Страница:
Агафон в расчете не ошибся. Участковый действительно был дома и обедал, что оказалось очень кстати для Налима. Жена участкового была на работе, сын еще не пришел из школы, так что беседе никто не мешал. Выпили по стопке, похлебали щей.
— Все насчет Воинова? — осторожно поинтересовался Наливайко. — Или вас уже Ворон интересует?
— Хорошо, насчет Ворона тоже не помешает. — Вообще-то Сэнсей отправлял Агафона в первую голову за этими сведениями, но сейчас его отчего-то мало волновала судьба господина Гнездилова.
— Первое. Простое ДТП отпадает начисто. Правда, столкновение с грузовиком действительно было, но от простого взрыва баков такого пожара машины не бывает. Слишком высокая температура. Предполагают, был применен одноразовый огнемет «шмель». Второе. Установлено, что среди трупов в «Шевроле-Блейзере» Ворона нет. Три тела идентифицированы, четвертого просто не было. Есть две версии. Первая — инсценировка нападения с целью исчезнуть, вторая — похищение. Ориентировки со словесными портретами розданы в городе, но полагают, что его здесь нет. Сейчас копают в аэропорту. Вот все, что пока знаю.
— В салоне ничего интересного не находили?
— Нет. Там все поплавилось к чертовой матери.
— На нас не грешат?
— Как ни странно, нет. Больше прикидывают на Лавровку. Но вообще-то сейчас разговор идет о Москве. Что да как — не в курсе, но на нее кивают.
— И то хлеб. Ну а про Воинова?
— Про Воинова? Обнаружили на одежде следы цементной пыли и плесени, которая встречается только в подземных сооружениях. Решили, что убийство произошло где-то в той части парка, где есть подземелья. Даже хотели опергруппу туда отправлять. Но тут совершенно случайно взяли одного азика Ибрагимова с большим-пребольшим перышком. Короче, 218-я в части за холодное оружие. Посмотрели получше — на ножике кровь. Экспертиза показала — Воинова. Обыскали номер — этот азер в «Береговии» с тремя друганами жил, на рынке торговал — в номере нашли полный набор всего того, чем Ростика резали. Заточку, финку с узким лезвием, трехгранный стилет… Отпечатков нет, все ручки протерты до блеска, а на лезвиях кое-что осталось. Под матрасом прятали, в тряпку завернули. В общем, определили их в СИЗО на 30 суток по подозрению. Конечно, сознаваться не хотят. Ибрагимов врет, будто нож у себя под матрасом в номере нашел. Другие тоже какую-то фигню мелют. А на рынке у них, между прочим, на том самом, что в парке, подвальчик есть. Под склад арендовали. И на стенах там — та самая плесень. Я думаю, через пару дней их расколют. Особенно если их по одному в камеры к «шерстяным» рассадят. Так что дело, считай, раскрыто.
— Приятно слышать. Из вещичек Воинова ничего у них не нашлось?
— Нет, там не ограбление. Месть какая-то на почве женщины. Так спецы считают. Очень по-восточному: брюхо вспорото, голова отрезана, прибор в рот запихали…
— Ладно. А Воинов этот самый по изнасилованиям никогда не проходил? — Агафон постарался сдержать волнение.
— Проверили, — усмехнулся Наливайко. — Азербайджанок у нас ни в городе, ни в области не насиловали. А Ростик по этой части задерживался всего один раз. Там русская баба была. Он с дружками какую-то телку затащил в машину и хором во все места. Одна старуха показания дала, будто видела, как они ее в машину сажали. Но ничего не доказали. Может, и правда не они были, а может, их Черный отмазал — сейчас не спросишь. Если только у Иванцова узнать, так он не скажет…
— А как фамилия той бабы?
— Я не спрашивал. Но могу выяснить, если хочешь. Агафон хотел задать еще вопросик: «А ее, случайно, не Пряхина Элеонора звали?», но вовремя одумался. Наливайко в два счета смекнет, что к чему, — мужик не дурак. Отличиться захочет. Участок его может и премию получить. Но самое главное — менты могут добраться до настоящего места убийства, найти там какие-нибудь следы, оставленные прошлой ночью, прицепиться к «Куропатке». Ну его на фиг! Надо срочно ехать к Сэнсею, все рассказывать.
— Ладно, — сказал Агафон, вынимая бумажку с Франклином, — по-моему, на сегодня достаточно.
— Не маловато?
— Нет, в самый раз. Будет больше — добавим.
— Ну, смотрите, вам видней. Между прочим, краем уха слышал, что завтра из Москвы спецы прилетают. И у СОБРа какие-то мероприятия намечены. Не по вашу ли душу?
— Это надо точно знать. Тогда бы получил таких штук пять.
— Дороже стоит, между прочим. Мне тоже иной раз кое с кем поделиться надо.
— Обдумаем. Я, может, еще заскочу сегодня вечерком.
— Смотри не опоздай…
— Если будет что экстренное, не стесняйся, сам звони Сэнсею. На звонок должны ответить: «Охрана оптовой базы слушает вас!» Ты спрашиваешь: «Извините, это не телефон 24-06-30?» Тебе ответят: «Нет, вы ошиблись» — и точно назовут наш телефон. Это будет означать, что все принято. Первая пара цифр — завтрашнее число, остальные две пары — время наезда СОБРа и спецов. Часы с минутами. Если они еще сегодня накатить соберутся, значит, телефон будет, допустим, 23-23-30. Усек систему?
— Усек.
— Ну, тогда мы поехали.
Спустились к «девятке». Агафон покрутил головой по сторонам, поинтересовался, не приглядывают ли за ними. Если на завтра что-то намечают, то это нелишняя предосторожность. Правда, в течение дня катались спокойно, никто вроде бы на «хвост» не садился, но черт его знает. Машинки здешних оперов Агафон знал почти наперечет. Не так уж их много в облуправлениях. А вот если Москва свои привезла, спрятала под здешние номера, можно и прозевать.
Нет, вроде бы никто не цеплялся. Агафон не торопясь стал выбираться на северо-западное шоссе.
Шоковая терапия
Привет Лавровке!
— Все насчет Воинова? — осторожно поинтересовался Наливайко. — Или вас уже Ворон интересует?
— Хорошо, насчет Ворона тоже не помешает. — Вообще-то Сэнсей отправлял Агафона в первую голову за этими сведениями, но сейчас его отчего-то мало волновала судьба господина Гнездилова.
— Первое. Простое ДТП отпадает начисто. Правда, столкновение с грузовиком действительно было, но от простого взрыва баков такого пожара машины не бывает. Слишком высокая температура. Предполагают, был применен одноразовый огнемет «шмель». Второе. Установлено, что среди трупов в «Шевроле-Блейзере» Ворона нет. Три тела идентифицированы, четвертого просто не было. Есть две версии. Первая — инсценировка нападения с целью исчезнуть, вторая — похищение. Ориентировки со словесными портретами розданы в городе, но полагают, что его здесь нет. Сейчас копают в аэропорту. Вот все, что пока знаю.
— В салоне ничего интересного не находили?
— Нет. Там все поплавилось к чертовой матери.
— На нас не грешат?
— Как ни странно, нет. Больше прикидывают на Лавровку. Но вообще-то сейчас разговор идет о Москве. Что да как — не в курсе, но на нее кивают.
— И то хлеб. Ну а про Воинова?
— Про Воинова? Обнаружили на одежде следы цементной пыли и плесени, которая встречается только в подземных сооружениях. Решили, что убийство произошло где-то в той части парка, где есть подземелья. Даже хотели опергруппу туда отправлять. Но тут совершенно случайно взяли одного азика Ибрагимова с большим-пребольшим перышком. Короче, 218-я в части за холодное оружие. Посмотрели получше — на ножике кровь. Экспертиза показала — Воинова. Обыскали номер — этот азер в «Береговии» с тремя друганами жил, на рынке торговал — в номере нашли полный набор всего того, чем Ростика резали. Заточку, финку с узким лезвием, трехгранный стилет… Отпечатков нет, все ручки протерты до блеска, а на лезвиях кое-что осталось. Под матрасом прятали, в тряпку завернули. В общем, определили их в СИЗО на 30 суток по подозрению. Конечно, сознаваться не хотят. Ибрагимов врет, будто нож у себя под матрасом в номере нашел. Другие тоже какую-то фигню мелют. А на рынке у них, между прочим, на том самом, что в парке, подвальчик есть. Под склад арендовали. И на стенах там — та самая плесень. Я думаю, через пару дней их расколют. Особенно если их по одному в камеры к «шерстяным» рассадят. Так что дело, считай, раскрыто.
— Приятно слышать. Из вещичек Воинова ничего у них не нашлось?
— Нет, там не ограбление. Месть какая-то на почве женщины. Так спецы считают. Очень по-восточному: брюхо вспорото, голова отрезана, прибор в рот запихали…
— Ладно. А Воинов этот самый по изнасилованиям никогда не проходил? — Агафон постарался сдержать волнение.
— Проверили, — усмехнулся Наливайко. — Азербайджанок у нас ни в городе, ни в области не насиловали. А Ростик по этой части задерживался всего один раз. Там русская баба была. Он с дружками какую-то телку затащил в машину и хором во все места. Одна старуха показания дала, будто видела, как они ее в машину сажали. Но ничего не доказали. Может, и правда не они были, а может, их Черный отмазал — сейчас не спросишь. Если только у Иванцова узнать, так он не скажет…
— А как фамилия той бабы?
— Я не спрашивал. Но могу выяснить, если хочешь. Агафон хотел задать еще вопросик: «А ее, случайно, не Пряхина Элеонора звали?», но вовремя одумался. Наливайко в два счета смекнет, что к чему, — мужик не дурак. Отличиться захочет. Участок его может и премию получить. Но самое главное — менты могут добраться до настоящего места убийства, найти там какие-нибудь следы, оставленные прошлой ночью, прицепиться к «Куропатке». Ну его на фиг! Надо срочно ехать к Сэнсею, все рассказывать.
— Ладно, — сказал Агафон, вынимая бумажку с Франклином, — по-моему, на сегодня достаточно.
— Не маловато?
— Нет, в самый раз. Будет больше — добавим.
— Ну, смотрите, вам видней. Между прочим, краем уха слышал, что завтра из Москвы спецы прилетают. И у СОБРа какие-то мероприятия намечены. Не по вашу ли душу?
— Это надо точно знать. Тогда бы получил таких штук пять.
— Дороже стоит, между прочим. Мне тоже иной раз кое с кем поделиться надо.
— Обдумаем. Я, может, еще заскочу сегодня вечерком.
— Смотри не опоздай…
— Если будет что экстренное, не стесняйся, сам звони Сэнсею. На звонок должны ответить: «Охрана оптовой базы слушает вас!» Ты спрашиваешь: «Извините, это не телефон 24-06-30?» Тебе ответят: «Нет, вы ошиблись» — и точно назовут наш телефон. Это будет означать, что все принято. Первая пара цифр — завтрашнее число, остальные две пары — время наезда СОБРа и спецов. Часы с минутами. Если они еще сегодня накатить соберутся, значит, телефон будет, допустим, 23-23-30. Усек систему?
— Усек.
— Ну, тогда мы поехали.
Спустились к «девятке». Агафон покрутил головой по сторонам, поинтересовался, не приглядывают ли за ними. Если на завтра что-то намечают, то это нелишняя предосторожность. Правда, в течение дня катались спокойно, никто вроде бы на «хвост» не садился, но черт его знает. Машинки здешних оперов Агафон знал почти наперечет. Не так уж их много в облуправлениях. А вот если Москва свои привезла, спрятала под здешние номера, можно и прозевать.
Нет, вроде бы никто не цеплялся. Агафон не торопясь стал выбираться на северо-западное шоссе.
Шоковая терапия
Все-таки Лариса с Элей не подрались. То ли их примирил окрик Олега, то ли увещевание Лиды. Они еще немного позыркали друг на друга сердитыми глазками, посопели носиками, но все-таки успокоились.
— Давайте его мыть, что ли? — еще раз напомнила Лида. — Так и будем стоять над ним, сиськами трясти?
— Точно, — улыбнувшись, сказала Эля, — чего стоять? Полезли в ванну?!
Лида с Ларисой переглянулись, а Олег, насупившись, сказал:
— Не поместимся все. Чего дурью маяться?
— Ну неужели тебе неприятно будет? — спросила Эля, положив ему руку на плечо и заглядывая в глаза. — Знаешь, сколько мужиков о таких купаниях мечтает? У-у-у! Почти что все. Но только очень богатенькие могут себе такое позволить в натуре.
— Если бы я был нормальным, то, наверно, тоже мечтал бы. А так — просто тошно. И на себя смотреть страшно. Ведь вы меня просто не считаете мужиком — вот и все. Я для вас игрушка.
— Это ты сам себя мужиком не считаешь. — Эля быстрыми движениями расстегнула джинсы и спустила их вниз вместе с трусиками и колготками. Быстро переступила через одежду, уложила ее на табурет, где уже лежали три скомканные майки, подбоченилась и выпрямилась. Олег отвел глаза и пробормотал:
— Выпендреж это называется.
— А я правда красивая? — пококетничала Эля. — Ну, не жмурься, не жмурься, Олеженька! Ведь ты наверняка еще в десятом классе мечтал на меня такую поглядеть?! Только честно!
— Не знаю. Я не о таком мечтал. Это — не то.
— Ну и ладно. А я все равно к тебе полезу, — длинная точеная ножка Эли плавно переступила край ванны, потом ее примеру последовала вторая. Она медленно опустилась в воду и вызывающе спросила у Ларисы и Лиды:
— А вам слабо, мышата? Воды боитесь?
— Запросто! — Лариса сняла все, что на ней еще было, и перелезла в теплую воду.
— Вот дуры бесстыжие! — вздохнула Лида и… разделась тоже.
— Вода перельется, — проворчал Олег, ворочаясь на сиденье, — набились, как сельди в бочку.
Эля пододвинулась к нему ближе и распорядилась:
— Так, девчата, сейчас я Олежку приподниму, а вы снимайте эту хреновину (она указала на сиденье) и кладите на пол. Она только мешаться будет.
Она привстала, просунула Олегу руки под мышки и подняла, прижавшись грудью к его спине. На правой лопатке и плече было два выпуклых багровых шрама — от осколков. Лара и Лида вынули из-под Олега сиденье и убрали его из ванны на кафельный пол.
— Поддерживайте его, а я ему спинку потру… — скомандовала Эля. Лида с Ларисой приняли у нее Олега, усевшись рядом, вполоборота друг к другу, и уложили его животом к себе на колени, придерживая руками.
Эля тем временем намылила мочалку и пропела:
— «Будет, будет трубочист — чист, чист, чист!»
В это самое время Олег отчетливо всхлипнул, обняв культями Лару и Лиду. Девушки тоже шмыгнули носами и заплакали.
— Что такое? — не поняла Эля, замерев с мочалкой в руке. — В чем дело, граждане?
— Мы еще маленькие были, — выдавила Лара, — читать не умели…
— А он нам «Мойдодыра» читал… — сквозь всхлипы добавила Лида. — И потом нас читать научил…
— Не плачьте, только не плачьте! Вам же не по пять лет, ей-Богу! — взмолилась Эля. — Ну-ка хватит! Нечего душу травить! Завязывайте! Лучше держите его покрепче, чтоб носом не тюкнулся.
И она стала осторожно тереть Олегу спину. Тот был принужден покрепче прижаться к скользким, гладким грудкам своих бывших воспитанниц и виновато пробормотал:
— Извините, я не нарочно тискаюсь…
— А хоть бы и нарочно? — усмехнулась Эля, придвигаясь ближе к Олегу и мягко охватила его коленями за обрубки ног. — К таким пончикам — и не поприжиматься?
— Конечно, — поддержала Лариса, — не переживай, нам это приятно.
— Ты такой хорошенький, — Лида нарочно выпятила грудь и прижала ее к щетинистой щеке Олега. — Колюченький…
— Сумасшедшие… — пробормотал Олег. — Сон какой-то, кошмар… Вы меня убить хотите, что ли? У меня сердце колотится.
— Да что ты? — Эля перестала тереть ему спину и приложила ухо к скользкой
от мыла коже. — Действительно, тюкает! Так это же хорошо. Значит, ты живой. Только у мертвых не тюкает. Не волнуйся попусту. Вот я тебе сейчас шейку потру… Теперь плечики, лопаточки пораненные… Я осторожненько, а ты скажи, если больно будет. Не стесняйся.
— Я другого стесняюсь… — Олег хотел сказать, что все его мужское хозяйство, давно уже не интересовавшееся жизнью, где-то там, под слоем мутноватой от мыла воды, прикасается к промежутку между левым бедром Ларисы и правым бедром Лиды, а потому от каждого движения Элиных рук с мочалкой чуточку вдвигается в этот промежуток, потирается о нежную кожу и… не остается к тому безучастным. Но слов не нашел, постеснялся.
Лида и Лариса, конечно, тоже ощутили перемену. Не заметить было невозможно. Вначале было что-то дрябленькое, мятое, почти не тревожащее и не возбуждающее. Теперь же по их ногам скользило нечто упругое, твердое, крупное… А они уже знали цену этой штуке. Правда, вслух пока ничего не сказали. Обменялись хитренькими усмешечками, которые Эля, увлеченная работой банщицы, не удосужилась заметить.
— Теперь еще чуть-чуть по лопаточкам, по позвоночнику, по бокам… — Эля уже откровенно прижалась курчавым передком к ягодицам Олега, которые были наискось пересечены зарубцевавшимся шрамом, со следами от швов, и не столько терла юноше спину, сколько сама старалась потереться о него покрепче. Это распаляло ее, заставляло шумно дышать, и ее возбуждение заразило остальных. Лида и Лариса потеснее придвинулись друг к другу, покрепче прижали к себе Олега, сгоравшего от невольного стыда и моря тех неизведанных ощущений, которые наползли на него со всех сторон вместе с этими тремя нежными голенькими телами.
— Не надо больше, — пробормотал он, — это уже не шутки…
— А мы и не шутим, — жарко шепнула Эля, наползая на него сверху и подсовывая ему ладони под живот. — Мамочки! Вскочил!
— Ну и что? Не трогай… — почти простонал Олег, хотя сделал это вопреки собственному желанию. — Это он сам, я не виноват…
Дружный хохот из трех девчачьих глоток — реакция естественная. Эля легко перевернула Олега на спину, глянула в его не на шутку испуганные глаза.
— Тебе молиться надо, понимаешь? Жизнь вернулась, а ты испугался.
— Так еще страшнее… Я уже совсем смирился, понимаешь?
— Да, может, и так. Только ты теперь живой, совсем живой. И тебе надо жить… — Эля тяжело дышала, глаза стали мутными и жадными. — Иди ко мне!
— Ой, ты ж его утопишь! — воскликнула Лида, увидев как Эля встает на колени, а затем опускается верхом на Олега.
— Поддержите его, дуры! — в то время как Лида с Ларисой уложили Олега поверх себя, Эля, слегка подправив пальцами высунувшийся из воды вожделенный предмет, с истомным вздохом впихнула его куда следует.
— Ну и бесстыжая же ты! — с явным восхищением вымолвила Лариса. — Я бы так не смогла…
— Сейчас сможешь… — пробормотала Эля, откинула голову, зажмурилась, сноровисто качнулась раз, другой, третий… Олега и девчонок окатило волнами, вода плеснула на пол.
— Дурдо-ом… — пролепетала Лида. — Психованная! Лариска, давай вылезем, у ней шарики за ролики заехали.
— Сидеть! — прикрикнула Эля и в то же мгновение опустила в воду обе руки.
— Ой! — Лида и Лариса пискнули, но ловкие пальцы Эли проворно очутились у них между ногами…
— Совсем сдурела?! Крыша поехала?! — но вырваться они не могли да и не очень стремились. Потому что Элины пальчики повели себя так ласково, так возбуждающе-нежно, что девчонки притихли, расслабились и прикрыли глазки. Теперь с трех сторон Олег слышал сдавленное тяжкое дыхание. Со всех сторон его облепила страстная женская плоть. Его-то, который еще никогда и ни разу.
— Бордель какой-то, — вымолвил Олег, ощущая, как Эля, вращая бюстом гладит его исхудалую грудь пышными мячиками. — Все сон и бред. Этого не может быть… Но хорошо-о…
— Может! Может! Может! — сквозь зубы выкрикивала распаленная, полубезумная Эля. — Ой, ма-а-а-а!
Она упала Олегу на грудь, ее губы заметались по его лицу, и, корчась поверх всех тел, застонала:
— Олежек! Миленький, прости! Прости! Прости, что только сейчас! Прости, ради Господа Бога!
— За что? — тихо прошептал Олег. — Мне не за что прощать. Потом она на несколько секунд притихла, целуя то Олега, то девчонок, уже с большей нежностью и меньшей страстью. Ладони плавно гладили то шрамы на теле Олега, то грудку Ларисы, то щечку Лиды… Но это вновь разогрело ее. Эля вновь было закачалась, но тут ее что-то осенило. Озорной, если не сказать, бесовский огонек вспыхнул у нее в глазах. Она приподнялась, освободила Олега, подхватила его под мышки и усадила себе на колени.
— Ну, Лариска? Может, попробуешь? Олежек, милый, ты ведь не кончил? Трахни ее! Ну пожалуйста…
Лариса этот вызов не приняла. Она решительно вылезла из ванны и сказала:
— Можете психовать как хотите. А меня тут больше не будет…
— А мне можно? — это совершенно неожиданно произнесла тихая, скромная Лида. Очень смущенно, но с большим желанием.
— Не надо. Это уже просто разврат и все, — сказал Олег сердито. — Унесите меня отсюда. Хватит этой срамоты. Остыньте девчонки. Хватит сумасшествия, а? Ведь это все не настоящее понимаете? Дурацкая игра какая-то!
— А я хочу! — с неожиданной злостью и упрямством в голосе заявила Лида. — И мне не стыдно! Нисколечки! Элечка, помоги ему!
— Неужели тебе не противно? — прошипела Лариса. — После этой лярвы? Да ее пол-Европы перетрахало! Еще неизвестно, что мы у нее из воды поймали?!
— Плевать! — выкрикнула Лида и рванулась к Олегу.
— Вали отсюда! — обернувшись к Ларисе, жестко сказала Эля. — За «лярву» ты мне еще ответишь!
Лариса подхватила одежду, полотенце и выскочила за дверь.
— Испортила все, зараза! — проворчала Лида, поглядев на Олега. — Остыл…
— Я же сказал: все! — рявкнул Олег. — Сделали из меня куклу! Звоните, на фиг, в дом-интернат, пусть туда забирают!
— Что ты! — воскликнула Эля. — Никуда ты не поедешь. Ладно, давай-ка, Лидусик, его оботрем и положим поспать. Не вышел у нас нынче праздник.
— Терпеть не могу, когда вы ругаетесь! — проворчал Олег, понемногу успокаиваясь. — И вообще то, что ты похабщину развела, — ужас. Я уже привык, что вы мне как сестры…
— Мы тебе не сестры, — вздохнула Лида. — Мне в пятнадцать лет первый раз приснилось, что мы с тобой целуемся, а потом ты в этом сне стал меня по груди гладить. Я уже давно тебя люблю. И Ларка любит, только она дура. К Эле приревновала…
— Оставьте вы все это, девчонки! — вздохнул Олег. — Не мне с вами в эти игры играть. Неужели трудно догадаться?
— Но сегодня-то понравилось? — спросила Эля.
— Не знаю. У меня раньше такого не было…
— Совсем-совсем?
— Совсем-совсем. Но только, понимаешь, я не думал, что это все так просто и похабно получится.
— Олежек, это я виновата, — покаялась Эля, — мне всегда хотелось, чтоб у нас это было. Если б не эти гады…
— Не вспоминай, ладно? Я все это понял. Но зачем ты Лариске то же самое предложила, а?
— Потому что мне хотелось, чтобы нам всем было хорошо. И тебе, и мне, и Лариске, и Лидке. Кто ж знал, что поругаемся?
— Вас надо за это по попам нахлопать. Когда Лариска с Лидкой были маленькие и не слушались, я их шлепал.
— Ага, — подтвердила Лидка, — а нам нравилось, что он нас шлепает, и мы нарочно не слушались.
Эля с Лидой вынули Олега из ванны, досуха вытерли, одели в чистое. Затем сами оделись и, посадив его на коляску, повезли в спальню.
Там, как ни странно, к ним молча присоединилась Лариса. Она помогла Эле и Лиде уложить Олега на кровать, укрыть одеялом и пристроить, как надо, «утку».
— Помиритесь! — попросил Олег. — При мне, пожалуйста. И дайте слово, что больше не будете ссориться и обзываться.
— Честное слово не будем, — дружно, как юные пионерки, ответили Эля, Лида и Лара.
— И давайте, чтоб у нас такого бардака, как сегодня, больше не было, — попросил Олег.
— А какой тебе бардак нужен? — съехидничала Эля.
— Никакого мне не нужно.
— Ошибаешься, миленький. Раз уж у тебя все это дело проснулось, то потребуется. Ты же молоденький, хоть и седенький.
— Раньше обходился как-то.
— Раньше у тебя ручки были целы, — как можно тактичнее сказала Эля. — А сейчас с култышками это не больно получится. И зачем, скажи на милость, тебе это надо? Я — в любое время, кроме рабочего, девчонки в принципе тоже. Между прочим, ты знаешь, я ведь не с каждым могу кончить. Некоторым клиентам приходится концерты по заявкам устраивать. А с тобой — по-нормальному, могла бы и еще пару раз, если б маломерки кайф не сломали.
— Не надо про эти твои дела.
— Ты думаешь, я грязная? Наоборот. Я все время проверяюсь, чтоб без презерватива — ни-ни.
— Ну не надо же, а? Неужели ты этим гордишься? Хоть бы соврала, что ли?
— А тебе бы легче было? Все равно кто-нибудь сказал бы. Получилось бы, будто я тебя нарочно надуваю. Зачем?
— Легче — не легче, а все-таки.
— Чудачок! Ты бы сейчас маялся, страдал. Вот, дескать, моя бывшая девчонка, честная и хорошая, а я на ней жениться не могу. У тебя и так мук полон рот. Вот я и сказала, чтоб ты не мучился. Дрянная, развратная, шлюха — чего о ней жалеть?
— Вчера это еще помогало. А сегодня после ванной — все по-другому. Теперь у нас уже что-то было.
— В нашем обществе может быть все, — мурлыкнула Эля, — но никого ни к чему не обязывать. Я уже через много границ перешла и от этого очень счастлива.
— Эль, не увлекайся, — попросила Лида, — пусть он поспит. Не загружай его, если можно.
— Хорошо. Отдыхай, родной…
— Давайте его мыть, что ли? — еще раз напомнила Лида. — Так и будем стоять над ним, сиськами трясти?
— Точно, — улыбнувшись, сказала Эля, — чего стоять? Полезли в ванну?!
Лида с Ларисой переглянулись, а Олег, насупившись, сказал:
— Не поместимся все. Чего дурью маяться?
— Ну неужели тебе неприятно будет? — спросила Эля, положив ему руку на плечо и заглядывая в глаза. — Знаешь, сколько мужиков о таких купаниях мечтает? У-у-у! Почти что все. Но только очень богатенькие могут себе такое позволить в натуре.
— Если бы я был нормальным, то, наверно, тоже мечтал бы. А так — просто тошно. И на себя смотреть страшно. Ведь вы меня просто не считаете мужиком — вот и все. Я для вас игрушка.
— Это ты сам себя мужиком не считаешь. — Эля быстрыми движениями расстегнула джинсы и спустила их вниз вместе с трусиками и колготками. Быстро переступила через одежду, уложила ее на табурет, где уже лежали три скомканные майки, подбоченилась и выпрямилась. Олег отвел глаза и пробормотал:
— Выпендреж это называется.
— А я правда красивая? — пококетничала Эля. — Ну, не жмурься, не жмурься, Олеженька! Ведь ты наверняка еще в десятом классе мечтал на меня такую поглядеть?! Только честно!
— Не знаю. Я не о таком мечтал. Это — не то.
— Ну и ладно. А я все равно к тебе полезу, — длинная точеная ножка Эли плавно переступила край ванны, потом ее примеру последовала вторая. Она медленно опустилась в воду и вызывающе спросила у Ларисы и Лиды:
— А вам слабо, мышата? Воды боитесь?
— Запросто! — Лариса сняла все, что на ней еще было, и перелезла в теплую воду.
— Вот дуры бесстыжие! — вздохнула Лида и… разделась тоже.
— Вода перельется, — проворчал Олег, ворочаясь на сиденье, — набились, как сельди в бочку.
Эля пододвинулась к нему ближе и распорядилась:
— Так, девчата, сейчас я Олежку приподниму, а вы снимайте эту хреновину (она указала на сиденье) и кладите на пол. Она только мешаться будет.
Она привстала, просунула Олегу руки под мышки и подняла, прижавшись грудью к его спине. На правой лопатке и плече было два выпуклых багровых шрама — от осколков. Лара и Лида вынули из-под Олега сиденье и убрали его из ванны на кафельный пол.
— Поддерживайте его, а я ему спинку потру… — скомандовала Эля. Лида с Ларисой приняли у нее Олега, усевшись рядом, вполоборота друг к другу, и уложили его животом к себе на колени, придерживая руками.
Эля тем временем намылила мочалку и пропела:
— «Будет, будет трубочист — чист, чист, чист!»
В это самое время Олег отчетливо всхлипнул, обняв культями Лару и Лиду. Девушки тоже шмыгнули носами и заплакали.
— Что такое? — не поняла Эля, замерев с мочалкой в руке. — В чем дело, граждане?
— Мы еще маленькие были, — выдавила Лара, — читать не умели…
— А он нам «Мойдодыра» читал… — сквозь всхлипы добавила Лида. — И потом нас читать научил…
— Не плачьте, только не плачьте! Вам же не по пять лет, ей-Богу! — взмолилась Эля. — Ну-ка хватит! Нечего душу травить! Завязывайте! Лучше держите его покрепче, чтоб носом не тюкнулся.
И она стала осторожно тереть Олегу спину. Тот был принужден покрепче прижаться к скользким, гладким грудкам своих бывших воспитанниц и виновато пробормотал:
— Извините, я не нарочно тискаюсь…
— А хоть бы и нарочно? — усмехнулась Эля, придвигаясь ближе к Олегу и мягко охватила его коленями за обрубки ног. — К таким пончикам — и не поприжиматься?
— Конечно, — поддержала Лариса, — не переживай, нам это приятно.
— Ты такой хорошенький, — Лида нарочно выпятила грудь и прижала ее к щетинистой щеке Олега. — Колюченький…
— Сумасшедшие… — пробормотал Олег. — Сон какой-то, кошмар… Вы меня убить хотите, что ли? У меня сердце колотится.
— Да что ты? — Эля перестала тереть ему спину и приложила ухо к скользкой
от мыла коже. — Действительно, тюкает! Так это же хорошо. Значит, ты живой. Только у мертвых не тюкает. Не волнуйся попусту. Вот я тебе сейчас шейку потру… Теперь плечики, лопаточки пораненные… Я осторожненько, а ты скажи, если больно будет. Не стесняйся.
— Я другого стесняюсь… — Олег хотел сказать, что все его мужское хозяйство, давно уже не интересовавшееся жизнью, где-то там, под слоем мутноватой от мыла воды, прикасается к промежутку между левым бедром Ларисы и правым бедром Лиды, а потому от каждого движения Элиных рук с мочалкой чуточку вдвигается в этот промежуток, потирается о нежную кожу и… не остается к тому безучастным. Но слов не нашел, постеснялся.
Лида и Лариса, конечно, тоже ощутили перемену. Не заметить было невозможно. Вначале было что-то дрябленькое, мятое, почти не тревожащее и не возбуждающее. Теперь же по их ногам скользило нечто упругое, твердое, крупное… А они уже знали цену этой штуке. Правда, вслух пока ничего не сказали. Обменялись хитренькими усмешечками, которые Эля, увлеченная работой банщицы, не удосужилась заметить.
— Теперь еще чуть-чуть по лопаточкам, по позвоночнику, по бокам… — Эля уже откровенно прижалась курчавым передком к ягодицам Олега, которые были наискось пересечены зарубцевавшимся шрамом, со следами от швов, и не столько терла юноше спину, сколько сама старалась потереться о него покрепче. Это распаляло ее, заставляло шумно дышать, и ее возбуждение заразило остальных. Лида и Лариса потеснее придвинулись друг к другу, покрепче прижали к себе Олега, сгоравшего от невольного стыда и моря тех неизведанных ощущений, которые наползли на него со всех сторон вместе с этими тремя нежными голенькими телами.
— Не надо больше, — пробормотал он, — это уже не шутки…
— А мы и не шутим, — жарко шепнула Эля, наползая на него сверху и подсовывая ему ладони под живот. — Мамочки! Вскочил!
— Ну и что? Не трогай… — почти простонал Олег, хотя сделал это вопреки собственному желанию. — Это он сам, я не виноват…
Дружный хохот из трех девчачьих глоток — реакция естественная. Эля легко перевернула Олега на спину, глянула в его не на шутку испуганные глаза.
— Тебе молиться надо, понимаешь? Жизнь вернулась, а ты испугался.
— Так еще страшнее… Я уже совсем смирился, понимаешь?
— Да, может, и так. Только ты теперь живой, совсем живой. И тебе надо жить… — Эля тяжело дышала, глаза стали мутными и жадными. — Иди ко мне!
— Ой, ты ж его утопишь! — воскликнула Лида, увидев как Эля встает на колени, а затем опускается верхом на Олега.
— Поддержите его, дуры! — в то время как Лида с Ларисой уложили Олега поверх себя, Эля, слегка подправив пальцами высунувшийся из воды вожделенный предмет, с истомным вздохом впихнула его куда следует.
— Ну и бесстыжая же ты! — с явным восхищением вымолвила Лариса. — Я бы так не смогла…
— Сейчас сможешь… — пробормотала Эля, откинула голову, зажмурилась, сноровисто качнулась раз, другой, третий… Олега и девчонок окатило волнами, вода плеснула на пол.
— Дурдо-ом… — пролепетала Лида. — Психованная! Лариска, давай вылезем, у ней шарики за ролики заехали.
— Сидеть! — прикрикнула Эля и в то же мгновение опустила в воду обе руки.
— Ой! — Лида и Лариса пискнули, но ловкие пальцы Эли проворно очутились у них между ногами…
— Совсем сдурела?! Крыша поехала?! — но вырваться они не могли да и не очень стремились. Потому что Элины пальчики повели себя так ласково, так возбуждающе-нежно, что девчонки притихли, расслабились и прикрыли глазки. Теперь с трех сторон Олег слышал сдавленное тяжкое дыхание. Со всех сторон его облепила страстная женская плоть. Его-то, который еще никогда и ни разу.
— Бордель какой-то, — вымолвил Олег, ощущая, как Эля, вращая бюстом гладит его исхудалую грудь пышными мячиками. — Все сон и бред. Этого не может быть… Но хорошо-о…
— Может! Может! Может! — сквозь зубы выкрикивала распаленная, полубезумная Эля. — Ой, ма-а-а-а!
Она упала Олегу на грудь, ее губы заметались по его лицу, и, корчась поверх всех тел, застонала:
— Олежек! Миленький, прости! Прости! Прости, что только сейчас! Прости, ради Господа Бога!
— За что? — тихо прошептал Олег. — Мне не за что прощать. Потом она на несколько секунд притихла, целуя то Олега, то девчонок, уже с большей нежностью и меньшей страстью. Ладони плавно гладили то шрамы на теле Олега, то грудку Ларисы, то щечку Лиды… Но это вновь разогрело ее. Эля вновь было закачалась, но тут ее что-то осенило. Озорной, если не сказать, бесовский огонек вспыхнул у нее в глазах. Она приподнялась, освободила Олега, подхватила его под мышки и усадила себе на колени.
— Ну, Лариска? Может, попробуешь? Олежек, милый, ты ведь не кончил? Трахни ее! Ну пожалуйста…
Лариса этот вызов не приняла. Она решительно вылезла из ванны и сказала:
— Можете психовать как хотите. А меня тут больше не будет…
— А мне можно? — это совершенно неожиданно произнесла тихая, скромная Лида. Очень смущенно, но с большим желанием.
— Не надо. Это уже просто разврат и все, — сказал Олег сердито. — Унесите меня отсюда. Хватит этой срамоты. Остыньте девчонки. Хватит сумасшествия, а? Ведь это все не настоящее понимаете? Дурацкая игра какая-то!
— А я хочу! — с неожиданной злостью и упрямством в голосе заявила Лида. — И мне не стыдно! Нисколечки! Элечка, помоги ему!
— Неужели тебе не противно? — прошипела Лариса. — После этой лярвы? Да ее пол-Европы перетрахало! Еще неизвестно, что мы у нее из воды поймали?!
— Плевать! — выкрикнула Лида и рванулась к Олегу.
— Вали отсюда! — обернувшись к Ларисе, жестко сказала Эля. — За «лярву» ты мне еще ответишь!
Лариса подхватила одежду, полотенце и выскочила за дверь.
— Испортила все, зараза! — проворчала Лида, поглядев на Олега. — Остыл…
— Я же сказал: все! — рявкнул Олег. — Сделали из меня куклу! Звоните, на фиг, в дом-интернат, пусть туда забирают!
— Что ты! — воскликнула Эля. — Никуда ты не поедешь. Ладно, давай-ка, Лидусик, его оботрем и положим поспать. Не вышел у нас нынче праздник.
— Терпеть не могу, когда вы ругаетесь! — проворчал Олег, понемногу успокаиваясь. — И вообще то, что ты похабщину развела, — ужас. Я уже привык, что вы мне как сестры…
— Мы тебе не сестры, — вздохнула Лида. — Мне в пятнадцать лет первый раз приснилось, что мы с тобой целуемся, а потом ты в этом сне стал меня по груди гладить. Я уже давно тебя люблю. И Ларка любит, только она дура. К Эле приревновала…
— Оставьте вы все это, девчонки! — вздохнул Олег. — Не мне с вами в эти игры играть. Неужели трудно догадаться?
— Но сегодня-то понравилось? — спросила Эля.
— Не знаю. У меня раньше такого не было…
— Совсем-совсем?
— Совсем-совсем. Но только, понимаешь, я не думал, что это все так просто и похабно получится.
— Олежек, это я виновата, — покаялась Эля, — мне всегда хотелось, чтоб у нас это было. Если б не эти гады…
— Не вспоминай, ладно? Я все это понял. Но зачем ты Лариске то же самое предложила, а?
— Потому что мне хотелось, чтобы нам всем было хорошо. И тебе, и мне, и Лариске, и Лидке. Кто ж знал, что поругаемся?
— Вас надо за это по попам нахлопать. Когда Лариска с Лидкой были маленькие и не слушались, я их шлепал.
— Ага, — подтвердила Лидка, — а нам нравилось, что он нас шлепает, и мы нарочно не слушались.
Эля с Лидой вынули Олега из ванны, досуха вытерли, одели в чистое. Затем сами оделись и, посадив его на коляску, повезли в спальню.
Там, как ни странно, к ним молча присоединилась Лариса. Она помогла Эле и Лиде уложить Олега на кровать, укрыть одеялом и пристроить, как надо, «утку».
— Помиритесь! — попросил Олег. — При мне, пожалуйста. И дайте слово, что больше не будете ссориться и обзываться.
— Честное слово не будем, — дружно, как юные пионерки, ответили Эля, Лида и Лара.
— И давайте, чтоб у нас такого бардака, как сегодня, больше не было, — попросил Олег.
— А какой тебе бардак нужен? — съехидничала Эля.
— Никакого мне не нужно.
— Ошибаешься, миленький. Раз уж у тебя все это дело проснулось, то потребуется. Ты же молоденький, хоть и седенький.
— Раньше обходился как-то.
— Раньше у тебя ручки были целы, — как можно тактичнее сказала Эля. — А сейчас с култышками это не больно получится. И зачем, скажи на милость, тебе это надо? Я — в любое время, кроме рабочего, девчонки в принципе тоже. Между прочим, ты знаешь, я ведь не с каждым могу кончить. Некоторым клиентам приходится концерты по заявкам устраивать. А с тобой — по-нормальному, могла бы и еще пару раз, если б маломерки кайф не сломали.
— Не надо про эти твои дела.
— Ты думаешь, я грязная? Наоборот. Я все время проверяюсь, чтоб без презерватива — ни-ни.
— Ну не надо же, а? Неужели ты этим гордишься? Хоть бы соврала, что ли?
— А тебе бы легче было? Все равно кто-нибудь сказал бы. Получилось бы, будто я тебя нарочно надуваю. Зачем?
— Легче — не легче, а все-таки.
— Чудачок! Ты бы сейчас маялся, страдал. Вот, дескать, моя бывшая девчонка, честная и хорошая, а я на ней жениться не могу. У тебя и так мук полон рот. Вот я и сказала, чтоб ты не мучился. Дрянная, развратная, шлюха — чего о ней жалеть?
— Вчера это еще помогало. А сегодня после ванной — все по-другому. Теперь у нас уже что-то было.
— В нашем обществе может быть все, — мурлыкнула Эля, — но никого ни к чему не обязывать. Я уже через много границ перешла и от этого очень счастлива.
— Эль, не увлекайся, — попросила Лида, — пусть он поспит. Не загружай его, если можно.
— Хорошо. Отдыхай, родной…
Привет Лавровке!
— Агафон, по-моему, «хвост» ведем, — обеспокоенно произнес Налим. — Желтая «шестерка».
— Вижу, не слепой. Это с Лавровки машина. Дороги, что ли, не знают? Могли бы и сами доехать.
— А они нам за Гребешка не намякают?
— Могут, наверно, если у Фили душевный кризис и жить надоело. Нет, я думаю, это посольство. Посмотрим, куда свернут. Смотри не пропусти, когда они на обгон пойдут. Потому что, если Филя действительно сдурел, они нас могут на обгоне из автомата почесать. Переползай на заднее и наблюдай.
«Шестерка» держалась на одной и той же дистанции. Когда Агафон прибавил скорость, там тоже поддали газку, но обогнать не пытались. К повороту на колхоз имени XXII партсъезда Агафон с Налимом подкатили, опережая «шестерку» метров на сто. Но машина лавровских тоже свернула с шоссе и потянулась за ними.
— Похоже, действительно послы, — прикинул Агафон. — Если бы пострелять хотели, надо было еще на шоссе это делать. Ну, все равно, Сэнсею доложу.
Налим нажал кнопку УКВ-рации.
— Сэнсей, это Налим от Агафона. Идем домой, за нами «шестерка» из Лавровки. Так и надо?
— Сколько их там?
— Пятеро, все места заняты.
— Доезжайте до того места, где весной Степу остановили, и тормозите. Вам помогут. Если скажут конкретно, в чем проблема, пропускайте мимо себя к воротам, сами катите следом. Если не скажут, разоружайте и ведите сюда. Но сами при этом особо не подставляетесь.
Свернули на дорогу, ведущую через поле к лесу, где пряталась оптовая база. «Шестерка» не отставала. Через поле она катила всего в полсотне метров за их машиной, но ближе не подтягивалась. И когда «девятка» куропаткинцев двинулась на лесную аллею, тоже пошли за ней на том же расстоянии.
У креста, стоявшего близ обочины и отмечавшего место расстрела четырех джипов, Агафон остановился, и они с Налимом прытко выскочили из машины. Притормозила метрах в десяти и «шестерка», из нее вышли четверо. Пятый остался за рулем.
— Привет, — сказал Агафон, держа руку в кармане ветровки. — Вы чего, братаны, заблудились никак? Лавровка вроде в другой стороне?
— Точняк, корефан, — оскалив золотые зубы, ответил тот, что был поближе.
— Но нам не домой, нам с вами поговорить надо.
— Не, вы серьезно? Конкретно и с нами?
— Конкретно, нам бы с Сэнсеем увидеться. Налим ощущал заметную неуверенность и искренне завидовал хладнокровию Агафона.
— А что за проблема? Может, не стоит такого товарища попусту беспокоить?
— произнес Агафон, который сохранял уверенность прежде всего потому, что углядел в кустах на противоположной стороне дороги легкое шевеление.
— Не, нам нужно исключительно Сэнсея.
— Я говорю: изложите суть. И лучше вкратце.
— Ну, вы какие-то упрямые, братаны. Прямо до ужаса и даже больше. Вам говорят: нам надо Сэнсея, а вы на какой-то сути зациклились. Невежливо как-то выходит.
— Нет, ребята, вы не в курсе. У нас невежливо — это когда носом в почву, иногда — мордой об асфальт. А сейчас мы исключительно вежливы.
— Вы чего, особо крутые, что ли? — прищурился золотозубый. — Или по две жизни от Бога закупили? Вы с Лавровкой говорите, братаны. А это по жизни конкретно.
— Скучный базар получается, — заметил Агафон. — А главное — долгий. Короче и конкретно по жизни: если есть желание зайти в «Куропатку» и оттуда выйти, то надо тихо сдать все пушки и перья, как в казино «Моби Дик». Потом оставить тачку здесь, построиться колонной по одному и не спеша пройти метров семьсот. Насчет непобедимой и легендарной Лавровки. Скромнее надо быть, а главное — осмотрительнее. Вас сейчас пять автоматов держат на прицеле с расстояния в пятнадцать метров. Если есть желание рассказать конкретно суть проблемы, пожалуйста, можно приступать, но прошу это делать четко.
— На понт так просто не берут, корефан, — золотозубый оскал погасил. — Надо еще суметь, чтоб тебе поверили.
— Справедливое замечание. Будем делать так: те, кто поверил, выполнит команду после первого предупредительного из кустов. Те, кто не поверил, смогут хорошо отдохнуть. От жизни.
Из кустов, правда, стрелять не стали. Просто показались люди с автоматами, и Лавровка поняла, что здесь надо вести себя прилично.
— Разгружайтесь! — сказал Агафон, достав из кармана пластиковый пакет с изображением Санта-Клауса и передав его Налиму. — Если все будет нормально, получите на выезде. А Филе передайте, что надо лучше подбирать кадры.
Золотозубый вынул из-под куртки «макаров» и с улыбкой опустил в пакет. Агафон зашел сзади, охлопал золотозубого от подмышек до лодыжек, приподнял куртку со спины, и, убедившись, что гость ничего лишнего не оставил, сказал:
— На дорогу, братуха. Жди.
Каждого обезоруженного и проверенного Агафон отправлял под присмотр автоматчиков, потом осмотрел машину. Там ничего подозрительного не нашлось, хотя заглянули и под днище, и в багажник, и под сиденья, и даже дверцы простукали.
— Думаешь, бомбу вам везли? — поинтересовался с ехидцей золотозубый. — Мы не камикадзе…
— Понимаешь, корефан, — осклабился Агафон, — таким надежным людям, как ты, иногда могут не сказать всей правды. Ладно, садитесь в свою тачку и двигайтесь к воротам. По-моему, заставлять вас пешком ходить неэтично.
«Шестерка» лавровских, сопровождаемая «девяткой» Агафона, подкатила к воротам оптовой базы, где их уже ждали. Прежде чем ввести за забор, лавровским завязали глаза. Покрутив своих незрячих гостей по двору, их завели в стоявшее на отшибе строение, примыкающее к тиру и кочегарке, где еще со времен Курбаши было оборудовано нечто вроде небольшой подземной тюрьмы.
— Куда идем, мужики? — заметно потеряв самоуверенность, произнес золотозубый.
— На беседу, корефан, на беседу. Сами же просили аудиенции Сэнсея. Сказали бы мне, я человек простой. А раз записались на прием, то будьте готовы к последствиям. Короли шутить не любят.
Наконец, «посольство», более напоминавшее военнопленных, привели в небольшую подвальную комнату, подозрительно смахивавшую на камеру пыток. Там их усадили на лавку, сооруженную из стальных уголков, вцементированных в стену, заарматуренных и залитых бетоном, а сверху оклеенных линолеумом. Над этой лавкой в стену было вцементировано несколько скоб, к которым в случае необходимости посетителей пристегивали наручниками. На морды лавровских навели две мощные двухсотватгные лампы с рефлекторами, отчего они могли смотреть только в пол, а разглядеть лица тех, кто находился перед ними, не могли даже после того, как с них сняли повязки.
— Вижу, не слепой. Это с Лавровки машина. Дороги, что ли, не знают? Могли бы и сами доехать.
— А они нам за Гребешка не намякают?
— Могут, наверно, если у Фили душевный кризис и жить надоело. Нет, я думаю, это посольство. Посмотрим, куда свернут. Смотри не пропусти, когда они на обгон пойдут. Потому что, если Филя действительно сдурел, они нас могут на обгоне из автомата почесать. Переползай на заднее и наблюдай.
«Шестерка» держалась на одной и той же дистанции. Когда Агафон прибавил скорость, там тоже поддали газку, но обогнать не пытались. К повороту на колхоз имени XXII партсъезда Агафон с Налимом подкатили, опережая «шестерку» метров на сто. Но машина лавровских тоже свернула с шоссе и потянулась за ними.
— Похоже, действительно послы, — прикинул Агафон. — Если бы пострелять хотели, надо было еще на шоссе это делать. Ну, все равно, Сэнсею доложу.
Налим нажал кнопку УКВ-рации.
— Сэнсей, это Налим от Агафона. Идем домой, за нами «шестерка» из Лавровки. Так и надо?
— Сколько их там?
— Пятеро, все места заняты.
— Доезжайте до того места, где весной Степу остановили, и тормозите. Вам помогут. Если скажут конкретно, в чем проблема, пропускайте мимо себя к воротам, сами катите следом. Если не скажут, разоружайте и ведите сюда. Но сами при этом особо не подставляетесь.
Свернули на дорогу, ведущую через поле к лесу, где пряталась оптовая база. «Шестерка» не отставала. Через поле она катила всего в полсотне метров за их машиной, но ближе не подтягивалась. И когда «девятка» куропаткинцев двинулась на лесную аллею, тоже пошли за ней на том же расстоянии.
У креста, стоявшего близ обочины и отмечавшего место расстрела четырех джипов, Агафон остановился, и они с Налимом прытко выскочили из машины. Притормозила метрах в десяти и «шестерка», из нее вышли четверо. Пятый остался за рулем.
— Привет, — сказал Агафон, держа руку в кармане ветровки. — Вы чего, братаны, заблудились никак? Лавровка вроде в другой стороне?
— Точняк, корефан, — оскалив золотые зубы, ответил тот, что был поближе.
— Но нам не домой, нам с вами поговорить надо.
— Не, вы серьезно? Конкретно и с нами?
— Конкретно, нам бы с Сэнсеем увидеться. Налим ощущал заметную неуверенность и искренне завидовал хладнокровию Агафона.
— А что за проблема? Может, не стоит такого товарища попусту беспокоить?
— произнес Агафон, который сохранял уверенность прежде всего потому, что углядел в кустах на противоположной стороне дороги легкое шевеление.
— Не, нам нужно исключительно Сэнсея.
— Я говорю: изложите суть. И лучше вкратце.
— Ну, вы какие-то упрямые, братаны. Прямо до ужаса и даже больше. Вам говорят: нам надо Сэнсея, а вы на какой-то сути зациклились. Невежливо как-то выходит.
— Нет, ребята, вы не в курсе. У нас невежливо — это когда носом в почву, иногда — мордой об асфальт. А сейчас мы исключительно вежливы.
— Вы чего, особо крутые, что ли? — прищурился золотозубый. — Или по две жизни от Бога закупили? Вы с Лавровкой говорите, братаны. А это по жизни конкретно.
— Скучный базар получается, — заметил Агафон. — А главное — долгий. Короче и конкретно по жизни: если есть желание зайти в «Куропатку» и оттуда выйти, то надо тихо сдать все пушки и перья, как в казино «Моби Дик». Потом оставить тачку здесь, построиться колонной по одному и не спеша пройти метров семьсот. Насчет непобедимой и легендарной Лавровки. Скромнее надо быть, а главное — осмотрительнее. Вас сейчас пять автоматов держат на прицеле с расстояния в пятнадцать метров. Если есть желание рассказать конкретно суть проблемы, пожалуйста, можно приступать, но прошу это делать четко.
— На понт так просто не берут, корефан, — золотозубый оскал погасил. — Надо еще суметь, чтоб тебе поверили.
— Справедливое замечание. Будем делать так: те, кто поверил, выполнит команду после первого предупредительного из кустов. Те, кто не поверил, смогут хорошо отдохнуть. От жизни.
Из кустов, правда, стрелять не стали. Просто показались люди с автоматами, и Лавровка поняла, что здесь надо вести себя прилично.
— Разгружайтесь! — сказал Агафон, достав из кармана пластиковый пакет с изображением Санта-Клауса и передав его Налиму. — Если все будет нормально, получите на выезде. А Филе передайте, что надо лучше подбирать кадры.
Золотозубый вынул из-под куртки «макаров» и с улыбкой опустил в пакет. Агафон зашел сзади, охлопал золотозубого от подмышек до лодыжек, приподнял куртку со спины, и, убедившись, что гость ничего лишнего не оставил, сказал:
— На дорогу, братуха. Жди.
Каждого обезоруженного и проверенного Агафон отправлял под присмотр автоматчиков, потом осмотрел машину. Там ничего подозрительного не нашлось, хотя заглянули и под днище, и в багажник, и под сиденья, и даже дверцы простукали.
— Думаешь, бомбу вам везли? — поинтересовался с ехидцей золотозубый. — Мы не камикадзе…
— Понимаешь, корефан, — осклабился Агафон, — таким надежным людям, как ты, иногда могут не сказать всей правды. Ладно, садитесь в свою тачку и двигайтесь к воротам. По-моему, заставлять вас пешком ходить неэтично.
«Шестерка» лавровских, сопровождаемая «девяткой» Агафона, подкатила к воротам оптовой базы, где их уже ждали. Прежде чем ввести за забор, лавровским завязали глаза. Покрутив своих незрячих гостей по двору, их завели в стоявшее на отшибе строение, примыкающее к тиру и кочегарке, где еще со времен Курбаши было оборудовано нечто вроде небольшой подземной тюрьмы.
— Куда идем, мужики? — заметно потеряв самоуверенность, произнес золотозубый.
— На беседу, корефан, на беседу. Сами же просили аудиенции Сэнсея. Сказали бы мне, я человек простой. А раз записались на прием, то будьте готовы к последствиям. Короли шутить не любят.
Наконец, «посольство», более напоминавшее военнопленных, привели в небольшую подвальную комнату, подозрительно смахивавшую на камеру пыток. Там их усадили на лавку, сооруженную из стальных уголков, вцементированных в стену, заарматуренных и залитых бетоном, а сверху оклеенных линолеумом. Над этой лавкой в стену было вцементировано несколько скоб, к которым в случае необходимости посетителей пристегивали наручниками. На морды лавровских навели две мощные двухсотватгные лампы с рефлекторами, отчего они могли смотреть только в пол, а разглядеть лица тех, кто находился перед ними, не могли даже после того, как с них сняли повязки.