. Одним словом, развил в моём рту бешенную деятельность. Я здорово мучался, так как анестезия меня почти не брала. Зубы изымались один за одним и мне уже становилось трудно мельчить ими пищу. И конца и края этому не было видно. А я ведь зашёл сюда просто поставить пломбу! Но как говорится — стоит коготку попасть, то и всей птичке пропасть. Я презирал себя за своё малодушие и трусость и уходил от Паши, чувствуя себя выродком и говном рода человеческого. Но всё равно мне было очень больно. Другие пациенты боль как-то не чувствовали. Для них основной проблемой являлось то, что после зубного два часа нельзя было есть. А я чувствовал, а может не умел терпеть. Меня очень угнетало, что я так отличаюсь от других людей. Я даже начал немного сомневаться в себе.
— А если завтра война? А если в партизаны? Ведь всех поголовно выдашь — с горечью говорил мне Паша.
— Конечно, — уверенно отвечал я и мне почему-то не было стыдно. Ну выдам и выдам. Да и в партизанах мне делать нечего.
В перерывах мы с ним разговаривали о жизни, то есть о женщинах. Либидо у Паши было довольно вычурное. Ему нравились исключительно зеленоглазые шатенки и ещё условие, чтобы на заднице не было прыщей. Если хоть один прыщик, то всё — у него ничего не получалось. На блондинок у него вообще не стоял. С большими оговорками он допускал секс и с брюнетками. И главная оговорка, чтобы брюнетка была покрашена под шатенку. Я не удивился, когда понял, что с такими причудливыми запросами трахался он по большим праздникам.
Романтизм, особенно в сексе, никогда до добра не доводит. Сам же я старался помалкивать. У меня либидо было примитивное до убогости и более адаптированное к случайным и неслучайным связям. То есть, кто давал, тому и спасибо. В жизни я очень неприхотлив, особенно в сексе. Не разбалован, как некоторые.
Тем не менее мы с ним пару раз ходили на блядки. Но как-то неудачно.
В первый раз девки не пришли. Во второй раз вместо двух пришла одна, но с чирием на жопе. Паша был очень расстроен.
Зная моё отношение к боли, он всё пытался познакомить меня со знакомой садомазохисткой, которая приходила на свидания с плёткой. Я вежливо отказывался. Паша огорчался и говорил:
— Зря, зря. Она бы из тебя дурь выбила.
А лечение всё продолжалось. Особенно туго мне пришлось, когда Паша обтачивал зубы под коронки. Появилась мудрая мысль — бежать. Попроситься на перекур и бежать, но многоопытный Паша позвонил на проходную завода, обрисовал меня и сказал: «Не выпускать». Я корчился в кресле и извивался как червяк и им же себя чувствовал.
Наконец в один прекрасный день всё закончилось. После трёх примерок и обтачиваний Паша поставил мне в рот ядовито-жёлтые коронки. Четыре месяца ада остались за кормой. Хотя ещё пару недель зубы под коронками у меня немыслимо болели от горяче-холодной пищи. Но это уже мелочь. У меня было такое ощущение, что я сделал главное дело всей жизни, после которого можно умереть. Но, конечно, умирать я не собирался, иначе вся эта затея с мостами и коронками теряла малейшие проблески смысла.
С такими зубами я мог идти по жизни, если не смеясь, то хотя бы улыбаясь другим.
И ещё. Теперь я не верю ни в Зой Космодемьянских, ни в Олегов Кошевых, ни в других героев застенков. Я даже не верю, что эти люди существовали. Это мифы. Не рассчитан нормальный человек на такое. Толковые пытки выдержать невозможно.
Представьте, что в зад вам вставили электрический паяльник, включили 220 и он стал у вас там что-то паять и лудить. Представили? Взахлёб расскажете и расположение пулемётов и где деньги лежат. И всё что вас не спросят. Человек ведь не железный. Человек ведь.
Убить старушку
— Наслышан о твоих проблемах — сказал Сергей и вгрызся в куриную ляжку.
— Каких? — проблем у меня было, как у всякого нормального человека, много и я хотел уточнить.
— Ну, насчёт жилья, — уточнил Сергей.
— A-а, — вспомнил я. Об этой проблеме я как-то уже успел позабыть, так как она казалось мне не решаемой.
Сергей посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но сказал нейтральное:
— Ты что пиво не пьешь?
— Да я вообще не пью. Я же говорил. По идейным соображениям.
— Извини, я об этом постоянно забываю, — он вытер губы и закурил — Так вот, есть тема. Существует одна баба одинокая с квартирами. Могу познакомить.
Я заинтересовался:
— Она ничего? Какая из себя?
— Нормальная женщина…
— Причём здесь женщина? — разозлился я — Я про квартиру спрашиваю.
— Квартирка бодрая — заверил Сергей — И потом я не сказал «квартира», я сказал «квартиры». Одно и трёхкомнатная. Но, понимаешь, надо жениться.
— И сколько лет?
— Квартирки, говорю, бодрые. Можно сказать, новые. В немецком исполнении.
— Да нет, женщине сколько лет?
— Женщине? — удивился Сергей. — Тебе что, жильё нужно или женщина? Какая разница с такими квартирками? Нормальная, говорю тебе, женщина. Конечно, постарше тебя. Одинокая. Подруги все умерли.
— От старости? — с сарказмом поинтересовался я.
— От одиночества — с надрывом сказал Сергей и добавил — Да ты не переживай. Ты на ней просто женишься и всё.
— Что значит и «всё»? — тревожно спросил я.
Сергей потушил окурок, испил пива и устало посмотрел на меня.
— Всё — это всё — наконец объяснил он. — Ты с ней расписываешься. Пока она расписывается — она живёт.
— Как, убийство?! — ужаснулся я.
— Да какое убийство! — оскорбился Сергей. — Кто сказал убийство? Просто несчастный случай.
— А какая разница? — не понял я.
— За это не сажают.
Официантка принесла ещё водки. Сергей дождался, когда она уцокает каблуками, и заговорщицки нагнулся ко мне:
— И всё это нужно закончить в загсе. На хрен тебе эта канитель со свадьбой. Сколько бабок на неё уйдёт. Конечно, похороны тебе влетят в копеечку, но всё равно дешевле, чем свадьба плюс похороны. Так вот. Объясняю на пальцах. В нашем загсе на лестнице всего три ступеньки. — Он показал мне три пальца — Тебе нужно пройти всего две. — Сергей убрал один палец — Понимаешь, две!
— Я что-то не совсем… — признался я.
Сергей тяжело и прерывисто вздохнул, как репетитор, бьющийся с учеником-балбесом.
— Вы расписываетесь. Пока она расписывается — она живёт. Потом ты, обезумев от счастья, берёшь её на руки, проходишь с ней две ступени и аккуратно роняешь эту старуху на асфальт. Естественно, головкой вниз. А косточки у неё на черепе слабые. Много ли ей надо? Немного. И всё — ты счастливый вдовец.
Я похолодел и сказал:
— Нет, я не смогу.
— Да она не очень тяжёлая. Я уже эту информацию пробил. 85 с половиной килограммов. Да и нести тебе её всего две ступени. Понимаешь, всего две — Сергей вновь пустил в ход свои пальцы.
— Нет, я бросить не смогу.
— Порепетируешь. Сделаем чучело и порепетируешь. Главное, чтобы было естественно. Взял и уронил. Случается, люди бутылку водки роняют, а тут старушка.
Мне стало не по себе. В лёгком приступе паранойи я огляделся. Вокруг за столиками сидели пьяные люди и тоже что-то обсуждали. И было такое ощущение, что все они планируют чьи-то убийства. Сделалось страшно, но и как-то легче и отрадней — что мы не хуже других и тоже планируем.
Пока я оглядывался и приходил в себя, Сергей дуплетом выпил две рюмки, отдышался и вернулся к недоеденной курице. Чтобы как-то успокоить кипящие мозги, я закурил. Когда от курицы остались кости и незначительные фрагменты резиновых сухожилий, Сергей заметил моё задумавшееся состояние.
— Да не бзди ты! Всё получится, — сказал он — и у тебя образуются две квартиры. Но сразу предупреждаю — однокомнатная мне. За знакомство со старухой, да и вообще за разработку. А ты будешь жить в трёхкомнатной. Блядей наведёшь. Телевизор купишь. Хотя нет, телевизор у тебя уже будет.
Я не знал, что ему ответить.
— А родственники…? — вдруг спохватился я. — Ведь родственники тоже будут претендовать.
— С детьми разбирайся сам — лицо Сергея посуровело — Но думаю, проблем не будет — лицо также быстро разгладилось — На хрен им эти квартиры? Сын — директор рынка. Дочка — народный судья. Сам понимаешь они мульёнами ворочают. Они и мызгаться не будут из-за этих квартир. Ты, главное, на похоронах побольше плачь, чтобы они тебе поверили. Если поверят, квартирки твои. Плакать-то умеешь?
— В детстве было — сказал я — Но я попробую.
— На кладбище нужно не пробовать, там нужно будет плакать — веско сказал Сергей — Если не будешь там плакать, плакать начнёшь потом, когда облом будет. Ну ничего, порепетируем. На крайний случай луковицу в платок засунешь и будешь ею глаза вытирать.
Он выпил ещё водки. Я отдал ему свою курицу. Пусть насыщается. А сам постарался перевести разговор с криминальной темы на более обывательскую.
— Как семья, как дети? — спросил я.
— Что дети! — уныло ответил Сергей — Дети есть дети. Растут негодяями.
И как у меня только член встал, когда я их делал. Старшенький уже по карманам лазит.
— В автобусах? — спросил я.
— Да нет, пока только в моих. С жены пример берёт. Если бы в автобусах, я бы слова не сказал. А он идёт по пути наименьшего сопротивления. Крысятничает. Не знаю, кто из него вырастет.
Я знал, кто вырастет, но конечно не сказал.
Сергей допил остатки и стал прощаться. Я догадывался, куда он торопится. Одна из его любовниц на днях выходила замуж, и он хотел её трахнуть непременно в фате и подвенечном платье. Такое нездоровое желание. А может и наоборот здоровое — опорочить и изгадить непорочное. Не знаю. Он выпросил у меня на такси и ушёл. Я, чтобы его не обидеть, обещал подумать на счет старушки.
— А что здесь думать? — удивился Сергей — Ну ты, брат, даёшь!
Всю ночь мне снились престарелые седенькие женщины. Хохотал какой-то толстомордый старик и показывал свой паспорт на имя Родиона Раскольникова. «Это наш директор рынка» — с гордостью говорила одна из старушек и кокетливо поправляла топор, торчащий из головы. В общем снилась какая-то мутная чертовщина. Уж на что я привык к кошмарам, но после этого сна проснулся обескураженным.
С работы я позвонил Сергею.
— Да, — печально отозвался он.
— Ты чего дома? — удивился я.
— Болею — объяснил Сергей — С животом что-то. Дрищу как не знаю кто. Хрен поймёшь, с чем они пиво бодяжат. Наверно от стирального порошка.
— Я на счёт той бабы с квартирками — начал я — Так вот…
— Забудь, — бесцветно перебил Сергей. — Всё отменяется. Умерла она оказывается. Вчера девять дней было.
— От одиночества? — с надеждой спросил я.
— Да нет, не от одиночества, а от того что люди вокруг. В общем тёмная история. Толи алкогольное отравление, толи какой-то тимуровец помог старому человеку. Я так думаю, что это всё-таки дети постарались.
Ходит такая тема. А то она всё замуж пыталась выйти, дура. Вот они и подстраховались.
— Так они же, сам говорил, мульёнами ворочают, — не поверилось мне.
— Ну и что. От жизни надо брать всё. Вот они и взяли. И правильно я считаю сделали. Кто не ценит малого — тот не достоин большего, — мудро сказал Сергей, помолчал, к чему-то прислушиваясь, и вдруг оживился. — Ну извини, мне бежать надо.
— Куда бежать? — спросил я.
— Всё туда же — нервно сказал Сергей — Говорю, же понос. Опять вставило. Да, и ещё. Ты не знаешь, кто мне в карман зубочистки и перец из кафе положил?
— Сам же и положил — сказал я — Ты ещё хотел солонку украсть, но я тебя отговорил.
— Да? — не очень-то и удивился Сергей — Бывает же такое, — и дал телефону отбой.
Я тоже положил трубку и задумался. Мысли были нехорошие и о нехорошем.
А недели через три я узнал, что это был всего лишь розыгрыш. И только идиот вроде меня мог во всё это поверить. Единственной задачей Сергея было «раскрутить» меня на посещение кафе, вот он и придумал…И понос, как мне кажется, был ему ниспослан богом в виде наказания. А представляете, что он сделает за убийство?
— Каких? — проблем у меня было, как у всякого нормального человека, много и я хотел уточнить.
— Ну, насчёт жилья, — уточнил Сергей.
— A-а, — вспомнил я. Об этой проблеме я как-то уже успел позабыть, так как она казалось мне не решаемой.
Сергей посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но сказал нейтральное:
— Ты что пиво не пьешь?
— Да я вообще не пью. Я же говорил. По идейным соображениям.
— Извини, я об этом постоянно забываю, — он вытер губы и закурил — Так вот, есть тема. Существует одна баба одинокая с квартирами. Могу познакомить.
Я заинтересовался:
— Она ничего? Какая из себя?
— Нормальная женщина…
— Причём здесь женщина? — разозлился я — Я про квартиру спрашиваю.
— Квартирка бодрая — заверил Сергей — И потом я не сказал «квартира», я сказал «квартиры». Одно и трёхкомнатная. Но, понимаешь, надо жениться.
— И сколько лет?
— Квартирки, говорю, бодрые. Можно сказать, новые. В немецком исполнении.
— Да нет, женщине сколько лет?
— Женщине? — удивился Сергей. — Тебе что, жильё нужно или женщина? Какая разница с такими квартирками? Нормальная, говорю тебе, женщина. Конечно, постарше тебя. Одинокая. Подруги все умерли.
— От старости? — с сарказмом поинтересовался я.
— От одиночества — с надрывом сказал Сергей и добавил — Да ты не переживай. Ты на ней просто женишься и всё.
— Что значит и «всё»? — тревожно спросил я.
Сергей потушил окурок, испил пива и устало посмотрел на меня.
— Всё — это всё — наконец объяснил он. — Ты с ней расписываешься. Пока она расписывается — она живёт.
— Как, убийство?! — ужаснулся я.
— Да какое убийство! — оскорбился Сергей. — Кто сказал убийство? Просто несчастный случай.
— А какая разница? — не понял я.
— За это не сажают.
Официантка принесла ещё водки. Сергей дождался, когда она уцокает каблуками, и заговорщицки нагнулся ко мне:
— И всё это нужно закончить в загсе. На хрен тебе эта канитель со свадьбой. Сколько бабок на неё уйдёт. Конечно, похороны тебе влетят в копеечку, но всё равно дешевле, чем свадьба плюс похороны. Так вот. Объясняю на пальцах. В нашем загсе на лестнице всего три ступеньки. — Он показал мне три пальца — Тебе нужно пройти всего две. — Сергей убрал один палец — Понимаешь, две!
— Я что-то не совсем… — признался я.
Сергей тяжело и прерывисто вздохнул, как репетитор, бьющийся с учеником-балбесом.
— Вы расписываетесь. Пока она расписывается — она живёт. Потом ты, обезумев от счастья, берёшь её на руки, проходишь с ней две ступени и аккуратно роняешь эту старуху на асфальт. Естественно, головкой вниз. А косточки у неё на черепе слабые. Много ли ей надо? Немного. И всё — ты счастливый вдовец.
Я похолодел и сказал:
— Нет, я не смогу.
— Да она не очень тяжёлая. Я уже эту информацию пробил. 85 с половиной килограммов. Да и нести тебе её всего две ступени. Понимаешь, всего две — Сергей вновь пустил в ход свои пальцы.
— Нет, я бросить не смогу.
— Порепетируешь. Сделаем чучело и порепетируешь. Главное, чтобы было естественно. Взял и уронил. Случается, люди бутылку водки роняют, а тут старушка.
Мне стало не по себе. В лёгком приступе паранойи я огляделся. Вокруг за столиками сидели пьяные люди и тоже что-то обсуждали. И было такое ощущение, что все они планируют чьи-то убийства. Сделалось страшно, но и как-то легче и отрадней — что мы не хуже других и тоже планируем.
Пока я оглядывался и приходил в себя, Сергей дуплетом выпил две рюмки, отдышался и вернулся к недоеденной курице. Чтобы как-то успокоить кипящие мозги, я закурил. Когда от курицы остались кости и незначительные фрагменты резиновых сухожилий, Сергей заметил моё задумавшееся состояние.
— Да не бзди ты! Всё получится, — сказал он — и у тебя образуются две квартиры. Но сразу предупреждаю — однокомнатная мне. За знакомство со старухой, да и вообще за разработку. А ты будешь жить в трёхкомнатной. Блядей наведёшь. Телевизор купишь. Хотя нет, телевизор у тебя уже будет.
Я не знал, что ему ответить.
— А родственники…? — вдруг спохватился я. — Ведь родственники тоже будут претендовать.
— С детьми разбирайся сам — лицо Сергея посуровело — Но думаю, проблем не будет — лицо также быстро разгладилось — На хрен им эти квартиры? Сын — директор рынка. Дочка — народный судья. Сам понимаешь они мульёнами ворочают. Они и мызгаться не будут из-за этих квартир. Ты, главное, на похоронах побольше плачь, чтобы они тебе поверили. Если поверят, квартирки твои. Плакать-то умеешь?
— В детстве было — сказал я — Но я попробую.
— На кладбище нужно не пробовать, там нужно будет плакать — веско сказал Сергей — Если не будешь там плакать, плакать начнёшь потом, когда облом будет. Ну ничего, порепетируем. На крайний случай луковицу в платок засунешь и будешь ею глаза вытирать.
Он выпил ещё водки. Я отдал ему свою курицу. Пусть насыщается. А сам постарался перевести разговор с криминальной темы на более обывательскую.
— Как семья, как дети? — спросил я.
— Что дети! — уныло ответил Сергей — Дети есть дети. Растут негодяями.
И как у меня только член встал, когда я их делал. Старшенький уже по карманам лазит.
— В автобусах? — спросил я.
— Да нет, пока только в моих. С жены пример берёт. Если бы в автобусах, я бы слова не сказал. А он идёт по пути наименьшего сопротивления. Крысятничает. Не знаю, кто из него вырастет.
Я знал, кто вырастет, но конечно не сказал.
Сергей допил остатки и стал прощаться. Я догадывался, куда он торопится. Одна из его любовниц на днях выходила замуж, и он хотел её трахнуть непременно в фате и подвенечном платье. Такое нездоровое желание. А может и наоборот здоровое — опорочить и изгадить непорочное. Не знаю. Он выпросил у меня на такси и ушёл. Я, чтобы его не обидеть, обещал подумать на счет старушки.
— А что здесь думать? — удивился Сергей — Ну ты, брат, даёшь!
Всю ночь мне снились престарелые седенькие женщины. Хохотал какой-то толстомордый старик и показывал свой паспорт на имя Родиона Раскольникова. «Это наш директор рынка» — с гордостью говорила одна из старушек и кокетливо поправляла топор, торчащий из головы. В общем снилась какая-то мутная чертовщина. Уж на что я привык к кошмарам, но после этого сна проснулся обескураженным.
С работы я позвонил Сергею.
— Да, — печально отозвался он.
— Ты чего дома? — удивился я.
— Болею — объяснил Сергей — С животом что-то. Дрищу как не знаю кто. Хрен поймёшь, с чем они пиво бодяжат. Наверно от стирального порошка.
— Я на счёт той бабы с квартирками — начал я — Так вот…
— Забудь, — бесцветно перебил Сергей. — Всё отменяется. Умерла она оказывается. Вчера девять дней было.
— От одиночества? — с надеждой спросил я.
— Да нет, не от одиночества, а от того что люди вокруг. В общем тёмная история. Толи алкогольное отравление, толи какой-то тимуровец помог старому человеку. Я так думаю, что это всё-таки дети постарались.
Ходит такая тема. А то она всё замуж пыталась выйти, дура. Вот они и подстраховались.
— Так они же, сам говорил, мульёнами ворочают, — не поверилось мне.
— Ну и что. От жизни надо брать всё. Вот они и взяли. И правильно я считаю сделали. Кто не ценит малого — тот не достоин большего, — мудро сказал Сергей, помолчал, к чему-то прислушиваясь, и вдруг оживился. — Ну извини, мне бежать надо.
— Куда бежать? — спросил я.
— Всё туда же — нервно сказал Сергей — Говорю, же понос. Опять вставило. Да, и ещё. Ты не знаешь, кто мне в карман зубочистки и перец из кафе положил?
— Сам же и положил — сказал я — Ты ещё хотел солонку украсть, но я тебя отговорил.
— Да? — не очень-то и удивился Сергей — Бывает же такое, — и дал телефону отбой.
Я тоже положил трубку и задумался. Мысли были нехорошие и о нехорошем.
А недели через три я узнал, что это был всего лишь розыгрыш. И только идиот вроде меня мог во всё это поверить. Единственной задачей Сергея было «раскрутить» меня на посещение кафе, вот он и придумал…И понос, как мне кажется, был ему ниспослан богом в виде наказания. А представляете, что он сделает за убийство?
Курослепов
Есть у меня один знакомый. Чтобы не бросить на вас тень, назовём его фамилией Курослепов. Псевдонимом назовём. Но настоящая его фамилия Козорезов. Но это между строк.
Что мне про него сказать, чтобы вас не обидеть? Мужик как мужик. Жёны ещё с ним любили разводиться. И что они в нём находили хорошего, что разводились? Я вот со своей уже 15 лет мучаюсь, а она всё не уходит. А вчерась и говорит… Но это так между строк…
Так вот. Курослепов, он же герой моего рассказа. Раз сидим с ним на лавке. Времени вагон. Весна и птички. Коты за кошками преследуют. И почти целая бутылка.
Курослепов и говорит:
— А ты, Вася, собак любишь?
— Нет, — отвечаю, — Злые они. — и шрамы на ноге показал.
А он говорит:
— А я люблю! — потом вздохнул и говорит: — Давно это было. С лучком помню…
И после этих роковых слов что-то нам жрать изо всех сил захотелось. Соки в животе пошли. А из пожрать у нас кусок хлеба. Но правда с солью. Но соль — не сало, много не съешь.
Курослепов и говорит:
— Пошли ко мне. Картошки хоть пожарим. В мундире.
— А жена не заругает? — спрашиваю.
А он:
— Так я же развёлся.
Стали мы у него картошку жарить. Ищем, ищем, а картошки-то и нет. Курослепов нервничает:
— Я же, говорит, отлично помню. Вот здесь, говорит, четыре штуки лежало. С глазками. Картофель сорта «Элка».
А потом говорит:
— Тьфу ты, ёлки-палки! Я и забыл. Когда с женой разводились, имущество делили — картошка ей досталась. А мне соль.
Закуски фактически нет. А я без неё не могу. Обратный процесс начинается. Но с другой стороны выпить невероятно охота.
Я говорю:
— Может чего в холодильнике есть?
— Может и есть, — говорит Курослепов. — Но сам холодильник полностью отсутствует. Бартер на деньги. Когда я с похмелья, у меня цены на всё предельны снижены.
Кое-как, давясь и закусывая солью, допили. И как говорится, «нехватка дров». Пошли за водкой ещё.
Я говорю:
— Давай вместо двух возьмём одну бутылку и что-нибудь пожрать. Хлеба там, семечек каких.
— Это несерьёзно — отвечает Курослепов — Я тебя может быть в последний раз уважаю, а ты себя так малодушно ведёшь. Такие детские фантазии в голове.
Выходим из магазина, а тут какая то собачка бежит с грустными глазами. В сторону помойки. Хвостик туда-сюда. Но плюгавенькая, кила на три. Курослепов собачке той говорит: «Куть-куть», приласкал её, да так лаская и поглаживая, шею ей нечаянно и свернул.
— Боже мой! — говорит — Какое ужасное несчастье! Какой я неосторожный!
Но отдышался немного и успокоился. Говорит:
— Хорошая смерть. Лёгкая. В любящих руках. Она нам ещё «спасибо» скажет:
Сели опять у Курослепова, тем более вставать уже не можем. И не чокаясь. Каштанку поминаем. А бульон в кастрюльке вкусно бурлит. Тем более с солью. А вечером за водкой ещё раз бегали.
В общем, хорошо провели время. Активно. А собачка та у меня по сию пору в глазах стоит. Особенно, когда жрать хочется. Но это между строк.
Что мне про него сказать, чтобы вас не обидеть? Мужик как мужик. Жёны ещё с ним любили разводиться. И что они в нём находили хорошего, что разводились? Я вот со своей уже 15 лет мучаюсь, а она всё не уходит. А вчерась и говорит… Но это так между строк…
Так вот. Курослепов, он же герой моего рассказа. Раз сидим с ним на лавке. Времени вагон. Весна и птички. Коты за кошками преследуют. И почти целая бутылка.
Курослепов и говорит:
— А ты, Вася, собак любишь?
— Нет, — отвечаю, — Злые они. — и шрамы на ноге показал.
А он говорит:
— А я люблю! — потом вздохнул и говорит: — Давно это было. С лучком помню…
И после этих роковых слов что-то нам жрать изо всех сил захотелось. Соки в животе пошли. А из пожрать у нас кусок хлеба. Но правда с солью. Но соль — не сало, много не съешь.
Курослепов и говорит:
— Пошли ко мне. Картошки хоть пожарим. В мундире.
— А жена не заругает? — спрашиваю.
А он:
— Так я же развёлся.
Стали мы у него картошку жарить. Ищем, ищем, а картошки-то и нет. Курослепов нервничает:
— Я же, говорит, отлично помню. Вот здесь, говорит, четыре штуки лежало. С глазками. Картофель сорта «Элка».
А потом говорит:
— Тьфу ты, ёлки-палки! Я и забыл. Когда с женой разводились, имущество делили — картошка ей досталась. А мне соль.
Закуски фактически нет. А я без неё не могу. Обратный процесс начинается. Но с другой стороны выпить невероятно охота.
Я говорю:
— Может чего в холодильнике есть?
— Может и есть, — говорит Курослепов. — Но сам холодильник полностью отсутствует. Бартер на деньги. Когда я с похмелья, у меня цены на всё предельны снижены.
Кое-как, давясь и закусывая солью, допили. И как говорится, «нехватка дров». Пошли за водкой ещё.
Я говорю:
— Давай вместо двух возьмём одну бутылку и что-нибудь пожрать. Хлеба там, семечек каких.
— Это несерьёзно — отвечает Курослепов — Я тебя может быть в последний раз уважаю, а ты себя так малодушно ведёшь. Такие детские фантазии в голове.
Выходим из магазина, а тут какая то собачка бежит с грустными глазами. В сторону помойки. Хвостик туда-сюда. Но плюгавенькая, кила на три. Курослепов собачке той говорит: «Куть-куть», приласкал её, да так лаская и поглаживая, шею ей нечаянно и свернул.
— Боже мой! — говорит — Какое ужасное несчастье! Какой я неосторожный!
Но отдышался немного и успокоился. Говорит:
— Хорошая смерть. Лёгкая. В любящих руках. Она нам ещё «спасибо» скажет:
Сели опять у Курослепова, тем более вставать уже не можем. И не чокаясь. Каштанку поминаем. А бульон в кастрюльке вкусно бурлит. Тем более с солью. А вечером за водкой ещё раз бегали.
В общем, хорошо провели время. Активно. А собачка та у меня по сию пору в глазах стоит. Особенно, когда жрать хочется. Но это между строк.
Деловой человек
Я вышел из дома чудесным весенним утром. Только в апреле случаются такие утра, гулкие как бубен и прозрачные навылет. Самое время для надежд и свершений. И у меня впереди была уйма дел и всё нужно успеть. Я даже записал в блокнотике, что нужно сделать и свершить. Так поступают все деловые энергичные люди, знающие себе цену, и мне хотелось на них походить.
Первым и подчёркнутым пунктом стояло «Люба». Пометка «срочно».
Пока муж не вернулся с работы — он у неё работал каким-то вахтовым методом и оторванным от дома — отсюда частые разлуки. И вот я решил навестить его тоскующую супругу, пока он завтра не приехал. Нащупывая в кармане презервативы, я подошёл к знакомому подъезду. И мужа Любы действительно не было дома, то есть в квартире — он стоял возле подъезда и о чём-то курил с двумя мужиками. Наверно рассказывал про свой вахтовый метод. Слава богу, он меня не знал. Но отступать было подозрительно — я со случайным видом поднялся на пятый этаж, постоял там минуту и спустился вниз, будто бы к кому-то заходил, но не застал дома. На меня не обратили внимания, но всё же посмотрели. А муж Любы вдруг яростно зачесал лоб, где обычно у нормальных мужей находятся рога. Видимо долетели какие-то мои флюиды. Я зашёл за угол, вытер платочком лоб и пощупал сердце. Оно билось, как у зайца — быстро и трусливо. Так оно бьётся у всех, кто ворует чужое или наставляет другим рога. «В этот день Штирлиц был как никогда близок к провалу» — с приятной хрипотцой Ефима Копеляна сказал мне внутренний голос. Я представил свой провал и у меня заранее заныли все зубы.
«Что ж, облом, — подумал я, — а в целом всё получилось очень удачно. Могло быть и хуже». Я посмотрел в свой блокнотик и поехал через весь город к другу Валере. Посоветоваться насчёт того кобелька и вообще уточнить некоторые вопросы. Валера был спецом по охотничьим собакам, а мне предлагали купить пса охотничьей породы. А то я однажды уже покупал гончего кобелька, а он вырос и оказался таксой. И к тому же неожиданно ощенился. «Только бы Валера был дома», — думал я, трясясь в автобусе и обозревая окраины. Валера оказался дома, но дверь открыла жена и сказала:
— Иди полюбуйся!
С таким видом, как будто речь шла о цветущей сакуре. Я полюбовался. Валера пьяный лежал на диване, погружённый в алкогольную кому, и на нём играли в догонялки дети. У его открытого рта восторженно кружили счастливые мухи. Стояла страшная вонь.
— Семь дней уже так — поделилась жена, когда мы пили чай на кухне — Я больше не могу. Хоть из дома беги.
Я узнавал Валеру, он был во всём максималистом, особенно в запоях. Почему- то они длились у него ровно десять дней. Тютелька в тютельку. Такое развитое чувство времени у человека.
— А ты не беги, — сказал я — Через три дня он поправится и наберёт форму.
— Хоть ты уж с ним не пей, — попросила жена, когда я надевал ботинки.
— Хорошо, — соврал я, дал ей немного денег и ушёл.
Пломбировать зуб идти было ещё рано и я с часок побродил по городу. Когда я бродил, меня обрызгала грязью новорусская иномарка, а после, подкравшись сзади, чуть не задавил трамвай. Ходить по городу без денег было неинтересно и я сел на лавочку отдохнуть. Но лавочка стояла в аккурат под деревом, а в аккурат с дерева гадили птицы и своим капанием омрачали мне весь отдых.
У стоматолога меня ждал очередной облом — сломалась бормашина.
Какой то хомут полетел. Настроение у меня улучшилось.
— Но дёргать то можно, — убеждал меня трудолюбивый стоматолог по имени Женя.
— Давай я тебе чего-нибудь выдерну. Вот хотя бы этот сверху. Могу даже сделать скидку.
Я испугался.
— Ну вот ещё, — сказал я ему — Много вас таких. И вообще неправильно.
— Что неправильно?
— Ты говоришь, выдерну чего-нибудь, а надо выдерну кого-нибудь. Зуб это кто-то, а не что-то. Он же одушевлённый.
Мы с Женей немного поспорили по этому поводу, но он меня не убедил.
— А ты чего весь такой? В каких то пятнах… — спросил Женя.
— Грачи прилетели, — объяснил я, и мы попрощались.
Я ещё с часок побродил по городу, хотя ноги продолжали уставать. И меня опять забрызгала машина, только на этот раз с другого бока.
Теперь я был обрызган грязью более равномерно. И что самое обидное — окатил «Запорожец». Но почему обидно? Значит новым русским по статусу можно обрызгивать прохожих, а «Запорожцу» нельзя?
Получается дискриминация «Запорожцев». Я был за равноправие во всём, поэтому одёрнул себя и перестал обижаться.
Кое как дождавшись шести часов, я поехал на следующий конец города. Поехал к Пете, который был уже полгода должен мне энную сумму в тысячу рублей. Жил он широко в отличии от меня и я злился, чего он тянет с отдачей. «Только бы всё срослось, только бы получилось», — нервно думал я, а то от бесконечных обломов меня уже начинало мутить.
Но, конечно, не получилось ничего. За десять минут до назначенной встречи Петя благоразумно ушёл. Я разговаривал с тёщей и она смотрела на меня, как на злодея и душегубца. Как Раскольников на старуху-процентщицу. Чувствовалось, что её сдерживало лишь то, что я физически сильнее, а иначе быть беде.
Я знал, что у Пети всегда есть деньги и неплохие, просто он идёт на принцип. Занимать другим и возвращать долги он считал неприличным и даже безнравственным. Сам же занимал с большим удовольствием и талантом.
Странное дело, сколько я не читал книг, не разговаривал с другими людьми — везде, кто приходит требовать долг считается негодяем, а кто долги не отдаёт и спускает кредиторов с лестницы — замечательный человек, достойный подражания. А дело обстоит как раз наоборот, как и все наоборот в этом мире.
Размышляя таким образом, я проехал свою остановку. Пришлось идти назад. Между тем ощутимо вечерело и с неба уже светили наиболее продвинутые звёзды. Я чувствовал себя побитой собакой.
«А не взять ли мне бутылочку? Этакую полулитровую, симпатичную бутылочку», — устало подумал я. На деньги, которые не истратил на зубную пломбу. Иногда я позволял себе бутылочку. И довольно частенько. И здесь меня ждала последняя на сегодня неудача.
Первым и подчёркнутым пунктом стояло «Люба». Пометка «срочно».
Пока муж не вернулся с работы — он у неё работал каким-то вахтовым методом и оторванным от дома — отсюда частые разлуки. И вот я решил навестить его тоскующую супругу, пока он завтра не приехал. Нащупывая в кармане презервативы, я подошёл к знакомому подъезду. И мужа Любы действительно не было дома, то есть в квартире — он стоял возле подъезда и о чём-то курил с двумя мужиками. Наверно рассказывал про свой вахтовый метод. Слава богу, он меня не знал. Но отступать было подозрительно — я со случайным видом поднялся на пятый этаж, постоял там минуту и спустился вниз, будто бы к кому-то заходил, но не застал дома. На меня не обратили внимания, но всё же посмотрели. А муж Любы вдруг яростно зачесал лоб, где обычно у нормальных мужей находятся рога. Видимо долетели какие-то мои флюиды. Я зашёл за угол, вытер платочком лоб и пощупал сердце. Оно билось, как у зайца — быстро и трусливо. Так оно бьётся у всех, кто ворует чужое или наставляет другим рога. «В этот день Штирлиц был как никогда близок к провалу» — с приятной хрипотцой Ефима Копеляна сказал мне внутренний голос. Я представил свой провал и у меня заранее заныли все зубы.
«Что ж, облом, — подумал я, — а в целом всё получилось очень удачно. Могло быть и хуже». Я посмотрел в свой блокнотик и поехал через весь город к другу Валере. Посоветоваться насчёт того кобелька и вообще уточнить некоторые вопросы. Валера был спецом по охотничьим собакам, а мне предлагали купить пса охотничьей породы. А то я однажды уже покупал гончего кобелька, а он вырос и оказался таксой. И к тому же неожиданно ощенился. «Только бы Валера был дома», — думал я, трясясь в автобусе и обозревая окраины. Валера оказался дома, но дверь открыла жена и сказала:
— Иди полюбуйся!
С таким видом, как будто речь шла о цветущей сакуре. Я полюбовался. Валера пьяный лежал на диване, погружённый в алкогольную кому, и на нём играли в догонялки дети. У его открытого рта восторженно кружили счастливые мухи. Стояла страшная вонь.
— Семь дней уже так — поделилась жена, когда мы пили чай на кухне — Я больше не могу. Хоть из дома беги.
Я узнавал Валеру, он был во всём максималистом, особенно в запоях. Почему- то они длились у него ровно десять дней. Тютелька в тютельку. Такое развитое чувство времени у человека.
— А ты не беги, — сказал я — Через три дня он поправится и наберёт форму.
— Хоть ты уж с ним не пей, — попросила жена, когда я надевал ботинки.
— Хорошо, — соврал я, дал ей немного денег и ушёл.
Пломбировать зуб идти было ещё рано и я с часок побродил по городу. Когда я бродил, меня обрызгала грязью новорусская иномарка, а после, подкравшись сзади, чуть не задавил трамвай. Ходить по городу без денег было неинтересно и я сел на лавочку отдохнуть. Но лавочка стояла в аккурат под деревом, а в аккурат с дерева гадили птицы и своим капанием омрачали мне весь отдых.
У стоматолога меня ждал очередной облом — сломалась бормашина.
Какой то хомут полетел. Настроение у меня улучшилось.
— Но дёргать то можно, — убеждал меня трудолюбивый стоматолог по имени Женя.
— Давай я тебе чего-нибудь выдерну. Вот хотя бы этот сверху. Могу даже сделать скидку.
Я испугался.
— Ну вот ещё, — сказал я ему — Много вас таких. И вообще неправильно.
— Что неправильно?
— Ты говоришь, выдерну чего-нибудь, а надо выдерну кого-нибудь. Зуб это кто-то, а не что-то. Он же одушевлённый.
Мы с Женей немного поспорили по этому поводу, но он меня не убедил.
— А ты чего весь такой? В каких то пятнах… — спросил Женя.
— Грачи прилетели, — объяснил я, и мы попрощались.
Я ещё с часок побродил по городу, хотя ноги продолжали уставать. И меня опять забрызгала машина, только на этот раз с другого бока.
Теперь я был обрызган грязью более равномерно. И что самое обидное — окатил «Запорожец». Но почему обидно? Значит новым русским по статусу можно обрызгивать прохожих, а «Запорожцу» нельзя?
Получается дискриминация «Запорожцев». Я был за равноправие во всём, поэтому одёрнул себя и перестал обижаться.
Кое как дождавшись шести часов, я поехал на следующий конец города. Поехал к Пете, который был уже полгода должен мне энную сумму в тысячу рублей. Жил он широко в отличии от меня и я злился, чего он тянет с отдачей. «Только бы всё срослось, только бы получилось», — нервно думал я, а то от бесконечных обломов меня уже начинало мутить.
Но, конечно, не получилось ничего. За десять минут до назначенной встречи Петя благоразумно ушёл. Я разговаривал с тёщей и она смотрела на меня, как на злодея и душегубца. Как Раскольников на старуху-процентщицу. Чувствовалось, что её сдерживало лишь то, что я физически сильнее, а иначе быть беде.
Я знал, что у Пети всегда есть деньги и неплохие, просто он идёт на принцип. Занимать другим и возвращать долги он считал неприличным и даже безнравственным. Сам же занимал с большим удовольствием и талантом.
Странное дело, сколько я не читал книг, не разговаривал с другими людьми — везде, кто приходит требовать долг считается негодяем, а кто долги не отдаёт и спускает кредиторов с лестницы — замечательный человек, достойный подражания. А дело обстоит как раз наоборот, как и все наоборот в этом мире.
Размышляя таким образом, я проехал свою остановку. Пришлось идти назад. Между тем ощутимо вечерело и с неба уже светили наиболее продвинутые звёзды. Я чувствовал себя побитой собакой.
«А не взять ли мне бутылочку? Этакую полулитровую, симпатичную бутылочку», — устало подумал я. На деньги, которые не истратил на зубную пломбу. Иногда я позволял себе бутылочку. И довольно частенько. И здесь меня ждала последняя на сегодня неудача.